Гони свой поезд, мальчик! (Повести и рассказ)

Запасной ключик

Что творится с ним, Толей Зыбченковым, и отчего такая радость? Ведь никакой он пока не знаменитый слесарь, просто первокурсник профессионально-технического училища. А вот никак не побороть в себе уверенности, будто это не мастерская, а заводской цех, будто ребята в черных беретах, наклонившиеся над своими тисками, тоже незаменимые слесари. «Цех, — сказал себе Толя, — мой первый цех!»

И на мгновение Толя Зыбченков, положив на верстак железную сизоватую, почти законченную им головку молотка, оглядел с улыбкой всю эту большую слесарную мастерскую, уставленную верстаками и пахнущую уксусом. И Толе показалось, что мастер Павел Сергеевич Невидицын тоже улыбнулся.

Подбросив на ладони почти законченный молоток, Толя вновь зажал его в тиски, вновь взялся за напильники. Помнить, помнить надо, что скоро соревнования в группе, что скоро все юные слесари-инструментальщики будут крепко жать руку того, кто окажется лучшим слесарем, будут смотреть с обожанием, точно поражаясь: с нами учился парень, с нами рубил на занятиях металл, а стал первым…

Как меняемся мы! Еще в школе, год-другой назад, Толя так жаждал, чтобы его, маленького, по-спортивному ловкого, верткого, пропеченного солнцем за долгое лето, одноклассники находили самым загорелым, в этом признании и состояла вся его утеха. А теперь совсем другая, серьезная и пока недостижимая цель заставляла так опилить молоток, чтобы молоток этот выглядел красивее, точнее, законченнее других.

Но время еще есть, и надо оглаживать выпуклые формы молотка напильником, слизывать напильником микроскопическую стружку, ласковой и твердой ладонью находить неточную линию и добиваться, чтоб невзрачный кусок металла превратился в молоток. И знать, что уже на всю жизнь дружны руки со всем тем слесарным инструментом, который скупо блеснет, едва откроешь крышку плоского инструментального ящика: и с кернером, и с плоскогубцами, и с штангенциркулем, и с гаечным ключом, и с плашкодержателем, и с раздвижным воротком, и с зубилом. А напильники! Каких только нет у слесаря! И круглые, и ромбические, и грубые драчевые, и личневые, и отделочные, и бархатные, и надфили…

Толя подгонял себя неслышным возгласом: «Хорош молоточек! Настоящий молоток!» И то приближал к серым сосредоточенным глазам тускловатый, цвета рыбьей чешуи, молоток, то смахивал с разрумянившегося лица пот, то поднимал угловатые скобочки бровей кверху. Ему даже очень хотелось лизнуть металлическую отшлифованную плоскость. Все казалось прекрасным сейчас: мастерская, мастер Павел Сергеевич, еще не пожилой, но с такими глубокими морщинами на лице, и лохматые ребята, и своя начинающаяся рабочая жизнь в этом самом первом цеху…

Изредка Толя посматривал на ребят, на лучшего дружка своего Славу Шулея, нервного, горячего. Посматривал и на соседа по верстаку, высокого и сутуловатого Гришку Белобродова, у которого росли такие жесткие курчавые волосы, что берет у него то и дело съезжал на макушку. И если эти двое — Славка и Гришка — отвечали добрым и спокойным взглядом, то в глазах других ребят он вдруг ловил нетерпение. И тогда спохватывался, разглаживал скобочки бровей, вновь брался за молоток.

— Друг! — крикнул Гришка Белобродов, подступаясь к нему со своим игрушечным, невероятно уменьшившимся молотком. — Опиливаю, опиливаю… И уже не пятьсот в нем грамм, а двести. Хочу правильно опилить, а все не так. И уже такой маленький мой молоток. А у тебя всегда вон как здорово получается! Ты, наверное, знаешь какую-нибудь тайну мастерства… Знаешь ведь? Верно говорю?

— Конечно! — весело подхватил Толя и, усмехнувшись, уже всерьез посоветовал Гришке еще поработать бархатным напильником, терпеливее и точнее обрабатывать металл.

Тут он взглянул на Невидицына, словно опасаясь, что мастер, настоящий знаток слесарных тонкостей, нетерпеливо вскинет голову и с интересом посмотрит на него.

Меняя напильники, скобля и скобля ими по металлу, Толя прикидывал мысленно, успеет ли до перерыва сдать мастеру обласканный руками молоток. Еще раз оглядев отверстие для деревянной рукоятки, это овальное оконце, сердито одернул себя: «Чего спешить? Надо это оконце как следует, чтоб до минимума совпадало… Еще целый час впереди!»

И когда звонок заставил всех повалить из мастерской, Толя так и вышел в тоннель коридора с зажатой в руке серебристой головкой молотка.

Веселились, посмеивались черные береты, фланелевые пестрые рубашки навыпуск. И лишь насторожила Толю рассеянная усмешка на круглом лице Славки Шулея, какое-то непривычное для того виновато-грустное выражение. Нет, не сейчас, а позже Толя поймет, что мучает Славку, отчего таким грустным выглядит независимый Славка Шулей. Но еще целый час, едва звонок опустошит галдящий коридор, будет Толя, оглаживая да оглаживая безупречный молоток напильником, посматривать в ту сторону, где кланяется своему верстаку Славка. И догадка станет болью, и непонятная вина уже начнет беспокоить Толю. Как будто и вправду есть несправедливость в том, что Славкина мать опять слегла, а его, Толины, мать, отец еще не старые и не хворые, инженеры на «Сельмаше», и вот смогли подарить ему великолепный, лаком сверкающий мотоцикл. Все они — мать, отец, мастер Невидицын — вместе учились в этом самом училище, в ремесленном, в ту пору, когда несметные роты ремесленников заполнили заводы и помогали отцам, воевавшим на фронтах, побеждать.

Клювастый, чисто отшлифованный молоток тяжелил ладонь. Можно передать этот светлый молоток мастеру. Или лучше еще раз проверить, насколько точен был глаз и старательна рука. Но теперь, когда молоток лег на верстак, приятно помедлить, снять берет и вновь надеть, встать за узкой спиной Гришки Белобродова и напрямую сказать, отчего у Гришки получился крохотный молоток. Ну, если напрямую, то потому, что Гришка всегда на занятиях в мастерской с небрежностью брался за инструмент, за кусок металла, как будто брезгуя всем тем грубым, тяжелым, что попадалось под руку. В училище он пошел потому, что, как сам говорил, здесь легче учиться, чем в школе. И стипендия идет!

Вспоминая всё прежнее, все Гришкины прогулы, Толя косил осторожным глазом на Гришку.

Наконец, смахнув тряпицей черную, какую-то каменноугольную пыль с верстака, он направился к Невидицыну, неся перед собою льдистый молоток, а затем настороженно следил за Невидицыным. Невидицын взял у него молоток, принялся измерять линейкой, вертеть, ощупывать, любоваться. И можно было рассмотреть глубокие, будто нарочитые, гримом подделанные морщины на лице Невидицына.

— Ты знаешь, Толя, как называется твоя работа? — спросил Невидицын. — Профессиональная работа. Вот такой инструмент мы всегда должны сдавать на «Сельмаш».

Покраснев от похвалы, Толя сразу успокоился, почувствовав, как покинуло его напряжение рабочего дня; он отдыхал, прислушиваясь к голосу мастера, к его словам. Толя заметил, что и слесарьки, которые еще не стали настоящими слесарями, обступили Невидицына, теснили, наступали на Невидицына, что-то доказывали ему, отрицали, обижались, восклицали.

А потом так хорошо было сидеть в столовой рядом с Невидицыным. Толя ловил себя на мысли, что вот с Невидицыным, ровесником и другом отца, ему интереснее, чем с отцом: Невидицыну он мог бы открыть многое, тайное, принадлежащее его мыслям и мечтаниям, а вот отцу — постеснялся бы. И еще ловил себя Толя на том, что с той поры, как стал учиться на слесаря-инструментальщика, как приобщился к настоящему, почетному делу взрослых рабочих, как почувствовал себя равным отцу и Невидицыну, воображением уносясь в их мальчишеские годы, в их ремесленное училище, — с той поры вдруг все его прежние одноклассники, продолжавшие ходить в девятый класс, так и остались для него пацанами. А сам он, казалось, необычно повзрослел за год, потому что в училище не только продолжался девятый класс, его обычная школа, но и другая, рабочая школа была, которая словно бы возвеличивала, делала его, Толю, старше.

Он и сейчас, увидев на майской улице, за прозрачной стенкой столовой незнакомых сверстников с портфелями да кожаными папками и тотчас угадав в них школьников, очень захотел, чтоб даже эти незнакомцы поглядели пристально в солнечную прозрачную глубь столовой и позавидовали, с каким замечательным мастером сидит он в мужской компании. Чувствовал он себя и впрямь празднично, приподнято.

А Невидицын нечаянно толкнул кофейную пустую чашку, опрокинул ее, спросил у него:

— Ты помнишь, как я тебя повел к настоящему токарю? Помнишь Вышковца? Какие тонкие детали он может делать!.. У тебя тогда какая-то необыкновенная любимая авторучка сломалась, и я специально повел тебя к Вышковцу. И токарь такую филигранную работу выполнил, ты сам все видел, на твоих глазах! Вот это мастер, это настоящий рабочий! На заводе ему всегда поручают самую сложную работу. Да если хочешь знать, я и пошел мастером в училище для того, чтобы из вас тоже получились настоящие рабочие. А ведь меня не хотели отпускать мои товарищи. Не хотели, чтоб уходил с «Сельмаша». Да я и сам кожу с болью отдирал! — И он с присвистом вздохнул, словно и сейчас причинил самому себе боль.

А Толя посмотрел на него так, словно видел мастера впервые.

Назавтра было утро с млечными облаками, как будто не только на земле, но и там, в небесах, все расцветало белым цветом майских яблонь. Была непривычно долгая езда в автобусе, а затем он стоял на линейке, где все училище выстроилось на клетчатом кафеле вестибюля и дальше, в сумрачном коридоре.

«Ну, заработает Гришка восьмой будильник!» — думал он в тесном строю, пока шла перекличка и он докладывал, что в группе отсутствует Белобродов. Такое жесткое наказание было для тех, кто проспал, не пришел вовремя на урок: покупали будильник за счет прогульщика.

Звонок позвал на первое занятие по технологии металлов. Потом еще звонки, звонки, чередующиеся занятия по технике измерения, по физике, по литературе, по теории слесарного дела, где снова все о металле: шабрение, лужение, притирка, клепка, рубка металла…

В одном из перерывов появился в светлом костюме, в белой рубашке Невидицын и увлек Толю за собою в ту комнату, где разместился отдел технического контроля. Все полки тут были уставлены шестернями, втулками, осями, тягами, червяками, валиками — всем, что вытачивалось здесь же, в училище, во всех его мастерских.

Толя вдохнул машинный запах, осмотрел бесчисленные полки, пытаясь отыскать свой последний молоток. И растерянно остановил взгляд на девушке-контролере в синем халате и в беретке на соломенных волосах.

— Все это пойдет на наш завод, — повел рукой Невидицын. — Вся эта полка. Так ведь, Люба?

— И молоток, — улыбнулась Люба, точно помогая ему, Толе, отыскать наконец свой красивый молоток.

И тогда увидел Толя свой, но уже не принадлежащий ему безупречный молоток, улыбнулся и, покраснев оттого, что так по-ребячески встретил эту радость, поспешил исчезнуть.

А Невидицын, догоняя его в коридоре, напомнил совсем о другом:

— Толя, придется восьмой будильник Белобродову. Звонил ему домой — никто не отзывается. Ну, ясно: май, Сож, лодка…

— Ну что ж, восьмой так восьмой! — раздосадованно подхватил Толя.

Когда последний час занятий пролетел как мгновение, Невидицын, появившись в классе, серьезно и даже несколько торжественно объявил:

— Вот что, ребята. Сельмашевцы с просьбой к нам. Нужно триста вот таких деталей. — И Невидицын начертил в воздухе букву «П» с какими-то ножками. — Сельмашевцы просят помочь. Срочное задание, ребята.

— Именно для нас задание? — вырвалось невольно у Толи, который вмиг представил огромный, с мутноватым стеклянным куполом цех завода и как в этом огромном цеху, уставленном комбайнами и сенокосилками, медленно текущими по конвейеру, рабочие ждут, что младшая братва, из невидицынской группы, выручит их…

— Именно для нас, — подтвердил Невидицын. — Срочное задание!

«Вот ведь как бывает, — подумал Толя, — знаменитые рабочие „Сельмаша“ ждут помощи от пацанов, первокурсников, слесарьков. Справимся?.. А что! Мы ведь тоже… ведь мы тоже машиностроители!» — гонористо повторял про себя Толя, словно опровергая кого-то.

А потом вдруг и каждый стал доказывать, что легко выполнят это задание. «Ничего особенного, выполним, выполним!» И что-то знакомое, заимствованное у взрослых рабочих, чудилось Толе в клятвенных возгласах. Да тут же ребята и опомнились, призадумались над тем, не рано ли празднуют свой успех.

Тем временем, пока подбадривали один другого и будто пытались развеять тревогу, Невидицын исчез.

Еще там, а общей линейке, по горячим, взволнованным глазам ребят понял Толя, с каким нетерпением все только и ждут сигнала взяться за дело. А когда уже выстроились группою в мастерской и Невидицын вроде безразлично поинтересовался, не забыли ли они о просьбе сельмашевцев, вся группа возбужденно крикнула:

— Помним!

— Тогда запомните и параметры заготовки. — И Невидицын сначала нарисовал знакомым эффектным движением букву «П» с ножками, а затем жестом фокусника раскрыл ладонь, на которой, как по мановению, появилась бурая деталь.

— Да ведь три сотни за день не осилить, — вслух подумал Толя. — А задание срочное… А что, если не пилить, а наштамповать?

— Штампуйте, — точно давая понять, что он ждет от них самостоятельного решения, охотно согласился Невидицын.

— Да ведь штамп для этой заготовки нужен! Гибочный штамп, — вопросительно глядя на мастера и пытаясь поймать потаенный ход мысли и одобрение в прищуренных, пытливых глазах его, вкрадчивым голосом продолжал Толя. — И тогда…

— Что ж, изготовляйте штамп, — с бесстрастностью лишнего здесь человека мгновенно ответил Невидицын и, поставив бурую детальку на свободные тиски, повернулся к окну, за которым белая сирень доцветала и белыми прямыми кистями поднимались кверху цветы конского каштана.

И когда они сгрудились, сбились в кучу, восклицая, галдя и выкладывая все свои знания, Толя мысленно одобрил мастера. Потому что самим в сто раз было интереснее искать и находить, каким должен быть гибочный штамп. В сто раз интереснее, чем выполнять подсказанное!

— Вот ваша деталь! — в гаме, в неразберихе послышался веселый голос Невидицына.

И Толя поразился, как ловко Невидицын успел развернуть и повесить на стену чертеж детали.

Здесь, на схеме, был рисунок тушью и цифры, а дальше — дальше остановка за гибочным штампом…

— Берем пластину — и под молот! — мрачно предложил Даник Будовец.

— Конечно же, под молот, — снисходительно поддержал Гришка Белобродов. — Куй железо, пока горячо.

— Под молот — это понятно, — не обращая внимания на Гришкину насмешку, лихорадочно, точно стараясь опередить кого-то, размышлял Толя. — А если… Слушайте, а если так: матрица внизу, на нее — пластина, а сверху пуансон длиной тридцать миллиметров? А уже потом — под молот. Удар молота — и заготовка готова. Так, что ли, ребята?

Потом, переживая радость своего простого изобретения, своей догадки, он будет вспоминать, как разом оглушили его ребята не то бурным согласием, не то негодованием, не то взрывом ущемленного самолюбия:

— Ну, открыл Америку!

— Индюк додумается!

— Я первый так подумал: матрица и пуансон. Я первый!

— А я что, не умею читать чертеж? Я тоже. Но у меня язык вроде сковало!

— Кто первый сказал, тот и открыл Америку!

И поначалу, пока не уляжется этот взрыв мальчишеского честолюбия, эта странная распря, Толя будет с печальной улыбкой слушать вздор, а потом вдруг обнаружит, что может поделить нечаянную славу:

— Да мы же все, ребята, с мозгами и сами с усами. Все думаем. И вот нашли. И за дело. Кончай торговлю!

Всех образумили и отрезвили, успокоили такие слова, все стали торопить друг дружку: за дело, хлопцы!

И побежали удивительные минуты, отмеченные не только духом соперничества, желанием каждого быть на виду, но и необыкновенной слаженностью. Как будто каждый понимал его, Толю, по одному лишь взгляду, и не успевал Толя обронить слово, как один из слесарьков уже мудрил над матрицей, другой — над пуансоном, и автоматной очередью била пневмодрель, и молниевые всполохи электросварки озаряли вдруг стену.

А Невидицын, Невидицын! Еще мгновение назад безучастный, чужой, он тотчас оживился, едва они так дружно, чуть ли не ссорясь, прочитали чертеж, и теперь стремительно перемещался по широкой мастерской, успевая помочь, исправить, согласиться или опровергнуть. Такой он был подвижный, быстрый, совсем мальчишка из того далекого теперь своего послевоенного ремесленного училища!

Казалось Толе, что не для них все эти звонки, перерывы, не для них отдых и ленивые перемолвки, а только горячее дело, срочное задание, работа, способная превратить долгие часы в одну напряженную, радостную и тревожную минуту.

И когда наконец был готов гибочный штамп, когда наконец закончили тщательный обмер этого штампа, когда побывал этот штамп во многих бережных руках, чтоб лечь под молот, протолкалась поближе к прессу контролер Люба из отдела техконтроля, хозяйка богатейшей кладовой, и сказала с нарочитой капризностью:

— Я ведь первая должна принимать заготовку. Чтоб заводские не придрались потом.

Толя даже затаил дыхание, наблюдая, как Люба перекидывает с ладони на ладонь, не то любуясь, не то осуждая, первую заготовку, как она, пунцовая от волнения, измеряет ее.

Он думал, что Люба тут же и уйдет и что без нее будут сыпаться из-под молота одни и те же детали, новенькие, свежие, каленые. А она дождалась и того момента, когда появился в мастерской токарь Вышковец, который должен принимать заготовки и перед которым покорно расступились разом притихшие ребята.

Тоже щуплый, подобно Невидицыну, с широкими, черными, жесткими даже на вид бакенбардами, заводской этот человек дружелюбно кивнул Невидицыну. Осмотрел со всех сторон деталь и, зачем-то дунув на нее поначалу, стал ее измерять.

И Толя, затаив дыхание, видел, как моргали часто густые, веерные ресницы у Любы.

Он заранее представил, как тот, кто будет принимать их работу, щедро улыбнется и скажет: «Какие ребята! Не подвели! Вовремя!» А Вышковец буднично, без восторга оценил всю эту груду кованых заготовок и устало попросил Невидицына:

— Нехай твои хлопчики помогут доставить в сборочную.

И Толя метнул на мастера умоляющий взгляд.

Всегда, когда приходилось Толе переступать проходную завода, примыкавшего к светлому зданию училища, он твердил себе: «Гляди! Тут будет цех твой! Тут будешь начинать…»

Особенное восхищение вызывал у него огромный сборочный цех, куда они заглядывали уже не раз и куда пришли нынче.

Вот и сейчас, когда вереница лаковых комбайнов словно стала наплывать на Толю, так захотелось ему поскорее сюда, на завод, пускай не в этот грандиозный сборочный цех, но все равно в какой, лишь бы знать и гордиться тем, что и он, Толька Зыбченков, создает вот такие корабли для полей.

«А разве уже теперь мы не создаем?» — сказал он себе, карауля груду кованых заготовок и ожидая похвалы, восторга, восклицаний.

Люди эти, машиностроители, наверняка знали, что имеют дело тоже с машиностроителями, и потому не стали восклицаниями, похвалами превращать их, слесарьков, в детей, не знакомых с заводом. Все взрослые, все машиностроители!

«А разве карт не такая же прекрасная машина?» — вдруг вспомнил он, и полнее стала его радость.

— Павел Сергеевич, — подлаживаясь под его же памятный, возвышенный тон, сказал он Невидицыну, — а не кажется ли вам, что и наш карт примыкает к веренице этих комбайнов? Что и наш карт, который мы после занятий мастерим, вроде бы тоже с конвейера?..

И взглянул при этом на Невидицына с хитрым вызовом.

Но сказал он об этом уже позже, когда с таким сожалением покидал необъятный этот гараж под стеклянным куполом, это хранилище полевых машин. Сказал потому, что вспомнил о давешних словах отца, будто машиностроитель Невидицын появляется на притихшем аэродроме, где будет испытываться карт, лишь оттого, что аэродром, авиация, самолеты — не-сбывшаяся мечта Невидицына.

«А разве это все — не мечта? — поражался Толя, неохотно покидая хранилище лаковых цветных машин. — Разве не сбылась мечта человека, который создавал раньше такие чудесные машины, а теперь учит других создавать?»

И очень хотел он спросить у Невидицына, так ли это все и доволен ли Невидицын, и разве это незадача, если сбылось в жизни другое, ставшее большим, завидным делом?

Сдерживала Толю та лишь мысль, что отец, возможно, преувеличивал власть давнишней, ребяческой мечты, объясняя такую тягу Невидицына к иным, крылатым, машинам, к аэродрому, к взлетной полосе.

Они уже почти вышли из цеха, как вдруг Вышковец окликнул:

— Ребята, а кто вас благодарить будет? Кто пожмет ваши руки? Начальник цеха сказал по секрету: ожидали, что завтра выполните задание. А вы сегодня. Значит, уже сегодня ваши заготовки пойдут в дело. И план мы перевыполним.

Казалось, Вышковец лишь теперь осознал, какую большую помощь оказали они заводу.

— А план для вас — самое важное, — подхватил Толя. — Я знаю. Мой отец и мать инженеры. Так я и слышу каждый день: «План, план…» Для них это как боевая тревога: «План!»

Вышковец улыбнулся, соглашаясь, и молодо, легко выдохнул:

— План — это главное. А еще… приличные заготовки вы сделали, ребята. По-честному: приличные. И дело в том, что бы уже сегодня получили первое трудовое крещение. Вроде сегодня стали уже рабочими. А, что лишнее говорить! Давайте ваши трудовые лапы! — И он, показывая в улыбке неровные зубы, принялся тискать руку каждого из слесарьков.

Толя нарочито задержал руку Вышковца, жесткую, сухую, в своей и поглядел на него, желая, чтобы тот узнал его, Толю. Почему-то очень хотелось, чтобы такой мастер узнал его.

— Авторучка исправная? Пишет? — спросил, узнавая, Вышковец.

И не успел Толя кивнуть в ответ, как Вышковец выудил из кармана клетчатого пиджака плоский замочек и два ключика к нему.

— Теперь, брат, пора и расплачиваться. Вот этот ключик, запасной, не подогнан, как надо. И все время заедает.

— Это мы сейчас! — охотно откликнулся Толя и взял в руки оба ключика. — Только бы инструмент… Сейчас подгоню…

— Оставайся подгонять, — согласился Вышковец. — А мы с ребятами пройдем по всему «Сельмашу». Это вроде премии за вашу работу. Начальник цеха так и сказал: проведи мальцов по всем цехам… Ну, за мной!

— Э, дяденька, так не пойдет! — полушутливо, полусерьезно возразил Толя, радуясь возможности сразу, в один день, увидеть весь завод. — Я с вами! Я потом успею, успею подогнать ключики.

И, зажав твердо ключики в кулаке, он двинулся чуть ли не впереди всех.

Путешествия бывают разными. Одному обязательно ехать куда-то в дальнюю дорогу и потом рассказывать обо всем, что увидел. А другой может каждый день открывать для себя то одну, то другую улицу в своем же городе. И это будет тоже путешествием. А можно и по территории большого завода пройтись. Какое завидное путешествие!

Вот и шли они, ведомые Вышковцем; Толя не успевал удивляться, до чего же огромна территория завода. То механический цех, то кузнечно-ковочный, то голое пространство между цехами, земля с лиловыми пятнами масел. А то готовые к отправке, сверкающие свежей краской машины, ждущие своей очереди. И вдруг стальные рельсы, ведущие от завода на товарную станцию, и поезд, на открытых платформах которого укладывают новые комбайны.

Раньше, когда Толя на мотоцикле объезжал вокруг завода по асфальтированному шоссе, он не мог вообразить, до чего же огромен этот «Сельмаш». А теперь лишь едва успевал из одного цеха в другой. И всюду Вышковец очень доверчивым тоном и скупыми словами пояснял, что делается в каждом цехе и какие там есть замечательные рабочие. А они, рабочие, с любопытством посматривали на них. Точно знали, что кто-нибудь из учеников окажется потом в этом цехе, на этом участке…

И как прежде он твердил себе, что слесарная мастерская — его первый цех, так убеждал сейчас себя в том, что завод — свой, родной. «Вон сколько мы сделали заготовок для завода, — говорил он себе, все тверже сжимая ключики в кулаке. — Целую гору! И уже сейчас пойдут они в дело…»

Нет, не короток путь по заводу, по его цехам. И кто-то из них, ребят, кажется, устало вздохнул.

Тогда Вышковец повернул опять к сборочному цеху, чтобы могли они все убедиться, какие комбайны сходят с конвейера. И какой долгий путь от изготовления всех деталей до сборки их.

Здесь, в сборочном цеху, пока любовались ребята полевыми машинами, Толя раздобыл напильник и принялся незаметно подгонять ключики.

Да разве можно незаметно заняться делом! Вышковец все поглядывал в его сторону, даже старался быть поближе к нему, Толе. И он понимал, что Вышковцу, может быть, и не столь необходим запасной ключик для замка, а просто хотелось еще раз убедиться в его способностях, в его умении.

Ребята всё медлили уходить из цеха, Толю выручала каждая минута.

«Что же за секрет в этом ключике?» — думал он, удивляясь тому, что задание такое простое, а вот никак не подогнать выемки ключика, никак не открыть им замка. Такое простейшее задание, а все равно думай, терпеливо подпиливай, снова и снова пытайся открыть замок плоским ключиком. Сосредоточившись, Толя пытался побыстрее сообразить, почему же не получается, и наконец обнаружил тот крохотный выступ, который мешал ключику войти в замок. Вот он, маленький секрет!

И как только удалось подогнать узорные выемки одного ключика к другому, подогнать безукоризненно, Толя подозвал Вышковца и вернул ему замок с двумя ключиками.

Вышковец, оценивая его работу, проверил, хорошо ли входит ключик в скважину, пощелкал раз-другой, то открывая ключиком замок, то закрывая. И, видно, остался доволен. Потому что единственным из тех, кому вторично пожал руку Вышковец, был он, Толя.