Голубая мечта

СВИДЕТЕЛЬ ИВАНОВ

акой ты волосатый, Дробанюк! Какой ты жирный! — лениво приговаривает Кармен, то ероша густую растительность на груди у Дробанюка, то пытаясь оттянуть на его бугристо-плотном животе складку.

— М-м! — словно кот, мурлычет Дробанюк.

Они устроились на зеленом пригорке у реки, в тихом, уединенном месте. Дробанюк лежит на спине, широко разбросав руки и ноги, глаза его прикрыты солнцезащитными очками. Кармен сидит рядом, в своем потрясающем купальнике итальянского производства, состоящем из настолько узких полосок, что они едва прикрывают соответствующие места.

— И ноги у тебя кривые! — продолжает Кармен.

Ей скучно, и она пытается хоть как-то развлечься.

— Дробанюк, проснись, не то я брошу тебя, — предупреждает Кармен, капризно надувая губки. — Пойдем купаться, что ли?

Дробанюк нехотя поднимается и, сняв очки, протирает вспотевшую переносицу.

— Во как печет!

— Пойдем окунемся! — тянет его за руку Кармен.

— С тобой — хоть в прорубь! — шутит он.

— Какой ты неумный, Дробанюк! — не нравится это Кармен. — Ты даже мой купальник не оценил как следует…

— Ну что ты, Инночка! — успокаивает ее Дробанюк. — Такого купальника нет ни у кого! Даже в Италии!

— Ты думаешь? — с наивной недоверчивостью спрашивает она, косясь на свой бюстгальтер.

— Убежден! Это разовый экземпляр, не иначе.

— Как это?

— Ну, в единственном числе, — объясняет Дробанюк. — чтобы ни у кого больше не было.

— Ой, неужели?! — с восхищением восклицает Кармен.

— Фирма знает, что делает, — с видом большого знатока втолковывает ей Дробанюк. — Зачем лишняя конкуренция?

Кармен тут же надевает свои очки с громадными стеклами-блюдцами и, поднявшись во весь рост, становится в эффектную позу манекенщицы, демонстрирующей пляжные наряды.

— А теперь как я выгляжу?

Дробанюк снимает свои очки и, прищурившись, оценивающе смеряет Кармен сверху донизу взглядом. Затем ошеломленно качает головой, причмокивая.

— Ну? — требовательно спрашивает Кармен. — Почему ты ничего не говоришь?

— Нет слов, Инночка! — наконец с чувством выдыхает тот. — Софи Лорен в своем первом кинофильме!

— Ой, завал! — расплывается та в довольной улыбке. — Ты так считаешь?

— Так все считают! — с пафосом восклицает Дробанюк. — Даже те, кто тебя вообще не видел.

— Как это? — недоуменно частит своими крылами-ресницами Кармен.

— Ну, кто в этом купальнике тебя не видел. И в этих очках вместе с купальником.

— А-а, — принимает эту версию та. Затем, надув губки, к чему она охотно прибегает, Кармен недовольно произносит — Ну почему здесь никого нет, Дробанюк?

— Ты что имеешь в виду, солнышко?

— Почему здесь не пляж? — говорит Кармен. — Мне так хочется кого-нибудь затмить.

«Не хватало еще только пляжа… — ежится от одной мысли об этом Дробанюк. — Чтобы, кроме купальника, и меня оценили…»

— Тебе недостаточно солнца? — спрашивает он, загадочно улыбаясь.

— Как это? — следует традиционный вопрос.

— Ты ведь затмила и солнце.

— Ой, ты какой хитрый, Дробанюк, — грозит ему пальчиком Кармен. — Ну, тогда давай хоть немного пройдемся.

«Солнца ей, конечно, недостаточно, — кряхтя, поднимается Дробанюк. — Оно ведь без глаз и не скажет „Завал!“» Пройтись по берегу у него особого желания нет — мало ли на кого натолкнуться можно! А с другой стороны, и опасаться вроде бы нечего, место тут достаточно глухое, неподалеку лишь деревенька из нескольких десятков хат, до города считай с полсотни километров. Словом, удачно он выбрал местечко, недаром же приезжал сюда на разведку.

Дробанюк и Кармен, взявшись за руки, словно молодожены, идут вдоль реки. Берега здесь в густых зарослях, вокруг ни души. Даже возле виднеющихся за километр хат будто все вымерло, несмотря на субботний день.

Довольный этим, Дробанюк уже было собирается предложить Кармен вернуться, как вдруг со стороны речки раздается сильный всплеск.

— Эксплуататор! Капиталист! Отбивные тебе цеплять, что ли?!

— Ой, кто это?! — испуганно вскрикивает Кармен.

— Спокойно, — привлекает ее за плечи Дробанюк и, выгибая грудь колесом, как бы защищает этим от возможной опасности. — Пока я с тобой, тебе ничего не грозит.

Но Кармен вдруг, отметая представление о ней, как о представительнице слабого пола, стряхивает с плеча его руку и смело устремляется туда, где за лозняком раздались гневные слова в адрес классовых врагов. Дробанюку ничего не остается, как засеменить следом. Из осторожности он то и дело оглядывается: не с женой ведь приехал позагорать, а с собственной секретаршей.

За лозняком, густо облепившим небольшую бухточку, на клочке песчаного бережка под обрывом сидит рыболов— живописный старикашка в смешном берете, из-под которого торчат завитушки седых волос.

Не обращая внимания на спустившуюся к нему Кармен, он продолжает кого-то отчитывать последними словами.

— Поджигатель ты мирового пожара! — с сердцем восклицает старикан, накручивая леску на одной из удочек, которых возле него несколько. — Агент ЦРУ ты!

«Газеты, наверное, любит читать, — делает вывод Дробанюк. — Вот и нахватался…»

— Дедушка, что вы здесь делаете? — уставляется на него очками-блюдцами Кармен.

— Отойдите, дама! — не глядя на нее, отмахивается старикан. — Тут дело сурьезное, воспитательный час…

— Как это? — в своей обычной манере интересуется та.

— А чтоб знал, с кем имеет дело, — объясняет старикан. — Милитарист разнузданный! Он ишо будет водить меня за нос!

— Кого вы так, дедушка? — настойчиво допытывается Кармен.

— Кого ж? — хмыкает тот. — Этого рыцаря плаща и кинжала!

— Дедушка, очевидно, имеет в виду какого-нибудь окуня? — с иронией подсказывает Дробанюк.

Услышав мужской голос, старикан наконец-то удосуживается обернуться. Выцветшими белесыми глазенками он оглядывает сначала Дробанюка, потом Кармен, причем ту значительно дольше. «Купальник оценивает», — усмехается про себя Дробанюк, который наблюдает за происходящим стоя над обрывом.

— Ой, правда, окуня? — манерно всплескивает ладошками Кармен.

— Неправда! — сухо отвечает старикан. — Буду я из-за каких-то марионеток голову морочить!

— Китов, значит, ловим? — поддевает его Дробанюк.

— Чего — китов?

— А кого ж тогда? Акулу империализма?

— Во-во! — клюет на знакомую терминологию рыболов. — Почти… — Голос его сразу же теплеет — оттого, наверное, что Дробанюк в его вкусе высказался. — Сома ловлю!

— Бро-ось, дедушка, — подзадоривает его Дробанюк. — Откуда тут может взяться сом?

— Как откудова? — не соглашается старикан. — Вот тут и сидит, гангстер, в этом омуте! И ишо как сидит, проклятущий!

— Поймайте его! — просит Кармен. — Хочу посмотреть на сома.

«Это ты хочешь сому себя показать», — сердито думает Дробанюк, опасаясь, как бы из-за ее капризов они не застряли возле этого колоритного старикана.

— Как же — посмотришь на него, дочка, — с сожалением качает головой рыболов. — Ежели он как апологет звездных войн! Сожрал приманку да ишо и хвостом досвиданьице показал, слуга монополий.

И вдруг старикан, поднявшись, уставляется взглядом куда-то на середину реки.

— Неужели клюет? — взвизгивает Кармен и снимает очки, чтобы получше всмотреться туда.

— Сейчас клюнет, — с разочарованием в голосе произносит старикан.

— Ой, завал! — чуть ли не подпрыгивает от радости Кармен. — Это так интересно!

— Ишо как клюнет! — мрачно продолжает тот. — Жареный петушок только!

— Как это? — округляются глазищи у Кармен до такой степени, что становятся похожими по размерам на очки.

Дробанюк тоже с любопытством смотрит на речку, но ничего особого не видит, кроме небольшой радужной пленки. Но вот эта пленка все больше расширяется, и становится ясно, что это пустили какой-то краситель. «Вот и покупались!» — разочарованно думает Дробанюк.

— Что это там? — жеманно тянется вперед и Кармен, заметившая пленку.

— Опять хана рыбе! — в сердцах сплевывает старикан.

— Что это, Дробанюк? — обиженно спрашивает Кармен. Видимо, ее уязвила неучтивость рыбака, не оценившего ее интереса.

— Новая река прокладывает себе русло. Мазутная, кажется, — мрачно острит Дробанюк. Ему так хотелось искупаться, день-то жаркий какой.

— В третий раз ужо, — отзывается старикан, все еще не сводя глаз с реки. — Все это с кожевенного завода запускают.

— Безобразие! — качает головой Дробанюк.

— Зато как красиво! — возражает Кармен. Голос ее звучит обиженно.

Безутешно махнув рукой, рыболов вытаскивает папиросу и закуривает. Затем обращается к Дробанюку:

— Как ты думаешь, мил человек, а что, если я сигнальчик от группы товарищей шарахну куда следовает? Вот про это безобразие, — кивает он на реку. — Это ж все равно как враждебные происки…

— От группы товарищей? — удивляется тот.

— Так дело ж неотложное, — объясняет старикан. — Пока есть шанс изловить этих сапожников с поличным.

— Да при чем тут от группы товарищей, папаша?

— А как же? — в свою очередь удивлен этим непониманием тот. — Для ускорения. Ежели ты в одиночестве подпись учинил, то — пока раскачаются, а ежели от группы товарищей — бегом бегут, аж спотыкаются!

— Ну, если так… — соглашается Дробанюк.

— Проверено, — гордо говорит старикан. — Я этаким макаром благоустройство в наших Кленцах обеспечил. А то, понимаете, один несолидные заверения… Вот и нынче киномеханик Пинька по вопросу киноустановки обратился: «Выручи, — говорит, — дед Кузьма, непробиваемость имеется. Пробовал, — говорит, — всеми возможными средствами — не помогает. Так ты, значит, черкни от имени группы товарищей. Сам бы просигнализировал, да неудобно — при исполнении…» Вот какой коленкор!.. Я, конечно, только по особо важным причинам, а так — не-е… Грозное оружие расчехлять требуется в решающие моменты!.. Был, значится, случай…

Старикан, судя по всему, собирается более детально развить эту жгучую тему, но перебивает Кармен.

— Мне скучно, Дробанюк, — хнычет она. — Пойдем поищем, где можно покупаться.

— Бывай, папаша! — уходя, бросает рыболову Дробанюк. — Лови акул империализма, больших и маленьких!

— Да вот, посижу еще маленько, может, уцепится-таки представитель оголтелой реакции, — снова наклоняется к своим снастям старикан. — Ежели, конечно, красота эта сойдет…

— Вдруг поймаете, зовите и нас! — уже из-за лозняка кричит ему Кармен.

Снова по-молодежному взявшись за руки, Дробанюк и Кармен идут по берегу, высматривая, где можно искупаться.

Радужная пленка становится постепенно все ярче и шире, вызывая восторги у Кармен своей необыкновенной красочной палитрой.

— Давай немного позагораем, мое итальянское солнышко, — предлагает Дробанюк. — А тем временем, может, и пленка сойдет…

— Между прочим, — с укором замечает Кармен, — очки у меня французские.

Они снова располагаются на травке, подставляя свои тела солнцу. Кармен долго улежать не может, ей снова скучно, и она теребит Дробанюка, посылая его посмотреть, не сошла ли радужная пленка. Того нестерпимо тянет в дрему, но ничего не поделаешь, и он, кряхтя, поднимается. Но радоваться по-прежнему нечему — пленка стала еще насыщенней, а кое-где ее уже прорезают грязно-бурые полосы. Тем не менее на выразительный взгляд Кармен Дробанюк отвечает бодрой улыбкой: мол, все почти в полном порядке!

— Скоро не только купаться — пить эту водичку можно будет, мое солнышко, — заверяет он.

— Как скоро? — довольно больно дергает за волосы на груди уже успевшего улечься Дробанюка Кармен.

— С полчасика еще… моя радость. Потерпи чуток… — морщится от боли тот.

— Терпеть вредно! — капризничает Кармен. — Какой ты плохой, Дробанюк!

Дробанюк переворачивается, укладываясь ничком, но Кармен все равно не дает ему покоя. Он проклинает сапожников с кожевенного завода, испортивших не только воду, но и настроение.

— Солнышко, — пытается он отвлечь Кармен от агрессивных поступков, — а что сейчас в Италии модно носить по воскресеньям?

Кармен изумленно застывает, и на лице ее отражается сложная работа мысли. В это время со стороны речки доносится дикий вопль, заставляющий Дробанюка подскочить как угорелого. Вслед за воплями раздаются какие-то невразумительные крики, и на пригорке неподалеку появляется старикан. Он без берета, седые волосы его взъерошены, а глаза горят сумасшедшим блеском.

— Т-там! — заикаясь, кричит он, показывая рукой на речку. — Т-там!

Дробанюк и Кармен бросаются к нему.

— Что такое, дедусь? Что случилось?

— Т-там!.. — твердит по-прежнему тот, трясясь, словно в лихорадке.

— Да что там, в конце концов?! — И Дробанюк, схватив его за плечи, с силой встряхивает, приводя в чувство. — Сом сорвался? Или акула империализма все-таки?..

— Ч-человек там! — лепечет старикан. — Ч-человек!

— Какой человек? Ты можешь толком сказать? — почти кричит на него Дробанюк, пытаясь добиться вразумительного ответа.

— У-утопший… Совсем, — обессиленно произносит наконец старикан. Ноги у него подкашиваются, и Дробанюк, поддерживая, опускает его на землю.

— Ой! — испуганно взвизгивает Кармен. — Я боюсь!

— Спокойно, может, ему померещилось, — подбадривает ее Дробанюк. — Сейчас разберемся… Какой человек, папаша? — приседает перед стариканом на корточки он. — Где утонул?

— Т-там! — нерешительно кивает тот в сторону речки.

— А конкретно? — пристально смотрит ему в глаза Дробанюк. — Речка больша-ая…

— В ом… ом-муте, — дрожащим голосом отвечает старикан.

— Какой человек? — продолжает спрашивать Дробанюк. — Ты же один там сидел? Откуда же взялся человек?

— В омуте… В воде, — наконец начинает понемногу приходить в себя старикан. — Я леску выбирал, к-когда чувствую — что-то зацепилось. Думал он — п-п… п-под…

— Поджигатель? — догадывается Дробанюк.

— Аг-га, — кивает тот. — Когда тяну — н-нога..

— Чья нога? Поджигателя?! — специально подбрасывает этот вопросец Дробанюк, чтобы проверить, не спятил ли на самом деле старикан. Фосфоресцирующие глаза того выглядят весьма подозрительно.

— Утопшего, — вдруг без заикания, осмысленно отвечает старикан.

В это время Кармен стучит в спину Дробанюку своим длинным наманикюренным ногтем.

— Мне страшно…

— Ну, я же с тобой, — успокаивает ее Дробанюк. Он поднимается и, привлекая Кармен к себе, нежно берет ладонями за щеки. — Я тебя никому не дам в обиду, моя Кармен.

— Как это — Кармен? — удивляется та.

— Это в опере такая красавица, — объясняем Дробанюк. — Испанская. Жгучая. Как ты.

— Не заливай! — недоверчиво кривится Кармен. — Я была на этой опере тоже. Когда мы всей конторой в культпоход ходили. Кармен — ужасно толстая баба. И совсем не жгучая.

— Ты просто ее, наверное, не рассмотрела как следует, солнышко, — оправдывается не ожидавший этого Дробанюк.

— Я в первом ряду сидела, между прочим. И видела, как с нее пудра сыпалась.

— Значит, я попутал исполнительницу, — выкручивается он. — Это я жгучую Кармен в Большом театре в Москве видел. — И как можно искреннее смотрит ей в глаза. Хотя Дробанюк мимо Большого театра только проезжал, но уж подловить его Кармен не сможет наверняка. — И фигура у нее была, как у тебя, солнышко, и глаза такие большие… — А увлекшись, неосторожно добавляет — И очки французские.

— Прям, и очки… — тут же цепляется за это Кармен.

— Представь себе! — так, будто он сам поверил с трудом в это, заверяет Дробанюк. — У нее что-то там со зрением приключилось, и ей порекомендовали петь в очках.

Кармен недоверчиво хмыкает, затем, заметив, как поднялся старикан, снова капризно надувает губки.

— Все равно мне страшно.

— Да ерунда все это! — успокаивает ее Дробанюк. — Бред сивой кобылы! Это он какую-нибудь корягу зацепил, а со страху за человеческую ногу принял.

— И никакой не бред! — возражает старикан. — И никакая не коряга!

— Ладно, папаша, сейчас проверим, — разоблачающе смотрит на него Дробанюк. — Ну-ка пойдем к твоему омуту!

— А я не пойду! — предупреждает Кармен.

— Правильно, женщинам там делать нечего, — одобряет это Дробанюк. — Посиди здесь, солнышко.

Он первым спускается с обрыва на песчаный клочок у омута. Здесь дедовы снасти и кожемитовая сумка со всякой всячиной, необходимой на рыбалке. Торчат и несколько колышков с натянутыми от них лесками донных удочек. Одна из них ослаблена и лежит на песке.

— Этой орудовал? — показывает на нее Дробанюк.

— Ага.

Дробанюк решительно подбирает колышек с опущенной леской и, натягивая ее на вытянутую руку, пробует на зацепку — есть ли что на крючке? Леска тянется довольно свободно, и Дробанюк начинает выбирать ее, складывая петлями сбоку.

— Сорвалась твоя нога, папаша! — насмешливо бросает он старикану. И в этот момент леска натягивается, давая знать, что на крючке что-то есть. — Момент, — приговаривает Дробанюк, и голос его слегка дрожит от неприятного ощущения, будто по леске пошел ток. — Сейчас мы…

Он размеренно подтягивает ее, чувствуя, как что-то довольно тяжелое медленно поддается его усилиям.

— И-и раз! — подбадривает — теперь уже больше себя — Дробанюк. — И два!..

Омут, очевидно, глубокий, леска долго выбирается.

— Да сколько тут ее! — злится Дробанюк.

— Еще чуток, милый! — заверяет старикан, опять прикипевший взглядом к воде.

Но вот леска уже на исходе, это чувствуется по тому, как все круче натягивается она. Руки у Дробанюка начинают дрожать, он уже не рад, что связался с этим сумасшедшим стариканом, и вытаскивать уже ничего не хочется. И в этот момент раздается нетерпеливый голосок Кармен:

— Ну, скоро уже?!

«Пришла, значит, красотуля, — проносится мысль у Дробанюка. — Не такая уж ты и пугливая, выходит!».

— Счас, дочка, — за Дробанюка отвечает старикан. — Ужо вот-вот.

— Сам бы потянул, храбрец! — со злостью бросает Дробанюк. Это, как ни странно, вдруг придает ему решительности, и он затяжным усилием выуживает леску почти до конца, распрямляясь и поднимая ее вверх. И, наконец, из воды, ставшей уже совсем бурой и тяжело мутной, показывается нечто вроде человеческой пятки с явственно проступающим рядом пальцев на ступне.

— Оно, оно! — взвизгивает Кармен где-то над головой у Дробанюка.

— Т-ам! — опять с зажегшимся взглядом вторит ей старикан.

— Да не орите вы! — грубо обрывает их Дробанюк, что силы дергая леску и пытаясь одним рывком вытащить ногу на берег. И в этот момент леска с едва различимым хлопком рвется, а выуженное Дробанюком тут же исчезает в грязно-бурой воде. — Тьху! — в сердцах сплевывает он. — Надо ж было подгавкнуть вовремя!

— Ну, видел? Т-там? — подскакивает к нему старикан. — В-видел?

— Даже я видела! — подтверждает Кармен. Она уже успела спуститься с обрыва.

— Надо в сельсовет! — показывает рукой куда-то наверх, за лозняк, старикан. — Я счас… Я мигом… — И старикан, шустро вскарабкавшись по обрыву, исчезает.

— Ой, как страшно! — обвивает руками сзади за шею Дробанюка Кармен.

— Да, не было печали, — вздыхает тот. — А теперь жди, пока этот сумасшедший в сельсовет сбегает.

— Давай подождем, — упрашивает Кармен, вытирая ладонью его багровую вспотевшую шею. — Это так интересно…

Ждать приходится недолго.

Минут через пятнадцать со стороны хуторка приближается, поднимая клубы пыли, мотоцикл с коляской. За рулем, это заметно издалека, — милиционер, в коляске кто-то в гражданской одежде, а за спиной у милиционера, на заднем сиденье, — старикан. Жидкие кудряшки того развеваются на ветру легким белым пушком и, кажется, вот-вот слетят с головы.

— Старший лейтенант Крячко, — поднимает руку к козырьку фуражки милиционер, средних лет приземистый мужчина, когда мотоцикл тормозит возле Дробанюка и Кармен. — Участковый уполномоченный в данной местности. — И кивком показывает на выбирающегося с кряхтеньем из люльки человека в гражданской одежде, светловолосого, с широким, картошкой, носом. — Председатель сельсовета Степанушкин… — И без промедления интересуется — Значит, можете подтвердить?

— Могут, а как же! — с готовностью подхватывает старикан. — Вот эта девушка может, значит, и ее отец, стало быть, тоже!

— Да? — будто убеждаясь, с едва заметной ухмылкой оценивающе смотрит на Дробанюка и Кармен участковый. Глазки у него хоть и маленькие, припрятанные, но умные, все понимающие. — Ну, что ж, хорошо.

«Кретин престарелый! — от хлынувшей в голову крови едва удерживает равновесие Дробанюк. — Чтоб тебе повылазило!..» Кармен тоже, переминаясь с ноги на ногу, поджимает обиженные губки.

— И где это случилось? — вовремя разряжает неловкость момента своим вопросом председатель сельсовета.

— Вон там, пойдемте! — увлекая всех за собой, устремляется к омуту старикан. — Тута рядом…

Когда все спускаются на песчаный клочок, — только Кармен остается наверху, на обрыве, — старикан начинает сбивчиво и настолько путано объяснять, что случилось, что председатель сельсовета вынужден перебить его.

— Да погоди, Кузьма, — не сыпь горохом все в одну кучу! Я ровным счетом ничего не могу понять. А человеку ведь и для протокола надо…

— Верно, надо зафиксировать, — соглашается участковый. — Пока есть время.

— Еще кого-то ждать надо? — интересуется Дробанюк с кислым видом. Ему вся эта история не только порядком надоела, но и уже пугает своей многолюдностью.

— Спасатели сейчас на моторке должны подскочить, — объясняет тот.

— А вода-то, а вода! — осуждающе качает головой председатель сельсовета.

— Чистая отрава, Михаил Парфенович! — тут же снова сыплет своим горохом старикан. — Кожевенный запущает, я это точно знаю, мне Нюрка Хорошилова по секрету говорила, ее свояк там работает. В третий раз уже свою химию в речку выливают, враждебные происки налицо, как говорится. Рыба повыдохнет!.. Как ты глядишь, Михаил Парфенович, ежели я, значит, по многочисленным просьбам это… сигнальчик шарахну? Для ускорения темпов дела?

— Ну даешь — сигнальчик! — словно отбиваясь от этого радикального предложения, мотает головой председатель сельсовета. — Это дело предосудительное, понял, Кузьма? Вот мы, наверное, пригласим сюда руководство завода да и запротоколируем на месте преступления все, как полагается. Чтоб не отвертелись! Крячко, — обращается он к участковому. — Дай своего мерина, я к телефону смотаюсь, приглашу их.

— Так они тебе и приедут, — пессимистически усмехается тот.

— А я знаю, как припугнуть, — заверяет председатель сельсовета. — Есть одно верное средство.

— Бери, — разрешает участковый. — Только не подзалети. Иначе ремонтировать будешь за свой счет, нам особых средств не выделяют на это…

— Не дрожи, Степан Николаевич, — успокаивает тот. — Съезжу без приключений.

Председатель сельсовета выкарабкивается наверх по обрыву, а участковый достает из планшетки листки протоколов.

— Зафиксируем, значит, происшествие, — строгим голосом произносит он.

Дробанюк начинает объяснять ему, как все случилось. Это похоже на диктант — после каждого предложения или нескольких слов приходится поджидать, пока участковый запишет.

— Остальное — по окончательному выяснению, — подводит черту тот, когда Дробанюк заканчивает свой рассказ. — Ваши данные, товарищи свидетели?

У Дробанюка от этого вопроса внутри все обрывается. А пока он приходит в себя, с обрыва вдруг раздается голосок Кармен:

— Дробанюк Константин Павлович!

— Ваша фамилия тоже Дробанюк? — задирает голову вверх участковый, где, как на пьедестале какого-нибудь конкурса, кокетливо занеся ножку за ножку, статуей красоты возвышается Кармен.

— У меня другая, — очаровательно улыбаясь, с пугающей Дробанюка наивностью отвечает та.

«Неужели сейчас что-нибудь отмочит? — ежась, думает он. — Нашла перед кем блеснуть!..»

— Я Инна, между прочим, — продолжает строить участковому глазки Кармен. А тот, разинув рот, сверлит ее снизу своими щелочками. — А фамилия — Смычкова. Вам нравится?

Дробанюк с ужасом ждет, чем все это кончится, шея у него снова покрывается липким потом. Но тут доносится рокот моторной лодки, и привлеченный этим звуком участковый вопрошающе поднимает голову.

— Моторка? Вот хорошо… Ладно, потом допишем, — прячет он протокол в планшетку — к громадному облегчению Дробанюка.

Рокот все усиливается, и вот из-за крутого изгиба речки, рассекая грязно-бурый поток, показывается моторная лодка с двумя пассажирами. На корме торчит длинный багор. Неподалеку от омута двигатель выключают, и дальше лодка идет к берегу по инерции, тыкаясь затем мягко носом в песок.

Один из спасателей, крепыш невысокого роста, с усиками, выпрыгивает из лодки на берег, здоровается с участковым за руку.

— Что тут стряслось?

— Да вроде утонул кто-то.

— Почему же вроде? — возражает старикан. — Самолично чуть за ногу не вытащил. Вот и товарищ, — кивает он на Дробанюка, — тоже тянул и видел…

— Где? — уточняет спасатель.

— В омуте, где ж? Я это… сома ловил, будь он неладен, адвокат монополий, а подцепил незнакомую ногу. А потом, когда леска — тю-тю, не выдержала, вот товарищ попытку совершал — и тоже подцепил.

— Я тебя, отец, спрашиваю, где именно? Тут или там? — уточняет крепыш, показывая на омут.

— Да за лодкой сразу, — подсказывает Дробанюк. И вдруг он замечает, что сидящий в лодке за рулем атлетически сложенный красавец неотрывно смотрит вверх, туда, где должна стоять Кармен. Взгляд у него вызывающе наглый, липкий. Дробанюку от этого становится не по себе, он представляет себе, как там выделывается под его-взглядами его итальянское солнышко, и, чтобы не выдать себя, незаметно косится на обрыв. Кармен по-прежнему высится над кручей в своем потрясающем купальнике, будто нарочно демонстрируя свою довольно-таки изящную фигуру. Но теперь она уже не одна, рядом с ней уже несколько хуторянских старух, в глазах которых застыло ожидание предстоящего потрясения. «Ну вот и представители местной общественности, — безрадостно расценивает это Дробанюк. — А там и она сама подоспеет в полном составе. Радуйся, моя Кармен, — мысленно обращается он к Кармен. — Теперь есть кого и затмить. Хотя конкуренция и сильная…»

— Что будем делать? — спрашивает спасатель участкового. — Начнем?

— Валяй.

Крепыш забирается в лодку и облачается там в водолазный костюм. Представители общественности на круче живо начинают обсуждать это событие.

— Гляди-ко, водолаз настоящий…

— Нырять будет значит.

— А я думала, крюком шарить начнут…

Эти реплики заставляют участкового оглянуться.

— Что, народ? Делать дома нечего?

Дробанюк с надеждой ждет, что тот разгонит зевак, но участковый настроен, видимо, миролюбиво.

— Только тут без комментариев, ясно? — предупреждает он общественность строгим голосом. Но все ж рациональную мысль из их реплик он извлек, потому что тут же предлагает крепышу сначала попробовать пошарить багром.

— Бесполезно, — возражает тот. — Тут сумасшедшая глубина. Я знаю это место давно.

— Ну, тогда ныряй, — машет рукой участковый.

— Легко сказать, — вздыхает спасатель. — Видишь, вода какая? Будто краситель какой запустили. Что в такой бурде увидишь?

— Это кожевенный запущает! — с негодованием говорит старикан. — В третий раз уже!.. Хоть бы вы там на них действие полезное оказали!

— Так и послушаются они нас, — отвечает спасатель. Одевается он явно не торопясь. Лицо у него скучное, в движениях напрочь отсутствует какой-либо энтузиазм. Ему, наверное, не хочется лезть в ставшую совсем грязной воду, на вид плотную теперь и тягучую, как олифа.

— А вот сейчас Михал Парфенович должен доставить кого-нибудь из этих сапожников. Эй, народ, — задирая голову, обращается участковый к стоящим на круче бабкам. — Мотоцикл там мой еще не едет?

— Не видать! — отвечают ему.

— Задерживается Степанушкин что-то, — остается не очень доволен этим участковый.

Спасатель долго еще возится в лодке. Он, видимо, никак не может собраться с духом, чтобы погрузиться в подобие вечной тьмы, которая его ждет внизу. И Дробанюк, воспользовавшись этой вынужденной паузой, взбирается на кручу. Бабки уважительно расступаются перед его мощной, колобкообразной фигурой. Дробанюк под их пытливо заостренными взглядами берет Кармен под руку и, отводя в сторонку, вполголоса уговаривает ее потихоньку уйти отсюда.

— Солнышко, — убеждает он ее, — ты же видишь, какой тут балаган сейчас? Оно нам надо? Давай исчезнем, пока есть возможность. А то еще и по поводу загрязнения заставят в свидетели записаться. Да и времени у нас с тобой не так уж много осталось, а нам надо успеть так много, верно? — переходит он в конце почти на интимное мурлыканье.

— Еще немного побудем, — капризно хнычет она. — Хочу посмотреть, как вытаскивать будут.

— Но это же страшно как! — пытается атаковать с другого фланга тот. — Давай уйдем, солнышко, моя Кармен.

— Ты опять про толстую бабу? — надувает губки та.

— Что ты?! Я про московскую, жгучую, — успокаивает ее Дробанюк. — Из Большого театра. У нее и фигура почти такая, как у тебя. Только хуже, конечно.

А за спиной довольно громко и с наивной деревенской бесцеремонностью начинают спорить бабки, выясняя в жаркой перепалке, кто он ей — муж или отец.

— Так она ж такая молоденькая ишшо. Дочка значится.

— У городе они усе сейчас молодые да ранние.

— Он же как боров на втором году!

— Значит, начальник очень большой.

— За маленького б не пошла у таком возрасте.

— Сколько их, вертихвосток, ныне…

— Может, он сродственник ей какой? А мы тут языками, как помелом.

— Сразу видно, что сродственник. Ишь, как обнимает да на ушко нашептывает…

Подстегиваемый этим шушаканьем, Дробанюк старается увести Кармен подальше, но та упирается.

— Хорошо, солнышко, — вынужден уступить он ей. — Только недолго, договорились? И еще прошу тебя — набрось халатик. Ну, пусть я в плавках, мне, может, придется лезть в воду. Твой же вид, понимаешь… Вон у этих бабуль языки как чешутся…

— Что мне твои бабули?! — не соглашается Кармен. Губки ее на этот раз сжимаются в жесткую складку. — В гробу я их видала, в белых тапочках! Жара такая, а я должна в халат из-за них кутаться!..

Дробанюк тяжело вздыхает, сознавая, что его итальянское солнышко и дальше будет светить всеми своими прелестями и белокурому, с наглым взглядом молодцу в лодке, и участковому с глазками-щелками, и тем мужикам, которые подъедут, и даже живописному старикану в смешном берете, очень уважающему анонимки. И отблеск его лучей все так же будет будоражить воображение представительниц общественности и давать им самую съедобную в их возрасте пищу для размышлений вслух. И что никакая сила на свете не заставит это солнышко облачиться во что-нибудь, скорее все может произойти наоборот.

А в лодке крепыш продолжает возиться со своей амуницией, и Дробанюку, нервно поглядывающему вверх, на настоящее солнце, которое стремительно приближается к зениту, кажется, что этому никогда не будет конца.

— Побыстрее бы, что ли… — с осторожностью намекает Дробанюк, ни к кому конкретно не обращаясь, но намек сразу же попадает в цель, и белокурый молодец, нагло останавливает на нем взгляд своих победно голубых глаз, которые на этот раз наполнены высокомерным пренебрежением.

— А ты бы, дядя, сам нырнул, если тебе некогда.

«Сопляк! — наливается раздражением Дробанюк. — Попристроились придурками на теплые местечки! В шахту таких бы или на дорожные работы, чтоб дармовую силу согнать!» Он снова незаметно косится на кручу, пытаясь засечь Кармен за недостойным безмолвным флиртом с этим молодцем, то и дело запускающим вверх свои наглые взгляды. Та по-прежнему высится над обрывом в элегантной позе манекенщицы. Правда, очки закрывают ее глаза, что сужает возможности флирта, и это немного утешает Дробанюка.

Вскоре, упреждаемый тарахтеньем, подъезжает на мотоцикле председатель сельсовета. Вместе с ним с обрыва, бережно прижимая к животу коричневый портфель, словно боясь уронить его в воду, спускается худой, со впалыми щеками человек.

— Долго, Михаил Парфенович, — встречает его упреком участковый. — Мерин мой хоть цел?

— Да что с ним случится? — возражает председатель сельсовета. — Зато доставил вот… виновника торжества. Знакомьтесь — Оберемченко, главный механик кожевенного…

— A-а, попались! — говорит участковый, и его щелки еще больше сужаются в насмешливом прищуре.

— Мне не вполне понятно, что происходит? — вертит своей продолговатой головенкой тот с таким выражением, будто делает он это напрасно, поскольку ничего достойного его внимания не замечает.

— А ты не туда смотришь, товарищ Оберемченко, — поправляет его председатель сельсовета. — Ты на воду смотри, на воду…

— Да где тут вода? — подхватывает в тон ему участковый. — Воды тут нету. Тут одна серная кислота.

— Вы что имеете в виду? — с удивлением спрашивает Оберемченко. Глаза его широко открыты, они непорочны в своем искреннем недоумении.

— Брось изображать наивность, Василий Кириллович! — сердится председатель сельсовета. — Не видишь, что ли?

— Вижу, вижу. — Еще бережнее прижав портфель, Оберемченко наклоняется со скептическим выражением на угловатом от худобы лице. — Вода как вода. Сейчас везде такая.

— Не заливай! — машет рукой тот. — Везде да не везде!

— Ну, может, где в Сибири и не такая, не возражаю. Я там не был, — с достоинством отвечает Оберемченко. — А вот в прошлом году ездил в круиз вокруг Европы, везде она — как две капли этой.

— Не знаю, как там вокруг Европы, — недовольно возражает председатель сельсовета, — а еще сегодня с утра Сливянка была чистая.

— Пока кожевенный не слил в нее кое-что, — добавляет участковый.

— Как это — еще с утра была чистая? — с удивлением, таящим в себе угрозу разоблачения, отвечает тот и почему-то выставляет вперед портфель, будто там сокрыто что-то очень важное. — Ис-ключе-но! — с категоричностью чеканит по слогам он. — Это знаете, сколько надо сбросить стоков, чтобы за такой короткий срок загрязнить речку?

— Не знаю и знать не хочу, — устало вытирает носовым платочком вспотевшее лицо председатель сельсовета. — Факт, что ваш завод уже в третий раз загрязняет ее. А не веришь, точнее — не хочешь верить, спроси вот у Кузьмы, который тут с самой зорьки.

— Истинно с самой зорьки! — с энтузиазмом подтверждает тот. — Специально пораньче встал — ну, думаю, не уйдет на этот раз супостат, слуга реакции и самых темных сил империализма…

— Попроще, Кузьма излагай, — перебивает его председатель сельсовета.

— Ну, значится, сома, думаю, возьму непременно. Сижу — и тут навроде клюет, — не обращая внимания, с прежним размахом и энтузиазмом продолжает старикан. Блеклые глаза его опять зажигаются. — Я, значится, подсекаю и ташшу!

— Да ты про воду, про воду, — снова вмешивается тот. — Какая она была — чистая или грязная?

— Слеза была, Михал Парфенович, истинно слеза, — клянется, прикладывая руку к груди, старикан.

— Кому вы верите? Пенсионеру! — с уничтожающе презрительной интонацией восклицает Оберемченко.

— А пенсионеры разве не люди? — возражает участковый.

— Пенсионеры, конечно, люди, но какие? — с гневным пафосом продолжает тот. — Им только дай порвать! Обнаружат недостатков на копейку, а дело разведут на миллион!

— Так вот и товарищ может засвидетельствовать, — кивает в сторону Дробанюка участковый. — Стало быть, факты в наличии.

— Хорошо, допустим, вода была чистая. — Оберемченко расстегивает пряжки на своем портфеле и, вынув сложенный вчетверо плотный лист ватмана, расправляет его. — А вот схема наших очистных сооружений. Прошу взглянуть…

— Что я пойму на этом чертеже? — возражающе машет рукой председатель сельсовета. — Я историк по образованию, а не инженер.

— Ничего страшного, разберемся, — заверяет тот. — Я все объясню.

— Ну? — с недоверием уставляется на ватман председатель сельсовета.

— Смотрите, вот помечены старые сооружения, — водит по чертежу длинным костлявым пальцем Оберемченко. — Фильтры, проводящая часть, отстойники… Смотрите и вы, — приглашает он участкового. — Не помешает. Надо же объективно разобраться… Так вот, это старые сооружения, а вот это — новые, мы их только в прошлом году построили. Что это означает? — спрашивает Оберемченко. Голос его крепнет, впалые щеки слегка подсвечиваются. — Да то, что наше государство не жалеет сил и средств для сохранения окружающей среды! Что забота о поддержании экологического баланса для него — первостепенное дело!.. — Оберемченко переводит дух от этой тирады и с видом победителя, только что наголову разгромившего своего неприятеля, смотрит сначала на председателя сельсовета, потом на участкового. Старикана и Дробанюка, которые стоят рядом, он внимания не удостаивает.

— Складно говоришь, Василий Кириллович, и правильно в общем, — озадаченно качает головой председатель сельсовета. — Я вот чистый гуманитарий, а так не умею. А ты — технарь, а шпаришь, будто Цицерон. Мы с тобой, наверное, институты попутали. Тебе надо было в мой педагогический, а мне — в твой… Ну да ладно, никто не возражает, что сейчас у вас очистные сооружения хорошие. А кто ж тогда речку загрязняет, если, кроме вас, больше некому? Никаких ведь предприятий выше против течения практически нет.

— Позвольте, а комбикормовый завод? — с благородным полыханием в глазах вопрошает тот.

— Нашел завод… На комбикормовом безотходное производство. А если они высыпят в речку отрубя, мы еще и спасибо скажем, верно, Кузьма?

— Истинно, Михал Парфенович, — заверяет тот. — Какая-никакая, а все прикормка.

— Словом, не наводи тень на плетень, Василий Кириллович, — говорит председатель сельсовета. — Виноваты твои очистные сооружения, а не государство.

— Чего это они мои? — возражает Оберемченко, но тон у него уже явно помягче.

— Ты же за них отвечаешь? Потому и твои.

— Не только я, — не соглашается тот. — И начальник цеха, и главный инженер, и директор тоже в конце концов!

— Может, и так, — говорит председатель сельсовета. — Только меня почему-то послали к тебе.

— Кто послал? — взвивается Оберемченко, негодующе потрясая своим коричневым портфелем. — Это подступничечество! Провокация!

— Ну, да твоя ж служба допустила аварию?

— А это еще разобраться надо! — негодует тот. Резко очерченные скулы, хрящеватый усохший нос, конусообразный подбородок заостряются еще больше и вместе с полыхающими глазами делают Оберемченко похожим на страстотерпца-фанатика. — Я за здорово живешь руки вверх не вытяну!

— Разберутся, — спокойно обещает председатель сельсовета, и это вмиг превращает страстотерпца-фанатика в безвольную личность.

— Кто? — настороженно спрашивает Оберемченко поникшим голосом. — Нарконтроль?

— Бери, Василий Кириллович, помассовее, — усмехается председатель сельсовета. — Телевидение на этот раз разберется.

— Какое телевидение? При чем тут телевидение? — в недоумении моргает тот.

— Для «Сатирической камеры» заснять хотят. А потом покажут всему честному народу.

Оберемченко заметно бледнеет, затем, поставив портфель на песок, вытаскивает из кармана носовой платок и промакивает им обильно вспотевшую залысину.

— Хм-м, телевидение… — бормочет он. — Ерунда какая. — И удрученно качает головой — Вроде нельзя по-человечески решить вопрос?!

— С вами — нельзя, — добивает его председатель сельсовета. — Вы ж даже на территорию завода стараетесь не допускать… Вот и пришлось пригласить телевидение. Сейчас подъедут, чтоб на месте преступления и заснять все. При свидетелях.

Окончательно стушевавшись, Оберемченко в растерянности плашмя кладет на песок портфель и, усевшись на него, безутешно склоняет голову на скрещенные на коленях руки.

— Ничего, Василий Кириллович, за упущения пострадать полезно. В науку пойдет. Спасибо наперед скажи, если человек утонул не от загрязнения. А если вы его отравили?

Не поднимая головы, Оберемченко безутешно покачивает ею.

— Ну, что там? — обращается к спасателям председатель сельсовета. — Чего вы ждете?

— Так вода ж какая? — оправдывается крепыш. Он все еще возится со своим скафандром. — Что тут увидишь?

— А ты на ощупь попробуй, — советует участковый.

— Легко сказать…

— Надо, ребята, надо, — поторапливает их председатель сельсовета. — Может, помощь какая требуется?

— Вообще-то еще один человек нужен.

— Давайте помогу, — предлагает свои услуги участковый.

Пока спасатели подплывают за участковым, Дробанюк вскарабкивается по обрыву и снова отводит Кармен в сторонку.

— Не пора ли нам исчезнуть, солнышко? — с ласковой настойчивостью убеждает он ее. — Видишь ли…

— Куда? — перебивает его Кармен, и уже по интонации Дробанюк догадывается, как нелегко будет уговорить ее.

— Видишь ли, — продолжает он, — сюда, очевидно, телевидение нагрянет с минуты на минуту…

— Ой как интересно! — с восхищением восклицает та. — Может, и меня покажут! Представляешь! Все наши умрут от зависти!

— Представляю, конечно, — с трудом сдерживается, чтобы не накричать на нее, Дробанюк. — Но зачем же столько трупов? Хватит и одного, которого сейчас вытащат.

— Как?! Ты хочешь, чтобы мы ушли отсюда в самый интересный момент? — прибегает к своему испытанному оружию — надувает капризно губки — Кармен.

— Но мы же договаривались, что немножко побудем? и уйдем, — говорит он ей с едва заметным укором, боясь перегнуть палку во избежание худшего.

— Да, но тогда я не знала, что приедет телевидение. Давай еще немножко побудем, Дробанюк, а то я рассержусь на тебя! Ну, ты только представь, что меня покажут по телевизору! Это же завал!

— Конечно, представляю, — лавирует Дробанюк. — Это будет потрясающее зрелище, нет сомнений. Ты затмишь всех теледикторш. Они от зависти тоже могут запросто умереть. А разве это допустимо? Кто же будет программы вести, если их не станет?

Кармен недоверчиво смотрит на Дробанюка.

— Во дает! Ты или шутишь!?

— Мне не до шуток, солнышко. А если нас вместе покажут, что тогда? Ты подумала об этом?

— Ха! — пожимает плечами та. — Думать вредно! Тоже еще нашел причину! И вообще, зачем им тебя показывать?

Потрясенный этой железной логикой, Дробанюк замолкает. Ему ничего не остается, как подчиниться воле обстоятельств. «Черт с ней! — думает он обреченно. — Пусть демонстрирует свои телеса! Не убудет!»

А внизу, на речке, наконец, все готово к поискам трупа. На песчаном пятачке за ходом операции наблюдает председатель сельсовета. Под нещадно палящим солнцем его похожий на картофелину нос уже изрядно подгорел. Однако напряженность момента не дает председателю ни на миг отвлечься от происходящего, и нос расплачивается за это.

И вот с зафиксированной двумя якорями лодки облаченному в скафандр крепышу помогают спуститься по зацепленной за борт металлической лесенке. Водолаз погружается в воду не спеша, и становится видно, как надежно окрашивается скафандр в грязно-бурый цвет.

Водолаз сидит под водой так долго, что даже Оберемченко, устав горевать, с интересом уставляется на речку. Дробанюк нервничает, его беспокоит приезд телевизионщиков. Он опасается, что Кармен и тут найдет возможность чем-нибудь отличиться, свой шанс она наверняка не упустит. Добро бы все ограничилось тщеславными потугами — а если выплеснется за эти рамки? И вдруг ему приходит ужасающая мысль: а ведь телевизионщикам свидетели тоже будут нужны! Снимать-то они приедут сюжет для сатирической передачи о загрязнении Сливянки — как же тут без свидетелей?! Вот и участковый намекнул на это, когда они с председателем сельсовета уламывали Оберемченко… От этой мысли Дробанюка сначала бросает в пот, потом начинает морозить. Он понимает, что надо что-то срочно предпринять, но что? Кармен и трактором сейчас не сдвинешь, да и поздно бежать в кусты — фамилии-то она со своей идиотской непосредственностью преподнесла участковому на блюдечке! И теперь телевидение может их запросто переписать из протокола! Значит, надо любыми способами как-то убрать их из протокола или они прозвучат с телеэкрана на всю вселенную!..

Дробанюк понимает, что теперь все будет зависеть от участкового. Надо дождаться того и попытаться уговорить во что бы то ни стало! Если понадобится — и на колени бухнуться. Иначе — катастрофа, крушение, конец света! Иначе — пиши пропало!

Но участковый пока что в лодке. Дробанюк мечется на крошечном песчаном клочке, словно затравленный зверь в клетке, десяток шагов туда, десяток — сюда, да еще надо осторожно, чтобы не столкнуть в воду, обойти Оберемченко и председателя сельсовета. Рядом с председателем лежит планшетка участкового, и, наткнувшись на нее взглядом, Дробанюк не может оторваться от нее. Его мучительно тянет выкрасть протокол, уничтожить его, выбросить в речку или порвать, хотя рассудок подсказывает, что это глупо, потому что участковый вполне мог запомнить их фамилии.

В лодке — оживление, белокурый молодец и участковый свесились с борта, помогают выбраться водолазу. Но теперь из воды показывается не серо-голубой, космонавтского покроя скафандр, а нечто уродливо-отвратительное, смахивающее на какое-то диковинное чудовище. Грязно-бурое, оно все оплетено водорослями и кажется первобытно волосатым.

Когда крепыша извлекают из этой безобразной оболочки, он долго не может отдышаться.

— Ну что? — нетерпеливо спрашивает с берега председатель сельсовета.

Крепыш неутешительно пожимает плечами.

— Нету, что ли?

— Да черт его знает! — наконец обретает дар речи тот. — Что в этой мути увидишь? Притом, там одни коряги…

— Не смог значит? — не скрывает председатель сельсовета своего разочарования.

— Почему? — не соглашается крепыш. — Почти все обшарил. Под берегом не достал только.

— Во-во, под бережком надо искать было, — обрадованно подсказывает старикан. — Когда выуживали мы энту незнакомую ногу, то ведь сюда подтягивали.

— Лезь теперь сам, дед! — огрызается крепыш. — А с меня хватит! Баста!

— Постой, постой, хлопцы! — успокаивает его председатель сельсовета. — Не горячитесь… Сейчас все обсудим, проанализируем. А попытаться еще разок надо.

— Верно, — вмешивается и участковый. — Не имеем права оставлять это дело без последствий. Труп-то в наличии, свидетели имеются…

— Да что я в этой жиже найду?! — упорствует крепыш. — По технике безопасности, между прочим…

Ему не дает договорить Оберемченко. Поднявшись со своего портфеля, он с фанатической решимостью в глубоких глазах заявляет:

— Я полезу, товарищи!

Это производит ошеломляющее впечатление.

— Ты-ы? — никак не мог поверить в это председатель сельсовета.

— Да, именно я! — с непоколебимой убежденностью в голосе подтверждает тот.

— Хэ! — с недоверчивой усмешкой отзывается участковый. — Каким образом?

— Мое дело! — отрубывает тот. — Если уж по моей вине вода загрязнилась, то я сам и полезу! Дайте, пожалуйста, багор!

— Брось! — скептически машет рукой председатель сельсовета. — Спятил, что ли, Василий Кириллович?

— Нет, не спятил, а очень даже в своем уме, — с вызовом отвечает тот. — Багор, пожалуйста, — обращается он к сидящим в лодке и начинает раздеваться.

Хмыкнув, председатель сельсовета с демонстративным безразличием пожимает плечами.

— Ну, дайте ему багор, если просит…

Лодка подъезжает к берегу, участковый выпрыгивает на песок, и Дробанюк следит за каждым его движением, стараясь не упустить удобную минуту для разговора. А Оберемченко в трусах семейного покроя — голубых, с розовыми цветочками, почти закрывающих колени, вызывая жалость своей худобой, решительно входит с багром в воду. Трусы сразу же окрашиваются в какой-то странный цвет, а розовые цветочки превращаются в подобие чернильных клякс. Тут глубоко, уже в метре от берега почти по грудь, и орудовать багром тяжело. Но Оберемченко, напрягаясь изо всех сил, отчего ключицы у него выпирают так, будто вот-вот вылезут совсем, упрямо продолжает шарить им, ощупывая дно метр за метром.

— Да передохни хоть! — не выдерживает председатель сельсовета, глядя на эту изнуряюще неравную борьбу человека со стихией.

Но Оберемченко даже не откликается. Напротив, он заходит как можно глубже, теперь грязно-бурая жижа ему по горло. В таком положении багор почти неуправляем, Оберемченко, пытаясь справиться с ним, время от времени захлебывается.

— Василий Кириллович! Ну ты хоть не торопись! — уговаривает его председатель сельсовета.

Сейчас внимание всех приковано к мужественному поединку Оберемченко с багром, и Дробанюк, используя момент, осторожно, дрожащей рукой трогает участкового за локоть.

— Что? — рассеянно спрашивает тот. Он не меньше других увлечен происходящим.

— Товарищ старший лейтенант, — доверительно, вполголоса обращается к нему Дробанюк. — Тут такое дело… Ну, несколько щекотливое, прошу понять…

Повернувшись к Дробанюку, участковый уставляется на него своими щелками.

— Я слушаю, слушаю…

— Понимаете, обстановка сложилась непростая, — как бы по секрету говорит Дробанюк. — Труп в речке, потом это загрязнение… Момент серьезный весьма… Кто бы, так сказать, мог подумать… А нам с супругой не очень хотелось встревать во все это, понимаете… Мы пока официально не зарегистрированы, понимаете. Вот и решили несколько изменить свои фамилии…

— А-а, — неопределенно отзывается участковый.

— А тут еще телевидение, — продолжает Дробанюк. — Совсем все серьезно… Мы с супругой, конечно, рады будем оказать посильную помощь… Засвидетельствуем, если что… А фамилии мы вам назвали вымышленные. Не примите это за гражданскую незрелость, прошу… Понимаете, не хотелось встревать…

— Понимаю, чего уж… — снова достаточно неопределенно реагирует участковый.

— Но поскольку дело получило государственный, можно сказать, оборот, — с еще большей доверительностью говорит Дробанюк, — то мы готовы… Запишите или запомните: я свидетель Иванов, по имени тоже Иван, а по отчеству Куприянович… А супруга пока что Петрова, Нина Александровна…

— Сидорова только и не хватало, — ухмыляется тот. Потом, ободряюще хлопает по плечу Дробанюка — Сложный момент, понимаю…

Участковый не успевает договорить — отвлекает Оберемченко. Выплевывая изо рта грязно-бурую жижу, тот с плеском выбирается на берег. Похож он сейчас на Кощея Бессмертного: весь с головы — успел-таки окунуться целиком — до пят грязно-бурый, волосы слиплись в причудливые космы, отдающие матовостью олифы, кляксы на трусах совсем расплылись.

— Есть веревка? — спрашивает он спасателей и, когда бросают ему моток, обвязывают вокруг пояса. — Держите за конец, — предлагает он участковому и Дробанюку.

— С ума сошел! — изумленно восклицает председатель сельсовета. — Ты что затеял, Василий Кириллович?

— Не волнуйтесь, сейчас вытащу! — с гордой уверенностью бросает тот.

— Что — обнаружил? — с надеждой спрашивает участковый.

— Конечно, обнаружил, — подтверждает Оберемченко. — Я же не в скафандре искал.

— Вот в скафандре черта с два и нашел бы! — отзывается задетый за живое крепыш.

Оберемченко снова погружается по грудь, какое-то время орудует багром, а затем с громким сипом, набрав в легкие воздуха, ныряет. Его долго нет, и встревоженный председатель сельсовета хватается за веревку. К нему тут же подключаются участковый и Дробанюк. Вместе они рывком вытаскивают Оберемченко. Тот показывается из воды распластанной грязной птицей, вытянутая рука его что-то держит. Не выпускает Оберемченко свою добычу и тогда, когда его поднимают, он выволакивает за собой что-то такое же уродливо-костлявое и опутанное речной травой, как он сам. Представительницы общественности над обрывом громко ахают.

— Утопшего нашли!

— Выловил-таки!

На труп стараются не смотреть, а участковый разворачивает свою планшетку, повернувшись к нему спиной. Дробанюк тут же подскакивает к нему.

— Товарищ лейтенант, не забудьте — свидетели Иванов Иван Куприянович и Петрова Нина Александровна, — заискивающе глядит он в щелки участковому, но что выражают те, понять невозможно, они надежно зажаты веками. — Это наш гражданский долг — засвидетельствовать прискорбный случай…

— Не засоряй мне мозги, — сердится тот. — Обойдусь и без вас. Вон сколько свидетелей! — кивком показывает он на обрыв.

— Я понимаю, понимаю, но — телевидение, если товарищи захотят вдруг… воспользоваться протоколом… Вы впишите наши фамилии вместо тех, пожалуйста, я очень вам буду благодарен, — умоляюще просит Дробанюк. Руки у него бьет крупной дрожью. — Я в газету заметку напишу о том, как вы мужественно выполняли свой служебный долг…

— Как ты мне надоел! — вздыхает участковый. — Да не трясись, как эпилептик! Противно смотреть, противно слушать!.. На вот, съешь! — скомкав протокол, сует он его Дробанюку. — Мне не тебя жаль, а твою девушку, заруби…

Разговор между ними происходит вполголоса, и Дробанюк остается благодарен участковому за то, что тот пожалел его.

— Ну, что будем делать? — раздумчиво произносит председатель сельсовета. — В морг надо, наверное, отправлять? Как решим, Крячко?.. Кстати, ты протокол думаешь составлять?.. Черт, мне еще ни разу не приходилось с таким случаем дело иметь…

— Да заполню на всякий случай, — отвечает участковый. — Василий Кириллович! — окликает он Оберемченко. — Какого он пола, не видно?

— Сам не можешь определить? — недружелюбно отвечает тот. Он все еще сидит рядом с трупом, безучастно глядя куда-то вдаль, поверх речки.

— Ну ты же там ближе, — оправдывается участковый.

— Все мы к чему-то ближе, — отвечает Оберемченко. — Вон Михаил Парфенович, например, ближе к телевидению…

— Ладно уж!.. — примирительно говорит председатель сельсовета. — Я пошутил насчет телевидения. Хотя, конечно, надо было бы пригласить, чтоб засняли.

— Успокаиваешь? — недоверчиво спрашивает Оберемченко.

— Пошутил, правда, — заверяет тот. — Но если еще раз повторится такое, обязательно приглашу, и тогда пеняй на себя. Правда, еще неизвестно, как обернется с этим… А вдруг он действительно отравился вашей бурдой?

— Чепуха! — возражает заметно воспрянувший Оберемченко. — Ему уже лет двести. Зацементировался весь. Аж стучит, — щелкает он по рядом торчащей ноге согнутым пальцем.

Председателя сельсовета от этого передергивает. Участковый же удивленно качает головой, не в состоянии понять, как может человек вот так, запросто, обращаться с трупом. Старикан бормочет что-то, и неясно, как он относится ко всему происходящему. Дробанюк же никак не может прийти в себя от услышанного. «Неужели председатель сельсовета действительно пошутил насчет телевидения? — напряженно размышляет он. — Или он водит за нос Оберемченко, пытаясь выиграть время? Тогда что означают слова насчет „пеняйте на себя“? Значит, простили Оберемченко на этот раз?.. Значит — простили», — окончательно убеждается Дробанюк и с радостно постукивающим сердцем, будто только что оно освободилось от тяжеленного груза и ему стало легче, он косится на обрыв, где в толпе представительниц местной общественности красуется Кармен, затем окидывает взглядом обстановку — теперь самое время сказать «Адью!»

А участковый по-прежнему никак не отважится повернуться к трупу. Куда-то в сторону старается смотреть и председатель сельсовета. Строгий нейтралитет сохраняют и спасатели в лодке. В этой ситуации вся надежда на Оберемченко.

— Ну хоть одним глазом, Василий Кириллович? — уговаривает его участковый.

— Ну что тебе? — все еще сопротивляется, хотя и не так твердо, тот.

— Да записать надо, мужчина или женщина…

— Ox! — вздыхает Оберемченко и нехотя поворачивается, чтобы посмотреть на труп. — Думаешь, приятно? — упрекает он. — И притом тут ни черта не разберешь, все водорослями опутано… — Оберемченко разгребает их, не поднимаясь, поскольку труп лежит ногами к нему. — Пусто вроде…

— Значит, женщина, — высказывает предположение председатель сельсовета.

— Значит, да, — соглашается участковый и что-то записывает.

И тут подает голос старикан.

— А ежели не женщина? Гражданин-то энтот или гражданка сохранялись где? В омуте. А тута, по моим верным сведениям, и пребывает этот агент международной реакции значится. И раки водятся тоже. Ежели что — они любого гражданина обгрызть способны.

— Ты что хочешь сказать, Кузьма? — поворачивается к нему председатель сельсовета.

— Я хочу выразить предложение, чтобы, значится, осмотреть как следовает утонутого. А то как бы ошибки не вышло.

— Перво-наперво надо выяснить, бугорки есть? — со смешком советует с лодки крепыш.

Оберемченко со скептическим выражением на лице поднимается и, развернув ногой липкие, грязные космы речной травы, опутавшие труп, неопределенно пожимает плечами.

— Ровно и тут.

— Вот комедия! — сплевывает в сердцах участковый. — Слышь, Василий Кириллович, ну-ка глянь, нету ли на руке татуировки? Может, это вообще какая темная личность?

— Ох, елки-палки, — недовольно вздыхает тот. Он наклоняется и с брезгливым выражением начинает расчищать от ила и грязи руку. Затем вдруг удивленно присвистывает.

— Есть татуировка? — спрашивает участковый.

— Тьху! — раздается в ответ.

— Что там, Василий Кириллович? — настораживается председатель сельсовета. Однако же повернуться пока не решается.

— Да не труп это вовсе! — разочарованно бросает тот. — Манекен это!

— Какой манекен? — ошарашенно спрашивает участковый.

— Обыкновенный! С магазинной витрины.

Председатель сельсовета нерешительно приближается к Оберемченко. За ним подходит и участковый.

— А я-то думаю, чего он каменный такой? — пристукивает по бывшему трупу Оберемченко. — А оно вон что!.. Тьху!

Над обрывом ему вторит общий вздох куда большего разочарования.

— Это ж надо — куклу выташшили!..

— Хорошо, коли так…

— Надурил Кузьма, супостат…

— Да-а, — с разочарованием закрывает свою планшетку участковый, будто его обманули. Затем, поворачиваясь туда-сюда, ищет свидетеля Иванова. Того внизу нет, не видно и на обрыве. Исчезла и его красотка. — Эй, народ! — спрашивает он у представительниц местной общественности. — Парочка тут была с нами, где она?

Бабы растерянно вертят головами: прозевали, слишком увлеклись событиями у омута.

— Ладно, — говорит участковый, — скатертью им дорожка. — Затем обращается к председателю сельсовета. — А насчет загрязнения — простим на первый раз, что ли? Помучился человек, да и помощь нам оказал существенную…

— В третий раз запущают, — напоминает старикан.

— Я вижу в первый, — осаживает его участковый грозным тоном.

— Да простим, конечно, — соглашается председатель сельсовета, — коль такое дело. Но если за полчаса — час не сойдет, то… — и он присвистывает от удивления, посмотрев на реку. — Уже чистая?

— Чистая, выходит, — уставляется своими щелочками на воду и участковый.

— А что я говорил! — радостно подпрыгивает Оберемченко. — Что говорил! Я ж знал, что это что-то не то!..

А старикан, отойдя в сторонку, обиженно бормочет:

— Дудки простим! Потому как в третий раз, а не впервой, уж я в точности знаю. Этак всю рыбу вытравят, ежели прощать начнем… — И грозится — А мы по незаконному компромиссу как шарахнем! От группы товарищей!.. Нам и свидетелев не надо…