Я понял, что на свете есть источник серого света, который и есть тут главная сила: тот, который, как по карточкам, обеспечивает всех дыханием. Сделаешь врезку в эту трубу, так и уставать не будешь.
Серый такой свет был вокруг, чуть почерканный мелким снегом.
Я ходил по улице, смотрел на дома, думая, что сколько их осталось неучтенных, не описанных. Но этим заниматься уже не хотелось. Может, это было летнее занятие. Башилов, кстати, что ли обиделся за что-то — в гости не заходил, но засунул однажды в почтовый ящик пригласительный на выставку: "София и Молчалины". Тут уж и я обиделся: на то, что он не удосужился подняться: я был дома, потому что обнаружил приглашение, когда спускался. И не пошел. Впрочем, и день перепутал — потому что от обиды неточно запомнил число.
Вокруг был снег, голые стволы, тонкие. Бетонная стена, которую летом и не увидишь. Не улица, а просто место смерти, куда все уходят, — такой сейчас была улица. Все было разрознено в этом предзимье, хотело упаковаться в историю что ли. Это ж как всегда — когда она складывается, то всасывает в себя даже то, что вполне бы могло остаться отдельно.
Я ходил всюду и нигде не находил ее. Может быть, она уже и не жила здесь. Я не хотел становиться террористом, ни интеллектуальным, ни чувственным, никаким. Хотелось бы стать серым клоуном. Бывают же рыжие и белые, вот и серый— чтобы непонятно, что клоун. Как серый кардинал, только веселый.