Гонки с дьяволом

Глава VI ЦЕЛЬ И СРЕДСТВА

— Так ты жив! — были первые его слова. Я сидел на сосновом пеньке посреди широкой поляны в стороне от дороги, куда приказал доставить его, как только узнал, что он покинул бронетранспортер. Поняв, что сейчас сгорит вместе с машиной, он открыл люк и сдался.

— Развяжите ему руки! — приказал я сопровождающим. — И оставьте нас одних.

Они выполнили мое приказание, отошли к краю поляны, не спуская с пленника глаз.

— Так ты жив! — повторил он и сделал движение рукой, как-будто хотел протянуть ее мне, но вовремя сдержался.

Я молчал.

— Я это понял уже тогда, когда моя машина уперлась в бронетранспортер. Нет, вру! Сначала я подумал, что это воинская часть. Но потом, когда стало ясно, что это засада, сообразил: твоя работа. Мне надо было… — он замолчал.

— Что же тебе надо было?

— Выслать вперед разведку.

— Да, ты совершил грубую тактическую ошибку, — согласился я, — но я это предвидел. Если бы ты выслал вдоль дороги людей, мы бы их пропустили, не обнаружив себя и дождались пока вы въедете на дорогу всей колонной. Правда, мы понесли бы тогда потери и, возможно, большие, но все равно бы вас уничтожили.

— Выходит, я бы в любом случае проиграл? Вы меня расстреляете?

— А ты как думаешь?

— Да, конечно…

Надо было отдать ему должное: ни один мускул его лица не дрогнул и голос оставался спокойным. Можно было подумать, что мы с ним мирно беседуем как в былые времена за чашкой кофе.

И все-таки он спросил. Правда, спросил спокойно:

— Другой вариант возможен?

Я молчал.

— Ладно! Не будем больше об этом. И все-таки я хотел, чтобы ты меня понял.

— Я это стараюсь сделать… Кое о чем я догадываюсь, но не уверен…

— Можно я сяду?

— Садись.

Он опустился на траву и с наслаждением вытянул ноги. Глубоко вздохнул.

— Какой, право, здесь чистый воздух. Помнишь, как мы здесь…

— Я все помню, — прервал я его.

— Да, конечно. Мало времени… Ах! Если бы мы были вместе… Но ты всегда был идеалистом… Да пойми же ты, наконец! Человечество летит в пропасть!

— А ты, что?! Помогаешь ему спастись?

— Да, помогаю. Вернее, хотел помочь, но теперь… — он махнул рукой.

— А в помощники взял себе уголовников?

— У меня не все были уголовники, — быстро возразил он, — а, впрочем, какая разница! Нужны решительные исполнители моего плана. Интеллигенты для этого не подходили.

— Естественно! Они не стали бы стрелять в восьмилетних детей.

— В каждом великом деле есть свои издержки.

— В чем же величие твоего дела?

— Не надо! Если хочешь со мной говорить, то говори на равных! Если нет — кончай и все…

— А я и не иронизирую. Напротив, даже допускаю, что твои конечные цели были направлены на благо. Конечно, в твоем понимании. Не думаю, что твоей мечтой было стать атаманом шайки бандитов.

— Постой! Помнишь, мы как-то обсуждали с тобой возможность такого варианта и ты сказал, что в случае катастрофы оставшиеся в живых организуются в небольшие изоляты?

— Ну, и?

— Так вот! Я проанализировал ситуацию и понял, что выжить смогут только крупные изоляты. Вернее, изоляты, превратившиеся в племена с основой государственного порядка. Именно они в дальнейшем смогут объединить все человечество и спасти его от вырождения.

— Почти согласен. Тем более, что мелким изолятам грозит генетическое вырождение.

— Да! Да! Ты же сам это говорил раньше!

— И что?

— Как что?! Исходя из этого, надо было создать уже сейчас ядро такого объединения. А как его создать, если кругом паника? Следовательно, единственный вариант — это создать насильственно! Кто раньше создаст ядро, тот и будет диктовать условия. Мы, живущие в индустриально развитом обществе с городской организацией, в новых условиях не только теряем наше преимущество, но и попадаем в невыгодные условия в сравнении со скотоводческими районами с негустым населением. Они будут развиваться, ибо их крах меньший, чем наш! Пройдет некоторое время и они оправятся от последствий катастрофы. Еще немного времени и сюда хлынут полчища кочевников, установится иго монголов или турков, или еще кого-то в этом роде. И снова они будут насиловать наших жен и убивать мужчин.

— Поэтому твои уголовники начали заниматься этим, чтобы успеть до прихода монголов? За этим вы набрали полный «Икарус» девушек?

— А как достичь роста численности изоляты? Ты знаешь другой способ? Да, мы действительно набрали их около полусотни и собирались еще набрать. Мы их тщательно отбирали. Это все молодые, здоровые, красивые, если хочешь знать. Они могли бы дать жизнь многочисленному и здоровому поколению. Разве лучше было оставить их погибать в городах и селах? Да, вот еще что! — Он помолчал, видимо колеблясь, но потом решительно произнес:

— После того, как вы меня расстреляете (голос его не дрогнул), пошли людей в Любомль. Там в здании райсовета сидят еще человек тридцать. Их охраняют, но я дам записку… Там же сложены еще различные припасы. Мы не могли увезти все сразу.

— Хорошо! Допустим, вам удалось создать такую большую изоляту. Что дальше?

— А дальше мы бы стали подчинять себе другие, восстанавливая таким образом государство.

— Каким же образом вы подчинили бы себе других и на какой основе строилось бы государство?

— Подчиняли бы, конечно, силой. А основа… Видишь ли, деревянная соха или даже плуг и правовое общество несовместимы. Каждая общественная формация требует определенного развития производительных сил. Скоро весь сельскохозяйственный инвентарь придет в негодность, станки работают на электричестве. Его мы лишились надолго. Придется возродить кузнечное дело. Горючее тоже иссякнет. Впрягать в плуг лошадь? Ты согласен?

— Вполне!

— И какие же социальные отношения могут развиваться при таком способе производства? Будь реалистом! Ты же хорошо знаешь историю! Только феодальные. Даже на первых порах — рабство!

— Следовательно, население соседних изолят будет превращено в рабов или крепостных?

— Но это неизбежно! Социальная организация человечества обязательно пройдет через разделение на классы. Рабов и рабовладельцев, помещиков и крепостных, потом — капиталистов и т. д… До полного возрождения.

— Возрождения к чему? К государству, к войнам, к атомным бомбам? Стоит ли вступать на путь этих страданий, чтобы прийти к тому же, чем только что кончили?

— У тебя другие предложения? Четкая программа, план?

— Четкой программы, признаюсь, нет. Но думаю, что человечеству не обязательно проходить вновь эти стадии развития. У нас есть то, чего не было у древних.

— Интересно, что же это такое?

— Информация!

— Ну, знаешь, через поколение люди разучатся читать. Им будет просто некогда учиться читать, не говоря уже о физике, математике.

— Постараюсь, чтобы они не разучились.

— Знаешь кто ты? Ты вредный идеалист. Ты отвергаешь реальный путь развития и возрождения, морочишь людям голову прожектами, не имеющими под собой научной основы. Я с тобой никогда не соглашусь!

— Я это знаю.

Он досадливо поморщился, по-видимому, пожалев о вырвавшемся у него признании. Он хотел жить и делал ставку на то, что сможет убедить меня в своей правоте, не понимая, что его жизнь нисколько от этого не зависит. Если бы я мог, то, несомненно, сохранил бы ему жизнь.

— Ты идеализируешь человека! Пойми, что основная побудительная сила, вынуждающая человека действовать — это возможность творить насилие над своими ближними. Именно это объединяло Племена и народы, побуждало творческую фантазию, стимулировало развитие науки и промышленности.

Власть, власть и власть — вот чего жаждет каждый из нас. Ибо власть дает все! Для интеллектуала — возможность действовать и претворять в жизнь свои замыслы. Для других — возможность получать от общества максимум материальных благ и самых красивых женщин. Эти бандиты, которых я сам презираю не меньше тебя, пошли за мною и приняли мой план только потому, что это давало им власть над себе подобными. Нельзя идти против законов природы. Природу можно подчинить только путем использования этих законов в своих целях!

— Я не против власти, как некоего организующего механизма. Не принимай меня за анархиста. Но я вижу власть не как результат насилия, а как результат целесообразности, признаваемой большинством. А в наших условиях — всеми входящими в общество. Ибо любой, не согласный с большинством, может уйти из данного общества, поскольку теперь освободились огромные пространства. Мне претит насилие большинства над меньшинством и даже над отдельным человеком. Безразлично, физическое оно, духовное или идеологическое.

— Толстовщина!

— Вот тут ты не прав. Лев Николаевич призывал к непротивлению злу насилием. Я же говорю совсем о другом. О неприемлемости насилия, а это значит, что оправдать насилие может только насилие по отношению к другому насилию. Здесь, я считаю, насилие должно быть применено быстро, эффективно и беспощадно.

— Но зло против зла само становится злом! Так, кажется, учили гуманисты?

— Думаю, не так. Минус на минус, как известно, дает плюс. По-моему, эту формулу, которую ты только что произнес, придумало само зло, чтобы, не встречая сопротивления, безнаказанно творить свои дела. Знаешь, какое самое отвратительное свойство было у нашего народа? Его долготерпение. Помнишь, как у Некрасова:

Люди холопского званья

Сущие псы иногда:

Чем тяжелей наказанье -

Тем им милей господа!

— Что же изменилось?

— Надеюсь, что многое.

Он некоторое время молчал. Затем продолжил, но уже не так уверенно:

— Хорошо. Пусть даже будет так, хотя я сильно сомневаюсь. Ты говорил о власти, как следствии целесообразности. А если вдруг все решат, что она нецелесообразна? Что ты, например, как носитель власти нецелесообразен. Что тогда? Ты уступишь власть тому, кто будет в глазах толпы более целесообразен?

— Во-первых, люди, которые принимают решение о целесообразности власти — уже не толпа, а демократическое общество. Во-вторых, если ты говоришь лично обо мне, то власть для меня никогда не была привлекательной. Ты это хорошо знаешь.

— Но это ты! А если другой, для которого власть — это все? И он, займет твое место?

— Вот как раз я и хочу избежать этого, заложив общество на таких основах, которые никогда не позволят прийти к власти такому типу.

— Ну-ну! Ты остаешься верен себе. Ты даже не стал писать докторскую, хотя имел для нее материал, а занялся чепухой — стационаром и какой-то сурдокамерой.

— Но, как видишь, я выиграл!

— Чисто случайно.

— Надеюсь, что и дальше так будет.

Он хотел еще что-то добавить, но его прервал звук донесшейся до нас пулеметной очереди. Это был тяжелый пулемет. Я вспомнил, что с ним ушел Саша. Выстрелы доносились со стороны расположенного в трех километрах от нас стационара.

Я вопросительно посмотрел на своего собеседника. Он взглянул на часы и успокаивающе махнул рукой:

— Сейчас все кончится.

Действительно, пулемет замолчал. Потом раздалась короткая автоматная очередь и все стихло.

— Что это значит?

— Это значит, что ты приобрел три десятка голов скота и столько же лошадей, если, конечно, их не перебили пулеметным огнем. Трое моих бандитов, как ты их справедливо называешь, должны были пригнать через Грибовичи скот для нашего будущего стада.

— Ты, я вижу, основательно все организовал.

— Кроме главного! — усмехнулся он и вытащил из кармана авторучку и записную книжку. — Придется тебе быть моим наследником.

Написав несколько строк, он вырвал из книжки листок и протянул мне:

— Пошли человек пять-шесть в Любомль. Захватите с собой пару грузовиков. В записке приказ во всем подчиняться подателю. Но будьте осторожны. Те двое, которые охраняют девушек, — отъявленные бандиты. Советую сразу их прикончить. Они это заслужили! Во дворе стоят три грузовика под брезентом. С одним из них будьте осторожны. В нем взрывчатка и несколько ящиков гранат и снарядов. Пусть за руль сядет самый опытный водитель. Девчат не гоните. Им все равно некуда податься. Их родители или убиты, или умерли. В основном, они из Польши.

— Вы что и туда забрались?

— А почему бы и нет? Границ-то больше не существует!

Я подозвал одного из бойцов и послал его за Алексеем. Алексей внимательно выслушал меня, кивнул головой, что все понял, и хотел было идти, но его окликнул мой пленник:

— Постойте, я совсем забыл! Там же, но на заднем дворе, стоят три автоцистерны с горючим, так что возьмите еще трех водителей.

Алексей отозвал меня в сторону:

— Вы его раньше знали?

— Да, он был моим другом.

Алексей присвистнул и еще раз внимательно посмотрел на пленника.

— М-да… А нельзя ли его отпустить, ведь он уже, по сути, не опасен?

Типичный русский характер. Когда враг повержен, то к нему уже не чувствуют ненависти, даже жалеют.

— В душе я с тобой согласен, но имею ли я на это право. Что скажут остальные? Особенно, когда узнают, что раньше мы с ним были друзьями.

— Они уже забыли о нем. Он же не участвовал в нападении на стационар.

— Но был его организатором.

— Не думаю, что именно он отдал приказ стрелять в детей. У него для этого слишком интеллигентное лицо.

— Люди с такими лицами часто создают такие учения и мировоззрения, которые приносят больше горя и вреда, чем тысячи отъявленных бандитов.

— Ну, это когда было! — не сдавался Алексей. — Теперь нет ни радио, ни печати! Откровенно, меня уже мутит от крови.

— Как-будто я ее жажду! — мне стало немного обидно.

— Да нет, я понимаю! Когда необходимо, то вопросов нет, но сейчас… Я бы отпустил его… А?

— Ладно, иди и делай свое дело!

Мне все больше и больше нравился этот парень. Я чувствовал, что он будет самым надежным помощникам. Именно такие люди — бесстрашные в бою, сильные в своей доброте, нужны были мне в осуществлении задуманного.

Я вернулся к пленнику.

— Послушай, ты сам участвовал в набегах?

— Нет, конечно. Я только говорил, что нам нужно, а добывали остальные. Я все эти дни был в Любомле.

— Когда ты приказал захватить стационар?

— Я узнал, что ты уехал и не возвращаешься уже четыре дня. Значит, погиб. Под рукой не было подходящей базы. Если бы я знал, что ты вернулся, я бы не пошел на это.

Он говорил искренне.

— Но ты приказал выгнать детей?

— Вот уж нет! Ты можешь спросить пленных, если их еще не расстреляли. Я как раз хотел сохранить людей, ибо это входило в мои планы создания большой изоляты. Ты посмотри, сколько я собрал продуктов! Я как раз рассчитывал, что кормить придется больше народа. Когда я узнал, что детей выгнали, я чуть не расстрелял командира группы захвата.

— Почему же ты мне об этом не сказал раньше?

— Ты бы подумал, что я изворачиваюсь, чтобы спасти себе жизнь!

— А почему сказал сейчас?

— Ты спрашиваешь — я отвечаю.

Он оставался верен себе до конца. Гордый даже перед лицом близкой смерти.

— Кроме того… — он замолчал, видимо не решаясь говорить…

— Что? Договаривай.

— Со временем, когда эти ребята подросли бы, я хотел иметь в их лице противовес своей команде, в которой, как ты верно заметил, большинство были уголовниками.

— Что же, это логично! — согласился я. «Итак, будем считать, что из уголовных преступников тебя можно перевести в политические противники», — решил я и подозвал бойца.

— Пойди, — шепнул я ему так, чтобы пленник не слышал, — к Борису Ивановичу и скажи ему, чтобы собрал в рюкзак продуктов на три дня, да не забыл положить в него флягу с водой и бутылку водки. Принеси сюда один автомат и два магазина к нему.

Боец побежал выполнять распоряжение, а я вернулся к пленнику. Он встал, истолковав мои действия по-своему.

— Я не держу на тебя зла. Уверен, что у тебя ничего не получится с твоей затеей, но все равно желаю успеха… Прощай!

— Я тоже не держу больше на тебя зла. Что вскочил? Посидим еще, мы ведь так давно не виделись.

— Вот это ты зря. Так хорошо было… Зачем издеваться на прощение?

— С чего ты это взял?

Он ничего не стал отвечать, но послушно сел. На его лице была написана полная отрешенность.

Вернулся боец и принес то, за чем его посылали.

— Это тебе. Советую идти прямо на восток. — Я достал из кармана компас и протянул ему. — Километрах в тридцати отсюда есть сторожка лесника. Запомни, его зовут Иван Акимович. Передай ему от меня привет. У него, между прочим, молодая и красивая дочь. Думаю, что эпидемия их не затронула. Можешь переждать зиму там. Это совет, не приказ. Прощай!

Я резко повернулся и пошел к дороге. За мною последовали бойцы.