Голодомор

ГЛАВА 27.

Невозможно подобрать слова, чтобы описать то, что видели мои глаза весной 1933 года. Но поскольку эти ужасные воспоминания по-прежнему преследуют меня, я обязан рассказать о страданиях и смерти, выпавших на долю моих земляков.

Вторая Мировая война стала реальностью до того, как она началась, и я в ней принимал участие. Я видел груды мёртвых и изуродованных тел, я слышал крики отчаяния и стоны умирающих. День за днём я чувствовал неутолимый голод и холод. Меня всё время преследовал страх смерти. Но спустя столько лет, всё происшедшее видится как в тумане. Среди этого тумана я вижу мерцающую вспышку света. Этот лучик света является осознанием того, что все лишения были обусловлены самой настоящей войной, что я сам и мои современники имели шанс бороться за свои жизни, хотя вероятность выжить оставалась очень маленькой. Кроме того, я понял, что, сражаясь на этой войне, мы не были всеми забыты и покинуты. Военные всегда были рядом, хорошо снабжённые продовольствием, не взирая на нехватку продуктов в стране. У нас была ещё одежда и бараки, где можно было спать. Ужасы войны бледнеют на фоне событий в нашем селе, сохранившихся в моей памяти как самый настоящий кошмар.

Те из нас, которым удалось выжить, с надеждой ожидали наступления весны 1933 года. Мы думали, что пробудившаяся растительность позволит нам просуществовать до нового урожая хлеба. Подкрепившись такой надеждой, мы оказались в состоянии дотянуть до появления первой зелёной травки. К сожалению, многие наши односельчане так никогда и не увидели наступления долгожданной весны. И большинство тех, кто пережил зиму, нашли свою смерть среди зеленеющей молодой травы, которую они так ждали.

Весна 1933 года оказалась для Украины необычайно холодной. В наших краях весенняя погода обычно устанавливается с начала апреля. Но в

1933 году снег лежал на полях да середины апреля. Постоянно задувал ледяной ветер. Часто ветер приносил тучи с дождём и снегом, и село утопало в грязи и слякоти. Затем мороз сковывал всё это в куски грязного льда.

Голод на селе дошёл до того предела, когда смерть стала желанной, как единственное избавление от мук.

Многие хаты уже долгое время стояли без признаков жизни. По мере таяния снега кругом проступали человеческие трупы: во дворах, на дорогах и полях. Эти мёртвые тела стали настоящей проблемой для оставшихся в живых. С наступлением тепла трупы начали интенсивно разлагаться. Они издавали такое зловоние, что мы ничего не могли поделать. Выжившие жители не имели сил, чтобы похоронить умерших, а посторонней помощи ждать не приходилось, поэтому тела продолжали лежать там, где их настигла смерть. Те, кому суждено было умереть в поле или лесу, стали добычей набегов диких животных. На умерших в домах набросились полчища крыс.

В третий раз селом овладела паника. Те счастливчики, которым удалось пережить ужасы зимы, впали в глубокое отчаяние. Все запасы давно иссякли. Люди, наконец, осмыслили, что еды никакой не осталось, а помощи ждать неоткуда, и что им не избежать голодной смерти.

Большинство отчаявшихся крестьян смирились с создавшимся положением. Они не выходили их своих домов, и их состояние было неописуемым. Эти люди совсем опустились и одичали, они так ослабели, что не могли сделать и шага. Они просто сидели или лежали, даже для разговора сил не осталось.

Тела многих стали представлять собой скелеты, обтянутые серо-жёлтой кожей. Лица напоминали резиновые маски, с огромными, немигающими глазами. Казалось, что шея у этих людей сморщилась и вросла в плечи. Их остекленевшие глаза предвещали приближение смерти.

Другие распухли от голода. Их лица, руки, ноги и живот напоминали поверхность резинового шара. Кожа легко лопалась и быстро развивалась инфекция.

С оттепелью потянулась вереница нищих. Те, кто ещё мог передвигаться, покинули свои жилища в поисках пропитания. Старые и молодые, в основном женщины и дети, медленно переходили от дома к дому, еле волоча свои ноги, обмотанные рваным тряпьём. Они умоляли дать им поесть, что угодно: картофелину, кусочек хлеба или початок кукурузы. Я помню, как с появлением голода, истощённые люди останавливались на пороге, часто при этом плача, и просили поделиться хоть какой-нибудь едой. Если им отказывали, то они извинялись за то, что потревожили, и тихо уходили.

Но этой весной нищие представляли собой совсем иную картину. Эти отчаявшиеся люди, сломленные жестоким временем, бесправием и голодом, уже больше не были теми скромными, уважающими себя и других крестьянами. Их страх перед голодом был таким большим, что они почти потеряли человеческий облик, превратившись в одичавших, голодных животных, занятых только поисками пищи. Они перестали различать друзей и врагов и были способны пойти на убийство из-за куска хлеба.

Их одежда давно превратилась в лохмотья, и сами они находились на грани полного истощения.

С глазами на выкате и протянутой рукой они подходили к кому-нибудь, но теперь ни о чём не молили: у них не было голоса, они только плакали. Часто их слёзы оказывались смешанными со зловонными выделениями из сочившейся кожи на воспалённом лице. Они шёпотом просили дать им крошку хлеба.

Ещё одним признаком надвигающейся смерти от голода были вши, мелкие, плоские, бескрылые насекомые-паразиты, постоянные спутники нищеты и лишений. Обессиленные люди перестали заботиться о себе, они не могли принести воды и развести огонь, чтобы помыться или постирать. Мыла не было. Уже несколько лет на селе не видели куска мыла. Но даже, если бы мыло и продавалось, мы не могли его купить.

Во-первых, у нас не осталось денег. Во-вторых, мы не имели права ничего приобрести в государственных магазинах, потому что наш колхоз не выполнил план по хлебозаготовке. В результате были грязными, немытыми и кишели вшами.

По мере охлаждения рук и ног умирающего от истощения человека, вши перемещались в более тёплые участки на лице: глазные впадины, уши, уголки рта и ноздри. Это безошибочно указывало на то, что жить такому человеку осталось совсем немного.

Участь детей – это самое душераздирающее зрелище того времени. Я никогда не смогу забыть их жалких, исхудавших или опухших от голода лиц, с размазанными по ним слезами.

Они не могли понять, почему нет хлеба, почему нет еды. События в большом, "взрослом", мире не укладывались в их детские головки.

Думая о детях того времени, я не могу не содрогаться от ужаса. Бог мне свидетель, что, когда я пишу эти строки, бумага намокла от моих слёз.

Немногие дети в нашем селе пережили страшную зиму, а те, кто остался в живых, были похожи на скелеты, настолько ослабленные, что не могли даже плакать. Головки на тонких шейках выглядели как надутые шары. Их маленькие костлявые ручки и ножки напоминали палочки. Животы распухли, жидкость бесконтрольно сочилась из половых органов. Эти детские лица преждевременно состарились и исказились.

Они смотрелись как старички: покрытые морщинами, вялые и очень, очень грустные. Страдая от голода, они находились в постоянном оцепенении. Казалось, что сама природа по-особенному реагировала на страдания детей, которые им приходилось терпеть. У некоторых начали расти волосы на лице, в основном, на лбу и висках. Я видел нескольких таких детей, и они выглядели так непривычно, что казались пришельцами с других планет. Такие встречи оставляли во мне чувство безграничной жалости и беспомощности перед ними.

Часто голод косил целые семьи. Взрослые члены семей обычно умирали быстро, оставляя детей одних в холодном доме, полураздетыми и голодными, предоставленных собственной судьбе. Можно только предположить, что стало с такими беспомощными детьми: эти сироты, обмотанные в лохмотья, вынуждены были нищенствовать. Проваливаясь в снег, они сначала шли к ближайшим соседям, чтобы увидеть, что там уже все перемёрли. Затем они направлялись к другому дому, а потом – к следующему… Из сострадания крестьяне разрешали одному или двум ребятишкам остаться с ним, но помочь они уже ничем не могли, и дети медленно умирали у них на глазах.

Но иногда совершалось чудо, и дети выживали! Это были, в основном, мальчики и девочки от десяти до пятнадцати лет. С наступлением весны они видели единственный путь к спасению в уходе в город. Но немногим, очень немногим, ребятам повезло найти помощь и понимание со стороны городских жителей. Других, менее везучих, отлавливала милиция и отправляла в детские распределители. Такие дети имели больше шансов выжить, хотя до нас доходили слухи, что многие всё равно умирали. Были и такие, которым ничего не оставалось, как присоединиться к подростковым городским бандам. Только Богу известно, что с ним стало. Наконец, были ещё и такие, кто не дошёл до города и не был пойман милицией. Они замертво падали на дороге и так лежали днями или даже неделями, пока кто-нибудь, чтобы больше их не видеть, не сталкивал их тела в канаву, словно мёртвых животных.

Мне пришлось стать свидетелем многих событий, в которых дети непроизвольно становились невинными жертвами. Но один случай особенно врезался мне в память, как символ того, что человечество сошло с ума. Это произошло в начале апреля. Однажды утром, когда мы ещё не встали с кроватей, послышался детский плач и слабый стук в дверь. Я быстро встал и направился к двери. Открыв дверь, я увидел маленькую девочку лет четырёх. Она стояла, дрожа от холода и голода, и слёзы струились по её впалым щёчкам. Мы знали её! Это была Мария, дочка нашей односельчанки Ханы, у которой ещё был семилетний сын, и они жили примерно в километре от нас. Мужа Ханы, молодого работящего крестьянина, как и многих других, арестовали без видимых причин и сослали в концлагерь около двух лет назад. Хана осталась одна с двумя детьми на руках. Но с наступлением зимы и усилением голода, мы потеряли всякий контакт с ней.

Я провёл девочку в хату.

– Мама никак не просыпается! – пожаловалась девочка, вытирая слёзы рукавом грязного пальто.

Мы с мамой переглянулись. Вскоре мы с братом Миколой направились в сторону дома Ханы. Переступив порог, мы увидели, что наши страхи подтвердились. Мёртвая Хана лежала на кровати. Её глаза навыкате словно смотрели на нас. Её широко открытый рот, словно всё ещё хватал последние глотки воздуха. Было очевидно, что она умерла недавно, незадолго до того, как Мария постучала в нашу дверь. На щеках Ханы можно было видеть следы слёз, а вши, словно муравьи, ещё продолжали бегать туда и сюда в поисках тёплого местечка. Рядом с ней, завёрнутый во что-то лежал её мёртвый сын. Хата была пустой и грязной. Кроме двух скамеек здесь ничего больше не было. Глиняный пол оказался перекопанным, а стены зияли свежими дырами. Труба над печкой оказалась порушенной. Мы сразу узнали руку хлебозаготовительной комиссии. Не было сомнений, что они наведывались сюда совсем недавно в поисках "спрятанного" хлеба.

Мы с Миколой стояли поражёнными. Мне хотелось или с криком убежать отсюда, или присесть рядом с умершими, и с чувством горечи и сожаления подержать их застывшие руки. Но, словно окаменев, я продолжал стоять. Глядя на умерших мать и сыны, я спросил:

– За что? Почему они должны были умереть?!

Мы вышли из хаты, надеясь, что в скором времени колхозная похоронная бригада, в ежедневных поисках умерших, подберёт их. Эта бригада была создана около двух месяцев назад, чтобы собирать и хоронить умерших от голода жителей села.

Маленькая Мария пережила голод. Она жила с нами, пока её родственники, жившие в городе, не забрали её к себе.