Голодомор

ГЛАВА 12.

Закончив чтение, товарищ представитель поднял голову и медленно обвёл взглядом сидящих и стоящих перед ним людей. Затем он отпил из стакана воды и снова утёр платком пот со лба.

Мы всё ещё боялись пошевелиться и смотрели на него во все глаза.

– Кое-что из сказанного требует пояснений, – произнёс он, глядя на свои бумаги. – Вот что я вам ещё хочу сказать.

И запинаясь, сбивчиво, часто поправляясь, он говорил, что ни партия, ни отдельные партийные представители не несут ответственности за насильственные методы коллективизации и развязанный террор, который охватил деревни и сёла по всей Украине.

Ни в коем случае Коммунистическая партия не может быть обвинена в этих преступлениях, потому что она никогда не поощряла применения насилия.

Это утверждение прозвучало саркастически, как плохая шутка. Однако мы восприняли его спокойно. Он продолжал: "Настоящими виновниками, извратившими партийную линию и заставившими вас страдать, были евреи. Да, это делали евреи, а не наша любимая Коммунистическая партия".

Это стало только вступлением. После небольшого замешательства он перешёл к объяснению того, что евреи, поколение за поколением, жили с уверенностью, что украинцы – антисемиты, и именно евреи ответственны за все унижения и лишения украинцев. Антисемитизма евреи никогда не забывали и не прощали. Они знали, как отомстить.

Это хорошо известный факт, продолжал он, что евреи, используя

Коммунистическую партию в качестве отправной точки для удовлетворения своих амбиций, проникли во все звенья центральных и местных органов власти, особенно – в органы безопасности и судопроизводства. Наше районное отделение ГПУ, отметил он, полностью находилось в их руках. Евреи использовали свои служебные положения для личных целей. Коммунистическая партия, приступив к политике всеобщей коллективизации, доверила местным властям и особым партийным представителям, таким как "тысячники", практически неограниченные полномочия. Евреи воспользовались ситуацией для того, чтобы отомстить украинцам. Они энергично начали отбирать хлеб у крестьян, вызвав голод в украинских селениях. Более того, евреи беззаконно объявили кулаками и "врагами народа" большинство крестьян и сослали их в лагеря и тюрьмы.

Всё, что говорил представитель, мы не могли просто проигнорировать. Подобные откровения и обвинения были совершенно неожиданными. Никогда раньше ни от одного партийного работника мы не слышали подобных антиеврейских речей. А теперь официальный представитель партийной организации открыто провозгласил, что евреи виноваты во всех ужасах, пережитых нашим селом с начала коллективизации. Что это было с его стороны? Попытка обелить

Коммунистическую партию и отвести от неё ответственность за все неправильные действия? Но ведь он сам являлся членом партии? Может быть, товарищ Цейтлин и был евреем, хотя мы этого и не знали. Но они все были такими, и они вроде как бы выполняли приказы и распоряжения

Коммунистической партии, действуя от её имени. И почему только товарищ Цейтлин является ответственным за все преступления, совершённые у нас на селе?

Но это было ещё не всё. В Советском Союзе с революции закон строго запрещал антисемитизм. Евреи оккупировали ключевые позиции в партийных и государственных органах и были руководителями на всех уровнях вплоть до самого верха. Антисемитизм строго преследовался законом. Безобидное высказывание или даже анекдот против евреев влекли за собой расстрел. А теперь представитель районной партийной организации открыто пропагандирует антисемитизм. Почему? Казалось, он открыто призывает к еврейскому погрому. Действует ли он по собственной инициативе или от имени партии? Представитель, разве только что не сказал: "Бей жидов, спасай Россию".

Но со своей тактикой представитель партии не имел успеха в нашем селе. Мы все уже такого натерпелись и боялись, что он провокатор.

Позже мы узнали, что он ездил по району и выступал с этой речью во всех деревнях и сёлах. Но куда бы он ни приезжал, народ молчал, боясь провокаций.

Товарищ представитель закончил своё выступление, собрал бумаги и поспешил к выходу, даже не поднимая глаз. Больше мы его никогда не видели. Член сельсовета занял его место на трибуне.

То, что случилось дальше, стало непроизвольным бунтом.

– Мы сыты тобой по горло! С нас довольно! – прокричал кто-то, как только член сельсовета попытался что-то сказать.

– Долой! – подхватил ещё кто-то сердитым голосом. – Мы тебя достаточно наслушались!

Члену сельсовета не терпелось говорить, и он перешёл на крик, размахивая руками, но шум в зале не прекращался. Тогда он схватил графин с водой и начал стучать по нему своим карандашом, но его голос и звон стекла утонули в злых выкриках и ругательствах возбуждённой толпы.

Вдруг к сцене подбежал молодой мужчина. Испуганный и беспомощный член сельсовета, загораживаясь руками, быстро отскочил к краю сцены и исчез в дверях.

– Вы все слышали, что сказал товарищ представитель, – прокричал молодой человек. – Нас всех обманули.

Так давайте же вернём наших лошадей и коров из вонючего колхоза пока не поздно!

– Даёшь! – откликнулась толпа.

– Прямо сейчас!

Молодой человек спрыгнул со сцены и побежал к выходу. Поддаваясь стадному чувству, все бросились за ним. Окна разбили, и дети стали выпрыгивать через них на улицу. Другие кинулись наружу через маленькую боковую дверь со сцены.

Оказавшись на улице, все наперегонки ринулись к намеченной цели.

– Быстрее! – поторапливал один из крестьян свою жену. – Быстрее! А то кто-нибудь уведёт нашу корову!

И они пустились бежать.

– А как же мы отыщем в темноте нашу телегу? – сокрушалась одна женщина.

Другие были озабочены теми же проблемами.

– Сейчас так темно! Как мы различим наших лошадь и корову?

– Бежим! – раздался мужской голос.

– Поторапливайся!

И все побежали изо всех сил, увязывая в глубоком снегу и сокращая свой путь через сады к главной дороге.

Когда мне с мамой удалось выбраться наружу, я увидел несколько горящих домов в самом центре села. Пламя взвивалось к небу, отбрасывая красный оттенок на снег. Кто-то прокричал, что горит наша

Сотня. Я оглянулся: из здания, которое мы покинули несколько минут назад, вырывались языки пламени.

Стоял невообразимый переполох. Отовсюду раздавались сердитые голоса. Мужчины и женщины громко ругались. Здесь и там слышались крики и мольбы о помощи. Некоторые женщины плакали, некоторых охватила истерика. Даже собаки, растревоженные общим гамом, заходились в лае. Время от времени во всеобщей суматохе звучали выстрелы. Но кто стрелял, неизвестно.

Я следовал за мамой. Ей было трудно бежать. Она часто падала в глубокий снег. Но всё равно поднималась и снова начинала бежать. Она очень торопилась. Ей не терпелось найти нашу корову, нашу лошадь и телегу до того, как кто-нибудь присвоит их.

По мере приближения к центру села на встречу стали попадаться первые бунтовщики, возвращавшиеся со своей добычей: собственными коровами и лошадьми. Но не все были веселы. Те, кто не смог найти своей собственности, даже плакали. Некоторые из них нашли лошадь, но не могли обнаружить корову или наоборот. Другие забрали лошадиную сбрую, но не нашли своей телеги. Двое стариков, нашедших только свою телегу, пытались толкать её, но она оказалась слишком тяжёлой для них. Они остановились посреди дороги, надеясь на чью-нибудь помощь.

Старуха горько рыдала, жалуясь всякому, кто мог её слышать, что они не нашли своих корову и лошадь. Но большинство возвращавшихся со своим имуществом, торопливо проходили мимо и спешили домой, словно боясь опять лишиться этого.

Наконец, и мы добрались до колхозной фермы. Прежде всего, мы направились к коровнику, потому что знали, где надо искать нашу корову. Прошёл почти месяц с того дня, когда нас насильно заставили вступить в колхоз, но мы каждый день приходили навестить нашу корову. Мама часто собирали остатки еды и, тайком пробравшись в коровник, кормила корову. И каждый раз она плакала. Ведь коровье молоко было основным продуктом, который позволили нам не умереть с голоду в последние годы. Без него мы бы не выжили.

К счастью, мы нашли нашу корову на месте. Я оставил маму сторожить её, а сам отправился в конюшню. Но здесь мне не повезло: нашей лошади я не нашёл. Затем я побежал во двор, где, как я знал, находилась наша телега, но её тоже не оказалось. У меня не было времени на поиски, и я побежал обратно. Мы торопились домой, довольные, что нам удалось вернуть хотя бы корову, но удручённые потерей лошади и телеги.

На следующее утро нас разбудила пальба, раздававшаяся где-то в селе. Казалось, что происходит настоящий бой. Время от времени даже громыхали пушки, как это было несколько недель назад, когда орудия были установлены на полях к северу от села, и снаряды пролетали у нас над головами, падая в реку.

Но даже стрельба не могла остановить нас с братом, и мы опять побежали к колхозной фермы на поиски наших лошади и телеги. Выйдя из дома и огибая главную дорогу, мы вскоре достигли церковных развалин.

Дольше идти было нельзя. Прямо за развалинами на площади стояло несколько военных грузовиков. Мы могли видеть часовых у сельской лавки и почты и слышать выстрелы, доносящиеся с окраин села. Ещё мы заметили тела, лежавшие на обагрённом кровью снегу.

Не понятно, что произошло в центре села ночью, но нам стало страшно, и мы уже не отважились продолжить свой путь. Мы решили скорее повернуть обратно.

Вернувшись домой, нам ничего не оставалось делать, как ждать развязки событий. Мы все, жители села, оказались в очень трудной и опасной ситуации. Ведь мы только что разгромили колхозную ферму, некоторые строения остались разрушенными, а большая часть скота и имущества была обратно забрана крестьянами. Этим мятежом мы продемонстрировали своё нежелание быть членами коллективного хозяйства, но у нас не было уверенности, что мы одержали победу.

По-прежнему оставалось неясным, действительно ли представитель партии на вчерашнем собрании сказал правду. Может быть, он хотел сбить нас с толку? Зачем? Ведь должна же быть причина, по которой он с нами говорил.

Нас сильно мучил ещё один вопрос: являемся ли мы ещё колхозниками после всего случившегося. Ведь формально никто требовал своего выхода из колхоза. В таком случае, что с нами будет? Оставят ли нас коммунисты в покое?

Пока мы все с тревогой ожидали новых событий, поползли первые слухи. Утром после мятежа расстреляли более двадцати крестьян. Их захватили на колхозной ферме, когда они пытались вернуть своё имущество.

Другой печальной новостью стал арест двадцати человек. Среди них оказался молодой человек, который фактически начал мятеж в нашей

Сотне. В тот же день жёны, дети и другие члены семей убитых и арестованных были изгнаны из своих домов и насильно увезены из села.

Их погрузили на военные грузовики и отправили на железнодорожную станцию, где их уже ждал товарный состав, и толпились партийные и государственные чиновники района.

Со дня мятежа прошла неделя, но больше никакой реакции со стороны властей не было. Нас всё больше беспокоил вопрос о членстве в колхозе. Неизвестность сводила нас с ума. Фактически это был вопрос жизни и смерти. Наступала пора весенних полевых работ. Но большинство из нас не могло приступить к ним по той простой причине, что не имели земли. При образовании колхоза земля была обобществлена и стала "социалистической собственностью", а, значит, охранялась законом. Во время мятежа крестьянам удалось вернуть часть своего скота и сельскохозяйственного инвентаря. Но как вернуть землю? Это было невозможно, ведь земля больше им не принадлежала. Они могли бы засеять земельные участки, но кто мог гарантировать, что им удастся собрать урожай. Не было даже гарантии, что им доведётся дожить до нового урожая. В середине апреля, спустя две недели со дня мятежа, нас, наконец, собрали на всеобщий митинг, проводимый в церкви. В ночь мятежа кто-то пытался восстановить церковь, и, к нашему величайшему изумлению алтарь и иконы оказались на своём обычном месте. Коммунистические лозунги и плакаты были выброшены. Но, в день собрания всё вернулось на "свои" места, и церковь опять стала клубом и пропагандистским центром. Красный цвет доминировал. На месте алтаря находился красный флаг. Везде висели плакаты "Смерть кулакам!". Вместо изображения святых опять вывесили портреты коммунистических вождей.

Когда мы с мамой пришли, клуб уже был набит народом. Никто не разговаривал. Люди выглядели осунувшимися и издёрганными, на их лицах читались усталость, недоедание и равнодушие. Каждый казался хмурым и озабоченным. И, действительно, для этого была настоящая причина. Они знали, что на предстоящем собрании будет решаться их судьба.

Вскоре показалось начальство. Многих из них мы не знали.

Большинство выглядели городскими жителями: хорошо одетые, сытые и холёные. Определённо, они являлись интеллектуалами и интеллигенцией.

Были среди прибывших и рабочие, но подавляющее большинство составляли крестьяне, как мы: измученные, одетые в заношенную одежду, с безнадёжно потухшими взорами. Когда они входили, над залом повисла тишина. На сцену взошёл член сельсовета, который проводил последнее собрание Сотни и не пострадал во время мятежа. Он объявил о предоставлении слова новому "тысячнику".

– Наш новый "тысячник", товарищ Черепин! – прокричал он.

В это время товарищ Черепин уже стоял на трибуне, медленно обводя собравшихся равнодушным взглядом.

Это был невысокий, широкоплечий мужчина, а блестевшая лысина и очки придавали ему профессорский вид. Однако, как выяснилось позднее, первое впечатление от его внешнего вида оказалось обманчивым. Последующие события показали, что это был настоящий садист, который, не испытывая угрызений совести, отбирал последний килограмм зерна или мог выкинуть ребёнка из окна в снег.

Он говорил так, как и ожидалось от официального представителя партии при обращении к сельским жителям: тихим голосом, покровительственным тоном и простым языком. Подобно всем предыдущим выступавшим, он дал оценку всем революциям в мировой истории, что нас совершенно не заботило. Он перечислил всех основателей коммунизма, описал ужасную жизнь в капиталистических странах и, наконец, провозгласил, что рай на земле может быть найден только в

Советском Союзе.

– Где ещё в мире крестьяне имеют возможность свободно собираться на такой митинг как наш? – спросил он.

И сам же поторопился ответить:

– Нигде! Только вы имеете такую привилегию, потому что живёте в

Советском Союзе!

Он вдруг замолчал, словно у него не было больше слов. Затем, понизив голос, продолжил:

– В вашем селе произошли неприятные события. Считаем ли мы, что они совершились с вашего согласия?

И после паузы, будто что-то обдумывая, он произнёс с пафосом:

– Нет! Не все из вас поддержали то, что произошло! Это дело рук врагов народа – кулаков!

Товарищ Черепин хорошо говорил по-украински, если не учитывать странного, местечкового акцента, выдававшего его национальность. Тем не менее, нам трудно было понять ход его рассуждений. Он задавал риторический вопрос, и сам же уходил от ответа. Он говорил о том, что случилось, не поясняя, а что же именно произошло. Конечно, мы все знали, что он имел в виду, но удивлялись, почему он не называл вещи своими именами.

Некоторое время спустя, его выступление приобрело более конкретные формы. Он пояснил нам, что поскольку мы поддались влиянию кулаков и сделали то, что сделали, мы потеряли право на жизнь! Ведь тому, кто выступает против коммунистов, нет места в этом мире. Но у нас ещё остаётся последний шанс стать достойными коммунистического общества, если мы вступим в колхоз. Эти слова предназначались тем, кто ещё не присоединился к колхозу. Те же, кто поднял руку на "социалистическую собственность", т.е. забрал свой скот и имущество с колхозной фермы, обязаны немедленно всё вернуть назад. Те, кто решил навсегда покинуть колхоз, должен написать письменное заявление сельсовет. Он ещё сообщил, что обобществлению подлежат только лошади и сельскохозяйственный инвентарь. Членам колхоза разрешается иметь в личном пользовании свой дом, своих коров, свиней, коз, овец и птицу.

Под конец он предупредил нас:

– Запомните раз и навсегда: поднявшего руку на Коммунистическую партию и Советское правительство ждёт только смерть!

Но собрание на этом не закончилось. За товарищем Черепиным один из агитаторов зачитал новую статью Сталина "Обращение к товарищам колхозникам", датированную 3 апрелем 1930 года.

Согласно этой статье, данное крестьянам право о выходе из колхозов не означало отказа от политики коллективизации. Это было просто изменением тактики. Статья утверждала, что, как и на войне, борьба против классовых врагов не может вестись успешно, если не закрепить уже захваченные позиции, не производить переброску сил и не обеспечивать поступления на передовую пополнения. Сталин утверждал, что "только мёртвые души покидают колхозы", что выходившие из колхозов являются противниками коммунистической идеологии. Но он добавил, что не все они враги и "мёртвые души". Этих крестьян

Коммунистическая партия не смогла ещё убедить в правильности коммунистической цели, и "их мы, несомненно, убедим завтра".

Сталин в своей статье ещё заявил, что правительство решило на два года отменить уплату налога на всех обобществленных сельскохозяйственных животных. Коровы, свиньи, козы, овцы и домашняя птица тоже освобождались от внесения налога, не зависимо от того, находились они во владении колхоза или в частной собственности колхозников. Это означало, что решившие выйти из колхоза, должны подумать дважды, прежде чем пойти на такой шаг.

Собрание закончилось около полуночи. Шёл дождь, и было холодно. По дороге домой мы решили остаться в колхозе. Другого выхода у нас не было.

Несмотря на наши ожидания и обещания, данные партийным представителем на этом собрании, никаких серьёзных изменений в нашей жизни после мятежа не последовало. Была возобновлена и усилена принудительная коллективизация, и с новым усердием и ожесточённостью продолжилось раскулачивание.

К началу 1931 года в нашем селе произошла полная коллективизация.

Но эта досрочная коллективизация не означала, что все жители села добровольно приняли систему коллективного хозяйства. Эта система навсегда оказалась нам чуждой. Половина нашего села была разрушена.

Более трети жителей подверглись физическому уничтожению или ссылкой в лагеря. Все наши продуктовые запасы конфискованы. К концу 1931 года начался голод. Единственным способом выжить стало членство в колхозе, потому что за ежедневную работу нам обещали какое-то пропитание.

И всё же борьба крестьян против коллективизации не завершилась с принудительным вступлением в колхоз. Наоборот, в последующие годы мы стали более неподатливыми. Во время сбора урожая в 1930 и 1931 годах правительство использовало созданные колхозы для того, чтобы отобрать так много зерна и другой сельскохозяйственной продукции, как ему этого хотелось. На селе говорили, что правительство присвоило более трёх четверти всего урожая 1931 года. А во многих соседних деревнях отобрали весь урожай целиком. Это было сделано просто, без всякого сопротивления. Вопрос о цене продукции даже не стоял. Ведь цены устанавливало государство, а не крестьяне.

Как и следовало ожидать в таких условиях, жители села не были заинтересованы в результатах труда в колхозе. Поэтому резко упала производительность урожая с каждого гектара. Кроме того, большая часть урожая зерновых и овощей осталась несобранной.

Незавидной оказалась и судьба обобществлённых сельскохозяйственных животных. Коммунисты, отобрав их у крестьян, не потрудились приготовить места для их содержания или заготовить достаточно кормов. Как следствие этого, из-за недостатка кормов и плохого содержания произошёл падёж скота.

Кроме того, разворовывались свиньи, овцы, козы, куры и гуси: всесильные коммунистические работники предпочитали их себе на обед.

Особенно доставалось лошадям. Коммунистическая пропаганда всеми средствами утверждала, что трактора скоро заменят лошадей. Поэтому лошади вдруг стали ненужными в колхозах, лишними, только переводящими корм. Казалось, что осенью 1930 года никто не знал, что с ними делать. Наконец, кто-то вынес решение освободить от них колхозы, перестать доставлять им корм и ухаживать за ними. Они разбрелись по полям и лесам в поисках пропитания. Болезни и отсутствие правильного ухода стали причиной гибели сотен лошадей в нашем селе. Тоже самое происходило по всей Украине. Лошадиные трупы усеяли поля и леса. Для колхозного начальства это обернулось грандиозной потерей, поскольку лошадиные силы представляли всё ещё большое подспорье в сельском хозяйстве.