Гончие Гавриила

2. Анемоны Адониса

В общем-то, я предполагала, что Чарльз несколько утрирует, но оказалось, он прав. Я очень легко получила новости об эксцентричной родственнице в Бейруте. Более того, даже если бы я ничего о ней не знала, на нее обратили бы мое внимание.

Это случилось в субботу. Группа отправилась в Лондон, я перебралась в отель «Фениция» составлять планы, вести независимую жизнь и дожидаться Чарльза. За остаток субботы я решила сходить в парикмахерскую и купить кое-что, в воскресенье ― нанять машину и исследовать истоки реки Адонис. И вот когда я подошла к клерку в гостинице попросить его нанять для меня автомобиль с шофером, я и столкнулась с легендой о моей бабушке.

Клерк встретил мои планы с энтузиазмом, даже почти сумел скрыть мысли о необъяснимых капризах туристов. Если девушка желает оплачивать машину и шофера, чтобы посмотреть на несколько грязных деревень и водопад, он безусловно ей поможет… И (я увидела, что он со знанием дела оценил мою одежду, номер и лицевой счет) чем дороже я найму машину, тем лучше.

Я добавила:

― Как я понимаю, почти у истока Адониса есть руины старой римской церкви и еще одни, совсем недалеко, так что можно посмотреть.

― Да? ― спросил клерк и быстро поменял интонацию. ― Да, конечно, церкви. ― Он что-то записал. ― Я скажу водителю включить их в маршрут.

― Пожалуйста. А где я смогу поесть?

Вот это уже был разговор. Клерк немедленно просиял. Поблизости имелся известный летний отель, о котором я безусловно должна была слышать, где прекрасно кормят под музыку. Да, да, музыка в каждой комнате, бесконечная музыка по расписанию, на случай если тишина гор свела тебя с ума. И бассейн. И теннис. «А потом, конечно, если слегка отклонитесь на обратном пути, сможете увидеть Дар Ибрагим. ― Он неправильно оценил мое удивление и быстро объяснил: ― Вы не слышали? Дар Ибрагим ― это дворец, где живет английская леди, очень старая, она была знаменитой и купила этот дворец, когда он разваливался на части, и заполнила его красивыми вещами, опять посадила сады. Давно к ней приезжали пожить известные люди, и можно было посмотреть некоторые части дворца. Но теперь… Она старая и, говорят, немного… ― Он скорчил странную рожу и потрогал лоб. ― Дворец закрыт, она ни с кем не встречается и не выходит. Но я слышал, какое это было замечательное место, и сам видел, как она разъезжает на коне со слугами… Но все изменилось, она старая, и никто ее давно не видел.

― Как давно?

Он развел руками.

― Шесть месяцев, год… Не знаю.

― Но она еще там?

― Определенно. Говорили о каком-то компаньоне, хотя, возможно, это слухи. С ней, по-моему, двое или трое слуг, раз в месяц из Бейрута в ближнюю деревню Сальк присылают продовольствие, а оттуда перевозят на мулах.

― А дороги нет?

― Нет. Дорога идет по гребню горы над долиной. Чтобы попасть из деревни в Дар Ибрагим, нужно идти или ехать на муле. ― Он улыбнулся. ― Я не предлагаю вам делать это, теперь это не имеет смысла, вас все равно не впустят. Я просто рекомендовал вид. Он очень хорош. В любом случае, Дар Ибрагим лучше смотрится издалека.

― Вообще-то я слышала о нем. По-моему, я знаю ее родственников в Англии, старой леди. Я собиралась попробовать с ней встретиться. Думала, что, может, напишу записку и попрошусь с визитом.

Что-то мешало мне сообщить клерку о моей личной связи с местной легендой.

Он, сомневаясь, качнул головой, но проблеск любопытства в его глазах показал, что не зря я заговорила.

― Полагаю, можете попробовать, но когда она получит записку и пришлет ответ… Там есть привратник, но говорят, он вообще никого не впускает. Принимает поставки и платит за них, а если есть письма, или она написала письма, они передаются тоже в это время. Но уже давно она никого не принимала. То есть кроме доктора.

― Доктора? Она больна?

― Нет, не сейчас. Я вроде слышал о чем-то примерно шесть месяцев назад, осенью, и доктор ездил каждый день. Но она пришла в себя и теперь хорошо себя чувствует.

Да уж, ничего не скажешь, точно хорошо. Я вспомнила последнее рождественское завещание.

― Это был доктор из Бейрута?

― Да, английский доктор.

― Вы знаете его фамилию? Если нельзя встретиться, я могу получить новости о ней у него.

Клерк не мог вспомнить, как зовут доктора, но пообещал выяснить. Действительно, когда я в следующий раз проходила мимо его конторки, все было готово. Доктор Генри Графтон, адрес где-то около площади Мучеников. Я поблагодарила, вернулась в комнату, взяла телефонный справочник и отыскала Г. Л. Графтона.

Скоро я сумела дозвониться, мужской голос ответил на арабском, но когда мы разобрались, перешел на отличный французский, а потом на еще более великолепный английский. Тем не менее собеседник меня разочаровал. Доктора Графтона не было. Доктор Графтон какое-то время назад покинул Бейрут. Да, совсем. Если можно мне помочь…

― Я просто навожу справки об одной своей родственнице, миссис Бойд. Насколько я поняла, она была пациенткой доктора Графтона несколько месяцев назад, когда он был в Бейруте. Мне хотелось бы знать… Может, теперь вы ее лечите? Дело в том…

― Миссис Бойд? ― Голос звучал удивленно. ― У нас нет никого с таким именем, боюсь. Какой адрес?

― Она живет вне Бейрута, в месте, называемом Дар Ибрагим. Насколько я знаю, это около деревни Сальк.

― Дар Ибрагим? Вы имеете в виду леди Харриет?

― Почему, я… Полагаю, да. ― Я почувствовала себя довольно глупо. ― Я просто забыла. Да, конечно, леди Харриет.

― Насколько я знаю, она хорошо себя чувствует, но не является моим пациентом. В соответствии с обычной практикой, я, конечно, стал бы ее обслуживать после отъезда Графтона, но она написала, что организовала все по-другому.

Его странные интонации, при всей невозмутимости, так и подмывали спросить, как, но я решила, что это неудобно. Может быть, очередной вариант отречения от английской национальности заодно с медицинской профессией.

― Могу я узнать, кто звонит? ― спросил голос.

― Внучка леди Харриет. Меня зовут Кристабель Мэнсел. Я в Ливане в отпуске и… Никто из нас уже давно не получал от бабушки никаких вестей. На самом деле я думала, что она умерла. Но потом услышала, что она еще жива. Кто-то в гостинице ― я остановилась в «Фениции» ― сказал, что ее лечил доктор Графтон, поэтому я решила позвонить, чтобы что-нибудь узнать. Говорите, он покинул Бейрут. Он еще в Ливане? Можно войти с ним в контакт?

― Боюсь, что нет. Он вернулся в Лондон.

― Понятно. Ну что же, большое спасибо, попытаюсь навестить ее сама.

На другом конце провода возникла пауза, Потом подчеркнуто невыразительный голос произнес:

― Говорят, она живет очень уединенно.

― Да. Я поняла. Но спасибо за помощь. До свидания.

― До свидания, ― сказал голос.

Опуская трубку, я обнаружила, что хихикаю. В этом сомневающемся голосе я услышала пожелание всей британской удачи.

Чарльз позвонил вечером, сказал, что отец Бена задержался, поэтому он сможет приехать самое раннее вечером в воскресенье, а может быть даже и позже.

― Но клянусь всеми Богами сразу, ― закончил он впечатляюще, ― я буду с тобой в понедельник или погибну.

― Не каркай, ― сказала я, ― по крайней мере, пока не купил голубые бусы. Ты говорил, что в этой стране может случиться все.

Я не упомянула о собственном расследовании по делу бабушки Ха, потому что во мне проснулось очень даже активное любопытство по поводу таинственной отшельницы из Дар Ибрагима.

Клерк сделал все, что мог, чтобы обеспечить мне отличное дорогое путешествие. Современная американская машина с кондиционером, голубыми бусами и текстом из Корана, свисающим из окна. «Рассчитывай на Бога». Еще там был альтиметр. Я не верила в его реальность, пока водитель, бойкий остролицый юноша Хамид, не сообщил, что от уровня моря мы плавно поднимемся на восемь тысяч футов, поскольку исток Адониса находится в высоком Ливане. Я устроилась на переднем сиденье и с упоением уставилась на альтиметр, как только мы поехали от берега Библоса вверх.

Плавность дороги Хамид явно переоценил. Сначала она вполне разумно шла вверх через деревни и террасы полей. Аккуратно подстриженные яблони стояли по колено в растущем урожае, черноглазые детишки играли в пыли среди кур. Но через какое-то время дорога уверенно сползла с зелени и полезла круто вверх через последние остатки культурного земледелия и вырвалась на камни. Но и здесь в каждом подходящем углу была насыпана земля и росли аккуратные фруктовые деревья в цвету. На террасах попросторнее произрастали какие-то травянистые растения. Отовсюду торчали цветы ― на полях, у дороги, из камней… Хамид доброжелательно остановился и позволил мне их исследовать ― орхидеи, бледные цикламены, огромная синяя герань, персидский тюльпан с пламенными лепестками и красный анемон, цветок Адониса.

Скоро все эти изыски закончились. Вокруг разлеглись гребни гор, валуны и камни, а из цветов остались только какие-то желтые веники. Воздух был кристально чист, замечательный контраст с тяжелым воздухом побережья. Периодически появлялись очень восточные на вид овцы, кремовые, медовые или с черными пятнами. Они двигались в поисках пищи, свесив головы и уши. Блестящие черные козы паслись вместе с ними. При каждом стаде имелся пастух ― одинокая фигура, завернутая в бурнус, руки лежат на посохе, взгляд напряжен и внимателен.

Дорога шла все выше, стрелка альтиметра двигалась вправо. Воздух свежел. Желтые метелки остались позади, теперь между камней росли только серые тонкие листья. Машина завывала на поворотах, скалы старались поцарапать ей крылья. Вокруг толпились камни.

И вдруг мы оказались на просторе ― взобрались на гребень. Слева расположились белые скалы и большая лесистая гора, справа далеко внизу бурлила и завивалась Нар Ибрагим, река Адонис.

И в конце концов, то поднимаясь, то опускаясь к яблоням и анемонам, мы добрались до ее истока.

Исток реки Адонис ― чудо, вырывает из потока времени. Для примитивных жителей мучимой жаждой земли белый поток, низвергающийся с ревом из черной пещеры на огромные, обожженные солнцем скалы, наверняка олицетворял неведомых богов, демонов, силу и ужас. Плодородие, конечно… Река дает жизнь тридцати милям гор. Там, где вода, вырываясь из камня, касается земли, неожиданно возникает зелень ― деревья, цветущие кусты, красные анемоны.

Значит, именно сюда по призрачным следам Изиды и Иштар, Астарты, самой Великой Матери Деметры и Кибелы пришла Афродита, чтобы влюбиться в сирийского пастуха Адониса и лечь с ним среди цветов. Здесь его убил дикий кабан, и там, куда выплеснулась его кровь, выросли анемоны. До сих пор каждую весну воды реки Адонис краснеют и бегут так до самого моря. Сейчас там пусто, только черные козы спят на солнце на разрушенном полу храма Афродиты. На фоне рева потока их колокольчики звенят чисто и ясно. Тряпочки, привязанные к священному дереву ― это просьбы к последней и позднейшей владычице долины ― деве Марии. Даже не будь легенд, дух бы перехватило. А с ними белая вода, скалы, руины и яркие цветы превращались во что-то совсем неземное.

Когда мы переехали на новую дорогу, если это можно так назвать, чтобы вернуться другим путем, сцену окрасил еще один из оттенков восточной фантазии.

Немного ниже у воды стояли несколько арабских домов. Тропинка, белая царапина на скале, круто карабкалась от деревни к дороге. И вверх по тропинке на гнедом арабском скакуне легко ехал всадник в белом бурнусе, который надувался, как парус. Пурпур и серебро сбруи сияли на солнце. У ног коня бежали две красивые гончие с длинной шелковой шерстью, с такими арабские принцы охотились на газелей.

Изгиб дороги спрятал его, и наступило время еды.

Мы увидели всадника еще раз, когда спускались в долину с другой стороны. Мы остановились больше, чем на час, а всадник, видимо, использовал короткие тропинки, которые срезали тысячу обязательных для автомобиля поворотов. Когда мы пробирались между пропастей очень высоко, так что близко лежал снег, я увидела всадника внизу в поле подсолнухов. Собаки скрылись под листьями, потом вырвались вперед на дорогу, а конь поскакал за ними галопом. Воздух там настолько чист, что я слышала стук копыт.

Перед машиной столпились дома, и всадник скрылся окончательно.

В деревне мы покупали апельсины. Это была идея Хамида. Их можно приобрести где угодно, но эти, по его словам, совершенно необыкновенные, прямо с дерева и теплые от солнца и спелости.

― И я куплю их вам в подарок, ― сказал он, остановил машину в тени шелковицы и открыл передо мной дверь.

Очень бедная деревня. Лачуги с грязевыми заплатами. Но вокруг виноградники, террасы фруктовых деревьев и зерновых. Часть плодородия Богини выплеснулась на это место, несмотря на высоту. Оно, должно быть, укрыто от самых плохих ветров, а влагу дает тающий снег. Пойманная зеленая вода стояла в прямоугольных цистернах под серебряными тополями. Всю деревню заполняли цветущие деревья ― не только восковые цветы и фрукты апельсинов и лимонов, но и снег груш, пронзительно розовые цветы миндаля и нежно-розовые яблони ― главные деревья Ливана.

Жаркое солнце. Вокруг машины собрались дети, очень маленькие, с густыми черными волосами, огромными черными глазами, от любопытства засунувшие пальцы во рты. Казалось, мертвая деревня, полдневная смерть. Никого в полях. Если там и было кафе, то оно скрывалось в какой-нибудь темной комнате. Никаких женщин. Кроме детей, тощих кур и несчастного осла с грязной веревкой, единственным живым существом был старик, который сидел на солнце и курил трубку. Но он не шевелился, почти спал. Хамид заговорил с ним на арабском, очевидно, спросил, кто мог бы продать нам фрукты с дерева. Старик медленно шевельнул глазами. Примерно минуту вопрос пробирался по его мозгам, потом абориген вынул трубку изо рта, повернул голову примерно на три градуса, плюнул в пыль и что-то сам себе пробормотал. Потом его глаза снова уставились в пустоту, а трубка вернулась в рот.

Хамид улыбнулся, пожал плечами, сказал:

― Подождите минуточку, ― и скрылся.

Я шла по улице, дети за мной. С краю дороги шестифутовая стена, казалось, поддерживала все плато, на котором стояла деревня. Ниже ― террасы полей, где я видела всадника на гнедом коне. Подсолнечники были слишком высокими и густыми, чтобы там росло что-то еще, но у стены пристроились ирисы и голубые цветы, похожие на маленькие лилии, а иногда каплями крови виднелись анемоны.

Я слезла вниз. Дети полезли тоже, я им помогала, даже взяла на руки последнего ― полуобнаженный трехлетний атом, наверняка чесоточный. Я вытерла руки о штаны и стала собирать цветы. Дети помогали. Большеглазый мальчик, одетый только в грязную жилетку, собрал мне пучок розовых, а маленький шелудивец принес одуванчик. Мы разговаривали ― на английском, арабском и диалекте из каменного века ― и прекрасно друг друга понимали. Главным было то, что я должна за компанию и цветы дать что-нибудь существенное.

― Шиллинг, ― сказал надо мной Хамид.

Я подняла голову. Он стоял с краю дороги.

― Вы уверены? Это же очень мало. Их шестеро.

― Совершенно достаточно.

Похоже, он был прав. Дети схватили монетки и перескочили за забор быстрее, чем спустились вниз и без всякой помощи, кроме, конечно, самого маленького. Его вытащил Хамид, отряхнул от пыли и отправил в путь шлепком по голой заднице. Потом Хамид повернулся ко мне.

― А вы сможете? Некоторые камни не слишком хорошо держатся.

― И не буду пробовать. Просто пойду вниз и встречу вас на дороге. Достали апельсины?

― Да. Хорошо, тогда не торопитесь. Я вас подожду внизу.

Тропинка, по которой ехал всадник, была сухой и хорошо утоптанной. Примерно восемнадцать дюймов в ширину между подсолнечниками, и три каменных ступени, где одна терраса переходила в другую. Огромные цветы отвернули тяжелые головы к югу. Они росли примерно в ярде друг от друга, а между ними пристроилось какое-то другое растение с темно-зелеными листьями и коричневатыми цветочками.

Я двигалась вниз к дороге. Прошла мимо пшеницы, фигового дерева, чего-то похожего на виноград с красными цветами. Наклонилась, чтобы сорвать цветок. На стволе внизу красной краской была нарисована бегущая собака. Грубый рисунок, но очень живой. Гончая. Наверное, со всеми случается так. Стоит на что-то обратить внимание, как оно начинает беспрерывно попадаться на глаза. Даже начинаешь волноваться, что это, может, знак судьбы. Стоило Чарльзу упомянуть собак, как они начали преследовать меня по всему Ливану. Ничего странного в этом, конечно, нет. Англия, например, может с ума свести пуделями. Я вышла на дорогу.

Хамид сидел на низкой стене с краю дороги и курил. Он быстро встал, но я помахала ему рукой.

― Не беспокойтесь. Докурите сначала.

― Хотите апельсин?

― С удовольствием. Спасибо. Ой, роскошный. Вы совершенно правы, таких нигде не найдешь… Хамид, зачем они выращивают подсолнечники?

― Для масла. Из них получается замечательное масло, почти как оливковое. А теперь еще правительство построило завод, чтобы производить маргарин, и хорошо платит за урожай. Это часть официальной кампании, чтобы они перестали выращивать коноплю.

― Коноплю? Это гашиш, да? Марихуана? Боже мой, она что ли здесь растет?

― Да. Ни разу не видели? По-моему, это растение выращивают в Англии, чтобы делать веревки, но только в жарких странах оно дает наркотик. Раньше конопли в этих горах росло очень много, тут для нее подходящий климат, да и сейчас есть места, куда инспекторы не забредают.

― Инспекторы?

Он кивнул.

― Правительственные чиновники. Они очень стараются контролировать выращивание этого наркотика. Какое-то количество выращивается на законных основаниях, понимаете, для медицинских нужд. И для каждого этапа нужна лицензия, все строго контролируется. Но крестьянам в этих диких местах всегда легко вырастить больше, чем они объявили, или собрать урожай раньше, чем придет инспектор. Сейчас наказывают очень серьезно, но все равно находятся желающие нарушать закон. ― Он пожал плечами. ― А что делать? Это окупается, и везде есть мужчины, готовые сильно рисковать ради больших денег. ― Он бросил сигарету на дорогу. ― Видели старика, с которым я разговаривал?

― Да.

― Он ее курил.

― Но он может… В смысле…

― Как его остановишь?

― Вы имеете в виду, что она прямо здесь растет?

Он улыбнулся.

― Немного росло прямо рядом с его домом, среди картошки.

― Не узнаю, если и увижу. На что она похожа?

― Высокое растение, сероватое, не слишком красивое. Наркотик получают из цветов. Они коричневатые, как мягкие перья.

Я аккуратно прятала апельсиновую кожуру за стену, а тут резко выпрямилась.

― Что-то в таком роде росло под подсолнечниками!

― Ну и что? Она исчезнет до прихода инспекторов. Поехали? ― Он открыл передо мной дверь.

Вообще очень странный день. Все шло так, как хотелось. Поэтому стоило мне залезть в машину, как я приняла решение.

― Вы говорили, что покажете Дар Ибрагим по дороге домой. Если есть время, думаю, я прямо сегодня попробую туда зайти. Это ничего?

Примерно в четыре мы круто повернули и вкатили в деревню Сальк. Хамид остановил машину у низкой стены, за которой открывался очередной потрясающий вид на долину Адониса.

― Смотрите.

Долина расширилась, река медленно текла между деревьями. Откуда-то слева текла другая река, чтобы попозже влиться в Адонис. Между двумя потоками язык земли поднимался вверх, как мощный корабль, а наверху расположился дворец ― несколько объединенных зданий, занимающих большую часть плато. Перед дворцом скалы круто обрывались. Почти наверху виднелись окна, арки, повернутые к деревне, но кроме них окон не было. На глухих белых стенах присутствовали только маленькие отверстия, вроде вентиляционных. Внутри стен зеленели деревья, вне расстилалось голое и каменистое плато, будто сделанное из высохших костей.

Туда вела единственная дорога ― скалистый путь вдоль потока. Это объяснил Хамид.

― Через реку переходят по камням. Иногда весной, после дождя, вода делается намного глубже и быстрее, перетекает через камни. Но сегодня нормально. Вы правда хотите пойти? Тогда я покажу дорогу.

Не похоже было, чтобы дорогу кто-то смог потерять. Тропу я видела до самого низа. А так как я дальнозоркая, то видела даже и брод. Когда-то там, должно быть, был каменный мост, потому что ясно виднелись разрушенные опоры. И, несомненно, тропу к дворцу я тоже сразу узнаю. Я посмотрела на Хамида, на его по-городскому отглаженные брюки и рубашку.

― Вы очень добры, но вовсе незачем беспокоиться. Вряд ли я потеряюсь. Если вам больше нравится быть здесь с машиной, или, может, поискать в деревне что-нибудь попить, кофе, например, если здесь есть кафе… ― Я оглядела мало что обещающее скопление домов ― деревню Сальк.

Хамид улыбнулся.

― Кафе есть, но сегодня я не хочу туда заходить. Пойду с вами. Это слишком долгий путь для одинокой леди, а кроме того, привратник, по-моему, говорит только по-арабски. Вам, возможно, будет трудно с ним объясниться.

― Господи, да, надо полагать. Спасибо большое, буду очень благодарна, если пойдете. Суровая, вообще-то, дорога. Неплохо бы иметь крылья.

Он запер машину и бросил ключ в карман.

― Сюда.

Тропа проходила мимо кладбища с причудливыми мусульманскими могильными камнями. Колонны в каменных тюрбанах обозначали могилы мужчин, лотосообразные стелы ― женщин. Белоснежный минарет четко вырисовывался на фоне неба. В конце кладбища тропа вдруг резко повернула вниз и начала извиваться между камней. Солнце уже прошло зенит, но светило так же отчаянно. Скоро мы миновали последнюю террасу, гора стала слишком крутой, чтобы что-то на ней выращивать, даже виноград. Скала спрятала от нас воду и даже заглушила ее шум. Тишина просто угнетала. Казалось, всю огромную долину заполнило горячее сухое безмолвие.

За крутым поворотом мы спугнули компанию черных и коричневых коз с длинной шелковистой шерстью, огромными рогами и порочными желтыми глазами. Бог знает, чего они наелись на этом голом месте, но теперь спали на солнышке. Их было примерно тридцать. Узкие умные морды смотрели оценивающе и безо всякого страха, и каким-то образом производили впечатление, что это не стадо животных, которыми повелевают люди, а колония созданий, владеющих этой местностью по праву. Когда одно лениво встало на ноги и вышло на середину тропы, я не стала спорить, обошла. Зверь даже не повернул головы.

Я оказалась права насчет старого моста. Приток, Нар-Эль-Сальк, по сравнению с рекой Адонис не широк, но в это время года пересекать нужно примерно двадцать футов медленно струящейся воды. В некоторых местах она бурлила белыми пузырьками, в других ― отчаянно билась о камни. На глубине она становилась темно-зеленой. У противоположного берега стояла низкая скала, примерно пятифутовая, с которой раньше начинался мост. Остатки опор можно было разглядеть в чистой воде. На нашем берегу от моста осталось очень мало, только груда обтесанных камней. Некоторые из них кто-то переложил в воду примерно в ярде один от другого, образовался переход.

― Здесь раньше был мост, говорят, римский, ― сказал Хамид. ― Остались только старые камни. Справитесь? ― Он взял меня за руку и помог перейти через реку, а потом направился прямо к подножию скалы.

Тропа к воротам оказалась крутой, но не трудной, по ней прошли бы даже мулы и кони. Признаки жизни подавали только ящерицы и кружащийся над скалой сокол. Единственные звуки ― журчание воды, наши шаги и дыхание. Когда мы приблизились к стене, у меня создалось странное впечатление, что здание давно покинуто и мертво, выключено из жизни. Казалось невозможным, чтобы кто-то здесь жил, по крайней мере, кто-то из моих знакомых. Ни один, даже бывший член моей ненормальной, но очень живой семьи, не смог бы запереться в этом белом, как кость, могильном сооружении…

Я остановилась отдышаться, смотря на бледные стены и запертые бронзовые ворота, и попыталась вспомнить, как последний раз видела бабушку Ха. Смутное детское воспоминание… Фруктовый сад, мягкий сентябрьский ветер сдувает листья, яблоки стучат по земле. Небо наполнили полуденные облака и грачи, собравшиеся домой. Бабушка Ха смеется над каким-то заявлением Чарльза и каркает, как грач…

― Раньше у двери был звонок. Скажите, что хотите передать, и если старик не спит, можно заставить его это запомнить, ― жизнерадостно сказал Хамид, подводя меня к воротам.