Голубая мечта

ТЯЖЕЛЫЙ ДЕНЬ

робанюк с трудом втискивается в трамвай. Тут плотная человеческая пробка. Дробанюк застревает в ней посередине — ни к поручню дотянуться, ни за сиденье зацепиться для равновесия. К тому же мешает собственный портфель, застрявший между чужих коленей внизу. Пробка периодически раскачивается, и тогда его уносит в сторону. Рискуя оборвать ручку, Дробанюк изо всех сил удерживает портфель, проклиная трамвайную толчею.

Всего через две остановки Дробанюку надо выходить, но пробка по-прежнему плотно сжимает его со всех сторон. Чудом ему удается повернуться — и теперь он оказывается лицом к трамвайной двери.

— Вы сейчас встаете? — спрашивает он женщину впереди него — ее затылок с завитками светлых волос у самого носа Дробанюка.

— Встают только те, кто сидит, — отвечает она ему.

— Хорошо, вы сходите? — иначе формулирует вопрос уязвленный Дробанюк.

— Сходят только с ума! — парирует женщина.

«Хамка!» — злится Дробанюк, но связываться с ней не отваживается. А когда дверь на остановке с трудом открывается, он отчаянным рывком, буквально смяв по пути злую бабу, выбирается из трамвая, одновременно вырывая из плотной человеческой массы свой портфель.

На улице Дробанюку приходится поправить съехавший галстук. Затем он тщательно осматривает портфель — цел ли? И только после этого замечает, что вышел не на той остановке. Дробанюк в сердцах сплевывает: ну сплошное невезение! Черная полоса что на работе, что дома. В пятницу послал своего шофера Федю к Самуилу Авангардовичу за ящиком «боржоми» для жены — «Москвичок» на полпути обломался. Причем, капитально — «полетела» коробка передач. Еще и на буксире пришлось тащить эту проклятую развалюху! Не автомобиль, а консервная банка!

И все же как ни ругает под настроение Дробанюк свой подержанный, чудовищного грязно-коричневого цвета «Москвичок», втайне он им даже гордится. Не просто тот ведь достался ему, не говоря уже о том, что автомобиль вообще не положен руководителям его ранга.

Когда Дробанюка назначили начальником ремстроймонтажного управления, первое, что он сделал, войдя в новый кабинет, — сразу же позвонил Ухлюпину и расспросил о том, как обзавестись легковушкой. Ухлюпин, единственный из начальников управлений в их тресте, разъезжал на «Москвиче», раздобытом какими-то сложными путями. «Буг-га-га! — громыхнул сначала в ответ на сиротский тон Дробанюка в своей оглушительно-беспардонной манере тот. — Ловкость рук — и никакого мошенства, понял?». Но, потешившись над беспомощностью свежеиспеченного начальника управления, все же намекнул на те ходы и лазейки, через которые можно было заполучить списанный автомобиль, чтобы потом подмарафетить его до сносного состояния.

Несколько месяцев Дробанюк в поте лица днем и ночью крутился, как фигурист на соревнованиях, пока во дворе управления не сгрузили с МАЗа грязно-коричневый «Москвичок». А после этого еще три месяца шофер Федя, оформленный слесарем, возился с ним, чтобы поставить его на колеса. Фейерверком брызгала электросварка, когда латали подгнивший кузов. Но зато когда Дробанюк уселся на переднее сиденье справа и «Москвичок», фыркнув, тронулся с места, он едва сдержался, чтобы не закричать «Ура!». И такое Дробанюка охватило празднично-торжественное состояние, что он тут же дал Феде команду подъехать к гастроному, взял бутылку шампанского и прямо в «Москвичке» стрельнул на радостях пробкой в потолок…

Конечно, тем, кто ездит на порядочном транспорте, нельзя не позавидовать, и Дробанюк порой долгим и тоскливым взглядом провожает какую-нибудь «Волгу» с гордым силуэтом владельца рядом с водителем. Но в принципе он доволен и своим подержанным «Москвичком» — лучше ведь, чем совсем ничего. С работы, на работу, домой пообедать — не в трамвайной давке добираться… Да и супругу по пути, а то и персонально подбросить то на рынок, то еще куда…

Одно плохо: начиненный с миру по нитке собранными запчастями, да еще большей частью бывшими в употреблении, «Москвичок» частенько барахлит, ломается и приходится беспрерывно латать его. Вот и опять предстоит хорошенько помозговать, где достать эту проклятую коробку скоростей. К тому же сегодня понедельник — день, как известно, тяжелый, работы невпроворот, откуда время взять на это…

Выбирая от трамвайной остановки кратчайший путь к своему управлению, Дробанюк пытается спешить, чтобы не опоздать на планерку, но не получается: одолевает одышка. «Разожрался я, — недовольно думает Дробанюк. — Да и спиртного поменьше лакать надо. Не то вообще в бегемота превращусь. Стыдно на пляже раздеться…»

На планерку он является, изрядно припоздав. Его уже устали ждать, и Дробанюк замечает злорадные взгляды: он обычно въедливо распекает за опоздания, а тут вдруг сам показал пример… Но не успевает Дробанюк отдышаться, как секретарша приглашает его к телефону — звонит управляющий трестом. И он озабоченно спешит к себе в кабинет.

— Але, — торопливо снимает трубку Дробанюк. — Слушаю вас, Геннадий Михайлович.

— Слушай, и внимательно, — жестко говорит управляющий трестом Младенцев, и внутри у Дробанюка все обрывается — если тот начинает с этих слов, значит, предстоит хорошая накачка. — У вас там пару листов чистой бумаги найдется?

— Да., это… — мнется Дробанюк, не зная, что и сказать в ответ: уж больно подозрителен вопрос.

— Если нет, то придете ко мне вместе с главным, я найду для вас пару листов чистой бумаги, — говорит управляющий. — Вдвоем на них и накатаете заявления на расчет.

— Кхэ-э, — натужно кряхтит Дробанюк, но возражать не решается, зная, что будет еще хуже.

— Вы что там себе думаете по поводу бойлерной, а? — Голос управляющего приобретает твердость металла. — Или вы хотите, чтобы я и дальше выслушивал накачки в комбинате из-за того, что вы не в состоянии разобраться с какой-то паршивой бойлерной? Так вот, голубчики, немедленно, слышите — немедленно! — наведите мне порядок с этим делом! Ты лично мне доложишь, понял?

Вслед за этим в телефонной трубке звучат частые гудки — управляющий уже положил ее.

— Кхэ, — снова кряхтит побледневший Дробанюк. Его плотная, выпирающая из воротника рубашки шея покрылась испариной. Дробанюк расширяет ошейник галстука и, расстегнув воротник, с облегчением отдувается, будто после парной. — М-да…

Затем нажимает кнопку, коротко бросает появившейся в дверях секретарше:

— Пусть зайдет Калачушкин.

— Петр Иванович заболел, — сообщает та и вопросительно смотрит на Дробанюка своими серыми, выцветшими глазами. «Нашел время бока отлеживать», — сердится Дробанюк и только теперь замечает, что секретарша слишком худа и совсем не привлекательна. Где-то в глубине его сознания проносится мысль, что хорошо бы подобрать вместо нее молодую и симпатичную.

— Объявите, что планерка переносится на завтра, — говорит Дробанюк и провожает секретаршу долгим, оценивающим взглядом. Но думает он не о молодой и симпатичной, ему сейчас не до этого, а о том, что надо ехать на проклятую бойлерную. А чем ехать? Он машинально крутит диском телефона и не сразу реагирует на откликнувшийся в трубке зычный голос Ухлюпина.

— Алло? Алло, кто это? — нетерпеливо спрашивает тот. — Какого вы черта молчите?

— Выручай, Юрий Алексеевич, — умоляюще произносит Дробанюк. — Коробка скоростей полетела.

— A-а, это спикер верхней палаты!

Ухлюпин в последнее время все чаще обзывает Дробанюка этим, до обидного неприятным выражением, — но тот скрепя сердце вынужден его проглатывать. Ухлюпин — человек нужный. Пусть пока гоношится, лишь бы помогал.

— Опять твой «Мерседес» дал трещину? Слушай, ты же перехватишь все мои связи! Я тебе то, я тебе другое, а с тебя мне цистерна козлиного молока взамен… Не-е, дорогуша, калорийность твоего продукта — пшик.

— В долгу не останусь, Юрий Алексеевич, — преданно заверяет Дробанюк. — Ты же меня знаешь.

— Потому и говорю, что знаю, — витийствует тот.

Поиздевавшись, он все же подсказывает Дробанюку, куда позвонить, и тот, набрав номер, напряженно приникает к трубке ухом.

— Ну? — коротко отзывается мужской голос. Отчетливо слышно, что тот, кому он принадлежит, жует.

— Это материальный склад? Я от Ухлюпина. Дробанюк моя фамилия…

— Ну? — все так же лаконично спрашивает жующий.

— Я по поводу коробки скоростей, — несмело продолжает Дробанюк. Его смущает это бесцеремонное «ну».

— Ну?

Дробанюк совсем теряется.

— Понимаете… Очень нужна. А если что надо, то…

— Че можешь? — прерывает, наконец, свое «нуканье» жующий.

— Кирпич могу. Цемент, трубы… — облегченно выдыхивает Дробанюк: кажется, наладилось.

— Ну? — требуют от него продолжения.

— Еще щебенку…

— Чихать на щебенку, — заявляет жующий. — Кирпич какой?

— Кирпич белый, силикатный.

— Чихать на силикатный.

— Да? — растерянно уточняет Дробанюк.

— Красный есть? — спрашивает жующий.

— Есть доска-сороковка, — невпопад отвечает на это Дробанюк.

— Сороковка? — приостанавливают жевать на том конце провода. — Кубов пять дашь?

— Пять кубов? — мнется Дробанюк. — Туговато, но вообще-то можно… Только мне срочно коробка нужна.

— Присылай. Спроси в приемной Юлия Валентиновича Сюкина. Сюкин — это я…

Дробанюк подскакивает от радости. Затем, на ходу бросив секретарше: «Я на бойлерную», почти бегом устремляется в гараж. А уже через час снятый с линии грузовик везет доски Сюкину и забирает у того коробку скоростей. Федя тут же устанавливает ее с помощью водителя грузовика на «Москвичок», а Дробанюк стоит над ними надсмотрщиком и поторапливает.

Прибегает секретарша и перепуганно сообщает Дробанюку, что его зовет к телефону Зинаида Куприяновна, жена, и что та очень взволнована.

— Я на минутку, — заверяет Дробанюк Федю и водителя грузовика, будто они без него не управятся. — А вы тут поскорее…

— Котюся! — запыханно говорит Зинаида Куприяновна, когда он берет трубку. — Ты уже отремонтировал машину? — И не ожидая ответа, тараторит — Звонил Гамузевич, он тебя разыскать не может. Гамузевич достал какой-то потрясающий сорт винограда и просит, чтобы ты немедленно, сейчас же забрал его, а то останутся рожки да ножки…

— Чего он горячку порет? — недовольно спрашивает Дробанюк. — И без винограда дел по горло.

— Котю-юся! — с жесткой укоризной произносит жена, укрощая этим его. — Гамузевич утверждает, что такой виноград попадается раз в столетие. Он так и сказал — раз в столетие. А мы на даче всякую дрянь разводим.

— Ладно, заеду, — нехотя соглашается Дробанюк.

— Котюся, надо сейчас же, а то будет поздно. Ты же знаешь Гамузевича — разбазарит в один момент.

— Машина будет готова только часа через полтора — понимаешь?

— Часа через полтора? Прекрасно! Значит, по пути захватишь меня. Мы заедем к Людмиле Геворкиевне, посмотрим, что она получила. А ты насчет импортной кофемолки не уточнял?

— Пока нет, — упавшим голосом отвечает Дробанюк. Ему хочется сослаться на то, что сегодня понедельник и дел на работе по горло, но знает, что возражать жене бесполезно.

— Жду, Котюся, — тоном, исключающим возражения, завершает их беседу Зинаида Куприяновна.

Дробанюк какое-то время сидит в тяжелой неподвижности, затем нервно набирает номер Гамузевича. Тот не отвечает. Дробанюк набирает другой номер, уточняет, где Гамузевич. В это время в кабинет просовывает голову Федя — рыжий, патлатый парень.

— Порядок! — радостно светятся его глаза.

— Сейчас едем, — бросает ему вмиг повеселевший Дробанюк и опять торопливо крутит диском телефона, разыскивает Гамузевича. Того нигде нет, и Дробанюк в сердцах так швыряет трубку, что та сваливается и зависает на витом шнуре. Уже разогнавшийся к выходу Дробанюк, чертыхнувшись, возвращается, чтобы положить ее на место.

Затем почти бегом устремляется из кабинета.

— Я в нарконтроль, — бросает он на ходу вопросительно уставившейся на него секретарше. Дробанюк успевает заметить в ее взгляде привычное недоумение. К счастью, оно больше не выходит за рамки безмолвного взгляда. Ведь однажды, когда она попыталась уточнить, в какой нарконтроль он едет — районный, городской или областной, Дробанюк грубо оборвал ее, и с тех пор у нее хватает ума держать язык за зубами, хотя взгляд и выдает ее неуместное любопытство.

Когда Дробанюк усаживается на переднее сиденье справа, а Федя, включив зажигание, заводит двигатель, рокочущие звуки того воспринимаются, как победные фанфары.

— Эх, родимый! — с ласковой игривостью похлопывает Дробанюк по щитку приборов «Москвичка». — Как маракуешь, Федор, не вмонтировать ли нам сюда какой-нибудь порядочный маг? Чтоб как у людей было?

— Ну его!.. — отбрыкивается водитель. — Вон у Терещенки стекло разбили и с мясом вырвали на стоянке.

— Волков бояться — в лес не потыкаться, — смеется Дробанюк. — Маг обязательно поставим. Тап-тап-пап! — с притопыванием напевает он. — Челентано как врубим! Ты Челентано уважаешь?

Они делают изрядный крюк по городу, заезжая за Зинаидой Куприяновной. Ждать ее приходится долго, и когда она, пышнотелая, броско одетая, с высоко сооруженной прической на голове выходит из подъезда, Дробанюк пересаживается на заднее сиденье, уступая ей переднее.

— Котюся, не возникай! — упреждает она возможный упрек. — У женщины всегда есть уважительная причина для опоздания. Ничего с твоим Гамузевичем не случится. Главное — к Людмиле Геворкиевне поспеть.

— Так куда мы сначала? — недоумевает Дробанюк.

— Разумеется, к Людмиле Геворкиевне, — непререкаемым тоном произносит жена. — Виноград твой никуда не денется.

«Вот, пожалуйста, и на тебе, — возражает про себя Дробанюк. — То ей виноград нужен был до зарезу, а то…» А вслух произносит:

— Ну, как хочешь. Тебе виднее.

Они подъезжают к большой стекляшке универмага, и жена исчезает в нем. Ждать ее приходится долго. Дробанюк нервничает: не дает ему покоя мысль о бойлерной. Но проходит час, затем и полтора, а Зинаиды Куприяновны все нет. Не выдержав, Дробанюк идет в универмаг на поиски. Здесь душно от многочисленной толпы, облепившей все прилавки, и у него сразу пропадает желание искать жену. Ведь даже если и найдешь, то неизвестно, чем это кончится. Попробуй, оторви ее от тряпок! Лучше уж перекусить, пока есть возможность. И Дробанюк поднимается на второй этаж, в кафетерий.

Когда он возвращается, жена уже сидит в «Москвичке» с большим свертком.

— Где это тебя носит? — с упреком встречает она. — Целый час жду…

От универмага они едут к Гамузевичу, долго ищут этого неуловимого обладателя потрясающего сорта винограда, который попадается раз в столетие, потом отвозят черенки на дачу за двадцать с лишним километров за городом. К управлению «Москвичок» подруливает уже в самом конце рабочего дня.

— Геннадий Михайлович звонил, — с какой-то опаской в голосе сообщает Дробанюку секретарша.

По ее тону он заключает, что управляющий трестом наверняка опять набросится, как разъяренный бык. «Влип, — становится кислым лицо у Дробанюка. — Замордует теперь, — обреченно думает он. — На весь вечер настроение испортит. Эх, надо было бы поехать на эту проклятую бойлерную… Впрочем, ладно, — успокаивает он себя, — смотаюсь завтра, в конце концов не съест. Скажу — понедельник, день тяжелый, закрутился…» И вдруг Дробанюк застывает в напряженной позе, обмозговывая внезапно пришедшую спасительную мысль. Затем, воспрянув, хватает телефонную трубку и поспешно набирает номер управляющего.

— Але, Геннадий Михайлович, это Дробанюк… — довольно бодро произносит он.

— Очень рад слышать, — с мрачной иронией отвечает тот. — Где тебя целый день носило, хотел бы я знать?

— Там, где меня носило, Геннадий Михайлович, уже больше носить не будет! — с напором отвечает Дробанюк. — Хватит с меня, наработался по горло! Доволен под завязку! Заявление на расчет сразу в двух экземплярах настрочил!..

— Погоди, погоди, — недоумевает ошарашенный таким поворотом управляющий. — Объясни толком… Не понимаю я тебя.

— А что объяснять? — с прежней энергией продолжает Дробанюк. — Все ясно. С такой кадрой, как у меня, не то что бойлерную — обыкновенную табуретку не отремонтируешь, если она расклеится. И не уговаривайте меня — пусть этим управлением хоть сам министр руководит, все равно толку не будет. Целый день как угорелый мотаюсь, и концов не могу обнаружить. Калачушкин, понимаете, бока отлеживает, насморк его в постель свалил, а ты тут один за всех, с утра до ночи, белкой в колесе. Ты и в нарконтроль, ты и к снабженцам, ты и за тридевять земель: пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что… Да гори оно все огнем! Что я — железный?! Или мне больше всех надо?! Ведь кроме упреков да накачек, ничего другого не слышишь…

— Ох-ох-ох! — примирительно произносит в ответ управляющий. — Слова ему мужского сказать нельзя, как благородная девица все равно… Ладно, ты извини, если я что не так сказал, светскому тону не обучался. Но дело есть дело, сам понимаешь. Вчера в комбинате с меня три шкуры за эту бойлерную сдирали, а я даже вразумительной причины в ответ не мог привести. Да и какие могут быть причины, если сроки давным-давно — тю-тю!.. Ты, Константин Павлович, лучше поменьше фыркай, а чтоб завтра, в крайнем случае послезавтра, с бойлерной был полный ажур. Понял?

— Чего ж не понять? — как бы нехотя соглашается Дробанюк. — Разве я против? Сил же и времени не жалеешь…

— А как с насосной? — благоразумно переводит разговор на другую тему управляющий.

— С насосной вроде ничего, Геннадий Михайлович, — наугад отвечает Дробанюк, хотя понятия не имеет о том, какое сейчас там положение. — Движется… Правда, я сегодня из-за этой бойлерной секунды не мог выкроить, чтобы детально поинтересоваться, но в целом, насколько мне известно, ничего тревожного пока нет.

— Ладно, действуй, — напутствует его напоследок управляющий.

Дробанюк с громадным облегчением кладет трубку и вытирает вспотевшее лицо. Теперь снова можно попытаться разыскать Гамузевича, время еще есть…