Голем, русская версия

Ночные сплетни

Однажды у меня она рассказала, как у них было.

— Он умный. Но у него, например, какое-то обостренное отношение к сексу. У меня, скажем, это достаточно функция. Я могу переспать с кем-то, могла в юности, совершенно безотносительно человека, после вечеринки. Потом это прошло, что ли возрастная гиперсексуальность была. Да как в том возрасте человека ощущаешь… Вещи на свете сложней, чем сверстники и чем ты сама. Так что уж над этим серьезно раздумывать— то есть над телом, — это уж как-то не по чину, для тела в смысле. Ну захотелось, трахнула кого-то. Обычно, собственно, неудачно. Наверное, потому и неудачно. Но когда подход изменился, тоже ничего удачного не было.

Поговорили мы как-то раз, — она хмыкнула, — насколько оба можем быть разговорчивыми. Говорю, у тебя же опыт большой, что-то у нас не получилось, в самом начале. Чего ж ты поправить не можешь… Свинский заход, но обиделась я тогда отчего-то ужасно. А он говорит, нет, не очень большой. Странно, не может у него быть мало опыта — со мной же он знает что делать, что с того, что в этот раз сорвалось. Говорит, что нет, вовсе нет. Да что ты, говорю, не обольщал что ли никого просто так или баба гладкая дать хочет, почему бы и нет? Говорит, такое на него не действует. Тело, то есть, не действует само по себе. Должна быть другая штука, и у кого она есть — с теми все само получается, а потом — из-за той же физиологии обычно и распадается. Правда, кстати. Со мной же именно так и получилось. Я ему что ли как тело стала не такой.

— О господи, — вздохнул я, — маги, големы.

— Да, големовское какое-то поведение. Все, что физиология, он едва выносит. Ему надо, чтобы что-то другое забивало физиологию. Могу себе представить, как он ощущает все эти — на улице поглядеть — семейные прогулки, это ему каюк. Или семья, которая закупается в каком-нибудь супермаркете — тележка, а в ней полный набор продуктов, необходимых на неделю для функционирования.

— Так ведь ты же ему подходила.

— Да. Но дальше?

— Так бы и жили.

— Нет, ты не понимаешь. Это же состояние не постоянное, ну вот стрелочка туда-сюда ходит — слева физиология, справа — это вот что-то другое, непонятно что. Она же не стоит на одном месте.

— Это он тебя просвещал?

— Нет, сама поняла. Он бы вряд ли. Я с ним совпала на время, словом. Может быть, от того же голода физиологического. Мне что-то похожее свойственно, но только когда этот голод, неврастения. А голод утолился, я стала физиологичнее, все регулярно, истерика в теле не скапливается, мне уже длинные отношения нужны. Но я же не знаю, как мне жить так, чтобы соответствовать его восприятию. Может, в самом деле мистиком надо было сделаться. А я не умею и не хочу. И этому же надо учиться, а я не понимаю как. Я ему говорю — ну научи, а он говорит — тут нельзя учить, потому что тут у всех по-своему, можно только самому себе что-то придумать, а иначе навредить можно. Ну так и навредил бы, чего ж не рискнуть…

— А сам он как?

— Ему и не надо. У него такой заскок, что он там где-то и находится. А я не могу так, я же поняла, что если там с кем-то — на его территории — связан, то это иначе, постоянно. Не в смысле до смерти, а постоянно. Не так, что вышел из комнаты и все. Меня на такое не хватит. То есть вот он думает, что все постоянно, а вышел он из комнаты, и я уже не знаю, вернется ли.

— А, — сказал я, — татуировка.

— То есть?

— Ну, когда ты пришла, сказала, что со мной татуировка не участвует.

— Да, примерно… то есть это не про то, что тебя все это вот только так касается. Это не так или уже не так. Про то, в каком я состоянии была.

— Но тогда в тебе все осталось, просто затаилось теперь. И ты будешь это искать. На татуировку поглядывать, — усмехнулся я.

Я учился сейчас — не у нее, у этой истории — тому, как возникает близость, как после каких-то слов, возможных после других слов, после вот этого взаимного расположения тел какая-то очередная пленка прокалывается, рвется, исчезает. И ты, вы друг друга уже допускаете и сюда, и туда, и можно говорить и об этом, и о том. Так всегда бывало, но с ней — очень резко. А почему так? Что такого особенного произошло?

— Да все ведь проходит, — пожала она плечами. — Пройдет и это. Ну вот была и такая история. Хотелось мне в юности зачем-то кого-то трахнуть, ну и трахала. Захотелось чего-то такого — и этот голод прошел. Не прошел бы — как бы я об этом смогла говорить?

Да это она меня что ли успокаивала, хотя и не нужно мне это было. Или себя уговаривала. Не надо об этом думать, а то еще захочется узнать, с кем ей было лучше, а там до кучи можно спросить уже и о том, чем я не устраивал ее раньше. Чума…

Она встала и пошла на кухню — воды что ли попить. Шла, шлепая босыми ногами. Вот, это и было мое счастье: слышать, как она шлепает куда-то босыми ногами, потому что мои тапочки не нашарила. Сейчас оно такое. Жизнь удалась и можно быть свободным на все ее остальное время. Что-то совпало. Странно как-то совпало.

Все это была ее история, не моя.