Гордон Лонсдейл: Моя профессия - разведчик

Глава XXXII

Английская контрразведка незримо присутствовала в каждой тюрьме, в которой я побывал. Шаг за шагом МИ-5 преследовала меня, стараясь заставить сдаться. Особый режим, самые скверные тюрьмы, дискриминация, психологическая обработка…

Борьба продолжалась.

Она шла теперь в условиях, неблагоприятных для меня. Я был один. Один против мощного, освящённого веками тайной работы аппарата МИ-5.

Контрразведчики уже поняли, что поторопились с моим арестом и упустили возможность раскрыть действительный объём моей деятельности. Теперь они старались исправить ошибку. Но, увы, человек, начинённый секретными сведениями, которых просто жаждала МИ-5, хотя и находился в её руках, по-прежнему ничего не говорил.

Вначале был период выжидания — ко мне присматривались и «подбирали ключи». Потом резко «закрутили гайки» — ухудшили режим и тут же стали проверять моё настроение. Авось что-нибудь да выйдет. Делалось это крайне примитивно. Вдруг среди тюремщиков попадался некий сердобольный, располагавший к себе дядя. Дядя будто невзначай заводил со мной беседу, бросал: «Жаль мне вас, через 16 лет я уйду на пенсию, а вы всё ещё будете гостем Её Величества…» — и пытливо присматривался, как я на это реагирую.

Потом мне стали подставлять других заключённых — у каждого из них был свой заманчивый план побега. Загвоздка всегда была в одной мелочи: я должен был сообщить адрес человека, у которого можно было спрятаться после побега…

Сначала всё это не слишком раздражало: тюремная жизнь скучна и монотонна. А в этих, пусть даже весьма примитивных, приёмах, с которыми пытались «подойти» ко мне, было своё разнообразие. Но потом я справедливо посчитал топорность этих попыток явным неуважением к своей профессиональной квалификации. Методы МИ-5 свидетельствовали о негибкости и тенденции к шаблону и стереотипу. Главным средством считались деньги — западные специальные службы почему-то свято убеждены в том, что деньги купят всё. Конечно, мне были известны случаи, когда такой подход позволял английской контрразведке добиваться успеха. Но это вовсе не давало оснований делать вывод, что найден какой-то универсальный, безотказный метод. Первый ход контрразведка сделала через месяц после процесса. В одну из суббот апреля 1961 года меня посетила госпожа Бейкер. Само собой разумеется, миловидная Молли Бейкер не работала на МИ-5. Она была моим партнёром по фирме, торговавшей «электронным сторожем». Это был «молчаливый», или, как ещё говорят в Англии, «спящий», партнёр, что означало: госпожа Бейкер вложила определённую сумму денег, но активной роли в делах фирмы не играет, а лишь принимает участие в заседаниях правления наравне с другими пятью партнёрами. Фирма не платила ей жалованья, гарантируя равную долю прибыли.

При милой внешности эта приятная женщина лет сорока обладала деловым складом ума. Это был её второй визит в тюрьму, и, как и первый, он был связан с моим выходом из фирмы.

— Куда мы идём? — поинтересовался я у тюремщика, сопровождавшего меня.

— В зал, — лаконично ответил тот.

Как ни странно, но в английских тюрьмах есть залы свиданий. Есть залы «люкс», где посетители могут проводить время со своим знакомым или родственником за отдельным столиком. Те приносят с собой чай, печенье, съёстное, хорошие сигареты. Всю еду заключённый должен тут же съесть, так как проносить с собой в «зону» не имеет права. Есть «кабины» — вроде той, в которой я встречался с Гарднером. Как правило, мои свидания происходили именно в них. Но бывало и так, что тюремная администрация распоряжалась выделить для свиданий заключённого № 5399 отдельную комнату, в которой меня уже поджидал Хард. Адвокат сидел за столиком, я занимал стул напротив, а между нами устраивался надзиратель, скучавший (во всяком случае, он подчёркивал это своим видом) до конца встречи.

Первое свидание с госпожой Бейкер тоже проходило в отдельной комнате в присутствии тюремщика. А вот второе…

На этот раз меня провели в зал, где происходила встреча нескольких десятков заключённых с родственниками и друзьями. «Случайно» моей экс-партнерше удалось занять скамейку в стороне от всей этой массы одновременно говоривших и жестикулировавших людей.

Мы быстро обсудили общие коммерческие дела, и тогда госпожа Бейкер сказала, что хотела бы потолковать по очень важному вопросу.

— Пожалуйста.

— Несколько дней назад я получила извещение из министерства обороны. Меня просили зайти туда в определённый день и час, позвонив предварительно по телефону.

— Видимо, это касается меня, — сказал я, — иначе вы не стали бы рассказывать это.

— Совершенно правильно. Меня провели в кабинет к джентльмену в штатском, который назвался Элтоном. Представившись сотрудником контрразведки, он попросил рассказать всё, что говорили вы мне во время нашего предыдущего свидания в тюрьме…

— Вы, видимо, заметили, что наше прошлое свидание длилось почти час вместо положенных двадцати минут, — перебил я собеседницу. — Поблагодарите за это Элтона.

Госпожа Бейкер сказала, что она была возмущена столь гнусным предложением и заявила Элтону, что намерена рассказать об этом происшествии Лонсдейлу. Элтон, к её безграничному удивлению, отнюдь не возражал и даже попросил передать мне, что у него есть заманчивые предложения, которые могут сделать меня богатым человеком.

— А почему бы и не поговорить с ним? — ответил я. — Я всегда готов обсудить заманчивые предложения. Пусть только он не думает, что я соглашусь выдать кого-либо. Что касается денег, то я в них не нуждаюсь.

Мы расстались. Дня через два меня посетил адвокат Хард — он тоже был знаком с госпожой Бейкер. Хард спросил:

— Что вы думаете о предложениях контрразведки?

— Ничего не думаю, — ответил я. — Я ещё о них ничего толком не слышал. Главное, чего я хочу, это чтобы госпожа Бейкер ясно дала понять Элтону, что я не собираюсь покупать свою свободу ценою измены. Если же у Элтона есть другие предложения, готов их обсудить.

Прошло несколько недель. Элтон не появлялся. По-видимому, это входило в план «психологической подготовки» заключённого. Меня явно пытались «размягчить». Но вот как-то утром меня вызвал заместитель начальника тюрьмы. Он сообщил:

— Вас хочет видеть джентльмен из службы безопасности.

В крыле для свиданий с адвокатами царила суматоха. Хлопали двери, входили и выходили какие-то люди, отдавались распоряжения. Сам главный надзиратель следил за тем, как будет приготовлено место для встречи Лонсдейла с человеком из МИ-5. Окна и стеклянные двери были завешены плотной бумагой. Словом, было сделано всё (хотя, видимо, и неумышленно), чтобы привлечь к этой «тайной» встрече внимание всех — и тюремщиков, и заключённых.

По моей просьбе на встрече присутствовала госпожа Бейкер. Мне был нужен свидетель, способный удостоверить, что подобная встреча действительно произошла. Не успел я обменяться несколькими словами с Молли, как дверь торжественно распахнулась. В комнату вошёл типичный английский чиновник. Котелок, чёрный пиджак, брюки в полоску, туго свернутый зонтик. И самая бессмысленная улыбка, которую мне когда-либо приходилось видеть. Взглянув на лицо господина из МИ-5, я едва скрыл изумление: передо мной стоял собственной персоной тот самый Элтон, с которым я однажды познакомился на вечеринке у Тома Поупа во время учебы в Лондонском университете. Когда госпожа Бейкер упомянула ещё в апреле его фамилию, мне и в голову не пришло, что я уже встречался с ним.

Представив нас друг другу, госпожа Бейкер сразу же ушла, оставив меня наедине с зонтиком и его обладателем. Последний раскрыл чёрный служебный портфель с вытисненной короной и буквой Е с цифрой II (Елизавета II), вынул из портфеля какой-то снимок и книгу.

— Фотография, — сказал он, передавая её мне. — Найдена у вас на квартире.

На снимке Элтон красовался со своей женой.

— Скажите, пожалуйста, откуда она взялась у вас?

— Я сфотографировал вас и вашу жену в начале июля 1956 года, когда вы были в гостях у Тома Поупа.

— А что вы сделали с этим снимком?

— Как что? Увидев вас в компании с политическими разведчиками и поговорив с вами, я понял, что вы отнюдь не простой государственный служащий, и направил эту фотографию со всеми вашими данными туда же, куда я направил все остальные фотографии, снятые в тот вечер.

— От меня требовали объяснений, каким образом этот снимок оказался у вас на квартире. Теперь я смогу наконец объяснить это.

Криво усмехнувшись, Элтон пожал плечами. Нелегко было ему забыть этот неприятный эпизод, беседа еле вязалась. Поговорили об общих знакомых, присутствовавших на вечеринке у Поупа. Затем Элтон передал мне книгу Буллока и Миллера «Кольцо шпионов» и широко и доверительно улыбнулся:

— Поздравляю, мистер Лонсдейл. Ваше имя отныне вошло в историю разведки.

— Спасибо, я прочитаю книгу с интересом, — любезно заверил я, отметив для себя доверительный тон Элтона. Видимо, именно такой тон был избран его шефами для нашей встречи.

Тюремные правила не разрешают заключённым читать книги, в которых упоминаются их имена. По-видимому, власти опасаются, как бы подопечные не возомнили слишком много о себе. В данном случае мне предоставлялась особая привилегия в надежде, видимо, на то, что, увидев своё имя напечатанным чёрным по белому в книге, я приду в восторг и стану сговорчивее.

После вежливой вступительной болтовни Элтон наконец перешёл к делу.

— Скажите, пожалуйста, господин Лонсдейл, вы готовы договориться с нами о чём-либо?

— Конечно, — ответил я. — Если ваши предложения окажутся приемлемыми. Я готов отвечать на вопросы, которые касаются только меня самого, и ни на какие другие. Кстати, никаких денег мне не надо…

Элтон принялся объяснять, что когда он говорил госпоже Бейкер о деньгах, то имел в виду какую-нибудь пенсию, которая избавила бы Гордона от финансовых затруднений в будущем.

— К чему мне пенсия? Я не собираюсь оканчивать свои дни на Западе.

— Всё-таки советую вам подумать о будущем, — настаивал Элтон.

— Знаете что? — я довольно невежливо перебил его. — Я в свою очередь советую вам позаботиться о собственной пенсии. Обо мне же прошу не тревожиться.

— Вы всерьёз сказали, будто не собираетесь оставаться на Западе? — на лице Элтона была видна напряженная работа мысли.

— Конечно!

— Боже мой! — воскликнул Элтон. — Неужели вы намерены вернуться домой? Да ведь вас немедленно отправят в соляные копи!

Он говорил искренне и, видимо, сам верил этому.

— Вот что, — предложил я. — Давайте закончим это бессмысленное препирательство. И не заботьтесь обо мне — вам хватит и своих тревог.

— Удивляюсь вашему легкомыслию! — простодушно воскликнул Элтон. — Стоит ли вот так, сразу, даже не подумав, отказываться от возможности обеспечить свою старость?

— Да поймите, наконец, — чувствуя, что уже начинаю раздражаться, сказал я. — Если бы меня интересовали деньги, я заработал бы их гораздо больше, чем может предложить ваша служба. И, учтите, для этого мне совсем не надо становиться изменником. Английские газеты заплатят мне любые суммы за мемуары, которые я им предложу. Вы ведь должны знать: они меня буквально осаждают такими просьбами!

— Да, это так, — признал Элтон.

(Как-то потом Элтон рассказал мне, что у него четверо детей и приходится как-то выкручиваться, чтобы свести концы с концами. Правда, родители оставили небольшое состояние, но это капля в море. Бедняга Элтон, видимо, никак не мог взять в толк, как может человек добровольно отказаться от денег).

Беседа продолжалась в том же тоне, в котором и началась. Я старался найти какую-то приемлемую точку соприкосновения, чтобы провести то, что уже назвал про себя «операцией Элтон». Смысл её был в том, чтобы выяснить, какими методами пользуется английская контрразведка в подобных обстоятельствах, получить какую-то информацию о её приёмах. Припертый к стенке, Элтон был вынужден признать, что не может обсуждать никаких конкретных предложений. Тогда я прервал беседу: «Давайте встретимся, когда у вас будет что обсуждать».

Много позже я сказал Элтону:

— А знаете, избранная вами тогда тактика была стара как мир.

Элтон и не собирался отрицать этого. Он объяснил:

— Когда я и моё руководство вырабатывали линию поведения с вами, мистер Лонсдейл, мы пришли к выводу, что попытки угрожать явно ничего не дадут, — тут достаточно было почитать протоколы допросов, проведённых суперинтендантом Смитом…

Иногда Элтон охотно рассказывал о себе, видимо, это тоже входило в определённую начальством линию его поведения. Во время войны контрразведчик служил во флоте, был захвачен в плен и пробыл в лагере для военнопленных до конца войны. По его словам, он перевёл там с испанского какую-то книгу, но потерял рукопись при освобождении (кстати, именно это навело меня на мысль самому заняться переводами).

…Вернувшись в камеру, я открыл книгу, которую принёс Элтон. «Кольцо шпионов» оказалось типичным образцом оперативной журналистской работы, когда книга пишется за несколько недель. Рецепты изготовления таких скороспелок просты: собрать все описанные прессой факты, дополнить их интервью с нужными людьми. Достоверность никого не волнует, лишь бы весь этот винегрет был съедобен. Когда фактов не хватает, придумывают всё, что угодно. Причём домыслам придаётся вид предположений, сделанных неким надёжным источником.

Недели через две после первой беседы с «человеком МИ-5» меня перевели в манчестерскую тюрьму. Прошёл ещё месяц, и Элтон появился снова. И на этот раз принёс книгу, посвящённую мне. У нового, также наспех состряпанного труда с неоригинальным названием «Советская шпионская сеть» был один автор, видимо, потому-то он и пришёл к финишу вторым. Книжка была издана в виде яркого пёстрого «покет-бука», который удобно читать в дороге и носить в кармане. Содержание было примерно таким же, что у предыдущей книжки, — автору удалось взять интервью ещё у нескольких моих знакомых.

Выяснилось, что Элтон считал появление этой книги достаточным поводом для поездки в Манчестер, ибо ничего нового он так и не сказал. Возможно, просто рассчитывал, что тюремная жизнь уже настолько осточертела мне, что я сам начну о чём-то просить.

— Где же ваши предложения, дорогой Элтон? — поинтересовался я. — Или оставили их в Лондоне вместе с зонтиком?

Тот смущённо забормотал что-то о необходимости обсудить этот вопрос не только с министром внутренних дел, но и генеральным прокурором, верховным судьёй и чуть ли не с королевой.

Усмехнувшись, я посоветовал Элтону прочитать тюремные правила, в которых говорится, что министр внутренних дел имеет право в любое время освободить любого заключённого. Элтон в ответ промямлил:

— На моей работе этого никто не знает…

Осенью он вновь появился в Манчестере. И снова с очередной книгой о Гордоне Лонсдейле — «Война изнутри» Комера Кларка. Это был тоже «покет-бук». По чёрному фону обложки ярко-желтое название. В середине — белая прорезь, из которой глядят два горящих глаза.

«Мои?» — не без иронии спросил я.

Элтон промолчал. Раскрыв книгу наугад, я обнаружил, что Кларк описывает там кулаков. Причём, по мнению автора, это была некая «раса». Невежество автора оказалось потрясающим. В одном месте Кларк, например, уверял, что советская разведка ежегодно расходует «колоссальную сумму в 60 миллионов фунтов стерлингов» (!). А несколькими абзацами ниже заявлял, что на советскую разведку работает четверть миллиона агентов. Достаточно было сопоставить только эти две цифры — 60 миллионов фунтов и 250.000 агентов, чтобы сделать вывод: на такую в общем-то мизерную сумму такую тьму агентов просто не прокормишь… Но как справедливо сказал английский профессор: «Думать слишком утомительно». Особенно когда сочиняешь сенсации.

И на этот раз Элтон не привёз ничего стоящего. «Что ж, пусть выкладывают карты», — решил я.

— Пока что, дорогой Элтон, вы выполняете функции рассыльного книжного магазина, — заметил я. — Думаю, что со мной бесполезно разговаривать, раз у контрразведки нет каких-то конкретных предложений.

— Ну, зачем так резко, — ответил тот. — Предложения есть. Важные предложения. О чём вы можете судить хотя бы по тому, что они всё ещё согласовываются в высших сферах. Цель моего визита? Просто я не хотел бы, чтобы вы думали, что я бездействую… Да, кстати, Гордон, это вам будет интересно: наша служба долго билась над расшифровкой каких-то таинственных записей в вашем блокноте. Ну, вы знаете о чём речь — этот сложный набор цифр и китайских иероглифов. Мы привлекли к расшифровке профессоров математики, синологов и криптографов. В общем, вы обеспечили их работой на десять месяцев, Гордон…

— Очень интересно, — сказал я. — Продолжим, Элтон. Ну и, после десяти месяцев работы, те сумели подобрать ключ к нашему шифру?

— Служба, — сказал многозначительно Элтон, не обращая внимания на мой иронический тон, — использовала полученные таким образом данные. Всё прекрасно сработало.

Это был намёк на то, что контрразведка сумела установить связь с кем-то из моих коллег. При этом Элтон внимательно следил за моими глазами, ожидая увидеть в них растерянность.

Это уже был ход. Ход, который наводил на мысль, что главная цель визитов Элтона в тюрьму — выведать что-нибудь у меня. Контрразведка была крайне раздосадована, не найдя на моей квартире никаких полезных для неё адресов, фамилий, мест и условий встреч, которые могли навести на чей-то след. Вот Элтон и пытался создать впечатление, что благодаря моей небрежности им удалось обнаружить кого-то из моих товарищей. Расчёт был такой: известие об этом меня напугает, и я побоюсь возвращаться домой.

Можно было лишь улыбнуться в ответ на все эти «ужасы». Ведь люди, которых имел в виду Элтон, тоже читали газеты и после провала приняли все необходимые меры. К тому же я был убеждён, что никакие эксперты не могли решить головоломку, которую я преподнёс МИ-5: я пользовался произвольной системой кодирования записей. Расставаясь с Элтоном, я повторил, что нам не о чем говорить до тех пор, пока тот не привезёт конкретные предложения.

В начале декабря в жизни Элтона наконец-то настал великий день. На встрече он приветствовал меня самой широкой, самой своей радостной улыбкой. Как только закрылась дверь (тюремщик всегда дежурил за дверью), Элтон воскликнул:

— Наконец-то я добился результатов!

И торжественно протянул красную папку, прошитую голубой шелковой лентой. Я раскрыл её. Три страницы отпечатанного на машинке текста. Бумага высшего качества, светло-голубого цвета. Всё сделано исключительно красиво.

— Что это? — спросил я продолжавшего сиять Элтона.

— Наши конкретные предложения… Уверен, вы будете довольны… Поверьте, добиться этого было нелегко…

В глаза мне бросились трёхсантиметровые буквы поставленного в правом углу первой страницы красного штемпеля: «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО».

«Чёрт возьми, — подумал я. — Это прогресс. Наконец-то противник сам вручает мне секретные документы!»

Я не спеша прочитал «исторический» документ. В нём было сказано, что соответствующие инстанции согласились сократить срок моего заключения до пятнадцати лет при условии, если Гордон Лонсдейл «подробно и правдиво» ответит на все вопросы, перечисленные в этом документе. Можно ли считать ответы полными и правдивыми — это будет решать служба безопасности.

Я тщательно прошёлся по вопросам. Постарался уложить их в памяти и отметил про себя, что их составитель или составители имели весьма нечёткое представление о моей разведывательной работе. Это меня обрадовало.

Чувствовалось, что, составляя вопросник, начальство Элтона не захотело проконсультироваться со специалистами из «Интеллидженс сервис», дабы не делить с ними лавры, которые им уже грезились.

Документ был изучен. Я вернул папку.

— Так дело не пойдёт, старина, — сказал я доверительно. — Ваши предложения я считаю глупыми и даже оскорбительными. Во-первых, смешно предполагать, что я выдам какие-либо служебные тайны. Ведь с самого начала я сказал, что буду отвечать только на вопросы о самом себе. Во-вторых, я рассчитываю быть на свободе гораздо раньше, чем через двадцать пять или пятнадцать лет.

— Чего же вы хотите? — воскликнул Элтон.

— Уж во всяком случае, не сидеть так долго в этой грязной дыре.

— Сейчас наше правительство не может ни освободить, ни обменять вас, — сказал Элтон. — Американцы поднимут вой, что мы заигрываем с коммунистами, а этого наше правительство не в состоянии себе позволить.

— Ерунда. Пройдёт немного времени, и они сами обменяют полковника Абеля на Пауэрса.

— Нет, этого не произойдёт. — Элтон был упорен в своих суждениях: поведение Пауэрса с точки зрения Центрального разведывательного управления было отнюдь не безупречным. Он разболтал всё, что знал. Я не спорил, хотя мне ещё до ареста стало известно, что первые шаги в организации этого обмена уже предпринимались. (Примерно через год после разговора с Элтоном рано утром, ещё до подъёма, тюремщик отворил мою камеру и сообщил, что только что слышал по радио сообщение об обмене полковника Абеля на Пауэрса. Мне очень хотелось послать Абелю поздравительную телеграмму…)

Наконец Элтон неожиданно спросил:

— А вы согласились бы встретиться с представителями ЦРУ? Это было бы в ваших интересах.

По-видимому, он хотел вовлечь ЦРУ в сделку между английской контрразведкой и мной.

— Если б в ЦРУ оказались довольны полученными сведениями, английское правительство согласилось бы освободить вас. Ведь известно, что ваша деятельность была направлена главным образом против США, а не против Англии.

Это уже было что-то новое. Для чего я понадобился ЦРУ?

По сей день мне не ясно, действовал ли Элтон тогда в соответствии с полученными им указаниями или же импровизировал на ходу. Он явно не ожидал, что я так вот, сразу отклоню все предложения его службы. Моё полное равнодушие к выдвинутой идее переговоров с ЦРУ поставило Элтона в тупик. Стало ясно — ему поручено попытаться добыть сведения не только о моей работе в Англии, но и в США. На предложение встретиться с представителями ЦРУ я ответил немедленным и самым категорическим отказом.

Элтон понял, что я настроен решительно, и надумал меня припугнуть. Приняв самый мрачный вид, он сказал:

— Американцы, возможно, потребуют выдать вас и предъявят обвинение в шпионаже. Ведь до переезда в Англию вы жили в США. — Он подумал и добавил: — Во всяком случае, после того, как вы отбудете свой срок заключения в Англии, вас передадут американцам. Вам было бы гораздо лучше отбывать оба наказания сразу…

— Вполне возможно, что вы и правы, — улыбнулся я. — Но вы забыли такой немаловажный факт: в США разведчика могут посадить на электрический стул даже в мирное время. А это явно помешает мне полностью отбыть приговор, вынесенный судом Её Величества… Так что, Элтон, я предпочитаю отбывать приговоры не торопясь. Один за другим.

Мы расстались.

Операция «Элтон» не удалась её инициаторам. Мне же удалось узнать кое-что важное о причинах своего провала, а также о том, насколько осведомлён противник о работе всей моей группы… Знала британская контрразведка потрясающе мало.

Когда меня арестовали, газеты были напичканы всевозможными «просочившимися к нам абсолютно достоверными сведениями» о том, как контрразведке удалось напасть на мой след. Все дружно писали о том, что первым сигналом оказалось пьянство Хаутона, показавшее, что тот живёт не по средствам и что будто бы местная полиция заинтересовалась им случайно, расследуя какие-то анонимные письма, к которым Хаутон не имел никакого отношения. Газеты печатали интервью с каким-то придурковатым полицейским из провинции, который якобы первым заподозрил неладное и дал сигнал в контрразведку. А та за несколько месяцев распутала всё дело. Словом, в прессе всё это выглядело недурно. Контрразведка была представлена в наилучшем свете. Даже верховный судья счёл необходимым в конце процесса поздравить службу безопасности с «блестящей работой».

На самом же деле контрразведка сама «просочила» в прессу все эти «абсолютно достоверные сведения».

Всё было иначе. Я без помех проработал в Англии шесть лет. Хвалёная английская контрразведка так ничего и не знала бы обо мне. Все сведения она получила от предателя. Никакой «блестящей работы» не было и в помине.

В тюрьмах Её Величества я сделал для себя одно странное открытие: время идёт тем быстрее, чем однообразнее, похожее дни, составляющие его. Каждый тюремный день тянулся бесконечно долго, но все они были настолько одинаковы, столь мало разнились друг от друга, что я всегда удивлялся, когда внезапно оказывалось, что уже воскресенье. Дни еле тащились, недели шли быстро, месяцы — те просто летели — парадокс, видимо, имеет какое-то психологическое объяснение.

Самым ярким, самым сильным в этой однообразной череде был, конечно, час прогулки.

Прогулку заключённые ждут с нетерпением. Прогулка — это всё. Это возможность получить информацию, без чего человек двадцатого века существовать не может. Это добрый и точный совет, который тебе дадут весьма компетентные лица. Это, наконец, встречи со знакомыми: «Как дела, Билл?» — «Ничего. Вчера получил от старухи письмо. Пишет, что готовит мне к Рождеству подарок».

В хорошую погоду гуляют во дворе. По овальной асфальтированной дорожке неторопливо вышагивают пары. «Пары» можно менять — поговорил с одним, с другим… Постепенно складывается свой ритуал прогулок, выявляются симпатии и антипатии.

Ко мне заключённые относились дружелюбно. Старались пристроиться в «пару» рядом со мной, чтобы посоветоваться — среди них я завоевал прочную славу знатока законов. На прогулке можно было курить — нечего и говорить, что заядлые курильщики с нетерпением ожидали этих тридцати минут, которые «дарило» им тюремное начальство дважды в день. И уже с утра многие выясняли, какая погода стоит на дворе: если ненастье, то придётся вышагивать внутри тюрьмы, что обычно не очень нравилось.

В Бирмингемской тюрьме заключённые, находившиеся на особом режиме, гуляли вместе с остальными — это позволяло мне общаться с теми, с кем хотел. Обычно я шёл в паре с Доналом Мэрфи, членом Ирландской республиканской армии. Мэрфи приговорили к пожизненному заключению за участие в налёте на военный арсенал в районе Лондона.

В своё время это было нашумевшее дело. Командование Ирландской республиканской армии (ИРА) внедрило в охрану арсенала своего человека. Группа захвата прибыла в арсенал в форме английских солдат и сержантов. С помощью своего человека они легко обезвредили часового, а затем, под видом проверки караула, и все остальные посты. Ирландцы ворвались в караульное помещение и связали два десятка солдат охраны. Обрезали телефонные провода, загрузили два грузовика оружием, взрывчаткой и другим военным снаряжением. Но по неопытности — перестарались. Груза было столько, что у машины Мэрфи сели рессоры и они могли ехать лишь на небольшой скорости.

Дело было на рассвете. Такая перегрузка показалась подозрительной дежурному полицейскому патрулю, он догнал машину и остановил её. У Мэрфи было указание командования не применять огнестрельное оружие. Как только полицейские заглянули в крытый кузов автомашины, всё было кончено.

При налёте на арсенал никто не был ни убит, ни ранен. Почему Мэрфи и двух его друзей приговорили к пожизненному заключению — остаётся непостижимой тайной британского правосудия.

Английские власти уверяют, что в их тюрьмах нет политических заключённых. Я не мог не заметить, что английский суд всегда выносит чрезмерно строгие наказания по делам, которые в других странах мира назывались бы политическими.

Как и всех ирландцев, а их в тюрьме было очень много, Донала Мэрфи все звали Пэдди. В заключении он находился уже седьмой год. Ему едва исполнилось тридцать, но волосы у него поседели. Он потерял все зубы и успел нажить язву желудка, но держался молодцом, его уважали все заключённые и тюремщики.

Когда Пэдди отбыл три года, ему разрешили, в соответствии с тюремными правилами, приобрести батарейный радиоприёмник. (Мне в этом, конечно же, отказали). Во время прогулок мы обычно обсуждали радиопередачи, которые Пэдди слышал накануне, обменивались книгами, журналами, газетами. Ирландца не ограничивали, как меня, одной газетой в день.

Мимо меня в тюрьме прошло много интересных людей. Среди них были и известные всей Англии профессиональные преступники. Одно время моим соседом по тюремному коридору был Чарльз Вильсон, один из руководителей знаменитого ограбления почтового поезда в августе 1963 года. Процесс над участниками ограбления, или, вернее, над теми из них, кого удалось поймать полиции, закончился лишь в апреле 1964 года. Судили их не за вооружённое ограбление, за которое законом предусмотрено максимальное наказание в 14 лет тюремного заключения. Власти решили воспользоваться прецедентом по делу Лонсдейла и обвинили участников налёта на поезд в тайном сговоре совершить вооружённое ограбление.

Казалось бы, о каком сговоре могла идти речь, когда уже было совершено само ограбление? Но, используя это юридическое шулерство, суд приговорил большинство участников ограбления к 30 годам тюрьмы.

Вильсону сразу же установили особый режим. Даже прогулки он совершал отдельно от других. Держался он исключительно мужественно, был не похожим на своих собратьев по профессии — многие уголовники теряли человеческий облик, едва их приговаривали к нескольким годам тюрьмы. Узнав его, я подумал, что Вильсон мог бы добиться многого, избери он иной жизненный путь.

Изучив хорошо тюремные порядки, я знал, что пройдёт несколько дней, пока «новичку» принесут газеты. Поэтому я собирал для него газеты с откликами на приговор суда по их делу. Мне удалось передать их Вильсону. Тот уже успел откуда-то узнать, кто такой Гордон Лонсдейл.

— Слушай, — спросил он, — тяжело отбывать такой безумный срок, как 25 лет?

— Ты в тюрьме не первый раз, — ответил я, — и прекрасно знаешь, как здесь гнусно! Однако терпеть можно. А о сроке я стараюсь не думать… К тому же — ведь всякое может случиться!..

Вильсон согласился. На другой день меня повезли в Западный Берлин, а в начале августа того же года из тюрьмы исчез Вильсон. Он был обнаружен лишь в 1968 году, арестован в Канаде, а затем возвращён в Англию. Да, в тюрьме случалось всякое…

Пожалуй, самым удивительным заключённым из всех, кого я встретил в английских тюрьмах, был некто Гордон Макриди. Его арестовали за попытку организовать побег из тюрьмы Рэмптон, где он служил надзирателем. Дело получило широкую огласку в прессе, что в общем-то было неудивительно: Рэмптон — особая тюрьма для психически неполноценных заключённых, которых, однако, экспертиза душевнобольными не признала (это, впрочем, не мешает не выпускать отсюда на свободу многих заключённых, даже если они отбыли свой срок. Окончательное слово принадлежит медицинской экспертизе).

Работая надзирателем, Макриди близко познакомился с одним молодым парнем, которого осудили по настоянию родителей в 14 лет за кражу мелочи у матери. Прошло десять лет, а экспертиза всё не признавала его годным для освобождения.

Макриди убедился, что это совершенно нормальный человек, хотя десять лет в тюрьме среди психически неполноценных людей, естественно, оставили на нём след. И вот надзиратель, человек весьма неуравновешенный и импульсивный, решает помочь ему бежать и доказать на воле, что тот совершенно нормален. (К этому времени молодой человек уже научился делать отмычки и несколько раз пытался бежать. Однако всякий раз его быстро ловили и возвращали в тюрьму).

Побег состоялся, когда Макриди находился дома. В определённый час он должен был приехать на автомашине к стогу сена, расположенному недалеко от тюрьмы, подобрать своего друга и спрятать его в багажнике. Однако в последнюю минуту Макриди не смог завести автомобиль и вывезти в безопасное место приятеля.

К несчастью для надзирателя, парень вдруг поделился планами побега с другим заключённым. Макриди был сразу же арестован.

И тут неожиданно выяснилось, что сам Макриди был когда-то приговорён к тюремному заключению и, следовательно, не имел права работать в тюрьме. Поступая на работу, он представил фальшивые документы демобилизованного офицера английских королевских военно-воздушных сил, которые изготовил на небольшом типографском станке. К тому же Макриди заплатил за станок «липовым» чеком, а документ сфабриковал по совершенно произвольной форме, так как никогда не служил в ВВС.

Но и это ещё не всё. В сарайчике при «караване», в котором он жил с женой, обнаружили полицейскую рацию и крупномасштабную карту графства Ланкашир. Оказалось, Макриди, кроме всего прочего, был ещё и таинственным «призраком Ланкашира», как его прозвали в газетах. В свободное время он включал рацию и слушал переговоры полицейских машин. Когда полиция гналась за кем-то, он внимательно следил за ходом погони, расставляя на карте значки, показывающие, где находятся полицейские машины. В решающую минуту он включался в погоню, сообщая ложные данные о местонахождении преследуемой автомашины. Все полицейские автомобили кидались по неверному следу, и на этом погоня заканчивалась. В конце концов полиция поняла, что кто-то умышленно срывает их операции, но так и не сумела отыскать этот «призрак».

Я спросил Макриди, зачем он это делал, поскольку подобные «шутки» могли привести к серьёзным последствиям. Ничего вразумительного тот ответить не мог.

Дальше — больше: выяснилось, что «караван» Макриди был куплен в рассрочку, а задаток уплачен «липовым» чеком. Покупая «караван», Макриди дал вымышленный адрес и фамилию и не произвёл за него ни одного платежа. Его автомобиль оказался взятым напрокат. Задаток, естественно, тоже был оплачен «липовым» чеком. Макриди не вернул автомобиля, а сменил лишь номерные знаки и спокойно разъезжал на нём несколько месяцев. Даже его права на вождение автомобиля оказались самодельными — он отпечатал их сам.

Короче говоря, у Макриди было какое-то патологическое стремление совершать преступления, часто бесцельные, во всяком случае не приносившие ему никакой выгоды. Как-то он признался мне, что получает удовольствие, доказывая своё превосходство над полицией. Конечный результат он считал второстепенным делом.

В начале ноября 1962 года газеты напечатали сообщение, которое сыграло важную роль в моей дальнейшей судьбе. Это была короткая заметка об аресте по обвинению в шпионаже коммерсанта Гревилла Винна — тот часто ездил в социалистические страны. Английские газеты писали очень скупо об этом событии, поэтому трудно было понять, что же произошло на самом деле. Только прочитав «Правду», я получил ясное представление об этом. Сразу мелькнула мысль: «Может быть, меня обменяют теперь на Винна?» Мне было ясно, что коммерсант работал на «Интеллидженс сервис».

Марк Блум — имя, знакомое читателю этой книги, — в своих статьях о Гордоне Лонсдейле уверял, будто бы я заявил ему, что стою трех Виннов и никак не меньше и, следовательно, мне, «мастеру шпионажа», неудобно быть обменённым на такую мелкую сошку. Это, мол, подорвёт моё реноме. Обсуждая возможность подобного обмена, английские газеты писали, что не в интересах Англии отдавать «красную акулу» за «кильку», «кита» за «пескаря» и т. д. Словом, кое-кто в Англии хотел бы открыть торг, как на аукционе.

Я же с самого начала решительно отказался обсуждать с английской спецслужбой возможности обмена. Это было делом Центра. Как он сочтёт необходимым, так и поступит. Конечно, положительное решение полностью соответствовало бы и моим интересам.

Английские газеты заблуждались, называя Винна пескарём. Это была по меньшей мере щука — да простит мне такое сравнение мисс Пайк. А писания Блума меня просто удивили. Я хорошо его помню — Блум часто советовался со мной по поводу своих бесчисленных петиций. Во время заключения он начал писать книгу о тюремной жизни и по частям переправлял её матери. Из всего, что он написал обо мне, достоверным было только одно: то, что он со мной общался. Всё остальное — выдумка от начала и до конца. В частности, сочинённая им история о том, что я поделился с ним планом побега и предложил огромную сумму за помощь, никогда не имела места в действительности.

Что же касается моего имени… Моё реноме на Западе меня совершенно не волновало. Я считал, что речь идёт об обмене двух человек, к которым никак не применимы рыночные категории «дороже» — «дешевле». Было совершенно ясно: если английская разведка сумеет убедить своё правительство в необходимости выручить Винна, то обмен будет произведён. Но было ясно и другое: контрразведчики попытаются подсунуть мне обмен как приманку, чтобы в последнюю минуту выудить у меня нужные сведения (знаете, как это обычно делается? «Мы охотно обменяем вас, при условии, что…» и так далее).

Итак, следовало ждать. Ждать очередного хода противника. Я уже несколько лет вёл «партию» с контрразведкой и достаточно хорошо изучил её манеру игры и почерк. Рано или поздно — я не сомневался в этом — нужный мне ход будет сделан.

Теперь появилась надежда — неясная, но основанная на строгом, сугубо реальном анализе, что я смогу быть дома гораздо раньше 1986 года. Где-то глубоко я уже прятал радость, так как знал, как легко в такие дни неожиданных перемен к лучшему потерять бдительность. «Никакой спешки! Быть таким, как всегда», — приказывал я себе.

15 января 1963 года меня вызвал начальник тюрьмы.

— Лонсдейл, — начал он, — мне только что звонили из Лондона. С вами хотят увидеться некие высокопоставленные джентльмены с Уайтхолла.

Похоже, что именно это и было началом того последнего хода, который я так ждал.

Что ж, я готов к нему. Интересно, однако, что последует за этим?

— Мне поручили узнать у вас, хотите ли вы с ними повидаться? — продолжал начальник тюрьмы. — Что мне им передать?

— Благодарю вас, — ответил я, — но у меня нет никакого желания видеть джентльменов, которые либо сами обворовали меня, либо покрывают мелких воришек…

Разговор, таким образом, закончился, едва успев начаться.

Через день утром меня вновь вызвали к начальнику тюрьмы. На этот раз меня не ввели в кабинет начальника — тот сам вышел в коридор. В открытую дверь я успел заметить штатское пальто, котелок и неизменный чёрный зонтик — всё лежало в кресле в кабинете.

— Джентльмены прибыли, — сказал начальник тюрьмы. — Они просят передать, что в ваших интересах увидеться с ними.

— Я уже ответил, что не хочу видеть ни мелких воришек, ни их покровителей.

— Подождите меня здесь, я ещё раз поговорю с ними, — сказал начальник, открывая дверь кабинета.

Уйти я не мог: на почтительном расстоянии стояли два тюремщика. Видимо, им приказали держаться подальше, чтобы они не слышали, что говорит начальник тюрьмы.

Прошло минут десять. Вероятно, по мнению «джентльменов», этого было достаточно, чтобы я успел одуматься. Начальник тюрьмы снова вышел в коридор.

— Лонсдейл, — начал он, — это очень важные люди. Они приехали сюда из Лондона специально, чтобы поговорить с вами. Они просили передать, что хотят сказать нечто крайне важное для вас.

— Они могут ездить, куда им заблагорассудится. Им за это платят. Я не намерен видеться с ними.

Позиция была ясна. Я делал ходы с быстротой шахматного гроссмейстера, демонстрирующего третьеразрядникам сеанс одновременной игры.

В полдень меня повели за обедом. В английских тюрьмах — система самообслуживания. Заключённые идут на кухню, где получают обед в глубоких металлических подносах, разделённых переборками на три части. Обед забирают в камеры. После обеда камеры отпираются: подносы выставляют прямо на пол за дверью.

По дороге меня перехватил главный надзиратель.

— Вас срочно хочет видеть «губернатор», — крикнул он.

— А куда мне деть поднос с обедом? — спросил я.

— Отдайте его надзирателю, — ответил «Старый Чарли». — Потом получите новый.

На этот раз меня провели в другую комнату, где уже находился начальник тюрьмы. Лондонские посетители, несомненно, всё ещё торчали в кабинете.

— Джентльмены всё же надеются увидеться с вами, — сказал «губернатор». — Вы не передумали?

— Нет, — ответил я. Мне действительно не о чем было с ними разговаривать.

— Тогда они просят вас принять их письмо. Его содержание мне неизвестно. Вы возьмёте его?

— Давайте!

Письмо было кратким и конкретным: «Уважаемый мистер Лонсдейл! Мы хотели бы обсудить с Вами:

а) Возможность Вашего освобождения в будущем году;

б) Ваш возможный обмен на британского подданного. Заинтересованы ли вы в том, чтобы обсудить с нами эти вопросы?»

Подпись была неразборчивой, видимо, не без умысла.

Вот она — первая ласточка, предупреждавшая меня: весна идёт! Готовься… Но, смотри, не ошибись ни в чём…

Подавив волнение, я как можно спокойнее попросил «губернатора» передать джентльменам, что готов обсудить упомянутые ими вопросы, но только в присутствии господина Харда, адвоката. Я понимал, как мне важно вести этот разговор при свидетеле.

Но нет, «джентльмены» с Уайтхолла не захотели разговаривать со мной при постороннем, хотя тот и был англичанином и к тому же адвокатом. Видимо, характер предложений «джентльменов» был таков, что они не нуждались в свидетеле.

Это была последняя попытка противника выудить у меня какие-то сведения о моей работе.

А время шло, и никаких предложений ко мне больше не поступало, и никто не заводил разговор о возможности обмена. Так прошло ещё несколько месяцев. И вот письмо. Московский штемпель. Жена сообщает, что направила Советскому правительству просьбу обменять Гревилла Винна на меня и что она уверена, просьба будет удовлетворена.

Я ещё не знал, что просьба уже удовлетворена. Советское правительство дало согласие на обмен. Теперь дело за правительством Её Величества.

Где-то в багажных отсеках самолёта уже летит в Англию письмо, адресованное госпоже Винн. Это моя жена просит её обратиться к своему правительству и обменять Винна на человека, носящего имя Лонсдейл…

Не знаю, какие шаги предприняла госпожа Винн, какую роль тут сыграли советы, которые дал ей муж, когда она посетила его в Москве в марте 1964 года.

Несколько месяцев напряжённого, изнурительного ожидания…

9 апреля 1964 года я понял: решение об обмене принято — я настолько изучил тюремные власти, что сделал этот вывод, наблюдая за их поведением. Точнее — за тем, как оно менялось.

В тот день, сразу после обеда, меня неожиданно повели к начальнику медицинской службы тюрьмы. Я ни на что не жаловался и не мог понять, почему «высокопоставленный» эскулап решил лично осмотреть мою персону. Это был первый с момента ареста медицинский осмотр. Он продолжался больше часа и вёлся с предельной тщательностью. Закончив осмотр, начальник медчасти начал задавать мне вопросы. По их характеру я понял, что врач пытается определить состояние моей психики. Врач неожиданно попросил меня сказать, который сейчас час. Подумав несколько секунд, я ответил: «Половина третьего». Лицо врача выразило крайнее удивление, когда он посмотрел на свои часы: заключённый ошибся меньше чем на две минуты. Не так уж много, если учесть, что я жил без часов больше трёх лет…

Я тоже был удивлён: опытный тюремный врач не знал, что большинство заключённых могут точно определять время по тюремным шумам — они повторяются изо дня в день в один и тот же час.

— Почему меня подвергли вдруг столь тщательному медицинскому осмотру? — неожиданно спросил я. («Попробуем теперь выяснить, зачем я ему понадобился…»)

Врач явно не ожидал вопроса, поколебавшись, промямлил, что решил осмотреть всех осужденных на длительный срок. Таких в Бирмингемской тюрьме было лишь несколько, и я знал всех. День ещё не кончился, а я уже установил, что, кроме меня, никого к врачу не вызывали.

Видимо, пришла пора складывать вещи и готовиться в путь — только так можно было истолковать этот неожиданный осмотр.