Год - тринадцать месяцев

Перемирие не состоялось

Я обещал: наказание впереди. Но я уже не чувствовал никакого зла. А наказывать с холодным сердцем — не жестоко ли это?

Мои сомнения разрешил вбежавший в слезах Борька Малинин:

— А чего Вертела обливается? Посмотрите, весь галстук замочил. Что мне теперь мамочка скажет? И еще оскорбляет, говорит, так свиней моют. И называет «Вася-Вася», я ведь ему не поросенок…

— Нет, конечно. Ну-ка, пойдем.

Ангелы снова обратились в чертей, превратив прихожую туалета в преисподнюю. Пол залит водой так, что не пройти. Стены забрызганы. Сами умывающиеся словно только что из-под ливня. Вертела, видно, спасаясь от струи, надел на голову ведро, по которому Горохов барабанил шваброй. Остальные возились у крана, стараясь облить друг друга. Даже мой приход не сразу был замечен.

— Вы что делаете? У вас что, ведра на плечах вместо голов? В классе натворили черт знает что, сюда пришли — то же самое. На цепь вас посадить?

Застыли кто где был. Молчат.

— Ну вот что: вытрите пол, а в наказание уберете и то отделение. Понятно?!

— А при чем то отделение? — осмеливается Красюк. — Мы только здесь…

— Я говорю: живо! И не рассуждать! — Я уже и сам не способен рассуждать.

— Не буду я мыть уборную!

— Нет, ты будешь!

— Не буду…

Ошалел парень! Оперся о стенку, насупился, набычил шею — вот-вот боднет. Решимость Красюка передается и остальным. Даже Вертела, усевшись верхом на ведро, независимо задрал вверх голову.

Что, если они все в одну душу скажут «нет» и продержатся до звонка? Тогда мне крышка. Останется забрать свой тощий портфель с планом и убираться навсегда из школы.

Я загородил собой дверь и прорычал:

— Ни один не выйдет отсюда, пока не будет выполнено мое приказание. Понятно?!

Но и этот сигнал не дошел до цели. Молчат. Хмуро переглядываются — и ни с места.

Я не знаю, что делать дальше. Пожалуй, на их месте я тоже не стал бы выполнять эту работу, как наказание. Черт меня дернул психануть! И это после стольких лет тренировки силы воли! На душе муторно, хоть волком вой. К счастью, вместо меня взвыл Малинин:

— Григорий Иванович, прошу вас, отпустите меня. Ну, пожалуйста. Я ведь ни в чем не виноват!

— А в чем моя вина? — возразил я. — Тоже, видишь, стою, наслаждаюсь ароматом.

— А я не хочу больше стоять здесь! — топает Борис и переходит на визг. — Вы не имеете права! Я расскажу все папочке!

Этот «папочка» и спасает положение.

— Ах, как страшно! — трясется всем телом Сашка. — Ты еще в милицию заяви!

Сашка презрительно сплевывает и, подойдя к Вертеле, ударом носка выбивает из-под него ведро.

— Расселся тут!

Поставив ведро в раковину, откручивает кран на всю мощь. Молодец все-таки этот Кобзарь! Не знаю, что им движет: жалость ко мне или чувство справедливости. Как бы то, ни было, лед тронулся. Вертела доволен, что может, наконец, выйти из несвойственного ему состояния покоя. Орудуя шваброй, он норовит задеть ноги стоящих. Все приходят в движение. Но это не то, что я наблюдал в классе. Нет того оживления, смеха, игры. Все делается нехотя, молча, из-под палки.

Отлично чувствую: палка — это я.

Красюк стоит в прежней позе. Его упорство перешло в упрямство, и он один против всех. Однако и теперь он мне дороже остальных. Жаль ломать Валерку, но такова уж дикая природа наказания.

— Красюк, имей в виду, — с нажимом говорю я, — нам всем придется задержаться здесь, пока ты не поработаешь свое.

— Прошу вас, мистер Твистер, приложите ручку, — Вертела приставляет к нему швабру и отбегает.

Валерка, превозмогая себя и глотая невидимые слезы, берет деревянными руками швабру и тупо водит ею у своих ног. Для моей пирровой победы и этого достаточно.

Окончательно придя в себя, я начинаю соображать, что нужно скорее убираться отсюда: у мальчишек мокрые рубашки, еще чихать начнут.

— Дай-ка мне швабру, — обращаюсь я к Валерке.

— Зачем?

— С вами тут три дня просидишь…

— Это будет несправедливо, — неожиданно великодушничает Валерка и с остервенением бросается на самый «ответственный» участок.

— Очень даже справедливо, — повышаю я голос. — Какой классрук, такой и класс. Если бы вы хоть немного думали…

Мою сентенцию прерывает торопливо вошедший Василий Степанович.

— Вот это я понимаю! Самообслуживание? Правильно! Молодцы! — мигом оценив обстановку, деланно восклицает завуч. — Я всегда говорил, что в пятом «В» самые сознательные хлопцы.

— Кого побаиваться-то! — бодрится Кобзарь. — Мы все можем!

— Только отчего это вы все мокрые? Вспотели?

— За дурной головой и спине мокро, — дипломатично объясняю я.

— Ну-ка, кончайте да идите сушиться.

Уходя, Василий Степанович шепнул мне, чтобы я зашел к нему. Наверно, будет разнос.

Наконец мы заканчиваем злосчастную уборку и возвращаемся в класс. Я собираю всех вокруг себя.

— Слушайте меня внимательно. Впредь можете вытворять все что вам угодно и забудьте свое любимое «простите, я больше не буду». Но запомните хорошенько: на каждый ваш удар я буду отвечать двойным ударом! А сейчас можете отправляться домой. До свиданья.

Ответный хор был глух и нестроен. На большее я и не мог рассчитывать.