Голос лебедя-трубача

13. Лето подходит к концу

У трубы есть три клапана. Когда музыкант играет, он нажимает на них пальцами.

Если нажимать на них в нужном порядке, можно извлечь все звуки нотного ряда. Луи часто смотрел на эти клапаны, но воспользоваться ими не мог. На каждой лапе у него было по три передних пальца, но, поскольку лебедь — птица водоплавающая, они были соединены перепонками. Перепонки мешали Луи нажимать на клапаны по очереди. К счастью, для позывных клапаны не требовались, потому что мелодии позывных состоят только из нот, «до», «ми» и «соль», которые трубач может сыграть, не пользуясь клапанами.

«Ах, если бы я только мог нажимать на эти клапаны! — вздыхал про себя Луи. — Я стал бы играть настоящую музыку, а не позывные. Я смог бы играть джаз, кантри-и-вестерн, рок… Я смог бы играть великую музыку Баха, Бетховена, Моцарта, Сибелиуса, Гершвина, Ирвинга Берлина, Брамса — все-все. Я стал бы настоящим трубачом, а не простым горнистом в детском лагере. Может быть, меня даже пригласили бы в оркестр».

Мысль об оркестре подогревала честолюбие. Луи по-настоящему любил музыку, да и пора было задуматься о том, где заработать денег, когда лагерь закроют.

Как ни хороша была жизнь в лагере «Кукускус», Луи часто вспоминал о доме на Верхнем Красном Скалистом озере в Монтане. Он вспоминал отца и мать, братьев и сестер. Он вспоминал Серену. Он безумно любил ее, и его не оставляло беспокойство: где она, что с ней? По ночам он смотрел на звезды и йечтал о ней. И поздними вечерами, когда лягушка-бык заводила на озере свою протяжную песню, он мечтал о Серене. Порой ему становилось грустно и одиноко, тоска по дому сжимала его сердце. И лишь звуки трубы утешали его. Он был влюблен в музыку своей трубы.

Лето промелькнуло незаметно. В последний день мистер Брикль вызвал к себе вожатых и с каждым расплатился. Луи получил сто долларов — первый в своей жизни заработок. Поскольку ни кошелька, ни карманов у него не было, мистер Брикль положил деньги в непромокаемый мешочек, стягивавшийся наверху тесемкой. Мешочек он повесил на шею Луи рядом с трубой, дощечкой, мелом и медалью.

Луи направился к палатке Сэма и застал мальчика за укладыванием рюкзака. Лебедь снял с шеи мел и дощечку.

«Мне нужна другая работа, — написал он. — Куда мне лететь?»

Сэм сел на койку и задумался.

— Отправляйся в Бостон, — сказал он наконец. — Может быть, тебе удастся получить работу на Лебединой лодочной станции.

Луи никогда не бывал в Бостоне и понятия не имел, что такое Лебединая лодочная станция, однако он кивнул.

«Будь другом, помоги мне», — написал он.

— Всегда рад, — ответил Сэм.

«Возьми бритву и надрежь перепонку на моей правой лапе, чтобы я мог двигать пальцами». Луи вытянул лапу вперед.

— Но зачем тебе нужно двигать пальцами? — удивился Сэм.

«Увидишь, — написал Луи. — Это нужно для дела».

Некоторое время Сэм сидел в нерешительности. Потом попросил у старших вожатых бритву и сделал аккуратный надрез между внутренним и средним пальцами Луи. Потом сделал такой же надрез между средним и внешним пальцами.

— Тебе не больно?

Луи отрицательно покачал головой, подхватил трубу, установил пальцы на клапанах и сыграл: «До, ре, ми, фа, соль, ля, си, до! До, ре, ми, фа, соль, ля, си, до! Ко-хо!»

Сэм рассмеялся.

— Все в порядке, на Лебединой лодочной станции тебя точно возьмут, — сказал он. — Ты теперь настоящий трубач. Только как же ты будешь плавать с перерезанной перепонкой? Ты все время будешь плавать по кругу, потому что левая лапа будет отталкиваться лучше, чем правая.

«Ничего, я справлюсь, — заверил его Луи. — Спасибо за операцию».

На следующий день лагерь опустел. Каноэ были подвешены в лодочном сарае, лодки вытащены на берег, окна домика заколочены от медведей и белок, матрасы упакованы в специальные мешки. Все было готово к долгой безмолвной зиме. И только Луи остался в лагере. Его маховые перья росли быстро, но летать он пока не мог. Он решил, что останется в лагере один, пока не сможет подняться в воздух, а когда сможет, полетит прямо в Бостон.

Без мальчишек на озере было пусто, но Луи стойко переносил одиночество. Он отращивал маховые перья, дни и ночи напролет мечтал о Серене и учился играть на трубе. Все лето он слушал музыку — некоторые мальчики привозили с собой радиоприемники и магнитофоны — и теперь пытался воспроизвести услышанные песни. С каждым днем у него получалось все лучше и лучше. Однажды он сам сочинил песню о своей любви к Сирене и записал снова на дощечке:

Песня, конечно, была посвящена Серене, но Луи не стал упоминать ее имя, сохранив его в тайне.

Его оперение теперь было великолепно: Луи был ужасно горд. Двадцать первого сентября он решился испытать сбои крылья. К его огромному облегчению, они подняли его. Луи взлетел. Труба билась о дощечку, дощечка — о мешочек с деньгами, медаль — о кусочек мела, но все-таки Луи был в воздухе. Он набрал высоту и повернул в сторону Бостона. Его охватил ни с чем не сравнимый восторг — так чудесно было снова оказаться в небе.

«Теперь, когда у меня такая ноша, лететь стало гораздо труднее, — думал Луи. — Лучший способ путешествовать — путешествовать налегке. С другой стороны, все эти вещи мне необходимы. Я не могу расстаться с трубой, если хочу, чтобы Серена стала моей женой, мешочек приходится тащить для того, чтобы отец смог расплатиться с долгом; дощечка и мел мне нужны для общения с людьми; от медали тоже никак нельзя отказаться: ведь я действительно спас жизнь человеку, и люди могут обвинить меня в неблагодарности».

Так думал он, направляясь в Бостон, столицу штата Массачусетс, знаменитый своими печеными бобами, треской и Лебединой лодочной станцией.