Город

- Я получила задание завладеть его сутью.

- Ну и?

- А вместо это влюбилась в него без памяти.

- Вас за это и арестовали?

- Нет... Впрочем, да, сначала за это арестовали и стали допытываться не являюсь ли я, как и он, агентом Остального мира. А затем меня вызвали на допрос к самому Пантокрину.

- И что же он?

- Похоже, его мой допрос мало интересовал. Наговорил мне комплементов и оставил под охраной генерала Поперечного в своей комнате отдыха. А через два дня после смерти жены сделал мне предложение.

- Я так и знал! - вырвалось у Березина.

- Что знали?

- Да так, ничего особенного. Судя по тому, что вы оказались снова здесь, вы ему отказали, так?

- Отказала и довольно звучно, - рассмеялась она.

- Как это?

- Влепила ему пощечину.

- Молодец! У Орлова будет достойная жена.

- Роман Маркович, а вы знаете, Пантокрин мне сам признался, что это он убил жену, отравил. Вот негодяй, правда?

- Еще какой негодяй, пробы ставить негде. А знаете, что он велел мне с вами сделать?

- Что? - насторожилась девушка.

- Сделать из вас куклявку.

- Подонок! Вы конечно отказались? Так?

- Поначалу да, категорически отказался.

- Что значит - поначалу? - Глаза Тани сделались настороженными и недобрыми.

- Танюша, не смотрите на меня, как на врага народа, пожалуйста. Выслушайте до конца. Когда я отказался, то Пантокрин определил мне двадцать четыре часа. Либо я соглашаюсь с его предложением, либо принимаю мученическую смерть.

- И вы испугались?!

- А ещё говорите, что работали суперагентом? У вас же совершенно нет никакой выдержки. Я поделился этим с Орловым и он мне посоветовал принять предложение Пантокрина.

- Вы лжете! - гневно вскричала девушка. - Не мог Гриша такого сказать!

И глядя на её пылающее от возмущения, и оттого ещё более прекрасное лицо, Березин вновь позавидовал Орлову красной завистью. Какую девушку, шелмец. отхватил! Визучий он человек, Гриша. Очень везучий.

Роман Маркович подробно рассказал Татьяне о плане Орлова. К конце его рассказа она счастливо смеялась.

- Неужели же это возможно?! Я знала, я верила, что Гришенька обязательно что-нибудь придумает. Я это чувствовала! Боже! Как же я его люблю!

Березин посмотрел на часы, заторопился.

- До свидания, голубушка! Мне нужно поспешить в дом Агапкина, чтобы составить разговор с котом Тимкой.

- Тем самым?! - рассмеялась Татьяна.

- Да. Но Гриша предупредил, что кот трусоват и доверяться ему опасно, может продать.

И Березин заспешил из тюрьмы. Все складывалось пока очень удачно.

3. Встреча с Максимом.

Напряжение последних дней сказалось. После ухода Березина Григорий лег на нары и сходу отключился - уснул сном праведника. Сколько проспал, не знает. Но должно быть долго. Так как разбудил его Роман Маркович.

- Ну ты, Гриша, и горазд спать! Так храпишь, что того и гляди барак развалится.

- Давно вернулись, Роман Маркович?

- Да уже часа три как. Ждал пока ты сам проснешься. Но ничуть не бывало. Решил разбудить.

- И правильно сделали. После такой напряженки я способен и сутки проспать. Вам что удалось? Рассказывайте.

- Все в полном порядке, Гриша. Я даже не ожидал. Честное слово!

- Как Таня? Вы её видели?

- Конечно. Жива-здорова, говорит, что без памяти любит тебя. Только не понимаю, за что она любит такого оболтуса?! Совершенно не понимаю! Такая девушка, такая девушка! Ты, Гриша, её не заслуживаешь.

А Григория буквально распирала гордость за любимую. Было такое ощущение, что становится огромным и полым, как воздушный шар, внутри одна только гордость, которая все пребывала и пребывала. Того и гляди лопнет или вознесется под потолок. И чтобы снизить давление, открыл "клапан":

- А я о чем говорил?! Да такой девушки нет ни только на Земле, но и в космосе! Она одна! Я как её увидел, сразу понял: все, амба Григорию Орлову с легендарной кличкой Орел, кончилась его вольница, отбуянил, отколобродил он холостяцкие пирушки, пора и остепениться. А полюбила Таня никакого не оболтуса (стыдно вам, пожилому человеку, такие слова говорить), а человека любящего и положительного, с робким, нежным и веселым сердцем, готового её, голубушку мою, на руках отнести на самый край света и вернуть обратно.

- Нет, Гриша, с тобой не соскучишься, это точно! - рассмеялся Березин.

- Что она ещё говорила? Зачем её вызывал Пантокрин? Почему её не было в тюрьме? Рассказывайте.

- В нее, как ты и предполагал, влюбился Пантокрин и сделал ей предложение.

- Вот старый негодник! А она?

- А она влепила ему пощечину. Так что, Гриша, у тебя будет достойная жена.

- Молодец! Но теперь ей, наверное, несладко приходится в тюрьме?

- Да нет, все в порядке. Над ней взяли шефство Толя и Коля.

- А они как? Согласились?

- Как это не парадоксально, но да, согласились.

- А я что говорил?! Они вот такие вот парни! А как Тимка? Вы с ним встречались?

Березин рассмеялся.

- Выдающийся, скажу тебе, кот! Все рассказывал, как ты его коньяком угощал - пытался раскрутить на бутылку.

- А вы?

- А что я? Он мне, мерзавец, внушил, будто я ему обязан. Пришлось ставить.

- Согласился нам помочь?

- Согласился, но, похоже, что-то заподозрил. Попытался было на меня гипнозом воздействовать, выпытать. Но я, как ты и советовал, прикрикнул на него. Он быстро оставил эти штучки.

- Значит все идет пока по плану?

- Да. Все складывается как нельзя лучше.

- Вы когда встречаетесь с Пантокрином?

- Завтра в десять. А теперь я, с твоего разрешению, отдохну. Притомился что-то. - Березин полез на нары.

А у Орлова сна не было ни в одном глазу. Выспался. Что делать ночь? Посмотрел на часы. Всего-то десять часов. Придется до утра маяться. Хоть бы было что почитать. Н-да. А все-таки он не зря оказался в этом городе. Очень даже не зря. Одна Танюша стоит того, чтобы пройти через десяток таких городов. Честно. И вообще, у каждого мужчины должен быть на пути такой вот город. Им проверяется, кто ты есть на самом деле. Так-что все нормально.

И в это время рядом с кроватью Григория отановился высокий, худой парень, лет двадцати трех - двадцати пяти. Красивое, несколько удлиненное лицо его, обрамляла светлая, жидкая бородка. Большие умные глаза были печальны и задумчивы. Черная длинная рубаха навыпуск делала его похожим на попа. Однако креста у него на груди не было. "Христосик", - сходу придумал Орлов ему кличку.

- Вы Григорий Алексадрович Орлов? - спросил парень. Голос у него был приятным и ровным.

- Он самый, - кивнул Григорий.

- Вы позволите? - Христосик сел рядом с Орловым на нары. - Разрешите представиться. Я Максим. Вы вероятно слышали обо мне? Меня здесь зовут отцом Максимом.

Да, Орлов слышал о нем. Как-то на днях обратил внимание на стоящий в стороне от бараков небольшой, светлый и нарядный двухэтажный дом, спросил о нем у Григорьева. Тот ответил, что в доме живет отец Максим со своими помощниками неофитами. Что молодой поп проповедует новую веру в Бога Создателя, ниспровергающую все существующие божественные учения. Человек он несомненно умный, образованный и одаренный. Раз в месяц в воскресенье читает проповеди в церкови. С Максимом ему также советовал познакомиться и отравитель Орлова главврач.

- Что ж, приятно познакомиться. А вы уверены, что именно я вам нужен?

- Да, брат.

- Странно, чем это я заслужил ваше внимание? Раньше я предпочитал не иметь дело с попами. И потом, как вы меня нашли?

- Мне сказал о вас правитель города.

- Пантокрин?! - удивился Орлов.

- Да, он, - кивнул Максим. - Он мне сказал, что вы его дальний родственник.

- Боже упаси! Мы с ним никак не можем быть родственниками, святой отец. Меня родила женщина, а его - обезьяна.

Максим улыбнулся,

- Веселый вы человек, Григорий Александрович!

Григорию не понравился покровительственный тон Максима. Разговаривает так, будто снисхождение делает. Сам пришел, а такое впечатления, что он, Орлов, должен прямо-таки кричать от счастья, разговаривая с ним.

Почувствовал, что начал заводиться. Попы в добрые-то времена не прибавляли ему положительных эмоций, а тем более сейчас, в этом богом забытом городе, кишащем нечистью. К тому же, этот пришел к нему явно по поручению Пантокрина. Он что, хочет в свою веру обратить что ли?! И не в силах скрыть своего раздражения, Орлов зло проговорил:

- Весел и счастлив, как может быть только счастлив человек, сидящий в сумасшедшем доме. Вот, к примеру, как вы, ваше преподобие.

Максим опять улыбнулся. Красивое его лицо было спокойным и безмятежным.

- Вас, действительно, обуял бес, брат. Это его словами вы говорите.

- Об этом вам тоже Пантокрин сказал?

- Я это и сам вижу.

- Ох, обуял, отец! Ох, обуял! Так обуял, что спасу никакого нет. Честное слово! - сокрушенно вздохнул Орлов. - А вы, я так понял, пришли меня спасать, верно?

- Никто не спасет человека, если он сам того не захочет. Свою скромную роль я вижу в том, чтобы помочь людям на этом тяжком пути нравственного обновления добрым словом Создателя нашего.

И Орлов почувствовал, как в груди у него закипает глухое раздражение против этого молодого и невозмутимого попика. Еще один спаситель человечества объявился! Сколько их уже было, этих спасителей. Несть им числа. И Григорию захотелось вывести нового мессию из себя. Показать ему кто есть кто. Очень захотелось. И, отбросив миндальничание, сознательно грубо проговорил:

- Ага. Ну это-то и дураку ясно. Как говорил Козьма Прутков: "Если хочешь быть счастливым, будь им". Чего ж тут не понять, верно? Вот ты напридумывал себе всякого, и тем счастлив.

Но этого Максима не так-то просто было вывести из себя. Лишь на скулах проступил легкий румянец, но лицо по-прежнему было спокойным и сосредоточенным, а взгляд кротким, сочувствующим. А Орлову непременно хотелось, чтобы попик растерял все свое хладнокровие и спокойствие, вспылил, наорал на него. Зачем это было ему нужно? А шут знает! Григорий и сам не понимал. И дело было вовсе ни в Пантокрине, по просьбе которого Максим, вероятно, и затеял с ним разговор. Нет. Дело было в самом Максиме. Может быть потому, что Орлов терпеть не мог, когда ему лезли в душу? Нет, не это. К тому же, тот пока и не очень пытается это делать. Но Григорий интуитивно чувствовал, что между ними стоит что-то такое огромное и такое серьезное, по сравнению с которым их бренные жизни ничего не значут.

А что же Максим? С ним было все в порядке. Он по-прежнему был невозмутим, как английский лорд. Пока Григорий до всего этого додумывался, Максим стоял и с сочувствием на него смотрел. Красивое его лицо выражало жалость и искреннее сожаление. Он проговорил все тем же ровным, но твердым голосом:

- Скажите, брат, вы верите в Бога?

- А как же. Мы как все интеллигентные люди. Ну. Особливо, когда живешь среди чертей, ведьм и прочей нечисти, начинаешь понимать, что все они служат своему хозяину. А если есть он, значит должен быть и Бог. Это же элементарно.

- А кому служите вы, брат?

- Я?!

- Да. Именно вы?

- Так я это... Демобилизовался я. Ну. Несколько лет уже, как демобилизовался. А раньше служил. Было дело. Даже в Чечне успел повоевать. Ты знаешь, поп, что такое Чечня?

- Не ерничайте, брат. Вы сознательно пытаетесь уйти от ответа. Но рано и или поздно, а вам все равно придется ответить на этот вопрос.

- И откуда ты все знаешь? Ты что, самый умный что ли?

- Я знаю, - убежденно сказал Максим.

- Счастливый ты человек, если все наперед знаешь. А я вот даже не знаю, что будет через пять минут - пошлю я тебя куда подальше, или все же не пошлю, выслушаю до конца.

И опять Христосик лишь сочувственно улыбнулся.

- Вы на опасной стезе, брат. Если не смерите гордыню, не откроете души своей Всевышнему, то попадете в объятия сатаны.

Нет, этот попик уже окончательно достал Григория. Может быть он такой же, как "товарищи" из первого барака? Мания величия и все такое прочее. Нет, не похоже. Внешне вполне нормальный парень. Что стоит за этой его убежденностью в своей правоте? Ее, эту убежденность, палкой не перешибешь. Обидные слова Орлова отскакивали от него словно семечки.

- Вот так, да? Но это мы ещё посмотрим кто из нас двоих окажется в этих объятиях первым. Еще поглядим. И потом, что ты меня братом называешь? Я в Чечне с корешами братался. Ну там ясно почему, да? Там за каждым углом, каждой сопкой эта паскуда страшная с косой нас караулила. А тебе-то я какой брат?

Легкий румянец набежал на скулы Максима.

- Все люди - есть дети Небесного Отца нашего, Создателя всего сущего на Земле и в Космосе.

- Ты вон о чем. Ну-ну. Только откуда тебе известно чего хочет Создатель?

- Я знаю, - твердо сказал Максим. - Мне было видение.

- А мне было видение, будто я с английской принцессой переспал, рассмеялся Григорий.

- Ты!.. Ты!... Ты есть сам сатана! - вскричал Максим. Лицо его пошло красными пятнами, взгляд сделался злобным, нехорошим.

Орлов удовлетворенно усмехнулся.

Вывел таки он этого попика из себя! Ишь как раскалился? Еще немного и придется огнетушитель со стены срывать, спасать человека. Так-то вот, знай наших. И стал он Григорию сразу как-то ближе, роднее. А что, нормальный в общем-то парень. Даже симпатичный. Рехнулся немного на Боге? Ну и что? Ни он первый, ни он последний. Многим хочется прыгнуть выше головы.

Сказал примиренчески:

- Извини, Макс, если я задел твои религиозные чувства. Слушай, а за что тебя сюда посадили?

Максиму было стыдно за свою вспышку гнева. Он взял себя в руки. Сказал, не глядя на Орлова:

- Все что я говорил было ново и необычно, опровергало старые каноны веры. А это всегда принимается в штыки, называется ересью, сумасшедствием и прочее. Поэтому была назначена комиссия и она пришла к выводу, что я сумасшедший. Но слава Создателю - истина в конце-концов восторжествовала.

- Как так - восторжествовала? Почему же ты тогда все ещё здесь?

- Это недавно признал сам правитель. Слова Создателя дошли наконец и до него.

Григорий невольно рассмеялся. Он что, серьезно все это говорит что ли? Искренне верит Пантокрину? Цирк да и только! "Блажен кто верует. Тепло ему не свете". Воистину так.

- А что же он тебя здесь по-прежнему держит?

- Он вовсе не держит меня. Я могу уйти хоть сейчас. Он мне искренне хочет помочь, чтобы искупить вину свою перед людьми и Создателем.

- Интересно. И как же он это сделает?

- Он обещал помочь издать мне книгу и перевести её на все языки мира.

- Не верь ему, Максим. Он отъявленный негодяй и обязательно тебя обманет.

- Нехорошо, брат, не верить людям.

- Людям верить можно, негодяям - нельзя.

- Плохих людей нет, брат. Есть лишь несчастные, запутавшиеся в тенётах сатаны. Ибо селен князь тьмы - этот ловец душ слабых и неокрепших, и велики его соблазны. Таким людям можно лишь посочувствовать и помочь освободиться от заблуждений.

- И каким же образом?

- Животворящим словом Небесного Отца нашего.

- А мне думается, что освободиться от заблуждений необходимо прежде всего тебе. Пантокрину не сочувствовать надо, а бороться всеми возможными способами. Он испоганит любое доброе дело и повернет себе на службу.

- Ты заблуждаешься, брат.

- А ты его проверь.

- Каким же образом?

- Скажи, чтобы отпустил тебя из города. Посмотришь, что из этого выйдет.

- Но я ещё не закончил рукопись?

- Неважно. Скажешь ему, что закончишь её в другом месте. Уверен, что он тебя ни за что не отпустит. Он с тобой задумал какую-то великую гнусность. Точно!

- Нет, покаяние его было искренним. Я видел. Он даже плакал.

- Кто?! Пантокрин?! Нет, ты, честное слово, малахольный. Людям кажется, что крокодил тоже плачет. Ты все же его проверь. Тогда и увидишь кто из нас прав.

- Хорошо. Но только ведь это будет обманом. Не нравится мне все это.

Орлов все более удивлялся. Нет, с этим наивным попиком скучать не приходится. Честно. Такое впечатление, что он рос в совершенно "стерильных" условиях. Неужели ему никогда не доводилось давать по физиономии негодяю? Или он настолько уверовал в свою высокую миссию на Земле, что считает себя выше этого? И смешно, и грустно. И жаль этого бедолагу. Он плохо кончит. У него слишком мало перспективы выжить в этом жестоком мире, особенно, - в этом городе-призраке, населенном нечестью.

- Макс. а ты сам не собираешься дать деру отсюда?

- Как это? - не понял Максим.

- Ну, слинять, свинтить, удрать?

- Нет. Правитель обещал меня отпустить.

- Ага, разбежался! Держи карман шире.

- Как это?

- А так это. Не будь, говорю, слишком наивным. В твои годы пора уже научиться разбираться в людях.

Лицо Максима опять пошло красными пятнами. Он долго молчал. Затем холодно проговорил:

- Мне жаль вас, брат. Вы нищи духом, потому не верите в величие и могущество слов Создателя. Поэтому, говорить нам не о чем.

- Ну куда уж нам - со свинным рылом, да в калашный ряд. Там все места пантокрины расхватали. Послушай, Макс. ты вроде парень неплохой, добра хочешь людям. Так?

- Ну, - тот был несколько озадачен словами Григория.

- А если так, то оставь ты их в покое, не надо их спасать. "Спасение утопающих - дело рук самих утопающих".

- Спасибо за совет, - холодно проговорил Максим, вставая. - Весьма сожалею, что не смог убедить вас, брат, в ошибочности вашего пути.

И он ушел, прямой и торжественный, как восклицательный знак.

4. Работа над рукописью.

Встреча и разговор с Григорием Орловым оставили в душе Максима неприятный осадок. Ему было очень жаль, что не смог того убедить. Чем-то Орлов ему нравился. Большой, сильный и красивый человек. Но сколько же в нем отрицательной энергии, сколько недоверия к людям? А эти его постоянные насмешки? Отчего это? От безверия. Оно - питательная среда дьявола. Как ржавчина незаметно разъедает железо, так и безверие - душу человека. Отсюда произрастают и нигилизм Орлова, его ерничание по каждому поводу и его непомерная гордыня. Неужели он этого не понимает? Ведь он же довольно неглупый человек. Жаль если это так. Очень жаль! Ибо человек без веры беззащитен перед кознями нечистой силы. За полтора года, которые провел здесь Максим, он очень хорошо это понял. Сколько пришлось ему вытерпеть унижений, оскорблений и откровенных издевательств. Лишь его великая вера в Создателя помогла все вынести, не впасть в отчаяние. Только она. Если Создатель подверг его этим испытаниям в самом начале его великого пути значит, так надо, значит, душа его ещё не созрела к подвигу. Но он верил, что настанет время и Создатель обязательно ему поможет. Нужно только верить и ждать, ждать и верить. Все в руках Небесного Отца.

И все же разговор с Орловым никак не шел из головы Максима. А эта его глупая фраза: "Спасение утопающих - дело рук самих утопающих". Ведь он сказал это вполне серьезно. Как же велико его заблуждение. Человек слишком мал и ничтожен, чтобы противостоять сатане. Подобный воинствующий атеизм уже привел человечество к краю пропасти. А фраза эта подсказана Орлову самим князем тьмы, не иначе. И отчего он так ненавидит Пантокрина и его людей? Почему считает, что тот непременно его, Максима, обманет? Ненависть возбуждает в человеке низменные инстинкты, жестокость и нетерпимость. Она разрушает душу и толкает человека в объятия сатаны. Плохих людей нет. Ибо все - есть дети единого Отца. Есть лишь слабые, неокрепшие души, запутавшиеся в тенетах дьявола. Им нужно помочь освободиться от этих страшных пут, помочь обрести веру. А это без любви к людям, без доброты и великодушия сделать невозможно. А Пантокрин... За эти полтора года, особенно в последнее время, в нем произошли разительные перемены. Это Максим видел собственными глазами. Кто, как не правитель, разрешил ему воскресные проповеди, создал все условия для написания книги? И делал он это совершенно искренне. Почему Максим должен непременно подозревать его в дурных намерениях? Непонятно.

Однако, Максим решил воспользоваться советом Орлова и на следующее же утро напросился на встречу с правителем.

Тот принял его в своем кабинете. Был очень внимателен и предупредителен. Выбежала из-за стола, долго жал руку Максиму, заглядывая в глаза, спросил предупредительно:

- Как ваше драгоценное здоровье? Что-то вы очень бледны, святой отец? Уж не заболели ли?

- Нет-нет, спасибо. Я здоров. Совершенно здоров.

- Как продвигается работа над рукописью?

- Все хорошо, брат. Не беспокойтесь.

- Я рад, что все хорошо. И все же, вижу, у вас есть какие-то проблемы. Я прав?

- Да не то, чтобы проблемы, и так... Я хотел, чтобы вы меня отпустили из города.

Лицо Пантокрина сразу стало потерянным, опечаленным, даже несчастным.

- Да-да, это конечно, это пожалуйста, - пробормотал он в замешательстве. - Не смею задерживать. Это конечно, если вас здесь чего не устраивает. Но я старался создать вам все условия для плодотворной работы. Уж, извините, ежели чем не угодил.

- Да нет, вы меня не верно поняли, - смутился Максим, кляня себя за то, что согласился с предложением Орлова. - Меня здесь все устраивает. И условия чудесные. Спасибо за все. Но мне нужно какое-то время поработать в научных архивах, а здесь, как вы знаете, я лишен такой возможности.

- Ах, вот в чем дело, - обрадовался правитель. - А я, грешным делом, думал, что обидел вас чем. Все это легко устранимо. Вы, святой отец, составьте список необходимой вам для работы литературы. А мои люди привезут вам книги из любой части света, из-под земли притащат. Нам, поверьте, доставит удовольствие внести этот посильный вклад в такое, не побоюсь этого слова, великое дело.

- Спасибо, брат, - поблагодарил Максим, густо покраснев. Далее просить отпустить его из города, он счел просто бестактным. Это бы означало оскорбить правителя недоверием, "отблагодарить" за все его старания. Нет, чтобы там не говорил Орлов, но он, Максим, до этого не опустится.

Пантокрин обнял его за плечи, отечески прижал к груди, сказал ласково, прочувствовано:

- Вы, святой отец, ещё прославите нас и наш город своим бессмертным произведением. Люди, погрязшие в грехе и беспутстве, уже давно ждут вашего прихода.

В это время из комнаты отдыха вышла Татьяна. Максим был поражен её неземной красотой. Что могла делать подобная красавица в кабинете правителя? Может быть, это его дочь? Да, но он никогда не слышал, что у Пантокрина есть дочь? В таком случае, кто же она?

- Здравствуйте! - девушка протянула Максиму руку. - Меня звать Таней.

- Здравствуйте! - смущенно пробормотал тот, пожимая ей руку. - Максим. Очень приятно!

Правитель не смог сдержать самодовольного смеха, видя какой эффект произвела его любимая на этого святошу.

- Это, святой отец, моя невеста, - не утерпел он, чтобы не похвастаться.

Максим был поражен. Видеть столь прелестную девушку рядом с некрасивым и немощным старцем, было столь же противоестественным, как если бы сатана, вдруг, принял помазание. Он не мог поверить, что бы она могла добровольно стать невестной Пантокрина. И впервые в сердце Максима закрались сомнения в искренности правителя.

Таня ни словом, ни жестом не опровергла слов Пантокрина, а лишь, обращаясь к нему, спросила:

- Наисветлейшей, можно мне погулять в "зимнем саду"?

- Конечно, Танюша, конечно! Что за вопрос. - Лицо Пантокрина засветилось сотнями больших и малых морщин.

"Зимним садом" называлось большое полуподвальное помещение в резиденции правителя, освещаемое мощными лампами дневного света и густо заставленное кадками с пальмами, кипарисами и лимонами. В кадках поменьше пышно цвели азалии и другие кустарники из семейства рододендронов, распространяя округ терпкий аромат. Посреди комнаты был сооружен небольшой водоем и поддувом воздуха, где плавали хвостастые золотые рыбки. Со временем, когда бюджет города позволит, Пантокрин мечтал построить настоящий зимний сад, чтобы в нем было все, как у людей. Зимний сад был розовой мечтой его далекого босоного детства, с годами переросшей в идею фикс.

- Генерал! - позвал правитель.

В дверях тотчас показался тучный человек в генеральском мундире начальник личной охраны Пантокрина. Он по-военному щелкнул каблуками:

- Слушаю, Ваше Высокопревосходительство!

- Проводи Танюшу в "зимний сад".

- Слушаюсь, Ваше Высокопревосходительство! - рявкнул генерал и трижды щелкунул каблуками. Получилось очень впечатляюще.

- Спасибо! - поблагодарила девушка правителя. Кивнула Максиму и вновь протянула ему руку. - До свидания!

- До свидания! - ответил тот, пожимая её хрупкую и нежную руку. И через эту руку в него вошло что-то очень большое, светлое и пьянящее. У него даже закружилась голова. Это было что-то необыкновенное, никогда им прежде не испытанное. Ему очень не хотелось, чтобы она уходила.

Но вот начальник охраны и девушка вышли. И сразу все стало серым и однообразным. И Максиму уже был откровенно неприятен этот немощный правитель с дряблой кожей и склеротическим румянцем на лице. Неужели девушка согласилась выйти за него замуж по собственной воле? Чем он мог её прельстить? Этого Максим никак не мог понять.

- Что же это мы стоим? - возбужденно проговорил Пантокрин, потирая руками. - А не отметить ли нам, святой отец, все это?

- Что это? - не понял Максим.

- Наше соглашение и все прочее. За это стоит, понимаете ли. Очень стоит.

- Спасибо! Но я не пью.

- Но по такому поводу, святой отец. Уважте.

- Извините, брат, но я не пью в принципе.

- Жаль! Очень жаль! - вздохнул Пантокрин и развел руками. - В таком случае, не смею вас больше задерживать. Приятно было вас увидеть. Желаю плодотворной работы!

- Спасибо!

Со сложными чувствами покидал Максим резиденцию правителя. Образ его невесты все ещё стоял перед его глазами. Отчего за эти полтора года он не разу её здесь не видел? Может быть она прибыла в город недавно? Ее заманили сюда, как и его и сотни таких же, как он, обманным путем? В таком случае, отчего она так спокойна и беспечна? Почему восприняла слова Пантокрина о том, что является его невестой, как само-собой разумеющееся? Нет, здесь что-то не то. Не могла такая девушка добровольно согласиться стать женой этого отвратительного старца! Максим лишь на миг представил их вместе в одной постели и ему стало нехорошо. Нет, здесь без нечистой силы не обошлось. И сомнения Максима в искренности правителя лишь увеличились. А что если прав Орлов? Что если все слова Пантокрина, все его поступки притворство? Да, но если это действительно так, то тогда какую цель преследует правитель, что у него на уме?

Окончательно расстроенный, терзаемый сомнениями Максим вернулся к себе домой. В бараке 13-бис, куда его поселили после психиатрической комиссии содержались бывшие политики города, известные журналисты, телевизионщики и прочие известные в прошлом люди. Это был даже не барак, а добротный двухэтажный дом, напоминающий гостиницу города областного значения. В комнатах жили по два-три человека. Говорили, что некоторые из пациентов дома в настоящее время трудились в правительстве и в администрации Пантокрина. Поняв, что здесь содержатся вполне нормальные люди, Максим попытался разъяснить им суть своего учения. Многие отнеслись к нему весьма индифферентно, даже настороженно. Максим был разочарован, расстроен и обижен на товарищей по несчастью за подобное непонимание и прекратил свои беседы. Но вот однажды, когда он вышел из дома, то у его порога увидел двенадцать молодых людей. По их одухотворенным, полным решимости лицам Максим понял, что они пришли к нему. Сердце его радостно забилось. Свершилось! Создатель послал ему верных помощников.

- Здравствуйте! Вы ко мне? - спросил он.

Они недружно поздоровались. Вперед выступил светловолосый и атлетически сложенный Роман Званцев, как старший из всех. Ему было двадцать пять лет.

- Да, учитель, - сказал он. - Мы решили посятить себя твоему великому делу.

- Но осознаете ли вы, насколько труден будет ваш путь?

- Да, учитель.

- Что ж, я не вправе вам этого запретить и буду только рад помощи.

После чего Максим обратился к правителю с просьбой разрешить новым его друзьям проживать в доме. Тот милостиво разрешил. И они стали жить единой дружной семьей.

Вернувшись, Максим сразу же засел за рукопись книги. Но не работалось. Перед глазами стояла она, Таня, - эта необыкновенная девушка. Томительно ныло сердце, а в сознание возникали какие-то нереальные видения. Прокаленный солнцем ромашковый луг. Он лежит на спине и смотрит в праздничное ярко-синее небо в курчавых белых облаках. Таня низко наклоняется к нему, улыбается и спрашивает: "Максим, ты любишь меня?" Он обнимает её, привлекает к себе и целует в теплые, трепетные губы... Нет-нет, так нельзя. Он не может. Неужели Создатель посылает ему новое испытание? Он должен забыть её, выбросить из головы все эти глупости. Он не пренадлежит сам себе. Чтобы добиться великой цели, нужно всем жертвовать. Иначе нельзя. Надо работать. Только работа поможет ему.

И, чтобы войти в рабочий ритм, Максим стал читать предыдущую главу рукописи.

"Братья и сестры! Я призываю вас вместе со мной внимательно и вдумчиво прочитать Библию. Я беру первый том "Книги Ветхого завета", открываю наугад, читаю: "В полночь Господь поразил всех первенцев в земле Египтской, от первенца фараона сидевшего на престоле своем, до первенца узника, находившегося в темнице, и все первородное из скота".

Даже трудно представить эту жуткую картину. За что же египтян постигла столь страшная кара, за какие такие великие прегрешения? Да только лишь за то, что фараон не пожелал отпустить израильтян из Египта. Да, но по логике, если виновен фараон, то и накажи его. Почему за действия правителя должны страдать все остальные люди? И после этого кто-то сможет меня убедить, что Господь справедлив и милосерден? А я говорю - не верь словам, верь поступкам его. Поступки же свидетельствуют об обратном. Либо Господь кравожаден, жесток и несправедлив, либо это не Господь.

Читаем дальше:

"Господь же дал милость народу Своему в глазах Египтян, и они давали ему, и оборал он Египтян".

Позвольте, какая же это милость?! На Руси в таких случаях это называется - "грабежом среди белого дня". Мало того, что этот, так называемый "Господь" принес страшное горе в каждую египетскую семью, но он ещё и ограбил этот ни в чем неповинный народ.

А вот наставления Господа Моисею:

"Когда пойдет перед тобою Ангел Мой, и поведет к Аморреям, Хеттеям, Ферезеям, Хананеям, Евеям и Иевусеям, и истреблю их... Ужас Мой пошлю перед тобою, и в смущение приведу всякий народ, к которому ты придешь, и буду обращать к тебе тыл всех врагов твоих".

Читаю эти строки и меня не покидает мысль, что передо мной не святое писание, а какой-нибудь "Майн Камф" Гитлера, мечтавшего завоевать народы мира, одних полностью истребить, а иных превратить в своих рабов.

А вот явление Господа перед народом. Читаем:

"Гора же Синай вся дымилась от того, что Господь сошел на неё в огне, и восходил от неё дым, как дым из печи, и вся гора сильно колебалась".

И это явление Господа?! Для полноты картины не хватает лишь, так любимого литераторами, серного запаха. И тогда не осталось бы и тени сомнения - кто явился перед израильским народом в столь грозном обличии. Если он тот самый Господь, кто сотворил все сущее на Земле, а на шестой день сотворил человека, значит, все люди его чада, а он есть Небесный Отец всем. А теперь представим хоть на мгновение, что отец строит счастье одного сына за счет несчастья остальных детей. Возможно ли такое? И заслуживает ли такой отец прощения?

А теперь посмотрим, какими методами библейский господь укрепляет у евреев веру в него. Обратимся вновь к тексту:

"Если же не послушаете Меня, и не будете исполнять всех заповедей сих,... то Я поступлю с вами так: пошлю на вас ужас, чахлость и горячку, от которых истомятся глаза и измучится душа, и будете сеять семена ваши напрасно, и враги ваши съедят их...

...Если же и после сего не послушаете Меня и пойдете против Меня, то Я в ярости пойду против вас, и накажу вас всемерно за грехи ваши. И будете есть плоть сынов ваших, и плоть дочерей ваших будете есть. Разорю высоты ваши, и разрушу столбы ваши, и повергну трупы ваши на обломки идолов ваших, и возгнушается душа Моя вами. Города ваши сделаю пустынею, и опустошу святилища ваши, и не буду обонять благоухания жертв ваших. Опустошу землю вашу, так что изумятся о ней враги ваши, поселившиеся на ней..."

Неужели же и после этого кто-то осмелиться сказать, что этот "господь" добр и милосерден? Как можно поддерживать веру в людях с помощью подобных устрашений? Но далее мы видим, что библейский господь не ограничивается только угрозами, а претворяет их в жизнь. "И как в начале жительства своего там они не чтили Господа, то Господь посылал на них львов, которые умерщвляли их". И таким примерам несть числа.

А вот как защищает библейский господь своих избранников:

"И пошел он (Елисей) оттуда в Вефиль. Когда он шел дорогою, малые дети вышли из города, и насмехались над ним, и говорили ему: иди, плешивый! иди, плешивый! Он оглянулся и увидел их, и проклял их именем Господнем. И вышли две медведицы из леса, и растерзали из них сорок два ребенка".

Помилуйте, за что были преданы столь страшной смерти эти дети?! Лишь за невинную детскую шалость, за то, что позволили назвать избранника библейского господа плешивым?! И это есть вера?! Нет, братья и сестры, это есть самое настоящее мракобесие, на которое способен лишь сатана. И эта дьявольская книга писана им и его послушниками. Это сам князь тьмы под личиною Господа, воспламенил сердца израильтян непомерною гордынею, внушил им, что они являются божьими избранниками, а потому должны управлять другими народами, владеть их землями, и на их несчастьях построить свое счастье.

"Он возвестил слово Свое Иакову, уставы Свои и суды Свои Израилю. Не сделал Он того никакому другому народу, и судов Его они не знают. Аллилуия."

"Он возвысил рог народа Своего, славу всех святых Своих, сынов Израилевых, народа близкого к Нему. Аллилуия".

"Ибо благоволит Господь к народу Своему, прославляет смиренных спасением... Да будут славословия Богу в устах их, и меч обоюдоострый в руке их. Для того, чтобы совершать мщение над народами, наказание над племенами, заключить царей их в узы, и вельмож их в оковы железные. Производить над ними суд писанный. Честь сия - всем святым Его. Аллилуия."

В связи с этим, я обращаясь к сынам и дочерям талантливого и многострадального народа израилиева, тем из них, кто не прошел испытание гордынею, продолжает верить обещаниям сатаны, выполнять его дьявольские заветы и идти по пути им предначертанном. Опомнитесь, - говорю я им. Остановитесь в ослеплении своем. Отверните свои лица от сатаны. Ибо все люди - есть дети Отца Небесного и одиноково дороги Ему и любимы Им. У Него нет и не может быть избранных народов. Вера - это не страх и унижение. Вера - есть радость и благодать в служении справедливым законам Создателя. А справедливое дело на крови невинных не делается, дорогу в рай несчастьями других не вымостишь.

А теперь обратимся к книгам Нового завета. Только изощренный ум сатаны мог сделать из человека Бога и повести народы за ним. Но чем же отличается библейский Иисус от своего присно живущего Отца? По прочтении книг мы убеждаемся - мало чем. Кроме многочисленных чудес "сына божьего", так красочно описаных в евагелиях, кротости и страдальческого вида "помазанника божьего", заповедей, повторяемых им вслед за отцом, которые родились задолго до Ветхого завета из общения людей, чем он ещё запонимнается? Ничем. Он плоть от плоти, кровь от крови сын отца своего. Все те же угрозы страшной расправы при отступничестве от веры.

"Ибо Царствие Божие не в слове, а в силе."

Вот те раз! А нас убеждали, что "Бог - есть любовь".

"Чего вы хотите? с жезлом придти к вам, или с любовью и духом кротости?"

Как мы видим, выбор крайне ограничен: или вы мне подчинитесь, - и тогда я буду с вами кроток и ласков, или - пеняйте на себя.

"... И детей её поражу смертью, и уразумеют все церкви, что Я есмь испытующий сердца и внутренности, и воздам каждому из вас по делам вашим...

... Кто побеждает и соблдает дела Мои до конца, тому дам власть над язычниками, и будет пасти их жезлом железным, как сосуды глиняные, они сокрушаться, как и Я получил власть от Отца Моего".

Вот она - кротость и милосердие "сына божьего" - пасти железными батогами людей, как стадо баранов, и разбивать, как глиняные горшки, лишь за то, что они придерживаются другой веры. Вот она - его вселенская любовь к людям. Но почему люди, живущие по совести и справедливости, в мире и согласии с собой и людьми, должны подвергаться такой страшной каре? По какой такой логике? Лишь по логике сатыны - кто не с нами, тот против нас.

В Новом завете мы сталкиваемся с многочисленными случаями откровенного фарисейства "сына божьего", против которого он сам якобы восставал.

В Послании к римлянам апостола Павла мы читаесм:

"Здесь нет различия между Иудеем и Еллином, потому что один Господь у всех, богатый для всех призывающих Его. Ибо "всякий, кто призовет имя Господне, спасется".

В Послании же к евреям того же апостола говорится:

"Итак, братия святые, участники в небесном звании, уразумейте Посланника и Первосвященника исповедания нашего, Иисуса Христа, который верен Поставившему Его, как Моисей во всем доме Его. Ибо Он достоин тем большей славы пред Моисеем, чем большую честь имеет в сравнении с домом тот, кто устроил его, ибо всякий дом устрояется кем-либо, а устроивший все есть Бог. И Моисей верен во всем доме Его, как служитель, для засвидетельствования того, что надлежало возвестить. А Христос - как Сын во всем доме Его, дом же Его - мы, если только дерзновение и упование, которыми хвалимся, твердо сохраним до конца".

Вот так-то вот. А ещё кто-то говорил о равенстве. Иисус всего-навсего сын в доме евреев.

Читаем далее это весьма любопытное послание:

"Вот завет, который завещаю дому Израелеву после тех дней, говорит Господь: вложу законы Мои в мысли их и напишу их на сердцах их, и буду их Богом, а они будут Моим народом. И не будет учить каждый ближнего своего и каждый брата своего, говоря: познай Господа, потому что все, от малого до большого, будут знать Меня. Потому что Я буду милостив к неправдам их и грехов их и беззаконий их не воспомяну более".

"Ибо, если мы, получивши познание истины, произвольно грешим, то не остается более жертвы за грехи".

Читаю и диву даюсь. Какая-то двойная мораль получается. "Что положено Юпитеру, не положено - быку". Здесь Новый завет пошел даже дальше Ветхого. Грешите, мол, сыны дома Израилева, хозяин дома все вам спишет. Не предавайте лишь веры своей. За это - смерть. "Каков поп, таков и приход".

А теперь поговорим о библейской доброте, о которой много и охотно славословят все авторы Нового завета. Все эти призывы: "Возлюби ближнего своего", "Будьте братолюбивы друг к другу", "Утешайтесь надеждою, в скорби будьте терпеливы", "Благословляйте гонителей ваших", "Никому не воздавайте злом за зло" и так далее, все они направлены лишь на то, чтобы лишить человека воли и самостоятельности, заставить поверить, что от него ничего ровным счетом не зависит, что все в руках "божьих", принизить его, сделать инфантильным и покорным рабом своим.

"Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо писано: "Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь". Итак, если враг твой голоден, накорми его, если жаждет, напой его: ибо делая сие, ты собираешь ему на голову горящие уголья."

Вот вам - библейская доброта. Одной рукой давать подаяние, а другую держать фигой в кармане. На словах прощать, а в уме просить на голову человека кары небесной. Нет, братья и сестры, это не доброта, это есть лицемерие, ханжество и самое настоящее злодейство. Впрочем, ничего другого от сатаны ждать не приходится.

А книгу "Откровение святого Иоанна Богослова" невозможно читать без омерзения и содрогания. Сколько здесь злобы и ненависти ко всему роду человеческому. С каким упоением описывает автор гибель мира. Вот он - бал сатаны. И все тот же, как и в Ветхом завете, прием - метить своих. Но если там, во время убийства первенцев египетских, иудеи метили косяки своих дверей кровью агнца, то здесь подручный дьявола метил их гладкие лбы печатью хозяина. Догадываюсь, что было изображено на той печати - любимое им число "666".

Удивляюсь - как позволили миллионы и миллионы людей дьяволу себя одурачить, поддаться его коварным планам и послушно и безропотно два тысячелетия брести по указанной им дороге? Уму непостижимо!

Я обращаюсь к милионам буддистов, мусульман и людям других верований и учений. Все вы, братья и сестры, - говорю я им, - также обмануты дьяволом. Все ваши учения произрастают из одного дома, где хозяин - сатана. Разделяй и властвуй - вот лейтмотив его политики. Чем более разобщены народы, тем легче ему ими управлять, тем более крепнет его власть над миром.

Я говорю миллионам атеистов - вы также являетесь покорными послушниками сатаны, ибо ваше безверие - есть дьявольская вера в величие человека, сделавшая его винцом мироздания.

Я обращаю свой взор надежды ко всем людям доброй воли: белым, черным и цветным, верующим и атеистам, и говорю им - опомнитесь, братья и сестры, доколе будете вы пребывать в тенетах сатаны, сбросьте с себя его страшные путы, возлюбите друг друга, ибо все мы дети одного Небесного Отца, Создателя всего сущего на Земле и в Космосе, и нам нечего делить. Только объединив усилия мы сможем остановить мракобесие дьявола и его свиты, предотвратить уготованный им страшный конец человечеству. Лишь беззаветным служением Создателю нашему мы обретем истинную веру, познаем добро и справедливость, счастье бытия и радость созидания.

Прочитав написанное, Максим глубоко задумался. Он прекрасно осознавал, сколько камней будет брошено в его сторону после напечатанья книги, сколько проклятий упадет на его голову, сколько угроз и обвинений придется ему выслушать, но иначе поступить не мог. Он и призван в этот мир лишь для того, чтобы открыть людям глаза, рассказать им правду, донести до каждого человека Земли великое слово Создателя.

5. Пантокрин сомневается.

Пантокрин маялся, места себе не находил от предчувствия надвигающейся катастрофы. Он интуитивно, как говорят, нюхом чуял неладное с того самого момента, когда в городе появился этот парень из Остального мира. Он, даже не видя его, почувствовал для себя опасность. Потому-то и развернул всю эту кампанию со "шпионом". Но в последнее время тревога стала прямо-таки осязаемой, ходила за ним по пятам, как собака на поводке, не давала покоя. И главное - он никак не мог понять в чем дело? Может быть, ничего страшного - просто старческая мнительность? Возможно, возможно. Ведь все складывается именно так, как им задумывалось.

Три дня назад утром к нему в кабинет влетел возмущенный Березин.

- Данька, ты негодяй! - гневно закричал он с порога, называя правителя студенческим именем.

Пытавшаяся было задержать ученого референт, от этих слов упала в обморок. Роман Маркович растерялся, бегал вокруг нее, не зная, что предпринять, подхватил её под мышки, - хотел подтащить к дивану, но дородная референт оказалась для него неподъмной. Схватил стоявший в приемной графин с водой и почти всю её вылил на голову женщины.

- А?!... Что?!, - открыла она удивленные глаза, но увидев перед собой ученого, вновь потеряла сознание.

Пантокрин с презрительной усмешкой наблюдал за действиями своего бывшего студенческого друга. Маленький жалкий человечек. Что он может без него, Пантокрина? А ничего не может. Такие березины и рождены для того, чтобы ими управляли. Иначе в обществе, в городе, в мире будет полная неразбериха.

Отчаявшись привести референта в чувство, Березин беспомощно посмотрел на правителя.

- Что же с ней делать? Может быть вызвать врача?

- Оставь её в покое, - раздраженно проговорил Пантокрин. - Ничего страшного. Заходи. Что случилось?

Роман Маркович прошел в кабинет, сел в кресло, устало проговорил:

- Ответь мне, Данька, - какую очередную гнусность ты затеваешь?

- Ты кажется, Рома, забываешь с кем говоришь? Я ведь могу и обидеться.

- А мне это совершенно безразлично. Зачем ты эту славную девушку хочешь сделать куклявкой?

- Я же тебе говорил.

- Не ври. Просто девушка ответила отказом на твое предложение выйти замуж, вот ты и решил добиться своего, как говорят в народе, - "не мытьем, так катаньем".

- Это кто ж тебе подобную глупость сказал?! - деланно возмутился Пантокрин. Он понимал, что сейчас его так тщательно подготовленный план подвергся серьезному испытанию. Этот принципиальный дурак может все сломать.

- Мне это сказала она сама.

- Значит, ты не веришь своему старому другу, твоему правителю, и веришь какой-то девчонке?! Хорош, нечего сказать!

- Не верю я тебе по одной простой причине - ты негодяй, а негодяю нельзя верить, иначе это может плохо кончиться. Итак, или ты говоришь мне все начистоту, или я отказываюсь во всем этом участвовать!

Пантокрин вскочил из-за стола и, наливаясь красным и выкатив глаза, заорал своим громовым басом:

- Это ты с кем это, козел?! Обнаглел, мать твою! Или забыл, старый мерин, что я с тобой могу сделать!

Но Березин прекрасно изучил своего давнего приятеля, видел, что тот актерствует, давит на психику. Нет, не тот Пантокрин человек, чтобы отказаться от задуманного. Поэтому сказал спокойно:

- А ты меня, голубчик, не пугай. Я уже пуганный и твоих угроз не боюсь. Делай, что хочешь, но только превращать девушку в куклявку я не буду. Прощай!

Он встал и направился к двери. Подобного развития событий правитель явно не ожидал и на какое-то мгновение растерялся. Затем шустро выскочил из-за стола, догнал ученого у самой двери, преградил дорогу.

- Ну что жа ты, Рома, как маленький, честное слово! ласково-укоризненно сказал, обнимая Березина за плечи и увлекая к столу. Ну, погорячился, извини! Правители ведь тожа, понимаете ли, люди и ничто человеческое им не того.

Он с силой усадил ученого обратно в кресло. Тот для видимости немного посопротивлялся, запальчиво сказал:

- Все равно я из неё куклявку делать не буду. Такая красавица! Такая умница! Это же форменное свинство! Как ты только мог до такого додуматься?! И ещё нагло врешь?! Деспот! Мерзавец! Негодяй!

- Ну хорошо, Рома, хорошо, признаюсь, что хотел таким образом добиться своего, - миролюбиво проговорил Пантокрин, не обращая внимание на сыпавшиеся на его голову оскорбления. - Ну, влюбился на старости лет без памяти и ничего с собой поделать не могу. А отступаться от своего, ты жа знаешь, я не привык.

- Так ты из-за этого и жену угробил?

- А то из-за чего. Все из-за любви этой треклятой. Но Фаина и так, слава богу, пожила на этом свете, как сыр в масле каталась. Пора и честь знать. Правда, Рома?

- Ты Бога то не марай всуе мерзкими своими устами, богохульник! Ведь если бы ты со мной по-хорощему с самого начала поговорил, то может быть я бы тебе и помог в твоем деле. А то ведь все норовишь либо обмануть, либо запугать.

- Извини, Рома! Помоги, а?! Век тебе буду обязан. Никакой жизни мне от этой любви нету. Веришь?!

На лице правителя было написано покаяние, по щекам катились крупные слезы. Но глаза, которые он пытался спрятать от ученого, были нехорошими. Злыми были глаза, мстительными.

"Ничего, дай только срок, сделай дело, ты за все мне ответишь, козел! - бродили в его голове мстительные мысли. - За все поквитаемся. Права мне здесь вздумал качать, старый идиот. Я тут должен перед тобой выплясывать, заискивать. Ничего, за все за это ты ещё умоешься собственной кровушкой. Ох, умоешься! Это я тебе обещаю".

И от этих мыслей стало сразу как-то спокойнее Пантокрину, привычнее. Он был опытным политиком. Сколько ему приходилось обнимать и целовать своих врагов, заискивать перед ними, раздавать им обещание. А где они сейчас все? Тютю их. За все они ему заплатили. За все. Сполна. И этот заплатит. Обязательно заплатит. Но пока он ему нужен. Поэтому пусть пока пофорсит. Очень скоро он об этом пожалеет.

Березин прекрасно видел притворство Пантокрина, но сделал вид, что поверил в его искренность. Сказал нерешительно:

- Прямо не знаю, что с тобой делать?

- Помоги, Рома! Я в долгу не останусь.

- Хорошо. Уговорил. Так и быть, помогу. Но для этого вовсе не обязательно делать из девушки куклявку.

- А как жа иначе заставить её быть мне послушной?

- Но ты, наверное, хочешь, чтобы она была не только послушной, но и полюбила тебя, верно?

- Об этом приходится только мечтать, - вздохнул правитель.

- Именно это я и хочу сделать.

- А это возможно?! - Вспыхнувшая было на лице Пантокрина радость, сменилась тут же недоверием. - Ты что-то, Рома, темнишь, а? Никак надуть хочешь? Ох, смотри, Рома, с огнем играешь! Неужто ты искренне хочешь мне помочь?

- Конечно. - уверенно проговорил ученый. - И потом, от всего этого я имею свой интерес - ты ведь обещал отпустить нас с Григорьевым из города.

- Раз обещал - сделаю. О чем разговор. А как жа ты с Таней, Рома? Что-то я раньше не слышал, что ты вот так вот можешь? Это для меня, понимаешь ли, что-то новенькое. Как это ты, чтобы не куклявкой, а так просто? Смотри, ежели что, ты меня знаешь.

- Для этого девушке каждый день необходимо будет вливать сто грамм стимулирующего раствора куклявки и сто грамм твоей крови. Дней через десять она будет послушной и ласковой, а через месяц всем сердцем тебя полюбит.

- Спасибо, Рома! Век не забуду! - вновь "прослезился" правитель, обнимая ученого. - Да, но десять дней - это жа литр крови?! А не многовато, Рома? У меня ведь лишней крови нет. Нельзя ли того, понизить немного, а? Грамм по пятьдесят я, пожалуй, выдержу. А по сто многовато. Многовато, Рома. А?

- Любовь требует жертв, старый ты греховодник, - рассмеялся Березин. И потом, потерю твоей крови мы частично компенсируем кровью девушки. Все будет нормально.

Но все получилось не совсем так, как обещал ученый. Уже после второго забора у него крови, Пантокрин почувствовал легкое недомогание и слабость. Ничего не хотелось делать, а только спать, спать и спать. Его великая любовь, его ненаглядная Танечка теперь вновь жила в его комнате отдыха. И уже не была ни пантерой разъяренной, ни букой какой. Стала более приветливой, даже ласковой, уже улыбалась ему улыбкой нежной, такой лапонькой становилось, что загляденье просто. Ему бы только радоваться, глядя на нее. Но не было радости. Нет. Было сомнение. И было беспокойство. Шкурой чувствовал, что здесь что-то не то. Интуиция подсказывала - впереди опасность. А она его ещё никогда не подводила. А позавчера пришел этот попик наивный. Стал проситься отпустить из города. Сколько трудов стоило его уговорить остаться и продолжить свой "великий" труд. Потребовалось все его умение, вся хитрость. Насилу уговорил. Понял - с чего это он вдруг стал проситься. Опять этот парень, этот шпион. Шлепнуть бы его сразу и дело с концом, теперь бы спалось спокойнее. Так нет, решил воспользоваться случаем. Старый дурак! Под семьдесят уже, а все не терпится с кем-нибудь бороться. Ни наборолся ещё за свою жизнь, старый негодяй! Этого парня даже проверенный на Фаине яд не взял. Что же делать? Может быть, к стенке его? Но премьер, втайне мечтающий занять его место, и вся эта свора законченных интриганов и тупиц сочтут это его, Пантокрина, поражением, станут говорить о его слабости. Нет, он не имеет права давать им повода для этого. Надо поообещать кому, как этому мерину Березину, отпустить из города. За это много найдется охотников прикончить шпиона.

Идея правителю понравилась и он решил немедля приступить к её осуществлению. Но даже это не успокоило его. Нет. Глодали изнутри сомнения, спасу нет. А тут ещё кот этот. Кот сразу Пантокрину не понравился. Слишком умные да хитрющие глаза были у этого кота, чтобы понравиться. Приволок его с улицы вчера Березин. Якобы Танечка его попросила об этом, заскучала девочка. Да шут с котом, он, Пантокрин, не против. Но кот коту рознь, верно? Этот больше на дворцового интригана похож, чем на кота. А может быть это ему все кажется? Слишком мнительным стал в последнее время? Возможно, возможно. Но беспокойство, вот оно, куда ж его деть. И вялость эта, и слабость. Но несмотря на то, что постоянно хотелось спать, не шел сон к нему. Нет. Наоборот, бежал от него, как черт от ладана. Устал он, измучился совсем. Угораздило же его на старости лет влюбиться, старого осла. Вот теперь и терпи муки, не хнычь. Устал. Смертельно устал он. Может быть от жизни устал? Нет-нет, это пройдет, все будет нормально. Он ещё себя покажет. Он ещё заживет со своею Танечкой, будь здоров как заживет. Только нужно маленько оклематься. Старое тело его ныло, скрипело от усталости, молило об отдыхе. Надо было срочно отдохнуть. Хотя бы вот здесь, на диване в кабинте. А может быть в комнате отдыха? Нет, там Танечка. Мало ли что может подумать. Лучше здесь, в кабинете.

Пантокрин попросил референта принести ему снотворное. Как же её зовут? Роза? Нет, не Роза. Но тоже что-то с цветами связано. Василиса? Нет. Может быть Анюта? Может и Анюта. Ну её к шутами! Какая, в принципе, разница как её зовут.

Выпив две таблетки снотворного, Пантокрин лег на диван и вскоре уснул. Снились ему его сомнения в виде нескончаемой вереницы немощных старцев, бредущих, держась друг за друга, по бескрайней знойной пустыне. А над их головами с диким жутким хохотом и завываниями черной пантерой летала тревога. От этих завываний он и проснулся.

Была ночь. Кто-то предупредительно включил зеленую настольную лампу. Вероятно референт. Она никогда не позволяла уйти домой без его ведома. А по кабинету с диким улюлюканием и хохотом летала на метле... Татьяна. Опять явился не запылился демон. Не может его нечистая сила без этих штучек. Никак не может. Как его только Хозяин терпит да ещё на таком ответственном посту. Хохмач, выискался. Несерьезный он, этот статс-секретарь. Пантокрин бы ему должность лакея не доверил. Нет, не доверил бы.

Пантокрин поспал, отдохнул и теперь чувствовал себя вполне сносно. Он захлопал в ладоши. прокричал:

- Браво, господин статс-секретарь! Браво! Роль ведьмы вам удалась на славу!

- Ой, как замечательно! - воскликнул демон Таниным голосом и звонко рассмеялся её смехом.

- Ну, хватит, господин демон! - уже раздраженно проговорил Пантокрин. - Заканчивайте свой балаган! Это становится уже неинтересно, честное слово.

Но демон не обращал на него никакого внимания. Продолжая смеятся, кругами носился по кабинету, то почти касаясь ногами пола, то взмывая к самому потолку.

- Евгений Константинович, а можно мне на улицу? - сказал демон Таниным голосом.

И тут из темного угла кабинета раздался настоящий голос демона:

- Не сейчас, Танюша, не сейчас. Видите, как ваш хозяин нервничает, букой смотрит.

И правитель увидел развалившегося в кресле Бархана в натуральную величину. Тот покатывался со смеху, потешаясь над ним. Пантокрин покраснел от досады. Опять он оканфузился. Ну ладно этот юморист демон, но как согласилась его божественная Танечка летать на этой... на этом помеле?! Он ничего не понимал. Абсолютно!

Метла тем временем плавно спикировала и остановилась прямо напротив дивана, где лежал правитель. Татьяна одернула юбку, обольстительно улыбнулась статс-секретарю.

- Это было чудесно! А почему, Евгений Константинович, правитель называет вас демоном и статс-секретарем? - спросила она, наивно глядя на демона.

- Ах, какая девочка, какая девочка! - стал восторгаться Бархан, вскакивая с кресла и бегая по кабинету. - У тебя, Пантокрин, губа не дура. Но что ты собираешься с нею делать с твоим-то ревматизмом, гипертонией, падагрой, язвой двенадцатиперстной кишки, гемороем и прочими болячками?

Он во всю потешался над правителем. Ох, как тот ненавидел демона в эту минуту. Так ненавидел, так... Трудо даже сказать, как он ненавидел.

- У меня нет никакой язвы! - вскричал он возмущенно.

- Как так - нет?! - очень "удивился" демон. - Позвольте, у меня все записано.

Он достал из внутреннего кармана добротного клетчатого пиджака большую записную книжку, стал её перелистывавать.

- Па.. Па... Вот. Пантокрин. Ну что же ты темнишь, старый! Вот же записано: "язва двенадцатиперстной кишки, внематочная беременность"... Гм. Кажется это действительно не ты. Ну, да! Это Пантомима. Это дъяволица на Сатурне. Согласен, нет у тебя язвы, Пантокрин, но все остальное-то есть. А это тоже немало. Ох, немало, чтобы совладать с такой славной, такой чудной, такой темпераментной девочкой.

- Евгений Константинович, но вы не ответили мне на вопрос - почему он называет вас демоном и статс-секретарем? - напомнила демону Татьяна.

- Ах, вон вы о чем. Что вы, девочка, слушаете этого старого маразматика, этого склеротика. Лопочет что попало, а вы слушаете. Ах, какая девочка, какая девочка! Вы просто прелесть! Вы чудо! Разве может этот старый дуралей оценить вас по достоинству?! Ну почему я не поэт! Я бы сочинил для вас прекрасные стихи.

А больное сердце Пантокрина буквально раскалила такая лютая ненависть к статс-секретарю, какой он ещё не ведовал. И он страдал от того, что не может дать ей выхода. С трудом разлепив онемевшие от напряжения губы, он мрачно произнес:

- Танечка, оставьте нас с этим господином.

Фраза эта далась правителю нелегко. Он даже взмок, произнося её.

- Хорошо, - покорно ответила девушка и ушла в комнату отдыха, плотно затворив за собою дверь.

Долго и очень красноречиво смотрел Пантокрин ненавидящим взглядом на демона. Он ненавидел и боялся его.

- Зачем, зачем ты унижаешь меня перед ней?! - слезно проговорил он. Ты ведь знаешь, как я к ней отношусь.

Статс-секретарь поудобнее уселся в кресле, закинул ногу на ногу на американский манер, достал из кармана трубку, раскурил её и, щурясь словно кот, проговорил:

- Я думаю, что это не было для неё открытием.

- Но зачем ты. Я ведь правитель и все такое.

- Дурак ты, а не правитель.

- Ты, Бархан, этого не смеешь! Я буду жаловаться Самому. Он, понимаете ли, найдет на тебя управу.

Статс-секретарь сделал вид, что очень испугался этой угрозы. Сразу стал маленьким, жалким, захныхал жалобно, негодяй, запричитал:

- А чё я такого, дяденька, сказал-то? Я ничего такого. Честное слово! Сказал, что ты дурак? Так это каженный куклявый знает. Я, дяденька, дажеть не сообчил ей, что ты жену свою Фаину ухойдакал. А уж о прежних твоих мерзостях, дяденька, я и не говорю. От них вообще спятить можно. А ты сразу жалиться Хозяину. Нехорошо это, не по-товарищески.

- Прекрати эту комедию! - раздраженно проговорил Пантокрин. - С тобой совершенно нельзя говорить серьезно.

Бархан сразу же переменился, стал строгим, серьезным, официальным. Выпустил к потолку мощную струю дыма, сказал:

- Ах, ты хочешь серьезно, стервятник?! Что ж, изволь... Видишь ли, прохвост, я с самого начала говорил Хозяину, что на тебя ставить опасно. У любого, даже самого отъявленного мерзавца, должно быть в душе хоть что-то, хоть какие-то моральные устои. Иначе он опасен. У тебя же нет ничего. Мало что ты горький пьяница, сукин сын, каких свет не видывал, кретин из кретинов, но ты ещё никогда не держишь своего слова. Можно ли тебе доверять? К сожалению, он тогда меня не послушал.

И Пантокрин сразу почувствовал неладное, грозящую опасность. Интуиция его не подвела.

- Что ты такое говоришь, Бархан? Как тебя понимать?

- А так и нужно понимать, что возясь с тобой, мы только потеряли время. Двадцать лет псу под хвост. Впрочем, что такое двадцать лет по сравнению с вечностью.

Правитель вдруг понял, что сейчас может произойти непоправивимое, крушение всех его надежд. Запаниковал.

- Постойте, господин демон, постойте! Как же так?! Ведь у нас же договор.

- Подотри им задницу, чернокнижник! Хозяин его аннулировал в одностороннем порядке.

- Но как же так! - захныкал вконец растерявшийся правитель, - За что вы так со мной?! Чем я вам не угодил?! Я так старался. Ни один нечистый не может на меня пожаловаться.

- Одного старания мало. Ты мелкий пакостник, Пантокрин. А для того, чтобы творить великие мерзости нужна личность. А ты лишь карикатура на личность. Жертва неудавшегося аборта - вот кто ты такой. Ты проиграл, Пантокрин, по всем статьям проиграл.

- Нет-нет, вы так не можете! - взмолился несчастный правитель. Он прекрасно понимал, что без поддержки нечистой силы он обречен. А ещё он понял, что демону известно что-то такое, такое... Они всегда все наперед знают. - Вы не можете так меня бросить. Вы должны мне помочь!

- Ничего мы никому не должны, кретин. Мы боремся лишь за разум и души людей. И только. Мы не вправе вмешиваться в их дела. Свою судьбу люди делают сами. Прощай, старый хрен! Я рад, что избавился от общения с тобой. Надоел ты мне хуже горькой редьки.

И демон изчез, оставив несчастного правителя одного со своими бедами и сомнениями.

"Нужно что-то делать! Что-то предпринять!" - в панике подумал он и заметался по кабинету.

Но если бы он знал то, что знал демон, то не стал бы дергаться, понял, что он безнадежно проиграл.

6. Тимка действует.

В это время дверь в комнату отдыха с ужасным скрипом открылась и в кабинете появился этот гнусный здоровенный котище. Важно прошелся до стола, запрыгнул на него, разявил в зевке мерзкую пасть, потянулся и вперил в правителя взгляд круглых, зеленых немигающих глаз. И от этого взгляда сознание правителя разом стало вялым, инертным, его будто заволокло вязким и плотным туманом.

- Ну что уставился? - очень непочтительно спросил кот. - Первый раз видишь что ли? Садись.

И Пантокрин нисколько не удивился разговаривающему коту. Покорно сел за стол. Лишь поинтересовался из любопытства:

- А почему вы разговариваете?

- Что за глупые вопросы! - осерчал кот. - Охота, вот и разговариваю. Ты мне лучше скажи где ты прячешь ключи от входа к понтонам?

- К каким понтонам? - не понял правитель.

- Не будь идиотом! На которых город, как на китах, держится?

- Так у шкапчике, - ответил Пантокрин бесцветным голосом.

- У шкапчике! - смешно передразнил его кот. - Правитель, а выражаешься, как босяк. А, поди, ещё институты кончал? У шкапчике! Ну, надо же! В сейфе, что ли?

- Ну да, в сейфе, - кивнул правитель.

- А от сейфа где?

- Здесь, в столе. - Пантокрин выдвинул ящик стола, достал из него связку ключей, отыскал ключ от сейфа. - Вот этот вот.

- Хорошо. А теперь иди на диван, ложись и спи. Понятно?

- Понятно. - Правитель покорно встал, доплелся до дивана, лег и тут же уснул.

Из комнаты отдыха вышла Татьяна и, увидев спящего Пантокрина, спросила:

- Ну как, Тимка, получилось?!

- Обижаете, мадмуазель! - заважничал кот и указал ей на лежавшие на столе ключи. - Вот этот от сейфа. А в нем те, что вас интересуют.

- Ой, какой ты молодец! - обрадовалась девушка и захлопала в ладоши. Но тут же опомнилась, испугалась. - Ой, а я его не разбужу?

- Нет. Я его запрограммировал до утра.

Татьяна схватила ключи, подбежала к сейфу, открыла его. На верхней полке нашла два отдельно лежавших ключа. К каждому было привязано по небольшой картонке с какими-то цифрами.

- А здесь цмфры написаны.

- Вероятно двери закрываются на два замка - обычный сейфовский и наборный, - догадался Тимка.

- Наверное, - согласилась девушка. - Но только нам нельзя рисковать. Как бы это проверить?

- Нет ничего проще. - Кот соскочил со стола, подбежал к дивану. Сказал: - Проснись, придурок.

Правитель тотчас открыл глаза, закрутил головой.

- А? Что?

- Мадмуазель, покажите ему картонки.

Татьяна выполнила указание Тимки.

- Что это за цифры? - спросил тот Пантокрина.

- Это коды замков, - покорно ответил правитель.

- Что и требовалось доказать! - удовлетворенно крякнул Тимка. - А теперь спи.

Пантокрин плюхнулся на подушку и вновь уснул.

- Тань, я так понимаю - вы хотите утопить в болоте этот несимпатичный городишко? - спросил кот.

- А как ты догадался?

- Что же я совсем дурак что ли, - обиделся Тимка. - Я это давно понял. Скажи, ты любишь Гришу?

- Да, Тимка, очень.

- И вы собираетесь пожениться?

- Конечно.

- Возьмите меня к себе, а?

- А ты там тоже будешь разговаривать?

- Нет. Там я утрачу эту способность. Да мне это и не к чему. Так как?

- Мы с Гришей будем только счастливы, Тимка?

- Значит, можно расчитывать?

- Обязательно!

Кот разом повеселел, засуетился.

- Так это дело надо бы обмыть, Таня?!

- Потом, Тимка, потом. Сейчас некогда.

- А потом, когда этот мерзкий городишько пойдет ко дну, совсем будет некогда, - резонно возразил кот. - Вон там, как выражается Пантокрин, у шкапчике много чего. Открой.

Пришлось Татьяне налить Тимке сто грамм коньяку. Иначе от него не отделаться.

7. Операция развивается успешно.

Все так закрутилось, так закрутилось, что у Орлова голова шла кругом! В этом убогом городе-призраке ему уже вряд ли удастся выспаться. Но кажется все идет по плану, Нет, все же прав Березин - он действительно удачливый человек. Тьфу! Тьфу! Нашел время хвастаться, да? Григорий сплюнул через плечо и для большей верности постучал по нарам. Нет, все же странно устроен человек. Если бы ещё месяц назад кто-нибудь сказал, что ему придется пережить все это, Орлов посчитал бы это глупой шуткой. А сейчас воюет с нечистыми и чувствует себя распрекрасно. И главное - именно здесь ему довелось повстречать Таню - свою великую и единственную любовь. Удивительно!

Березин страшно нервничал и кругами бегал по бараку. Григорьев же, наоборот, был невозмутим, лежал на нарах, курил и подшучивал на другом.

Орлов посмотрел на часы. Половина второго ночи. Толя и Коля вот-вот должны привести Кулинашенского. Григорий написал тому записку, что должен сделать ему лично важное государственное сообщение, от которого зависит жизнь всего города. Прибежит как миленький. Ведь в перспективе это орден на грудь, премия в карман и, чем черт не шутит, может быть и кресло премьер-министра. Какой же чиновник не мечтает стать премьером и добровольно от всего этого откажется, верно? В принципе, Орлов написал ему правду, все так и есть на самом деле - главного полицейского города ожидает здесь чистая правда и ничего, кроме правды. Но она обернется для Кулинашенского и всей команды Пантокрина откровениями Иоана Богослова. Наверняка.

- Ой, Тимка! - услышал Григорий удивленный и радостный голос Березина. - Ты откуда?!

- Из леса вестимо, - ответил кот. - Здравствуйте, Роман Маркович! А где Гриша?

- Здравствуй, Тимка! Так вон же он сидит, - Березин показал рукой Орлова.

Тимка подошел к Григорию, заорал благим матом:

- Гришуня! Сколько лет, сколько зим! - Запрыгнул к нему на колени и полез обниматься. От него пахнуло дорогим коньяком.

- Привет, Тимка! Ты, я смотрю, уже успел где-то отметится?! Горбатого могила исправит. Это точно.

- Так ведь чуть-чуть, Гриша, самую малость. Ну и нюх у тебя?! Ну сам посуди, как было не отметить удачу?!

- Значит, все получилось?!

- Все хоккей, как говорят французы! - Кот коротко и часто замяукал. Пантокрин спит и видит розовые сны, а интересующие тебя ключи у Тани.

- Как она?! Где она?! Что с ней?!

- Столько вопросов и все сразу. Отвечаю по мере их поступления. Она в полном порядке. Ждет у выхода из этого сколь почтенного, столь и почетного заведения своего жениха, чтобы сочетаться с ним законным браком. С ней ничего сверхестественного не произошло, если не считать, что с некоторых пор помешана на одном очень несерьезном типе Григории Орлове. Но это помешательство только ей на пользу. Еще более цветет и пахнет.

- Ну ты и трепач! - удивился Орлов Тимкиному монологу.

- Есть малость, - согласился тот.

В это время дверь с шумом открылась и в барак буквально влетел Кулинашенский. За спиной у него стояли улыбающиеся Толя и Коля и двое куклявых, Григорию незнакомых, но, вероятно, их друзей. Увидев свет и бодрствующих пациентов начальник полиции закричал по привычке:

- Это что такое?! Это почему свет?!

Но тут же вспомнил, чем закончилось его предыдущее посещение барака, тут же осекся, опасливо огляделся и сказал уже совсем миролюбиво:

- Отдыхайте, отдыхайте, господа психи. - Покрутил головой и, увидев Орлова, подошел, протянул для приветствия руку. - Здравствуйте, Григорий Алпександович!

Он улыбался так, будто только-что выиграл главный приз в своей жизни. "Блажен кто верует! Тепло ему на свете". Воистину так. Но ничего, сейчас ему будет не до улыбок. Это Орлов мог с большой долей вероятности гарантировать Кулинашескому. Честно.

- Здравствуйте, господин министр! - Григорий от души пожал его пухлую руку. Главный полицейский поморщился от боли, но продолжал улыбаться. В мечтах он уже видел на груди главный орден города на красивой красно-черной шелковой ленте.

- Я получил вашу записку.

- Какую ещё записку?! - "удивился" Орлов.

Улыбка моментом приказала долго жить. Лицо главного полицейского стало озадаченным, заметно посерело.

- То-есть как это - какую? Вы мне писали?

- Я?! Вам?! - Глаза Григория выражали столь неподдельное удивление, что у Кулинашенского стал дергаться в нервном тике правый глаз.

- Ну да? Вы - мне?! - прорычал начальник полиции, все более свирепея.

- Видите ли, господин Куливашенский...

- Кулинашенский, - поправил он меня.

- Я и говорю - Куливашенский.

- Какого черта! - рявкнул он.

Лицо побагровело, щеки тряслись от негодования, а глаза так вообще были черт знает что такое, сплошное безобразие, а не глаза. У палача глаза и то, наверное, предпочтительней. На такой ответственной службе, а никакой тебе выдержки.

- А почему вы на меня кричите, господин Кулинашевашенский? - предложил Орлов ему компромисс.

Но и это тому не понравилось. Начальник полиции решил показать свою бескомпромиссность.

- Вы что, издеваетесь?! - прорычал он. Голос уже дрожал и вибрировал, в нем явственно звучали истерические нотки. - Фамилия моя Кулинашенский! Прошу запомнить. Это во-первых. А во-вторых, вы мне писали или не писали?!

Орлов легкомысленно и игриво рассмеялся.

- Ах, Василий Петрович, скажу откровенно - я в весьма затруднительном положении и не знаю, как поступить. Вы такой настойчивый! Мы ведь с вами и виделись-то пару раз. Нет, вы мне конечно симпатичны и все такое прочее. Но я не могу вот так сразу. Нужно привыкнуть к друг другу, верно? - И приблизившись к нему вплотную, Григорий горячо зашептал ему на ухо: - Ах, проказник! Вы дерзкий! Я в восторге от вас! Вы меня умиляете! Может, куда уединимся?

Начальник полиции был готов. Руки-ноги его заходили ходуном, он обессилено опустился на нары и заплакал.

- Я не понимаю, что происходит, - хныкал он. - А ещё говорили, что здесь сидят нормальные люди?! Какие же они нормальные, когда такие ненормальные!

Он стал лихорадочно шарить по карманам, наконец выудил из одного записку, протянул Орлову.

- Это ваша?

Тот взял записку, стал внимательно её рассматривать, даже посмотрел на просвет.

- Ах, эта? Чего же вы сразу не сказали? А то все намеками, намекаким. Трудный вы человек, Василий Петрович.

- Так это ваша записка?! - взмолился Кулинашенский.

- А что вы так нервничаете, господин министр?! Если так вот по каждому пустяку, то никаких ведь нервов не хватит, верно?

- Умоляю! Скажите! Ваша?! - Взгляд теперь у него был затравленный, обреченный, как у приговоренного к казни.

- Ну, моя. А я что, отказываюсь что ли? У меня и мыслях ничего такого. Зря вы, Василий Петрович, как говорят в вашем департаменте - шьете мне криминал. Зря.

- Слава Богу! - выдохнул вконец обессиливший начальник полиции. - Так что же вы хотели сообщить?

- А вы хорошо сидите, Василий Петрович? Я в том смыле, удобно, прочно?

- Ка... Ка-ка-кажется, - жутко зяикаясь, промямлил начальник полиции. Он не был готов к новому испытанию. Вид у него был жалким, вгляд умоляющим.

- Так кажется, или хорошо?

- Хо-хо-хо, - пытался выговорить Кулинашенский такое знакомое и, в общем-то, простое слово, но все никак не получалось.

- Что хо-хо? Хорошо?

- Да, - кивнул он.

- Что ж, тогда я вынужден вам сообщить, что вы, милостивый государь, арестованы. Да-с. Весьма сожалею, но такова ирония судьбы, Василий Петрович. А она - особа, смею вас заверить, очень даже серьезная.

- Вы шутите? - Главный полицейский стал медленно бледнеть. Его довольно внушительный нос заострился как у покойника.

- Обижаете, господин министр! - сделал Григорий обиженное лицо. Разве ж такими вещами шутят? На этот раз я говорю совершенно серьезно.

Кулинашенский схватился было за кобуру, но его руки были перехвачены стоявшими рядом Толей и Колей. На запястьях щелкнули замки наручников. Он ошалело смотрел на куклявых и не верил своих глазам.

- Ку - кук... Куклявые! Не может этого быть!

- Как видите - может, Василий Петрович. В определенных обстоятельствах даже куклявые становятся людьми. У вас семья есть?

- Да.

- Дети?

- Д-двое. М-мальчик и д-девочка.

- Возраст?

- П-пять и семь, - промямлил совершенно несчастный начальник полиции. Он прекрасно понимал, когда задаются подобные вопросы.

- Да, маленькие ещё совсем, - "печально" вздохнул Григорий. - Жалко!

- Чего? - подобострастно спросил Кулинашенский.

- Детей, говорю, жалко. Они-то тут при чем, верно?

Глаза у начальника стали совсем круглыми, как у кота, и таким разнесчастными, что Орлов невольно ему посочувствовал. Хоть он и порядочный негодяй, но все же человек, живое как-никак существо.

- Н-не п-понимаю! - прошептал в ужасе Кулинашенский. От переживаний главный полицейский, кажется, напрочь потерял голос. - Что это вы т-такое?... И п-потом, п-почему?... Н-на-а что это вы н-намекаете?

- Дети, они же - дети! - рассуждал Орлов, не обращая внимания на Кулинашенского. - Они же невинны. Разве они виноваты, что их отец последний негодяй и мерзавец. Отца же не выбирают, верно? Здесь уж кому как повезет.

- Вы меня убъете?! - жалобно прошептал несчастный начальник полиции.

- Конечно, - бодро ответил Григорий. - Повесим. Впрочем, за все ваши мерзости, вы не заслуживаете быть повешенным. Роман Маркович, - повернулся Орлов к ученому.

- Да, - откликнулся Березин, с добродушной и одобрительной улыбкой следивший за выступлением своего молодого друга.

- Чего там вам обещал этот недостойный и ничтожнеший Пантокрин?

- Выколоть глаза, отрезать язык и отрубить конечности, - с готовностью ответил ученый.

- Замечательно! - "восхитился" Орлов. - Вот какую смерть вы, Василий Петрович, заслуживаете. - Григорий окинул взглядом своих единомышленников, спросил: - Есть желающие привести приговор в исполнение немедленно?

Вверх взметнулся лес рук.

Кулинашенский издал страшный, как бы сказал молодой литератор, "леденящий душу" звук и потерял сознание.

Дремавший на коленях Орлова Тимка, равнодушно произнес:

- Хиляк. А ещё начальник полиции?! Теперь понятно почему у нас преступники разгуливают на свободе, а нормальные, порядочные люди сидят в сумасшедшем доме.

- Ты Тимка, как всегда, прав. Ребята, - обратился Григорий к Толе и Коле, - приведите человека в чувство.

Коля принес кружку воды и вылил её на голову своего главного шефа. Тот пришел в себя и, жалостливо глядя на Орлова, спросил:

- Я могу надеяться сохранить жизнь?

Григорий долго молчал, тянул и тянул паузу, как бы обдумывая его вопрос. Сказал "нерешительно":

- Возможно, но при одном условии.

- Я согласен на любые условия! - с воодушевлением проговорил начальник полиции.

"Похоже, теперь он стал совсем Кулинашенским", - усмехнулся про себя Орлов.

- Вы должны нам помочь, Василий Петрович.

- Рад стараться! Так точно! Все чем могу! - радостно замолотил главный полицеский, вскакивая и щелкая каблуками.

Вероятно, службу в полиции он начинал с младших чинов и ещё не утратил эту способность - щелкать каблуками.

- Значит, на вас можно надеяться?

- Так точно! Не сумлевайтесь, не подведу.

- Боже! Ну и лексикон! - проворчал Тимка. - Что правитель, что этот вот. Где их только набрали? И эти чмо вершат судьбами людей?! Нет, я отказываюсь что-либо понимать в этой жизни.

- Замолкни, философ! - прикрикнул на него Григорий. - Ты мне всю обедню испортишь.

- Молчу, Гриша, молчу.

Кулинашенский неприязненно покосился на кота, сказал очень искренне и очень доверительно:

- Мне, Григорий Александрович, самому не нравились здешние порядки. Честное слово! Но, что я мог, маленький человек, поделать. Потому, я сам, по зову, можно сказать, души. Да. От чистого сердца готов вам помочь в благородном деле и все такое прочее. Верьте мне, не подведу. Что я должен делать?

"А может быть он и правда искренне все это говорит? Все может быть. В жизни и не то бывает", - подумал Орлов.

- Во-первых, вы должны вывести нас отсюда.

- Готов. - Начальник сразу стал деловым, подтянутым, сосредоточенным.

- Ребята, заберите у него пистолет и снимите наручники, - сказал Григорий Толе и Коле. - И, на всякий случай, держите его на мушке.

- Хорошо, Гриша, - ответил Толя.

Парни быстро выполнили указание Орлова. Теперь предстояло подумать о составе ударной группы захвата. Григорий внимательно оглядел своих единомышленников, ждущих указаний своего предводителя. Настроение у всех было приподнятым. Кого же включить в группу? Кукляйвых, Григорьева... Кого же еще? Может быть "Лошать Прживальского"? Точно. С его-то дурной силушкой он может очень даже пригодится. Этот тридцатипятилетний великан работал раньше силачем в цирке, потешал почтенную публику тем, что гнул на крутой шее ломы, жонглировал двухпудовыми гирями, поднимал грузовик за передок, таскал на загривке по арене к всеобщему восторгу тяжеленных куклявых красавиц. Словом, пользовался успехом. Но по пьянке сболтнул что-то лишнее о правителе и моментально оказался здесь. Какой-то юморист дал ему кличку "Лошать Пржевальского". В шутку конечно дал. Но кличка эта на удивление прижилась. Все его теперь иначе и не называли. Разумеется за глаза. В глаза кто ж рискнет, верно? А вообще то его зовут Васей Теркиным. Кроме шуток. Он полный тезка популярнейшего литературного героя. Орлов включил его в группу. Березина брать не хотел. Но тот так разнервничался, так раскипятился, что пришлось взять.

В сопровождении Кулинашенского они без всяких хлопот покинули сумасшедший дом. Орлов очень надеялся, что навсегда. Хотя, всякое бывает. Жизнь непредсказуема. В народе говорят: "От тюрьмы да от сумы не зарекайся". Тем более от этого, столь "почтенного" заведения. Верно?

8. Последнее препятствие.

Не успели они отойти и пятидесяти метров от ворот сумасшедшего дома, как из кустов выскочила Танюша и бросилась Орлову на шею. И в голос запричитала, да так громко, что в городе залаяли собаки.

- Гришенька! Любимый! Родной! Живой! Господи, как я рада! Как счастлива! А похудел-то! Глаза вон ввалились. Ты меня любишь, Гришенька?! Она осыпала его лицо поцелуями.

- Да. Танюша!

- Скучал ли обо мне?

- Да, Татюша!

- А как я скучала по тебе трудно даже высказать. Правда. Думала - умру от тоски. Ты меня любишь, Гришенька?

- Да, Танюша!

- А я тебя как люблю, Гришенька! Просто умереть можно! Вот - как люблю!

Григорий обнимал и целовал эту удивительную неземной красоты девушку и чувствовал себя счастливым до неприличия и глупым до самоунижения. А все смотрели на них и улыбались. По-хорошему так улыбались. А если и завидовали, то по-доброму, светлой завистью.

- Господа! А вам не кажется, что они пошли на второй круг? - сказал ехидный Тимка.

- Тсс. Замолчи, негодник! - сказал ему Березин.

Но Тимка был, как всегда, прав, напомнив, что впереди их ждут великие дела. Поэтому личное счастье придется на время отложить. Орлов забрал у Тани ключи и сказал, чтобы дожидалась у памятника несимпатичного правителя Пантокрина. Но она наотрез отказалась, заявив. что теперь она с ним ни за что не расстанеться, даже на минуту. Как Григорий уже успел понять, спорить с ней было бесполезно. Пришлось брать её с собой.

Открыть двери входа, ведущего внутрь понтонов, оказалось делом техники. Куклявые стражники при виде Кулинашенского превратились в восковые фигуры. Но внизу группу захвата ждал неприятный сюрприз.

В небольшой квадратной комнате за грубо сколоченным столом сидели трое леших и играли в карты, как Орлов понял, в "очко". Были они зеленые, замшелые и до того страшные и противные, до того мерзкие и гнусные, что ни только разговаривать, но и смотреть на них было жутко и до тошноты неприятно. Оторвавшись от игры, они недобро глянули на вошедших. Вид Кулинашенского им ничего не говорил. По-всему, они его даже не знали и подчинялись, вероятно, лишь Пантокрину. И это было скверно. Обойти их не было никакой возможности, а иначе не попадешь в понтоны. Эти три "чучела" были страшнее и опаснее станкового пулемета. Захотят они, чтобы Орлов с товарищами, к примеру, плясали. И никуда не денешься - будешь плясать хоть до конца дней своих. Захотят, чтобы на загривках друг друга возили. И будешь возить. Короче, дело было совсем дрянь. Ситуация безрадостная во всех отношениях. О такой говорят - нарочно не придумаешь.

- Вы кто такие? - грозно проговорил самый большой из леших и самый неприятный. Он у них был старшим.

Орлов мысленно перекрестился и выступил вперед.

- Комиссия Госпожнадзора, - проговорил он строго официально. - Хотим посмотреть, в каком состоянии у вас оборудование и средства пожаротушения.

- Каво? - тупо уставился на него старший. Интеллект в его взгляде не просматривался, а лишь угадывался. - А разрешение Правителя у вас есть?

- Нет. Но у нас есть представитель его администрации - начальник полиции города Кулинашенский. - Григорий указал на главного полицейского.

Но это не произвело на леших никакого впечатления.

- А нам без разницы. Должна быть гумага от Самого, с подписью и печатью. А без гумаги мы вас не могем пропустить. Это нарушение инструкции. Вот.

Орлов решил зайти с другого конца.

- А в карты во время дежурства вы, мать вашу, по инструкции играете?! - закричал он, что было мочи.

От его крика лешие немного подрастерялись.

- Дык, чё ж ещё делать-то здеся? - проговорил старший несколько подрастерявшись.

- Охранять важный государственный объект - вот что делать! Совсем, понимаете ли, разленились!

- Дык, мы и охраням.

- А мозет быть ви нам и кусать во влемя дезульства заплетите?! ехидно спросил самый маленький и от того, наверное, самый симпатичный леший. Из тридцати трех букв словаря он, похоже, не выговаривал половину.

- Разговорчики, туды вашу растуды! Оборзели! Не положено по инструкции играть в карты - значит, не положено! Ясно?

- Ну чё ты расшумелся, начальник, - сказал старший, оправдываясь. И это было хорошим признаком. Инициатива постепенно переходила к Орлову. Здесь же от скуки офонареть можно.

Производство в "начальники" очень понравилось Григорию. Необходимо было развить успех и немного сбавить обороты. Он важно продефилировал к столу, взял карты и тут же обнаружил, что они крапленые. Это можно было использовать. Поинтересовался:

- Во что играете, ребята?

- В двасать одно, - пропищал маленький леший.

- На интерес?

- Какой там интилес, сто ви. Ми денег с плослого года в глаза не видили. На силбани.

- А почему вам денег не платят? Нечистая сила ведь в фаворе у правителя.

- Это там - наверху. А пло нас, похозе, совсем забили. - Маленький печально рассмеялся.

- А кто у вас в карты выигрывает?

- Вот этот вот, - маленький указал пальцем на среднего лешего. - Узе лоб от его силбанов ласкаливается.

У среднего лешего были такие огромные, затянутые то ли болотной ряской, то ли мхом, уши, что ими можно было спокойно отмахиваться от гнуса. Хозяином крапленой колоды был несомненно он.

- А хотите, рябята, я вам фокус покажу? - предложил Орлов.

- Хотим! - в один голос воскликнули старший и маленький лешие. В кои веки в их скучной и однообразной жизни появилось настоящее развлечение. Ушастый же леший насторожился.

Григорий собрал карты в колоду, тщательно перетасовал.

- Сейчас я каждому из вас раздам по три карты и отгадаю какие у вас карты и сколько вы набрали очков.

- Не может быть! - не поверил старший.

- Ви пламо факил какой-то, - возбужденно захихикал маленький, потирая ручками.

Ушастик лишь кисло улыбнулся. Похоже он понял, что Орлов его раскрыл.

Григорий раздал карты. Долго "гипнтизировал" взглядом старшего лешего и его карты, затем "ушел в себя" и после некоторого раздумья выдал:

- У тебя, приятель, валет, король и десятка. Шестнадцать очков. Так?

- Точно! - восхищенно заорал старший. - Ну надо же! Как же это ты делаешь?!

Настала очередь маленького.

- Дама, шестерка, восьмерка. У тебя, маленький, семнадцать очков. Поздравляю!

- Ви, насальник, плям, сисе фсякого факила! - едва не захлебнулся от восторга собственными слюнями леший.

- А тебе, приятель, повезло, - сказал Орлов ушастику. - У тебя два туза.

- Ему, падлюке, всегда везет, - мрачно сказал старший.

Члены группы захвата уже обступили их со всех сторон и с интересом следили за развитем событий. Тимка неожиданно вскочил на стол, распушил свой роскошный хвост и сказал важно старшему:

- Но это же естественно. Так и должно быть.

- О, коты уже заговорили! - удивился леший. Но тут же вспомнил о полученной только-что информации, спросил с обидой в голосе: - Это почему же - естественно? Он чё, умнее здеся всех чё ли?

- Он не умнее. Он хитрее. - Тимка потянулся, вздохнул. - Охо-хо! Учит их жизнь, учит, а им все что об стенку горох.

- Это как это - хитрее?

Кот повернулся к Орлову.

- Гриша, сам скажешь, или мне разрешишь?

- Говори.

- Карты-то крапленые, господа лешие. - Тимка коротко и часто замяукал. - Не зря трещали ваши крутые лбы!

- Не может быть! - воскликнул старший.

Он схватил карты и стал их щупать и просматривать на просвет. Маленький последовал его примеру. Очень скоро оба обнаружили аферу.

- Ах ты, сука! - взревел старший.

Оба лешего набросились на ушастика и принялись его волтузить. Но очень скоро уморились. Безделье сказалось на их физической подготовке. Ушастик забился в угол и жалобно скулил, не помышляя о сопротивлении.

- Ну ты, молоток, начальник! - восхищенно проговорил старший леший, любовно глядя Орлова. - Как ты его! Здорово! Как это тебе удалось?!

Григорий снисходительно усмехнулся.

- Все было не так сложно. Это среди леших он, может быть, один такой. А среди нас, людей, таких много.

- Засланис! - пропищал маленький, злобно оглядываясь на ушастика. - А я визу ему плям все везет и везет, он нас селкает и селкает. Но дазе и не подумал нисего такого. А ты, насальник, его сходу ласкалол. Молодес! Ухаль! Люблю таких.

После разоблачения их приятеля Орлов для старшего и маленького леших стал прямо, как отец родной. По глазам видел, что они готовы последнюю рубашку с себя отдать.

- Отчего же вам денег не платят? - спросил Григорий.

- А кто их, знает, - недовольно ответил старший. - Говорят, что в банке какой-то нет. Можа и врут. Дают маненько жратвой. А денег, говорят, нет. А без них кака же жисть, правильно? Раньше, бывало, пошлешь куклявых. Они водяры наберут, куклявок приволокут. Жисть была! А щас никакой тебе жисти! Эх, чё спрашивать-то!

- Вы давно интересовались насчет денег?

- Давно. Были бы, так соопчили.

- Ну да - сообщили?! Забыли про вас, ребята. Я вчера сам видел, как кассир деньги получил. Точно. Говорят, что и всю задолженность вам вернут.

- Правда что ли?! - встрепенулся старший.

- Обижаешь, приятель! Кассир сейчас уж, наверное, их выдает.

Старший и маленький заволновались, засуетились.

- Слушай, начальник, - не выдержал старший, - ты не поторчишь здесь покудова мы деньги получим, а?!

- Конечно, что за вопрос, - "великодушно" ответил Орлов. - А мы пока ваш инвентарь проверим.

- Каво? А! Ну да, конечно! - обрадовался старший. Он и думать забыл о какой-то там инструкции.

Леших в одно мгновение будто ветром сдуло. Ушастик же продолжал жаться в углу, опасливо на них посматривая.

- А ты что не бежишь вслед за ними?

- А можно? - с надеждой в голосе спросил он.

- Конечно. Беги, пока не передумали, - разрешил Орлов.

Леший бросился следом за приятелями, только пятки засверкали.

Порядок! Путь в понтоны был открыт.

9. Вселенский переполох.

Премьер-министру Грязнову-Водкину снился чудный сон, будто он со своей первой женой Настенькой отдыхал на Черном море. Небо было голубым-голубым, а море - синими-синим, а солнце - ярким, ласковым. И чайки над волной. Благодать!

Кстати, к слову сказать, когда по молодости лет Петр Антонович работал в Остальном мире буровым мастером, они с Настей каждое лето отдыхали на юге. Его имя уже тогда знала вся Россия, поэтому проблем с деньгами у них не было. Могли они себе тогда позволить. Очень даже могли. И люкс в гостинице могли. И ресторан могли. А уж фруктов и все такое - ешь, не хочу. Было дело. А, что говорить, только душу растраивать! А потом он получил задание отправляться в город, осваивать новое месторождение. Сейсмологи утверждали, что под великим болотом скрываются несметные запасы нефти. Настолько они в это уверовали, что смогли убедить тогдашнее правительство в стопроцентном успехе. Вот почему и начали тогда со строительства города. Был даже образован новый трест "Болотнефть", а Грязнова-Водкина назначили его руководителем. Словом, как все началось через эту самую, так и продолжилось через неё же. Когда он прибыл на место, то город уже стоял, а вернее, плавал на понтонах, как огромный безобразный кит. Ну. Приступили к работам. Пробурили одну скажину - пусто. Пробурили вторую - дубль-пусто. Пробурили третью - тот же результат. А ведь каждое бурение, это вам, извините-подвиньтесь, не просто так, вроде как чихнул - и все тут, в копеечку влетало. Этак и "прочихаться" можно, верно? Словом, хотели как лучше, а получилось - как всегда. Когда пятая скважина не дала нефти, на месторождении поставили жирный крест, а трест расформировали. И остался Петр Антонович ни у дел. Куда бедному крестьянину податься? К тому времени в России уже набрала силу перестройка, так её перетак, в бога, в душу, в мать! Все везде разваливалось, трещало, рушилось. Нет, Грязнова-Водкина с его-то квалификацией взяли бы с руками и ногами буровым мастером на любое из уже разведанных месторождений. Но тут Пантокрин, воспользовавшись моментом, объявил суверенитет города, назначил себя верховным правителем, а ему предложил возглавить правительство. Он, дурак, и польстился на высокую должность. Он думает, что без нечистой силы тут никак не обошлось. Точно. Бес попутал. А потом скважины вдруг стали давать болотный газ. Обзавелся он тремя женами, огромной квартирой, "мерседессом", охраной, прислугой из куклявых. Словом, все, как у людей. А что толку? По ночам все равно Настенька снится. Эта шалава, так-перетак, спуталась с каким-то капитаном дальнего плавания ещё до приезда Петра Антоновича в город и бросила его. Вот такие вот дела, в бога, в душу, в мать!

Так о чем это мы говорили? Ах, да...

Снился, значит, премьеру сон, будто они с Настенькой, бл...ю этой, отдыхали на Черном море. И будто бы оба ещё молодые, сильные, красивые. Опять же погода и все такое. Хорошо! Катались на лодке. Он, значит, на веслах, а она на корме - такая симпампулька, - заглядение просто! И, вдруг, лодку стало раскачивать. Что за черт! На небе ни облачка, на море штиль, а её швыряет, как при девятибалльном шторме. Не иначе водяной какой колобродит. А потом так тряхонуло, что она бортом зачерпнула воду, а они с Настей оказались в воде.

Тут-то премьер и проснулся. И сразу почувствовал неладное. Город трясет так, что посуда в шкафу позванивает. Землетрясение? Какое ещё к шутам на болоте землетрясение. И тут Петр Антонович едва не закричал от страшной догадки. Понтоны, так-перетак! Кто-то добрался до понтонов и открыл люки. Не иначе опять "шпион" этот чертов! Затеяли комедию с парнем себе на беду. Все Пантокрин, сучара этот старый, жить спокойно не хочет, все катаклизмы ему подавай, не навоевался ещё пень трухлявый!

Грязнов-Водкин вскочил с постели, накинул халат и шасть к окну. А там все куда-то бегут, кричат, скарб свой на загривках тащат. Словом, конец света, - спасайся кто может! Оделся премьер по-быстрому, жен разбудил. Они, самки ненасытные, как всегда, с телохранителями его спали.

- Одевайтесь, так-перетак! Барахло собирайте. Готовьтесь к эвакуации.

- Ах, ах! В чем дело, Петр Антонович! - затрендели шалавы.

- Тонем, в бога, в душу, в мать! - заорал премьер-министр, а сам прямиком побежал к Пантокрину. Пусть связывается там с кем надо. Одна надежда на нечистую силу, только она сейчас может помочь.

Правителя он нашел беспробудно спящим на диване в своем кабинете. Все суперагентшу, стерву эту красивую, сторожит старый дуралей. Угораздило его так втюриться на старости лет. Тронул он его за плечо. Прокричал:

- Пантокрин, проснись. Беда!

Ноль внимания, фунт презрения. Спит так, что щеки его дряблые раздуваются. И такая злость зверинная на этого козла, виновного во всех злоключениях, в груди Грязнова-Водкина заклокотала, что потерял он к правителю последнее почтение, схватил за грудки, приподнял да так тряхнул, что сон с того, будто ветром сдуло. Открыл свои осоловелые зенки, лупит ими - ничего понять не может.

- А?!... Что?!... Ты почему это?! Почему позволяешь?! - наконец окончательно проснулся Пантокрин, впомнив, что он не просто, с кем можно вот так, а Наисветлейший.

- Да пошел ты! - премьер с сожалением отпустил правителя. - Тонем мы. Понял, старый дурак?!

- Как это?! - Маленькие черные глазки Пантокрина округлились от страха. - Ты чего этого?... Чего мелешь-то что попало?! Шутишь, что ли? спросил с надеждой.

- Какие могут быть шутки! - возмутился Грязнов-Водкин. - Выгляни в окно - убедишься.

В это время в кабинет ворвался отец Валаам в рассупониной рясе, волосы всклокочены, глаза щальные. Заорал своим мощным басом, да так, что от его мощи едва стекла на окнах не полопались:

- Спаси, Великий! Вся надежда на тебя. Гибнем! На корню гибнем! Свят! Свят! Свят! - Валаам принялся истово креститься.

И Пантокрин окончательно понял, что никто с ним шутить не собирается, но никак не мог взять в толк - что же случилось? Панический страх парализовал не только тело, но и разум.

- Как же это?!... Что же это?!... Почему?! - лепетал он помертвевшими губами. В сознании возникали картины одна страшнее другой. "Танечка!" вспомнил вдруг. Вскочил и меленькими шажками побежал к комнате отдыха. Открыл дверь, но кроме начальника охраны, дрыхнувшего в кресле, никого там не увидел.

"А где же девочка?! Куда ж это она?! Делась куда?!" - подумал правитель и едва не рассплакался от своей беспомощности что-либо исправить. И ему стало совершенно безразлично, что станет с ним, городом и всем прочем. Главное - его покинула Танечка. А без неё жизнь для Пантокрина потеряла всякий смысл. Он подскочил к генералу и так звезданул того кулаком в лоб, что тот вскочил и, ничего не соображая спросонок, дурнинушкой заревел:

- Стража! Ко мне! Наших бьют!

Но никто не откликнулся на его призыв. Стражники уже давно покинули резиденцию правителя.

- Ты почему орать, дурак?! Где девочка, дурак?! Ты почему спать, дурак?! Я тебя расстреляю, сукин сын! - затопал правитель ногами и, не сдержавшись, вновь наладил начальника охраны кулаком, теперь в живот. - Где Танечка, дурак?!

Генерал охнул, побелел лицом, понимая, что его карьере пришел конец, и, вытягиваясь во фрунт, растеряно проговорил:

- Так ушла.

- Куда ушла?! А ты для чего тут, дурак?! Почему позволил?!

- Так на танцы, Ваша Гениальность. Кот сказал, что вы разрешили.

- Какой кот сказал?! Ты чего мелешь, сукин сын?! Белены что ли объелся? - Правитель ударил начальника охраны коленом в пах.

Тот взвыл от боли, согнулся в три погибели, захныкал:

- Пошто деретесь, Наисветлейший! Я как на духу, чистую правду. Кот сказал, что вы девушку на танцы отпустили. А мне приказал спать.

- Какие ещё танцы среди ночи, дурак?!

- А я почем знаю. Так кот сказал.

И тут в вялом мозгу правителя возникла смутная, полустершаяся гипнозом картина - здоровущий сибирский котина, которого Березин принес Танечке, смотрит на него разбойничьми глазами и требует какие-то ключи. Ключи? Какие ещё ключи?! Бог ты мой! Он добровольно отдал этому мезавцу коту ключи от входа в понтоны. Березин, кот, Танечка. Это заговор! Заговор!! Его, Пантокрина, провели, как какого-нибудь мальчишку. Вот что эта самая треклятая любовь с людьми делает. Теперь все, все погибло!

Страх отнял у правителя последние силы, парализовал волю. Он ссутулился и старческой шаркающей походкой вернулся в кабинет, увидел там премьера и отца Валаама, вяло подумал:

"А эти зачем тут?... Ах, да. Они ж за помощью ко мне, дураки. Сами ничего, ни того... Сволочи."

Он доплелся до дивана, сел и заплакал. Сидел этакий жалкий, вконец изношенный старикашка и захлебывался собственными слезами и соплями. Грязнов-Водкин смотрел на правителя с нескрываемым презрением. Злорадно подумал:

"Отпрыгался, старый козел, в бога, в душу, в мать! Эка тебя, обмылок, скрутило! Поделом тебе. Поделом! Сколько же ты, паучина, кровушки людской выпил. А теперь, тьфу на тебя, слизняк, смотреть противно!"

Однако, понимая, что именно от этого хлюпающего ничтожества сейчас зависит и его судьба, премьер подошел к стоящему в углу столику, налил из граненого графина полный стакан "Косорыловки", протянул его Пантокрину.

- На, выпей вот,

- А? Это зачем еще? Не-не, не буду, - запротестовал тот, отводя руку премьера.

- Пей, в бога, в душу, в мать! - заорал Грязнов-Водкин.

- Ты что это, Петя?! - растерянно и удивленно проговорил правитель, но стакан взял. - Пошто кричишь? Я тебя, можно сказать, из грязи, а ты... Нехорошо!

- Пей! - прорычал премьер-министр и так нехорошо посмотрел на правителя, что тот тут же сделал несколько глотков из стакана. Но сегодня все было наперекосяк. Даже привычный напиток не шел, попал не в то горло. Пантокрин закашлялся. Но самогон привел его в чувство и он понял, что надо спасать положение.

В это время в кабинет ворвались председатель общества сексуальных меньшинств Моисеев-Касаткина, генеральный прокурор Василий Хитрый, председатель Верховного суда Баглай Вяткин и недавно назначенная директором телестудии Клара Иосифовна Тятькина. Моисеев-Касаткина бухнулся на колени, отвесил правителю низкий поклон и, как худая баба, с надрывом и завываниями заголосил:

- Спаси, Наисветлейший! Одна надежда на вас, Ваша Гениальность! Не выпускает он нас! Никак не выпускает.

- Кто не выпускает? - не понял Пантокрин.

- Город-сука, я извиняюсь, не выпускает! Он.

- Как это?

- Сковывает тело и все тут. Обратно - пожалуйста, а туда, на волю, ни в какую!

- На какую ещё волю?! - насупился Пантокрин, вспомнив, что он все ещё здесь правитель.

- Ох, извините, Ваша Генмальность! - испугался главный гомосек. Оговорился малость. Спасите! Попросите нечистую силу, чтобы не хулиганила.

- И правильно делает, - вмешался в разговор Грязнов-Водкин. - Пусти козла в огород. Ты, каналья, всех нормальных пацанов совратишь. Нечего тебе там делать.

- Но он и нас не пускает! Ах, ах, ах! - захлебнулась избытком чувств эмоциональная Тятькина, а её безразмерная грудь заколыхалась будто свиной студень.

- А тебе что там делать со своим "Пятым колесом". Ты кроме как искажать факты и пудрить людям мозги ничего другого не умеешь, саркастически рассмеялся премьер.

- Ах, ах, ах! Как вы ко мне несправедливы, Петр Антонович! Это все потому, что я однажды ответила отказом на ваши притязания. Вы мне мстите!

- Да кому ты нужна, каракатица! - презрительно фыркнул Грязнов-Водкин.

- Ах! - выдохнула Тятькина и лишилась чувств.

- Ты, понимаете ли, Петя, того... Прекрати это, - сказал Пантокрин укоризненно.

- Понимаете ли, не понимаете ли, - проворчал премьер. - Ты лучше сделай то, что они говорят.

- Он что, всех не выпускает? - обратился правитель к Василию Хитрому, как наиболее здравомыслящему.

- Нет, только членов правительства и администрации, Наисветлейший, ответил прокурор.

- Что же делать? - беспомощно спросил Пантокрин.

- Вызывай старшего беса, - ответил Грязнов-Водкин. - Его обязали тебе помогать. Вот пусть и помогает.

- Ты думаешь? - с надеждой спросил правитель.

- Уверен, - кивнул премьер. - Вызывай.

- Хорошо, - согласился Пантокрин и робко позвал: - Кеша!

- Чего тебе надобно, старче? - отозвался бес. Он уже давно сидел в кресле в дальнем углу кабинета и равнодушно наблюдал за происходящим.

- Так не выпускает город людей, Кеша.

- Не людей, а только вас, козлов. И правильно делает. Вы нам и там сгодитесь. Скоро все вы станете мелкими бесами и снова начнете пакостить людям, но уже тайно, исподтишка.

- Ну зачем же ты так, - укоризненно проговорил Пантокрин. - Мы ведь с тобой друзья, Кеша. Пособи. Останови затопление города.

- В гробу бы я видел таких друзей, - проворчал старший бес. - Меня на это никто не уполномачивал.

- Как же так?! - беспомощно развел руками правитель. - Ведь тебя ж обязали мне помогать.

- Прежние указания отменены. Теперь я тебе, старый хрен, ничем не обязан.

- Кем?! Кем отменены?! - Дряблые щеки правителя затряслись от страха.

- Барханом.

И Пантокрин интуитивно почувствовал, что это конец, конец всему. Старший демон всегда его недолюбливал, а теперь лишь позларадствует. Что же делать, что делать?!

- Ну, Кеша, родной! - стал униженно просить он беса. - Не в службу, а в дружбу - помоги! Я отблагодарю. Честное слово, отблагодарю!

- Ну, надо же! - издевательски рассмеялся старший бес. - О чести, старый дурак, заговорил. О ней надо с молодости помнить, а не тогда, когда тебя прищучило.

- Помоги, Кеша! - Пантокрин упал перед бесом на колени. - Я знаю, - ты можешь.

- Не было мне на этот счет никаких указаний. А без указаний я не могу. У нас с этим строго.

- А кто может, Кеша?

Старший бес подумал, почесал затылок, ответил:

- Пожалуй, лишь Бархан. Только он.

- Неужто больше никто? - растеряно проговорил правитель. Очень не хотелось ему обращаться к этому насмешнику демону, так как заранее знал, что кроме издевательств ничего доброго от него не услышит.

Но беса уже и след простыл. Того тоже не очень-то грело встречаться здесь с высокомерным демоном. Лучше держаться от начальства подальше - так спокойнее.

Пантокрин, кряхтя, с трудом поднялся с колен. Стыдоба какая! Как это он так оплошал? На колени как? Жить совсем расхотелось. Спину ломило. Суставы хрустели и щелкали. Ноги едва держали, дрожа мелко и противно. Вот так бы лег на диван, закрыл глаза и поминай как звали. Без Танечки теперь ничего неохота. Пропади все пропадом!

- Вызывай Бархана, - потребовал Грязнов-Водкин, подступая к правителю.

- Не, не хочу, - захныкал тот. Лег на диван. - Я уж лучше здесь... Я помирать буду. Идите все, не мешайте.

- Я те помру, каналья, в бога, в душу, в мать! - взревел премьер, вновь сграбастал Пантокрина за грудки, поднял с дивана. - Ты сначала прекрати это безобразие, а уж потом подыхай, хрен с тобой.

- Ах, ах, ах! - пришла в себя и закудахтала Тятькина. - Вы, Ваша Гениальность, самый умный, самый необыкновенный! Вы герой! Только вы один в состоянии нам помочь. Умоляю - спасите нас!

Удивительное дело, не грубость премьер-министра, а именно слова директора телестудии привели Пантокрина в чувство, приободрили. Он так привык к таким словам и так сейчас в них нуждался.

- В таком случае, всем выйти, - приосанившись, правитель величественным жестом указал на дверь. - Я буду вызывать старшего демона Бархана.

Когда все вышли, он стал быстро-быстро шептать заклинание вызова Бархана. Ждать пришлось довольно долго. Вдруг, с улицы раздался пронзительный свист, будто летел артиллерийский снаряд либо мина. Окно разлетелось вдребезги и в кабинет ворвался статс-секретарь. Приземлившись точно в центр кабинета, он завопил, как оглашенный:

- Беда! Беда! Караул! Спасайся, кто может! Достукался, старый маразматик! Довоевался, мать твою! Доигрался в шпионов, плесень ты болотная! А знаешь ли ты, сморчок, что город твой тонет? Я пока по улицам бежал туфли замочил. - Демон указал на свои лаковые туфли, из которых били мощные фонтаны болотной жижи, заливая роскошный персидский ковер.

- Здравствуйте, Бархан! Вечно вы со своими шутками, - подхалимски осклабился Пантокрин.

- Не сметь со мной разговаривать таким тоном! - ещё более рассвирипел Бархан. - Перед тобой, гаденыш, чрезвычайный полномочный представитель ада, а не какой-нибудь шишли-мышли на фиг вышли. Понятно, змей ты подколодный?!

- Но я ничего такого. Извините! - вконец растерялся правитель, не зная, как ему себя вести с демоном.

- Молчать, огрызок!! - затопал ногами демон. Ему доставляло огромное удовольствие издеваться над Пантокрином. - Ишь разговорился, "Цицерон", слова не дает сказать. Зачем вызывал, негодяй? Опять Таньку свою потерял? Забудь её, душегуб. Не для тебя девка. Она Грише Орлову предназначена.

- Помоги, Бархан! Спаси город, - униженно попросил Пантокрин.

Статс-секретарь с ответом не спешил. Сел в кресло, достал сигару, раскурил и, с удовольствием затянувшись, сказал:

- Если бы я даже мог, то не стал бы этого делать, Иуда ты Искариот. Потому, как надоел ты мне и твой гнусный городишко хуже горькой редьки. Но, к счастью, я этого не могу, не в моей это компетенции.

- Но почему?! - чуть не плача, проговорил правитель. - Вы ведь старший демон, вы все можете.

- Дурак ты, Пантокрин, и не лечишься. У Орлова слишком прочная связь с Космосом, порушить которую даже сам сатана не в состоянии.

- У этого парня? Шутите?! - усомнился правитель.

- Поверь мне на слово, огрызок. За ним стоят такие силы, что одного их желания достаточно, чтобы от нас с тобой лишь мокрое место осталось.

- Но почему?! Чем это он заслужил подобного покровительства?

- А тем, параноик, что парень знает о жизни такое, чего нам с тобой никогда не узнать. Потому, ему покровительствует сам Создатель, а нам с тобой - всего навсего сатана. И вообще, притомил ты меня, Пантокрин. Век бы тебя не видеть. Я очень рад, что все так случилось. До встречи, злодей! Лелею надежду, что ты попадешь ко мне на пятый уровень. Вот там я тебе и покажу, где раки зимуют. Впрочем, за все свои мерзости, ты достоен большего - минимум, третьего уровня.

И демон исчез. А Пантокрин окончательно понял, что это конец. Больше ему уже никто не в состоянии помочь.

10. Конец города-призрака.

Свобода! Нет, что ни говорите, а в этом слове есть какая-то особая прелесть, можно даже сказать - магическая, завораживающая сила. И что с того, что свободы, в прямом смысле этого слова, никогда не было и быть не должно, что слово это чаще использовалось подлецами в борьбе за место под солнец, нежели - романтиками. Что с того. Уж больно красивое слово! Оно поднимало людей на баррикады. Оно заставляло их идти прямиком в пасть дракона. Вот такое это слово, такая могучая сила заключена в нем.

Григорий с Таней ступили наконец-то на твердую землю, которая если и плавала, то вместе с этой симпатичной и такой родной планетой в нескончаемом и мудром Космосе. Но к такому положению вещей, к такому путешествию люди уже давно привыкли. Орлов оглянулся. Город постепенно погружался в болото. С него с радостными улыбками на лицах бежали люди. Много людей. Сотни, а может и тысячи, таща за собой нехитрый скарб. А хлюндявые... Простите великодушно. Рабочие так вообще шли налегке. Как некогда говорил классик марксизма - им нечего было терять. Среди них Орлов увидел рослого Астахова. Тот издали помахал ему рукой, что-то прокричал. Но Григорий не расслышал и, сцепив руки, поднял над головой, приветствуя Астахова.

Березин опустился на колени и поцеловал землю.

- Здравствуй, Матушка! Кормилица ты наша! Заждалась, голубушка, сынов своих! - говорил он ей ласково. По лицу его струились обильные счастливые слезы. Но он не замечал их.

На востоке медленно карабкалось на небосклон вялое ото сна, ещё дремотное солнце. Зачинался новый день. Это будет самый замечательный день в жизни Григория с Таней и их многочисленных друзей.

И здесь Орлов увидел стоящего неподалеку вихрастого подростка лет двенадцати. Он с удивлением смотрел на невесть откуда взявшиеся толпы людей. Он, вероятно, и о городе-то слыхом не слыхивал. Григорий с Таней подошли.

- Привет, приятель! - поздоровался Орлов.

- Здравствуйте! А откуда их столько? - спросил он, кивая на беженцев. На симпатичном широкоскулом лице его было написано любопытство.

- Долго, парень, рассказывать. А ты куда это такую рань собрался?

- На рыбалку.

- На рыбалку? А где же удочка?

- Здесь, - он потряс большой матерчатой сумкой. - А удилище я на берегу срежу.

- Ясно. Тебя как звать-то?

- Григорием, - солидно ответил парнишка.

- Правда что ли?! - удивился Орлов.

- Ну.

- И меня Григорием. Первый раз тезку встречаю. А фамилия твоя случайно не Орлов?

- Не-а. Соколов.

- Тоже неплохо. А как нам, Гриша, добраться до маршрутного автобуса?

- Здесь автобусы не ходят. Только электрички.

- Постой-постой, а ты ничего не путаешь? Не должно здесь быть никаких электричек.

- Ну как же нет, когда есть! - возмутился парнишка недоверию Григория. - Вот по этой дороге, - он указал рукой, - через полкилометра будет станция. Сколько сейчас времени?

Орлов посмотрел на часы.

- Половина седьмого.

- Ровно через час будет электричка.

- Спасибо тебе. Ну, будь здоров, Григорий Соколов! Удачи тебе на рыбалке!

- Спасибо. До свидания!

Парнишка повернулся и споро зашагал своей дорогой.

Григорий недоуменно пожал плечами. Электричка? Гм. Похоже, город этот, как блуждающий форвард, появляется то в одном , то в другом месте. Может быть они сейчас вообще где-нибудь в Подмосковье? Ничего, Орлов очень надеялся, за время его пребывание в городе-призраке Россия ещё не распалась окончательно. А если так, то они с Таней доберутся и до дома.

В толпе Григорий заметил Кулинашенского. Он обнимал стройную смуглую и красивую женщину за плечи. Рядом стояли их дети - девочка и мальчик. Вероятно почувствовав на себе взгляд Орлова, бывший шеф полиции повернул голову, разулыбался, подошел.

- Со свободой вас, Григорий Александрович!

- Спасибо. А вас вроде поздравлять не с чем. Вы больше потеряли, чем приобрели.

- Зря вы так, Григорий Александрович! - обиделся Кулинашенский - Мы с женой очень даже рады, что все так кончилось. Очень! Я всю жизнь мечтал кроликов разводить. Вот и предоставилась такая возможнеость.

- А где же Пантокрин и вся его команда?

- Их город не отпустил.

- Как так - не отпустил?

- Очень просто. Они побежали было, а он не отпустил, сковал их тела и баста.

- Так, вероятно, и должно было случиться. Нечистой силе нужны лакеи. Все справедливо.

- Да, - согласился Кулинашенский. - Меня бы ждала та же участь, если бы я не помог вам. Это меня и спасло.

- Григорий Александрович!!! - услышал, вдруг, Орлов за спиной могучий рев.

Обернулся. На него на всех порах как два тяжелогрузных локомотива летели Толя и Коля. Их лица ещё можно попробовать "вырубить топором", описать же их невозможно. Столько в них было щенячей радости и восторга.

- Григорий Александрович, вы видите?! - воскликнул Толя, отанавливаясь перед нами, как вкопанный.

- Гришуня! Друг! - заорал более эмоциональный Коля и бросился к Орлову обниматься. - Ты видишь?! Видишь?!!

- Ну, вы. ребята, даете! - Григорий был поражен ни менее их. - Это значит...

- Мы снова стали людьми! - рассмеялся счастливый Коля.

- Положим, чтобы ими стать нам с тобой ещё предстоит потрудиться, возразил умный Толя. - Кстати, мы не одни, Григорий Александрович. Все кто нам помогал тоже здесь.