Голова королевы

Глава 2

Слухи распространялись с необыкновенной быстротой. Они парили над Англией, словно хищная птица, готовая броситься на жертву. У страха, как известно, глаза велики, и по мере того, как новости передавались из уст в уста, размеры Армады росли не по дням, а по часам. Как и численность армии герцога Пармы, ожидавшая своего часа в Нидерландах. Охваченные ужасом англичане выдумали, что существует даже некая многочисленная армия католиков, которые якобы выбрались на свет божий из своих тайных убежищ, чтобы присоединиться к силам гишпанцев и помочь им разорвать протестантов на кусочки. Король Филипп Второй являлся многим во снах в образе самого сатаны.

Англия собиралась с силами. В крепости Тильбери организовали земское ополчение в двадцать тысяч человек под командованием графа Лестера. Вместе с войсками соседних графств это была солидная армия, призванная противостоять любой высадке захватчиков. Еще одно ополчение было сформировано в Сент-Джеймсе для защиты Ее Королевского Величества. Активность военных тут же взбудоражила лондонцев и убедила их, что слухи о войне имеют под собой реальное основание. Жители столицы наблюдали за учениями солдат в Майл-Энд и слышали, как грохочут пушки в Артиллерийском дворе Тауэра прямо у Бишопсгейт: канониры во время еженедельных учений палили из медных орудий. Вторжение гишпанцев представлялось уже неотвратимым, враг буквально стоял на пороге.

Сама королева Елизавета не стала прятаться от опасности и молиться. Она произвела смотр войск в Тильбери и произнесла вдохновенную речь. Но врага высокопарными словами не разгромишь, а сплетни продолжали раздувать размеры Армады. Двенадцатого июля многочисленная флотилия вышла из порта Корунья. Король Филипп приступил к осуществлению плана по расширению империи. Защита Ее Величества и всей страны стала насущной необходимостью.

Через неделю капитан корабля-разведчика прислал сообщение: несколько испанских судов стоят возле островов Силли со свернутыми парусами и ждут отставших. Той же ночью во время отлива лорд адмирал Хауард и сэр Френсис Дрейк вывели свои корабли из Плимута, встали на якорь в открытом море и приготовились к бою. Хауард командовал «Королевским ковчегом», внушительным флагманом британского флота. На следующее утро на рассвете он вместе с пятьюдесятью четырьмя судами подошел к скалам Эддистон и двинулся на юг.

Дрейк плыл на «Возмездии». В тот же вечер, когда он разместил восемь кораблей так, чтобы атаковать гишпанцев с тыла, на горизонте показалась Армада.

Грандиозное зрелище! Сто тридцать два корабля, включая несколько галеонов и других первоклассных тяжелых судов, вошли в Ла-Манш, выстроившись зловещим полумесяцем. Адмирал гишпанцев, герцог Медина Сидония, свято верил в непобедимость Испании и в то, что ничто не помешает ему добраться до союзников в Нидерландах.

Но английский флот был готов воспрепятствовать этим смелым планам. Оставаясь с наветренной стороны, англичане в течение девяти дней преследовали врага непрерывными атаками. Они палили из дальнобойных пушек по громоздким галеонам, изматывая противника, круша корабли и не давая испанцам ни малейшего шанса нанести ответный удар. Вот где пригодились пиратские навыки Дрейка и его команды.

Когда двадцать третьего июля ветер стих, оба флота заштилели у Портландского мыса. Следующее сражение произошло через два дня у берегов острова Уайт, после чего Медина Сидония совершил непоправимую ошибку, отдав приказ своим судам стать на якорь напротив Кале.

Королевские корабли, размещенные в восточной оконечности пролива, присоединились к главным силам; таким образом весь флот Англии объединился. Поскольку приблизиться к врагу ближе, чем на пушечный выстрел, не представлялось возможным, Хауард провел военный совет на борту «Королевского ковчега», где и был составлен план действий. Восемь брандеров заполнили смолой, сухими досками и прочими горючими материалами, бортовые пушки зарядили двойной порцией пороха, чтобы они взорвались от жара. Незадолго до полуночи брандеры скрепили вместе и пустили в сторону противника.

Когда пылающие суда пересекли кордон из плоскодонок и пинасов, охранявших галеоны, испанцев охватила паника. Неуправляемые корабли-призраки несли с собой разрушение, и Армаде пришлось выйти в открытое море, где она оказалась во власти англичан.

Вскоре после рассвета разразилась битва, продолжавшаяся почти восемь часов. Армада была разбита, и, если бы у английского флота не кончились боезапасы, вряд ли спаслось бы хоть одно испанское судно. Остаткам флотилии пришлось огибать Британские острова с севера, так что они столкнулись со всеми ужасами долгой дороги к дому через Шотландию и Ирландию. На обратном пути погибли более пяти тысяч человек. Медина Сидония вернулся из похода, потеряв больше половины кораблей, величественно отплывших из Лиссабона. Потери же англичан едва сводились к сотне человек. Первая попытка вторжения на английские земли за пять с лишним веков была с честью отражена. Католицизму не удалось причалить к берегам Темзы.

Прошло несколько недель, прежде чем новости достигли Англии. Сплетня продолжала хлопать крыльями и лишать обывателей сна. Более того — она пролетела над континентом, распространяя небылицы о победе испанцев. Колокола звонили во всех католических городах Европы. В Риме. Венеции и Париже прошли службы благодарения. В Мадриде и Севилье пылали костры в честь победы над еретичкой Елизаветой и поимки морского дьявола Френсиса Дрейка.

Но тут правда настигла сплетню и подрезала ей крылья. Шокированные и пристыженные испанцы облачились в траур. Король не разговаривал ни с кем, кроме своего духовника. Англия же, напротив, ликовала. Лондон готовился приветствовать своих героев и тысячи раз поднять бокалы за их мужество.

«Голова королевы» тоже успела откусить свой кусок.

— Решено. Эдмунд должен начать работать над новой пьесой немедленно.

— Я не согласен, — раздраженно произнес Барнаби Джилл.

— Я вообще-то тоже, — поддакнул Эдмунд Худ.

— Нужно ловить момент, джентльмены, — настаивал Фаэторн. — Мы действительно не можем терять времени.

— Тогда найдите кого-нибудь другого, — предложил Худ. — Я не хочу, чтобы меня торопили. Когда пишешь, спешить нельзя, а Лоуренс хочет готовую пьесу к завтрашнему дню.

Они втроем сидели на первом этаже дома Фаэторна в Шордиче. Барнаби Джилл курил трубку, Эдмунд Худ цедил воду из чашки, хозяин откинулся в своем любимом кресле с дубовыми подлокотниками и высокой спинкой. Они собрались, чтобы обсудить планы «Уэстфилдских комедиантов». Все трое были пайщиками и ведущими актерами, и их имена были вписаны в королевскую верительную грамоту, выданную труппе. Было еще четверо пайщиков, однако Лоуренс Фаэторн посчитал, что обсуждать репертуар можно и без них. Барнаби Джилл был обязательным участником подобных обсуждений. Сорока лет, невысокого роста, приземистый, некрасивый, жадный до дурно пахнущего табака и сладко пахнущих юношей, замкнутый в жизни, на сцене он полностью преображался. Своими гримасами он мог рассмешить и довести до колик любую публику; именно ради него в пьесу о Ричарде Львиное Сердце ввели комедийную сцену.

Постоянное профессиональное соперничество делало взаимоотношения Джилла и Фаэторна очень натянутыми, и Джилл регулярно грозился покинуть труппу. Однако оба прекрасно понимали, что никогда не расстанутся. Страсти, разгоравшиеся меж ними на сцене, являлись основной составляющей успеха труппы. Посему Фаэторн был готов терпеть вспышки гнева коллеги и смотреть сквозь пальцы на его неучтивость.

— Мне не нравится эта идея, — заявил Джилл тоном, не терпящим возражений.

— Это значит, ты не до конца ее понял, — возразил Фаэторн.

— А что тут понимать, Лоуренс? Англия разгромила Армаду, ты ищешь пьесу в честь этого события, хотя очевидно, что все театральные труппы Лондона скоро займутся тем же самым.

— Вот почему мы должны всех опередить, Барнаби.

— А я против.

— Ты всегда против.

— Но почему мы должны передразнивать всех остальных? — воскликнул Джилл, выходя из себя. — Нам нужно попробовать поставить что-то особенное.

— Дрейк в моем исполнении будет уникален.

— А для себя я не вижу роли в этом спектакле.

Эдмунд Худ, штатный поэт труппы, множество раз наблюдал подобные стычки и теперь слушал с легкой улыбкой. Каждый из соперников пытался заткнуть за пояс другого, но обычно все заканчивалось тем, что Худ бесцеремонно прерывал их спор.

Худ был высоким худощавым мужчиной, чуть за тридцать, с круглым гладко выбритым лицом, все еще сохраняющим некий налет юношеской невинности. Русые кудри и молочно-белая кожа делали его похожим на херувима. Худу особенно удавались стихи, посвященные последней любви всей его жизни, однако вместо этого бедняга был вынужден наспех и кое-как стряпать пьесы. В утешение он придумывал для себя эффектную эпизодическую роль с романтическим уклоном.

— И как скоро ты нас чем-нибудь порадуешь, Эдмунд?

— К рождеству.

— Я серьезно.

— И я серьезно, Лоуренс. Ты слишком многого от меня ждешь.

— Лишь потому, что ты всегда оправдываешь наши ожидания, друг мой.

— Подлизывается, — усмехнулся Джилл.

— Я придумал название. — продолжал Фаэторн. — Оно будет значиться на афишах рядом с твоим именем. Победоносная Глориана![12]

— Редкостная дрянь, не иначе, — поморщился Джилл.

Лоуренс посмотрел на товарищей, прищурившись.

— Решение уже принято, джентльмены!

— Интересно кем? Тобой? — с вызовом спросил Джилл.

— Лордом Уэстфилдом!

Что тут скажешь? Труппа существовала благодаря своему хозяину. В соответствии с печально известным актом о наказании бродяг актерскую профессию объявили вне закона. Труппам необходимо было получить разрешение одного знатного лица и двух высокопоставленных чиновников. Все остальные актеры приравнивались к бродягам, бездельникам и попрошайкам и подвергались аресту. Лорд Уэстфилд спас Фаэторна и его коллег от бесчестья, потому его слово имело огромный вес.

— Приступай к работе немедленно, Эдмунд, — приказал хозяин дома.

— Хорошо, — вздохнул Худ, — готовь контракт.

Барнаби Джилл скорчил самую свирепую гримасу из своего репертуара. Не в первый раз Фаэторн обскакал его.

Эдмунд Худ устало взялся за новое задание.

— Мне нужно поговорить с Ником.

— Поговори, поговори, — закивал Фаэторн. — Используй его опыт мореходства. Николас может оказать нам неоценимую помощь в написании пьесы.

— Мы слишком часто на него полагаемся, — раздраженно заметил Джилл. — Мистер Брейсвелл всего лишь наемный работник, и нужно обращаться с ним, как с наемным работником, а не как с ровней.

— Наш суфлер — человек редких талантов, — возразил Фаэторн и повернулся к Худу: — Постарайся максимально использовать его.

— Я всегда так делаю, — ответил Худ. — Мне вообще частенько кажется, что Николас Брейсвелл — самый важный член нашей труппы.

Фаэторн и Джилл одновременно хмыкнули. Правда не пользуется уважением у гордыни.

По вечерам Лондон такой же многолюдный, шумный и вонючий, как и днем. Пока двое мужчин шли по Грэйсчерч-стрит, вокруг бурлила и грохотала жизнь, но они настолько привыкли к городской суматохе, что не обращали на нее внимания. Игнорируя постоянные толчки со всех сторон, они безропотно вдыхали свежий запах навоза и даже умудрялись перекрикивать весь этот гам.

— Потребуй увеличить жалованье, Ник.

— Они ни за что не согласятся.

— Но ты же этого заслуживаешь!

— Мало кому воздается по заслугам, Уилл.

— Ты прав на все сто! — с жаром воскликнул его приятель. — Возьми, к примеру, нашу отвратительную профессию. Большую часть времени с нами обращаются как с отбросами. Над нами смеются, нас оскорбляют, охотятся на нас, бросают за решетку. А когда мы развлекаем зевак, скрашивая два часа их никчемных жизней, нас вознаграждают аплодисментами и парой монет и тут же начинают поносить с новыми силами.

— Эта работа утоляет наши желания.

— Наши желания могла бы утолить какая-нибудь смазливая бабенка.

— Я говорю о духовных желаниях, Уилл. Ты и сам знаешь.

Николас Брейсвелл и Уилл Фаулер не только работали вместе, но и дружили. Суфлер очень уважал актера и симпатизировал ему, хотя тот и доставлял массу хлопот. Фаулер, дородный крикливый парень среднего роста, обладал многими положительными качествами, но взрывной характер и готовность чуть что пустить в ход кулаки сводили их на нет. Но Николасу нравились несдержанность приятеля, его специфическое чувство юмора и щедрость. Брейсвелл обожал Фаулера как актера и постоянно защищал его и помогал, как мог. Только благодаря Николасу Фаулера и держали в труппе, и это укрепило их дружбу.

— Без тебя «Уэстфилдские комедианты» приказали бы долго жить. Мы полностью от тебя зависим! Потребуй больше денег. Работник стоит столько, сколько ему платят.

— Я вполне доволен.

— Ты слишком скромен, Ник! — упрекнул его Уилл.

— Боюсь, о тебе этого не скажешь.

Уилл Фаулер залился таким неудержимым смехом, что распугал прохожих. Он с размаху стукнул Николаса промеж лопаток, расплывшись в широкой улыбке.

— Я пытался зарыть свой талант в землю, дружище, — пояснил Уилл, — но так и не смог вырыть достаточно большую яму!

— Ты прирожденный актер, Уилл. Тебе нужны зрители.

— Да, аплодисменты необходимы мне как воздух. Я бы умер от тоски, будь я Николасом Брейсвеллом, стоящим в тени. Зрители должны знать, что я хороший актер, и я заявляю об этом как можно громче и чаще. Зачем скрывать свое дарование?

— Действительно — зачем?

И Николас получил второй удар по спине.

Друзья шли по мосту, и им пришлось замедлить шаг, поскольку в самом узком месте толпа стала еще плотнее. На Лондонском мосту, плавно переходившем в главную улицу города, громоздились дома и лавки. Здания стояли очень близко, напирая друг на друга. Мимо прогрохотала тяжелая карета. Николас протянул руку и выдернул буквально из-под колес какого-то мальчишку, за что заслужил вялую улыбку в качестве благодарности.

— Видишь? — продолжил Фаулер. — Ты постоянно кому-нибудь помогаешь.

— Парнишку могло задеть колесом, — серьезно ответил Николас. — Здесь погибает очень много людей. Я рад, что смог спасти хоть одну жизнь.

— Одну? Да ты каждый день спасаешь с десяток! Сколько раз ты выдергивал наших новичков из-под этой тупой скотины с овечьей мордой — я о совладельце труппы Барнаби Джилле. Этот стоячий колышек между его толстых ляжек приносит больше вреда, чем любая карета. Ты избавил Дика[13] Ханидью и других от верной гибели. Но чаще других ты спасал меня.

— От мистера Джилла? — поддразнил Николас.

— Что?! — взревел Фаулер с шутливым гневом в голосе. — Пусть этот мерзавец только попробует направить на меня свое орудие! Я распилю его словно бревно, попомни мои слова, а потом воспользуюсь как дубинкой, чтобы размозжить ублюдку башку!

Они миновали мост, прошли по Саутуарк и повернули на Бэнксайд. Рядом плескались покрытые рябью воды Темзы. Фаулер пригласил Николаса в таверну познакомиться с одним его старым другом. По поведению приятеля Николас понял, что Уиллу нужна от него какая-то услуга.

— Как зовут твоего друга, Уилл?

— Сэмюель Рафф. Таких храбрецов еще поискать!

— Когда вы последний раз виделись?

— Очень давно. В нашем возрасте годы так и летят, — вздохнул Уилл. — Но время со мной обошлось не так жестоко, как с Сэмом.

— А он знает, что я приду с тобой? — спросил Николас.

— Пока нет.

— Не хотелось бы мешать встрече старых друзей.

— А ты и не помешаешь. Ты здесь, чтобы помочь Сэму.

— Каким образом?

— Ты обязательно что-нибудь придумаешь, Ник. Ты всегда находишь выход…

И они энергично зашагали вперед в сгущающейся темноте.

Хотя таверна «Надежда и якорь» располагалась совсем рядом с домом Николаса, он не был завсегдатаем этого заведения. Безнадежно запущенное мрачное место, где собирались бродяги, сутенеры, воры, карманники, картежники, мошенники и прочий сброд. В помещении, тускло освещенном несколькими сальными свечами, стояли грубые деревянные скамьи и столы, и теснились низкие табуреты. Глинобитные стены покрывал толстый слой копоти, а солома на каменном полу прогнила и воняла. В углу собака лаяла на крыс.

В таверне было многолюдно и шумно. Старый моряк горланил матросскую песню, перекрикивая гвалт. Картежники о чем-то жарко спорили. Два пьяных лодочника молотили кулаками по столу, подзывая официантку. Проститутки зазывали клиентов визгливыми голосами. В густом табачном дыму таверны легко рождались темные помыслы.

Николас Брейсвелл и Уилл Фаулер сели рядышком на скамью, Сэмюель Рафф устроился на табуретке напротив них. Все трое пили эль, который имел какой-то неприятный привкус.

Николас огляделся с неподдельным изумлением.

— И вы здесь снимаете угол, Сэмюель?

— В наказание за мои грехи.

— Но это небезопасно.

— Я и во сне одну руку держу на рукояти кинжала.

— А другую на гульфике, — усмехнулся Фаулер. — Эти шлюхи заразят тебя сифилисом, только дохнув в твою сторону, да еще потребуют за это плату.

— У меня нет лишних денег на удовольствия, Уилл, — заметил Рафф.

— А какое удовольствие, когда у тебя между ног горит огнем? — печально улыбнулся Фаулер. — Есть три вещи, которых боится любой актер: чума, пуритане и сифилис. Даже не знаю, какая хуже.

— Я тебе скажу. Четвертая.

— Что же это?

— Самый величайший страх из всех. Остаться без работы.

В голосе Сэма прозвучала такая тоска, что даже словоохотливый Фаулер на миг замолчал. Николас почувствовал прилив сочувствия к безработному актеру. Он и сам знавал трудные времена и очень переживал за тех, кого жестокая профессия выбросила на обочину жизни. Нужно помочь парню снова поверить в себя.

— А вы давно стали актером, Сэмюель?

— Так давно, что уж и не помню когда, — признался Рафф с полуулыбкой. — Я начинал с лестерцами, а потом гастролировал с труппами поменьше.

— По стране или за границей?

— И за границей тоже, сэр.

— И где вам довелось побывать?

— Призвание заводило меня в Германию, Голландию, Бельгию, Данию и даже Польшу. Меня освистали на многих языках.

— Но еще чаще вызывали на бис, — настаивал Фаулер. — Сэм — отличный актер. Почти такой же талантливый, как я. Мы же старые друзья, правда, Сэм?

— Сущая правда, Уилл.

— Если мне не изменяет память, мы впервые играли вместе в «Трех сестрах из Мантуи». Да, хорошее было время.

— Не для всех, — покачал головой Рафф. — Ты забыл, Уилл? Ты так зарядил трубачу в ухо, что он неделю не мог нормально играть.

— Этот негодяй заслужил!

— А в чем провинился этот малый?

— Слишком надувал щеки, — объяснил Уилл.

Фаулер и Рафф предавались воспоминаниям с радостным возбуждением. Пока Уилл рассказывал о делах давно минувших дней, Сэм, казалось, успокаивался при мысли о том, что некогда и его талант имел успех. Сэмюель Рафф был старше Фаулера, и его волосы сильнее тронула седина, но телосложением они были похожи. Николас отметил про себя полинялое потрепанное платье нового знакомого. Рассмотрел он и круглое открытое лицо с честными глазами и решительной челюстью. Во всем облике Раффа сквозили чистота и чувство собственного достоинства. Когда Фаулер предложил другу денег, тот всерьез обиделся.

— Убери, Уилл, я сам в состоянии за себя заплатить.

— Это ссуда, а не подачка.

— В любом случае мне неприятно.

Фаулер сунул монеты обратно в кошелек и вспомнил еще несколько случаев из их общего прошлого. Вскоре снова раздался смех, но он утратил прежнюю теплоту. Николас проникся симпатией к Сэмюелю Раффу, но не знал, как помочь безработному актеру в ближайшем будущем. Фаэторн держал в труппе минимальное количество людей, дабы сократить расходы, и вакансий в настоящий момент не было. К тому же Рафф, казалось, и не искал места. Месяцы, проведенные без работы, надломили Сэмюеля, и он даже заговорил о том, чтобы вовсе оставить актерскую стезю. Фаулер ахнул от удивления, услышав новость.

— Что же ты будешь делать, Сэм?

— Поеду домой в Норидж. У моего брата там небольшое хозяйство, буду работать у него.

— Послушайте только: Сэм Рафф на ферме! — воскликнул Фаулер с отвращением. — Ты — актер. Твое место на сцене.

— Театр прекрасно обойдется и без меня.

— Что за отступничество, Сэм! — убеждал друга Фаулер. — Актеры никогда не сдаются. Они не покидают сцену до самого конца! Господи, приятель, ты же один из нас!

— Вы будете очень скучать по театру, — заметил Николас.

— Скучать по театру? — эхом повторил Фаулер. — Да это все равно что лишиться руки или ноги. И еще кое-чего в придачу. Ты бы отказался так легко от своего мужского достоинства, Сэм? Так как ты сможешь жить без сцены?!

— Найду утешение в коровах, — усмехнулся Рафф.

— Прекрати молоть эту чушь! — Фаулер взмахом руки пресек все возражения. — Ты не оставишь нас. Знаешь, о чем мы говорили с Ником по дороге сюда? Об актерской судьбе. О боли, неудачах и ужасах, с нею связанных. Но почему мы терпим все это?

— В самом деле, почему? — мрачно поинтересовался Рафф.

— Ник дал мне ответ. Мы вынуждены. Эта профессия утоляет наши потребности, Сэм, и я только что понял, какие именно.

— И какие?

— Потребность рисковать. — Фаулер сверкал глазами. — Риск попробовать себя перед зрителями, риск вызвать их неудовольствие, возможность схватить за хвост удачу или провалиться, когда тебе нечем удержать публику, кроме кричащего костюма и пары стихотворных строк. Вот почему я выхожу на сцену снова и снова, Сэм, — чтобы испытать еще раз, как ужас расползается по моему телу, вкусить волнения, взглянуть в лицо опасности! Вот оправдание всем невзгодам! А где ты будешь рисковать. Сэм?

— Ну, на ферме всегда рискуешь получить копытом в лоб от коровы.

— Если ты еще раз скажешь «корова», то получишь в лоб от меня!

Дальнейшие уговоры не принесли результата. Как Фаулер ни пытался, он не смог отговорить друга. Попытка призвать на помощь Николаса также оказалась тщетной. Сэмюель Рафф твердо решил вернуться в Норидж.

Николас наблюдал за ними. Немолодые актеры, избравшие для себя музу, которая относилась к своим служителям с черствым равнодушием. Оба на протяжении долгих лет пытались соответствовать завышенным требованиям, и вот один из них выброшен на свалку. Отрезвляющее зрелище. Живость Уилла Фаулера резко контрастировала с тихим отчаянием Раффа. Два друга словно олицетворяли саму суть театра — смешение противоположностей, смертельная схватка любви и ненависти.

Николас заметил еще кое-что, что заставляло пожалеть друга. Уилл Фаулер с таким нетерпением ждал встречи с Сэмюелем Раффом, а в итоге оказался разочарован. Тот Сэмюель, которого Фаулер знал в лучшие времена, перестал существовать. Осталась лишь бледная тень старого друга, оболочка настоящего Сэмюеля Раффа. Актер, некогда разделявший святую веру Уилла в театр, стал еретиком. Это больно задело Фаулера, и Николас сочувствовал ему.

— Неужели ничто не может заставить тебя передумать? — взмолился Фаулер.

— Нет, Уилл.

Они допили эль, и Николас направился к стойке, чтобы расплатиться. В таверне стало еще шумнее, и в воздух, и без того спертый, влилось еще с десяток едких запахов. Парочки буквально ощупью поднимались наверх, чтобы предаться плотским утехам, игроки в кости отпускали колкости в адрес друг друга, а старый моряк, раскачиваясь, как грот-мачта во время шторма, пытался исполнить балладу о победе над Армадой. Лаяла собака, кого-то тошнило в камин.

Николас радовался, когда они покидали это злачное место. Он предчувствовал неприятности. Таверна напоминала пороховницу, готовую в любой момент взорваться. Николас умел постоять за себя в драке, но сам обычно избегал конфликтов; однако его волновал Фаулер, который частенько лез на рожон. Приятель и в веселом расположении духа доставлял массу неприятностей, а уж в подавленном настроении мог натворить чего угодно.

Доказательства этому не заставили себя ждать.

— Уберите руки, сэр!

— Будете еще распускать язык?

— Нет, сразу проломлю вам череп!

— Я тебя сейчас пополам разрублю!

— Не подходи!

— Получай!

Уилла Фаулера вызывал на бой высокий рыжебородый громила с мечом в руке. Актер спрыгнул со скамьи и тоже схватился за эфес. Посетители тут же освободили центр зала, сдвинули столы. Противники закружили на освободившемся пятачке. Николас не успел и шелохнуться, как Сэмюель попытался примирить стороны:

— Положи шпагу, Уилл, — заклинал он.

— Не лезь, Сэм.

— Нет причин для ссоры!

— Я намерен пролить чью-то кровь.

Рафф резко повернулся к незнакомцу. Безоружный, но бесстрашный, он вклинился между противниками и раскинул руки, чтобы загородить собой друга.

— Давайте все обсудим за пинтой эля, сэр!

Но незнакомца его слова не остановили. Здоровяк заметил, что неприятель утратил бдительность, и не преминул воспользоваться этим. Его меч просвистел мимо руки Раффа и вонзился прямо в живот Фаулера. Битве конец.

— Уилл! — закричал Николас, бросаясь к другу.

— Я… я убью его… — прохрипел Фаулер.

Уронив шпагу, он сделал несколько нетвердых шагов и рухнул на пол. Николас подхватил Уилла, ужасаясь, с какой скоростью разворачиваются события. Хозяйка таверны заорала во все горло, картежники завопили, старый матрос заревел белугой, собака заливалась лаем. В суматохе незнакомец выскочил за дверь и скрылся.

Все обступили раненого актера.

— Отойдите! — велел Николас. — Ему нужен воздух!

— Что произошло? — пробормотал Фаулер слабым голосом.

— Это моя вина, — признался Рафф. Терзаемый угрызениями совести, он опустился на колени подле друга. — Я пытался остановить его, но он нанес удар под моей рукой.

— Черт! — простонал Фаулер.

Хозяйка протиснулась сквозь толпу. В таверне часто происходили потасовки, но обычно дерущиеся ограничивались кулаками, а не хватались за мечи.

— Отнесите его к врачу! — велела она.

— Его нельзя трогать, — возразил Николас, изо всех сил пытавшийся остановить кровотечение. — Приведите доктора сюда! Да скорее же!

Хозяйка отдала приказ мальчишке-слуге. Николас по-прежнему обнимал друга, с трудом сдерживая дрожь. Уилл Фаулер был таким крепким и энергичным, а сейчас жизнь стремительно покидала его тело в грязном притоне Бэнксайда.

— Кто это был? Я хочу знать, — прошептал Фаулер, в последний раз проявляя твердость духа.

Он обвел взглядом присутствующих, но никто не мог дать ему ответа.

Николаса охватили злоба и печаль. Только сейчас, теряя Уилла, он осознал, как много значила их дружба. Ему будет очень не хватать его теплоты и взрывного темперамента. Николас еще крепче обнял друга, тщась отвоевать его у смерти, хотя и понимал, что все бесполезно…

Сэмюель Рафф обливался слезами, мучаясь мыслью, что виноват в случившемся, и без конца шептал извинения, склонившись над распростертым телом. Николас увидел неподдельный ужас на его лице и только тут заметил, что рукав Раффа пропитан кровью. Меч рыжебородого задел его, прежде чем нанести смертельный удар Фаулеру.

Умирающий собрал остатки сил и прошептал:

— Ник…

— Я здесь, Уилл.

— Найди его… прошу… найди этого негодяя…

Он схватился за живот, скорчившись от боли, волной прокатившейся по всему телу, потом обмяк. Последний вздох слетел с губ. Врач Уиллу Фаулеру был уже не нужен.

Сэмюель Рафф спрятал лицо в ладонях. Николас почувствовал, как и у него слезы подступают к глазам, но его печаль граничила с холодной яростью. Неизвестный убийца зарезал его лучшего друга. Уилл Фаулер перед смертью просил найти преступника, и Николас решил во что бы то ни стало исполнить его последнюю волю.

— Я найду его, Уилл, — поклялся он.