Гонзо-журналистика в СССР

Глава 8, в которой приходят приятные новости и снятся кошмары

Снилась мне откровенная дичь: по моему дому ходил Леонид Каневский и в свойственной ему манере брал в руку то один предмет, то другой и рассказывал про вещички всякие ужасы:

— Вот точно такой же совой из мыльного камня был избит до полусмерти в одном из районных отделов милиции города Минска сантехник Иващенко, которого следователь по особо важным делам Солдатович вынуждал признаться в серии убийств молодых женщин и девушек на трассе Минск-Гомель, между деревенькой Шабаны и Марьиной Горкой. Именно здесь, под Шабанами, во время немецкой оккупации располагался один из самых жутких лагерей смерти — Тростенец. И именно здесь началась череда страшных смертей в далеком 1976 году…

Я проснулся, отлепил голову от подушки и глянул на сову. Сова была в порядке, никакого Каневского, конечно, в наличии не имелось, а потому, перевернув мокрую от холодного пота подушку на другую сторону, я попытался снова уснуть.

— Двадцать пятого сентября 1979 года в лесополосе недалеко от населенного пункта Апчак было найдено тело молодой женщины. Гостья столицы собиралась попасть к своей родственнице, которая проживала в Гомельской области, и решила не терять времени, ожидая поезда. Она избрала в качестве способа путешествия автостоп — ловила попутку на трассе. Двадцать четвертого сентября вечером ее видели в последний раз — садящейся в машину с надписью «Техпомощь». Бабушки, продававшие автомобилистам грибы у обочины, рассказали — села на переднее сиденье добровольно, улыбалась… Молодая мать двоих детей явно не могла предполагать, что согласившийся ее подвезти прилично одетый и вежливый мужчина окажется тем самым минским душителем! — Каневский строго посмотрел мне в глаза, — Почерк был всё тот же. Вот точно таким же брючным ремнем, только не таким и другим, маньяк…

— …я-а-ать! — я рывком сел на кровати.

Что за хрень? Нервишки? Станешь тут нервным! Я встал, нашарил выключатель, зажег свет. Никакого Каневского! Ясное дело — какого ему хрена в Дубровице делать? Он в театре на Малой Бронной в Москве сейчас роли репетирует… Хотя — вряд ли. В три-то часа ночи… Спит, небось, спокойно Леонид Семенович с женой молодой в обнимку, и никакие ему Геры Белозоры не снятся.

Пришлось пойти в ванную, умыться, глянуть в зеркало на ставшую родной импозантную белозоровскую рожу. Да-а-а, Гера был не в лучшей форме: красные глаза, мешки под глазами, черты лица заострились — точно надо нервы лечить! Валерьянки попить, что ли?

А потом меня как громом ударило: это ведь не художественный фильм! Это — «Следствие вели»! Минский душитель — реальный персонаж, и орудовал он как раз в эти годы, прикончив десятки женщин с 1971 по 1985 год… Вместо него сажали, расстреливали и пытали невинных людей! Я кинулся наверх, в мансарду, в свой штаб — и стал лихорадочно записывать всё, что мне приснилось и еще кое-что, всплывающее по ходу в памяти.

Отчество у этого урода было странное — это я точно помнил. Мефодиевич? Эрнестович? Эрастович? Что — то такое. Работал в каком-то совхозе, состоял в добровольной дружине, кажется — даже командиром отряда. Помогал сам себя искать. Жена, дети. Машина «Техпомощь». Жил под Минском, как раз на том самом участке трассы. Понятия не имею — какой населенный пункт. Такие сведения — это много или мало? Вспомнил еще фамилию следователя из прокуратуры, который в итоге раскрыл дело: Истомин. Группа крови у маньяка — первая. Там была какая-то история, как раз про брючный ремень с остатками крови, который к делу почему-то не пришили… Или как это называется?

И что мне было делать? Что я вообще мог сделать? На самом деле — многое. Я мог пойти к Привалову, к Соломину. Сказать, что поступила анонимка. Попросить помочь — хотя бы информацией. Мог поехать под Минск, присмотреться к тамошним совхозам — найти чертов уазик-буханку с надписью «техпомощь»… Но вот, допустим, я найду его — и что дальше? Убить? А ну, как ошибусь? Я знать не знаю что, где и когда произойдет. Верить сну и ожидать его там 24 сентября? Это можно… Это ведь и моя собственная память могла так выстрелить, дать подсказку. А если — нет? Если не будет там ничего 24 сентября? Эффект бабочки, опять же — сидит он сейчас, интервью товарища Юговой с Герой Белозором читает в «Комсомолке», лень сволочи этой на людей охотиться, газетку еще не досмотрел…

Точно — он маскировался под грабителя, снимал ювелирку — жене дарил! Примерный семьянин, однако. Так что в принципе — доказательства будут. Надо, надо что-то делать… Да и слова Каневского про молодую мать двоих детей, гостью Минска, у которой родственница в Гомельской области проживает, меня как-то напугали. Мало ли на свете совпадений — но всё-таки, всё-таки…

Я уснул за столом, и никакой Леонид Семенович мне больше не снился. Снилась Тася — в красном платье, в свете фонаря, на танцплощадке. Очень красивая.

— Телеграмма! Белозор, телеграмма вам! — кто-то клямкал калиткой, — Я оставляю в ящике! Телеграмма из Мурманска!

Я мигом проснулся, попытался вскочить, ударился коленками о стол, головой — о лампу, мизинцем — о ножку стула, и таким образом — матерясь и завывая, и проклиная дурацкую манеру засыпать за столом — сбежал на первый этаж и как был босиком выскочил во двор. Бланк белел за стеклом почтового ящика.

Ого! Вот это новости! Тася!!! Минск! Завтра! А завтра — это завтра или сегодня? А сегодня у нас — двадцать второе сентября. Зараза.

— Сергей Игоревич, доброе утро, мне нужен… — ворвался я в кабинет к шефу и растерянно остановился. — Отпуск. Здравствуйте, Татьяна Ивановна… Простите, что врываюсь.

Быстро они это. Сколько дней прошло — четыре? Пять? Светлова сняла очки, отложила свежий номер «Маяка» в сторону и улыбнулась — мягко, как обычно:

— Я всё на вас не наудивляюсь, Белозор. Вы сам не свой, как из Москвы вернулись. В отпуск хотите? После двадцать шестого вас устроит?

Я похолодел:

— А что двадцать шестого?

— Так вы забыли? Кто там в Минск в составе делегации от Гомельской области напросился? Мне вчера Шестипалый телефон оборвал — подайте ему Белозора, и всё тут!

— Та-а-а-ак! — совсем по-Белозоровски сказал я, — Тогда всё не так страшно. Мне просто позарез нужно быть в Минске уже сегодня.

— Вот как? Какое-то срочное дело? — удивилась Светлова.

— Очень! Телеграмма утром пришла… А можно — вы меня в отпуск, а я своим ходом в Дом печати доберусь? Ну, чтоб не централизованно? Тогда я и свои дела успею, и Шестипалого уважу.

— У вас доклад, вы не забыли? Успеете подготовиться? — она протянула мне бумажку, где аккуратным почерком была написана тема «Актуальные вопросы развития региональной прессы на примере „новой полевой журналистики“. Докладчик — Белозор Г.В., редактор отдела городской жизни газеты „Маяк“».

— Да-а-а? — мой голос подвел, подпустив петуха в самый неподходящий момент. — Успею… Наверное.

— Ну-ну, Гера, вы умница, все у вас получится. Идите к Алене, пишите заявление. Сколько вам дней надо?

— Ну-у-у-у…

— Понятно. Вы в этом году еще не отдыхали, поэтому — смело пишите на двадцать, если управитесь раньше — оформим вам отзыв из отпуска. Нужно будет больше — напишете еще на десять дней за свой счет, дату не ставьте.

Не человек — золото! Я ей так и сказал.

«Козлик» нужно было заправить. До Минска путь неблизкий! Боялся я в больших городах водить, после наших просторов обилие транспорта и людей настораживало. Но по пригородным совхозам на автомобиле гонять — оно всяко практичнее. С такими мыслями я вышел из редакции и направился к стоянке. Издалека увидел мясистый круп Анатольича, который увлеченно копошился под капотом служебной машины и невнятно что-то бормотал. Я не стал отвлекать водителя и сел за руль. Всё необходимое было у меня в багажнике, потому — медлить не стоило! Меня ждет столица, меня ждет Таисия!

Ключ повернулся в замке зажигания, двигатель заурчал — и что-то мне в этом звуке показалось странным. С другой стороны — нервы ни к черту, может, и правда показалось? Я тронулся с места, проехал метров десять и вдруг услышал голос Сивоконя:

— Сахар! Гера, сахар! Сто-о-о-ой!

Игнорировать его было бы несусветной глупостью, а потому я остановился и открыл дверь:

— Что там, Анатольич? Какой, к черту, сахар?

— Курва тупая, я думаю, чего она тут терлась? Из окна заметил — ходит вокруг твоего козлика, петли нарезает… А сейчас ты отъехал — я увидел, там целая горка сахарного песку на асфальте! Ну-ка, погоди…

Я заглушил мотор и следом за Сивоконем подошел к крышке бензобака. Шофер потыкал пальцем и попробовал кончиком языка.

— Стерва. Насыпала тебе в бензобак сахару. Дура, кина насмотрелась. Сахар в бензине не растворяется. А вот если вода в бак попадет — беда будет… Ты куда собрался?

— В Минск… — обреченно сказал я.

— Хрена теперь ты на машине туда поедешь. Надо бак почистить, фильтр поменять.

Я пытался понять — как быть дальше. А потом медленно выдохнул: оно вообще-то всё к лучшему! К Соломину-то я так и не сходил! Поперся бы на шару, много бы навоевал? Без прикрытия в таком деле нельзя, тот же следователь по особо важным делам Солдатович — фигура инфернальная…

— Ладно, черт с ним! Поеду на поезде. Анатольич, есть кому козлика отогнать? За десятку — хватит?

— За десятку я тебе сам всё сделаю. Давай ключи и езжай в свой в Минск, не дергайся, — расцвел Сивоконь, — А курве этой… Я бы на твоем месте под хвост надавал так, чтобы ходить два дня не могла! Будем называть вещи своими именами — красивая она женщина, хоть и падла! У баб дурь в голове лечится таким образом лучше всего — проверенное средство…

Я даже и спрашивать не стал, кого именно он имел в виду — таких красивых курв с дурью в башке только одна на весь Дом культуры и водилась. Да и хрен с ней! Достав из багажника рюкзак и распихав по карманам мелочевку, я положил в загребущую ладонь Анатольича ключи и десятку, хлопнул его по плечу и зашагал в сторону РОВД.

— … какое, мать твою, наитие, Белозор? Ты охерел? Ты понимаешь, что это не наша вотчина? — Привалов, кажется, готов был меня придушить.

— Ну, так свяжите меня с теми, чья это вотчина! Ну не могу я такие звонки игнорировать! А вдруг — правда? А вдруг — найду гада? Я не прошу вас опергруппу мне выделять, я сам проверю, как только стопудовые доказательства найду. Скажу — мол, о дружинниках материал собираю, то, сё… Удостоверение журналиста у меня есть, а что газета черт знает какая — это никто присматриваться не будет. Для столичных жителей всё, что за Минской Кольцевой — одна херня. Что Дубровица, что Заславль… Ну, послушайте, вы ведь не можете не знать — женщины гибнут! А вдруг и вправду — маньяк!?

— Вдруг… Там такие тигры это дело расследуют, что… Ладно! Я позвоню Петьке, предупрежу, что ты там орудуешь. Замначальника УГРО, тоже хищник не из последних. Но если то, что ты про Солдатовича говоришь — правда, то я даже не знаю, получится у него тебя прикрыть или нет. Ты там особенно не лезь… Хотя кому я это говорю? Припас-то у тебя с собой?

Я хмыкнул и выложил на стол два алюминиевых кастета.

— Спрячь, дебил! — Привалов обеими руками почесал голову, — Бож-ж-жечки, за что мне всё это? Так кто, говоришь, позвонил?

— Да бабуля какая-то, сама дубровицкая, у внучки под Шабанами живет вроде как, грибочками торгует…

— Бабуля? А может — маразмы у нее?

— С комиссионкой тоже маразмы были… А потом вон оно как оказалось!

— Так, ладно… С прокурорскими я тоже поговорю, может быть, если Солдатович действительно так зверски лажает, нам удастся еще и… — увидев, что я навострил уши, он погрозил мне волосатым пальцем, — Смотри мне! Погоди-ка, а про Солдатовича тоже бабка нашептала? Ой, темнишь ты, Гера…

Я только отмахнулся. Сурово насупившись, зажав плечом трубку красного телефона, полковник принялся по памяти набирать номер. Как работал межгород у милиции — я понятия не имел, но через секунд тридцать полковник уже хрипло хохотал:

— Да-а-а, энтузиазст вот такой. Может, читал статью про браконьеров? Да, и про кладбище тоже он. Нормальный он, видишь — ко мне сначала пришел, самодеятельность не хочет разводить. Ну, ответственный человек… Заноза в заднице, именно! Прошвырнется там по совхозам, в районе Шабанов. Участковых по-тихому предупреди — может, чего и нароет. Если у прокурорских это дело перехватим — сам понимаешь! Ну, а что Солдатович? На всякую хитрую жопу есть болт с левой резьбой… Главное — сволочь эту прищучить, если и вправду серия. А нет — так мы ничего не теряем, охота Белозору круги по сельской местности нарезать — пускай, нам-то что? Ладно, Петя, давай. Номер твой я ему дам, если что-то нароет — тебе первым делом, да-да!

Привалов положил трубку и утер пот со лба:

— Шуруй в свой Минск, Робин Гуд сраный.

— Я не Робин Гуд. Я — Гай Гисборн!

— Хренисборн. Вали уже! И на вот — номер телефона. Зазря не названивай!

До поезда было еще полно времени. Я успел купить билеты, зайти в «Белый аист» за чебуреками и бахнуть кружку пива с местными завсегдатаями. Некоторые из них знали меня в лицо, а потому пришлось выслушивать истории про ямы на дорогах, криво оборудованные контейнерные площадки и вандалов, которые поломали верхушки яблонек у шестой школы. Я предупредил, что уезжаю в Минск, но пообещал, что как вернусь — займусь.

— Давай, Белозорчик, на тебя вся надежда! — сипел небритый мужик потертого вида. — Покажи им кузькину мать. Я «Маяк» даже выписал, чтоб тебя читать!

— А я того… Хоть и не выписываю, но на работе читаю. Сильно я тебя уважаю и Светлову. И Шкловского. Он про футбол пишет отлично, я, как на матч не успею — всегда стараюсь почитать… — его товарищ, толстый любитель жареного гороха, кажется, забыл, что хотел сказать.

Вот оно — народное признание! «Маяк» — любимая газета дубровчан!

В сегодняшний номер «Маяка» у моей соседки по купе была завернута жареная рыба. Кажется — лещ. Рыбные запахи, чавканье и звук выплевываемых косточек заполнили собой всё невеликое пространство, и я даже стал жалеть, что не согласился на верхнее боковое в плацкарте.

Но белозоровские габариты практически не оставляли выбора — единственным положением, в котором я-Гера — мог уместиться на боковом месте, была поза эмбриона, а это грозило болями в спине и затекшими конечностями. Так что пришлось взять купе, в котором нам теперь предстояло коротать время втроем: мне, лещу и полной женщине.

— Товарищ! Вы не стесняйтесь, пробуйте рыбку! — благожелательно сказала тетенька, активно шевеля прилипшим к верхней губе рыбьим плавником, — Это мой муж поймал, буквально утром. А я вот полчаса назад пожарила, еще тёпленький!

Она вытерла ладонью рот, а потом ладонь — вафельным полотенцем.

— Спасибо большое, я лучше чайку у проводницы возьму, — замахал руками я.

— Ой, у них не чай, а сплошное сено! Хотите — у меня иван-чай в термосе? С чабрецом!

Какая, однако, заботливая тётенька!

— Тогда с меня — пряники! — полез я в рюкзак.

Иван-чай я до сего момента не пробовал, и, честно говоря, теперь был приятно впечатлен. Да и собеседницей она оказалась интересной: не каждый день на пути встречаются вафельщик, карамельщик, бисквитчик и конфетчик в одном лице! Оказывается, такую специальность в Гомельском железнодорожном колледже можно нынче получить. А я ее пряниками удивить хотел, наивный! Кажется — профессия сплошь сладкая, а кушает — жареную рыбу!

В общем — несмотря на использованную в качестве упаковки для леща любимую газету дубровчан, вечер прошел не так уж и плохо. Да и ночью Каневский мне не снился. Снился лещ в поварском колпаке и переднике. Он стоял на хвосте у печки и пек вафли в вафельнице «Золотой ключик», на которой была выбита цена: 4 рубля 80 копеек.