Горец II

28

…Пахло вереском. Дымом от костра. И дымом пахло виски — «вода жизни», дитя ячменного зерна и бродильного чана. Со стороны залива ветер доносил приятный запах водорослей и соленых брызг.

Все собравшиеся на вересковой пустоши были одеты в цвета своего клана. Серебристо-зеленая нить Мак-Лаудов вилась по клетчатому тартану [тартан — клетчатая шерстяная материя, из которой в Шотландии изготовлялся традиционный костюм; сочетание клеток и цветных нитей образовывало неповторимый узор, являвшийся родовой принадлежностью каждого из кланов] юбок и шейных платков.

И были наточены клейморы собравшихся, а колчаны луков — полны стрел. Много виски было выпито, много спето воинственных песен и сказано хвастливых слов. А под вечер встал со своего места тан Эйн Гусс, и были точны его движения, выверенные мудростью древнего ритуала.

Вынул он боевой нож, торчавший за отворотом чулка с наружной стороны ноги, — и блеснул при свете молодой луны топаз, вправленный в рукоять.

Обеими руками поднял Эйн Гусс свой нож над головой. А потом вновь воткнул его за правый чулок, уже с внутренней стороны мускулистой икры.

Сделав так — приказал подать себе боевой рог. И подали ему тот рог, доверху наполненный прозрачной жидкостью.

(Не «вода жизни» это была, а чистая ключевая вода. Но ведали о том лишь ближайшие родичи тана. Потому что уже четыре с лишним дюжины зим видел тан, и хотя мог он еще рубиться наравне с молодыми воинами — но пить наравне с ними было ему не по силам.)

Зажав пальцем отверстие в узком конце рога, осушил его Эйн Гусс. Потом отнял он палец — и остаток виски (во всяком случае так думали остальные воины), пролился на клановую юбку — килт.

И берет с орлиным пером он тоже смочил, пролив прозрачное на серебристо-зеленую клетку.

Омочив же — вновь покрыл им свои уже редеющие волосы, рыжие с сединой.

Молчали воины. Лишь слышно было, как поет вдалеке ветер, задевая гребни холмов.

А потом каждый из клана Лаудов извлек свой нож, что торчал с внешней стороны ноги.

Не было на рукояти этих ножей драгоценного камня: это — привилегия тана-предводителя. Лишь цветок чертополоха был выгравирован на ней — символ стойкости.

Стойкость же — не привилегия, а долг. Долг каждого…

И вновь воткнул каждый Мак-Лауд нож за правый чулок, но уже с внутренней стороны.

Что означало войну.

И снова неумеренно пили, хвастались, обещая заткнуть всех врагов за отворот чулка, подобно боевому ножу.

И лился, сопровождая хайлендские песни, заунывный плач волынок.

Но медные рога молчали — им дозволено трубить только в час сражения…

А утром был бой. И запели рога, украшенные кольцами чеканки.

И топот несущейся конницы… Пар от дыхания…

Скрежет клеймор, посвист стрел, треск Запретных жезлов…

Нет, это из другой битвы… Не было под Глен-Финен такого оружия — лишь десяток-другой мушкетов, привезенных с юга, из ненавистной Британии… Это оружие тоже считалось почти запретным — на мушкетеров косились, презрительно зовя их «сассэнах», то есть «англичане». Вот почему они, один раз разрядив свои громобои, взялись за мечи и луки.

Автоматы — из другой битвы… Впрочем, все битвы одинаковые…

— Убей его, убей! — ревела пустошь Глен-Финен.

— Убей его, убей! — ревел зал во время поединка Гориллы с Красавчиком.

(Снова другая битва… Другая — та же самая…)

И убивали.

И возник перед ним Черный Воин — в наборной броне, в шлеме с опущенным на лицо клыкастым забралом.

Направляемый нечеловеческим умением, блеснул под утренним солнцем эспадон, легко отбивая меч в человеческой руке…

И с той же легкостью — одним тычком — пробил он кожаный колет, рубаху и живое мясо, на восемь дюймов войдя в живот под ребрами.

А потом была боль. Медленное, жестокое умирание. Он лежал на смертном ложе, и кто-то не то плакал над ним, не то молился, не то читал заклинания…

Заботливые женские руки прикладывали к его горящему лбу пропитанные уксусом тряпочки, чтобы унять жар. И те же руки колдовали над его пронзенным телом — едко пахнущая мазь из целебных трав слоями ложилась на рану.

Но — только прикусил губу тан Эйн Гусс, обходивший в тот вечер все дома, в которые пришло горе. Прикусил и тут же вышел за порог.

Ведомы ему были раны, от которых выздоравливают, и раны, от которых умирают. Эта была — не из числа первых…

Он тогда все-таки выжил. Как, почему — суждено ему было узнать много позже.

И это было начало его долгого, очень долгого пути…

Значит, не весь путь это был — а лишь его малый отрезок. Теперь он пройден, этот отрезок. И начат другой.

Сколько их еще впереди, таких отрезков, положен ли им предел?

А если нет — значит, и для тех сил, с которыми он борется, тоже предел не обозначен? И каждая победа — лишь временная?

Но каждая победа над силами Зла уменьшает общую власть Зла во Вселенной…

Вот такие мысли навеяло исчезновение старого шрама на животе.

Следа от первой раны…