Голос Веры

Глава 8 Трудно дышать

Неделя стала отсчитываться у меня от среды до среды. С пятницы до понедельника тянулась, как плавленный на бутербродах сыр. Но потом!

С Никой мы теперь всё время ходили вместе. Оказалось, с ней можно болтать не только про репетиции. Она всегда знала, что задано. Смешно изображала Габидуллина. И здорово рассказывала о камнях, которые они собирали с папой. Никогда бы не подумала, что буду с интересом слушать про магматические породы и вулканическое стекло. А ещё. Я рассказала ей про Эмиля. И по вторникам Ника шла со мной невзначай прогуляться мимо актового зала.

Чаще всего дверь была закрыта. И тогда мы стояли и слушали, как бренчит скромная гитара, грохочет выскочка-барабан и загадочно перебирает клавишами электронное пианино.

Среда была особенным днём. Я не помнила, как пролетали уроки. Но после пятого Владус неизменно появлялся в коридоре и, поравнявшись с нами, расплывался в улыбке.

Мы мало разговаривали. Всё заполняла музыка. И Владус весь был в ней. За Ольгыгой я такого не замечала. Если бы не урок музыки, который она вела, я бы в жизни не сказала, что она как-то с ней связана. О музыке Ольгыга говорила ровно, без огонька, и на уроке мы частенько скучали… Может, если бы ещё в началке она сказала мне, что у меня есть голос, всё давно было бы по-другому… Мы вообще на музыке мало пели, больше разговаривали и иногда совсем не про ноты или композиторов. Ольгыга могла пол-урока отчитывать Габидуллина, а ещё любила прочитать нам лекцию о том, как тяжек учительский труд.

Владус больше молчал. Лишь время от времени он давал нам короткие рекомендации и размахивал длинными руками, показывая, как извлекать звук. Но эта его улыбка говорила больше, чем все слова на свете. Она подбадривала. Поощряла. Обозначала участие совершенно чужого человека, которому почему-то очень хотелось, чтобы у нас получилось. Эта улыбка была оценкой, маяком. Мы с Никой могли без ошибок понять, когда спели хорошо, а когда репетиция прошла не очень.

Дома про мои музыкальные занятия узнали где-то через месяц. Всё не было подходящего момента рассказать. То папа занят, то мама слишком погружена в свои мысли. А недели две домой вообще возвращаться не хотелось, не то что с кем-то разговаривать.

Папа почти не выходил из кабинета, даже ужин забирал туда. Но не тогда, когда мама разогревала еду, а уже когда она уходила из кухни. А мама в эти дни была похожа на робота. Строгала салат, забрасывала бельё в машинку – резко, отрывисто, как будто запустили механическую программу. И на лице – никаких эмоций. Бабушка, и без того незаметная, напоминала тень. Часто лежала и только грустно улыбалась, когда я заглядывала в комнату.

Знаю, что мама этого не любит, но я набралась смелости и спросила: «Вы поругались?» На мгновение в её лице что-то изменилось, брови взлетели, но тут же снова встретились у переносицы: «С ним нельзя поругаться!» Мама разорвала упаковку гороха и перевернула в контейнер. Горох забарабанил по пластику, и из банки вырвалось облачко белой пыли.

Точно. Поссорились. Лучше бы они вспылили. Покричали друг на друга и, выпустив пар, снова сидели за ужином вместе. Но это мучительное безмолвное противостояние длилось вечность. Дома было трудно дышать.