Год порно

Часть 3

Коля не предупреждал Марка, что приедет. Поставил перед фактом, когда уже шел в сторону кофейни. В этом не было ничего странного, они, в общем-то, так и дружили — пропадали и появлялись в жизни друг друга. Другой дружбы Марк не знал, поэтому и определял друзей как людей, с которыми можно быть откровенным, сколько бы недель или месяцев ни прошло с последней встречи.

Слушай, сказал Коля, мы тут с братом поссорились. Можно я сегодня у тебя переночую?

Так сильно поссорились?

Ага. Политика, жизнь и прочие прекрасности.

Да уж.

Так что, можно у тебя остаться?

Да-да, конечно.

После смены они сели в пабе неподалеку. С пивом стало живее и теплее. Коля рассказывал про Питер и бар, в котором работает. Он отучился на экономиста, как и требовали его родители, но не хотел связывать жизнь с этой сферой. Ему нравились сидры, ипы, апы, нравилось варить их, придумывать новые сочетания, экспериментировать. И, хотя Марк мало что понимал из сказанного Колей, слушать его было интересно.

По пути в бар Марк предвкушал, как расскажет Коле о встрече с Лесей, обо всей этой ситуации с Резедой и Женей, но на столе множились пустые кружки, а он все слушал и слушал. А если и говорил, то о каких-то странных вещах, об общих знакомых из прошлого, о том, как те превратились в инопланетных существ, обзавелись детьми, работой и ДМС. Недавно Марк выбрался с ними посидеть, и единственное, что они смогли обсудить, это горчицу по акции.

Пиздец, сказал тогда один из них, отрефлексировав положение дел, и они посмеялись.

Пиздец, да, сказал Коля.

Хуйня какая-то.

Они матерились, пока реальность не перестала вызывать экзистенциальный ужас. Потом оплатили чек и вышли на улицу.

О, сказал Коля, я вспомнил, что меня триггерит в Йошке, — таблички на домах.

Тексты на табличках, вывесках магазинов и кафе в республике писались на русском и марийском. Так, можно было одновременно идти и в магазин и в кевыт по улице и по урему. В детстве Марк не находил в этом ничего необычного и только потом, побывав в Москве и Петербурге, заметил, что так пишут только у них, в Йошке.

Почему?

Не знаю, нелепость какая-то. Что это вообще? Зачем?

Ну, у нас национальная республика и два официальных языка.

Марийцы же читают по-русски.

Не все. Да и не в этом суть. Вообще не вижу, в чем здесь проблема.

Проблема в том, что это выглядит нелепо.

Чтобы не разозлиться, Марк разглядывал машины, здания и прохожих, забивая голову бесполезными размышлениями о мощности двигателей и толщине стен. Зрелые мужчины любили рассказывать, как в порывах юношеской любви ударяли по стенам, пробивая их насквозь. Когда Марк давал одиночеству захлестнуть себя полностью и его охватывало безумное отчаяние, он тоже не щадил кулаков. Но стены оказывались крепче. Либо раньше они были тоньше, либо те мужики привирали, как охотники и рыбаки.

Марк понимал Колю отчасти, но тот говорил с таким презрением и брезгливостью, что делал ему больно. Попытайся Марк объяснить, чего в этом такого обидного, у него ничего бы не вышло. Если бы на людях, как на домах, висели таблички, у Марка она бы тоже была на двух языках. А то и на трех. Наверное, он мог так и сказать, слово в слово, и Коля бы понял. Но вместо этого Марк раздраженно и беспомощно молчал.

Все норм? — спросил Коля.

Ага.

О чем думаешь?

О толщине стен.

Какие высокопарные мысли.

Марк и не заметил, что Коля подбивает его на какой-то особый разговор. Уже потом, припоминая, как все началось, он осознал, что Коля пробовал разные заходы, а ни о чем не догадывавшийся и довольно злой Марк считал, что тому скучно и что Коля вообще не может комфортно существовать в тишине. Коля даже припомнил, как лишился девственности с одной девушкой, пока их общий друг спал на той же кровати.

Я помню, да. Ты рассказывал.

Да, в этом и суть. Я не совсем правильно рассказывал. Все было наоборот.

Это ты тогда спал?

Нет.

Улицы были пустыми и беззвучными, и Марку показалось, что их с Колей голоса разносятся по всему городу. Он рассмеялся и сам удивился своей реакции.

Бля, сказал Марк. Да ладно?

Коля казался испуганным, и в его взгляде, который сейчас был направлен куда-то в сторону, считывалось что-то вроде разочарования и сожаления.

Ты шутишь, да?

Из Марка вылетали слова, которых он стыдился, уже когда их произносил. Но его прорвало, и он никак не мог заткнуться.

Прости, сказал он наконец.

Забей.

Это было, типа, на раз или как?

Нет.

Но у тебя же есть девушка.

Теперь стыдно стало Коле. Он начал растягивать слова, которые, видимо, накрепко пристали к его внутренностям и не очень-то рвались наружу. У Коли никогда не было девушки, но отношения, подробностями которых он так охотно делился с Марком, которые они обсуждали в переписке, видеозвонках, во время прогулок, — те отношения действительно существовали. Коля просто менял пол партнера.

Зачем?

Я не знаю.

Пиздец.

Прости.

Для такого разговора город оказался слишком маленьким. Им был нужен маршрут как минимум на час, а они уже видели впереди дом. Марк сказал, что нужно зайти в магазин, купить еды, что было правдой, но не объясняло, почему они не сделали этого раньше, ведь прошли пару продуктовых по дороге. В Йошкар-Оле вообще много продуктовых. И аптек. Минимальный набор для выживания. Марку это казалось издевкой.

Коля взял пельмени и разыскал Марка в отделе готовой еды. Он держал пачку, как инородный предмет, слегка вытянув ее перед собой. Какой нелепый способ держать пельмени, подумал тогда Марк. Но, прикинув альтернативы, пришел к выводу, что нормального способа не существует — не выглядеть глупо с пачкой пельменей можно, только положив их в корзину.

Слушай, сказал Коля, я пойму, если вдруг с впиской все отменяется. Все окей.

Чего?

Если ты не хочешь, чтобы я у тебя ночевал, то ок. Я найду, где остановиться. Ты только скажи сейчас, а то я не знаю, брать пельмени или нет.

Если ты не собираешься меня ночью выебать, то все норм, бери пельмени.

Коля продолжал стоять и тревожиться.

Прости, сказал Марк. Я пытался пошутить.

Марк уронил коробку с макаронами, пытаясь взять ее, и даже сдвинул с места небольшой холодильник с мясными изделиями, облокотившись на него. Казалось, мир вывихнулся и теперь ходит туда-сюда, мерзко хлюпает и хрустит. Уличный воздух вправил его на место, и осталась только слабость и шаткость, которая утихала с каждым шагом.

Марк с Колей пришли домой, разложили продукты и приготовили поесть. Коля рассказал, как брат узнал, что он гей. Коля поссорился с подругой в Питере, и та выдала его секрет брату — написала в ВК. Он спросил Колю, правда ли это, и Коля не стал врать, хотя мог бы. Просто он уже очень устал, и к тому же у него было страшнющее похмелье. Когда Коля приехал в Йошкар-Олу, ничего вроде как не изменилось. Но потом брат не дал Коле играть с детьми, начал вправлять мозги, а когда Коля усмехнулся прямо ему в глаза, ударил. Коля вышел на улицу, даже не забрав вещи, и ходил, ходил, пока не вспомнил о Марке.

Дашь, кстати, зарядник для телефона?

Ага.

Они сидели на кухне, пока у Коли немного не подзарядился телефон, а потом пошли в спальню. Встали посередине комнаты и уставились на диван.

Есть раскладушка?

Не-а.

Я лягу на пол, не проблема.

Окей. Вот тогда тебе подушка, и сейчас дам спальник.

Спасибо.

На дверцах советских шкафов, забитых стеклянными сервизами, сохла одежда. Марк распахнул одну из дверец. На плечо вывалился носок. Марк скинул его на пол. Спальник оказался в соседнем шкафу, заваленный футболками и штанами.

Матраса тоже нет, да? Надувного?

Марк покачал головой.

Сорян.

Может, вместе ляжем на диван, сказал Коля.

Я пинаюсь во сне.

Чего?

Хуй с ним. Ложись.

Коля встал на диван, и противоположная боковина подпрыгнула. Потом шагнул вперед и лег у стенки, накрывшись спальником.

Уверен, что все нормально? — спросил он, когда Марк тоже улегся.

Коля прижимался щекой к подушке. В его широких глазах поблескивал свет фонаря за окном. Они бездвижно смотрели на Марка, и от этого было неловко. Марк проваливался в них, как в сон. У Коли были светлые волосы, бледная кожа и яркие красные губы. Кадык почти не выпирал. Под шеей темнела ямочка, от которой в разные стороны расходились тонкие ключицы.

Да, только, блядь, не смотри на меня так. А то мне кажется, что ты девушка.

Коля рассмеялся и захлопал глазами, как Барби.

Милый, милый…

Марк толкнул его и тоже рассмеялся.

Может, брат поэтому тебя ударил? Из-за того, что ты так на него смотрел?

Думаешь?

Ну мне вот тоже сразу захотелось тебе врезать.

Почему?

Не знаю.

А что не так с моим взглядом?

Он у тебя женственный. От этого страшно. Типа, я ж знаю, что ты парень, а смотрю и вижу девушку.

Раньше тебя мой взгляд не смущал.

Марк еще долго вертелся, размышляя. Коля уже давно храпел, а он открывал глаза и смотрел на привычные стены и потолок. А вдруг они тоже были чем-то другим. Вдруг потолок был на самом деле полом и по нему все это время можно было ходить. Дошло до того, что Марк всерьез задумался, а не гей ли он сам. Коля от души посмеется над этим предположением с утра, но пока, будучи единственным бодрствующим, Марк верил во все на свете. И никак не мог уснуть.

Но все равно Марк встал первым. Первое, о чем он подумал: как несправедливо и непрактично устроен мир, в котором люди храпят ночью, а к утру затихают. Если так надо, чтобы храп существовал, то пускай существует утром, разглагольствовал Марк про себя, чтобы не мешать никому засыпать и помогать вовремя проснуться. Марк вспомнил и о другом неприятном обстоятельстве: наступила его очередь дежурить по этажу. Желание слезать с дивана пропало окончательно. Но спать больше было нельзя, и прижимало поссать.

Марк не без труда отыскал веник и совок, подмел площадку, зашел обратно в квартиру и вернулся с ведром воды и шваброй. Он не был уверен, что влажная уборка — обязательный пункт дежурства, но решил, что так соседи точно не придерутся.

А я думала, вы наркоман.

Пожилая женщина высунула из-за двери голову и уставилась на Марка. Тот неловко пожал плечами.

Нет, зачем-то сказал он.

Просто вы такой молодой.

Да.

А молодые ведь наркоманы.

Точно?

Теперь уже женщина пожала плечами.

Говорят так.

А вы пол моете, когда ваше дежурство?

Я все делаю.

Пол тоже моете?

Когда как.

Я вот решил помыть на всякий случай. Не знаю, как тут все устроено.

Это хорошо, да. Хорошо. Но я обычно не мою. Слишком уж грязно.

Понятно.

Они постояли молча.

Храни вас бог, сказала она. ПерекрестилаМарка и закрыла дверь.

Коля к тому времени встал и приготовил завтрак. Они поели, и Марк отправился на работу. Открыл смену, разогрел кофемашину, сделал себе кофе и вышел на улицу. Пока он курил, к кофейне подъехал Игорь. С ним в машине сидела девушка, раза в два младше, и Игорь что-то втирал, глядя на нее. Девушка казалась напуганной и плакала. А справа от них, на бульваре, чайка ела голубя, придерживая лапой, чтобы не бултыхался, пока она выдирала клювом его внутренности. Марк растерялся и вернулся в кофейню.

Уже внутри Марк прижался к окну проверить, не вышел ли Игорь из машины, чтобы понять, начинать делать кофе или подождать. Лобовое стекло отражало зимнее солнце и серую пелену облаков. В этой нескончаемой грусти сидели Игорь и девушка. Оба уставились в противоположные стороны и ничего не говорили. Марк вдруг догадался, что девушка — дочка Игоря, и ему стало неловко, что сначала он подумал другое.

Она собиралась переводиться в Москву, потому что тут ничему не учат. Игорь пытался спародировать девичий голос на этой фразе, закатил глаза и возмущенно приподнял руки.

Тут правда образование хуже, сказал Марк.

Да понятно, что хуже. Но там я никого не знаю.

С того дня они стали иногда говорить о Лизе, его дочке, и об их отношениях. Игорь называл Марка своим лазутчиком и выведывал у него тайные шифры молодежи, под которыми он подразумевал слова типа кринж, лол, зашквар, хэзэ. Марк научил его не ставить точку в конце сообщений и попытался убедить не слать всратые открытки на государственные и православные праздники. Игорь в ответ научил Марка немного ботать по фене, но после одного инцидента, когда Марк при полной посадке сказал Игорю, что пощекочет его перышком, если тот разбавит американо водой из кулера, перестал. А Марк и сам не сильно хотел продолжать, потому что не знал, где применять полученные знания.

Жесть, сказал Игорь, зайдя на следующий день после инцидента. Ты вчера рили попутал.

Ага, кринж.

Время от времени Игорь вспоминал о надвигающемся отъезде дочери и начинал быстро говорить либо, наоборот, замолкал. Сначала Марку казалось, что это такая вот отцовская любовь, переживание за дочь, но потом понял, что к чему. Игорь никогда не был женат, Лиза появилась по неосторожности — ее мамы в первую очередь, которая уже тогда не могла не заметить застрявшую в теле Игоря войну. Война торчала из него и тут, и там, но никто будто не видел. Может, это Лизиной маме и понравилось. Она ведь и мамой тогда не была, просто девушкой, которая жила с Игорем и войной в одном дворе. А став мамой, взглянула на ситуацию иначе.

Сбежала от меня, сказал Игорь.

Девочку ему как-то удалось оставить при себе. Он одаривал ее игрушечными лошадьми, детскими платьями, колпаками фей и пластмассовыми автоматами. Купил ей дворец, игрушечный розовый домик в несколько этажей, стена которого открывалась, как дверь, и можно было наблюдать за жизнью его обитателей. В то время Игорь носил во внутреннем кармане пару чекушек. К концу дня их уже не хватало, и он оказывался в какой-нибудь наливайке или в гостях. Он подходил к людям и задавал вопросы, которые их смущали и злили. Улицы, здания, небо — все расплывалось, вертелось и громыхало. Возвращаясь домой, он заходил проверить Лизу. Ее комната казалась Игорю каким-то другим миром, наивным и невозможным. Все на своих местах, даже если бардак. Он подолгу там сидел и, если дочка спала, плакал.

Игорь перепробовал кучу разных способов завязать с алкоголем, от кодирования до заговора моркинской знахарки. Что ему в итоге помогло — непонятно, но вот уже десять лет он не пил, значит, ни капельки. Они с Лизой стали раз в год ездить на море. Садились в машину, включали радио и ехали по убитым трассам, представляя, что будут делать, когда окажутся на берегу.

Море часто мерещилось дочке на горизонте. Она кричала, что вот оно, она его видит, осталось совсем чуть-чуть, хотя они проезжали еще только Воронеж или Ростов. Когда же море действительно показывалось впереди, Игоря обволакивало теплом. Шея, спина, ноги — все, что затекло за тысячу километров пути и мучило Игоря, сразу же расслаблялось и оставалось далеко позади. Они останавливались на первом же съезде к морю, и дочка выбегала его потрогать, а потом отправлялась на поиски ракушек и других интересных вещиц, вымываемых волнами. Игорь же садился на берег, жмурясь от солнца, и просто отдыхал под шум волн и крики чаек.

Там же они устраивали рыцарские бои — находили обглоданные морем ветки и сражались ими, пока у дочки сохранялся интерес, а у Игоря силы. Во время одного из таких боев она и заехала ему по пальцу, который пришлось отрезать в местной больнице. Намекая на заслуженный презент, хирург научил Игоря относиться к жизни реалистичнее и в то же время позитивнее.

Видеть, значит, стакан наполовину пустым, но помнить, что могло быть и меньше.

А я ведь мог просто кисть отрезать, продолжал намекать хирург. Так было бы проще.

Лизе нравилось подглядывать в окна чужих домов, и она искренне не понимала, почему папа так злится, когда она так делает.

Это не твой дом, говорил он ей.

Но я ведь приньсеса.

Ее взгляд был полон доверия и любви. Игорю становилось от него тепло. Никто никогда так на него не смотрел. Он был готов на что угодно, лишь бы Лиза всегда видела то, что видит сейчас. Тогда и сам Игорь видел мир как комнату. Подносил оставшиеся пальцы к небу на горизонте и проверял, не отходит ли уголок обоев.

Со временем дочка начала закрываться у себя, не выходила встречать и провожать. Дворец переехал на балкон в его спальне. Лиза перестала понимать отца. Или он разучился говорить. В любом случае теперь их общение заключалось в том, что Игорь объяснял ей, как устроен настоящий мир, и срывался, кричал, потому что она отказывалась слушать. Лиза уходила к себе и ревела. Бывало, не вставала с кровати целыми днями. Если Игорь пробивался к ней в комнату, дочь отворачивалась к стенке и укутывалась с головой в одеяло. Оно либо замирало, либо дергалось от ее всхлипываний. Игорь водил по нему рукой, и оно шуршало, как спокойное ночное море.

Вот такой сарказм, говорил Игорь, и Марк его поправлял.

В моменты просветления Игорь извинялся и плакал прямо при дочери, отчего ей, казалось, становилось только хуже. Однажды, сидя под ее дверью, Игорь подслушал, как она говорит по телефону с мамой.

Я боюсь его, мам. Он монстр.

Монстр, повторила она, когда мама, видимо, попыталась ее переубедить.

Я что, монстр, Марк?

Откуда мне знать.

Я ей ни разу ничего плохого не сделал. Все ради нее. Всю жизнь.

Марк не ответил, и Игорь накричал на него. Это и правда было страшно. В нем исчезало что-то, что делает человека человеком.

Он как Люпин, писал Марк Коле. Как Люпин в полнолуние.

Игорь пришел на следующий день и извинился. Потом это повторилось. И снова. Марк почитал об этом в интернете и поставил Игорю диагноз: ПТСР. Когда выпала возможность, он сообщил о нем Игорю. Тот сначала посмеялся, а потом стал гнать на Марка, мол, что он, переводчик порно, вообще знает.

Не только у вас такие проблемы, продолжил Марк. Есть союз ветеранов в ВК. Там могут помочь.

После этого Марк долго его не видел. Из интереса он однажды зашел в ту группу и обнаружил Игоря в числе участников. Марк долго смотрел на этот список, листал записи сообщества, воображая Игоря на всех этих общих созвонах и лекциях. Кто знает, может, Игорь и правда попробовал что-то изменить.

Несколько лет спустя они встретились на пешеходном переходе между бульваром Чавайна и Парком культуры. Горел красный, и Марк заметил на другой стороне Игоря в компании нескольких мужчин. Они громко разговаривали и смеялись. Игорь узнал Марка, когда уже загорелся зеленый, и они выдвинулись навстречу друг другу. Кажется, он хотел что-то сказать, что-то вроде: ничего себе, ты, значит, в городе. Но вокруг были люди, так что Марк с Игорем только пожали руки, улыбнулись и разошлись.

Завершив смену, Марк вернулся домой и сел переводить порно. Коля присоединился, и они вместе придумывали грязные реплики для сцен секса. Они так хохотали, что заныли мышцы лица. Марк раскашлялся и покраснел, будто обгорел, но изнутри.

Я сегодня видел, как чайка ела голубя, сказал Марк, когда они уже выключили свет и легли на диван.

Видимо, Коля уже уснул, потому что ничего не ответил. Марку же снова не спалось, и он все пытался найти смысл в увиденном. Чем дольше он думал, тем меньше смысла находил. Сначала в этой ситуации, а потом и во всем остальном. Ему стало как-то жутко, но в то же время легко.

Какого хуя чайка забыла зимой в Йошкар-Оле, сказал наконец Коля.

Было уже часа два ночи. Марк притворился, что спит. А Колю не больно-то и интересовал его ответ. Он пробурчал что-то еще, перевернулся на бок и засопел.

Вокруг гасли огни заведений. Машины исчезали из виду, разъезжаясь в разные стороны. Исчез и так называемый друг Миши. Они пару часов веселились за дальним столиком, выпивали и ходили за добавкой в «К&Б» по соседству, возвращаясь с таинственными взглядами и вздутыми куртками, под которыми, очевидно, и прятали свои радости. Как будто по их блаженным лицам ничего нельзя было понять. Так называемый друг оказался на удивление трезвым, когда все вышли из кофейни и Марк принялся ставить ее на сигнализацию. То есть достаточно трезвым, чтобы принять разумное решение скинуть Мишу на Марка. И вот он ушел, а Миша еще стоял, но уже неуверенно.

Знаешь, что такое бог, Марк? Бог — это совесть. Он всегда внутри.

Сказал и заржал. Смех чуть не перевесил его и замкнул что-то внутри, вызвав икоту.

Отвести тебя домой? — спросил Марк.

Ну давай, сказал Миша так, будто Марк предложил ему какую-то захватывающую авантюру.

Куда идти?

Миш, где ты живешь? — переспросил Марк, когда Миша не ответил.

Миша развел руками, объяв полгорода, показал на одну из улиц и вызывающе посмотрел на Марка, типа, чего, устроит такой вариант.

Марку было жаль, что день так дерьмово завершился, хотя начался он тоже не очень. Отец написал, что сегодня день рождения дедушки. А деда по отцовской линии Марк никогда не знал, поскольку тот умер еще до его рождения от сердечного приступа. Прямо на улице. Никто не додумался или не потрудился вызвать скорую. Отец напомнил об этом и сразу усложнил простой и понятный день. Марк долго думал, что ответить, но так и не придумал. Он вел пьянючего Мишу наугад и размышлял о том, что в это время года дни вообще не начинались и не заканчивались. Была только ночь, которая текла, как река, и сон разделял ее рыболовными сетями.

Бог — это совесть, Марк. Вот так вот.

Что-то в этой мысли явно забавляло Мишу — он снова расхохотался.

Будешь? — спросил он и достал недопитую бутылку коньяка.

Марк взял ее и положил в карман куртки подальше от Миши. Принято считать, что замкнутые люди думают о чем-то прекрасном, что у них внутри эдемский сад наблюдений и образов, что все они не иначе как поэты: приоткрой их, дай расслабиться, разговориться, и они явят свои душевные богатства и мудрость. Чего только не явил миру Миша в тот вечер.

А ну пшел отсюда! — крикнула с балкона женщина, под окнами которой Миша справлял нужду.

Она замахнулась на него зелеными пластмассовыми плечиками. Действие по сути бессмысленное — Миша сидел к ней спиной, — но сработало. Миша клюнул жопой и завыл. Марк подошел к нему и помог встать. Тот потянул штаны вверх, явно намереваясь их надеть.

Там жопа, Миш. Стой.

Да я знаю, что там жопа, сказал он. Что ты предлагаешь?

Держа Мишу за руки, Марк окунул его пару раз в сугроб. Этот обряд так наглядно показывал стадии очищения, что Марк задумался, не практикуют ли его в какой-нибудь северной религии. Женщина на балконе угрожала теперь им обоим, но Марк погрузился в странное спокойствие, осматривая отпечатки Мишиного тела на снегу. В те несколько секунд, пока Миша застегивал джинсы, Марку показалось, что он уловил житейскую истину: говно конечно. Но как бы не так.

Они познакомились пару лет назад, когда Марк начал ходить в его кофейню. Скорее, даже не познакомились, а примелькались, поскольку первые полгода-год они и не здоровались. Марк видел, как Миша привозит коробки и складывает их в подсобке или занимается какими-нибудь другими хозяйскими делами, а Миша, вероятно, видел, как Марк сидит с книжкой или ноутбуком, — ничего другого Марк там и не делал.

Там же Марк познакомился с Кристиной, женой Миши, которая помогала на сменах. Она казалась ему гостеприимной и дружелюбной, так как расспрашивала о всяком, неловко шутила и смеялась собственным шуткам.

Брак Миши и Кристины был чем-то фундаментально неправильным. Она устраивала разборки прямо при всех и говорила про Мишину несостоятельность как бизнесмена, мужчины и человека. Он либо молча слушал, либо шепотом просил ее остановиться. В одну из ссор Марк взглянул на него, а Миша посмотрел в ответ и улыбнулся. Тридцатилетний мужик, хватающийся за поддержку безработного студента. Марк никогда не встречал такого отчаяния и беспомощности.

Они бродили кругами по предположительно Мишиному району. Марк хорошо его знал, потому что здесь же когда-то жила Леся. В квартирах и наливайках светили желтые лампочки, и прохожие летели на эти искусственные солнца. Как-то раз Марк провожал Лесю домой, и, повернув во двор, они наткнулись на тело мужчины. Оно лежало животом на канализационном люке и не двигалось.

Он умер, да? — спросила Леся.

Или нажрался.

Они прошли мимо, но сразу вернулись. Марк потряс тело за плечо, и по звукам стало понятно, что жив. Мужик оказался каким-то силовиком из местного МВД — по крайней мере, так он сам сказал, — и с полчаса они пытались выведать, где он живет, чтобы вызвать ему такси. Мужчина совсем не помогал. Он был уверен, что его грабят, и все пытался врезать Марку, каждый раз промахиваясь и падая на землю. Лесе это все надоело, и она ушла домой. Марку тоже надоело, и он тоже собрался домой, но смог дойти только до перекрестка. Ночь тогда была для него чем-то другим. Он вернулся к мужику с новыми силами. Тот принял Марка за кого-то другого и сказал, что его пытались ограбить, но он навалял этим сукам. Адрес он все равно не выдавал, но вел себя спокойнее.

На хуя ты это делаешь? — повторял он.

Что?

Что-что, вот это все.

Не хочу, чтобы ты тут умер от обморожения.

А тебе какое дело?

Марк и сам не понимал, какое ему дело. Они вместе задавались этим вопросом, пока Марк наконец не узнал, где живет мужик, и не погрузил его в такси. Он дал водителю пару сотен наличкой, чтобы тот довел пассажира до двери. Мужчина сбивчиво обещал все вернуть и выручить, если Марк во что-нибудь вляпается. Марк кивал, а сам думал, что они не знают ни имен друг друга, ни номеров телефонов, так что ничего из обещанного он не получит.

Ночь тогда была чем-то другим. Марку нравилось возвращаться домой по темному Тархановскому парку, в котором собирались пацанские группировки, идти по дорожке, зная, что в кустах спят бездомные и умирают собаки. Он надевал наушники и включал громко музыку, чтобы не слышать шорохов и не ждать, что кто-то на него прыгнет. С ним так ничего и не случилось. Только один раз к нему прицепились пацаны и преследовали, но ему удалось оторваться, смывшись через дворы. Во время утренних пробежек он находил тела собак и коробки, на которых спали бездомные. Пробегал мимо этого мрака, подсвеченного накаляющимся солнцем, ощущал, как кровь проталкивается по венам, и сладковатый, липкий запах росы на листьях, кустах и траве проникает под кожу.

Тогда за ночью всегда наступало утро. Ночь не наваливалась на Марка всем своим космическим телом, не обездвиживала и не душила его. Она не была частью Марка, не заражала его своей пустотой. Она была чем-то внешним, но Марк так ею надышался, что ночь попала внутрь и распространилась по телу. Он пытался ее откашлять, но ночь встала комом.

Марк, сказал Миша. Куда ты вообще идешь?

Веду тебя домой.

Но я живу не там.

Миша говорил с ним, как с ребенком. Словно Марк решал задачку, ответ к которой он знал. И его забавляли поиски Марка. Миша не сдержался и рассмеялся.

Окей, а где ты живешь, Миш?

Он открыл рот, уверенный, что ответ вылетит из него вот так вот просто и сразу. Оглянулся по сторонам. По глазам было видно, что он совсем ничего не узнает.

Сука, сказал Миша.

На другой стороне были «Продукты 24», и Миша захотел зайти внутрь.

Тебе больше пить, наверное, не стоит.

Да я не буду, дурак, что ли? Кофе взять.

Миша попросил три в одном. Старательно растворив порошок в кипятке, он облизал палочку-мешалку, глотнул из пластиковой чашки и сказал, что это лучший кофе на свете. Марк подумал, что Миша шутит, и обрадовался, что тот трезвеет.

Я серьезно, сказал он. Ничего больше не надо. Дешево и вкусно.

А у него, между прочим, своя кофейня, сказал Марк продавщице.

А вон у того яхта, ответила она. И дом в Малибу.

Ай, сказал посетитель и цокнул. Все никак не поверишь, Люба.

Это обстоятельство, видно, очень его огорчало. Он уставился вниз и закачал головой. Его покрывал ворсистый темный мешок, который когда-то, вероятно, был пальто. Лицо было серым, глаза черными. Он немного пошуршал и повернулся к холодильнику: на нем стоял телевизор, на экране шел какой-то советский фильм. Люба уткнулась в телефон. Никто не говорил и не двигался, и этот крохотный закуток реальности, пестрящий дешевыми товарами и целлофановыми пакетами с пряниками и печеньем, вернулся к привычной гармонии. Фильм все шел и шел. Герои стояли на фоне реки и неба и говорили о жизни и любви. Собравшиеся уставились на ящик и слушали.

Пока Миша думал о фильме — или о чем-то еще, — его осенило: он вспомнил, где живет. Не введя Марка в курс дела, он просто пошел на выход, а Марк двинулся следом.

Вспомнил? — спросил Марк.

Хочешь, выебем ее вдвоем?

Что?

Миша говорил о Кристине. Влад, один из посетителей кофейни, любитель таиландских гей-баров и леди-бо́ев, часто фантазировал вслух о том, что сейчас предлагал Миша. Влада возбуждали Кристинины сиськи и жопа. А еще, вероятно, ее суковатость, но это уже Марк домыслил. Кристина Марку совсем не нравилась, может, поэтому он и отказался, хотя Миша настаивал. И дело вовсе не в сексе, ведь Миша предложил варианты: чтобы он сам, Миша, просто смотрел, или даже чтобы его вообще не было рядом.

Я могу погулять, пока вы это, того. Чтобы тебя не смущать.

Возможно, алкоголь — это не твое, Миш.

Ранее тем вечером Миша спросил у Марка о переводах, мол, продолжает ли он это дело, что там за фильмы и так далее. Марк взял и рассказал все как есть.

Ты же говорил, что документалки переводишь. Порно — это не документалки.

Впечатляюще.

Не, серьезно.

Зависит от интерпретации, сказал Марк.

От какой? — вполне резонно спросил Миша, хотя и не понимал ничего до такой степени, что гоготал с собственных пальцев.

Марк ему не ответил, и тема сама собой закрылась. Но теперь, когда Миша предложил такое, а Марк отказался и они шли молча по хрустящему льду, Марк снова об этом задумался. Порногерои, порносюжеты и порнопроблемы. Мир, в центре которого было соединение двух тел. Количество, конечно, условное, но суть от этого не меняется — жизнь крутилась вокруг секса. Они произносили одни и те же реплики, попадали в одни и те же ситуации. Марк чуть не сошел с ума, только наблюдая за ними со стороны. Но это штампованное существование вскрывало самую сердцевину бытия. Божья искра как пульсирующий стояк и судорога бедер. Секс как праздник жизни.

Миша был далек от всего этого. Как и Марк. Но Миша так об этом и не узнал. Всю дорогу до дома он уговаривал Марка трахнуть его жену. Миша с Кристиной жили в серой пятиэтажной панельке, точно такой же, как справа и слева. Миша отыскал свой дом всего с третьей попытки, и это было настоящее чудо. Марк довел его до квартиры и нажал на звонок. Кристина открыла дверь. Она была в красном растянутом халате, немного оголявшем грудь. Во взгляде читалась самая настоящая ярость. Миша сделал шаг вперед, грохнулся в прихожую и завыл. Кристина выдала Марку гримасу, которая, видимо, должна была сойти за улыбку, отвернулась и закрыла дверь. Марк замер снаружи. Тогда он осознал, что значит мертвая тишина. Вот и все, думал он. Пока, Миша.

Миша заехал в кофейню через неделю или две. Уложил коробки с кофе в подсобку. Прикрутил новую полку на кухне. Проверил давление в помпе кофемашины. Все как обычно.

Но больше никогда не смотрел Марку в глаза.

Наступила середина декабря. Все растаяло. Вынырнули кусты и мертвая трава. Случилось что-то запретное. Будто выкопали гробы близких и раньше времени вновь увидели их лица. Люди только и делали, что сокрушались, как же теперь праздновать Новый год. Их легкие всасывали прогретый солнцем воздух, обирали его догола и вышвыривали наружу душными байками о трехметровых сугробах, страшных морозах и прилипших к столбам языках.

Вот это была зима так зима, сказал посетитель. Теперь не то. Вам уже никогда не понять.

Однажды вечером, пока Коля смотрел тиктоки и взрывался хохотом в соседней комнате, Марк листал архив «Марийской правды» за тридцатые годы в поисках хоть чего-нибудь о расстрелах в республике. Он так долго читал, что в глазах полопались капилляры и стало больно моргать. Вместо настоящих событий статьи рисовали картины в духе старого доброго советского фильма. Марк узнал их: отец описывал СССР примерно так же.

Со страниц газет на Марка глядели красивые атлетичные люди. Похожие друг на друга, словно одни и те же, только в разных местах. Репортеры цитировали их наивные реплики. Из выпуска в выпуск — все одинаковое. Поверхностные туповатые сюжеты, не имевшие отношения к реальности.

И вот теперь Марк вез Колю и пару приятелей на Мендурское мемориальное кладбище. Он собирался поехать в одиночку, но потом подумал, что Коле тоже стоит там побывать. Все повторял про себя я хочу тебе кое-что показать — заготовленную загадочную фразу, как в кино. Эта поездка казалась ему чем-то большим, чем он, Коля или кто-то другой. Поэтому обычные слова были неуместны.

Воу. Это далеко? — спросил Коля.

Прямо за городом.

Но Коли оказалось недостаточно. Марка мучил какой-то внутренний зуд. Он так погрузился в эту тему, что не мог смириться с тем, что кто-то вокруг даже об этом не слышал. Он обходил столики, за которыми сидели его знакомые, и рассказывал, что задумал.

На кладбище?

Мемориальное, да.

И что делать?

Просто посмотреть.

Круто.

Я не знал, что у нас кого-то расстреливали, сказал один из согласившихся, когда они уже ехали по трассе.

В этом и суть, сказал Марк.

Навигатор повел их по объездной, а потом по проселочной дороге, которая уперлась в покинутые на зиму сады. Они оставили машину напротив одного из участков и пошли пешком, не желая застрять в ледово-глиняном месиве, начинающемся впереди. До точки оставалось метров сто. По мере приближения все приутихли, то ли приплюснутые важностью предстоящего зрелища, то ли уже догадавшись, что приехали не туда.

Не знаете, где тут место расстрела? — спросил Коля, напугав старичка, какого-то черта оказавшегося в саду зимой.

Нет тут такого.

Мемориальное кладбище? Сталинские репрессии?

Мужчина только качал головой.

Зима-то какая выдалась, а, сказал он.

Марк радовался этой оттепели. Ходил нараспашку в зимней куртке и кедах. Коля тоже повеселел. Последние дни его все сильнее тянуло в Питер. Марк видел, как он проверяет цены на авиабилеты, поставив более раннюю дату, но те только дорожали, так что Коле оставалось ждать своего рейса. В ту ночь, вернувшись от Миши домой, Марк рассказал, что случилось. Ему тогда казалось, что это забавная пьяная история, но Колю загнало.

Поэтому я и не люблю сюда приезжать, сказал Коля. Вся эта грязь, одиночество, безнадега…

Разговор зашел в тупик. Марк подлил себе кипятка в чашку с чаем. Коля попросил подлить и ему. Было горячо, так что они подносили чашки ко рту, дули и по-бабушкински всасывали с таким смешным и раздражающим звуком вщииить.

Тебе одиноко в Йошке? — спросил Марк, к своему удивлению.

Звук очень его забавлял, и он боялся, что в любую секунду может расхохотаться.

Да. Да, очень, сказал Коля.

Почему?

А тебе почему тут одиноко?

Ну да, тупой вопрос.

Нет, не тупой. Просто… не знаю. Мне тут не с кем видеться. Вернее, есть с кем, но оно к-а-а-ак-то что-то не то, понимаешь? Никто ведь даже не знает про меня. Ну и как-то это некомфортно.

А почему ты никому не рассказываешь?

А зачем?

Ну я же понял тебя.

Да?

Нет?

Не знаю, сказал Коля.

Внутри Марка разрасталась дыра. Он не подавал виду, но окружающий мир хрустнул и вот-вот должен был рухнуть.

Ладно, я угораю. С тобой норм. Но потому, что это ты. Есть ты, а есть… не ты. Да и, слушай, зачем?

Пауза была длинной, так что Коля решил глотнуть чая. Марк не выдержал и расхохотался.

Прости, сказал он. Этот звук. Очень смешно.

Хотя то декабрьское солнце и грело больше обычного, светило оно по-прежнему недолго. Выезжая, они как раз успевали на золотой час, но потом направились не туда, и лес, дорога, люди — все стало тускнеть, и похолодало. Марк вспомнил, что на Кокшайском тракте был поворот на Мендурское кладбище — он помнил его еще с детства, но не думал, что это то самое, — и они двинулись по объездной в другую сторону. Солнечный шар опускался и скукоживался, будто терпящий крушение аэростат. Марк следил за ним краем глаза и сильнее давил на газ.

Знак, сказал Коля. Там, бля, был ебаный знак.

Теперь уж точно не далеко, сказал Марк, зная, что реплика Коли была направлена не ему, а устройству жизни.

Песчаная дорога шла довольно ровно до Черного озера, на котором располагалась туристическая база или что-то вроде того, а потом стала проваливаться, течь и вздыматься промерзшими земляными наростами. Марк подумал, что со стороны, наверное, кажется, будто он совсем не бережет машину. И это было обидно, потому что было правдой.

Вон.

Ага.

На развилке стояли полуразрушенная могильная плита и металлический щит, поясняющие, что на этом месте было — спецобъект НКВД № 9 — и что здесь теперь. Повсюду лежали огромные искусственные венки, которые Марку попадались только в нулевых. Может, все сюда и свезли.

Компания доехала до небольшой поляны, в центре которой высился крест, — здесь дорога расширялась и ее перегораживал шлагбаум. Марк заглушил двигатель, и все вышли наружу.

На форумах писали, что земля здесь выпирает множеством холмиков, под которыми лежали тела расстрелянных. В тот день были видны только вытянутые линии сугробов, спасшихся от аномалии под ветвями деревьев. Под крестом располагалась братская могила. Марк знал, что большинство убитых так и не нашли, их поглотила сосновая роща и ее обитатели. На стволах деревьев висели фотографии людей, простых горожан, священников, военных. И русских, и мари. А ведь они и правда переселились в деревья, говорил про себя Марк, размышляя о том, как тысячи тел, разлагаясь, распадались на частицы, которые подпитывали корни и разносились по всему древесному туловищу, укрепляя его и прорастая зелеными иголками до самой верхушки.

Ребята прятали свой ужас в ногах, осматривая место с разных сторон. Они вели себя как туристы. Марку казалось, что это позволяет им отстраниться от всего, что они видят и чувствуют. Чуть позже он заметил, что и сам ходит по кладбищу туристом, осматривая его как достопримечательность. Он не мог впустить это место в себя, хотя все эти сосны, мох, песок выглядели и пахли роднее, чем что-либо еще. Может, именно поэтому ему и остальным было так трудно.

Марк закинул голову назад. Небо темнело, и ветки пропадали в нем. Эта картинка застыла у него перед глазами на месяцы и годы, и он вглядывался в уходящий свет и силуэты, толком не понимая, что ищет. Ночь покалывала щеки, ноги сыро мерзли через подошву. Ему казалось, что он никогда не найдет утешения. Что оно недостижимо. А оно было прямо тут, над ним. Он просто пока не был готов его принять.

Они покурили у машины, забрали с собой бычки и поехали обратно. Каждый что-то ощущал и пытался это выразить.

Это важно было увидеть.

Ужас, конечно.

История такая штука.

И от этих слов внутри что-то рвалось, потому что они были неточными и не давали выйти этому чему-то наружу. В город парни вернулись в полной тишине. Улицы вспыхнули электрическими огоньками. Тени столбов и заборов намертво прибило к асфальту и земле. Здания казались коробками. В общем, стало как-то жутковато, и все решили расходиться по домам.

Хочешь выпить? — спросил Марк Колю.

Слава богу. Конечно.

В следующий раз Марк сел за руль, чтобы отвезти Колю в аэропорт. Оказалось, что у него почти нет веселых песен на телефоне, один депресняк, как сказал Коля. Тому всегда хотелось праздника и радости. И дело не в том, что он весь такой позитивный. Коля не умел справляться с разрушительным. Когда до Марка дошло, что это значит, ему стало тоскливо. Ведь, получается, однажды Коля не сможет справиться с ним и пропадет из его жизни.

Солнце било в глаза. Марк щурился и терпел, потому что козырек закрыл бы небо, на которое ему почему-то очень хотелось смотреть. Он почти не видел дороги. Та выгорала светлыми пятнами и дымила тяжелым золотым воздухом. Машину толкало потоками воздуха от проносящихся фур. Марк с Колей много говорили и смеялись. Это было самое близкое к счастью, что Марк за долгое время испытывал. Неудивительно, что это чувство казалось ему переоцененным.

Марк, ты счастлив? — всегда спрашивала Леся после перерыва в общении.

Вопрос вводил Марка в ступор. Это как позвонить рыбе и спросить, как полет. Лесю каждый раз огорчали его ответы.

О чем задумался, сказал Коля.

Марк стал сочинять забавный ответ, но ничего толкового в голову не приходило. Он просто пошевелил улыбающимися губами и так ничего и не сказал. Будь на месте Коли кто-то другой, Марк бы нашелся. Черт, как же обидно его терять.

Пока Коля жил у Марка, они много говорили о всяком. Марк расспрашивал его, каково это — быть геем. Он ожидал услышать страшные истории: как Колю притесняют, как тот страдает от того, что не может открыто ходить по улице, держась за руки со своим парнем, и тем более целоваться у всех на виду. Марк много об этом думал, пытался поставить себя на место Коли. Из тех мыслей и выросли все эти картины. А Коле было норм.

Руки потеют, когда долго держишься, сказал тогда он. Это мерзко.

Прости, что все это спрашиваю. Можешь сказать, чтобы я заткнулся, если хочешь.

Нет, все нормально. Обычно всем интересно другое.

Что?

Подробности про жопу и секс.

А, сказал Марк. Ему тоже стало очень интересно про все это узнать. Но как теперь спросишь.

В школьные времена Коля носил странную прическу — короткий, торчащий во все стороны ирокез. Ребята почему-то увидели в этом подсолнух и так его иногда и называли. Он и правда всегда искал тепла. Даже в Питер поехал за европейской зимой.

Коля работал там дни напролет либо за барной стойкой, либо в цехе, где они варили пиво и сидр. На работе он никому про себя не рассказывал, потому что не видел в этом смысла. Как не видел смысла рассказывать родителям, хотя был уверен, что они его примут. Иногда он ездил по городу, развозил пивные бочки и бутылки по барам. Ему нравилось различать вкусы в напитке, нравилось рассказывать об этом людям, объяснять, чем отличается один сорт от другого. Это занятие занимало большую часть его нынешней жизни, но, хотя он получал удовольствие, иногда этого было мало. То и дело ему становилось одиноко, и чего он только не делал, чтобы это исправить.

Он искал партнеров в «Тиндере». С одним из них встретился за кустами в парке. После они пошли гулять и забрели в Казанский собор. Колю всегда смущали золото и вычурность православных церквей. Да и сама идея бога, сына, мифов о них и спин-оффов. Вселенная «Марвел» в этом плане казалась ему интереснее. Он медленно шагал с тем парнем мимо икон, алтаря и фресок. Коля еще ощущал на себе его тело, слышал на его шее аромат одеколона, перемешанного со сладковато-кислым запахом зелени, запачкавшей штаны и ладони. Они терялись за колоннами, искали взгляда друг друга и не говорили ни слова. Коля только слышал его шаги и шорох куртки.

Я хочу провести с тобой всю жизнь, сказал ему Коля пару часов спустя.

Это так не работает.

Однажды тот парень просто оделся, ушел и больше не возвращался. Коля не мог ему написать в соцсетях — парень везде его заблокировал, — поэтому переводил по рублю на его карту и добавлял в комментарии к переводу их общие приколы. Тот так и не отреагировал.

Коля боялся остаться один навсегда. Вечерами, когда ложился спать, он слышал, как соседи сверху ругаются, а потом занимаются сексом. Судя по другим звукам, у них была собака и маленький ребенок. Женщина порой надевала высокие каблуки и разгуливала в них по всей квартире. Мужчина, кажется, много пил или просто был быдлом, потому что говорил с интонацией тупого жестокого человека. Иногда у них что-то громко падало, и Коле казалось, что кто-то кого-то убил. Он даже проверял, не приехали ли к парадной полицейские или скорая помощь.

Но Коля завидовал этой семейке сверху. Их безумие и тяга к насилию лишний раз напоминали: он настолько одинок, что не в состоянии так ненавидеть другого человека. Это скручивало его изнутри, и он находил в «Тиндере» кого-нибудь, кто поможет пережить вечер. В те редкие моменты, когда он смотрел на свою жизнь со стороны, ему казалось, что так будет всегда. И он спрашивал себя: зачем? Тот же вопрос он постоянно задавал Марку. Но ни у того, ни у другого ответа не было.

На подъезде к Чебоксарам Коля сфотографировал Марка за рулем, потом они сделали несколько селфи. Коля пофотографировал Марка в аэропорту, когда тот пил растворимый кофе из пластикового стаканчика. Годы спустя Марк будет заходить в их переписку, смотреть на эти фотографии, и внутри него будет что-то лопаться, а иногда, наоборот, разливаться теплом по груди. В тот день они не испытывали неловкости, когда молчали. И в тот день их дружба кончилась. Они продолжали по инерции друг другу писать, скидывать смешные видео и мемы, они даже несколько раз виделись, гуляли, пили и смеялись, но близость между ними осталась в прошлом, как и та неделя тепла в декабре. Она тоже закончилась в тот день, и повалил снег. Стоя в очереди на посадку, Коля крутил головой, как будто что-то высматривал. Марк решил, что он ищет его в толпе, и поднял руку. Но Коля искал что-то другое. Марк так и не понял, что именно.

Снег падал огромными хлопьями. Марк буквально вез его с собой, наблюдая, как прямо на глазах белеют рвы, деревья, трава и дорога. По пути несколько раз пытался дозвониться отец, но связь обрывалась.

Извини, я ехал по трассе, сказал Марк. Что хотел?

Езжай домой, сказал он. Мы тут с мамой. Она очень сильно заболела.

Что случилось?

Давай не по телефону.

Когда Марк уже был в городе, отец снова позвонил и сказал, чтобы тот ехал не домой, а в больницу. Они выезжают туда. Марк свернул на другую улицу, продвинулся еще немного и уперся в пробку. Впереди случилась авария, и никто не двигался. Уходить было некуда. Марк прижался лбом к окну, и стекло сразу запотело от его дыхания. Он протер его рукавом и осмотрел улицу безумным испуганным взглядом. Сбоку возвышалась стена дома, на которой мозаикой был выложен советский рабочий, рукой запускающий ракету в космос. Марк наклонился в попытке разглядеть над зданием небо.

Пробка в Йошкар-Оле, пробормотал Марк. Он ни за что мне не поверит.