Годы бедствий

1. Снова в родных местах

Уже стемнело, красный диск солнца скрылся на западе. Было время ужина. Сяо-ма в сумерках шел по заснеженной дороге и думал: «Где-то теперь дядя? Жив ли, или, может, его убили японские солдаты? А тетушка Чжао, дядюшка Го У, Да-бао, Сяо-ню? Живы ли они? А вдруг Душегуб и Чжао Лю сейчас в деревне; ведь они схватят меня, и тогда моя песенка спета!» Эта мысль испугала его, и он решил, прежде чем входить в деревню, разузнать обо всем у кого-нибудь из знакомых.

Приблизившись к восточным воротам города, он от неожиданности вздрогнул: стоявший здесь раньше большой храм был разрушен, городская стена пробита снарядами. У городских ворот теперь стояли не «серые крысы»[53], а японские солдаты, рядом с ними виднелось несколько одетых в японскую форму китайцев — они особенно свирепо обращались с проходящими. По обе стороны ворот большими белыми иероглифами были выведены надписи: «Да здравствует дружба Китая и Японии!» и «Боритесь с коммунистами — помогайте поддерживать общественный порядок!» Вокруг было множество засыпанных снегом воронок от бомб и снарядов. Одичавшие собаки бродили около трупов жителей города.

Эта картина напомнила Сяо-ма то, что рассказывал дядя Лао Хэй об оккупированной Корее, и снова наполнила его сердце гневом. В это время в город возвращалась группа детей, ходивших собирать в поле топливо. Худые, измученные, они несли в корзинках обгоревшие щепки, какие-то обломки. Некоторые несли в руках снятые с убитых ботинки. У Сяо-ма не было «удостоверения о благонадежности», и, затесавшись в толпу ребятишек, он вместе с ними прошел в город.

На улицах валялись кирпичи, обломки черепицы, то тут, то там темнели ямы. Сяо-ма шел на запад самыми узкими и темными переулками. Нигде не было видно людей; не было слышно обычного кудахтанья кур. Цзинхай раньше, до японцев, был красивым торговым городом с речной пристанью. Теперь же он словно вымер, только на стенах белели лозунги: «Да здравствует дружба Китая и Японии!» и «Приветствуем японскую императорскую армию!» Сяо-ма становился все мрачнее. Он пошел к мосту. Но что это? Большого, широкого деревянного моста не было! Только посредине реки сиротливо торчали быки. Сяо-ма вышел к реке, нашел место, где лед был покрепче, и перешел на другую сторону. На этом берегу Сяо-ма часто пас лошадей, косил траву, помогал Фэн-цзе полоскать белье. Летом, лежа в густой траве, он слушал здесь пение иволги и вдыхал дурманящие запахи трав. Он любил наблюдать за полетом мотыльков над рекой, за играющей в воде рыбой… А теперь от этого ничего не осталось! На глаза ему попадались только воронки от бомб, кости погибших, зола пепелищ, пустыри. И слышал он только выстрелы, завывание собак, шум ветра да крик совы…

Миновав деревню Юйтяньчжуан, Сяо-ма в душе обрадовался: «Наконец-то добрался! Теперь надо бы повидать кого-нибудь из знакомых! — но тут же забеспокоился: — Если эти типы — Душегуб и Чжао Лю — сейчас в деревне, то как мне быть?.. Как отомстить? — и на него снова нахлынули воспоминания о гибели родных, о своей сиротской жизни. — Сейчас я, как маленькая ласточка, возвращаюсь в родную деревню, но не знаю, жив ли мой дядя, существует ли эта деревня вообще?..» От таких мыслей в сердце его вспыхивала ненависть.

Наконец за плотиной он увидел родную деревню Люцзябао. В ней ни огонька, как на кладбище, не слышно ни единого звука. Кругом стояла мертвая тишина. Сердце Сяо-ма учащенно забилось, весь он напрягся: ему хотелось сломя голову броситься туда, но побоялся, как бы его кто не увидел, — на небе ярко светила луна.

Сяо-ма устал, его мучил голод. Он решил в укромном месте дождаться, пока все уснут, и только тогда пробраться в деревню и разузнать о местопребывании дяди. Он свернул на запад и забрался на родовое кладбище семьи Лю, где присел около одной высокой могильной насыпи. Он смотрел на могилы и думал о своих врагах. Увидев около одной из могил каменный светильник, он сильным ударом ноги отбросил его в сторону.

Сяо-ма покинул кладбище только тогда, когда, по его мнению, все уже уснули. Согнувшись, словно маленький воришка, он осторожно пошел вдоль освещенной луною улицы. На стенах домов и землянок пестрели японские лозунги. В деревне стояла мертвая тишина: не кудахтали куры, не лаяли собаки, не кричали младенцы, словно здесь все давно вымерло. Только из-за реки доносились выстрелы и где-то далеко-далеко выла собака.

Осторожно, с громко бьющимся сердцем Сяо-ма вошел во двор к тетушке Чжао. Он прошел по запущенному двору и тихо постучал в окошко.

Тетушка Чжао и ее дочь Мин-эр еще не спали. Они лежали на кане и тихо разговаривали. Послышался скрип шагов по снегу. Тетушка Чжао подняла голову и выглянула в окно. Увидев силуэт человека, она, дрожа от страха, спросила:

— Кто там?

Узнав голос тетушки Чжао, Сяо-ма обрадовался и тихо ответил:

— Это я, Сяо-ма, тетушка!

— Ай-й-я! Дитя, откуда это ты? Мин-эр, быстрее открой дверь!

Девочка поспешно набросила на себя одежонку, соскочила с кана и босиком бросилась к двери. Отвязав веревочку, которой дверь была привязана, она толкнула ее и выскочила наружу.

— Ай-й-я! — вскрикнула Мин-эр. — Сяо-ма! Мама, это действительно Сяо-ма! — и она крепко обняла мальчика.

На Сяо-ма сразу же пахнуло теплом домашнего очага. Он взглянул на девочку: она сильно выросла за это время и похорошела. И очень похудела. Взявшись за руки, дети вошли в комнату.

В комнате было так же холодно, как и на улице. Он обратил внимание на беспорядок в доме.

Тетушка Чжао обняла Сяо-ма и радостно сказала:

— Как вырос! А как там папа с мамой?

Сама она поседела, морщины на ее пожелтевшем лице стали еще глубже. Сяо-ма прижался к ее груди и от волнения не мог вымолвить ни слова, хотя ему не терпелось поговорить с родными. Он только смотрел в глаза тетушки Чжао и молча плакал. Лицо тетушки Чжао сморщилось, и она тоже всплакнула. Она почувствовала, что на сердце мальчика большое горе, вытерла ему слезы и приказала дочери:

— Мин-эр, быстрее вскипяти воды для Сяо-ма, пусть он согреется!

— Тетушка Чжао! — заикаясь, спросил Сяо-ма. — Вы не знаете, где теперь мой дядя?

Она погладила его по голове и ответила:

— Он живет в землянке позади нашего дома!

Сяо-ма хотел было тут же идти к нему, но тетушка Чжао остановила его:

— Мы пошлем за ним Мин-эр, а ты пока попей кипяточку да съешь чего-нибудь — как-никак домой вернулся.

Тем временем Мин-эр собрала хворост, щепки и вскипятила котелок воды.

— Мин-эр, — сказала ей мать, — сходи к дядюшке Тянь-и и позови его сюда. Только тихо позови, чтобы никто не услышал!

Мин-эр вышла. Сяо-ма стал пить.

Чжан Тянь-и эти два года, что прошли после отъезда семьи брата, работал на чужих людей. Как бы ему ни было тяжело, как бы он ни уставал, он только крепче стискивал зубы, туже затягивал пояс и продолжал работать до полного изнеможения. Он экономил на всем, даже на питании, и без того скудном. Так ему удавалось каждый год скопить малую толику денег. Он надеялся, что ему в конце концов удастся скопить их достаточно для того, чтобы перестать работать на чужих людей. Во-первых, он старел, и с каждым годом уходили его силы; во-вторых, чужой кусок хлеба всегда плохо лезет в горло. И вот он на скопленные деньги купил коромысло, сам сплел пару ивовых корзин и занялся торговлей овощами. Так как у него своего дома не было, то он нанялся к местному помещику Ван Хао-шаню сторожить ледник. Затем он отдал Ван Хао-шаню шесть даней пшеницы и под поручительство соседей дядюшки Го У и Ли Гуй-юаня арендовал у него три му[54] поливной земли. Работал он от зари до зари, с раннего утра отправлялся продавать овощи, а поздно вечером обрабатывал свое поле. В эту землю он вложил и свои сбережения, и кровь, и пот, и осенью должен был собрать хороший урожай. И кто мог предвидеть, что его многолетний тяжкий труд пойдет прахом? Когда рис заколосился, пришли японцы. Они захватили все рисовые поля по обоим берегам Великого канала и в том числе поле Тянь-и.

После прихода японцев баочжаном[55] четырех деревень, расположенных по западному берегу Великого канала, вместо Душегуба стал Ван Хао-шань. Он по-прежнему жил в Юйтяньчжуане, но стал еще более жестоким. Хотя поле Тянь-и захватили японцы, помещик по-прежнему продолжал взимать с него арендную плату. Чжан Тянь-и отправился было искать защиты в сельскую управу, но его там избили, да еще и оштрафовали на пять юаней. С тех пор Тянь-и немного, как говорили, «тронулся умом».

Когда Тянь-и появился в комнате, Сяо-ма почти не узнал его. Он действительно походил на сумасшедшего. У него отросли большие усы, волосы поседели и были всклокочены, в упрятанных глубоко под бровями глазах таились боль и ненависть. Его старческие дрожащие руки, потрескавшиеся от холода, напоминали высохшие ветви дерева. Дядя и племянник посмотрели друг на друга, обнялись и разрыдались. Затем Сяо-ма сквозь слезы поведал всем трагическую историю своей семьи. Тянь-и и мать с дочерью во время рассказа не переставали плакать. Их сердца переполняла ненависть, но они не имели возможности дать выход этой ненависти.

— Дядя, а что сейчас делают Душегуб и Чжао Лю?

Тянь-и смахнул горькие слезы, крепко сжал своей сухой рукой руку Сяо-ма и, запинаясь, ответил:

— Э-эх, дитя! Они… стали… японскими чиновниками!

— Как же это они ухитрились стать японскими чиновниками? — нахмурив брови, удивленно спросил Сяо-ма.

— Ай-й-я! — хлопнув себя по бокам, ответила сидевшая на краю кана тетушка Чжао. — И кто бы подумал! С приходом японцев Душегуб высоко взлетел и стал большим чиновником! Он теперь начальник полиции и, словно принц, живет в городе, каждый день грабит зерно, деньги, хватает мужчин и отдает их в солдаты, развратничает, жжет и убивает!.. Э-э! Да всех его преступлений и не перечтешь!

— А кто теперь управляет его домом и землей? — допытывался Сяо-ма.

— Поля затопило водой, — ответил на этот раз Тянь-и, — а еще где у него земля? А дом сровняли с землей японские бомбы!

Известие о том, что Душегуба и Чжао Лю нет в деревне, несколько успокоило Сяо-ма. Но ему не давал покоя такой вопрос: почему Душегуб и при гоминдановцах имел большую силу и при японцах сумел стать важным чиновником? Почему ему так везет и его «жизненный флаг все время полощется по ветру»? Но в этом на самом деле не было ничего странного. После вторжения японцев в Китай Душегуб из местных помещиков, босяков и разного сброда создал «отряд сопротивления», и в окрестных уездах его стали называть не иначе, как «командующий Лю». А когда войска гоминдановского правительства бежали на юг и Душегуб лишился опоры, он согласился капитулировать перед японцами. Те были довольны и даже сделали его своим чиновником, а его банду разрешили преобразовать в местный полицейский отряд. Так он стал начальником полиции, а Чжао Лю стал его адъютантом, и «личный флаг» Душегуба по-прежнему развевался над Цзинхаем. Он арестовывал мужчин, насиловал женщин, жег, убивал — словом, свирепствовал еще больше, чем раньше.

Дослушав до конца его историю, Сяо-ма сокрушенно покачал головой:

— Если они пронюхают, что я сбежал из Тяньцзиня и вернулся в деревню, то они обязательно меня убьют!

Тянь-и тяжело вздохнул, но никакого выхода предложить не мог. Тетушка Чжао только молча вытирала слезы. Наконец подала свой голос Мин-эр:

— А ты спрячься в урочище Гучэнва! Днем будешь ловить рыбу, а ночью сможешь возвращаться ночевать в деревню. Никто тебя не увидит, не будет лишних разговоров. И эти дьяволы ничего знать не будут!

— Не буду прятаться! — сердито вскочил с места Сяо-ма. — Посмотрю, что они смогут сделать со мной! Буду бороться! Еще неизвестно, кто кого одолеет!

Испуганный Тянь-и остановил Сяо-ма:

— Мой мальчик! Ты только вернулся и уже собираешься накликать на меня беду? Так не годится, дитя мое! Что ты сможешь один сделать с вооруженными людьми? За все невзгоды и муки ты должен отомстить, но только надо подождать подходящего случая!

— Сынок, потерпи пока! — присоединилась к Тянь-и тетушка Чжао. — «Настоящий мужчина умеет ждать своего часа», — говорит пословица. И ты дождешься своего часа и отомстишь — не запоздаешь!

Они стали уговаривать Сяо-ма, и, наконец, он согласился укрыться в Гучэнва. Так проговорили они до рассвета. На востоке появился огненный диск солнца, и его первые лучи, словно отблески пламени, озарили окрестность. Перед этими огненными лучами постепенно отступали и ночь и холод.

2. Большой карп

Сяо-ма скрывался в урочище Гучэнва. Целыми днями он со своими друзьями детства Да-бао и Сяо-ню ловил рыбу, а поздно ночью возвращался в деревню. Проводя целые дни вдали от домашнего очага, он совсем одичал. Иногда он вспоминал о необходимости отомстить за гибель семьи, но суровая речная жизнь изматывала все силы мальчика, и у него мало оставалось времени для размышлений. К концу дня он настолько уставал, что замертво валился на кан. К тому же Цзинхай был важным узлом коммуникаций на Тяньцзинь-Пукоуской железной дороге и на Великом канале, и японцы ввели здесь особенно строгий режим. Поэтому у него пока не было возможности удовлетворить свое чувство мести.

Так день за днем, месяц за месяцем прошло пять лет. Наступил 1942 год. Сяо-ма исполнилось шестнадцать лет. Он стал рослым, сильным и закаленным юношей. В этом году после Праздника весны[56] подул восточный ветер и сразу потеплело. В Гучэнва растаял лед и заплескалась холодная темная вода. Сяо-ма, сложившись со своими друзьями, купил небольшую рыбачью лодку, и теперь они дни и ночи проводили на реке — их не пугали ни ветер, ни волны.

В этот день было немного потеплее, и трое друзей, как обычно, отправились рыбачить. Да-бао управлял лодкой, Сяо-ню тянул сеть, а Сяо-ма с острогой стоял на носу лодки. Весенний ветер продувал его насквозь, на днище лодки громко плескалась вода. Сяо-ма поднял голову и посмотрел вперед: перед глазами расстилалась безбрежная водная равнина, вверху синело чистое небо, и на душе у него повеселело.

— Куда мы сегодня подадимся? — нарушил молчание Да-бао.

— Поплывем к плотине? — предложил Сяо-ню.

— Согласен, — ответил Сяо-ма. — Около плотины глубоко, и там водится большая рыба.

И, развернувшись, они погнали лодку к плотине. Вскоре они выбрались на середину реки и стали приближаться к цели. Внезапно перед лодкой вода забурлила, и Да-бао закричал:

— Рыба, рыба! Большая рыба!

Все трое затаили дыхание и приготовились. Сяо-ма поднял острогу и зорко всматривался в водоросли на дне реки. По всплескам нельзя было точно определить величину рыбы. Но вот в воде мелькнули спинные плавники, и Сяо-ма молниеносно метнул острогу. Она попала точно в цель. Теперь можно было разглядеть, что рыба не меньше чем полчжана в длину. Сяо-ма обрадовался удаче. Но по неопытности он еще не знал, что рыба в воде, даже раненная, долго сохраняет свои силы. А рыба — это был большой карп — начала быстро удаляться от лодки. Сяо-ма ждал, что Да-бао и Сяо-ню тоже метнут свои остроги, но те не успели это сделать, так как карп нырнул в глубину. Тогда Сяо-ма, не раздумывая, бросился в ледяную воду. За ним прыгнули и Да-бао с Сяо-ню. Втроем они стали догонять рыбу. Сяо-ма, плывший впереди, все время нырял в глубину и пытался поймать карпа руками — он боялся, как бы добыча не удрала вместе с острогой. Но вот рыба стала замедлять свое движение, и рыбаки, наконец, настигли ее, хотя им и пришлось проплыть для этого больше двух ли. Они крепко прижали карпа ко дну на мелком месте и стали с трудом втаскивать его в подогнанную лодку. Ухватившись за рыбу втроем, они совместными усилиями втащили, наконец, ее в лодку. Рыба билась так, что того и гляди перевернет лодку. Они крепко прижали ее к днищу, опутали сетью и перевязали веревками. Чтобы рыба не протухла, они залили днище водой, а сверху накрыли карпа своей мокрой одеждой. После этого они веселые двинулись в обратный путь.

— А ты не плохо научился метать острогу! — похвалил друга Сяо-ню.

— Что ты, что ты! Я чуть не промахнулся! — отнекивался Сяо-ма. — Меня дядя Го У учит. Он старый мастер этого дела — так метко попадает, что даже чешую рыбы не повредит.

— Я первый раз в жизни вижу такую большую рыбу! — удивленно произнес Да-бао и снова взглянул на пойманного карпа.

— На вырученные деньги мы сможем прожить два дня, — весело сказал Сяо-ма.

— Да, в ней не меньше тридцати цзиней! — удовлетворенно кивнул головой Сяо-ню. — Продадим ее и купим две хорошие остроги специально для охоты на больших рыб!

— Наши деревенские здорово удивятся, увидев такого огромного карпа! — радовался Да-бао.

— А мой дядя вообще не поверит, что это мы его поймали, — сказал Сяо-ма.

Так, весело переговариваясь и обсуждая, как лучше истратить деньги, которые они выручат за карпа, друзья плыли по реке. Время уже перевалило далеко за полдень, надвигались сумерки. Свернув в приток реки, они увидели впереди быстро несущуюся навстречу им лодку.

— Смотрите! — крикнул Сяо-ма. — Торговцы рыбой уже приехали!

Его товарищи стали всматриваться. Это была действительно рыбацкая лодка, она быстро приближалась.

— Нет, это не торговцы! — испуганно вскрикнул Да-бао. — Почему в лодке так много людей?

— Действительно! — подал голос Сяо-ню. — Да они как будто одеты в военную форму, уж не карательный ли это отряд?

Сяо-ма остановил лодку и подумал: «Если действительно мы нарвались на «желтых собак», то нам не миновать беды!» Все трое напряженно всматривались в приближающуюся лодку.

— Надо скорее удирать! — вдруг закричал Сяо-ма. — Быстрее, это бандиты!

Они поспешно повернули лодку и поплыли в западном направлении. Увидев, что лодка удаляется от них, солдаты стали подгонять своего лодочника и начали стрелять по беглецам. Сяо-ма понял, что им не удастся скрыться. В это время с догоняющей лодки донесся пронзительный голос:

— Эй! Плы-ви-те сю-да!

Где они слышали этот голос? И трое друзей сильнее налегли на весла. Лица их побелели, сердца чуть не вырывались из груди. Пули стали чиркать воду совсем рядом с лодкой.

— Останавливаемся! Давайте остановимся! — испуганно проговорил Сяо-ню. — Сяо-ма! Если сейчас не остановимся, то мы пропали!

— Нет, нет! — Весь залитый потом, тяжело дыша, ответил Сяо-ма. — Если остановимся, то нашу рыбу мы больше не увидим!

В этот момент пуля задела его правую руку, рубашка окрасилась кровью, но он не обратил на это внимания. Пули пробили борта лодки ниже ватерлинии. Тогда Сяо-ма скрипнул зубами и, ни слова не говоря, двумя ударами ножа перерезал веревку и выбросил карпа в воду. «Уж лучше потерять его, чем отдать этим гадам!» — подумал он и сам нырнул в воду вслед за рыбой. В это время преследователи приблизились к лодке друзей. Они начали стрелять наугад в воду, но все попусту. На лодке преследователей выделялся маленький худой человек с длинной шеей. Изумленные Да-бао и Сяо-ню с первого же взгляда узнали в нем Чжао Лю.

Приближался день рождения Лю У, и тот приказал Чжао Лю купить на рынке рыбы. Но хорошей рыбы на рынке не оказалось. Тогда Чжао Лю с солдатами захватил первую попавшуюся рыбацкую лодку и отправился на ней грабить рыбаков. В это время они и увидели возвращающихся домой друзей. Так снова лицом к лицу столкнулись непримиримые враги. Увидев, что лодка пуста, Чжао Лю сильно разгневался. А узнав Да-бао и Сяо-ню, он рассвирепел еще больше.

— Сволочи! Кто сейчас выскочил из лодки и выбросил рыбу?

— Никто… — в один голос ответили Да-бао и Сяо-ню.

Тогда Чжао Лю и солдаты приставили им к груди дула винтовок:

— Кто был третий? Отвечайте!

Друзья молчали. Солдаты избили обоих и столкнули за борт. Они нырнули и быстро поплыли к берегу. После этого солдаты потопили их лодку и отправились дальше.

Когда Сяо-ма, держась за сеть, в которой барахталась рыба, бросился в реку, карп, почуяв воду, ожил и потащил Сяо-ма за собой. Сяо-ма время от времени поднимал голову над водой и смотрел, что делается на лодке. Когда он увидел, что его товарищей столкнули в воду, он облегченно вздохнул, так как знал, что они плавают как рыбы и никогда не утонут. Он осторожно стал подавать им знаки, и вскоре они снова собрались вместе около одной из могильных плит на берегу. Узнав, что солдаты потопили их лодку, Сяо-ма побелел от ярости и снова полез в воду.

Пьяные солдаты горланили песни. Один из них все время порывался лезть в воду. Лодка раскачивалась на воде. Вдруг от резкого толчка лодка накренилась очень сильно, и все «пассажиры» попадали в воду. Очутившись в холодной воде, солдаты закричали и начали хвататься за перевернутую лодку. Они уже нахлебались изрядно воды, когда лодочник, который прекрасно плавал, перевернул лодку и втащил всех солдат обратно.

Сяо-ма под водой незаметно доплыл до лодки, вынырнул у самого борта и сильно толкнул ее. Сейчас убедившись, что лодка опрокинулась, он ухмыльнулся: «Дерьмо на воде не тонет!» — и быстро поплыл обратно.

— Вы только посмотрите! — показал товарищам Сяо-ма на барахтавшихся в воде солдат. — Я перевернул их лодку!

— Скорее перевяжи рану! — сказал Сяо-ню. — Как бы не загноилась!

Только теперь Сяо-ма почувствовал боль в руке. Он вдруг побледнел и, теряя сознание, свалился в воду.

Чжао Лю так наглотался воды, что его в бессознательном состоянии отвезли в городскую больницу. Когда он пришел в себя, был уже вечер. Выйдя из больницы, Чжао Лю неожиданно столкнулся с баочжаном Ван Хао-шанем, который нес в руках клетку с птицами.

— О-о! Господин Чжао! — поклонился баочжан. — Я только день не видел тебя, а кажется, что прошла целая вечность! — Он вытащил из кармана пачку сигарет и предложил: — Бери, хорошие сигареты!

Когда Чжао Лю взял сигарету, Ван Хао-шань услужливо подал ему зажигалку. Чжао Лю сдвинул на затылок шляпу и сказал:

— Баочжан Ван, завтра день рождения нашего начальника Лю. Ты должен… сам понимаешь…

— Ай-й-я! — удивленно воскликнул Ван Хао-шань. — Правда? Как же это я не знал о таком событии?

— Не ври! — прищурил свои маленькие глазки Чжао Лю. — Хочешь просто так отделаться? И до чего же все баочжаны скупые! Когда в твои деревни придет Восьмая армия[57], так ты преподнесешь ей все, что она пожелает! Ведь правда? Ха-ха!

— Нет, нет, дорогой мой, что ты говоришь! Да у меня и в мыслях такого не может быть! Истинно, ничего не знал!

— Ладно! Ладно! Пусть так!.. Сам мозгами теперь раскидывай!

— Хорошо, хорошо! Все будет сделано как нужно, — и, попрощавшись, Ван Хао-шань отправился в Юйтяньчжуан.

Войдя в дом, он уселся на кане и стал размышлять, каким бы способом получить с крестьян деньги на подарки Лю У. «Подушный, на содержание солдат, поземельный, с построек — все эти налоги уже собраны, — думал он. — Средства на содержание сельской управы, на поддержание порядка, на премии, на канцелярию также уже собраны. Собраны уже и налоги на домашнюю утварь, на пищу, на очаги… Что же собирать сейчас?» Он задумался. Вскоре баочжан соскочил с кана, обулся и отправился в сельскую управу. Там он велел делопроизводителю написать приказ и отправил посыльного разнести этот приказ по деревням.

Да-бао и Сяо-ню вытащили Сяо-ма из воды. Да-бао остался около него, а Сяо-ню, захватив с собой рыбину, отправился сообщить о случившемся родственникам товарища. Когда Тянь-и услышал, что Сяо-ма ранен, он побледнел, застонал и заметался по комнате. Были сильно напуганы также тетушка Чжао, Мин-эр, дядюшка Го У и Ли Гуй-юань. В это время в деревне появился посыльный баочжана. Он ударил в гонг и громко закричал:

— Эй! Слушайте все! Приказ баочжана: на каждую лодку назначается налог в размере одного юаня. Деньги должны быть сегодня до вечера внесены в сельское управление. Кто своевременно не внесет — будет отправлен в полицию!

Тянь-и отправился к реке взглянуть на Сяо-ма. Рана юноши горела, сам он лежал без сознания. Перепуганный насмерть, Тянь-и снова побежал в деревню. Услышав удары гонга и объявление посыльного, он схватил Сяо-ню за руку:

— Иди скорее продавай рыбу! Будут деньги — вылечим Сяо-ма. Он весь горит!

Сяо-ню тыкал пальцем в посыльного баочжана и кричал:

— Вы только послушайте его! Какую они нам жизнь устроили? Да лучше взяли бы и расстреляли сразу всех из пулемета! От такой жизни и смерть будет радостью!

Обернувшись к Тянь-и, он взял рыбу и отправился в город.

Люцзябао примыкала вплотную к деревне Юйтяньчжуан, а ее от уездного центра отделял только Великий канал, через который построили, наконец, деревянный мост. На пути в город этот мост никак нельзя было миновать. И вот незадача — у самого моста Сяо-ню столкнулся с Ван Хао-шанем.

— Вот это рыба! — остановил Сяо-ню баочжан. — Ну-ка, дай мне посмотреть на нее получше!

Сяо-ню очень не хотелось давать ему в руки карпа, но он не посмел ослушаться баочжана.

В это время к ним подошел посыльный Ван Сань:

— О, какой хороший, свежий карп! Нам как раз такой нужен!

Ван Хао-шань, озабоченный приказом Чжао Лю, при виде такой большой рыбины развеселился и, не выпуская ее из рук, сказал:

— Продай рыбу мне, а деньги я тебе отдам через несколько дней.

— Господин баочжан… — заикнулся было Сяо-ню.

— Ты что, порядка не знаешь? — гневно сверкнул глазами Ван Хао-шань. — Ты радоваться должен, что твоего карпа будет есть баочжан! — Он передал рыбу Ван Саню, и оба пошли в свою деревню.

Разгневанный Сяо-ню не посмел ничего сказать и с пустыми руками побрел обратно.

Тянь-и с нетерпением ждал возвращения Сяо-ню с деньгами, надеясь купить на них лекарства для Сяо-ма и уплатить ими новый налог. Но кто мог предвидеть, что Сяо-ню вернется с пустыми руками! Выслушав его, крестьяне зашумели было… Но что тут поделаешь? Оставалось только смириться. Они собрали кое-какие вещи, продали их, позвали к Сяо-ма врача и купили необходимые лекарства. Оставшиеся деньги пошли на уплату налога.

3. Происшествие на реке

После ранения Сяо-ма еще больше возненавидел своих врагов. Он целыми днями лежал в лодке, ожидая, когда заживет рана, и вынашивал планы мести. Вот и сейчас. Был вечер, он лежал в лодке, скрипел зубами от злости и беспомощности и смотрел в темную глубину неба. «Как же это сделать? — думал он. — Неужели мне так и не удастся отомстить?» Но в голову ничего не приходило, и он закрыл глаза.

Сяо-ма задремал, и ему почудилось, что его схватили, положили в высокий гроб и крышку заколотили гвоздями. В гробу темно, и от недостатка воздуха он начинает задыхаться. Сердце его разрывается от гнева, но он никак не может выбраться из гроба, всюду перед ним встает стена. Он машет руками и ногами и кричит: «Откройте! Выпустите! Я хочу выбраться отсюда!»

Около Сяо-ма в это время дежурил Тянь-и. Увидев, что племянник мечется и кричит от жара, готовый вот-вот куда-то бежать, он испугался за его жизнь и стал успокаивать:

— Сяо-ма! Сяо-ма! Что с тобой? Что с тобой? Не бойся…

Сяо-ма схватил обеими руками дядю за локоть и тогда пришел в себя. Кругом стояла темень, и он понял, что это был дурной сон.

Через месяц Сяо-ма полностью выздоровел. Теперь его мысли были заняты только своими врагами. При его горячности он часто придумывал просто фантастические планы мести. Но однажды, вспомнив, как перевернулась лодка с солдатами, он весело рассмеялся и вдруг осекся. «Когда они падали в воду, — мелькнула у него мысль, — ведь они, наверно, уронили в реку оружие!» И хотя была глубокая ночь, он тут же взял лодку и отправился на место происшествия, надеясь на дне реки найти пистолет или военный тесак. Он пронырял всю ночь, но так ничего и не нашел. Но он не оставил этой мысли и каждый раз, отправляясь на рыбалку, приплывал на это место и упорно продолжал свои поиски. Так прошло четыре дня, а на пятый он нашел, наконец, на дне плоский японский штык и гранату. «Ну уже если теперь попадутся мне Душегуб, Чжао Лю или Ван Хао-шань, то я всех их проткну этим штыком!» — радостно думал Сяо-ма, разглядывая свои находки. Сожалея, что он не умеет пользоваться гранатой, Сяо-ма спрятал ее на носу лодки. А штык засунул под рубашку, и с этих пор не расставался с ним ни за едой, ни во время сна, ни на работе. В свободное время он точил его на камне. Слушая фантастические рыцарские истории, которые обычно рассказывал дядюшка Го У, он иногда и себя воображал чудотворцем или отважным рыцарем, который легко расправляется со своими врагами и со всеми ненавистными народу негодяями. Но мечты оставались только мечтами. И он все больше страдал, что никак не может отомстить за своих родных.

Однажды днем трое друзей вернулись с очередной рыбной ловли. Да-бао и Сяо-ню отправились обедать домой, а Сяо-ма кушать принесла Мин-эр. Увидев, что он сидит в лодке и точит штык, она поинтересовалась:

— Ай-й-я! Сяо-ма, ты где достал этот штык? Что ты с ним будешь делать?

Сяо-ма свирепо махнул штыком и ответил:

— Буду им рыб колоть!

— Ты не шути! Все и так за тебя переживают! А сейчас у крестьян как раз ищут оружие. Лучше выброси этот штык!

— Не бойся! — покачал головой Сяо-ма. — Если они придут сюда, то я скроюсь в воде! — и Сяо-ма жадно принялся за еду.

Мин-эр присела рядом с ним и увидела, что куртка его во многих местах разорвалась. Она попросила его снять куртку и, достав иголку с ниткой, стала ее чинить. Внезапно вспомнив о чем-то, она отложила иголку и сказала:

— Ты слышал? В западных деревнях появилась Восьмая армия! У них красные волосы и зеленые глаза, они всех убивают!

— Кто это говорил? — нахмурив брови, спросил Сяо-ма.

— Ван Хао-шань. И еще он говорил, что Восьмая армия — это бандиты, у них все общее: и имущество и жены! Если кто поймает бандита из Восьмой армии, говорил он, то японцы наградят его деньгами. А если кто будет связан с Восьмой армией — того убьют!

Сяо-ма подумал немного и рассмеялся.

— Не верь этому вздору! Восьмая армия действительно существует, но разве могут быть люди с красными волосами и зелеными глазами? Эти собаки наговорят! Они просто пугают!

— А ты тоже не строй из себя храбреца, — ответила Мин-эр. — Один ведь останешься здесь — смотри, будь осторожнее, особенно ночью! — она кончила чинить и помогла Сяо-ма надеть куртку.

— Ладно! — согласно кивнул Сяо-ма.

«Неужели действительно есть люди с красными волосами и зелеными глазами? — подумал Сяо-ма после ухода Мин-эр. — Подвернется случай, я уж хорошенько рассмотрю, каковы они!»

Ночью он опять улегся на подстилку из травы, накрывшись старым халатом. Стояла мертвая тишина, но она была тревожной.

На следующее утро Да-бао и Сяо-ню тоже рассказали об этих странных случаях.

— Вчера вечером, — добавил Да-бао, — Чжао Лю схватил какого-то старика, сказал, что это шпион Восьмой армии, и тут же отрубил ему голову.

— А Душегуб заявил, что в наших деревнях все крестьяне неблагонадежны. Мы их, мол, рано или поздно перестреляем. До чего же много злости у этого недоноска! — добавил Сяо-ню.

Услышав о Душегубе и Чжао Лю, Сяо-ма зло скрипнул зубами:

— Ну ничего! Рано или поздно я сдеру шкуру с этих собак!

Погода в этот день благоприятствовала рыбной ловле, и к полудню они наловили больше двадцати цзиней рыбы. После полудня друзья пристали к берегу и стали обедать. Неожиданно с западной стороны показалась рыбачья лодка. Она быстро неслась по волнам и вскоре подплыла к берегу. Из лодки вышли три человека. Первый всем своим видом напоминал рыбака, одет он был в грубые синие штаны и куртку, на голове доули[58]. По виду ему можно было дать за тридцать. Его спутникам — лет по двадцать. Один — явно крестьянин, другой — торговец. Когда они подошли к троим друзьям, рыбак с вежливой улыбкой произнес:

— Сочувствую вам в ваших трудах, юные друзья!

— Взаимно, взаимно, — ответили друзья. — Присаживайтесь отдохнуть!

Сяо-ма сразу почувствовал волнение, он почему-то был уверен, что пришельцы не иначе, как из Восьмой армии, и боялся сказать что-нибудь лишнее. Атмосфера стала натянутой. Гости сели на борт лодки, рыбак вынул небольшую трубку и спросил:

— Вы продаете рыбу или нет?

— Конечно, продаем, — ответил Сяо-ма. — А вы купите?

Рыбак посмотрел на рыбу и спросил:

— Возьмем штук пять. Почем?

— Если эту рыбу отнести в город и продать там, — объяснил Да-бао, — то за каждую можно получить по одному мао и пять фэней[59]. А если вы здесь купите, то вам скидка — по одному мао за штуку. Ну как?

Рыбак согласился и тут же отсчитал деньги. Сяо-ню выбрал пять рыб получше, нанизал их на бечевку и вручил незнакомцу. Завязался общий разговор о рыбацкой судьбе.

— Как называется это место? — спросил тот, что был похож на торговца. — И всегда здесь так глубоко?

— Гучэнва — «Урочище Древний город»! — ответил Сяо-ню. — А глубина здесь в любое время года такая.

— Почему же оно так называется? Ведь тут не видно никакого города, — снова спросил торговец.

Сяо-ню не знал, что ответить, и только глупо улыбнулся.

— «Урочище Древний город» — и все тут! — сказал Да-бао. — Кто же знает, почему так называется?

Все рассмеялись, а Да-бао покраснел.

— А что же ты улыбаешься и ничего не говоришь? — обратился рыбак к Сяо-ма. — Наверное, знаешь?

— Старые люди говорят так, — начал с улыбкой Сяо-ма. — При династии Сун полководец Ян Лю-лан повел свои войска на север. Дойдя до этого места, войска расположились здесь лагерем, воздвигли постройки. Но потом земля опустилась, и все их постройки ушли в землю. Предание гласит, что если ясным утром стать вон на ту дамбу и смотреть в западном направлении, то в воде можно увидеть городские стены и рвы. Это, мол, и есть Древний город. Правда, сам я этого не видел.

— Допустим, что происхождение названия «гучэн» — «древний город» действительно таково, — рассмеялся торговец. — Но откуда же взялось здесь еще и «урочище»?

— А вот откуда, — продолжал объяснять Сяо-ма. — Впоследствии, когда Ли Чуан-ван поднял восстание, он во время похода также останавливался здесь. После привала утром Ли Чуан-ван приказал каждому солдату захватить с собой мешок земли для строительства оборонительных сооружений. Так здесь образовалась глубокая впадина. Затем во время долгих ливней ее залило водой, и люди назвали это место «Гучэнва» — «Урочище Древний город».

— Ты, видно, знаешь не мало, — сказал с улыбкой рыбак и спросил: — А японские дьяволы и их прихлебатели не отбирают у вас рыбу?

— И не говорите! — гневно ответил Сяо-ма. — Мы стараемся не приставать к берегу. Они как бешеные собаки набрасываются, отбирают все да еще ругаются и бьют!

— В городе много японских солдат? — продолжал спрашивать рыбак.

— Да человек сто, все живут в крепости, — ответил Да-бао.

— А сколько людей в полицейском отряде? — спросил тот, что был похож на крестьянина.

— Это вы об этих разбойниках, у которых командиром Лю? — сердито переспросил Сяо-ма.

Незнакомцы рассмеялись.

— Чувствуется, насолили они тебе? — похлопал Сяо-ма по плечу крестьянин.

Сяо-ма глубоко вздохнул и ответил:

— Э-э! Лучше не напоминайте… Их там наберется человек пятьсот, все живут в монастыре.

Незнакомцы расспросили еще о расположении постов и ямыней, о дорогах, а затем, захватив с собой купленную рыбу, отправились в город.

Ребята поняли, что они занимаются не совсем обычными делами, высказали различные сомнения по этому поводу и занялись своим делом. Неожиданно налетел сильный ветер. По реке загуляли огромные волны. Друзья решили прекратить ловлю. Оставшуюся рыбу Да-бао и Сяо-ню понесли продавать в город, а Сяо-ма остался в лодке и стал приводить в порядок сети.

Подойдя к мосту, Да-бао и Сяо-ню заметили, что на нем что-то происходит. Вглядевшись получше, они увидели, что полиция задержала их покупателей. Сейчас они стояли в кругу полицейских, направивших на них оружие. Командовал «желтыми собаками» не кто иной, как Чжао Лю. Они обыскивали задержанных. Чжао Лю потрогал рыбака за поясницу и удивленно спросил:

— Что у тебя тут спрятано?

— Ничего особенного, начальник! — неторопливо ответил рыбак. — Денег немного.

— А ну, доставай! — с заблестевшими глазами приказал Чжао Лю.

— Хорошо! — кивнул головой рыбак, действительно достал из-за пазухи пачку новеньких, хрустящих ассигнаций и бросил их на настил моста. Полицейские и японские солдаты, толкая друг друга, бросились собирать разлетевшиеся деньги. Тут рыбак подмигнул своим спутникам, они одновременно выхватили пистолеты и начали стрелять. Один японский солдат упал в реку, двое полицейских растянулись на мосту; Чжао Лю, тоже, видимо, раненный, схватившись за голову, побежал в город. Воспользовавшись суматохой, трое пришельцев побежали на западный берег. Солдаты и полицейские опомнились и, стреляя на ходу, бросились в погоню. В сутолоке они опрокинули ведро с рыбой, которое несли Да-бао и Сяо-ню.

Услышав выстрелы, Сяо-ма встал, посмотрел в сторону моста и увидел толпу солдат и полицейских, гнавшихся за тремя людьми. Сяо-ма всмотрелся получше и узнал в беглецах своих гостей. Они бежали быстро, отстреливаясь на ходу и бросая в преследователей гранаты. И вот уже пули запели около Сяо-ма. Он поспешно толкнул лодку в воду и поплыл от берега.

Трое беглецов также домчались до своей лодки, быстро столкнули ее в воду и поплыли на запад. Когда преследователи подбежали к берегу, лодка с беглецами уже удалилась больше чем на ли. Тогда они открыли отчаянную стрельбу по реке, а из города ударила пушка. От взрывов снарядов поднялись такие волны, что лодки могли вот-вот перевернуться. Пули свистели вокруг Сяо-ма, и одна пробила даже его куртку. Он очень боялся за судьбу беглецов и, проворно работая шестам, гнал свою рыбачью лодку за их маленькой лодчонкой. Внезапно невдалеке на воде разорвался снаряд, и Сяо-ма чуть было не свалился в воду. Через секунду он увидел, что лодка беглецов раскололась, и все они оказались в воде. Храброе поведение этих людей вызвало у Сяо-ма сочувствие и желание помочь им. «Здесь очень глубоко, — думал он, — бушуют сильные волны, а как они плавают — неизвестно. Надо им помочь!» И он быстро направил свою лодку к месту катастрофы.

Тем временем трое беглецов из последних сил боролись с волнами. Они все были ранены, нахлебались воды и с трудом удерживались на поверхности реки. Над ними нависла смертельная опасность. Но Сяо-ма подплыл вовремя. Он протянул в воду свой шест и прокричал:

— Эй! Хватайтесь!

Утопающие ухватились за шест и медленно забрались в лодку, чуть было не перевернув ее при этом. А стрельба продолжалась, кругом свистели пули, совсем рядом рвались снаряды. Сяо-ма употреблял все свое искусство, чтобы уйти от опасности, и быстро гнал лодку в западном направлении. Трое незнакомцев бессильно лежали на днище лодки. Наконец лодка отплыла на такое расстояние, куда не долетали пули и снаряды. Незнакомцы пришли уже в себя, и Сяо-ма спросил их:

— Где вы живете?

Рыбак взглянул на Сяо-ма, улыбнулся и ответил:

— Братишка, все западные деревни — наш дом, вези нас в любую.

Сяо-ма не понял этого ответа, но не решился больше спрашивать. Он только посмотрел на запад и сказал:

— Тогда поплывем в деревню Люмуцунь, отсюда двадцать пять ли, как раз к вечеру доберемся.

Его пассажиры согласно кивнули головой, Сяо-ма погнал лодку на запад. Когда они подплыли к деревне, то на берегу увидели много вооруженных людей — среди них были и старики и совсем еще юноши. Все четверо сошли на берег. Тут «рыбак» оживился и стал крепко трясти руку изумленного Сяо-ма.

— Братишка, ты очень хорошо поступил… — сказал он с ласковой улыбкой, и в глазах его стояли слезы благодарности. Скованность Сяо-ма прошла, но он не знал, что надо ответить. А его уже окружили люди, они на все лады хвалили его, все звали его к себе в дом, предлагали отдохнуть на кане, выпить чаю и поесть. Его силком затащили куда-то, где пожилая женщина сняла с него промокшую куртку и повесила сушиться. За всю свою жизнь Сяо-ма не видел таких заботливых, ласковых людей. Он держал в руках чашку с едой, но не смел к ней притронуться, хотя и был сильно голоден. А на душе его было тепло и радостно.

Сяо-ма расспрашивали, откуда он, сколько ему лет, как его имя и фамилия. И все в один голос хвалили его, говоря, что он смелый и сообразительный юноша.

Сяо-ма решил про себя, что эти люди не иначе, как из Восьмой армии, и наивно спросил:

— Скажите, Восьмая армия чья и что она делает?

— Сейчас у Восьмой армии одна задача, — ответил рыбак, — выгнать из Китая японцев!

— А вы воюете против «желтых собак»?

— Воюем! Но одновременно стараемся и толкнуть их на борьбу против японцев.

Услышав, что Восьмая армия воюет и против японцев и против китайцев-предателей, Сяо-ма проникся к ней уважением и понял, что в ней находятся настоящие китайцы и что с такими людьми страна не пропадет. Эти мысли обрадовали его и натолкнули на решение самому стать бойцом Восьмой армии. Однако он колебался, стоит ли делать это сейчас, и, наконец, решил, возвратившись домой, посоветоваться с дядей.

А разговор между тем продолжался. Сяо-ма сказал, что у него есть найденная на дне реки граната, но он не умеет ею пользоваться. Его тут же научили обращению с гранатами. Когда Сяо-ма стал прощаться, ему начали предлагать деньги, различные вещи, но он ото всего отказался.

— Так тебе ничего и не надо? — спросил его рыбак.

— Ничего не надо. Я прошу вас только помочь мне в одном деле.

— В каком?

— Я думаю вступить в Восьмую армию. Вернувшись домой, я посоветуюсь с дядей, и если он одобрит мое решение, то я вернусь обратно и буду с вами. Вы возьмете меня?

— Конечно, возьмем! — ответили ему. — С удовольствием!

— Так я поеду посоветуюсь с дядей! — и Сяо-ма прыгнул в свою лодку.

— Ждем тебя! — кричали ему вслед.

Наступил вечер. Стих ветер, улеглись волны, и только мелкая зыбь нарушала покой водной глади, в которой отражалось заходящее солнце. Радостно возбужденный, Сяо-ма весело гнал вперед лодку, которая неслась, словно птица. «Вступлю в Восьмую армию, получу винтовку, — текли своим чередом мысли, — и пойду мстить Душегубу и Чжао Лю!» Размечтавшись, он незаметно подплыл к месту своей стоянки. Но при первом же взгляде на хорошо знакомое место он удивленно поднял брови. Все здесь было разворочено, кругом виднелись следы людей и лошадей. В заливчике плавала мертвая рыба, стоял тяжелый запах, как на пожарище. Сяо-ма тяжело вздохнул.

Когда в деревне услышали стрельбу, люди в панике заметались. Тянь-и, тетушка Чжао и Мин-эр сильно беспокоились за судьбу Сяо-ма. Только когда в деревню прибежали Да-бао и Сяо-ню, стало известно, что в город проникли люди из Восьмой армии. Полицейские во главе с Душегубом, подобно злым собакам, полдня рыскали по деревне, но никого из Восьмой армии не нашли и не выяснили, что это за мальчишка на рыбацкой лодке помог беглецам. Полицейские убили несколько человек, подожгли несколько домов, начисто ограбили всех жителей деревни и, захватив с собой четырех заложников, возвратились в город.

4. Карательная экспедиция

Увидев живого и здорового Сяо-ма, дядюшка Тянь-и успокоился и мысленно прочел благодарственную молитву. Сяо-ма также обрадовался, узнав, что с дядей ничего не случилось. Тянь-и спросил у него:

— Ты где же это так долго пропадал? Я чуть с ума не сошел от беспокойства, облазил все урочище, тебя нет и нет!

— Я сегодня видел Восьмую армию! — с улыбкой ответил Сяо-ма.

— Ай-й-я! — изумился Тянь-и. — Где же ты ее видел?

— На реке! — и Сяо-ма возбужденно рассказал дяде обо всем случившемся.

— Тебя не ранили? — оглядывая его, спросил дядя.

— Нет, — с воодушевлением ответил Сяо-ма. — Восьмая армия очень хорошая, она воюет против японцев и «желтых собак», спасает Китай! Как ты смотришь, если и я вступлю в Восьмую армию?

— Что за вздор! — рассердился Тянь-и. — И так мое сердце разрывается из-за тебя! В этом году тебе исполняется семнадцать лет, а простых вещей не понимаешь! В Восьмой армии и офицеры не офицеры и солдаты не солдаты. У них нет ни оружия, ни провианта. Налетят и тут же убегают, оставляя каждый раз свою кровь! И они еще собираются воевать с японцами? Чистейший вздор!

Встретив с самого начала такой решительный отпор, Сяо-ма немного опешил. «Да, но в таком случае, когда же я отомщу?» — подумал он, ему еще сильнее захотелось вступить в Восьмую армию, и он попросил:

— Разреши мне пойти туда, дядя!

— Нет и нет! Ты почему меня не хочешь слушать? Ты один остался в роду Чжанов, и если с тобой случится несчастье, то наш род прекратится! Разве в этом случае я окажусь достойным доверия твоих родителей, лежащих в земле?

Сяо-ма казалось, что на голову ему вылили ведро воды. Он опустил голову, подумал немного и зло сказал:

— Тогда в каком же году я смогу отомстить за родных?

— Дитя, пословица говорит, что «Отомстить и через десять лет не поздно». Надо надеяться, что рано или поздно японцы уберутся отсюда! А уйдут японцы, и Душегубу будет капут! Разве мы тогда с ним не справимся?

Сяо-ма ничего не ответил.

— Я уже совсем старый, еле хожу по земле! — продолжал Тянь-и. — Если ты уйдешь, кто будет мне помогать? Нет, ты ни за что не должен уходить!

Слова Тянь-и словно веревками опутали Сяо-ма. Он привык беспрекословно слушаться дядю, и у него не хватало сил расстаться с этим единственным родным ему человеком. Так он сделал первой ошибочный шаг на своем жизненном пути.

В это время начали проводится карательные операции в связи с приближающимся днем 1 Мая. В уезде Цзинхай наступила тревожная обстановка.

Весть о том, что в урочище Гучэнва кто-то спас трех людей из Восьмой армии на следующий же день облетела весь город. Кто-то пустил слух, что в деревне Люцзябао есть люди, тайно связанные с Восьмой армией. Дошел этот слух и до Душегуба. Он немедленно вызвал к себе баочжана Ван Хао-шаня и приказал ему:

— Надо обязательно установить тщательную слежку и схватить преступников. Если удастся обнаружить подозрительных — казни их на месте!

После этого Ван Хао-шань неоднократно посреди ночи устраивал в Люцзябао повальные обыски, но прошел месяц, и ночные обыски не дали никаких результатов. Тогда послали туда четырех лазутчиков, и посыльному баочжана удалось выведать правду у вдовы Тянь. Он ночью побежал и доложил обо всем старосте, а тот немедленно отправился через реку с докладом к Душегубу.

Когда Душегуб услышал, что Сяо-ма бежал из Тяньцзиня и вернулся в родную деревню, он страшно удивился и разгневался. «Это просто сверхъестественно! — с беспокойством подумал Душегуб. — Неужели Сяо-ма не подох в этом исправительном доме? Ай-яй-яй! Это же черт знает что такое! Семнадцатилетний мальчишка осмеливается вытворять такие вещи! Если сейчас его не уничтожить, то он доставит мне много неприятностей!» Он заскрежетал зубами, сверкнул глазами, стукнул кулаком по столу и крикнул:

— Вестовой!..

И темной дождливой ночью, когда на расстоянии шага ничего не было видно, Душегуб во главе отряда полицейских, японских солдат и агентов тайной полиции отправился в Люцзябао.

Деревню окружили так, чтобы из нее даже струйка воды не смогла просочиться.

Спавшие глубоким сном крестьяне от выстрелов и громких криков испуганно вскакивали. Не успев даже одеться, они выбегали на улицу. А японцы с плотины уже открыли артиллерийскую стрельбу по деревне. Запылали дома, над деревней поднялось огромное зарево. Люди испуганно метались в темноте, не зная, куда податься: со всех сторон раздавались выстрелы. Люди кричали, громко плакали дети. Хлестал дождь, свистели пули, рвались снаряды. Не было никакой возможности вырваться из этого огненного кольца.

Уже рассвело, а стрельба все еще продолжалась. Шел дождь, громко завывал ветер. Кольцо карателей начало постепенно сужаться. Наконец всех оставшихся в живых жителей оттеснили к разрушенной кумирне. Здесь мужчин отделили от женщин, стариков и маленьких детишек отвели в сторону, ребятишек постарше собрали вместе. Всех плотной стеной окружили полицейские и солдаты.

Командовал операцией предатель — китаец, одетый в японскую военную форму. С пистолетом в руках он прохаживался перед толпой. При виде его у Тянь-и от страха помутилось сознание: это был их смертельный враг — Душегуб. За ним с перевязанным глазом шествовал Чжао Лю, злобно сверкая здоровым глазом. Люди дрожали, словно при виде ядовитой змеи. Японский офицер нагнулся к Душегубу и что-то шепнул ему на ухо. Душегуб, словно злой дух, подскочил к толпе и, выхватив саблю, стал размахивать ею перед лицами людей. Дети с испугу заплакали.

— Кто из вас принадлежит к Восьмой армии? — спрашивал Душегуб, размахивая тесаком. — Кто имеет связь с Восьмой армией? Выходите вперед! Выходите!

Крестьяне молчали.

— Признавайтесь, кто? — шумел Душегуб. — Быстрее выходите! — И он начал саблей рубить по плечам впереди стоящих. — Не сознаетесь, всех насмерть изрублю!

Несколько человек упало. Родственники раненых громко зарыдали, и тогда из толпы раздались отдельные выкрики:

— Здесь нет никого из Восьмой армии!

— Мы ничего не знаем!

— Врете! — кричал Душегуб. — А кто в урочище Гучэнва спас троих людей из Восьмой армии? Сяо-ма, не так ли? — Тут он заметил Тянь-и, вытащил его из толпы и, замахнувшись саблей, спросил: — Где спрятался Сяо-ма? Быстрее отвечай!

Тянь-и как раз в этот момент думал о судьбе Сяо-ма, и вопрос Душегуба еще больше напугал его. Дрожа всем телом и заикаясь, он ответил:

— Сяо… Сяо… Сяо… ма… в… Тянь… цзине: как… уехал… так… и… не… возвращался!

— Ерунду мелешь! — закричал подскочивший Чжао Лю. — Я сам видел его в урочище! Еще врать осмеливается! — и, схватив Тянь-и за руку, он с силой выкрутил ее за спину.

Старик пошатнулся, сделал два шага и, не удержавшись, упал на землю. Чжао Лю стал ногой на грудь старика и, направив на него пистолет, пригрозил:

— Если не скажешь, где находится Сяо-ма, то я сейчас убью тебя!

— Господин Чжао! — подняв кверху дрожащую руку, сказал Тянь-и. — Если ты не веришь — переверни все вверх дном! И если найдешь Сяо-ма, то я готов умереть от твоей руки!

— В нашей деревне нет Сяо-ма! Сяо-ма давно уже умер! — закричали тетушка Чжао и дядюшка Го У.

— А кто спрашивал вас, подонки! — закричал Чжао Лю и приказал полицейским: — Бейте их! Бейте!

Полицейские подняли винтовки и начали крошить прикладами направо и налево.

— Так кто же спас в урочище трех людей из Восьмой армии? — снова закричал Душегуб. — Кто? Быстрее отвечайте! Кто скажет — получит награду! А всех, кто будет молчать, расстреляем!

Но в толпе царило мертвое молчание.

— Если ты не скажешь правду, старый негодяй, то я прикажу тебя выбросить на съедение собакам! — набросился на Тянь-и Чжао Лю.

«Если уж мне суждено умереть, то пусть! — думал лежащий на земле Тянь-и. — Останется наследник наш, и он когда-нибудь отомстит за всех!» И, стиснув зубы, он решил больше не произносить ни звука, что бы с ним ни делали.

Душегуб, чувствуя, что от крестьян ничего добиться нельзя, совсем рассвирепел. Он вытащил из толпы Ли Гуй-юаня, отца Да-бао, и, подтолкнув его к Тянь-и, закричал:

— Говори ты! Кто в урочище спас трех людей из Восьмой армии? Где прячется Сяо-ма?

Да-бао, увидев, что схватили его отца, похолодел от страха.

— Не знаю! — прямо смотря перед собой, со злостью ответил Ли Гуй-юань.

Душегуб махнул рукой, и подбежавший полицейский тут же тесаком распорол живот Ли Гуй-юаня. Тот закричал и повалился в лужу крови.

При виде такого зверства многие женщины заголосили. Да-бао рванулся вперед и бросился к Душегубу, но полицейские отшвырнули его обратно в толпу.

— Если ты не признаешься, — снова подошел к Тянь-и Душегуб, — то с тобой сделаем то же, что с Ли Гуй-юанем!

Тянь-и лежал с закрытыми глазами и ничего не отвечал. Тогда Чжао Лю сделал знак полицейскому и тот отпустил собаку. Огромный пес, злобно рыча, набросился на Тянь-и и вцепился в него зубами… Тянь-и вскрикнул и потерял сознание.

Тем временем японский офицер, видя, что Душегуб не может ничего выяснить, пошел по рядам и, выбрав более двадцати человек, в том числе и Да-бао, отправил их с конвоем в расположение японской части. Душегуб приказал убрать Тянь-и. Подошедший Чжао Лю посмотрел на него и буркнул:

— Уже не выживет!

Полицейские обошли всю деревню, забрали деньги, одежду, увели весь скот, а деревню подожгли. Только после этого и солдаты и полицейские вернулись в город.

Видя, что дьяволы ушли, крестьяне начали тушить огонь, спасать раненых. Дядюшка Го У и Сяо-ню подошли к телу Ли Гуй-юаня — он уже похолодел. Они сели около трупа и заплакали. Тетушка Чжао и Мин-эр начали приводить в чувство Тянь-и. Люди спасали утварь, укладывали раненых на створки дверей; вскоре образовалась большая толпа крестьян, которая с рыданиями и проклятьями двинулась в сторону урочища.

Сяо-ма на эту ночь устроился в камышах, но из-за дождя никак не мог уснуть. Услышав беспорядочные выстрелы и лай собак, он вскочил на ноги. Поняв, что в деревне карательная экспедиция, он сел в лодку и отплыл подальше от берега. Глядя на пламя пожара и слушая громкие крики крестьян, Сяо-ма рассвирепел и хотел было рвануться в деревню на помощь землякам, но понял, что это бессмысленно. Он очень беспокоился о своем дяде и о тетушке Чжао с дочерью. Так прошли ночь и утро следующего дня. Вдруг он увидел, как из деревни вышла большая группа людей и с криками направилась к урочищу. Некоторые из них что-то несли.

Сяо-ма решил пока не обнаруживать себя и на лодке стал удаляться на середину реки. Неожиданно он увидел тетушку Чжао и Мин-эр с домашней утварью в руках, а за ними на створке двери дядюшка Го У и Сяо-ню несли какого-то человека. Сяо-ма никак не мог разглядеть, кого они несут. Послышался голос Сяо-ню.

— Сяо-ма! Сяо-ма! Они убили твоего дядю!

Эти слова поразили Сяо-ма, словно удар грома, он погнал лодку к берегу. Тянь-и лежал на створке двери. Он был весь в крови и без сознания, но все же остатки жизни еще теплились в его теле. Стоявшие вокруг люди плакали. Дождь перестал, но небо все еще было затянуто серыми тучами. С востока ветер приносил дым и запах гари, а к западу простиралась волнующаяся водная гладь.

Пламя ненависти уже выжгло слезы Сяо-ма. Он посмотрел на лежащего при смерти дядю, вскочил в лодку, достал спрятанные там тесак и гранату, выскочил на берег и рванулся в сторону города. Но его остановил дядюшка Го У:

— Куда ты бежишь, опомнись! Зачем зря лезть на верную смерть? Тебя же сразу схватят!

— Если я не убью Душегуба и Чжао Лю, — кричал Сяо-ма, — то я не сын своих родителей!

Когда Сяо-ма узнал, что отец Да-бао убит, а самого Да-бао схватили японцы, он еще больше вознегодовал. Он твердо решил уйти в Восьмую армию, однако неизвестно было, куда она отступила после тяжелых боев с японскими карательными отрядами. К счастью для Тянь-и, односельчане нашли припрятанные ими раньше деньги и пригласили к нему врача из деревни Юйтяньчжуан. Он обработал рану Тянь-и, забинтовал ее и дал ему лекарство. После этого Тянь-и пришел в себя.

Как выяснилось, в этот день карательные экспедиции побывали и в других деревнях, подчиненных баочжану Ван Хао-шаню, и всюду подожгли дома. Пожары продолжались всю ночь. Вокруг было светло как днем.

5. Выкуп

Теперь крестьян больше всего беспокоило то, что они ничего не знали о судьбе Да-бао и своих односельчан. Они посылали людей в город разузнать что-нибудь, но точных сведений получить так и не удалось. Одни говорили, что заложников уже убили, другие утверждали, что их содержат в камере пыток. Эти слухи очень тревожили крестьян, они не могли ни есть, ни спать спокойно.

Однажды утром баочжан Ван Хао-шань проснулся и спозаранку отправился в Люцзябао. Дядюшка Го У в это время готовил завтрак из съедобных водорослей и притворился, что не видит его.

— Теперь он с нас не получит налог на дом, ведь живем на берегу! — тихо шепнул старик своему сыну.

— Старина Го! — позвал баочжан. — Почему вы не беспокоитесь о ваших заложниках? Надо что-то придумать, чтобы их спасти!

— Ай-й-я! Господин баочжан, а я и не заметил было вас, извините! — поднялся дядюшка Го У. — Я только что вернулся из города, но ничего достоверного так и не узнал. А вы знаете что-нибудь?

— О-о-о, конечно! — поднял брови Ван Хао-шань. — Японский офицер и начальник Лю решили их отправить в Тяньцзинь, где им вынесут смертный приговор! Завтра уже отправляют!

— Ай-яй-яй! — оторопел дядюшка Го У и попросил: — Господин баочжан, вы, пожалуйста, придумайте что-нибудь, чтобы спасти этих людей! Вы посмотрите, — он показал ему на детей и женщин, — они уже все глаза выплакали!

— Господин баочжан, вы уж помогите нам! — низко поклонилась ему подошедшая тетушка Чжао. — Ведь вы у начальника Лю первый человек!

Баочжана окружила толпа крестьян, и они в один голос стали его упрашивать.

— Да-а! — протянул баочжан. — Сделаем так: я пойду к начальнику Лю и узнаю его мнение, а потом вернусь и сообщу его вам. Я ведь сам болею за деревню! Но дело в том, что сейчас без денег ничего не сделаешь, так что вы хорошенько подготовьтесь, а я пошел!

— Мы вам весьма признательны за беспокойство! — поблагодарил дядюшка Го У. — Мы сделаем так, как вы скажете.

— Что вы, что вы! Хороший хозяин должен заботиться о своем хозяйстве. Я уж для вас постараюсь.

— С какой стороны сегодня солнце взошло? — удивленно протянул после ухода баочжана Сяо-ню.

— Надо помолиться духам предков! — сказала тетушка Чжао.

— Может быть, у него совесть заговорила! — замахал на Сяо-ню отец. — Пусть отведет от нас беду. Посмотрим, может, удастся все-таки спасти людей!

А баочжан и не думал ходить в город. Он позавтракал дома и вернулся в Люцзябао. В деревне никто не ел с утра, все смотрели на баочжана как на божество. Люди окружили его и начали расспрашивать. Ван Хао-шань в глубине души смеялся над крестьянами, но на лице изобразил грустную мину и обратился к Го У:

— Старина Го, ничего не выходит. Начальник Лю никак не соглашается, непременно хочет отправить их в Тяньцзинь! Я долго упрашивал его, но ничего не вышло!

— Ай-яй-яй! Что же теперь делать? — женщины заплакали.

— Господин Ван, вы уж постарайтесь! — стал просить его дядюшка Го У. — Если только удастся спасти их, то мы ничего не пожалеем. Пошлем и старых и малых собирать милостыню, чтобы отблагодарить вас как следует. Очень просим вас — помогите! Только все заложники бедняки, так что вы постарайтесь уменьшить цену.

— Ладно! — похлопывая себя по животу, согласился баочжан. — Поговорю с ним еще раз. Денег у меня нет, а что смогу, то сделаю!

Баочжан ушел за реку и, вернувшись вскоре назад, сообщил Го У:

— Требует по триста юаней за каждого человека. Не хочет уступать ни юаня! И этого-то нелегко было добиться!

Дядюшка Го У собрал односельчан на совет. Узнав цену, крестьяне совсем пали духом, ибо таких денег взять было неоткуда. Тогда дядюшка Го привел крестьян к баочжану, и они упали ему в ноги:

— Господин Ван, не то что по триста юаней, но и по тридцать нам негде взять! Убейте нас, переварите наши кости на мыло — и то такой суммы не наберется.

Они долго упрашивали старосту, и тот снова отправился за реку. Так он ходил несколько раз, пока не принес окончательного решения: по сто пятьдесят юаней за человека, срок уплаты — три дня.

Дядюшка Го У был самым уважаемым в деревне человеком. После ухода баочжана он обратился к крестьянам с такими словами:

— Если у одной семьи несчастье, то соседи должны разделить ее горе. Один человек, попав в беду, не справится со своим горем, особенно когда он попадает в такую беду! Чем больше людей нас поддержит, тем успешнее будет идти дело!

Большинство согласилось помочь. И люди продавали землю, продавали утварь, продавали замуж девушек — словом, продавали все, что можно было продать. Крестьяне тайком ругали Душегуба, но находились и такие, которые виновником всех бедствий считали Сяо-ма.

Сяо-ма сидел вечером в лодке и думал о дяде, когда неожиданно прибежал Сяо-ню и рассказал ему обо всей этой истории с выкупом.

— Да, тетушка Чжао нашла для Мин-эр мужа и уже получила за нее шесть юаней! — добавил Сяо-ню. — Мин-эр захлебнется скоро от слез! А как ты думаешь, Ван Хао-шань действительно поможет нам?

Почерневший от этих известий Сяо-ма подумал немного и ответил:

— Я думаю, что вы просто «подносите хорьку курицу на Новый год» — деньги отдадите, а людей не вернете! — И он соскочил с лодки. — Я пойду к дядюшке Го У и поговорю с ним!

— Тебе лучше не ходить! — остановил его Сяо-ню. — Ван Хао-шань не знает тебя, и если ты попадешься ему на глаза, то он примет тебя за человека из Восьмой армии, и тогда ты пропал!

— Не беда! — Сяо-ма достал тесак и гранату, спрятал их на груди и пошел в деревню.

Обеспокоенный Сяо-ню двинулся вслед за другом.

Сяо-ма разыскал дядюшку Го У, завел его в укромное местечко, они сели на землю, и юноша сказал:

— Сяо-ню говорит, что вы собираетесь выкупать людей?

— Да! Это ты накликал беду! И сидел бы уж на месте! Зачем бегаешь по деревне? Ты знаешь, сколько людей возненавидели тебя?

Сяо-ма опустил голову и упрямо сказал:

— Пусть ненавидят, что уж теперь говорить об этом! Ты лучше скажи, что я должен сделать, чтобы спасти людей? Только вы деньги не отдавайте!

— Что значит «не отдавайте»? Ты, что ли, выручишь заложников?

— Если деньги отдадите, односельчан все равно не отпустят! Пропадут и люди и деньги!

— Вздор! Мы обо всем договорились с Ван Хао-шанем: три дня нам дали на сбор денег, а через три дня их выпустят!

— Точно?

— Разве можно врать в таком деле?

«Может быть, их и вправду выпустят?» — подумал Сяо-ма и спросил:

— А за сколько раз вы должны внести весь выкуп?

— Сразу надо вносить! Сегодня мы уже часть собрали, а завтра будет вся сумма! И к вечеру мы их отнесем.

— Это никуда не годится! Не годится! Нельзя все деньги отдавать сразу! Ты сам подумай: если вы сразу отдадите деньги, то они решат, что у вас еще можно поживиться! И трудно сказать, сколько денег они снова потребуют! По-моему, если уж вносить деньги, то не все сразу, а по частям — сегодня, например, тридцать юаней, завтра — пятьдесят. Тогда они увидят, что у вас нет денег и не станут требовать больше!

— Нет! — отрицательно покачал головой дядюшка Го. — И что ты, мальчишка, понимаешь! Да ведь они более ядовиты, чем скорпионы! Если мы опоздаем со взносом денег, то Душегуб взбеленится и заложников отправит на смерть! А ты посмотри на их родственников — уже все глаза выплакали! Чем быстрее сдадим деньги, тем быстрее их отпустят, и они снова смогут вернуться к своим семьям! А ты ничего не смыслишь! Быстрее возвращайся в свою лодку — тут тебе нечего делать!

Сяо-ма негодовал. В это время к ним подошли Сяо-ню и заплаканная Мин-эр. Увидев красные от слез глаза Мин-эр, Сяо-ма не посмел смотреть на нее, вскочил и отправился к себе в урочище.

Он сел на носу лодки и стал думать обо всем происшедшем. Вспомнив о том, что многие считают его главным виновником беды, он рассердился, но потом ему стало стыдно. Он заметался по берегу, вскакивал в лодку, снова выпрыгивал. «Как же выручить людей? — сверлила его мозг одна мысль. — Если не допустить, чтобы люди потратили деньги, то они перестанут обвинять меня. Мин-эр смогла бы вернуть задаток и в будущем подобрала бы себе мужа по сердцу. Не пришлось бы ей в семье мужа тайком проливать слезы…» Он мучился всю ночь, но так и не смог ничего придумать. Наступил рассвет, реку затянуло туманом. Сяо-ма вытянулся в лодке и на минутку задремал, но вскоре проснулся от холодной росы. Он сел и посмотрел на запад: все урочище было затянуто густым туманом. И вдруг Сяо-ма вспомнил о Восьмой армии: «Какой же я дурак! Почему бы мне не поехать и не попросить Восьмую армию напасть на Цзинхай! Ведь так можно и людей выручить и отомстить Душегубу и Чжао Лю». Эта мысль словно вернула ему жизнь. Он вскочил на ноги, столкнул лодку и быстро погнал ее в западном направлении.

Урочище и река были затянуты туманом, и он наугад гнал лодку к той деревне, где прошлый раз высадил людей из Восьмой армии. Хотя он и не спал всю ночь, однако не чувствовал ни капли усталости, и его лодка неслась подобно стреле. Ему не терпелось побыстрее найти знакомых «покупателей рыбы». Вот лодка уже достигла и середины урочища, по-прежнему над водой висел густой туман, и Сяо-ма заволновался, опасаясь сбиться с пути. Но лодку он гнал все быстрее и быстрее. Вот впереди показались хижины. Похоже было, что это и есть нужная ему деревня. Обрадованный, он направил лодку к берегу, но, подплыв ближе, застыл в изумлении: над деревней развевался японский флаг, а на берегу несли охрану две «желтые собаки». Заметив лодку, они сердито приказали ему приблизиться к берегу. Испуганный Сяо-ма стал поспешно поворачивать обратно. По нему открыли огонь и спустили лодку в погоню. Но, к счастью, туман еще не рассеялся, и благодаря своему искусству управлять лодкой Сяо-ма удалось скрыться. Но он не оставил надежды и объехал еще несколько прибрежных деревень — всюду торчали «желтые собаки». Так и не обнаружив никаких следов Восьмой армии, Сяо-ма вечером медленно повернул обратно. «Куда же отступила Восьмая армия?» — думал он. Только теперь он почувствовал сильный голод и вспомнил, что целый день ничего не ел. Лодка еле двигалась. «Надо скорее возвращаться!» — подумал Сяо-ма и быстро заработал шестом.

Когда Сяо-ма вернулся в урочище, был уже поздний вечер. Поджидавший его на берегу Сяо-ню радостно закричал:

— Сяо-ма! Ты где был? Целый день тебя не было, тетушка Чжао и Мин-эр чуть не умерли от волнения!

Сяо-ма подогнал лодку к берегу, соскочил на землю и, вытирая пот, спросил:

— Дядя знает о моей поездке?

— Кто бы решился ему сказать? — отрицательно покачал головой Сяо-ню. — Он несколько раз спрашивал тебя, но ему отвечали, что ты спрятался в урочище, и он успокаивался. Так куда же ты ездил?

— Никуда не ездил, просто заблудился в тумане! — нехотя соврал Сяо-ма и спросил: — Ну, как дело с выкупом?

— Все деньги уже собрали. Дядюшка Го У и другие понесли — сейчас они, наверное, уже в Юйтяньчжуане.

— Плохо дело! — топнул ногой Сяо-ма и сел на край лодки. — Как дальше люди жить будут? — его снова захватила волна гнева и ненависти. Он сдвинул брови и сжал в правой руке гранату, а в левой тесак: — Дальше так жить нельзя! Я уже не в силах сидеть и ждать Восьмую армию! Схвачусь с ними насмерть, и все! — и подумал про себя: «До Душегуба не доберусь, конечно! Остается только отыграться на Ван Хао-шане!» — и, спрятав оружие за пазуху, он спросил: — Поесть у тебя ничего нет?

— Есть! — Сяо-ню достал вареные съедобные водоросли. — Это тебе еще утром послала тетушка Чжао.

Сяо-ма стал жадно есть. Из головы его не шли мысли о беде тетушки Чжао и Мин-эр и о ране дяди. Поев, он неожиданно спросил Сяо-ню:

— Скажи, мы с тобой братья или нет?

— А как же! — ответил Сяо-ню. — Хотя мы с тобой дети не одной матери, но мы вместе выросли и вместе теперь будем и в жизни, и в смерти, и в горе. Мы теперь роднее, чем родные братья.

— Хорошо! — сказал Сяо-ма. — А ты храбрый?

— Почему это тебя так интересует? Ты прямо говори, в чем дело.

— Сегодня ночью мы вдвоем пойдем к Ван Хао-шаню! — Сяо-ма помедлил немного. — Придем к нему, а там видно будет. Если он откажется от выкупа, то мы пощадим его, а если не согласится, то уж тут его жизнь будет в его собственных руках! Ни люди об этом не узнают, ни дьявол не пронюхает! Так как — пойдешь?

— Пойду! — после минутного раздумья ответил Сяо-ню. — Так или иначе, а жизнь собачья — пойдем!

— Не торопись! — остановил его Сяо-ма. — Сначала сходи в деревню и принеси котелок, чтобы мы могли намазаться сажей. Только смотри, чтобы никто не заметил!

— Не беспокойся! — и Сяо-ню убежал. Он вернулся быстро.

— Тебя видел кто-нибудь? — сразу же спросил Сяо-ма.

— Нет. Я еще прихватил с собой кухонный нож!

— Хорошо, теперь давай намажемся сажей.

Вымазав лица сажей с днища котелка, они отвязали лодку и двинулись в путь. Вскоре они подплыли к деревне Юйтяньчжуан и привязали лодку. Сяо-ма с тесаком и гранатой шел впереди, а Сяо-ню с ножом — сзади. В деревне стояла тишина, не было слышно ни крика кур, ни лая собак. Сяо-ню подвел друга к воротам дома Ван Хао-шаня и испуганно прошептал, потянув Сяо-ма за рукав:

— Давай лучше вернемся!

Сяо-ма пригрозил ему гранатой:

— Брат мой, ты же только что был таким храбрым! Будешь караулить за воротами! Если кто подозрительный появится, постучишь в ворота! Только не подымай крика и не убегай!

Покрывшийся холодным потом Сяо-ню испуганно закивал головой.

Сяо-ма подошел к воротам и тронул их — они еще не были закрыты. Осторожно приоткрыв их, он через щель протиснулся во двор. В восточной стороне дома горел свет, и оттуда доносились голоса. Однако разобрать слова Сяо-ма не мог. Внезапно скрипнула дверь, и послышались шаги. Сяо-ма поспешно юркнул в темный угол двора.

В это время во двор вышли несколько человек. Сяо-ма услышал, как один из них сказал: «Вы уж, господин баочжан, постарайтесь!» — это был дядюшка Го У с односельчанами, приносившие Ван Хао-шаню выкуп.

— Не волнуйтесь, я приложу все усилия! — громко ответил баочжан.

Когда крестьяне ушли, он запер ворота и вернулся в дом.

Сяо-ма немного успокоился и вошел в дом вслед за хозяином. Отодвинув бамбуковую портьеру, которой была завешана дверь, он заглянул в комнату. Ван Хао-шань и его жена считали деньги, а их маленький сын Эр-дань ползал на полу рядом. Сяо-ма тесаком отодвинул портьеру и с грозным видом вошел в комнату. Подняв гранату, он крикнул:

— Не шевелиться! Если кто двинется с места — убью всех троих!

Ван Хао-шань поднял голову и обомлел от страха: перед ним стоял здоровенный детина в черных штанах и в черной куртке, с черными лицом и с гранатой и штыком-тесаком в руках. Его глаза зловеще поблескивали. У побледневшего от страха Ван Хао-шаня зуб на зуб не попадал, он не мог вымолвить ни слова. Наконец дрожащими губами он произнес:

— То-ва-рищ… про-шу… са-дить-ся!

Сяо-ма взмахнул штыком и воткнул его в стол. Затем, помахав гранатой, приказал:

— Давай мне деньги, что принесли из деревни Люцзябао! Да побыстрее!

— Хорошо, хорошо! — и перепуганный насмерть баочжан дрожащими руками вручил Сяо-ма деньги.

— Я сегодня явился сюда за твоей головой! — сказал Сяо-ма. — Но если ты согласишься с моими условиями, то я пощажу твою жизнь!

— Хорошо, хорошо, товарищ! Я на все согласен! — поспешно проговорил дрожащий как лист Ван Хао-шань.

— Первое, не глумись над крестьянами, особенно из деревни Люцзябао! Запомнил?

— За-пом-нил…

— Второе, придумай способ, как освободить схваченных Душегубом людей из Люцзябао! Сколько хочешь трать своих денег на это, но с крестьян не смей брать и гроша! Сделаешь?

— Сделаю, сделаю!

— Тебе верить нельзя! — холодно усмехнулся Сяо-ма и, взглянув на Эр-даня, взял ребенка на руки.

Тот заплакал. Сяо-ма пригрозил ему тесаком:

— Если будешь реветь, я заколю тебя!

— Эр-дань! Не плачь, не плачь! — закрыв глаза, со страхом вымолвила жена баочжана.

Мальчик замолчал.

— В течение трех дней, — продолжал, размахивая тесаком, говорить Сяо-ма, — ты должен освободить людей из Люцзябао. После этого я верну тебе сына. Если же за три дня ты не освободишь их, то я закопаю твоего сына живым в землю и приду за твоей головой. Слышал?

— Слышал, слышал, — говорил окончательно напуганный баочжан. — Эр-дань, Эр-дань… вы бы лучше не брали его…

— Так не выйдет, тебе верить нельзя! Успокойся! Как только освободишь людей, я верну тебе сына целым и невредимым! Когда я уйду, не смейте выходить из дому, у нас есть еще другие дела в деревне. Кто выйдет — поплатится головой!

Сяо-ма повесил тесак на бок, сунул деньги за пазуху, оторвал от оконной занавески два куска материи, завязал ими глаза и рот мальчика и, взмахнув гранатой, еще раз предупредил старосту:

— Не смей выходить! Через три дня я вернусь! — Он вышел из комнаты, унося с собой сына баочжана.

Потрясенный Ван Хао-шань молча опустился на стул.

Сяо-ма прошел двор, толкнул ворота и вышел на улицу. Сяо-ню нигде не было. Крепко прижимая к себе мальчика, он бросился на берег, к лодке. При свете луны он увидел, что в лодке сидит какой-то человек. Это был Сяо-ню.

— Эх ты! — сердито зашептал Сяо-ма, посадил мальчика на днище и приказал Сяо-ню: — Крепко держи мальчишку! — А сам быстро погнал лодку по реке. Сердце его учащенно билось, и только холодный встречный ветер немного остудил его разгоряченное лицо.

У баочжана и его жены от страха душа ушла в пятки. Они всю ночь не двинулись с места. Когда потухла коптилка, они не посмели даже пойти и долить в нее масла. Только когда уже рассвело и на улице послышался скрип телег, оба они в один голос зарыдали. Утром Ван Хао-шань не стал даже завтракать, а прямо отправился за реку к Душегубу. Он ни о чем не решился ему рассказывать, так как боялся, что тот в гневе может не отпустить заложников, и тогда Восьмая армия убьет его сына. Ему ничего не оставалось, как пригласить Душегуба и японского офицера на свои деньги в ресторан и, кроме того, вручить каждому по тысяче юаней за освобождение заложников. Он такого убытка сердце его разрывалось, но другого выхода не было. На следующий день после обеда все заложники были освобождены.

Сяо-ма и Сяо-ню держали мальчика все время с завязанными глазами в лодке. Они не приставали к берегу, а плавали посередине урочища. Сяо-ню каждый день плавал к берегу и доставал что-нибудь поесть. О случившемся они никому не сказали ни слова. Узнав на второй день вечером об освобождении заложников, Сяо-ма глубокой ночью отвез мальчика обратно в Юйтяньчжуан.

Получив обратно своего сына, Ван Хао-шань на следующий день со всей семьей переехал в город. Он никому не посмел рассказать о случившемся и только в душе переживал потерю денег.

Сяо-ма через несколько дней тайком позвал к себе в лодку дядюшку Го У и вручил ему пачку денег. Когда Сяо-ма все рассказал старику, тот, радуясь и удивляясь, сказал Сяо-ма:

— Да ты смелее, чем любой разбойник! Вот это номер!

— Раздай деньги, — сказал Сяо-ма. — Только не проговорись, как ты их получил!

Дядюшка Го У взял деньги, но больше месяца боялся раздавать их. Затем, видя, что Ван Хао-шань даже не упоминает об этом случае, а только ходит мрачнее тучи, он постепенно роздал деньги односельчанам.

6. Трагедия в урочище Гучэнва

После налета карательной экспедиции деревня Люцзябао превратилась в мрачное серое пепелище.

Полицейские арестовали многих крестьян и заставили их отремонтировать сторожевую башню, в которой разместилось отделение полицейских. Они ежедневно в окрестных деревнях забирали рис и овощи, хватали кур и свиней, грабили дома, устраивали стрельбу и всячески бесчинствовали. Особенно доставалось девушкам и молодым женщинам. Многие женщины сбривали волосы, чтобы походить на мужчин, но и это их не спасало.

От полицейских не было спасения ни днем ни ночью. И люди, стиснув зубы, проклинали в душе «желтых собак».

Постепенно полицейские сожгли все деревни в окрестностях города. Японцы и «желтые собаки» повсюду настроили сторожевые башни и опорные пункты, в которых разместилось больше тысячи японцев и различных их прислужников — «желтых собак», всяких агентов и охранников. Эти сторожевые башни и опорные пункты огромным кольцом окружали урочище Гучэнва, куда оттеснили крестьян из окрестных деревень. Они были зажаты между урочищем и Великим каналом и никуда не могли выбраться оттуда.

Жители Люцзябао разместились в том заливчике, где раньше обитал один Сяо-ма. Объединившись по четыре-пять семей, они соорудили низенькие шалаши, в которые можно было забраться только ползком и которые не спасали ни от дождя, ни от ветра.

Кормились тем, что ловили рыбу и раков. Однако торговцы сюда не приходили, и свой улов крестьяне не могли обменять на зерно. Плохо было и с огнем. Стоило разжечь костер, как японцы и полицейские тут же открывали по этому месту огонь. Поэтому частенько приходилось есть рыбу сырой. Людей мутило, но голод брал свое, и они вынуждены были с отвращением есть сырую рыбу и сырых раков.

Раны дядюшки Тянь-и зажили, но половина тела осталась парализованной. И Сяо-ма днем вместе со всеми добывал пищу, а по ночам ухаживал за дядей.

Старик чувствовал себя очень плохо, сырое ничего есть не мог, и Сяо-ма рубил траву, сушил ее, вырывал около самой воды глубокую яму, закрывал ее сверху одеждой, и в ней варил для дяди рыбу и раков. Конечно, рыба, сваренная без соли, была не очень съедобна, но все же это было лучше сырой пищи. Вскоре остальные крестьяне так же, как и Сяо-ма, начали варить для себя пищу.

Осиротевший Да-бао теперь частенько жаловался Сяо-ма на свою судьбу.

— Мы теперь все равно что птицы в клетке! — успокаивал его обычно Сяо-ма. — И крылья есть, да не полетишь! Обожди, вот пройдет это тяжелое время, и мы отомстим за все! Рано или поздно мы посчитаемся и с Душегубом и с Чжао Лю!

Дядюшка Го У и Сяо-ню, тетушка Чжао и Мин-эр целыми днями беседовали о своей горькой судьбе. И не было перед ними никакого просвета, никогда не распрямлялись их горестно сведенные брови.

Иногда они не успевали донести до своих шалашей улов, как его отбирали солдаты или полицейские, и тогда голодные люди ели одни водоросли.

Многих солдаты убили, другие умерли с голоду, третьи в отчаянии покончили с собой, четвертые утонули. Вокруг поселка бродили голодные собаки, они жадно набрасывались на трупы, и даже живые люди боялись один на один встретиться с этими озверевшими животными. Так в голоде, холоде, среди моря бед и несчастий влачили свои дни Сяо-ма и его односельчане, храня в душе ненависть к захватчикам и их прихвостням.

Наступил февраль 1944 года. Стояла холодная ветреная зима. Если подняться на дамбу и взглянуть на запад, то прямо перед взором открывалась ледяная гладь урочища Гучэнва, на берегу которого ютились жалкие шалаши и землянки. Но нигде не было видно живого огонька. Здесь жили несчастные, потерявшие кров люди, загнанные сюда японцами и «желтыми собаками».

Здесь жил и Сяо-ма с односельчанами. Питание их теперь составляли одни съедобные водяные растения и земляные груши.

Парализованный и тронувшийся умом Тянь-и дни и ночи плакал и громко ругал Душегуба и Чжао Лю.

Сяо-ма потерял свойственную ему живость и превратился в мрачного, несловоохотливого, сторонящегося людей бирюка.

Еще все небо бывало усыпано звездами, а тетушка Чжао уже начинала будить обитателей землянки.

— Вставайте! Время уже позднее! Пора идти за пищей!

Крестьяне вставали и отправлялись в низину за земляными грушами. Так продолжалось ночь за ночью.

Вот и сегодня Сяо-ма, услышав голос тетушки Чжао, медленно встал и протер глаза. В землянке стояла кромешная тьма. Он не стал смывать грязь с огрубевшего лица, а сразу же вылез вместе со всеми из землянки, где остался только присматривать за Тянь-и дядюшка Го У.

Северо-западный ветер буквально исхлестывал ежащиеся фигуры людей. Все они были одеты в рванье, через которое то тут, то там проглядывало голое тело. Они дрожали от холода, втянув головы в плечи. Сяо-ма обернул голову рваным мешком, к груди он прижимал небольшую мотыгу, а за спиной висела корзина. По всему полю были разбросаны могильные плиты, оно было изрыто воронками от снарядов. Ночью дорога совсем не была видна, и люди шли цепочкой — след в след. Стоило чуть отклониться в сторону, и человек падал в яму.

— О Небо! Почему бы тебе не ударить громом и не убить Душегуба! — молилась тетушка Чжао.

— Э, тетушка! — отозвался на ее мольбу Сяо-ма. — Разве эта ругань поможет делу? Наберитесь терпения, подвернется случай, тогда и убьем их! Тигр-людоед зря зубы не показывает, а ждет случая, когда человек сам к нему в лапы попадется!

— Правильно! — поддержал его Сяо-ню. — Когда уберутся японцы, то придет конец Душегубу. Вот тогда мы и расплатимся за все наши обиды!

— А почему ничего не слышно о Восьмой армии? — поинтересовался Да-бао.

— Ишь чего заладил! О предки! Нашел время говорить о Восьмой армии! Еще раз вслух скажешь такое — все наши землянки и шалаши сожгут дотла! — закричала на него тетушка Чжао. — Не кличь беду — сама придет!

— Мама! — подала свой голос Мин-эр. — Ты во всем полагаешься на судьбу, на Небо, даже в маленьком деле надеешься на Небо и боишься что-нибудь сделать не так. И, несмотря на твои молитвы, японцы убили отца и двух моих братьев, а полицейские Душегуба сожгли наш дом! Лучше уж брось говорить о покорности судьбе!

— Дуреха! — вспылила тетушка Чжао. — Кто тебя просил лезть не в свое дело!

— Ладно, хватит! — приостановил готовую было вспыхнуть ссору Сяо-ма. — Быстрее идемте за водорослями!

Пройдя около двадцати ли, они, наконец, добрались до поросшей тростником отмели. Уже начинало светать, на льду заблестели первые лучи солнца. Они сразу принялись за работу. Голодный Сяо-ма потуже затянул пояс, собрался с силами и ножом начал рубить высокие стебли земляных груш. После упорной работы нарубили много стеблей. И затем принялись вырывать из земли сами плоды. Замерзшая земля была тверда как камень. Сяо-ма разрывал ее острым краем мотыги. Едкий пот застилал ему глаза, но он упорно рыл и рыл мерзлую землю. Прошло много времени, прежде чем он снял верхний мерзлый слой грязи. Затем он мотыгой вырыл одну яму, другую… и все безрезультатно. Он трудился так, словно искал золотые бобы, но за долгое время упорной долбежки обнаружил только один целый плод земляной груши.

Тем временем солнце поднялось высоко, и его теплые лучи превратили замерзшую землю в сплошное месиво грязи. Люди копались в этой грязи, и вскоре грязь настолько плотно облепила их тела, что они стали неузнаваемы.

Сяо-ма упорно работал своей мотыгой, он нечаянно поранил руку, но и это не заставило его прекратить поиски. С таким же исступлением работали и остальные. Никто не говорил ни слова, слышно было только тяжелое дыхание измученных людей. Нагнув головы, они, не отводя глаз, искали в земле плоды, являющиеся для них подлинными «корнями жизни».

Так они работали до тех пор, пока звезды опять не усыпали все небо. Уже ничего нельзя было рассмотреть, и только тогда они стали собираться в обратный путь. Сяо-ма и четверо его друзей собрали свою добычу вместе. За день работы они набрали около двух шэнов[60] съедобных корней. Тетушка Чжао, уставшая до того, что не могла разогнуть поясницу, заглянула в корзинку и сказала:

— Ого! Этого хватит на шесть-семь человек!

— Можно было бы и еще поискать, да уже темно, пойдем обратно, — вытирая грязь с лица, предложил Сяо-ма.

— Идем, дитя! — сказала Мин-эр тетушка Чжао, вытирая слезы с покрасневших глаз. — А то твой дядя и Го У целый день сидят в землянке без маковой росинки во рту.

И тетушка Чжао, опираясь на руку дочери, тронулась в обратный путь. От усталости у нее кружилась голова и плыли круги перед глазами.

Когда все вернулись в холодные землянки, Тянь-и лежал на своем месте, а дядюшки Го У не было — он ушел за водой.

Сяо-ма бросил в угол мотыгу и стал справляться у дяди о его здоровье. Мин-эр быстро очистила и вымыла принесенные плоды и отложила в корзинку для того, чтобы отнести в город и там обменять на бобовые лепешки. По ее подсчетам, лепешек хватило бы на всех. Теперь никто здесь не ел настоящей пищи. В городе торговали только отрубями, лепешками из бобов или арахиса или же съедобными водорослями. На два шэна земляных груш можно было выменять пять цзиней бобовых лепешек или десять цзиней водорослей. Мин-эр дала корзинку с чистыми плодами Да-бао, и он отправился в город, а остальные еще туже подтянули пояса и стали ждать его возвращения.

Да-бао в темноте пошел в город. Он с трудом одолел пять ли и подошел к мосту. Однако вход на мост был пересечен колючей проволокой. Время было позднее, и полицейские уже не позволяли переправляться через реку.

Видя, что ничего поделать нельзя, Да-бао хотел уже повернуть обратно, но тут его заметили полицейские со сторожевой башни. Его осветил луч фонаря, и Да-бао бросился в темноту.

— Стой! Пароль? — за ним бросилось четверо полицейских.

Испуганный Да-бао остановился и увидел, что к нему подбегает Чжао Лю. Он поспешно стал просить:

— Господин адъютант Чжао, это я. Я хотел пойти в город выменять немного бобовых лепешек, а то в урочище все голодают!

В городе прошел слух, что Восьмая армия готовит наступление на город, поэтому Чжао Лю по приказу Душегуба проверял посты. Он только что подошел к мосту и, увидев какого-то человека, направляющегося с западной стороны в город, с тремя солдатами бросился за ним в погоню. Узнав Да-бао, он закричал:

— Доставай, что у тебя там! Я сам посмотрю!

Да-бао не посмел возражать и открыл корзинку. Чжао Лю забрал все плоды и передал их одному из солдат:

— Неси их в сторожевую башню и свари для меня!

— Господин адъютант Чжао! — взмолился Да-бао. — Сжальтесь! У нас люди целый день ничего не ели!

— Ха-ха-ха! — злобно рассмеялся Чжао Лю. — Вы только посмотрите на этого «добродетельного сына!» Убирайся отсюда! — Он ударом ноги сбил с ног Да-бао и ушел.

— Не умереть тебе своей смертью! — злобно выругался вслед ему Да-бао, поднялся с земли и побрел обратно в урочище Гучэнва.

Тем временем Мин-эр приготовила воду и дрова и теперь только ждала возвращения Да-бао. Но время шло и шло, а Да-бао все не возвращался. Все уже начали беспокоиться, когда, наконец, вернулся обескураженный Да-бао.

— Ты почему так долго? — спросил друга Сяо-ма. — Что тебе удалось выменять?

Но Да-бао в ответ только горько разрыдался. Никто не мог взять в толк, что же случилось.

— Почему ты плачешь? — удивленно спросила тетушка Чжао. — Где все плоды?

— Ох! Эти «желтые собаки» перегородили мост, и Чжао Лю отобрал у меня их.

Крестьяне были потрясены таким оборотом дела. Тетушка Чжао стала белой как бумага и от волнения не могла ни расплакаться, ни сказать ничего. Го У вскочил с места и бросился к выходу, но его задержал Сяо-ма.

— Дядюшка Го У, не волнуйся, мы найдем на них управу — скоро наше время придет!

В марте в урочище вспыхнула эпидемия оспы и дизентерии. Кроме того, от плохой воды и постоянного употребления в пищу водорослей у людей стали опухать лица. Конечно, у живущих впроголодь людей не было никаких средств на лечение. Каждый день умирало по нескольку человек, а живые были буквально в панике. В это тяжелое время умерли дядюшка Го У и тетушка Чжао. Мин-эр от горя чуть было не наложила на себя руки, но ее спасли Сяо-ма и друзья. Трупы завернули в две старые циновки и похоронили. У их могил плакала все: от мала до велика.

Одна беда сменяла другую. Еще свирепствовали эпидемии, а японцы начали проводить так называемую «пятую кампанию по укреплению порядка». Они повсюду отбирали металлические вещи, а людей хватали и отправляли на тяжелые физические работы в другие районы Китая и в Японию. Ото всех требовали «удостоверения о благонадежности». Дело дошло до того, что на десяток семейств оставался только один нож для резки овощей.

В урочище Гучэнва наступили еще более тяжелые дни. Иногда люди по день-два совсем ничего не ели. Сяо-ма высох от голода. Ему приходилось особенно трудно, так как у него не было «удостоверения о благонадежности» и ему по ночам приходилось скрываться в зарослях кустарника.

Сяо-ню потерял свое «удостоверение о благонадежности», и полицейские немедленно объявили его агентом Восьмой армии. Его избили до полусмерти. И только благодаря тому, что односельчане полчаса на коленях упрашивали полицейских смилостивиться, те не убили парня, а отправили его работать на шахты в провинцию Гуандун.

В урочище Гучэнва земля принадлежала Душегубу, и более двадцати цинов[61] ее являлось собственностью баочжана Ван Хао-шаня. Вся земля теперь была изрыта ямами, образовавшимися при поисках земляных груш. Так как наступало время весенних полевых работ, то посыльный баочжана Ван Сань пришел как-то посмотреть землю. Увидев ямы, он подошел к Сяо-ма и остальным и выругался:

— Нищие ублюдки! Ну-ка, быстро заровняйте все ямы!

Сяо-ма не вытерпел и ответил:

— Это что, твоя земля? Ведь ты ездишь на чужих лошадях, своего-то у тебя нет ничего! Нечего распоряжаться тут, паршивец!

Ван Сань рассвирепел, подскочил к Сяо-ма и хотел его увести, но тот ударил его по рукам.

— Ну хорошо же! — пригрозил Ван Сань. — Я тебе покажу, как драться!

Сяо-ма сделал два шага вперед и сказал:

— Так ведь хозяин тоже бьет тебя! Как же ты терпишь?

— Ладно, ладно! — шумел Ван Сань. — Дошутишься у меня! Из чьей семьи этот бандит?

Сяо-ма подошел к Ван Саню и дал ему крепкую оплеуху. Тот обхватил руками голову и побежал прочь.

— Этот тип непременно доложит обо всем Ван Хао-шаню! Нам следует остерегаться! — предупредил Да-бао своего друга.

— Не бойся! С этими справимся! Пусть только явятся!

На следующий день, как раз в то время, когда люди искали земляные груши, появились Ван Сань, баочжан и несколько его прихлебателей, известных драчунов с палками в руках.

Баочжан сразу же набросился на людей, стал орать на них и избивать. Однако никто не хотел заравнивать для него ямы. Сяо-ма с друзьями вступили было в драку с прихлебателями баочжана, но тех было значительно больше, и ребятам пришлось бежать. Но не успевал баочжан навести порядок на восточном участке поля, как на западном снова рыли ямы. Он бежал туда, но в это время начинали рыть ямы на восточном краю. И работали сегодня все так быстро и удачливо, как никогда. Ямы росли прямо как грибы. Ван Хао-шань задыхался от злости, но поделать ничего не смог и убрался восвояси. Сяо-ма также сегодня набрал много плодов и, забыв о голоде и усталости, веселый, вместе со всеми возвращался домой.

Когда они пришли, наступили уже сумерки. Сяо-ма и Да-бао сразу же побежали мыть плоды, опасаясь, как бы опять не опоздать в город. Мин-эр тем временем взяла у соседки кремень и начала около шалаша разводить огонь. Внезапно услышав чьи-то шаги, она подняла голову: к ней приближались два человека. Она хотела окликнуть их, но не успела и рта раскрыть, как глаза ей ослепил луч карманного фонаря. Она отвела глаза и когда снова посмотрела на пришельцев, то увидела двух «желтых собак». Тот, что держал фонарь, был Чжао Лю.

Испуганная Мин-эр бросилась в землянку, успев только крикнуть:

— Да-бао! Да-бао! Быстрее иди сюда!

А Чжао Лю уже юркнул за ней в землянку, оставив второго у входа.

Услышав крик Мин-эр, Да-бао отложил в сторону плоды земляной груши, вскочил и, бросив на ходу: «Сяо-ма! Ты подожди здесь, а я посмотрю, что там!» — побежал в шалаш.

Когда он подбежал к шалашу и заглянул внутрь, сердце у него оборвалось: совершенно пьяный Чжао Лю обнимал Мин-эр. Девушка кричала и отчаянно сопротивлялась, царапая ему лицо. Тянь-и схватил Чжао Лю за ногу, но тот оттолкнул его. Да-бао рванулся было внутрь, но второй полицейский направил ему в грудь пистолет:

— Проваливай отсюда, а то пристрелю! — но Да-бао лез вперед.

— Недоноски! У вас дома, наверно, сестер нет?!

Полицейский уже готов был выстрелить, когда вдруг появился Сяо-ма, который не мог усидеть в стороне, услышав громкие крики Мин-эр. Он схватил стоявшее у входа коромысло и влетел в шалаш. Да-бао, воспользовавшись моментом, выхватил у полицейского пистолет и накинулся на врага.

Между тем Мин-эр успела вытащить у пьяного Чжао Лю из кобуры пистолет и начала им отбиваться. Сяо-ма, влетев в шалаш, со всего размаха ударил Чжао Лю по голове. Тот вскрикнул и замертво упал на землю. В это время снаружи раздались три выстрела. Чжао Лю попытался подняться. Тогда Сяо-ма начал бить его коромыслом по голове до тех пор, пока тот не испустил дух. Испуганная Мин-эр забилась в угол и вся дрожала.

— Быстрее иди на помощь Да-бао! — крикнул ей Сяо-ма.

Да-бао почувствовал, что он ранен. Стиснув зубы, он продолжал бороться с полицейским. Да-бао был сильнее своего противника и вскоре свалил его на землю. На шум подбежали соседи, с остервенением набросились на полицейского и вскоре прикончили его.

Сяо-ма шальной пулей был ранен в руку. Мин-эр нашла кусок какой-то тряпки и крепко перевязала рану. Хотя кость и не была задета, но рана очень болела. Перевязали и рану Да-бао.

Мин-эр дрожала от страха. Тянь-и также был очень испуган. Около трупов шумела гневная толпа крестьян:

— Надо быстрее куда-то убрать их! А то узнают, и тогда хлопот не оберешься!

— Бросить в воду на съедение рыбам!

— Нельзя! — возразил Да-бао. — Они всплывут, и тогда нам несдобровать!

— Давайте зароем их в землю! — предложил Сяо-ма.

Трупы положили в большие корзины и зарыли в глубокую яму.

Не находя себе места от тревоги, Сяо-ма и Да-бао вернулись в свою землянку. Они всюду затерли пятна крови, сняли залитую кровью одежду и тщательно вымылись. Оба с тревогой ждали дальнейшего развития событий.

Только сегодня Сяо-ма удалось частично удовлетворить свое чувство мести. В душе он и радовался, и было немного жутко — в первый раз он убил человека.

«Сяо-ма, чего ты боишься? — подумал он наконец. — Они ведь погубили всех твоих родных. Теперь будь что будет!»

Вскоре почти все в урочище знали, что на северном берегу его убили двух «желтых собак».

— Хорошо сделали! — одобрительно говорили крестьяне. — Всех бы их перебить, тогда дышать легче станет!

С того часа тревога не покидала крестьян — они боялись расплаты.

Вернувшийся накануне вечером в город Ван Хао-шань был вне себя от ярости.

— Нищие разбойники! — кричал он на следующий день. — У них там готовится восстание! Это они прислали ко мне тогда людей из Восьмой армии, которые забрали у меня сына. Только потому, что нам запрещено связываться с Восьмой армией, и потому, что у них был мой сын, я отпустил тогда этих разбойников! А теперь уже они осмеливаются и на меня поднять руку!

— Господин, я думаю, что тот случай с Восьмой армией был подстроен кем-то из Люцзябао, — подлил масла в огонь Ван Сань. — Иначе откуда бы в Восьмой армии знали, что крестьяне передали вам выкуп за заложников? Сами подумайте!

— Разве можно перенести такой позор? Всех их надо уничтожить за это!

Рассвирепевший баочжан вскочил с места, схватил свой стек и помчался в полицию к Душегубу.

Душегуб только вчера вернулся из очередной карательной экспедиции против Восьмой армии. Повел он с собой около шестисот человек, а вернулся обратно с жалкими остатками. Сам он еле спасся и сейчас злой, как черт, сидел в своем кабинете и ждал, когда ординарец найдет Чжао Лю, чтобы обсудить с ним план нового налета на западные деревни.

— Адъютант Чжао Лю напился пьяным и с одним полицейским ушел в урочище Гучэнва! — доложил, наконец, ординарец.

— Немедленно найти его и прислать ко мне! — крикнул рассвирепевший Душегуб.

— К вам хочет пройти по секретному делу баочжан Ван! — доложил ординарец.

— Пусть войдет!

Ординарец проводил баочжана в кабинет. Ван Хао-шань отвесил Душегубу поклон и сел в кресло.

— Что там у тебя? — с кислым выражением лица спросил, тяжело вздохнув, Душегуб.

— И подумать страшно! — с негодованием сказал Ван Хао-шань и сокрушенно развел руками. — Эти голодранцы в Гучэнва собираются поднять восстание! В земле всюду нарыли ям. Я пошел поговорить с ними, а они меня обругали! Я им говорю: «Это вы такие храбрые потому, что земля моя. А землю начальника Лю вы бы ни за что не тронули!» И что бы ты думал, они мне ответили? «Мы ее тоже давно взрыли! Этот Лю У настоящая сволочь! Если бы он появился, то мы его вместе с тобой живьем в землю закопали!» Ты скажи, раз уж они и тебя смеют так ругать, то не готовятся ли они к восстанию? А?

— Восьмая армия! Восьмая армия! — свирепо закричал Душегуб. — Да мы их всех до одного уничтожим!

— Адъютанта Чжао нигде не нашли! — снова доложил вошедший ординарец. — Как сообщают наши тайные агенты из урочища Гучэнва, там только что убили двух полицейских из нашего отряда. Но кого — установить еще не удалось!

Душегуб оторопел от этого сообщения — в такое время лишиться Чжао Лю, его правой руки, его «начальника штаба»!

— Какой удар! — закричал он. — Все проваливается!

Он надел форму и решил идти просить командира японского батальона провести совместно карательную экспедицию в урочище.

Ван Хао-шань вынул пятьсот юаней и отдал их Душегубу.

— Начальник Лю! Как говорится: «Не сделаешь раз, а не отдохнешь из-за этого дважды»! Их всех надо истребить под корень! Не оставить ни людей, ни животных! Только тогда я успокоюсь!

— Почтенный брат! — усмехнулся Душегуб. — Я ведь не глупее тебя и хорошо знаю, как надо с ними поступить!

В урочище Гучэнва все еще спали глубоким сном, когда японские солдаты и полицейские окружили землянки.

Японский офицер и Душегуб отдали приказ:

— Урочище Гучэнва — бандитский район и рассадник эпидемии! Все здесь, включая людей, выжечь дотла!

Когда люди проснулись от шума, их шалаши и землянки уже были обложены сучьями и политы керосином. И вот со всех концов солдаты подожгли поселок. Огромное пламя озарило окрестность. Обезумевшие люди заметались в поисках выхода.

Но выход был только один — прорваться сквозь кольцо огня.

— Прорвемся! — закричал Сяо-ма, и его призыв подхватили остальные.

— Прорвемся! Лучше умрем под пулями, чем гореть живьем! — кричал Сяо-ма.

Он был страшен в своем гневе. Впереди пошли старики, в середине с детьми на руках — молодежь, а сзади — женщины. Сяо-ма нес на плечах дядю, Да-бао поддерживал Мин-эр. Подобно огромной волне, толпа двинулась на солдат.

Увидев, что толпа крестьян идет прямо на них, солдаты подняли винтовки.

— Огонь! Огонь! — закричал, размахивая тесаком, Душегуб. — Пулеметы — огонь!

И вот по толпе безоружных, спасающих свою жизнь людей застрочили пулеметы. Люди один за другим падали на землю. Звуки выстрелов, крики, стоны — все смешалось. А люди, подобно волне, шли и шли вперед…

Сяо-ма с дядей на плечах шел прямо на пулемет. Вокруг падали люди. Пуля пробила ему левую руку, по ней текла кровь, и острая боль отдавалась в сердце. Волосы и брови Сяо-ма обгорели. Лицо от огня покрылось ожогами и волдырями, одежда на нем сгорела. Опорки он потерял, и теперь черными, почти обуглившимися ногами ступал по раскаленной земле. Но он не издал ни стона. Крепко стиснув зубы, он с дядей на плечах бежал сквозь огонь. Изредка он оборачивался и смотрел на идущего сзади обгорелого и окровавленного Да-бао. Он искал глазами Мин-эр, но ее тело уже лежало в луже крови.

Прорваться удалось только десятку человек. Это все были молодые ребята. А остальные погибли или в море огня, или от пуль и штыков солдат. Сяо-ма смотрел на бушующее море огня над урочищем Гучэнва и с гневом и болью думал: «Сколько там сгорело людей! Сколько погибло от пуль и штыков солдат! Сколько людей потеряло своих родных, лишилось семьи! Такое не забудется никогда!» — и он низко поклонился в сторону пепелища.

Собрав последние силы, снова взвалив на плечи полумертвого дядю, он пошел прочь от обагренного кровью урочища.

7. Из тысяч потоков образуется море

Сяо-ма и Да-бао по очереди несли Тянь-и. Они, не разбирая дороги, уходили все дальше и дальше.

На рассвете они оказались на кладбище в совершенно незнакомой им местности. Сяо-ма падал от усталости. Соленый пот разъедал его раны, и все тело нестерпимо болело. Он положил дядю на траву, а сам бессильно опустился на могильную плиту и закрыл глаза.

— Передохнем немного и двинемся дальше, — сказал Сяо-ма. — А то как бы снова не попасть в лапы к этим дьяволам.

Да-бао вытянулся рядом с Сяо-ма, с его лица стекали ручьи пота, тяжелое дыхание со свистом вырывалось из груди. Тянь-и без сознания лежал на траве, ничего не понимая. Да-бао сделал два глубоких вздоха, с трудом поднялся и перевязал раны Сяо-ма и Тянь-и.

Сяо-ма также попытался подняться, но тут же беспомощно упал на землю. Когда они прорывались сквозь кольцо солдат, пуля пробила ему икру ноги, и сейчас нога горела.

Он лежал, стиснув зубы.

Да-бао с болью смотрел на друга, но, к сожалению, не мог ничем ему помочь.

— Я не помру, ты не бойся, — успокоил его Сяо-ма. — Ты сходи разузнай, что это за место, да принеси глоток воды горло смочить. Внутри у меня горит…

Светало. Беглецов, кроме ран и ожогов, мучил сильный голод. Да-бао, опираясь на палку, ушел на разведку. Он прошел около пол-ли и увидел старика, ковырявшегося на гаоляновом поле.

— Папаша, — с поклоном обратился к нему Да-бао. — Как называется эта местность?

Старик рукавом вытер пот со лба, распрямил спину и медленно поднял голову.

— Ай-й-я! — испуганно вскрикнул он и отступил на шаг назад.

— Отец, ты не бойся меня! Мы беженцы, японцы и полицейские сожгли наш поселок, и мы бежали. Всю ночь шли в темноте и теперь не знаем, куда мы попали.

— Как сильно ты обгорел! Наша деревня называется Люсиньчжуан.

— Люсиньчжуан? — переспросил Да-бао и вспомнил, что здесь у него должны быть родственники. — А отсюда далеко да уездного центра Цзинхая?

Старик стоял, опираясь на мотыгу.

— Да ли, так, двадцать пять! — махнул он рукой на северо-восток.

Да-бао вернулся и рассказал обо всем, что он узнал, и в конце добавил:

— …Тетка моя по матери живет в Люсиньчжуане, но только после прихода японцев мы с ней ни разу не встречались. Вот только не знаю, тот ли это Люсиньчжуан?

— Иди и разузнай получше, — посоветовал ему Сяо-ма. — Если твоя тетка действительно живет в этой деревне, то, значит, мы почти спасены!

Да-бао искренне надеялся, что все будет именно так. Опираясь на палку, он отправился в деревню. Для этого нужно было пройти через рощу. Подойдя ближе, он поразился: на улицах кудахтали куры, бегали собаки, играли ребятишки, около южной стены женщины весело шили туфли. После первых же вопросов Да-бао понял, что ему волноваться не стоит: все здесь знали его двоюродного брата Сяо-ху. Обрадованный, он шел мимо разрушенной кумирни, когда навстречу ему попался двадцатилетний загорелый парень в темно-синих брюках из грубого полотна, ведущий на поводу быка.

Это был Сяо-ху.

— Сяо-ху! — радостно крикнул Да-бао.

Тот поднял голову и удивленно посмотрел на странного, оборванного человека с сильно обгоревшим лицом. Он никак не мог узнать пришельца.

А Да-бао подскочил к нему, схватил за руку и сказал:

— Да я же твой двоюродный брат Ли Да-бао из деревни Люцзябао!

— Ай-й-я! — воскликнул удивленный Сяо-ху. — Что с тобой стряслось, брат?

— И не говори лучше! — тихо ответил Да-бао.

— Ладно, дома расскажешь. А сейчас садись на быка.

— Со мной еще два человека.

— Где они?

— На кладбище за деревней.

— Я сейчас отвезу тебя домой, а потом схожу за ними.

Сяо-ху отвез брата домой и попросил односельчан помочь перенести Сяо-ма и Тянь-и. Затем он принялся кипятить воду и готовить пищу. Чувствовалось, что он очень рад появлению брата.

Сяо-ху еще не был женат. Его мать, тетка Да-бао, уже умерла.

Подкрепившись, Да-бао рассказал брату о своих злоключениях.

— За эти годы многие у нас в деревне умерли, — закончил он, — многие были ранены, а сколько погибло от рук Душегуба, так и не перечесть! Нам вот троим только удалось спастись!

— Везде одно и то же! — сказал Сяо-ху. — После прихода японцев в каждой семье кто-нибудь да погиб, везде несчастья. Мои отец и мать также погибли от рук карателей. Остался из семьи один я.

Так они изливали друг другу души, рассказывали о своих бедствиях и сами же успокаивали друг друга.

— Вам никуда дальше идти не надо! — предложил Сяо-ху. — Живите здесь. К нам часто наведываются гости из Восьмой армии, и японцы сюда не суются!

— Говоря по совести, сейчас у каждого своих хлопот хватает! — сказал Сяо-ма. — Мы и так уже доставили тебе беспокойство, но нам сейчас негде голову преклонить. Я только боюсь, что если мы останемся здесь, то ты неприятностей можешь себе нажить!

— Ладно, мои неприятности — дело десятое! Мы ведь свои люди! — возразил Сяо-ху.

Деревня Люсиньчжуан входила в территорию новых Освобожденных районов, и сюда частенько наведывались кадровые работники Восьмой армии. Сяо-ху был тесно связан с ними, он посылал донесения, выполнял задания по охране, созывал крестьян на собрания. Поэтому офицеры и солдаты Восьмой армии, приезжая в деревню, прежде всего шли к Сяо-ху.

Сяо-ма с дядей и Да-бао прожили в его доме две недели. При помощи Сяо-ху друзья подлечили раны и могли уже ходить с палочкой.

Однажды поздно вечером в деревню приехали представители Восьмой армии и созвали собрание. Пошли туда и Да-бао с Сяо-ма. Все крестьяне собрались на площади перед кумирней, за исключением отряда самообороны, который нес охрану деревни. На площади поставили стол с чайником и несколькими темными чашками. И вот при свете луны один из приехавших вышел вперед, Сяо-ма его лицо показалось очень знакомым, но ему сначала трудно было вспомнить, где он видел этого человека. А тот снял соломенную шляпу, поклонился собравшимся и тепло сказал:

— Отцы и братья, матери и сестры…

После первых же слов Сяо-ма узнал его по голосу: это был Лао Хэй! Сердце Сяо-ма кричало от радости, весь обратившись во внимание, он слушал речь Лао Хэя.

— Гитлер разбит советскими войсками и вот-вот потерпит окончательное поражение! — говорил Лао Хэй. — В последнем наступлении уничтожено более трехсот тысяч гитлеровских вояк, советские войска на подступах к Берлину!..

Наши части также одержали крупную победу. Мы освободили Гаоян, Жэньцю, Вэньань, Дачэн и другие города в провинции Хэбэй. Уезд Цзинхай уже почти полностью окружен нашими войсками!..

Земляки, мы должны накопить силы и освободить Цзинхай! Надо создать народное ополчение, отряды носильщиков, транспортные отряды. Ваши сестры должны организоваться в санитарные отряды…

Площадь ответила ему громовыми аплодисментами и громкими радостными криками.

Сяо-ма не все понял из услышанного, но догадался, что японцам приходит конец. На душе у него стало необычайно радостно.

После собрания оратор вместе с Сяо-ху отправился к нему домой. Сяо-ма, опираясь на руку Да-бао, быстро ковылял сзади. Он забыл о своих ранах, и только обильный пот говорил о его слабости. В доме он крепко обнял Лао Хэя, словно это был его воскресший отец.

Слезы застилали глаза Сяо-ма, и от волнения он не мог произнести ни слова.

Лао Хэй смотрел на этого большеглазого парня и никак не мог вспомнить, кто это.

— Дядюшка Хэй… — проговорил, наконец, дрожащим голосом Сяо-ма, но тот только удивленно смотрел на юношу.

— Я Сяо-ма, дядюшка Хэй, помните? Когда вы сидели в тюрьме «Сиисо»…

— Ай-й-я! Сяо-ма! — громко вскрикнул Хэй и крепко обнял его. — Ай-й-я, мой маленький приятель, да как же ты вырос! А где отец и сестренка?

Сяо-ма молчал…

Немного успокоившись, он, наконец, проговорил:

— Папа умер вскоре после того, как его выпустили из «Сиисо», а сестренку продали…

Взволнованный Лао Хэй молча слушал Сяо-ма и вспоминал давно прошедшие дни. Из его глаз медленно скатились две крупные слезинки.

Удивленный Сяо-ху ничего не мог понять.

— О! Товарищ секретарь райкома, откуда вы знаете друг друга? — не удержался он от вопроса.

Лао Хэй крепко сжал руку Сяо-ма и медленно ответил:

— Это история восьмилетней давности… А тебя с ним какие отношения связывают?

— Сяо-ма вместе с моим двоюродным братом бежал из урочища Гучэнва, — ответил Сяо-ху.

— А ведь японцы и предатели сожгли урочище дотла! Как вам удалось выбраться оттуда?

Сяо-ма рассказал все, что с ним случилось за последние годы.

— Хорошо, молодец! — похлопал его по плечу Лао Хэй. — Ты за эти восемь лет стал настоящим мужчиной!

— А сколько я думал о вас, дядюшка Хэй! Я даже во сне вас видел! Вы когда вступили в Восьмую армию?

— Седьмого июля 1935 года японцы разбомбили тюрьму, я бежал и пробрался в Освобожденные районы. — Неожиданно Лао Хэй что-то вспомнил и спросил Сяо-ма:

— А у тебя есть названый брат Сяо-ло?

— Есть! А вы его знаете?

— Я встретил его вскоре после того, как попал в Освобожденные районы. В разговоре мы случайно коснулись истории твоей семьи, и тогда он рассказал мне, что убил сына Лю У, бежал из Тяньцзиня и вступил в Восьмую армию.

— Где он сейчас? — нетерпеливо спросил Сяо-ма.

— Он теперь стал командиром роты, но я не могу тебе сказать пока, где он. Но скоро ты сможешь с ним увидеться.

— Дядюшка Хэй, я хочу вступить в Восьмую армию! — выпалил обрадованный Сяо-ма.

— Это можно, — ответил Хэй. — Это я приветствую! Кто остался у вас в семье еще, кроме тебя?

— Дядя. Но он парализован и не может двигаться.

— Это не страшно, местные власти возьмут его на свое попечение. — И, сочувственно глядя на юношу, он добавил: — Через сколько трудностей тебе пришлось пройти!..

— Вы ухо́дите, так и меня берите с собой! Можно? — решительно сказал подошедший к ним Да-бао и взял обоих за руки.

— Это Да-бао, — представил его Сяо-ма. — Он вместе со мной бежал из Гучэнва.

— Можно! — после минутного раздумья, с легкой улыбкой ответил Лао Хэй.

А перед затуманенными взорами Сяо-ма и Да-бао медленно проплывали тяжелые картины недавнего прошлого…

Уже пропели третьи петухи, темный покров ночи медленно отступал. И первые золотые лучи восходящего на востоке солнца осветили фигуры Лао Хэя, Сяо-ма и Да-бао, которые отныне вместе, плечом к плечу, широким шагом будут идти по светлой и широкой дороге революции…

Пекин

Июль 1956 года