Голубой дом

Глава 31

ВРАЧИ вынесли из палаты установку для искусственной вентиляции легких.

Человек, лежавший на постели, казался более старым, его волосы — более длинными. Майя взяла его за руку. Рука была худой и бессильной. Архангел слабо улыбнулся. У него были желтоватые зубы курильщика. Из капельницы в его вену стекала жидкость. «Он воскрес из мертвых, — подумала Майя. — В течение 1200 бесконечных секунд он был мертв. Так странно использовать прошедшее время, говоря о смерти… Но Архангел действительно был мертв, а теперь жив, и колесо времени при этом не повернулось вспять… Как же этот человек слаб, и какой у него печальный взгляд! Когда он сможет рассказать мне нашу семейную историю? Смогу ли я любить его так, как он, кажется, любит меня?»

Архангел закрыл глаза. Майя смотрела на его лицо. Мысленно она разгладила его морщины и вернула седым волосам, разметавшимся по подушке, прежний черный цвет. Понемногу над маской возраста начали проступать прежние, знакомые черты лица. От волнения Майя сильнее сжала его руку, которую все еще держала в своей.

В два часа дня Майя вместе с дочерьми вошла в дом Симона и Ольги на улице Вавен. Они были приглашены на обед. Майя чувствовала, что слишком взволнована и напряжена. Девочки, напротив, смеялись и болтали. У них были какие-то свои планы на этот день.

Когда все уселись за стол, Ольга с гордостью взглянула на своих правнучек и обратилась к старшей:

— Ребекка, дорогая, расскажи Симону о своей поездке, он тебя еще не слышал… Что ты чувствовала, когда увидела Стену Плача?

— А я когда-нибудь поеду в Израиль? — спросила Мари, слегка уязвленная тем, что ее поездка в Америку не вызвала такого интереса.

— Да, конечно, — ответила Майя.

— С папой?

— Посмотрим…

Вопрос дочери ее слегка встревожил.

— Как дела у Пьера? — спросил Симон.

— Очень хорошо.

Симон взглянул на нее с некоторым беспокойством.

— Ты так хорошо выглядишь, дорогая, — сказала Ольга, обращаясь к Ребекке. Судя по всему, ей хотелось сменить тему. — Симон, тебе не кажется, что Ребекка со временем становится все больше и больше похожа на Алена?

— И на мою сестру Брижит в том же самом возрасте, — подхватил Симон, угадав намерение жены. — Бекка, ты уже видела фотографии твоей тети, когда ей было столько же лет, сколько тебе сейчас?

— Да, но я бы с удовольствием посмотрела на них еще раз!

— И я тоже!

— Сначала поедим. У нас еще целый день впереди!

— А ты знаешь, где лежат эти альбомы, бабуля?..

— Какая вкуснота!..

— Майя, хочешь пива с лимонадом? — спросил Симон и, не дожидаясь ответа, налил ей бокал.

— Конечно, Мари, я знаю, где эти альбомы!

— А платья Брижит? Они у тебя тоже есть?

Майя улыбнулась. Она уже чувствовала, что придется провести здесь остаток дня, но, с другой стороны, никаких важных дел на сегодня у нее не было. Она помогла убрать со стола, взяла «Фигаро» и принялась машинально просматривать колонку некрологов. Ольга и Симон тем временем устроились на диване по обе стороны от правнучек и комментировали семейные фотографии, укрепленные на картонных страницах альбомов с помощью черных пластиковых уголков.

— Это мамин папа?

— Да, дорогая. Это Ален.

— Какой очаровательный! Сколько ему лет на этой фотографии?

— Шесть или семь.

— Нет, ему здесь почти восемь, Ольга, — поправил Симон с упреком в голосе.

— Я и говорю: шесть или семь.

— А вот и Брижит! Кажется, она на кого-то дуется, нет?

— Покажи-ка мне фотографию, Мари! Да, похоже на то…

— Мама точно так же надувает губы, когда обижается! Ты не находишь, Ребекка?

— Точно! — воскликнула сестра и расхохоталась.

Симон и Ольга уже не испытывали страданий, рассматривая эти альбомы. Они знали, что скоро встретятся со своим сыном. Иногда они говорили об этом между собой. Они ожидали этого момента со странной радостью, словно предстоящего праздника.

Внезапно до Майи дошел смысл их слов, и ей показалось, что огромная волна накатила на нее и сбила с ног. У нее оборвалось дыхание и пересохло в горле. Мысли перепутались, словно в бреду. Четыре силуэта, склонившиеся над альбомом, то приближались, то отдалялись. Они сами напоминали яркую, только что проявленную семейную фотографию. Эта яркость ослепила ее. Майя подумала об искаженных лицах на картинах Кокошки, о которых ей рассказывала Ева. Сцена, которая разворачивалась перед ней сейчас, была первым актом кошмарной пьесы, суть которой она видела с ужасающей отчетливостью. Все жизненные ориентиры разлетелись вдребезги. Майя чувствовала, что лишилась всего — даже дочерей. С нее словно одним махом содрали кожу, как индейцы снимают скальп со своих жертв. Боль обрушилась на нее, словно землетрясение огромной разрушительной силы, на которую не была рассчитана шкала Рихтера.

Майя встала и быстро ушла в ванную. Ее трясло от озноба, словно вся кровь в жилах заледенела. Она включила воду на полную мощность, чтобы заглушить подступающие рвотные спазмы. Мысли были такими же отрывочными и лихорадочными.

Если Ален мне не отец, то Симон и Ольга — не дедушка и не бабушка. Значит, Ребекка и Мари — не их правнучки. Если Ален — не мой отец, то я не внучка Симона и Ольги, значит, я не еврейка! Значит, я много лет молилась Богу, который тоже не был моим, взывала к нему, благодарила его! А еще хуже, что, если я не еврейка, в моих жилах течет кровь только нацистов… Я — жертва немецкого заговора! Ева, гнусная шлюха, ты породила поколение, которому лучше было бы не появляться на свет! Я тебя ненавижу! Ты обманывала, дурачила нас целых сорок пять лет! Совершенно спокойно! Может быть, даже благодушно. По твоей вине у меня нет ни прошлого, ни настоящего! Я изгой. У меня нет семьи. Я обманывала Симона и Ольгу, я обманывала моих дочерей. Я заблудилась. У меня нет собственной личности! Нет будущего!

У Майи ломило в висках. Наклонившись над унитазом, извергая последние остатки содержимого желудка, она мечтала убить свою мать.

Десять минут, не больше. Майя в изнеможении присела на край ванны. Она пробудет здесь еще десять минут, потом вернется к остальным и будет вести себя как ни в чем не бывало. Майя поняла, что не сможет поделиться своей тайной ни с кем, кроме Мориса. Она попыталась расслабиться и ни о чем не думать. Взглянула на часы. Прошло уже четырнадцать минут. Дверь ванны слегка приоткрылась, и сквозняк донес до нее запах рвоты, смешанный с ее туалетной водой «Роже Галле». Майя вздрогнула. Ее снова начал колотить озноб.

Потом она надела жакет и взяла свою сумочку. Вернувшись к остальным, она сослалась на визит к парикмахеру и распрощалась. Коснувшись губами худой щеки Симона, она подумала: «Я узурпаторша любви. Я обманом захватила место в семье Хоффман».

Выйдя на улицу, Майя торопливо направилась в сторону Люксембургского сада. Она подумала: что, интересно, чувствуют приемные дети, когда уже взрослыми узнают, что их родители — на самом деле не настоящие? Скорее всего, разочарование, огромную пустоту, сожаление. Но ее собственная ситуация была еще более ужасной. Разве Симон и Ольга приняли бы ее, если бы не кровь Алена в ее жилах? Смогли бы они полюбить дочь немки, не смешайся немецкая кровь с еврейской? Вероятнее всего, никогда! «Я понимаю, — подумала она. — Я этого от вас и не требую… Лучше бы я умерла еще до того, как обо всем узнала!» Слезы застилали ей глаза. Она перешла рю д'Ассас, не обращая внимания на поток машин. Автомобиль резко затормозил прямо перед ней, завизжали шины. Прохожие бросали на нее испуганные взгляды. «Простите», — машинально пробормотала она. Водитель опустил стекло, впуская удушливый жар в прохладный салон с кондиционером, и обругал ее. «Простите. Я понимаю, что вы испугались. Подумали, что сейчас собьете меня и моя смерть будет на вашей совести. Что вам придется заплатить астрономический штраф, может быть, даже сесть в тюрьму… Но ведь я жива! Так оставьте меня в покое! Дайте мне спокойно умереть!» Майя снова заплакала.

Она прошла сквозь массивные решетчатые ворота Люксембургского сада и оказалась в тишине деревьев. Она почувствовала себя защищенной, увидев привычные аллеи, клумбы, скамейки. Она дошла до зеленой деревянной палатки и купила пакетик конфет. Она чувствовала себя ребенком.

Маленькие игрушечные кораблики, скользящие по пруду, были в точности такими же, как раньше. Наблюдая за стариками, осторожно расправлявшими паруса и мачты узловатыми руками, Майя представляла их мальчишками, которыми они когда-то были — хотя она сама в то время еще не появилась на свет! Время не торопится, когда знаешь, чем его занять! Вкус шоколадного медвежонка с мармеладной начинкой тоже совсем не изменился. Майя положила в рот еще одну шоколадную фигурку и подумала: «Смогу ли я и дальше спокойно смотреть им в глаза, если ничего не расскажу? Смогу ли я и дальше позволять любить себя, обнимать и целовать членам этой семьи, к которой я уже не принадлежу? Смогу ли я молчать, слушая как Ребекка рассуждает о своих еврейских предках? Осмелюсь ли я сидеть рядом с теми, кто читает Тору? Смогу ли повторять слова kaddish, поминальной молитвы, которую будут петь торжественными голосами, когда придет черед Симона и Ольги упокоиться в земле? Смогу ли по-прежнему жить с высоко поднятой головой, зная обо всем? Почему именно сейчас я ощущаю себя такой потерянной? Если я умру прямо здесь, то, по крайней мере, унесу с собой тайну моего рождения».

Скомкав пустой пакетик в руках, Майя снова ощутила смешанное чувство несправедливости и покорности судьбе.

День прошел. Мои слезы иссякли. Что я знаю о своем будущем? Если завтра смерть разрушит мое существование, это будет непоправимо, чего нельзя сказать о правде моего происхождения. У меня нет другого выхода, кроме как хранить в тайне то, что я недавно узнала о себе. Ради моих дорогих стариков, которые скоро нас покинут, ради моих дочерей, которые беззаботно радуются жизни, я научусь обманывать. Компенсировать ложь любовью и самоотдачей. У меня действительно нет выбора.