Голова бога (Приазовский репортаж)

Конкордия (с 10-го на 11-е)

На дороге телеги проторили две колеи, меж которыми расположилась лужа. В ней отражалось по-вечернему свинцовое небо, и казалось, словно между колеями пролегла бездна. Аркадий сидел на лавочке и глазел на лужу, коя по его мнению была дивом. Ведь жара стоит уже не первую неделю, дождь когда достойный был — и не припомнишь. А вот на тебе — лужа. И ведь у нее должно быть какое-то логическое объяснение. Может, кто-то вез в бочке воду и расплескал, может ручеек какой-то открылся.

Но вот беда — логического объяснения не хотелось. Душа желала именно чуда. Ибо весь день он думал о Конкордии, с нетерпением ожидая ночи. При этом настроение менялось, словно мартовский ветерок.

Не его это женщина, и не станет ею никогда, — думал он сначала. — Лучше выбросить ее головы, забыть дорогу к ее дому. Не ходить к ней сегодня, и вовсе не ходить!

Затем мысли менялись. Ведь он полагал, что сам не промах, что он рожден не для этой провинции, не для этой работы в ничтожной типографии.

Да, заслужить подобную женщину будет трудно, почти невозможно. Но он проявит себя. Завтра, может быть, он узнает что-то о Ситневе, и, может быть, даже завтра найдет английского лазутчика. Он пойдет, конечно, на встречу, разумеется, приняв необходимые меры предосторожности. Смелей надо быть, не сидеть же тараканом под лавкой всю жизнь. Угол Екатерининской и Греческой — не чистое поле, но и не толкотливое место вроде базара, где в суматохе могут и пырнуть.

Да и она рассказывала свою историю — разве Конкордия родилась графиней?.. А ему-то и графом становиться не зачем — достаточно завоевать женщину. Любовь зла, и, может быть, у него тоже есть шанс.

Наконец стемнело порядочно, и Аркадий направился в сад хозяйки, где заранее присмотрел несколько роз. У хозяйки роз было много, авось — не заметит. А если и заметит — что за беда, мало ли кто мог сорвать?

Короткая дорога дворами. Екатерининская пуста — лишь вдалеке слышно удаляющийся экипаж, да в конце улицы промелькнула почтовая карета, идущая на Бахмут. Ход в подворотню, дерево, крыша сарайчика. Стук в окно.

— Да заходите, Я давно вас жду.

Он спрыгнул с подоконника, тут же заключив женщину в объятия, впился в губы. Они были сладки от помады. В голове Аркадия вспыхнуло: женщина на ночь помадилась, румянилась, дабы стать красивей для него, понравиться ему…

Он попытался начать расстегивать пуговки на ее блузе, но был остановлен. Женщина отстранилась.

— Не торопись, Аркаша… В отношениях важно своенравие…

Аркадий задумался, пытаясь решить заданную шараду. Последнее слово наверняка было не к месту, оно заменяло иное, из тех же букв сложенное, но какое?..

— Если дать удовольствию случиться позже, если предвкушать его — разве не слаще оно становится, когда его все же достигнешь?..

Юноша предвкушал удовольствие с утра, хотелось целовать эти губы не отрываясь, держать ее тело в своих руках, ощущая ее изгибы, угадывать, что на ней надето под блузой. Но все же какие-то приличия требовалось соблюсти. Они сели пить чай, Аркадий пил скорей для вида, понимая, что в туалет ему отлучиться будет трудно.

Он любовался ей — никогда до этих дней он не был так счастлив. Он даже и предполагал, что подобное случается. Ему нравились девушки, и он, как мог, выражал свою симпатию. Но прежние предметы обожания за младостью лет не знали, что с этой симпатией делать. Иначе был с Конкордией. Каждое мгновение проведенное с ней было достойно, чтоб вставить его в рамочку и любоваться всю оставшуюся жизнь. И возникал вопрос — чем он заслужил такое счастье.

К тому же сама Конкордия подлила масла в огонь его чувств:

— Скажи, ты рад нашему знакомству?.. Хотя, что я говорю. Если бы я была тебе обузой, в тягость, ты бы, верно, сюда не пришел.

— Ах, брось! Может, в моей жизни, самое главное — это наша встреча.

Женщина смутилась:

— Да что ты такое мне говоришь…

— Позволь мне тебя рисовать?

«Сейчас откажет», — успел подумать Аркадий. Но женщина улыбнулась, мило поправила пядь волос над ушком, кивнула.

У Аркадия был с собой карандаш и крошечный блокнот, подходящий мало для рисования. Но в писчем наборе убитого штабс-ротмистра имелось полкипы неважной бумаги. Конкордию усадили за стол, осветив ее сбоку — свечами, спереди — лампой.

Сделал две быстрые линии, набросал контур. Художнику многое позволено. Он может рассматривать предмет своей работы, не стесняясь приличий. И, Конкордии, похоже, этот взгляд, исследующий каждую черточку ее облика, нравился.

— И все же удивительно, как ты похожи на Степана в молодости, — проговорила она. — Только у него были шатеновые глаза, а у тебя — рыжие…

Ревность невидимо уколола юношу — доколе он будет соревноваться с покойником?.. И еще, что за «своенравие» она упомянула. Что за загадка? «Нраво…» «Рвано»… Нет, не то…

— Знаешь, Аркаша… — продолжала она. — Женщина всегда выбирает одного и того же мужчину. Другим-то будет казаться, будто это совсем разные люди, разного чина, возраста. Меж ними может быть сотни верст. Но внутри это будет один и тот же человек.

Он закончил лицо, несколькими штришками поправил прическу, уточнил ее. Тоненькая шейка с милой ямочкой. Воздушность, туманность платья скрывает линии тела. В этом было что-то тонко-развратное, представлять, какая она под тканью…

— Вы хорошо рисуете. Кто ваш учитель?..

— Маменька немного учила. А так — больше сам. Да и сами посудите, разве в наших краях можно не стать художником, или хотя бы поэтом?

— У вас тут хорошие поэты?..

— Отнюдь. Многие могут срифмовать «Бомарше» разве что с «неглиже».

— К слову, как вы находите наше море?

— Признаться никак. Мы с ним еще не встречались.

— Как же так?…

— Я видела его в окно кареты несколько раз, пока мы ехали. Но более нам увидеться не удалось.

— Как так? Это не годиться! А поедемьте сейчас же на море!

— Сейчас? — вскинула бровь Конкордия. — Что там делать?

— Пренепременно сейчас. На море всегда полно дел! К примеру, станем кормить чаек!

— Но сейчас же ночь! Все приличные чайки давно спят!

— Тогда найдем неприличных. Или разбудим спящих! Или найдем, кого можно бы покормить! Например летучих мышей!

— Я женщина, Аркаша, мне положено бояться летучих мышей…

— А вы их боитесь?..

— Нет…

— Тогда поедем!

Аркадий показал в сторону окна, как на единственный путь к морю.

— Не знаю, уместно ли, — сконфузилась дама.

В мгновение Аркадий стал черней тучи. Увидав подобное явление на лице любовника, Конкордия мягко улыбнулась:

— Не обижайся, милый. Мне-то все равно. Я уеду из этого города, а вам тут жить. Дурные слухи о тебе пойдут.

В тот миг Аркадию было плевать на слухи. Он так и выразился.

— Нет-нет. Я должна думать и о твоей репутации. У меня нет желания ее погубить.

— Как можно погубить то, чего нет? — совершенно откровенно удивился Аркадий.

Он полагал, что самое главное в его жизни уже произошло. И это главное — эта чудесная женщина.

— Норма между нами…

Эта загадка была простой:

— Роман…

— Пусть роман… Я счастлива, что он возник между нами, вы нравитесь мне, и я рада… Что мы сблизились… Какая-то пустышка могла сломать вам жизнь… Но вы относитесь слишком серьезно, вам надо быть ровнее…

«Равновесие», — пронеслось в голове. Это было то слово, что она загадала вначале.

Он отложил почти готовый портрет, и тут же взял следующий лист бумаги. Контурно набросал лицо, и тут же принялся набрасывать фигуру Конкордии так, словно на ней сейчас ничего не было. Вид, при этом имел, верно, совершенно воровской, и женщина заметила эту перемену.

— Что ты там рисуешь?..

— Ничего особенного, — ответил Аркадий слишком поспешно.

— И все же покажите?..

Аркадий сделал вид, что не слышит, ускоряя движения карандашом: изгиб бедра, изящная ножка…

Конкордия встала, и Аркадий замешкался, пытаясь укрыть свое сокровище, зарделся, словно его застали за чем-то неприличным. Отчего — «словно», он действительно занимался предосудительным. Женщина взяла листок, с интересом вгляделась:

— Красиво.

И порвала его. Сердце Аркадия рухнуло вниз. А что, если она в наказание изорвет и приличный рисунок. Однако же женщина продолжила:

— Красиво, но недостаточно красиво, точно. Вы могли бы не выдумывать, а рисовать с натуры.

И принялась раздеваться.