Гордон Лонсдейл: Моя профессия - разведчик

Глава XIII

Так потянулись дни моей второй студенческой жизни. Солнечные и пасмурные, забитые до отказа лекциями, сидением в университетской библиотеке или неожиданно свободные ото всяких дел, но по большей части скучновато однообразные, лишённые каких-либо ярких событий, потому что именно такой была работа, которой я посвятил себя.

Здесь не было ни погони, ни стрельбы, ни пресловутых красавиц, с кинематографической легкостью узнающих самые большие секреты, а было лишь терпеливое ожидание и кропотливый, незаметный труд, который можно сравнять с воспетой поэтом добычей радия. Те же тонны руды — граммы нужного «вещества».

Это был такой же важный и нужный, как и всякий иной, труд, значение которого можно было оценить в полной мере, лишь определив его место в общем трудовом процессе общества, которому я служил. И главный его смысл был довольно прост и сводился к тому, чтобы обеспечить всем остальным участникам этого трудового процесса возможность спокойно созидать и пользоваться плодами своей работы.

Для меня же конкретно, как я уже говорил, эта задача сейчас формулировалась так: выяснить, кто из студентов Школы африканистики и востоковедения — сотрудник специальной службы, по возможности установить какой именно службы, получить их анкетные данные, изучить личные качества.

На быстрый успех я не рассчитывал, так как знал, что англичане редко идут на сближение с людьми чужого круга, особенно с иностранцами. Оставалось только набраться терпения и уповать на «его величество случай», который, как известно, чаще всего приходит к тем, кто его заранее подготовил и умеет ждать.

Я вставал в семь утра (поздно по английским понятиям), несколько минут — на «статическую зарядку» (вполне достаточно, чтобы держать себя в форме), холодная ванна и, проглотив стоя, поскольку в моей кухне нельзя было поместить даже табуретку, пару бутербродов или тарелку овсянки, садился за карточки, на которых были выписаны китайские иероглифы. Час-полтора я занимался грамматикой, просматривал конспекты и в десять (без чего-то) шёл в университет. Лекции занимали время до обеда. Обедал я в университетской столовой. По старой традиции, идущей от тех времен, когда университеты были только при монастырях, она называлась «младшей трапезной». Цены в ней, как и качество питания, были на редкость низкими. Я попытался было перейти на вегетарианский стол — его готовили специально для студентов-индусов, но быстро понял, что такая пища не для меня: через час снова был голоден. В конце концов я решил проводить время обеденного перерыва в так называемой «младшей общей комнате», где был небольшой буфет с чаем и печеньем. Там можно было читать газеты или играть в китайские шахматы. Многие поступали так же.

Лекции после обеда бывали не часто. Обычно в три часа я уже выходил из университета и мог заниматься своими прямыми обязанностями. На первых порах, как я уже говорил, это было изучение города и обстановки в нём.

Что касается моего непосредственного задания, то тут я шёл к цели шагами, которые нельзя было назвать семимильными. Лишь на пятый день занятий получил впервые возможность познакомиться со своими однокурсниками. Познакомиться — и не больше того!

В перерыве между лекциями, когда все вышли в коридор — длинную, освещённую люминесцентными лампами щель между двумя выкрашенными светлой краской стенами, я оказался рядом с высоким парнем, одетым в твидовый пиджак и светло-серые брюки. Его одежда и более свободная, чем у остальных, манера держаться говорили о том, что он мог быть либо американцем, либо канадцем.

— Похоже, вы — американец? — как бы невзначай бросил я, придвигаясь к парню поближе.

— Славу богу, пока нет, — ответил тот, довольно агрессивно окидывая меня взглядом. По тому, как парень проглотил букву «р», слегка при этом «акая», было легко определить, что это либо канадец, либо житель Новой Англии — северо-восточного уголка США, граничащего с Канадой.

— Вот и отлично. Я тоже канадец, — сказал я, примирительно улыбнувшись. — Из Ванкувера. Вы, видимо, с востока?

— Совершенно верно. Из Оттавы. Том Поуп, — парень протянул руку.

Знакомство, как говорят в Англии, «сломало лёд», и вскоре я мог пожать руку ещё нескольким стоявшим рядом с нами парням. Ну, а дальше речь пошла о том, для чего они занялись «этим чертовым китайским».

Первым ответил Том.

— В министерстве иностранных дел Канады, где я имею честь служить, — несколько церемонно сказал он, — нет ни одного молодого сотрудника, владеющего китайским. Мне предложили поехать учиться в Лондон, и я немедленно согласился. Я холостяк, да и вообще лёгок на подъем.

— Ну, я не могу похвастать этим качеством, — заметил высокий прилизанный англичанин, — в данном случае инициатива исходила не от нас. Так, Тэд?

Тэд кивнул:

— Нас направил сюда Форин Оффис.

Стоявший рядом со мной джентльмен лет тридцати пяти хриплым голосом изрёк, что он — сотрудник министерства колоний и его тоже послали изучать китайский язык. («В связи с предстоящим переводом в одну из колоний».) Двое якобы служили в полиции в Малайе, и им необходимо было знать китайский для более успешного продвижения по службе. Один был служащим администрации Гонконга (я едва удержался, чтобы не сказать, что в Малайе и Гонконге живут выходцы из Южного Китая, говорящие на совершенно ином наречии, чем так называемый «государственный язык», который они должны были изучать в школе). Ещё один «однокашник» — похожий на араба, смуглый парень — представился дипломатом из Израиля. Нашёлся тут и американец, который, по его словам, приехал в Англию изучать китайский потому, что плата за обучение здесь в несколько раз меньше, чем в США. Что в общем-то соответствовало истине: год обучения стоил около 40 фунтов стерлингов, то есть немногим более ста долларов, тогда как в США это обошлось бы более чем в тысячу долларов.

Что касается меня, то я говорил, что изучаю язык в надежде получить выгодную работу в одной из канадских фирм, торгующих с Китаем.

— Видимо, это будет хороший бизнес, раз вы решили на три года погрузиться в «китайскую тушь»? — с доброжелательной улыбкой спросил Том Поуп.

— О да, — поспешил я согласиться. — В данном случае цель вполне оправдывает средства…

О том, каким будет бизнес, на какие деньги я собираюсь жить в Англии, никто меня не спрашивал. Подобные вопросы считаются недопустимо неприличными. Во всяком случае, за все годы моей «английской жизни» никто этим так и не поинтересовался.

Вечером, листая сделанные на первых лекциях записи, я мысленно прошёлся по аудитории, перебрав стол за столом всех пятнадцать своих однокурсников. Для начала я разбил их на три группы: иностранцы — канадский дипломат Томас Поуп, американец Клейтон Бредт и дипломат из Израиля Цвий Кедар. Во вторую группу вошли «чёрные пиджаки» — лица в чиновничьей униформе. Скорее всего, это были сотрудники военной разведки и контрразведки. Было известно, что именно такое партикулярное платье носят английские офицеры. Третья группа — те, кто выдавал себя за сотрудников Форин Оффис, что также было довольно известной традицией Сикрет Интеллидженс сервис, как официально именуется английская политическая разведка.

Очевидно, Поуп и американец не имеют никакого отношения к секретной службе. Иное дело — израильтянин. Интуиция подсказывала, что он не тот, за кого выдаёт себя. «Надо будет сойтись с ним поближе, — подумал я. — Явно интересный парень. Попробую с ним позаниматься языком».

Кедар оказался весьма общительным человеком и охотно согласился на приглашение заниматься вместе.

Жил он недалеко от меня и в тот же вечер нанёс мне визит. Мы выпили по рюмке вермута, слегка разбавленного джином, — приятный, чуть терпкий аперитив, известный как «мартини», — и, прежде чем нырнуть в таинство древних китайских иероглифов, как и полагалось по английским традициям, несколько минут беседовали о всякой всячине.

— У вас чудесный вид из окна.

— Да, это, пожалуй, лучшее в этой комнате…

— Любите городской пейзаж?

— Конечно. Но не настолько, чтобы не отходить от окна, — я протянул гостю вторую рюмку «мартини».

С высоты девятого этажа город и впрямь был прекрасен в этот вечерний час. Он блистал и переливался огнями бесчисленных домов и домиков окраины, контуры которых уже нельзя было разглядеть в темноте, манил сонным теплом окон близких зданий и особняков, волновал автомобильными реками, которые вечно текли по узким ущельям его улиц.

Вечерний электрический Лондон стоил того, чтобы им любоваться.

— Когда живёшь в таком городе, чувствуешь себя крохотной молекулой, — сказал Кедар, опуская на стол рюмку.

— Вы родились в Израиле или эмигрировали туда?

— Израильтянин чистых кровей. Вырос в Палестине.

— Почему-то думал, что вы араб.

— Не один вы, — усмехнулся Кедар. — Арабы тоже иногда принимают меня за своего. — Он слегка нажал на слово «иногда», как бы намекая, что с ним связаны какие-то интересные события из его жизни. — Их язык я знаю с детства.

— Видимо, это третий по счету, которым вы владеете?

— Нет, четвертый. Кроме древнееврейского, английского и арабского я изучал немецкий… Но, по-моему, все вместе они не сравнятся по трудности с этим чертовым китайским. Поэтому я благодарен вам за помощь. Знаете, когда в сорок лет садишься за эти «цзянь» и «тянь» — это не вдохновляет.

— Зачем же насиловать себя?

— Вы бизнесмен, и понять вам это трудно. Я же — на службе. Дипломат. Мне предлагают выгодную работу в Пекине, и я, конечно, не отказываюсь.

Намечавшаяся дружба требовала ответного визита. И мы договорились, что я зайду к Кедару в субботу вечером. Как и я, тот снимал небольшую меблированную квартиру, но чуть дальше от университета. Кедар был по-своему радушен и, даже не дождавшись, пока я повешу мокрый от очередного дождя плащ, предложил выпить.

— Считайте, что вам сегодня повезло, — воскликнул он, распахивая дверь в кухню. — Я угощу вас не виски и не джином, а удивительным, неизвестным вам напитком.

Тут он открыл холодильник и достал бутылку… «Столичной».

— Что это такое? — спросил я, с подчёркнутым интересом разглядывая знакомую этикетку.

— Лучший напиток в мире. Русская водка, — ответил Кедар, открывая бутылку. — При этом не какая-нибудь подделка, а «Штолышна» из России.

Он налил в небольшой фужер, поставил на стол блюдечко с хрустящим картофелем и посадил меня в кресло. Пили, как это принято в Англии, крохотными глотками, и я невольно поморщился.

— Это с непривычки, — заметил Кедар, увидев мою гримасу. — Еще несколько глотков, и убедитесь — прелесть!

Оставалось только согласиться.

Кедар оказался на редкость словоохотливым, и через несколько таких встреч я знал, что во время войны 1948 года его не раз забрасывали в Египет и Сирию, где он успешно вёл разведывательную работу. Оставалось выяснить как можно больше деталей. Кедар не был скуп на них. И я искренне удивлялся (про себя, конечно), что тот охотно посвящает в свои дела вообще-то малознакомого человека.

С англичанами же всё обстояло иначе.

Недели складывались в месяцы, давно уже на дворе стояла хмурая «осенняя» лондонская зима, и газеты в отделе занимательных наблюдений резонно сообщали, что дело уже как будто бы идёт к весне, а мне так и не удавалось завязать дружеских отношений ни с кем из англичан.

Правда, как-то им предложили заниматься по часу в день в лингафонном кабинете — всегда тёмноватой комнате, где на столах стояли специальные аппараты, чтобы слушать грампластинки с уроком на китайском языке. Пришлось задерживаться после занятий и посещать трапезную всей группой. Теперь, получая пластинки в одной библиотеке, работая в одном кабинете и затем обедая в одной столовой, мы были вынуждены чаще общаться между собой. И мне наконец удалось установить сносные отношения со студентами, выдававшими себя за сотрудников Форин Оффис. Сносные, но не более. Дальше «Здравствуй» и «Прощай», «Хорошая погода сегодня» — дело не шло.

Оставалось набраться терпения и ждать.

Мои английские однокашники аккуратно являлись на занятия и сразу же после лекций исчезали. В студенческой жизни они не участвовали, все это были люди солидные, сделавшие карьеру. К тому же все жили с семьями и свободное время привыкли проводить в «своих», как говорят в Англии, клубах.

О, эти пресловутые английские «клабс» — маленькие кланы, государства в государстве, двери которых закрыты для остальных смертных. Социальное положение для англичанина — это прежде всего клуб. На самой вершине клубной лестницы, в недосягаемых для простого англичанина высях, застыли в вековой тишине аристократические клубы Вест-Энда. Заговорить там в полный голос считается чуть ли не преступлением. Все знают друг друга так же, как и прислуга знает всех. В клуб можно пригласить гостя, но только — мужчину. Женщин — нельзя; эти заведения и возникли-то как убежище от женщин. Поэтому и комфорт там почти домашний. У членов клуба свои комнаты, сюда на их имя приходит почта. Адрес такого клуба помогает получить кредит в магазине и продлевает терпение кредитора.

Ступенькой ниже существуют клубы, членство в которых даётся автоматически. Например, клуб выпускников Оксфорда и Кембриджа или клуб Армии и Флота, куда допускается только офицерский состав. Для сержантов и рядовых есть свой клуб — Виктории.

Следующее место в клубной иерархии занимают «Рабочие клубы», членом которых может стать каждый. По существу, это просто замаскированные пивные, и смысл их в том, чтобы напоить с 15 до 17.30 всех жаждущих, когда в соответствии с законом в Англии пивные закрыты на перерыв.

И, наконец, в пятидесятые годы в Англии появилось великое множество «Стриптизных клубов». Сюда можно вступить с помощью двух рекомендаций, которые охотно дают каждому желающему владелец клуба и бармен. Чтобы оправдать непомерные наценки на выпивку, посетителей каждые полчаса услаждают сеансом стриптиза.

Впрочем, была ещё одна категория клубов, которая хотя и не носила этого имени, но выполняла примерно те же функции. И я, как и любой другой человек, оказавшийся на английской земле, имел туда открытый доступ. Клубами этими были пивные.

Да, именно пивные. Ибо для «доброй старой» Англии это заведение столь же традиционно, столь же типично, как пресловутый лондонский смог. Их здесь — особенно в Лондоне — невероятное количество. И, конечно же, почти у каждого англичанина есть «своя» пивная, где он чувствует себя не менее (а может быть, и более) свободно, чем дома, и знает большинство завсегдатаев.

Любопытно, что все пивные — и в городе, и «на селе» — делятся на «отсеки» с отдельными входами. Основной «отсек» — общий зал, но есть зал и для публики почище, цены тут слегка выше, хотя пиво качают из той же бочки. Ещё дороже «уединенный зал», которым обычно пользуются женщины, не сопровождаемые мужчиной.

Пивные, как ни странно, и стали тем местом, где я наконец-то смог найти общий язык и с «чиновниками», и с джентльменами из Форин Оффис.

А было это так.

Среди преподавателей школы одной из самых ярких, заметных фигур был Саймонс-младший, сын профессора Саймонса. Отец в тридцатые годы эмигрировал из фашистской Германии, Саймонс-младший был тогда ребёнком. Он успел окончить частную школу и университет в Кембридже. Говорил по-английски на аристократическом наречии и во всём стремился походить на истинного британца (ему это почти удавалось. «Почти» потому, что он всё же оставался явным «европейцем», как англичане называют жителей Западной Европы). Китайский язык он знал хорошо и преподавал его умело. К студентам из нашей группы — они были одного возраста с ним — относился как к равным.

И вот как-то на уроке грамматики китайского языка Саймонс-младший вполне резонно заметил, что большинство присутствующих явно потеряли нить его рассуждений. Это было немудрено — он пытался объяснить теорию математической грамматики, разработанную Саймонсом-старшим. Последний считал — и совершенно справедливо, — что категории грамматик европейских языков неприменимы к китайскому языку, и создал с типично немецкой дотошностью оригинальную китайскую грамматику, основанную на придуманных им математических формулах. По мнению профессора, это значительно облегчало овладение китайским языком. Достаточно лишь запомнить несколько десятков формул, и вы уже могли вести разговор на китайском языке. Всё хорошо, если б не необходимость каким-то чудом выбрать нужную в данном случае формулу, молниеносно проанализировать состав требуемой фразы и перевести на китайский язык, расположив все составные части предложения в соответствии с избранной формулой. После этого оставалось лишь произнести нужное предложение (или написать его) на китайском. При должной натренированности на это уходило всего лишь несколько минут. Правда, мне так и осталось неизвестным, чем должен был заниматься в это время собеседник.

Естественно, никто из студентов никак не мог усвоить путь к «нужной» формуле, и Саймонс-младший быстро почувствовал, что потерял контакт с аудиторией.

— Джентльмены, я чувствую, нам надо немного отвлечься, — произнёс он тоном искушенного преподавателя. — Все мы — люди взрослые и отлично понимаем, что знание одного китайского языка не делает из человека синолога[2]. Не так ли?

Обрадованные переменой темы, студенты хором согласились с ним, хотя ещё и не поняли, куда он клонит.

— Так вот, господа, — продолжал Саймонс, — всем нам необходимо факультативно изучать текущие события в Китае и в Юго-Восточной Азии, знакомиться с китайским искусством, обычаями, традициями и тому подобным. Короче, я предлагаю раз в неделю проводить семинары, приглашать «именитых гостей». После беседы организуем обсуждение. Как вы на это смотрите?

Идея понравилась, и вскоре вся группа стала собираться в «старшей трапезной», а проще говоря, в столовой для преподавателей — небольшом полуподвальном помещении, где в два ряда стояли длинные, человек на двадцать столы. Один из них заранее накрывали для чая, собирая с каждого студента по два с половиной шиллинга. Беседы, как правило, были полезными, а лекторы — специалистами в своей области.

Особенно интересно проходили обсуждения, во всяком случае для меня, так как они позволили узнать политические взгляды однокурсников. К сожалению, «чиновники» обычно отмалчивались. Либо потому, что так принято, либо из-за того, что им нечего было сказать. Вторая причина, видимо, всё же была предпочтительней.

Кто были наши лекторы? Сотрудники Форин Оффис, госдепартамента США, известные специалисты по странам Юго-Восточной Азии. Однажды перед нами выступил английский разведчик Форд, в своё время арестованный в Тибете за шпионаж. Правда, на семинаре его представили как радиоспециалиста, бывшего сержанта войск связи, который после окончания войны поступил на работу к Далай-ламе. К разведке, по его словам, он не имел никакого отношения, а признался в шпионаже в результате «промывания мозгов» в китайской тюрьме.

Форд, смуглый, небольшого роста человек с усиками, сидел в кресле, согнувшись, хотя сержанты английской армии славятся своей выправкой и громким голосом. Он говорил тихо, с акцентом человека без высшего образования (в Англии это различает каждый, профессором Хиггинсом быть не обязательно). Форд вернулся в Англию незадолго до встречи с нами, и газеты ещё продолжали много писать о нём, полностью отрицая его принадлежность к английской разведке. В конце беседы, когда, как обычно, все задавали вопросы докладчику, я спросил его:

— А где вы работаете сейчас? Форд не задумываясь ответил:

— Как где? Конечно, в Форин Оффис!

Я не мог не заметить, как при этом по лицам студентов пробежала ироническая улыбка — с каких это пор в Форин Оффис стали работать бывшие сержанты войск связи?

После дискуссии (всё на семинаре шло по строгому регламенту) студенты переходили за накрытый стол и продолжали беседовать за чаем. Однако самое главное для меня было не в семинаре и даже не в беседе за чайным столом. Самое интересное было после семинара, когда его участники дружно отправлялись в любимую пивную их руководителя.

Сырой и неожиданно «теплый» (по московским стандартам, естественно) зимний вечер. Туман не спеша наползает на Лондон, и город обретает вид фантастический и даже праздничный. Масляно светят фонари, а жёлтые фары автомашин сияют, как маленькие солнца. Мы направляемся в пивную Саймонса-младшего. Это типичное заведение подобного рода, выдержанное в строгом викторианском стиле, с большим главным залом, в котором плавают облака табачного дыма и раздаются хриплые голоса несколько разгорячённых джентльменов. Садимся за столики.

— Я заказываю, — безапелляционно бросает маленький краснолицый джентльмен, служба которого, как мне представляется, проходит в военной контрразведке. — Что будете пить, джентльмены?

— Мне светлого.

— То же самое.

— Тёмное.

Я прошу подать полкружки тёмного, так как не питаю особой приязни к пиву.

Бармен, сияя улыбкой и напомаженным пробором, ловко наливает полтора десятка кружек — традиционный английский «круг». «Пивопитие» начинается.

— Бармен, повторите круг…

— Прошу, джентльмены…

Пятнадцать кружек, увенчанные белой шапкой пены, выстраиваются на столе, как напоминание о том, что истинно английский джентльмен может выпить пива сколько угодно и ещё одну кружку.

— Бармен, ещё круг…

Первый круг пьют молча. Потом обретают дар речи. «Чиновники», «дипломаты», «бизнесмены» позволяют себе слегка развязать языки.

Теперь слушать. Слушать. И постараться не напиваться. Какая же это гадость — сладковатое тёмное пиво.

— Мне — полкружки, — я показываю пальцем на правую часть живота: печень. По мнению моих соседей, я ставлю себя сейчас в невыгодное положение — оплачиваю каждому целую кружку, а сам пью только половину. Что ж, меня ведь никто не уговаривает пить меньше.

Но до чего же они хорошо выдрессированы: дальше футбола и собак разговор не идёт.

После двенадцатого круга один из типичных «чиновников», носивший фамилию Ватсон, неожиданно теряет обычную для английских офицеров манеру растягивать слова и говорит на простонародном лондонском «кокни».

Этого вполне достаточно, чтобы стоящий рядом со мной Венаблс, тридцатилетний верзила с тупым аристократическим лицом, каковым в Англии считается похожая на лошадиную, вытянутая физиономия, украшенная крупными зубами (позднее я установил, что Венаблс был капитаном контрразведки), повернулся ко мне и с презрительной усмешкой шепнул: «И эта серость недавно получила «майора»!» А так как в английских вооружённых силах установлены различные для разных родов войск наименования воинских званий, то этого вполне достаточно, чтобы сделать вывод: Ватсон служит в армейской разведке или контрразведке.

Обычно в пивную шло человек десять, причём каждый раз состав несколько менялся — всегда кто-нибудь оказывался занятым. Я тоже иногда пропускал эти походы, дабы не прослыть их завсегдатаем, хотя бывать там мне было весьма полезно… Как только мы подходили к стойке, один из нас (всегда разные люди, и трудно сказать, как устанавливалась эта очерёдность) обращался к остальным с традиционным вопросом: «Что будете пить, джентльмены?»

Применительно ко мне эта фраза могла бы звучать и так: «Чем порадуем Лонсдейла сегодня, джентльмены?»