Гордость и страсть

Глава 17

В саду было темно и тихо, не считая стрекотания кузнечиков.

Глаза Гарта быстро привыкли к мягкому сиянию мириад звезд, и, держась травянистой кромки, заглушающей шаги, он прошел по усыпанной белой галькой Дорожке к воротам. Тихонько открыв их и так же тихо затворив за собой, Гарт направился к флигелю, нашел Тэма и Сима и вывел их в прихожую, чтобы потолковать наедине.

Оборвав их ошеломленные восклицания по поводу его внезапной женитьбы и строго-настрого велев им держать эту новость при себе, он дал им указания.

— Само собой, сэр, — сказал Тэм. — Мы отправимся в Хоуик, как только будет видно, куда ехать.

— Едва забрезжит рассвет, — закивал Сим, добавив с надеждой: — И нам, поди, придется погонять своих коняшек что есть мочи, верно, сэр?

— В этом нет нужды, — охладил его пыл Гарт. — Дуглас будет искать меня не раньше середины дня, а у вас в запасе по меньшей мере пять часов, и вы не станете останавливаться в Драйбурге. Поэтому должны успеть вовремя. Если правитель с Мюрреем уедут отсюда достаточно рано, я, быть может, ненамного отстану от вас.

Пожелав им спокойной ночи, он зашагал назад к садовым воротам, пытаясь представить, что его ждет. С полуулыбкой покачав головой, он размышлял над тем, что сделал.

Ну не дурак ли он? Отец так бы и сказал, признайся он ему. Но покойный лорд Уэструдер уже не имеет возможности призвать сына к ответу за его поступок.

И хотя Гарт и благодарил судьбу за это, ему стало грустно, что его родитель никогда не встретит Амалию.

Тут он улыбнулся, зная, что отцу она бы понравилась с первого взгляда. С матерью может быть посложнее, потому что, если верить его сестре Джоан, свекрови редко проникаются симпатией к женам сыновей, особенно женам старших или единственных сыновей.

Но леди Уэструдер — женщина весьма здравомыслящая и обладающая прекрасным чувством юмора. Если отец осудил бы его необдуманный, импульсивный поступок и бранил за него, ее милость наверняка подумала бы, что он получил именно то, что заслуживает. Она бы настаивала, что все ее симпатии на стороне молодой жены.

Кузнечики по-прежнему стрекотали в саду, а в конюшне тихонько заржала лошадь.

Но все по порядку, решил он, подходя к ступенькам. Прежде чем он представит Амалию своей семье, ему надо завершить дело.

Он открыл дверь в коридор и насторожился, прислушиваясь, не раздадутся ли голоса или шаги. Он продолжал быть начеку, задвигая засов и поднимаясь по черной лестнице. Большинство слуг, пользующихся ею, не знают, что он имеет разрешение Изабеллы находиться здесь, поэтому любой, кого бы он ни встретил, укажет на его ошибку. Он надеялся, что ему удастся все объяснить, прежде чем кто-нибудь поднимет шум и привлечет внимание Файфа.

До сих пор ему везло.

Когда же он подошел к двери, за которой ждала его молодая жена, все мысли о долге, объяснениях или возможном препятствии исчезли, оставив лишь предвкушение первого настоящего долга, который его ожидал. Тело тут же пробудилось к жизни, и он осознал, что предстоящее возбуждало не только его воображение, и это было не в первый раз с тех пор, как он ее встретил.

Он замешкался у двери, когда внезапно ему пришло в голову, что он не может быть уверен в хорошем приеме. Она способна встретить его как правильно сложенным кулаком или тазом ледяной воды, так и улыбкой. Но он велел ей подготовиться к постели, и после того, что произошло, возможно, она подчинилась.

Сомнения нахлынули с новой силой, когда он поднял щеколду. И несмотря на это, он не был готов увидеть ее полностью одетой, стоящей у окна с открытыми ставнями и любующейся звездами. Она сняла сетку, удерживающую волосы, и они ниспадали мягкими черными волнами до талии. Блестящие пряди отражали оранжево-золотистое сияние свечей, освещающих комнату, создавая огненные блики.

Она обернулась и серьезно посмотрела на него, когда он закрыл дверь.

— Почему ты не в постели, девушка?

— Нам надо поговорить, — ответила она.

— Мы можем поговорить позже, — твердо сказал он.

Тело его, определенно, имело сейчас совсем иные намерения.

Твердя себе, что его долг — позаботиться, чтобы Файф не нашел ее девственницей, если вздумает устроить освидетельствование, он двинулся к ней.

Амалия вглядывалась в него, пытаясь определить его настроение. Ей хотелось поговорить, потому что было много такого, что она желала знать. Была также одна вещь, которую она должна сказать ему, прежде чем он узнает это сам, но сомневалась, хватит ли ей смелости.

— Почему Файф назвал вас Уэструдером? — спросила она, зная по опыту, что лучшая линия поведения — заставить его защищаться.

Его гримаса показала ей, что у нее все получилось, пусть и ненадолго.

— Не помню, говорил ли я тебе, что мой отец умер, пока я был в Данциге, — сказал он.

— Нет, — отозвалась она. — Я подумала, что его, должно быть, нет на этом свете, когда вы сказали мне, что принесли клятву на Мут-Хилле от своих земель. Еще вы рассказывали мне, что ваш дом в Уэструдере. Но Файф назвал вас Уэструдером, а не сэром Гартом, поэтому ваше баронство, должно быть, могущественно. Мой отец тоже… был бароном, но хотя его владения обширны, он считал свой рыцарский титул более значимым.

— Многие так считают, — согласился Гарт. — Я тоже горжусь своим, но мой отец, как и дед, хотя и был рыцарем, взял баронский титул.

— Почему вы не рассказали мне раньше?

— Правду сказать, девушка, я как-то не думал об этом. Хотя мне приходило в голову, что ты могла решить, будто я тебя обманул, если бы услышала, как кто-то обращается ко мне «милорд» или «Уэструдер». Я чувствовал себя виноватым, потому и избегал обсуждать эту тему. Я говорил себе, что буду держаться здесь в тени, потому что рыцарь на службе, который к тому же является еще и земельным бароном, привлечет ненужное внимание. Это правда. Такие сведения могли даже навести определенных людей на мысль, что мы с принцессой…

Он заколебался, не желая предполагать, что люди могут заподозрить.

— Вам нет нужды объяснять это, сэр, — сказала Амалия. — Люди действительно строят несправедливые предположения из-за того, что она не живет с сэром Джоном Эдмонстоном.

Теперь она почувствовала себя виноватой, потому что и раньше знала, что он владеет земельными угодьями и является бароном, но она еще не была готова говорить о себе.

— Какой он, Уэструдер? — поинтересовалась она.

— Скоро я отвезу тебя туда, и увидишь, — пообещал он. — Теперь, когда у меня есть жена, полагаю, мне придется взять на себя все остальные свои обязанности и перестать перекладывать их на плечи управляющего. Он будет рад заполучить меня домой, но вначале я должен закончить то, что начал. Но я все равно могу отвезти тебя туда после того, как встречусь с Дугласом, и после того, как мы проводим твоего отца в последний путь.

— Вы… ты просто оставишь меня там?

— Не одну. Моя мать будет счастлива показать тебе все, что ты захочешь увидеть. Как думаешь, тебе понравится иметь собственный дом и быть в нем хозяйкой?

Вспомнив, как это было, когда они с Мег приехали в Скоттс-Холл, а леди Скотт была не особенно рада, Амалия усомнилась, что леди Нейпир — или Уэструдер, если она предпочитает так себя называть, — придет в восторг, когда в доме, который она считает своим, появится новая хозяйка, поэтому покачала головой:

— Я останусь здесь с Изабеллой, пока ты не закончишь свои дела. Потом мы поедем вместе.

— Значит, ты примирилась с мыслью быть моей женой?

Амалия почувствовала, как на мгновение ее сердце перестало биться. Что она могла на это сказать? Примирилась или нет, она знала, что именно этого она желает всей душой. Поэтому страх, что он отвергнет ее, узнав правду, усилился во сто крат, и на глаза ее навернулись слезы.

— Бог мой, милая, не плачь. — Он протянул руки и привлек ее к себе. — Сердце мое разрывается, когда я вижу, как твои глаза наливаются слезами.

— Не обращай на них внимания, — ворчливо пробормотала она ему в грудь. — Я плачу, если мурлычет котенок или помнется платье. — Вскинув на него глаза, она попыталась улыбнуться. — Я могу расплакаться просто от мыслей о чем-нибудь печальном.

— Правда? — Он вскинул брови, но в глазах поблескивали лукавые искорки.

— Да, могу. Это срабатывало, когда отец меня бранил, поэтому я прибегала к этой уловке, да так убедительно, что даже сестры начинали реветь, глядя на меня. Но маму обмануть мне никогда не удавалось, поэтому я отказалась от этой тактики лет примерно в одиннадцать. Но я и сейчас могу это делать.

— Ну, на меня это произведет не больше впечатления, чем на твою мать. Я всегда сумею отличить настоящие слезы от притворных.

— Бог мой, как?

— Моя сестра Джоан была в этом деле мастерицей и могла обмануть нашего отца, в точности как ты своего. Но, наблюдая за ней, я понял, что когда она плачет из-за чего-то по-настоящему, мне хочется ее утешить. Когда притворяется, я только раздражаюсь.

— А какая она, Джоан?

Его руки по-прежнему лежали у нее на плечах, и он крепче сжал их, словно хотел ее встряхнуть.

— Хватит уже увиливать. Пора нам… что это за чудесный аромат?

Он наклонился ближе, понюхал.

— Я… я немного подушилась духами Сибиллы. Она одолжила их мне.

Он наклонился ниже, и его теплое дыхание овеяло ее шею.

У ее платья был низкий вырез, и когда он опустил голову еще ниже, подбородок коснулся выпуклости груди, защекотав ее щетиной.

Она поймала рукой его подбородок и попыталась отодвинуть.

— Вы исцарапаете меня, сэр! Хватит!

Вместо того чтобы подчиниться, он схватил ее руку и перевернул, чтобы понюхать запястье.

— Мы должны раздобыть для тебя таких духов еще. Мне они ужасно нравятся.

— Сибилла так и сказала, что тебе понравится. Интересно, откуда она узнала?

Он ухмыльнулся:

— Только не начинай доискиваться причин, девушка. Я знаю, как работают женские мозги. У меня с Сибиллой ничего не было, так что даже не думай.

Она не смогла устоять против его улыбки и тоже улыбнулась, но на сердце по-прежнему было тяжело. Она боялась, что им недолго осталось улыбаться.

Его пальцы двинулись к шнуровке лифа, но он приостановился и обхватил ладонью ее затылок, губы медленно приблизились к ее губам.

— У тебя такая прекрасная кожа, Молли-детка, — пробормотал он. — Я хочу прикасаться к тебе везде, чтобы отыскать самые мягкие, самые гладкие местечки.

Волнующий трепет пробежал по ней. Тело приветствовало его прикосновения, как было с самого начала, а его ласки смягчали и успокаивали.

Что-то в нем создавало у нее ощущение безопасности, хотя она не имела представления почему и может ли доверять собственным чувствам. Вспомнив прошлое, она, упав духом, подумала, что это было бы глупостью.

И все же он теперь ее муж. Он так сказал, священник так сказал, и Файф с Саймоном согласились. Мимолетная мысль о матери промелькнула в голове. Но образ померк, когда она вспомнила о его поместьях и его связи с Букклеем. Ее мать в первую очередь практична, и она ценит богатство и могущественные связи гораздо больше всего остального.

Губы коснулись ее губ, и тело откликнулось со всем пылом. Все мысли вылетели у нее из головы. Его поцелуй был нежным, но собственническим.

Он сказал, что хочет прикоснуться к ней везде. Тело ее запылало от этой мысли, и жар растекся по нему, заполняя каждую клеточку.

Она наслаждалась его поцелуями, дивилась его нежности, когда он рассылал по ней ощущения волна за волной, целуя рот, подбородок, уши, шею, даже глаза и нос. Рука, лежащая на шнуровке, оставалась неподвижной, пока он пробовал ее на вкус.

Пальцы другой руки погрузились в волосы. Она ощутила, как ее охватывает сильнейшее желание.

Когда тело ее прижалось к нему, как будто стремясь раствориться в нем, она тихо застонала и на секунду подивилась, кто это сделал. Затем его язык скользнул между губ, ища нежные места внутри, и она ответила ему.

Когда пальцы на шнуровке зашевелились, потянули, и она почувствовала, как растет их нетерпение, ощущение вины заглушило неловкость. Узнает ли он?

Мама заверяла ее, что муж сразу же узнает, женился ли он на девственнице. Но леди Мюррей не объяснила, как он узнает.

С последним потягиванием шнуровка ее корсажа распустилась. Продолжая держать ее голову и проникать в рот своим проворным языком, он ловко справился с тесными рукавами лифа, стащил его и бросил на пол.

На ней остались рубашка и юбка, но он скоро отыскал завязки юбки, и она соскользнула вслед за корсажем, оставив ее в одной рубашке.

Рубашка была из тонкого батиста, а Амалия стояла у открытого окна. Хоть ночь и была теплой, она поежилась. Заметив это и стремясь защитить от прохлады, он повернул ее так, чтобы самому стоять спиной к окну.

Она улыбнулась. Его правая рука, больше не занятая юбкой, скользнула вверх, обхватила грудь и нежно сжала мягкую плоть.

Палец описал дугу к прикрытому батистом соску, легонько скользнул через него к кружевному краю рубашки, затем к ее завязкам. Не успела она понять, что он делает, как рубашка раскрылась и его теплая рука коснулась кожи.

Не отпуская губы, он подхватил ее на руки и понес к кровати, кровати Изабеллы, уже разобранной. Амалия напряглась, но он положил ее и сказал:

— Не двигайся, Молли-детка. Даже не шевелись.

Она чувствовала, что большая часть ее груди не прикрыта батистом.

— Но…

Он приложил ей палец к губам:

— Не разговаривай. Не сейчас.

Он сбросил с себя кожаную куртку, развязал рубашку и снял ее, бросив в изножье кровати так небрежно, что она наверняка упала на пол.

Следом полетели ремень и сапоги.

Она зажмурилась, осознав, что он за ней наблюдает. И взгляд его устремлен на ее грудь, теперь полностью обнаженную. Поскольку рубашка была из тех, что собираются по линии выреза и открываются до талии, если развязать, она знала, что он наслаждается видом не только ее груди.

Открыв глаза и оценив выражение его лица, она поняла, что ему нравится то, что он видит. Он продолжал смотреть, и она наблюдала за ним также пристально, когда штаны его соскользнули вниз.

Амалия уставилась во все глаза. Ей уже доводилось видеть возбужденный мужской жезл, но не такого мужчины, как Гарт. Он весь был гораздо крупнее. У нее перехватило дыхание.

— Не бойся, — мягко проговорил он. — Я постараюсь не сделать тебе больно. Но постой, девушка. Ты хотя бы знаешь, как мужчина и женщина совокупляются? Нет, конечно же, — сам ответил он на свой вопрос. Несомненно…

— Мне известны такие вещи, — пробормотала Амалия.

— А-а, хорошо. Значит, по крайней мере объяснение тебя не напугает.

— Если ты собираешься объяснять, не мог бы ты вначале… забраться в постель и… просто обнять меня?

— Да, конечно, — отозвался он, тут же подчинившись и не загасив ни единой свечи.

Комната, которая казалась такой тускло освещенной, когда они вошли, теперь показалась слишком светлой, особенно когда он помедлил, снова залюбовавшись ее грудью. Затем он просунул руку ей под плечи и привлек к себе.

Впрочем, она не учла одного небольшого последствия своей просьбы. Ее обнаженная грудь теперь прижималась к его твердой, мускулистой, голой груди.

Он обнимал ее так некоторое время, потом ладонь вновь обхватила голову, а губы нашли ее губы. Но он целовал ее нежно, без голодной страсти, которую она ощущала прежде, когда он исследовал ее рот.

— Лучше? — спросил он, откинувшись на пышные подушки, но продолжая прижимать ее к себе, так что теперь она лежала лицом вниз и почти наполовину на нем, приникнув левой щекой к груди. Темные волоски щекотали лицо и губы.

— Мне и вправду лучше, — отозвалась она. — Но я хочу задать тебе вопрос.

— Тебе не требуется разрешение. Спрашивай что пожелаешь.

— Ты же велел мне не разговаривать, — напомнила она ему.

— Ну да. Смею ли я надеяться, что ты всегда будешь так же послушна моей воле?

Амалия сглотнула. Он не облегчает ей задачу, но она ведь знала, что легкого в этой ночи не будет ничего.

— Что ты хочешь знать? — спросил он.

Ей нравился его голос, особенно когда он разговаривал с ней так, как сейчас, словно они друзья. Ей не хотелось терять его дружбу. Во-первых, у нее не так много друзей, а во-вторых, она дорожит им и получает удовольствие от его общества.

Гарт повернулся и приподнялся на локте, поэтому она откинулась на бок. Глядя на нее, он озабоченно спросил:

— В чем дело, Молли-детка? Расскажи мне.

Амалия снова сглотнула и послала безмолвную молитву, но от Бога она помощи сейчас не получит. Ей придется рассказать Гарту, потому что он скоро узнает сам, а она не может позволить ему думать, что намеренно обманула его. Наверняка если муж и жена никогда не были… Никогда не…

— А аннулирование получить легче, если муж с женой не совокуплялись?

Он уставился на нее, явно сдерживая нетерпеливые или гневные слова, которые готовы были сорваться с губ. Когда он все же заговорил, и голое, и эмоции были под контролем.

— Только не говори мне, что ты все еще хочешь аннулировать наш брак, — сказал он. — Я тебе не поверю.

— Я просто…

Она осеклась и, облизав пересохшие губы, попыталась сесть, но он твердо удержал ее на месте.

— Нет, Амалия, просто расскажи мне, что не так. Почему ты спросила меня об этом?

— Потому что уверена, что ты захочешь меня вернуть. И если это проще сделать без постели, думаю, мы должны остановиться.

— Не раньше, чем ты расскажешь мне, почему считаешь, что я захочу тебя вернуть.

— Моя мама говорит, что мужчина может определить, девственница его жена или нет. Если нет, закон гласит, что он может вернуть ее обратно. Что, если ты подумаешь, что я не девственница?

— Бог мой, Молли-детка, да любой мужчина, лишь взглянув на тебя, скажет, что тебе не о чем беспокоиться. Если бы ты была из тех девушек, которые раздаривают свою благосклонность вне брачных уз, то не стала бы фрейлиной принцессы. К тому же… достаточно узнать тебя хотя бы немного, чтобы не усомниться в том, что ты…

— Нет…

Она не могла больше слушать.

— Что «нет»?

— Нет, я не девственница, — в отчаянии сказала она со слезами на глазах.

Слезы заблестели, и Гарт уставился на них, не в силах поверить в сказанное. Он совсем ничего не чувствовал, и так продолжалось достаточно долго, чтобы навести его на мысль, что она, должно быть, лжет, пытаясь дать ему причину ее бросить. Но она откликалась на его ласки и поцелуи — поначалу неуверенно, невинно, не как женщина с опытом.

Но быть может, возразил внутренний голос, и не так, как по-настоящему непорочная девушка, которую никто раньше не целовал и которая никогда не…

Он тряхнул головой, проясняя ее, осознав, что хочет поцелуями высушить слезы и что чувствует себя совершенно ошарашенным. Он понимал, что потрясение притупляет эмоции, но почувствовал нарастающий гнев и проговорил с принужденным спокойствием:

— Расскажи мне, что случилось.

— А ты как думаешь?

Он стер большим пальцем слезинку.

— Милая, ты уже почти два года живешь с женщиной, которая, как нам обоим известно, крайне щепетильно относится к своей репутации. Если бы кто-то из мужчин похвастался, что добился твоей благосклонности, тем самым запятнав твое и ее имя, другие бы узнали. Изабелла уж точно узнала бы, потому что кто-нибудь непременно счел бы своим долгом ей рассказать. Она бы также обращала особое внимание на любые действия с твоей стороны, поощряющие мужчин к вольностям.

— Она позволяла мне быть наедине с тобой, — напомнила Амалия.

Гарт нахмурился. Он не думал о себе как о позволяющем вольности, но, разумеется, он их себе позволял. И это правда, что Изабелла поощряла его. Иисусе, она же подтолкнула его объявить о браке. Должно быть, прежде чем сделать это, она заметила, что он совсем не прочь жениться на Амалии. До сего момента у него не было ни времени, да, правду сказать, и стремления задуматься над резонами Изабеллы.

Взвешивая их сейчас, он снова покачал головой.

— Я не знаю, как мыслят женщины, — сказал он; — но не надо быть волшебником, чтобы заметить мое влечение к тебе. А также то, что ты не отвергала меня — в отличие от этого негодяя Бойда.

Взглянув на него искоса, отчего ему захотелось ее поцеловать, она сказала:

— Сибилла говорит, твои чувства читаются у тебя на лице и в каждом жесте. И мои тоже. Но хотя она мне нравится, я не всегда Понимаю, что она имеет в виду.

— Да она прямо ведьма, ей-богу, — высказал он свое мнение.

— А еще она предсказала, что мы будем счастливы. — Еще одна слезинка скатилась по щеке к уху. Амалия потерла ухо. — Но теперь это предсказание не сбудется.

— Не сбудется, если ты не научишься слушать своего мужа, девочка моя. Я выразился совершенно ясно, что не верю, будто ты поощряла какого-то мужчину возлежать с тобой, поэтому расскажи, что произошло на самом деле.

— Кое-кто сделал это без поощрения, — сказала она прерывающимся голосом.

Безжалостно задушив ярость, грозившую превратить его в заговаривающегося кретина или заставить вытрясти у нее имя негодяя, Гарт сделал глубокий вдох. Медленно выпустив воздух, он немного отодвинулся от нее, чтобы мягко завязать тесемки рубашки.

— Я так и знала, — страдальчески проговорила она, попытавшись отвернуться.

— Ты сказала, что хочешь поговорить, милая, поэтому мы поговорим, — произнес он, притягивая ее к себе лицом. — Я хочу услышать всю правду, и мы не будем заниматься ничем другим, пока я не получу ее. Мне бы не хотелось, чтобы ты или я подхватили простуду, поэтому мы с тобой накроемся, если только ты не хочешь затворить ставни и сесть со мной на том мягком диванчике под окном.

Она не ожидала, что он потребует объяснения, и мысль о том, чтобы пересказывать ужасные факты, вызвала такое чувство, будто все это произошло два часа, а не два года тому назад.

Подумать только, ведь всего несколько минут назад она ощущала себя с ним так надежно и покойно!

Избегая его взгляда, она спросила:

— Разве недостаточно знать, что я больше не девственница, сэр? Вам обязательно вынуждать меня вытаскивать все подробности?

Он не отпустил ее руку после того, как притянул назад, и не отпускал сейчас, но хватка его была мягкой.

— Я твой муж, Амалия. Я должен знать.

— Зачем?

Он не ответил тотчас же, и это удивило ее так же, как все, что он делал. Она знала, что Уот Скотт сказал бы, если бы Мег или она сама когда-нибудь спросили его, зачем ему что-то знать. Уот задает вопрос и просто ждет, когда ему дадут ответ. Если же человек отказывается…

Мег как-то рассказывала ей, будто Уот уверен, что его долг — знать все ее секреты и мечты, а ее долг — доверять их ему. Как ее муж, говорит Уот, он несет за нее ответственность. Поэтому он также настаивает, что именно ему решать, о чем она обязана ему рассказывать и, в свою очередь, о чем он должен рассказывать ей.

Сказать по правде, несмотря на такие заявления, Мег чудесно ладит с Уотом, и он любит Мег. Но Амалия ожидала того же бескомпромиссного подхода от Гарта. Отсутствие такового сбивало ее с толку.

Он продолжал молчать, хотя рука его по-прежнему держала ее руку.

— Я могу ответить, — тихо проговорил он. — Это был обоснованный вопрос. Я просто пытаюсь понять, каково это должно было быть для тебя — подвергнуться насилию, что, я уверен, произошло. Об этом нелегко говорить ни с кем, тем паче с мужчиной, которого ты едва знаешь, хоть и вышла за него. И все же, если ты не можешь говорить со мной о самых важных для тебя проблемах, я не смогу быть хорошим мужем. А я сознаю, милая, что больше всего на свете хочу быть тебе хорошим мужем.

Тут слезы хлынули у нее из глаз настоящим потоком, и она заплакала, какие плакала с того дня, когда мир ее изменился. До этого она верила, что единственная опасность исходит от английских или шотландских посягателей, а оказалось, что самая большая опасность исходит от людей, от которых меньше всего ожидаешь.

Он обнял ее обеими руками и, не говоря ни слова, привлек к себе, давая ей выплакаться. Даже слегка передвинувшись в более удобное положение, он продолжал обнимать ее и ничего не говорил. Одна рука мягко поглаживала ее между лопатками, успокаивая, как плачущего ребенка.

Она всхлипывала до тех пор, пока не осознала, что у нее течет не только из глаз, но и из носа. Смущенно охнув, она попыталась остановить поток и сесть.

— Все в порядке, милая, — сказал он. — Плачь сколько хочешь.

— Я не хочу больше плакать, — всхлипнула она. — Я тебя всего обслюнявила!

— Это легко устранимо.

— Большинство мужчин терпеть не могут плачущих женщин.

— Я и сам прекрасно обойдусь без большинства из них.

Ее слезы тут же прекратились.

— Как ты можешь так говорить?

— А что? Это правда.

— Ну, вам не обязательно всегда говорить мне все напрямик, сэр. Иногда можно быть и тактичнее.

— Я никогда по-настоящему не понимал разницу между тактом и ложью, — сказал он.

Она попыталась нахмуриться, но поняла, что у нее не вышло, когда снова встретилась с его озорно мерцающим взглядом.

— Так-то лучше, — усмехнулся он. — А теперь рассказывай.

Ее первым порывом было снова уклониться, но более сильный инстинкт предупредил, что это будет бесцельно и лишь противопоставит ее волю его.

Она знала, кто победит.

— Я не буду рассказывать тебе все подробности, — заявила она. — Я не могу сделать это, не оживляя в памяти весь тот кошмар, просто не могу. Мне и так до сих пор это снится, и я просыпаюсь в холодном поту.

В его лице промелькнуло что-то похожее на сочувствие, но он лишь кивнул:

— Расскажи все, что можешь.

Единственное, что, она знала, он хотел бы услышать от нее, она не может сказать и не скажет, поэтому начала со своей верховой прогулки на старую мельницу.

Гарт пристально наблюдал за ней, но когда она упомянула о своих снах, то затронула в нем ответную струну. После предупреждения, что она не расскажет ему всего, он гадал, как сильно осмелится надавить на нее.

Услышав, что ублюдок повез ее на мельницу близ Элайшо, он осознал, что это был кто-то, кому она доверяла. Неудивительно, что после того она перестала доверять мужчинам.

То, что она доверилась ему настолько, чтобы рассказать об этом, глубоко тронуло его. Но как она поступит, когда его решимость узнать имя негодяя натолкнется на ее упрямство — и, без сомнения, страхи, — он не мог предугадать.

Но он решил, что станет внимательно слушать, и надеялся, авось она, сама того не ведая, откроет ему больше, чем намеревалась. Тогда, узнав имя ублюдка, он убьет его.