Город дождя

Туман сам освободил меня, после чего спрятал нож себе в пиджак. Он всё ещё боялся меня, но, как бы то ни было, я боялась себя сильнее. Вампир попрощался со мной, отвесив мне поклон в стиле галантного века, за что был награждён моим колючим взглядом.

– Как только уйдём отсюда – наши пути расходятся. Даже не думай следовать за мной, ясно?!

Мне показалось, что в волосах Тумана появилось больше седин, а кожа на лице стала заметно морщинистей.

– Я и не думала, – робко ответила я. – Правда, на мне до сих пор костюм вашей помощницы.

– Чёрт с ним! Она всё равно уже не вернётся.

Я уловила в этих словах затаённую боль, и вся моя злость по отношению к нему исчезла. Он ещё во многом человек. Жаль, что теперь мне не удастся дружить с ним.

– Мне казалось, вы ненавидите вампиров, а этот вёл себя так, словно он ваш друг, – сказала я, чтобы сменить тему.

– Они помогают делать мне бизнес. Мир – мой самый ценный покупатель. Я обязан быть дружелюбным с ним.

Мы вышли из ворот рынка. Небо снова сделалось тёмным. Вечерний город тонул в огоньках и грязи. Под фонарём, на углу улицы, какая-то девушка заунывно играла на скрипке. У её ног стояла небольшая картонная коробка. Тусклые листья, которые не сумел втоптать дождь, добивали прохожие. Сырость, серость и холод костлявыми руками сжимали сердце. Хотелось уйти туда, где когда-нибудь кончится осень. Я так устала от неё, и отчаянно надеялась, что всё скоро пройдёт.

– Прощайте, Туман. Мне грустно, что так получилось.

Он молча сел в машину и уехал, оставив меня одну. Некоторое время я смотрела вслед его исчезающему автомобилю, стоя в чёрной луже крови. Потом мой взгляд упал на ближайший высокий дом. Сделав глубокий вздох и собрав всё своё мужество, я направилась к нему.

Глава 5

Какое чудо природы человек! Как благороден разумом!

С какими безграничными способностями!

Как точен и поразителен по складу и движеньям!

В поступках как близок к ангелу! В воззреньях как близок к богу!

Уильям Шекспир

Железная дверь на чердак была открыта, словно кто-то ждал моего прихода. Преодолев несколько ступеней, я оказалась в полутьме чердака. Осторожно прогибаясь под трубами, чтобы пробраться к выходу на крышу, я обо что-то оцарапалась. Царапина затянулась у меня на глазах. Новое превращение облачило меня в короткое белое платье с длинными рукавами и туфли на высоких шпильках. Я тут же споткнулась. Никогда не умела на них ходить, но снимать не решилась – на чердаке было полно осколков от разбитых бутылок. Все стены были исписаны различными надписями, а на одной из них была изображена перевёрнутая пентаграмма.

Я поспешила выбраться на крышу, где меня встретил пронизывающий вечерний холод. Мне безумно хотелось разбить ледяное сердце осени и оказаться в другом, более желанном мире. Возможно, этот жестокий Город было реально изменить и добиться от него правды, но мне смутно представлялось, как это сделать. Я посмотрела вверх с наивно-горькой мыслью: “А вдруг именно сейчас там появятся звёзды?” Но там, как всегда, было темно. Я представила себя с большой высоты – маленький чёрный человечек, крохотная песчинка, которую почти невозможно разглядеть среди прочих домов полусонного города, который, конечно, только притворяется спящим в ожидании новых жертв. “Пусть же он подавится мной!” – решила я. Потом, разувшись, подошла к краю. Голова сразу закружилась, и я опустилась на край крыши, свесив босые ноги.

– Надо было выпить для решимости, – услышала я за спиной чей-то иронический голос.

Это был Ветер. Его появление теперь виделось мне совершенно логичным.

– Послушай, уходи. Мне не нужна твоя помощь, – злобно сказала я. – У меня не осталось ни капли сомнения, поэтому можешь не стараться.

– Слова, слова, слова, – сказал Ветер, запрыгнув на карниз, – но я не вижу действий.

Он шёл ко мне по краю крыши, изображая циркового канатоходца, иногда специально теряя равновесие, становясь на одну ногу и размахивая руками. Это нешуточно действовало мне на нервы, которые и без того были сильно расшатаны.

– Я только одного не могу понять: почему тогда в кафе ты спас мне жизнь? Может, прояснишь напоследок хоть это?

Он подошёл ко мне вплотную и теперь смотрел на меня сверху вниз. Я вспомнила свои слова, которые сказала Саше, когда впервые увидела его на мониторе компьютера. Он уже не казался мне таким привлекательным. Ветер был красив какой-то жуткой красотой, а в его чёрных ледяных глазах почти не было видно зрачков.

– Спас тебе жизнь? – усмехнулся Ветер, присев рядом со мной. – Да ты оптимистка.

– Думаю, ты понимаешь, о чём я. Скорее всего, так не должно быть, но я не чувствую себя мёртвой.

– А хочешь почувствовать? – спросил Ветер, кивнув вниз.

– Нет! То есть не знаю... Но всё снова повторяется, здесь почти то же самое, только хуже. Даже умерев, я не перестала умирать, и не нашла ответов. А теперь вот с ладоней исчезли линии, я чуть не стала убийцей и... Я так запуталась!

Я почувствовала, что моя речь становится беспорядочной, и замолкла, чтобы справиться с тем вихрем, который проносился у меня в голове. Сомнения, страхи, странные догадки, обрывочные воспоминания яростно неслись по моим сосудам, сталкиваясь друг с другом, разбиваясь вдребезги, образуя синтез непонятных идей и полного бреда. Я действительно очень сильно запуталась, и уже мало что понимала. Одно лишь было ясно – нужно покинуть этот город как можно скорее.

– Так что тебя держит здесь?

Свой жестокий вопрос Ветер задал с открыто скучающим видом. Видимо, ему хотелось быстрее покончить со мной, но его поведение вызвало во мне обратную реакцию: “Если он не хочет мне ничего объяснять, то пусть помучается со мной. Буду рада осложнить его существование хотя бы на несколько минут”. Конечно, это был грубый самообман, за которым я спрятала свои страхи.

– Боюсь, что окажусь там, – ответила я, указав в сторону мёртвого города, окружающего Город Дождя. – Боюсь, что следующий круг ада окажется ещё невыносимей.

– Думаешь, что ты в аду?

Я внимательно посмотрела на него, стараясь уловить на его лице хоть тень подсказки или намёка, но снова увидела лишь скуку.

– Недавно пролистывала “Божественную комедию” в книжном магазине, и не исключаю этой мысли. А что скажешь ты? Значит, вот так выглядит ад? Он для всех такой, или только для тех, кто совершил суицид? Почему здесь всё, почти как в игре?

Теперь я смотрела на него не злобно, а почти умоляюще.

– Согласно Данте, ты должна была превратиться в растение и страдать от свирепых гарпий. В некотором смысле, тебе повезло.

Коротким печальным вздохом я проводила очередную жалкую попытку добиться от Ветра признаний. Я посмотрела на свои перепачканные рукава, и заметила, что мои руки сильно дрожат. Всё мое тело продрогло от острого холода, вонзающего в меня миллиарды стальных иголок. Хотелось плакать, но слёз не было. Больше всего на свете мне теперь хотелось вернуться к себе в общежитие, упасть на кровать, зарыться в тёплое одеяло, накрыть голову подушкой и, заглушая в себе крик раненой птицы, тихо задохнуться.

– Почему ты всё это время следил за мной?

Ветер ответил не сразу, выждав долгую паузу.

– Присматривался к тебе. Ты нарушала равновесие, и я серьёзно начал переживать, что твоё обращение никогда не настанет. Пришлось немного помочь тебе.

Я поняла далеко не всё, что сказал Ветер, но этого вполне хватило, чтобы колодец души выпустил наружу недавно утонувшую злобу, которая увидела в нём все причины моих страданий.

– Так это из-за тебя я чуть не зарезала человека?!

Он засмеялся, и отвернулся, чтобы закурить.

– А ты забавная. Развлекли меня ещё – расскажи подробней, где ты, по-твоему, находишься?

Ветер не собирался мне ничего говорить, но хотел поиграть. Это было понятно. Так любят играть кошки, перед тем как разделаться с мышкой. Будь я хитрой мышкой, давно бы одурачила кошку. Но мышка всё равно не может съесть кошку – об этом позаботилась всесильная природа. В этом городе я, как никогда раньше, чувствую себя её игрушкой. В мире, который я знала раньше, между людьми существуют свои различные негласные табу, правила, законы, некоторые из них, на мой взгляд, противоречат и самой природе. Я жила по многим из них, но однажды решила разрушить модель своего иллюзорного мира и переступить их, чтобы очистить сознание и снова стать tabula rasa. Наверно, в чьих-то глазах я была даже преступницей. Но как понять себя, если и не пытаться вырваться из прочных оков, давящих на сознание? Как тогда можно увидеть себя? Некоторые находят выход – становятся отшельниками, бегут ото всех, пытаясь вернуть себе внутреннее единство. Я хотела стать на какое-то время затворницей, но у меня ничего не вышло, даже не удалось спасти себя. Это трудный путь, на котором придётся сражаться не только с внешним миром, который не терпит одиночек, но и с тем, что сидит где-то глубоко в тебе и не может без этого мира. У кого-то получается. Кто-то попадает туда, где, возможно, никогда ничего не поймёт, куда живые стараются часто не забредать в своих снах.

– Я точно знаю, что умерла, поэтому, если говорить обобщённо, думаю, в стране мёртвых.

– Уверена? – Ветер повернулся ко мне.

Казалось, он смотрел на меня, но взгляд его был устремлён в никуда.

– Явно не в стране чудес, – быстро ответила я, пытаясь встретиться с его глазами.

– Если только не прыгала в кроличью нору.

Мне стало больно. Конечно, глупо, но от его ответа я ждала чего-то утешительного, чего-то опровергающего, вселяющего надежду. Разочарование, смешанное с обидой, стыдом и злостью на себя жгло сердце. Мне часто доводилось испытывать это чувство из-за моей привычки делиться интимными переживаниями с малознакомыми людьми, людьми, которые вряд ли были способны понять меня. Но всё-таки я продолжала это делать с упорством мазохистки, каждый раз протягивая чужаку осколки себя и наблюдая за тем, как он крошит их на более мелкие части. Когда становилось совсем плохо, я искала спасение в Саше, но хорошо понимала, что лгу сама себе, что он, в сущности, не чувствует меня: желает подстроиться, мечтая понять, для того, чтобы вылечить меня от собственных идей и мыслей. Его нельзя упрекать за это – он любил. Было эгоистично держать его так близко к себе, поэтому, чтобы успокоить свою тревожную совесть, подсознание сотворило мир, где он никогда по-настоящему не признавался мне в любви и не вёл себя, как любящий человек.

– Мне не до шуток. Ты издеваешься надо мной? Зачем? Может быть, я в чистилище? Есть ли шанс, что я попаду в более светлое место?

Над нами пронеслась стая шумных птиц.

– Ты уже готова поверить в чистилище?

– Так всё-таки необходимо искупление? Что я должна сделать? Умоляю, скажи мне, Ветер!

Мой голос сорвался на крик, который тут же подхватило эхо, взявшееся непонятно откуда. Ветер встал. Я заметила, что его плащ остался чист, словно он сидел на сухой крыше.

– Мне становится скучно. Я думал, будет веселей.

Я поднялась вслед за ним. Соседние дома отчуждённо глядели друг на друга, а в сумрачном доме напротив зажглось окно. Это пустынное здание. Только в одной квартире здесь по ночам всё время горит свет. Она не заперта. Ни для кого, кто сделал свой выбор. Туда приходят те, кто устал быть здесь. Говорят, это окно погубило множество жизней, и что на него нельзя долго смотреть, иначе “жёлтый глаз”, как называют его горожане, заметит тебя и заберёт против твоей воли.

– Видишь там внизу двух прохожих?

Я не ожидала, что Ветер снова заговорит со мной, поэтому поспешно кивнула, даже раньше, чем успела заметить две фигуры – мужскую и женскую. Мужчина отставал от женщины на несколько метров; он шёл не спеша, но складывалось впечатление, будто он следит за ней.

– В твоём мире они были любовниками, – продолжил Ветер. – Они оба отравились газом. Это не было суицидом. А сегодня он зарежет её. Вот такая вот сказочка на ночь.

Я не сразу поняла, что он дал мне первый чёткий ответ, который сообщал: здесь обитают не только самоубийцы. Какое-то время я смотрела на него, надеясь на дальнейшие пояснения, но их не последовало.

– Расскажи мне про того мальчика, который умер в лаборатории. Целью игры было найти его убийц. Если я найду их, то это что-то изменит?

Вопрос про умершего в лаборатории мальчика я задавала так часто, и так часто слышала в ответ спутанную речь, что уже начинала забывать о его принадлежности к игре. Если что-то сильно расстраивает, память недолго желает хранить это. Защитная функция мозга включается, когда сочтёт нужным. Порой очень некстати для нас.

– Иногда здесь можно услышать его шёпот. Нужна лишь правильная ночь.

– Что было в нём особенного? Почему над ним ставили эксперименты?

– На твоём месте я бы спросил про его имя. Оно понадобится тебе, если захочешь мстить. Но ты не узнаешь его, пока не вспомнишь своё.

Что-то кольнуло сердце, и скользнуло в желудок, отчаянно пискнув. Я не помнила своего имени. Но как можно забыть такое? Я хорошо помнила имя пользователя и пароль своей электронной почты, но не могла вспомнить главного. Саша и большинство знакомых звали меня Дождинкой, но у меня же было настоящее имя!

– Подожди, я сейчас вспомню. Это какая-то нелепость. Я же знала его минуту назад...

– Не знала. Ты забыла его, как только попала сюда. Но ты ещё помнишь остальное, –сказал Ветер, спихнув носком ботинка мой босоножек. – Знаешь, у тебя удивительно сильная жажда жизни.

Я смотрела на падающий босоножек. Его полёт с крыши был невероятно долог и пленителен. Мной завладел непостижимый приступ внезапного счастья. Что-то лёгкое и свободное тянуло за ним. Я сделала шаг вперёд, чтобы заметить, куда упадёт босоножек. На долю секунды я увидела вместо него белого голубя, который стремительно приближался к земле, сложив чистые крылья, но это был лишь обман зрения – босоножек разлетелся на части.

– Жду тебя внизу, Дождинка.

Эти слова оборвали во мне странную эйфорию. Я быстро повернулась, чтобы сказать Ветру какую-нибудь гадость, но его не было. Исчез так же незаметно, как возник. Ему стоит позавидовать - очень удобная возможность. Со мной остались лишь отчаянье и горечь, которые со злостью швырнули второй босоножек с крыши. “Нет! Я не буду. Не сегодня”, – принял решение разум.

Я вернулась обратно на чердак, но не успела сделать и несколько шагов, как поранила ногу. Как же мне надоело калечиться! Пришлось ступать очень осторожно, вглядываясь в полутьму помещения. Вскоре я услышала какой-то шорох в дальнем углу. Глаза уже привыкли к темноте, и через несколько секунд я увидела мужской силуэт, сидящий у стены. Подумав, что это Ветер, я пошла к нему. Когда я приблизилась, по чердаку скользнул лунный свет, и передо мной развернулась отталкивающая сцена: молодой светловолосый парень, корчась от боли и что-то быстро шепча, резал себе вены грязным бутылочным осколком. Я стала тихо пятиться назад, но он заметил меня – поднял голову и впился в лицо настороженным взглядом.

– Кто ты? Ты пришла помешать мне?

Я отрицательно покачала головой и спросила:

– Зачем ты делаешь это?

У меня не было сомнений в том, что он душевнобольной, но, по опыту, я знала: чтобы спокойно уйти, надо немного поговорить с психопатом, суметь усыпить его неадекватную бдительность.

– Они управляют мной. Управляют через эти провода, которые вшили в меня! Но я не позволю им делать это. Ни за что!

Он яростно затряс головой и снова принялся резать руки. Я успела отступить на три шага, прежде чем парень снова заговорил со мной.

– Они идут. Ты слышишь? Теперь не спастись! Помоги мне, Иллюзия. Они отключили мне ноги. Без тебя я не справлюсь!

Он пополз ко мне, повторяя свою просьбу о помощи, пока его речь не превратилась в неразборчивый шёпот. Что-то из прошлого выжигало его мольбу на теле и заставляло оставаться здесь. Я протянула ему руку, но как только её коснулись его израненные пальцы, я вскрикнула и убежала с чердака.

Я спускалась пешком по бесконечным пыльным ступеням, оставляя на них красные следы. Это были не только следы моей боли. Следы вечного стыда и презрения к себе за свою трусость, свой эгоизм и тот ад, против которого я восстала, от которого убежала, только для того, чтобы найти его в себе.

Я уже знала такой стыд. Тогда Андрей был ещё жив. Всё лето в доме напротив играла одна песня. Я не помню текст этой песни, не знаю, что за группа её исполняла. На уме осталась только одна строчка: “когда осенний первый дождь напомнит вам, что меня нет”. Это был рэп, а мы с братом не очень приветствовали это музыкальное направление. Мы злились и желали, чтобы скорее наступила осень, чтобы он скорее остался только воспоминанием. А в конце сентября дождливым вечером у дома напротив собралась большая толпа. Я не поняла, что случилось, и спросила об этом в местном чате. Через несколько минут одна девушка написала, что оттуда выбросился какой-то мальчик.

Пошло оживлённое обсуждение, люди с огромным интересом говорили о его смерти, жестоко шутя, в тайне от самих себя радуясь тому, что они живы. Я долго сидела у экрана, зачем-то всё это читая, пока на клавиатуру не стали падать слёзы. Потом я выключила компьютер и открыла окно. Я прошептала: “Прости меня! Прости нас с братом, прости за то, что не услышали твоего крика, прости, что мы смеялись, прости нашу жестокость!”

Часть меня верит в то, что это был не тот человек, из чьей квартиры всё лето звучала песня, и убеждена в том, что, если даже это был он, мне совершенно не за что себя винить. Другая же часть души до сих пор стыдится моих тогдашних мыслей и слов, которые никогда не сгниют вместе с прошлогодней листвой.

Однажды я поделилась этой историей с Вадимом, и пожалела об этом. Мы встречались с ним почти полгода. Это был сильный человек с жестоким характером и чёрным сердцем. Меня привлекала его уверенность в себе, его манеры и поведение – он вёл себя так, словно он властелин мира. Как-то на вечеринке по случаю его крупного выигрыша в лотерею (Вадиму всегда очень везло, его даже называли любимцем судьбы) я подошла к зеркалу, чтобы поправить макияж. Он подошёл сзади и обнял меня, а потом сказал, глядя на наши отражения: “Мы боги”. Мой двойник улыбнулся ему, слегка прикрыл глаза и медленно повторил его слова. Вадим признавался мне, что все его девушки, которых было немало, быстро надоедали ему, но со мной у него всё обстояло иначе. По его словам, он видел во мне продолжение себя, свою часть, своё отражение. Когда он в очередной раз заявил, что мы с ним одной крови, я рассказала ему про ту песню и погибшего мальчика, а он просто рассмеялся. Я знала, что так будет. Знала, что для него любое проявление совести – непозволительная слабость. Я не ждала другой реакции – лишь надеялась, что этот смех не ранит меня. Но он ранил, и я ушла от Вадима в тот же вечер. Он постоянно ревновал меня и твердил, что никогда не отпустит. Об этих словах теперь иногда напоминает небольшой шрам возле губы, но всё-таки он не сумел удержать меня, и это было моей маленькой победой в поисках себя.

Когда я вышла из подъезда, начался дождь. К счастью обычный, и я впервые обрадовалась ему. Была уже глубокая ночь, а по городу не ходило такси, поэтому мне не оставалось ничего другого, как, прихрамывая, идти до дома пешком в надежде на скорое превращение. Вдали кто-то играл на гитаре, и грустная мелодия гармонично вплеталась в музыку дождя. Я растворялась в ней, и шла за этой мелодией, как Тесей за золотой нитью в лабиринте Минотавра, до тех пор, пока музыка не смолкла, уступив место лаю бродячих собак.

– У тебя такой вид, что сам дьявол расплачется.

Ветер сидел на автобусной остановке с гитарой в руках. Кажется, у него появилось новое хобби – издеваться надо мной. Хотела бы я разделить его веселье.

– Зачем ты вернулся? Вспомнил, что оставил в запасе немного шуток?

– Я сказал, что буду ждать тебя внизу. Ты забываешь всё стремительней, чем даже хотелось, – ответил Ветер, указав на место рядом с собой.

Я приняла его приглашение и присела рядом.

– Сыграй ещё что-нибудь. Мне это очень нужно.

Ветер отложил гитару.

– Я играю не для всех.

Ко мне подбежала лохматая дворняга, уткнулась в коленку влажным носом, пристально посмотрела на моего собеседника и убежала, виляя хвостом. Я с завистью проводила её взглядом. Конечно, жизнь бездомной собаки не легка, и всё-таки она до конца останется собой, сохранит естественность и внутреннюю цельность. Её прочный мир трудно разрушить. Человек же изначально обречён на картонный макет мироздания, который он до самой смерти вынужден неустанно подклеивать изолетной, придумывать на месте пустот что-то нерушимое и вечное, потому что если изолента закончится, ему будет трудно выжить.

– Играешь только для себя? – спросила я, окинув взглядом безлюдные улицы.

– Если ты не видишь чего-то, это не значит, что этого нет.

Я мысленно повторила его слова. Похожие слова мне говорил Саша, когда в наших беседах речь заходила о мире за гранью – я ставила под сомнение вопрос о его существовании. Теперь, по крайней мере, я знаю, что за чертой что-то есть. Но этого мало. Я хочу знать больше.

– Зачем ты ждал меня?

– Хотел пригласить тебя в одно место.

Ветер достал из кармана какую-то бумажку и протянул мне.

Это оказался билет в театр на спектакль “Гамлет”. Насколько я знала, в городе когда-то был театр, но он недавно сгорел. Шутки не кончились. Представление начиналось через пятнадцать минут в каком-то здании на Стеклянной улице.

– И как это понимать? В лучшем случае, я попаду туда к рассвету.

Ветер встал и знаком приказал мне сделать то же самое. Когда я поднялась, он зашёл за спину и, произнеся что-то неразборчивое, закрыл мне глаза руками. Я ощутила сильное головокружение и тошноту, а потом всё внутри сжалось, стало душно и жарко, возникло такое чувство, будто во мне горят тысячи костров, через которые прыгают резвые черти под хохот пьяных ведьм, славящих шабаш. В голове всплывали неясные образы и отвратительные видения – чёрные пауки ползли по стенам, превращаясь в шипящих змей, которые заползали в появившийся из пустоты мраморный гроб, заполняя его скользкими кольцами своих длинных тел, потом картина стала меняться и возникла молчаливая траурная процессия: лица шествующих были раскрашены – одни напоминали весёлых клоунов, а другие походили на унылых мимов; вскоре они распались на куски сырого мяса, которые тут же облепили большие красные мухи. Я закричала, но не услышала своего крика. Ветер убрал руки, и всё сразу исчезло. Рядом с нами уже не было автобусной остановки. Мы находились в совершенно другом месте. Это была Стеклянная улица.

– Вот мы и пришли.

– Это же казино, – сказала я, взглянув на здание, перед входом которого мы стояли.

Ветер кивнул и пошёл внутрь. Сзади меня окликнул чей-то громкий мужской голос, и, не оглядываясь, я нырнула в двери казино. Мы прошли мимо автоматов, игровых столов и подошли к бару. Ветер заказал нам выпить.

– За что пьём? – спросила я, подняв стакан.

– Не чокаясь – коротко ответил он.

В связи с последними событиями у меня накопилось столько вопросов, что я не знала с какой темы начать, как правильно построить разговор, чтобы добиться хотя бы малозаметных просветов. Я обдумывала это, разглядывая публику. Она была совершенно разная: от шумных мужчин и женщин в дорогих костюмах и платьях, курящих элитные сигары до тихих стариков в старых протёртых куртках. Их всех объединяло только одно – жажда денег и риска, погоня за призрачной и пустой мечтой о внезапном обогащении. Вадим часто таскал меня по таким заведениям. Я ещё могла понять бедных пенсионеров в мелких казино, но тугие кошельки, обнимающие вульгарно визжащие бриллианты, всегда вызывали во мне только омерзение.

Мы допили в молчании, а потом Ветер повёл меня через служебный вход. Это был длинный коридор со множеством комнат. В одной из них дверь была приоткрыта. За большим столом сидели наркодельцы и расфасовывали “товар” в прозрачные упаковки. Один из них заметил нас и приветственно махнул Ветру рукой. Дальше коридор поворачивал направо. Там была лишь одна комната, дверь которой была распахнута настежь. Внутри перед маленькой сценой, укрытой тёмно-синим занавесом, в несколько рядов стояли стулья. Почти все они были заняты. Мы не успели войти, как из комнаты неожиданно выбежал лысый карлик и шепеляво затараторил:

– Мастер, мы ждём только вас! Вы же знаете, мы никогда без вас не начинаем. Сегодня будет изумительное представление! Роль Офелии мы доверили совсем юной, малоизвестной, но очень талантливой особе... Хотя, должно быть, вы её помните – она играла Лилит в “Изгнании”. У вас интересная спутница, но, должен признаться, все думали, что вы приедете с Изумрудной Леди. Ах, проходите же!

Он ещё суетливо пометался в проёме, и, наконец, освободил вход. Мы заняли свои места в первом ряду. Я то и дело вертела головой, рассматривая собравшихся зрителей. На некоторых женщинах были вполне обычные изящные вечерние платья, на других – причудливые наряды прошлых веков: одни были закутаны в звериные шкуры, другие облачились в богато расшитые покрывала, на других были очень пышные платья с высокими накрахмаленными воротниками, а на некоторых из них были парики, украшенные всевозможными цветами и драгоценными камнями. Одежда мужчин также пестрила разнообразием – встречались шкуры, туники, камзолы, длинные златотканые плащи с гербами, средневековые шляпы с перьями и яркими лентами, треуголки и цилиндры. Все они непринуждённо разговаривали друг с другом, шутили и смеялись, но мне почему-то казалось, что всё их внимание на самом деле приковано к нам, вернее ко мне.

– Скажи, зачем ты привёл меня сюда? Я знаю эту пьесу, и уже ответила на главный вопрос Гамлета. Что ты хочешь сказать мне этим?

Ветер повернулся ко мне и приложил палец к губам. Через миг в комнате погас свет и поднялся занавес.

Глава 6

И вот ты стоишь на берегу и думаешь: “Плыть или не плыть?”

Мама, мы все тяжело больны.

Мама, я знаю, мы все сошли с ума...

Виктор Цой

На сцену вышел неестественно высокий и худой мужчина в чёрном костюме и, сказав что-то на незнакомом языке, прочитал стихотворение Валерия Брюсова “Офелия”. Его сменила молодая девушка в легком голубом платье с венком на голове и корзиной с цветами. Судя по всему, это и была нежная нимфа Гамлета. Она стала кружиться и бросать в зал цветы, заливаясь радостным смехом. Мне на колени упали лиловые колокольчики. Они пахли влажным лугом.

– Люблю их. Правда, они похожи на звёзды? – шепнула мне сидящая сзади женщина в пышном бархатном платье с крупной родинкой на груди, чья форма напоминала полумесяц.

Мне захотелось спросить у неё, откуда они взялись осенью, но вместо этого я лишь кивнула и положила цветы на свободное место рядом с собой.

Тем временем Офелия присела на край сцены и запела какую-то песню на древнеанглийском. Её прервал появившийся на сцене мрачный юноша в наглухо застёгнутом длинном шерстяном пальто. В комнате захлопали, должно быть, встречая главного героя трагедии. Он тоже заговорил на древнеанглийском, поэтому я понемногу стала терять интерес к этой нелепой постановке. Если Ветер хотел таким образом дать мне подсказку, то это была плохая идея.

– Я не понимаю. Почему я должна смотреть это? – спросила я.

Ветер ответил, не отрываясь от представления:

– Если ты ещё не поняла, то знай – тебя никто не держит здесь. Ты можешь уйти в любое время.

Я уловила в его словах двойной смысл, но не стала говорить ничего в отместку. Моё внимание снова обратилось к пьесе. Офелия покинула сцену с тоской в глазах, обхватив себя за плечи, а Гамлет остался и вскоре услышал голос своего отца, который шёл откуда-то с потолка. Многие зрители стали задирать головы вверх, наверно, пытаясь увидеть Призрака. В этот момент неожиданно зажёгся свет. По комнате прошёлся недовольный ропот, через который сумел прорваться резкий взволнованный голос карлика:

– Прошу прощения, дамы и господа. У нас вынужденный антракт. В соседних комнатах вам будет представлено множество развлечений. Каждый сможет выбрать себе что-нибудь по душе.

Сказав это, он подбежал к Ветру и заговорил с ним на непонятном языке. Карлик был чем-то сильно испуган, но Ветер вёл себя совершенно спокойно.

Зрители постепенно расходились. Теперь они в открытую смотрели на меня, перешёптываясь друг с другом. Их взгляды не были дружелюбными. Ко мне подошла женщина, которая заговорила со мной во время представления.

– Она не так сурова, как это может показаться, но не терпит, когда кто-то нарушает гармонию. Мастер поступил слишком рискованно, приведя вас на спектакль. Мой вам совет – уходите отсюда поскорее.

– О ком вы говорите? – не поняла я.

– Об Изумрудной Леди, разумеется! – всплеснула руками женщина, с изумлением посмотрев в сторону Ветра. – Вы даже не посвящены. О, Она будет невероятно рассержена!

Её последние слова прозвучали в полной тишине. Я оглянулась, чтобы понять причину внезапного молчания – в дверном проёме стояла красивая женщина среднего роста в зелёном чешуйчатом платье, с густыми извивающимися, как змеи, волосами. Её сопровождали ещё две женщины в подобных платьях жёлтого цвета. Все мужчины, оставшиеся в комнате, включая Ветра, отвесили ей лёгкий поклон, а женщины сделали книксен. Я растерянно смотрела, как она приближается, гневно сверкая своими большими травяными глазами, ощущая настороженное и одновременно приятное волнение – теперь я, как никогда, была близка к тому, чтобы узнать правду, поскольку не сомневалась в том, что нахожусь в логове тех, кто затеял со мной эту жестокую игру.

– Мой дорогой, я не понимаю твоё легкомыслие. Почему ты привёл её сюда? Мы договорились...

– Кое-что изменилось, – отрезал он и снова перешёл на неизвестный мне язык.

Она слушала внимательно, ни разу не перебив его, и, судя по всему, он сумел убедить её в чём-то. Изумрудная Леди перевела взгляд на моё озадаченное лицо, на котором отражались все мучительные попытки уловить суть их разговора, и улыбнулась.

– Как мы невежливы с нашей маленькой гостьей! Посмотри на неё – она вся в нетерпении. И всё же я не приемлю слабости духа, поэтому доверяю её тебе. Ты знаешь, что следует делать, а мне пора, – сказала она и обратилась к карлику, который всё это время напряженно следил за их разговором в молчании. – Мне жаль, что я испортила представление, но стихии так сложно управлять своими поступками.

– Я всё понимаю, душа моя, и жалею лишь об одном – вашем желании немедленно удалиться. Вы так редко навещаете нас.

– Обещаю, что в следующий раз буду здесь в эту ночь. А сегодня я должна присутствовать на погребальном костре Великого Воина. Нужно проводить его со всеми почестями – таких ещё не скоро родит Земля. Она сильно истощилась в последнее время – одни слабаки и плаксивые девчонки!

Женщина презрительно смерила меня взглядом, и больше ничего не говоря, направилась к выходу. Во всех её движениях скользила невероятная сила, невольно внушающая восхищение. Её платье сверкало уверенностью, а обнажённая спина говорила о том, что её не страшит никакая опасность и она готова принять любой удар.

– Леди часто бывает резка. Должно быть, поэтому ей дали это новое имя, – сказал мне карлик ободряющим тоном.

Его слова не сразу проникли в моё сознание, которое полностью отдалось во власть изумрудного сиянья, рисующего картину прошлого своим таинственным цветом. Когда мне было четырнадцать, я перекрасила волосы в зелёный цвет. Причиной тому стала новая московская школа, куда мы с братом перешли, когда наша семья переехала из Подмосковья в столицу. Решение Андрея учиться в математическом классе было удачным – он попал в самый дружный класс школы. В моём же классе правила группа наглых спортсменов и пафосных девушек, которые никогда не делали ошибок в таких словах, как “Ботокс” и “прет-а-порте”. Я перешла им дорогу в первый учебный день, когда заступилась за изгоя класса – молчаливую замкнутую девочку в очках с толстыми стёклами и тоненькой косичкой. Мне не удалось подружиться с ней – она была совсем забита и сторонилась всех окружающих. У неё были трудности с речью, и часто случались приступы эпилепсии – этого было достаточно для постоянных издевательств и насмешек одноклассников. В сущности, для этого была лишь одна причина - они боялись её. Толпе трудно понять и смириться с тем, что кто-то может быть другим, ведь странный человек кажется опасным, его поступки сложнее предугадать, руководствуясь определенной заданной схемой. Именно поэтому “осторожный человек” растоптал сердце Данко, когда герой вывел людей из тёмного леса.

Нас учат быть добрыми и любить своего ближнего, но часто забывают напомнить о том, что лишь единицы отплатят нам тем же. При жизни мне встречались такие единицы. Многие из них носили жёсткую броню, хранящую одинокую и ранимую душу от агрессии мира, подобно ракам-отшельникам, которые прячут свои мягкие брюшки в раковинах других морских животных. Мир давит одиночек, и в большей степени тех, кто понял одну простую истину, но ещё не может смириться с ней – все люди одиноки, абсолютно все. Будь мы в безлюдной пустыне или в центре огромного города, в разлуке или с любимыми – нам не сбежать от одиночества. Но можно обмануть себя, растворившись в забвении придуманных грёз. Это помогает, как таблетка успокоительного в тот момент, когда думаешь, что осталось совсем немного до разрыва сердца.

Я примкнула к небольшой группке, которая состояла из тех, кто часто прогуливал школу, чтобы попить пиво и покурить травку (по крайней мере, в них не было никакой омерзительной фальши), хотя сама редко пропускала уроки, поэтому чаще всего сидела одна, что впрочем, не мешало мне отражать нападки “лидеров” и всякий раз доказывать, что я не лёгкая добыча. Вскоре им надоело сражаться со мной, и они предложили мир. Но прошло несколько дней, и они потребовали скрепить наш договор – для этого я должна была стать блондинкой. Должно быть, они долго изобретали эту примитивную шутку. В общем, в тот же день я купила ярко-зелёную краску. Это был открытый вызов – моя личность стала слишком заметной, чтобы они могли простить это. Но постепенно у меня стали появляться друзья из параллельных классов, а через год наш класс расформировали, и всё их влияние исчезло само собой. Они больше не существовали для меня, и всё-таки иногда, заглядывая в себя, я видела их черты, и от этого становилось невыносимо гадко.

– Простите, кого вы имеете в виду? Кто дал ей это имя?

Карлик смущенно опустил глаза. У его ног лежали ярко-красные и белые анемоны. Это сочетание было мне знакомо – такой букет отец покупал для своей любовницы. Я случайно увидела это, когда ехала в институт. Тогда я подумала, что он покупает их маме, но, когда я вечером спросила у неё про цветы, она заплакала и всё мне рассказала. Я не понимаю, почему она терпела его измены, почему умоляла меня не вмешиваться, делать вид, что мне ничего неизвестно. Возможно, и в её прошлом были свои тёмные пятна. Мне хотелось ненавидеть их обоих, но я не могла, и вместо этого возненавидела свой большой город, который, как я думала, убил их любовь. Не желала верить, что её никогда и не было между ними.

– Думаю, нам тоже пора уходить, – сказал Ветер и, взяв меня под локоть, повёл к выходу, прежде чем я успела опомниться.

– Подожди! Я желаю, наконец, всё понять. Эта женщина хотела, чтобы ты открыл мне правду.

Ветер иронически изогнул бровь.

– Неужели?

– Мне так показалось...

– Так и есть – тебе показалось, – ответил он, с удовольствием глядя на то, как потухает мой взгляд.

Мы вышли в коридор, в котором было совершенно пустынно. Теперь все двери были закрыты, и за ними царило шумное оживление – звучала плавная музыка, слышались возбуждённые голоса, звон посуды, шарканье подошв и шорох платьев. Я попыталась открыть одну из них, но дверь не поддалась.

– Бесполезно. Туда пускают только парами.

Я кинулась вперёд и принялась яростно трясти другие двери, стучать в них, калеча руки, при этом не чувствуя никакой физической боли. Кто-то из тех странных людей должен был помочь мне, и это упорное убеждение не желало отступать.

– Ненавижу тебя! – крикнула я, когда Ветер приблизился.

– Идём, – негромко сказал он, и я сразу подчинилась, словно меня накачали каким-то наркотическим средством, превратив в послушную марионетку. От этого воздействия было невозможно освободиться, несмотря на то, что я продолжала всё чётко осознавать. Оказавшись на улице, я ещё некоторое время находилась в таком состоянии, пока какая-то девушка не подбежала ко мне и не поцеловала в щёку. Я не сразу узнала Радугу.

– А что ты здесь делаешь? Решила сменить свою скучную работу? – хихикнула она и посмотрела на моего спутника. – Неужели ты, наконец, завела себе дружка?

Прежде, чем я успела что-либо ответить, Радуга прильнула к нему и промурлыкала сладким голосом:

– Котик, для тебя – совсем недорого.

Рядом с нами остановилась машина с затемнёнными стёклами, но никто из неё не вышел. Ветер молча отстранил от себя Радугу, и направился к автомобилю.

– Хочешь оставить меня тут?

Я сошла с тротуара на дорогу, и угодила в разноцветную масляную лужу, насквозь промочив ботинок.

– Я скоро приду за тобой, – ответил он, скрываясь в машине.

Его слова обрадовали меня, хотя для этого не было никакого повода – теперь я окончательно убедилась в том, что от Ветра не следует ждать помощи. И всё-таки я хотела, чтобы как можно быстрее наступило это “скоро”. Похожие чувства влекли меня на железнодорожные станции, где я бесцельно бродила по платформам, наблюдала за людьми, провожала поезда в разные города и страны, глотая железный ветер и мечтая о кочевой жизни, вместе с тем заглушая в себе спонтанные порывы, побуждающие купить билет и отправиться куда-нибудь далеко-далеко, где “много чудесного видит земля”: было ясно, что это желание – лишь романтический самообман. Рельсы не вывезли бы меня на правильный путь и не спасли от разъедающей тоски, которую не просто заглушить шумом колёс, но я всё равно стремилась к поездам по малейшему зову души. Чего же я ждала там?

– Какой грубиян, – фыркнула Радуга. – Ты уже спала с ним?

– Нет, и не собираюсь. Я вообще ещё не с кем не спала, если хочешь знать, – раздражённо ответила я, присев на бордюр и спрятав лицо под капюшоном пальто.

– Не могу поверить, что никто ещё до сих пор не залез к тебе под юбку! – с изумлением воскликнула Радуга.

– Один однажды попытался, но недооценил беззащитную девушку.

Я пожалела, что затеяла с ней этот разговор, но теперь надо было идти до конца – если я открываюсь кому-то, то непременно расставляю все точки над “i”.

– Ты точно не из этого мира.

Радуга присела рядом и заглянула мне в глаза. Чересчур румяные щеки и огромные накладные ресницы уродовали её милые черты.

– Просто я считаю, что для этого нужна любовь.

– Тогда тебе давно пора полюбить, – уверено заявила она. – Это проблема?

Я тяжело вздохнула.

– Понимаешь, для меня любовь – это неразрывная привязанность к близкой душе. Я сейчас говорю лишь о её платонической стороне. Я уже любила однажды...

– Кого?

Глаза моей собеседницы хищно заблестели, словно она почувствовала мою обнажённую боль и обрадовалась ей, как долгожданной добычи.

– Своего брата.

Мой ответ Радуга встретила режущим смехом.

– Иллюзия, это разные вещи, если, конечно, это не то, о чём я подумала.

Я отвернулась от неё и сильнее надвинула капюшон.

– По правде говоря, я не вижу сильных различий. У любой страсти короткая жизнь, а настоящая любовь вечна, и она может быть бестелесной.

– Не правда! Ты ничего не знаешь о любви. Но пора прекратить этот разговор – вижу, ты упёрлась рожками, и будешь стоять на своём. Только ответь ещё на один вопрос – своих родителей ты тоже любила, как брата? – она с вызовом произнесла это, совершенно убеждённая в своём подозрении.

– Я любила их, но наши взаимоотношения нельзя было назвать союзом родственных душ, а без этого любовь никогда не станет такой, какой может стать. Они хотели видеть во мне себя, но всегда разочаровывались. Я пыталась стать для них идеальной дочерью, но у меня всё равно ничего не вышло.

Радуга пробормотала что-то невнятное и положила голову мне на плечо. Теперь я могла уйти – говорить больше ничего не стоило. Я решила направиться к реке, что протекала неподалёку, чтобы встретить там рассвет. К счастью, мне удалось покинуть Стеклянную улицу, не привлекая лишнего внимания.

Я расположилась на берегу у самой воды и стала ждать пробуждения неба. Мне нравилось встречать здешние зори – они были невероятно красивы, и будто срисованы с красочных картин Тёрнера, любившего изображать романтические пейзажи. Созерцание этих чарующих небес придавало мне сил и дарило умиротворение, хотя я понимала, что эти иллюзии быстро исчезнут.

Я была ребёнком, когда узнала, что моё небо – это лишь панорама, которую люди видят с поверхности Земли. Было сложно представить себе, что на самом деле оно бесконечно, что оно нигде не замыкается, не служит куполом земному шару, защищая его от чего-то страшного и неизвестного. Но страх был недолгим, ведь тогда я ещё верила в бога и светлый рай. Потом искусство заменило мне спасительную функцию веры – я стала писать стихи, и видеть в этом своё призвание. Но ошибочно думать, будто искусство несёт лишь свет – Пегас никогда не забывает о том, кем был рождён. Нередко искусство ведёт себя крайне жестоко и эгоистично. Оно заглядывает тебе в душу, дотрагивается до её невидимых сокрытых струн, поднимает тебя над облаками, показывает волшебные звёзды, и бросает с головокружительной высоты, увлекшись пролетающей мимо кометой. Так закончились мои отношения с Ясей. Он стал моим вторым и одновременно последним парнем. Мы были вместе около месяца, но за это время я сумела привязаться к нему. Наше знакомство произошло на Арбате, когда он рисовал мой портрет. Оглядываясь назад, я не могу назвать это любовью, но тогда я не сомневалась в том, что моих нежных чувств хватило бы на то, чтобы весь мир превратился в сказку. К сожалению, мой чуткий художник оставил меня в тот момент, когда я только начинала радоваться солнцу. И дело было вовсе не в отсутствии физической близости (он готов был ждать, когда я пойму, что люблю его) – всё заключалось в том, что я перестала быть его музой, в том, что, глядя на меня, он больше не видел перед собой образ печально задумчивой молодой девушки, какой встретил меня впервые, какой хотел видеть на своих картинах. С момента нашего разрыва я больше не писала стихов. Он звонил мне незадолго до моей смерти, но я не взяла трубку, с горечью обнаружив, что недавно заживший шрам снова кровоточит. Но заново впускать его в свою жизнь было всё равно, что строить песчаный замок, зная о неизбежности разрушительного прилива.

Недалеко от меня какой-то хмурый старик с густой бородой отвязывал лодку, звонко гремя цепью. Я подошла к нему в надежде на то, что он согласится перевезти меня на соседний берег, откуда деревья махали мне пёстрыми листьями, заманивая в лесное царство. Лодочник отказался от предложенных денег, сказав, что молодой девушке не стоит кататься с ним.

– Здесь давно пора построить мост, но людям больше нравится возводить стены, – проворчал старик, забираясь в лодку.

Отплыв на несколько метров, он неожиданно крикнул, что передумал и готов отвезти меня куда угодно. Но что-то зловещее мелькнуло на его лице, и это заставило меня в свою очередь отказаться.

Когда я вернулась в общежитие, моей соседки ещё не было. Покормив котёнка, я залезла с ним на кровать, положила его к себе на живот и стала изучать потолок, слушая сопение маленькой жизни, думая обо всём, что произошло со мной за последние дни. В полумраке комнаты казалось, будто стены пульсируют и колеблются. За окном лёгкий ветерок тихо раскачивал сосуды города – провода, связывающие между собой соседние дома. На них сидели взъерошенные от дождя птицы и время от времени что-то хрипло кричали. Среди этих пернатых выделялась одна необычная птица, чьи перья имели ярко-синий окрас. Я заворожено смотрела на неё, пока она не вспорхнула и не скрылась из виду, оставив после себя чувства непонятной обиды и разочарования.

В коридоре скрипнула дверь, и мой любопытный питомец убежал встречать пришедшего гостя. Я не сомневалась в том, что это Радуга, но вновь говорить с ней о чём-либо у меня не было никакого желания, поэтому, на всякий случай, я решила притвориться спящей, отвернувшись к стене. Она вошла ко мне спустя какое-то время, однако, увидев, что я сплю, не покинула комнату. Сначала Радуга тихо ходила по комнате, зачем-то трогая мои вещи, включая и выключая настольную лампу, а потом осторожно подошла к кровати и склонилась надо мной, уронив на лицо длинные мягкие волосы. Это насторожило меня, но до того, как я успела открыть глаза, она резко навалилась на меня и схватила за горло. Её ледяные невероятно сильные пальцы впивались всё крепче, не давая воздуху проникнуть в лёгкие. Комната начала расплываться, становясь нереальной. В этот момент она приподнялась надо мной, и невыплеснутый крик взорвался у меня внутри: у моего убийцы было моё лицо!

Глава 7

В его улыбке, странно-длительной,

В глубокой тени черных глаз

Есть омут тайны соблазнительной,

Властительно влекущей нас...

Валерий Брюсов

Мягкая лапа легонько ударила по щеке, пробудив меня от очередного кошмара. В темноте глаза моего питомца горели игривым жёлто-зелёным огнём. Судя по всему, был уже поздний вечер. За окном лил дождь и шумели неугомонные машины, а на стекле танцевали мрачные тени, которые странным образом сплетались в затейливые витиеватые узоры, напоминающие древнюю вязь. Всё тело знобило от холода.

Мой новый кошмар отличался от тех, что я видела раньше: там я спасалась от уродливых чудовищ, падала вниз с внезапно обрушившегося балкона, просыпалась под землёй в душном тесном гробу, лежала в морге на столе патологоанатома, не в силах пошевелить и пальцем, наблюдая за тем, как он готовится к вскрытию моего тела... Теперь смерть пришла ко мне в образе моего самого близкого человека – Андрея.

Во сне он был таким же, как и два года назад, когда убийственный диагноз ещё не ворвался в наш дом – длинные русые волосы, которые он обычно собирал в хвост, большие выразительные глаза, узкие плечи и гордый заострённый подбородок. Несмотря на то, что наши жизни зародились в результате оплодотворения разных яйцеклеток, внешне мы были похожи с ним, почти как две капли воды. Окружающие всегда отмечали наше поразительное сходство, что, впрочем, не всегда можно было сказать о наших характерах. Мой брат очень легко заводил друзей, был общительным, обожал экстрим и безумные авантюры – я же росла домашней девочкой, которая весьма настороженно относилась к людям, а уличному паркуру предпочитала чтение книг. Но в самом главном мы были едины. Повзрослев, мы, не взирая на общественные предрассудки и недовольство родителей, иногда брали друг у друга одежду: я любила носить его кожаные штаны, а он – моё приталенное женское пальто, которое ему очень шло. Мы были очень дружны с ним, несмотря на то, что часто проводили время в разных компаниях – Андрей обожал знакомиться с новыми людьми. Но даже когда у него появилась девушка, он никогда не забывал про меня.

Прошедшее время, моя смерть не уничтожили тоску. Мне по-прежнему не хватает его. Я постоянно думаю о нём, хотя уже не разговариваю с ним мысленно, как мне советовал школьный психолог, – это не помогает, а делает только хуже. Наверно, будь у меня не такой сложный характер, я бы не оказалась здесь, а прожив долгую, возможно, счастливую жизнь, очутилась в месте, где царит только любовь и добро, где меня ждал бы счастливый Андрей, держа на руках пушистого Чарика, нашего давно погибшего щенка. Но это только догадки.

Когда я прошла на кухню, то поняла, почему в квартире было так холодно: окно было распахнуто настежь. Капли дождя разбивались о стекла, а некоторые из них попадали на подоконник и стекали на пол. На столе стояли недопитая бутылка “Шериданс” и два бокала, один из которых был наполнен. Кто-то приходил к Радуге, пока я спала. В её комнате, на кровати, я нашла пустую коробку из-под конфет и белоснежного мехового зайца, который при нажатии ему на живот, читал известную детскую считалочку: “Раз, два, три, четыре, пять – вышел зайчик погулять…”. Она наводила на меня странную грусть, когда я слышала её в детстве. Однако тогда меня не страшила смерть, ведь дети бессмертны: многие из них рано узнают, какой финал ожидает каждого человека, но представление об этом у них размыто. Помню, я даже хотела поскорее умереть, чтобы увидеть тот сказочный и прекрасный сад, что зовётся Эдем.

В ванне мне стало плохо, но чувство тошноты быстро прошло, и вместе с тем возникло острое желание немедленно покинуть квартиру. Я быстро собралась и вскоре уже брела по вечерним улицам, вглядываясь в серую пелену дождя. Встречные прохожие уставшими глазами смотрели сквозь меня (в ненастье люди особенно не внимательны), и я чувствовала себя маленьким потерянным светлячком из старого мультика. У газетного киоска стоял знакомый мне пожилой мужчина, раздающий сектантскую литературу, которую никто никогда не брал. Его всегда игнорировали. Иногда он падал на колени, собирал с асфальта опавшие листья, сыпал себе их на голову, кричал о грядущем конце света и рыдал, как истеричный ребёнок. Иногда его было жаль.

Парк почти опустел, и деревья прятали от фонарей свои чернильные тени, упираясь в небо полуголыми ветвями и роняя сверху дрожащие капли. Свернув с центральной аллеи, я обнаружила, что в моей любимой беседке никого нет. Там я нашла забытые кем-то цветные мелки и горстку блестящих каштанов, лежащую на небрежно вырванном тетрадном листке. Я высыпала её себе в карман, сама не зная для чего. Многие собирают каштаны совершенно бесцельно, что придаёт этому занятию особое очарование. Подобрав с земли несколько колючек, я достала их сердцевины и добавила к остальным плодам – мне всегда больше нравилось охотиться на зелёных “ёжиков”, чем собирать уже выпавшие из них гладкие шарики.

Жёлтым мелом я нарисовала на скамейке солнце, оно задорно улыбалось мне и подмигивало, согревая придуманным теплом. Хотелось сидеть здесь вечно, но я знала, что скоро в парке появятся опасные существа, от которых невозможно спастись, если они почуют твой страх. Помимо психов и вампиров, тут хватало убийц.

Свою позднюю прогулку я решила завершить в тихом кафе, которое находилось неподалёку. Безумно хотелось горячего шоколада.

Его сладкий тягучий вкус согрел и расслабил меня. Я прилегла на стол, опустив голову на руки, и какое-то время сидела так в полудрёме, пока кто-то не подсел ко мне за столик. Сквозь длинную косую чёлку, скрывавшую пол-лица, я взглянула на Ветра. Что-то в нём изменилось, но я не могла сказать, что именно.

– Говорят, шоколад лечит сердце, – сказал он, подвинув ко мне новую чашку горячего напитка, – а временами – душу.

– Сердце, возможно, и лечит, – я сделала большой глоток и обожглась, – только не разбитое. Душа бессмертна, или ты выразился фигурально?

– Я часто так делаю.

Я вонзила в него злобный взгляд.

– А ещё чаще не отвечаешь на мои вопросы, но всё равно ходишь за мной, мечтая поскорее свести с ума и заставить покончить с собой, как ты это сделал с Катей и тем парнем!

На секунду мне показалось, что в его глазах вспыхнули язычки пламени, но в следующий момент Ветер одарил меня медленной и приятной улыбкой.

– Однажды ты сделала это сама. Я знаю, что ты хотела найти здесь. Так не случилось, а нужные знания ты никогда не получишь. Теперь, когда я сказал тебе это, у тебя больше нет причин оставаться. Вопрос лишь в одном: сможешь ли ты это сделать?

Если бы меня спросили два года назад о том, могу ли я убить себя, я бы ответила отрицательно, но это бы не являлось абсолютной правдой, ведь всё изменяется и ничто не стоит на месте. К тому же, люди так мало знают о себе, что количество точных ответов у них гораздо меньше, чем они даже предполагают. Самый яростный противник эвтаназии может умолять о ней, медленно умирая в невыносимых муках от неизлечимой болезни, а яростный защитник смертной казни может проклинать этот закон, оказавшись в камере смертников. Поэтому люди заблуждаются, если говорят, что никогда бы не сделали ту или иную вещь, а часто это просто лицемерие.

– Думаю, что могу, но не стану этого делать. Я хочу попытаться отомстить за смерть мальчика. Может быть, у меня получится, несмотря на то, что для этого, как ты сказал, нужно вспомнить своё имя.

– Месть, – задумчиво произнёс Ветер, немного растягивая это слово. – Она бывает слаще шоколада. Трудно удержаться, чтобы не попробовать её. Временами этот наркотик вызывает сильную зависимость, и люди уже не могут остановиться.

– Она бывает разной. Я не осуждаю её. Мало кто откажется от возможности отомстить за любимых, когда правосудие оказывается бессильным. И всё-таки не все осмеливаются открыто поддерживать месть. Является ли она злом, как это принято считать, если говорить обобщённо? Возможно, и так, но я не смогла бы не ответить на причинённое мне тяжкое зло, не говоря уже о том, чтобы ответить на него добром, разорвав тем самым проклятый замкнутый круг. Сказать по правде, я не вижу чётких границ между чёрным и белым. Конечно, есть вещи, которые являются абсолютным злом, но во многих случаях – это спорный вопрос.

Ветер поднял брови, и на его губах появилась знакомая опасная усмешка.

– Поговорим о зле? – спросил он.

– Давай лучше выпьем, – предложила я, нервно засмеявшись.

– Ты хочешь не этого. На дне стакана нет истины, но я знаю, где для тебя найдётся кое-что интересное.

Настороженное подозрение и светлое предчувствие смешались друг с другом и вылились в немой вопрос, застывший в моих глазах: “Что ты задумал, Ветер?” Быстрым лёгким движением он вытащил сигарету и закурил. Ветер предложил мне одну, но я отказалась, подозревая, что ему было хорошо известно о том, что я не курю.

– Трудно поверить, что ты действительно хочешь помочь, – сказала я скептически, оценивая такую вероятность.

– Я не прошу тебя верить в это.

Ветер замолчал и посмотрел в окно, откуда за нами наблюдала гибельная ночь, прижимая к стеклу своё прохладное гибкое тело и маня к себе, как ненасытная блудница манит в свою хижину запоздалых путников.

– Скоро луна станет яркой. Не хочешь прогуляться? – спросил он.

Я согласилась, главным образом из-за обычного любопытства – угадать его мысли было всё равно невозможно, а в том, чтобы держаться от него подальше, я не видела никакого смысла. Впрочем, была и другая причина, которая имела бледные очертания, и оставалась для меня не разгаданной.

Когда мы прошли вдоль старых кирпичных домов, готовых рухнуть в любую секунду, и спустились по вымощенной камнем улице, я уже знала, куда он ведёт меня. За ближайшим поворотом переулка находилось городское кладбище. Оно было небольшое и огорожено лишь частично. Моей могилы там не было. Я уже давно не ходила туда, хотя изначально это был мой привычный маршрут, когда я возвращалась в общежитие из “Лысой горы” (клуб располагался вблизи кладбища) – такой путь был самый безопасный.

– Зачем мне идти туда? – спросила я Ветра, как только увидела ржавые перекошенные ворота, за которыми расстилался мягкий зеленовато-синеватый туман.

– Навестишь старых друзей.

Я не испытывала ни малейшей привязанности к кому-либо из дождливого города, но его слова вызвали во мне неясную тревогу и уничтожили желание ещё что-либо спрашивать.

Два плачущих ангела, обнимающие обросшие мхом кресты, в эту ночь казались мне особенно печальными и беззащитными. Мне нравились эти надгробные скульптуры: было видно, что они созданы искусным мастером. Один из ангелов обнимал крест лишь одной рукой, другая его рука тянулась вверх. Я знала, что на ней сидит маленькая серая бабочка, каменная, но в то же время удивительно живая.

Мы свернули с главной аллеи на узкую тропу, и пошли между могил, которые тесно жались друг к другу, словно напуганные нашим поздним вторжением. Одни из них были обнесены узорными железными оградами и украшены богатыми мраморными памятниками, другие – неухоженные, заросшие мхом и репейником. Чем дальше мы углублялись, тем заброшенней становились могилы, многие из них давно провалились в землю, а некоторые были придавлены стволами деревьев. Наконец, мы вышли на небольшую полянку, которая заканчивалась крутым обрывом. Там, под высокой елью, я увидела три могилы. Это были свежие захоронения. Ветер остановился возле них. На плитах не было никаких дат и надписей, были лишь фотографии, увидев которые, я почувствовала, что земля уходит у меня из-под ног. Мама, отец и Саша. Как такое вообще могло произойти?! Они ведь никогда не были в этом городе! Стараясь заглушить в себе приступ истерики, я обратилась к Ветру:

– Что это значит? Они ведь не умерли. Умоляю, скажи, что это не так!

Я опустилась на землю и, зажмурившись, стала потирать виски, пытаясь заставить себя поверить, что мне это только привиделось.

– Они мертвы здесь, – тихо ответил он.

– Это из-за меня? – мой голос дрогнул.

– Можно сказать и так. Но в твоём мире они все по-прежнему живы. Это кладбище не для местных жителей – оно для их близких, с которыми им уже вряд ли удастся встретиться, – он протянул мне руку, помогая подняться.

Когда спустя несколько секунд я осознала, что с родными всё хорошо, то обнаружила странную вещь: Ветер по-прежнему держал мою руку. Я вопросительно посмотрела на него, и только в этот момент поняла, что именно в нём изменилось – в его глазах появился какой-то мягкий глубокий свет, который раньше был ему совершенно чужд.

Неожиданно у меня за спиной заиграла музыка, и под серебряными деревьями, недалеко от себя, я увидела мерцающую женскую фигурку, склонившуюся над старым, потёртым роялем, который я отчего-то не заметила раньше. Девушка играла, едва касаясь клавиш тонкими полупрозрачными пальцами, и по дремлющему кладбищу разливалась тихая и печальная мелодия “Лунной сонаты” Бетховена. Чёрные кружевные рукава её платья блестели, как шёлковые крылья. Она играла, а с дерева медленно сыпались янтарные листья, падая на рояль, сверкая своим последним теплом, опускаясь на её волнистые рыжеватые волосы. Глаза девушки были закрыты, а губы её замерли в странной полуулыбке, целиком обращённой к музыке. Конечно, я слышала эту мелодию и раньше, но не догадывалась, что она может звучать так красиво. Меня охватила невероятная лёгкость, казалось, ничего теперь не имеет значения – только эта льющаяся прямо в душу успокаивающая музыка, только падающее с деревьев тленное золото, только моя тонкая рука в холодной руке Ветра. В голове, затуманивая рассудок, звучали непонятные мысли и желания: “если бы он сейчас поцеловал меня, я бы не стала возражать, и даже ответила ему порывистым и горячим поцелуем”. Но, как только я сама потянулась к нему, музыка внезапно оборвалась. Он резко отстранился и взглянул на меня с колючей усмешкой. Его тёмные глаза снова выражали знакомое равнодушие, смешанное с презрением.

Ругая себя за свои непонятные действия, я отвернулась от него и пошла к девушке, которая с интересом наблюдала за нами, стоя возле чёрного рояля, чья краска давно облупилась. Она была похожа на сказочную фею, сошедшую с иллюстраций книг, которыми была забита комната Радуги.

– Здравствуйте, Иллюзия, – ласково сказала она. – Вам понравилась моя игра?

– Это было волшебно!

Я пробежала пальцами по клавишам, и удивилась, поняв, что инструмент совсем расстроен.

– Вы пришли сюда ночью, чтобы играть? – спросила я девушку, которая переключила своё внимание на моего ночного спутника, стоявшего недалеко от нас.

Какое-то время она ещё изучала его, прежде чем ответить мне.

– Да. Я всегда прихожу сюда в этот час.

– Вы смелая девушка, – сказала я, улыбнувшись ей.

– Я ничего не боюсь, кроме забвения. Когда-то я была известной пианисткой, а теперь меня никто не приходит слушать. Это так грустно, вы не находите?

В этот миг её ноты подхватил сильный порыв ветра и унёс их на дно оврага, бросив лежать среди грязных бутылок и прочего мусора. Она молча подошла к краю и долго смотрела вниз, как свергнутая, но хранящая в себе остатки былой гордости, принцесса, которая спустя много лет вернулась в родные края, забралась на высокий мыс и устремила взгляд на развалины своего некогда величественного замка, чьи камни давно смешались с камнями прибрежных скал.

– Я помогу вам собрать их, – сказала я, приблизившись.

– Не надо, – покачала головой девушка и вернулась к своему инструменту.

– Почему? – не поняла я.

– Потому что я больше не буду играть, – ответила она, захлопнув крышку рояля.

Однажды я похожим образом заявила маме о своём нежелании ходить в музыкальную школу. У меня были способности, мне нравилась музыка, нравилось играть на пианино, но неуравновешенные учителя и навязчивая идея мамы сделать из меня нового Моцарта постепенно отбили у меня всякое желание заниматься. Это не было детским капризом, но мама не могла воспринять моё решение по-другому. Она даже не представляла, как больно было всё время чувствовать, что я не оправдала её надежд.

– Мне нужно уходить, – сказала девушка, стряхнув с волос маленький листик.

– Вы больше не придёте сюда?

Эта девушка ничего не значила для меня, но я чувствовала в ней что-то родное, мне хотелось увидеть её снова, хотелось вновь услышать, как она играет, как нежно и тихо звучит её голос.

– Возможно, когда-нибудь я ещё приду. Это зависит не от меня, – печально ответила она.

К нам подошёл Ветер, и по взглядам, которыми они обменялись, я поняла, что они знакомы.

– Мне не нравятся твои шутки, – сказала она ему, сердито нахмурив тёмно-медные брови.

– Не понимаю, о чём ты, Мелодия. Кстати, как поживает твоя сестра?

Девушка скрестила руки и отступила на шаг, явно желая поскорее уйти отсюда.

– Она тяжело больна. У неё украли душу.

– Лишилась разума, – заключил Ветер.

Девушка помрачнела и сказала, повернувшись ко мне:

– Мне нельзя здесь больше оставаться. Я ухожу. До свидания, Иллюзия.

Она быстро скрылась в неосвещённой части кладбища. Её легкие шаги ещё слышались в ночной тишине, когда я спросила Ветра:

– Кто она? Почему она кажется мне знакомой?

– Это Мелодия. Она здесь уже давно, – ответил он, достав из плаща несколько листков, которые стал внимательно просматривать.

– Ты привёл меня сюда ради встречи с ней? Если так, то это никак не помогло мне.

– Прискорбно, – он поднял голову, оторвавшись от своего занятия. – У меня для тебя письмо. Возможно, оно развлечёт тебя.

Он протянул мне бумажный лист, исписанный неторопливым аккуратным почерком. Этот почерк я бы ни за что не спутала ни с чьим другим: легкий наклон, заглавные буквы с красивыми завитушками шептали мне о том вечере, когда я, вернувшись с дополнительных занятий, увидела у брата на столе чужую тетрадь, чей интригующий хозяин так интересно писал о “Страшной мести” Гоголя. Не любовь Андрея к литературе и его склонность к списыванию чужих сочинений способствовала моему знакомству с Сашей. Его мысли и рассуждения поразили меня настолько, что я попросила брата как можно быстрее познакомить меня с ним. Саша учился в нашей школе, но был на класс старше, поэтому я почти не знала его. Иногда я видела его на переменах в компании Андрея, но не интересовалась этим серьёзным парнем в строгом костюме, считая его скучным и правильным отличником. Наш первый разговор развеял все мои предубеждения. Его внешняя сдержанность была лишь прикрытием – внутри у него бушевал сумасбродный вихрь настоящих эмоций. И всё же я, находясь в плену романтических идеалов, ждала от него нечто большего. Потом, несмотря на то, что Саша стал часто бывать у нас в гостях, мы практически не общались. Странно, но он был единственным человеком, с которым я желала поддерживать отношения после смерти брата. Возможно, причина была в его особенной манере смеяться – искренне и звонко, запрокинув голову назад, как это делал Андрей.

В верхнем углу листа была указана дата – сентябрь прошлого года. Это было похоже на страницу из дневника. Я знала, что Саша ведёт его. Иногда во время наших прогулок, или сидя у меня дома, он внезапно доставал толстый красный блокнот и начинал писать. Кое-что он зачитывал мне оттуда, но я не всегда была внимательной слушательницей. То, что я прочла ниже, не открыло мне ничего нового, но сдёрнуло тяжёлый саван с болезненного раскаянья: “Сегодня она позвала меня покататься на пароходе, но я сильно задержался – начальник разводится с женой, и рад сорвать злость на подчинённых. Как же я люблю наблюдать за её маленькой тёмной фигуркой, когда она уверенно шагает среди толпы впереди меня, люблю её глаза, когда она оборачивается, недовольно хмурясь, твердит, что мы опаздываем, берёт меня за руку, тянет за собой. Люблю смотреть на то, как её длинные волосы треплет речной ветер, как она по-детски упрямо борется со стихией, пытаясь убрать их с замёрзшего лица и глубже заглянуть в непокорные воды. Люблю умолять её уйти с верхней палубы, чтобы отогреться в уютном ресторане, где приятно пахнет горячим кофе и клубничным мороженым, люблю провожать с ней солнце, слушать её голос, как она твердит, раскинув руки: “Я, как та девушка в “Титанике”, помнишь?” Но боюсь напомнить ей, что в той сцене их было двое”.

– Откуда у тебя это? – спросила я Ветра, глотая душащие слёзы.

Пока я читала, он успел переместиться за рояль и поднять крышку. Ветер умело наиграл начало “Похоронного марша” Шопена, а затем повернулся ко мне и равнодушно произнёс:

–Я виделся с ним.

Глава 8

“Брат, эта грусть – как кинжал остра,

Отчего ты словно далёко?”

“Прости, о прости, моя сестра,

Ты будешь всегда одинока”.

Анна Ахматова

– Как это возможно? Ты ведь сказал, что он жив.

Я стала окончательно терять чувство реальности (пусть абсурдной), которое хоть как-то помогало мне ориентироваться и трезво мыслить.

– Пока жив, – хладнокровно уточнил Ветер.

– С ним что-то случилось? Он болен?

Тот шок и муки совести, которые я испытала, когда увидела могилы близких и прочитала письмо Саши, притупили все чувства, превратив меня в апатичную куклу, механически задающую вопросы.

– Ничего серьёзного, – ответил Ветер вкрадчивым голосом. – Просто Ромео хочет умереть.

Я потрясла головой, стараясь избавиться от сути его слов, но тем самым лишь стряхнула с себя защитную маску безразличия.

– Нет, этого не может быть... Саша любит жизнь, – сказала я, с горечью чувствуя, что это не прозвучало достаточно твёрдо.

– Не больше, чем тебя.

– Я не верю – он так не поступит. Это всё ложь, слышишь?!

Мне было ясно – этими словами я лишь пытаюсь убедить себя, что всё обстоит именно так. Саша был способен на необдуманные поступки, мог совершить что-то непоправимое, испытывая сильное эмоциональное потрясение. Я знала это, но не могла поверить в услышанное. Несмотря на то, что с тех пор, как меня не стало, прошло уже достаточно времени, я не сомневалась в том, кто именно явился причиной такого желания Саши.

– Нет, он так не поступит. Никогда, никогда, никогда! – повторяла я, как заклинание, постепенно отступая от Ветра.

– Давай кинем монетку, – цинично предложил он. – Если выпадет решка...

– Иди к чёрту, Ветер! – крикнула я и бросилась прочь, в жестокий сумрак, глядящий на меня чужими лицами с безжизненного мрамора и металла.

Вскоре я поняла, что поступила глупо, убежав от него. Мне нужно было узнать подробности, спросить, можно ли всё изменить, могут ли умершие как-то влиять на поступки живых. Конечно, Ветер мог просто издеваться надо мной, но мне казалось, что он рассказал мне о Саше, преследуя иную цель. Что-то зависело от меня, и мне следовало действовать обдуманней. Поняв это, я вернулась назад, но его уже не было.

Когда я покинула кладбище, сумерки ещё не рассеялись, и хотя света огромной луны вполне хватало, чтобы не поджидать опасности за каждым углом, я решила отсидеться в “Лысой горе” до рассвета. Ещё несколько дней назад я бы спокойно отправилась в общежитие, не сильно беспокоясь за свою жизнь, но я больше не могла рисковать, чувствуя, что как-то отвечаю за судьбу Саши.

У дверей в клуб стоял новый охранник. Он отказался пускать меня, сказав, что сегодня в их заведении проходит какая-то частная вечеринка. Я обогнула здание и остановилась у пожарной лестницы соседнего дома, по которой зачем-то карабкались вверх несколько человек. Возможно, они знали, как пробраться в клуб через крыши. Я как раз собиралась спросить их об этом, когда ко мне подошёл худенький мальчик лет двенадцати и попросил немного денег на еду. На нём были рваные кроссовки, грязные джинсы и заношенный свитер, который был велик ему, как минимум, на два размера. Его удивительно синие глаза с дымкой затаённой грусти смотрели на меня настороженно и внимательно. Я была уверена, что мы уже когда-то встречались, что нас связывают какие-то прочные, но прозрачные ниточки, что-то радостное, трагическое, ушедшее и больное.

– Бедный, ты совсем замёрз, – сказала я, доставая из сумки кошелёк. – Почему ты голодаешь на улицах? У тебя нет дома?

– Есть, но лучше сдохнуть от голода, чем жить там, – хмуро ответил он, недовольный тем, что я не спешу отдавать ему деньги, приставая с ненужными вопросами.

Мне было жаль этого дикого недоверчивого мальчика, но всё, что я могла сделать для него – это лишь дать ему несколько бумажек, которые могли хоть как-то скрасить его существование, по крайней мере, на ближайшую неделю. Хотелось погладить его по голове, но я знала, что он этого не позволит. Когда я протянула мальчику деньги, он быстро схватил их и убежал, словно боялся, что я передумаю и потребую их назад. Глядя ему вслед, я, наконец, поняла, почему он показался мне знакомым. Дело было в удивительном цвете его глаз.

До переезда в Москву, когда мы жили в частном доме, у нас был ласковый щенок хаски по имени Чарик. Он был похож на волчонка, только домашнего и ручного. По утрам он будил меня, слегка покусывая за ухо крохотными острыми зубками, заглядывая в лицо своими синими, как северное небо, глазами. Его предки перевозили различные грузы в собачьих упряжках под тёмной высью, охваченной полярным сиянием, а Чарик был почти свободен; наверно, поэтому во время прогулок он всё время стремился убежать, чтобы сполна выплеснуть необходимую энергию. Однажды он сбежал, а потом мы узнали, что его безжалостно убили местные мальчишки. Просто так. Повесили ради развлечения. Когда мне сказали об этом, я первый раз почувствовала, что мир, в котором проходило моё безоблачное детство, где я была убеждена в том, что рождена для счастья, стал другим. Обои в комнате потемнели, потолок опустился, желая раздавить своей тяжестью, детские игрушки превратились в бессмысленный хлам, и я сама стала казаться себе чем-то бестелесным, жалким духом, заблудившимся в чужом склепе.

Вечером я вытащила из кабинета отца пистолет (он купил его после того, как на него однажды напали какие-то отморозки), и незаметно покинула дом. Я смутно представляла, как им пользоваться, не знала, заряжен ли он, и даже точно не осознавала, что собираюсь сделать, заходя во двор одного из убийц. Я помню ужас на лице того мальчишки, отнявшего жизнь у моего маленького друга, когда он заметил оружие в моих руках. Черты его лица исказились, вытянулись в уродливую гримасу страха пещерного человека, оказавшегося, без своей большой стаи, один на один с более сильным противником. Когда я навела на него пистолет, он пронзительно закричал и кинулся в дом. Я не стала стрелять. Не могла. А мысль о том, что я стану такой же убийцей, как он, пришедшая ко мне в тот момент, когда я целилась ему в грудь, вызвала приступ тошноты и леденящий трепет. Я бросила оружие и пошла прочь. Возвращаться домой не хотелось, поэтому я просто шла вперёд, пока не осознала, что иду по лесной тропе.

Андрей нашёл меня на охотничьей вышке. Мы часто забирались туда, когда гуляли по лесу. Там наверху мы чувствовали себя вольными птицами, сидящими в своём безопасном гнезде, которым никто не мешает слушать тихие песни листвы, наблюдать за проворной огненной белкой, несущей в свой маленький домик орехи и грибы. Он не стал ничего говорить или спрашивать (хотя на тот момент он уже знал о моём поступке – к нам нагрянули возмущённые родители того мальчишки, требуя расправы над неуравновешенной девчонкой), а лишь крепко обнял меня. Только он по-настоящему понимал и чувствовал меня. Какое-то время мы сидели молча, а потом я спросила Андрея:

– Зачем они сделали это?

Брат не знал, что ответить, и опустил глаза. Ему тоже было плохо и больно, но он, как мужественный стоик, держался гораздо лучше меня.

Тогда я действительно не могла понять, почему они убили беззащитное и доброе существо. Значительно позже я пришла к мысли, что главной причиной их жестокости было то, что лежит в основе многих поступков человека, – они боялись смерти. Думаю, именно это влекло людей прошлого на публичные казни, или к постелям умирающих, которые даже не являлись их родственниками; они желали увидеть, как навсегда застывает взгляд человека, хотели услышать, как с его губ срывается последний вздох, тем самым, надеясь заметить нечто секретное и потустороннее, разгадать таинство неотвратимой смерти. Возможно, те мальчишки неосознанно хотели именно этого.

– Я знаю, Он всё видел, и накажет их, – сказала я брату, глядя на молчаливое небо, в котором сверкали осколки одиноких звёзд.

Дома меня ждала лекция о ценности человеческой жизни, о том, что нет ничего важнее её, что жизнь собаки по сравнению с этим – ничто. Андрей пытался защищать меня, но мне хотелось, чтобы меня поскорее оставили в покое, поэтому я согласилась с родителями, сказала, что признаю свою вину и готова понести наказание; лишь ночью, когда все уснули, позволила себе негромко поскулить, терзая зубами угол подушки.

На следующий день по телевизору показывали какую-то криминальную хронику, и я смотрела её, не отрываясь от экрана. Я не любила подобные передачи, но с того дня я не пропускала ни одной серии, а, повзрослев, стала специально находить различные фильмы, насыщенные жестокостью и насилием. Андрей с Сашей любили шутить по этому поводу, хотя иногда я видела в глазах брата небольшую тревогу. В десятом классе я перестала увлекаться этим, одновременно осознав, что притягивало меня к этим жутким сценам, обнажающим человеческие пороки – всё это было далеко от меня. Я никогда не сталкивалась со злом лицом к лицу до того, как убили Чарика. Должно быть, таким образом, я хотела понять зло, заглянуть в самую глубину его чёрного сердца, чтобы потом, возможно, победить его. Я не сомневаюсь, что смогла бы выдержать любое трудное испытание, залечить любую смертельную рану, если б Андрей остался жив. Но его не стало.

Первое время мне мерещился его голос, я видела лицо брата в быстрой толпе, но когда мне удавалось догнать свой мираж, я каждый раз убеждалась, что это был чужой человек. Бывало, я просыпалась и, не задумываясь, бежала в комнату Андрея, чтобы рассказать ему интересный сон, или, сидя на уроке, ловила себя на мысли, что предвкушаю, как сегодня вечером расскажу брату новый перл нашего чудного учителя. Тогда я чувствовала, как медленно погружаюсь на дно, но ничем не могла помочь себе. Я была готова отдать всё, чтобы вновь увидеть любимого брата, чтобы однажды открыть дверь его комнаты, и услышать знакомую серьёзно-ласковую фразу: “А стучать тебя не учили?” Андрей рано начал курить, но ему до последнего удавалось скрывать это от родителей. Впрочем, это было несложно – их работа не способствовала нашим частым встречам и регулярному общению. Иногда, ворвавшись без приглашения к нему в комнату, я заставала его на подоконнике, испуганно прячущем сигарету. Это веселило и расстраивало меня одновременно. Как-то я сказала брату: “Ты зря так волнуешься – думаю, они даже не заметят, если ты будешь курить у них на глазах”. Отчасти в этом была доля правды. У родителей хватало времени на то, чтобы узнать о наших успехах в учёбе, нанять нам необходимых репетиторов, но на то, чтобы просто поговорить – никогда. Я не могу упрекать их в этом, ведь они старались ради нашего будущего. Из-за этого позднее мы и переехали в столицу. Никто не знал, что заветное, успешное будущее для нас с братом там никогда не настанет.

Звон разбившегося стекла прервал мои печальные воспоминания. Кто-то кинул мне в ноги бутылку. Я подняла глаза и увидела компанию крепких парней. Они громко смеялись, что-то говоря друг другу, а стеклянные взгляды, которыми они впивались в меня, не предвещали мне ничего хорошего. Таких нельзя было успокоить словами, оставалось лишь одно – бежать. Но я оказалась в западне. Впрочем, у меня было одно спасение – пожарная лестница. Я с ловкостью кошки запрыгнула на неё, и быстро забралась наверх, удивляясь своим способностям. К моему ужасу, они последовали за мной. Я побежала вперёд, решив перебраться на крышу “Лысой горы”, – здание примыкало к нему почти вплотную. Ещё издалека я заметила большое окно на втором этаже клуба, которое было распахнуто настежь. Приблизившись, я увидела, что могу спокойно проникнуть в него, сделав только шаг. Окно вело в кабинку туалета. Оказавшись внутри, я сразу выскочила оттуда и столкнулась в дверях с удивлённым мужчиной. Судя по его одежде, сегодня здесь веселились обеспеченные люди. Я мило улыбнулась ему, мельком взглянула на себя в зеркало и, убедившись, что выгляжу вполне прилично, покинула помещение. Мне хотелось смешаться с толпой, на случай, если те парни осмелятся пробраться сюда за мной, поэтому я спустилась на первый этаж, где было более многолюдно. Все лица, за исключением постоянных барменов, казались мне совершенно незнакомыми. Это была одна из главных странностей города – здесь всегда появлялись новые люди, которые пропадали так же внезапно, как и возникали. Часто подобное происходило и с постоянными жителями, и объяснялось это просто – “срочный переезд”. Неизвестно зачем, неизвестно куда... Через несколько минут мне всё-таки удалось обнаружить одного знакомого. Я сразу узнала его, несмотря на то, что он был в тёмных очках. Немного помедлив, я решилась подойти к нему.

– Неужели в баре закончилась кровь? – спросила я, не в силах сдержать улыбки, глядя на то, как Мир играет с полным стаканом “Кровавой Мэри”, перекатывая его в ладонях.

– Какой сюрприз! – сказал вампир, на секунду приспустив очки и сверкнув своими фиолетово-красными глазами. – Я был уверен, что больше не встречу вас.

– Если б мне не повезло несколько минут назад, то так бы и вышло.

– Судя по всему, вам часто везёт, – ответил он, вероятно, с досадой вспоминания тот случай на рынке. – Кто ваш ангел-хранитель?

– Везение – это единственное, что у меня осталось, хотя, думаю, я просто пока нужна этому городу. Если не возражаете, я бы хотела кое-что спросить у вас.

По-видимому, я немного мешала его ночной охоте. Должно быть, он уже присмотрел здесь какую-нибудь одинокую жертву и просто выжидал, когда она покинет клуб. Мне бы хотелось ему помешать, но тёмные стёкла его очков надёжно скрывали предмет его слежки. Кроме того, я не была уверена, что стены клуба станут для него преградой для мщения, что они вообще как-то сдерживают его. По этой причине я держалась немного в стороне от него, не желая садиться к нему за столик.

– Можете спрашивать, но у вас не так много времени – моя еда собирается уходить.

– Говорят, раньше здесь находилась секретная лаборатория, где ставили эксперименты над каким-то необычным мальчиком. Я ищу людей, которые убили его. Вы говорили, что родились здесь, а, значит, вам должно быть что-то известно об этом? – быстро произнесла я, видя, что он поднимается из-за столика.

– Я слышал об этом мальчике, – задумчиво сказал вампир. – Это было давно. Кажется, у него была богатая фантазия: выдумывал всякие параллельные миры, рассказывал про их обитателей, забавлял горожан, а потом внезапно исчез. На этом месте раньше находился металлургический завод, его агрессивно охраняли, поэтому ходили слухи, будто на самом деле какие-то спецслужбы проводят там секретные исследования. Это всё, что мне известно. А теперь я пойду. Если хотите, можете составить мне компанию – у меня в запасе много жутко интересных историй.

– Нет, благодарю, – натянуто ответила я. – Буду веселиться здесь до рассвета.

Вампир засмеялся и тотчас скрылся в толпе. Я заняла его место и продолжила играть за него со стаканом, периодически щипая себя за руку, чтобы не заснуть. Тут стоило быть особенно осторожной: мне было хорошо известно, что в “Лысой горе”, помимо вампиров, охотятся филины – так называли охотников за человеческими органами, которые похищали людей, в основном что-то подсыпая в напитки зазевавшимся посетителям. Хотелось забыться, обжечь горло глотком абсента, но я гнала от себя эти желания. В последнее время я часто заказывала “Зелёную фею”. Она уносила меня в иной мир, где я забывала о всяких страданиях, дарила мне лёгкость и эйфорию, а вместе с тем и опасные ситуации, из которых мне всякий раз чудом удавалось спастись. Однако я сильно сомневаюсь в том, что всё это действительно можно назвать чудом – колесо фортуны не может всегда поворачиваться в твою сторону. Город для чего-то хранил меня, и мне было страшно представить для чего. Приступы сумасшествия больше не повторялись, но всё могло измениться в любую секунду. Скорее всего, это зависело от решения тех людей из казино, к которым приводил меня Ветер. Я задумалась о словах Изумрудной Леди и поняла, что совершенно не помню её лица. Более того, она стала представляться мне чем-то бесплотным, полыхающим языком пламени, который оторвался от рыжего костра, чтобы вечно гореть своим собственным малахитовым цветом, согревая одних, но обжигая других.

Я думала о том, чтобы вернуться в казино без Ветра, провести своё собственное расследование, подробно опросить тех странных людей, но моё чутьё подсказывало мне, что я там никого не найду, а лишь подвергну себя бессмысленному риску. Тем не менее, я не отбрасывала этот план, а только ненадолго откладывала, надеясь, что скоро сама докопаюсь до правды. Это было особенностью моего характера – даже опаздывая, я никогда не спрашивала дорогу у прохожих, когда искала какое-нибудь место, мне нравилось самой исследовать окружение и находить нужный объект. Я была уверена, что найду его, и всегда находила. Здесь всё обстояло иначе, всё было намного сложнее, но это и разжигало стремление, от которого, как я думала до недавнего времени, остались лишь пепел и головёшки. У меня снова появилась надежда, которую, как ни странно, принёс мне Ветер. Он не дал мне ни одной нормальной подсказки, сказал, что я никогда ничего не пойму, толкал к ещё большей пропасти, но всё-таки само его появление придало мне новые силы. Я уверена – он появился для того, чтобы покончить со мной, сделать моё существование ещё кошмарней, но мне не хочется верить в это полностью. Мне хочется думать, что его поступки нацелены не только на то, чтобы ранить меня и поразвлекаться за мой счёт. Мне хочется думать, что в игре, которую затеяли со мной, он оставляет мне маленький шанс. Если всё заранее известно, играть становится невыносимо скучно. Может быть, я ещё могу что-то исправить. Может быть, я ещё могу, если не получить заветные ответы, то хотя бы встретиться со своим братом, по которому так безумно скучаю.

Через несколько часов беспощадной борьбы со сном я решила вернуться в общежитие. У самого выхода кто-то сильно задел меня плечом. Я не обернулась, хотя почувствовала кое-что необычное. На улице это ощущение быстро рассеялось, и я не смогла до конца установить его природу. Вдохнув свежий воздух, пропитанный сыростью и прохладой, я заспешила по чёрной дороге, размытой дождём. Когда я прошла мимо двух прозрачных деревьев, чья жёлтая листва почти вся осыпалась, мне стало невыносимо горько. Я не могла понять точной причины, но мне почему-то казалось, что эта резкая перемена настроения связана с тем, что я испытала, когда кто-то случайно задел меня в клубе. Тысячи жёлтых осколков впивались мне в ноги, и я шла всё быстрее, пытаясь заглушить в себе ненужные эмоции. Улицы, дома, пешеходные переходы и перекрёстки превращались в размытую акварель, перемешиваясь с пёстрыми красками осени. Мимо сновали люди, мчались машины, визжали тормоза, у магазина громко ругались грузчики, о чём-то причитала беззубая старуха, но всё это не проносилось мимо меня, а ложилось на кожу, разъедая её, как серная кислота.

Зайдя в квартиру, я сразу отправилась в ванную, но не смогла даже умыться – из крана текла ржавая вода. Сняв с плеча сумку, я швырнула её в дальний угол прихожей, и уже собиралась идти на кухню, когда заметила выпавший из неё небольшой блокнотный листок. Я подняла его, и в этот момент вся тоска отступила. Вот что сообщали мне следующие строки: “Приходи сегодня после заката на детскую площадку возле больницы, если хочешь узнать больше о том, что спрашивала у вампира”. Кто-то мог подслушать наш разговор, но мне было непонятно, когда он успел подложить в мою сумку этот листок. Возможно, это был тот человек, толкнувшей меня в клубе. Я ещё раз пожалела, что не оглянулась.

Прибравшись в квартире, и сделав кое-какие домашние дела, я заглянула к Радуге. Там всё говорило о том, что хозяйка комнаты ещё не возвращалась. Это расстроило меня – я очень хотела поговорить с ней, и даже приготовила завтрак для нас двоих. Конечно, она не верила ни одному моему слову, но у неё была отличная черта – она умела слушать. Порой Радуга вставляла совершенно нетактичные замечания, а иногда, сама того не подозревая, давала мне ценные советы или наводящие мысли.

Ко всему прочему, мне нравилось слушать её сказочные истории и предания: она рассказывала их так, словно это было на самом деле. Особенно мне запомнилась одна сказка о неприступной красавице, чьё сердце не таяло от самых пламенных серенад, которые каждую ночь пели ей отважные рыцари и утончённые менестрели. Некоторые уже лишили себя жизни из-за отчаянной любви к ней, когда об этом прослышал вешний дух, случайно пролетавший мимо её замка. Он захотел наказать её за холодность души и наслал на неё чары – девушка без памяти влюбилась в прекрасного, но очень жестокого графа, единственного мужчину из всего королевства, который равнодушно относился к её красоте. Это стало для неё настоящей мукой. Она пыталась бороться со своими чувствами, но ни одна колдунья, ни одно зелье не спасало её от этого проклятья. Тогда девушка решилась признаться ему во всём. Она заливалась слезами, молила ответить ей взаимностью, но бессердечный граф был настоящим злодеем, и грубо прогнал её прочь. Вешний дух и представить себе не мог, что натворил, какой неистовый пожар он раздул! Он не знал, что чёрствый граф был не просто равнодушен к этой красавице, а смертельно ненавидел её. Он не знал, что когда-то давным-давно из-за беспечной шутки этой девушки погиб его младший брат, который любил её больше всего на свете. Они оба были почти детьми, но он уже предлагал ей руку и сердце. Юноша нравился ей, но краснела и трепетала она лишь в присутствии его старшего брата, серьёзного и молчаливого. Однажды они втроём сидели на высоком склоне холма, и младший брат спросил у девушки, как он может доказать свою любовь к ней. Юная красавица весело засмеялась, игриво откинув назад свои густые блестящие волосы – ей льстило это внимание, несмотря на то, что она ждала его совсем от другого человека. Она посмотрела вниз и увидела дикую незабудку; до неё было сложно добраться, но девушка всё-таки попросила сорвать ей этот цветок в доказательство искренности его чувств. Старший брат стал отговаривать влюблённого юношу, но тот не думал слушать его, и смело отправился за этой незабудкой. Красавица напряжённо следила за ним: она успела пожалеть о своей просьбе и взволнованно умоляла его вернуться, но всё было тщётно – он не собирался отступать. Победный клич вырвался из груди юноши, когда он сорвал цветок и поднял его высоко над собой, однако в этот же момент он оступился и сорвался с крутого склона, разбив себе голову об острые камни. С тех пор никто не видел её весёлой. После своего признанья девушка окончательно замкнулась в себе, и редко выходила из своего замка. Прошёл год, и вешний дух снова вернулся в те самые края, где когда-то так несправедливо наказал жемчужину всего королевства. И тогда он узнал, что красавица сошла с ума, а графа давно нет в живых – его нашли заколотым на цветочной поляне среди легкокрылых бабочек и плачущих фей. Вешний дух не мог ничего исправить, и с грустью витал над лесом, не зная, как успокоить свою совесть, когда услышал ангельский голос – это была та безумная девушка. Она кружилась над опасным обрывом и неустанно пела о мстительной незабудке. Больше в те края вешний дух никогда не заглядывал.

Я направлялась в свою комнату, когда кто-то начал неистово колотить в мою непрочную дверь. Сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, я подошла к ней и посмотрела в глазок. То, что я увидела там, поразило меня.

Глава 9

Они не понимают того, что одно достойно любви,

— не понимают красоты. О красоте у них пошлые

мысли, такие пошлые, что становится стыдно,

что родилась на этой земле. Не хочется жить здесь.

Фёдор Сологуб

За дверью никого не было, но в неё продолжали стучать, всё яростней и неистовей. Что-то рвалось ко мне и хотело попасть внутрь во что бы то ни стало. Я отпрянула от двери, и через несколько минут всё прекратилось. Одновременно с этим я уловила в себе какие-то изменения. Я сползла по стене в угол прихожей, и попыталась собраться с мыслями, осознать непонятную перемену. Вскоре ко мне пришло осмысление – я больше ничего не чувствую. Думая о том, что мне недавно пришлось испытать и увидеть, я вдруг ясно поняла, что в душе у меня больше не осталось ни боли, ни раскаянья, ни жалости. Это ужаснуло меня, но никаких угрызений совести, которых я ожидала, не последовало. Напрасно я надеялась, что угроза сумасшествия осталась позади. Всё только начиналось.

Моё сердце замерло, когда дверь неожиданно распахнулась. Но это была лишь Радуга. Она весело махнула мне рукой, и стянула с себя парик.

– Ты тоже только пришла? Я, кстати, видела тебя на кладбище, – сказала она, – вернее, как ты уходила оттуда.

– Даже не буду спрашивать, что ты там делала, – ответила я, не сильно удивившись её словам.

– Да, тебе это совсем не понравится, – засмеялась она, а потом добавила серьёзным задумчивым голосом, – Им, наверно, там грустно. Только представь себе, всё время лежать и лежать, не имея возможности хоть как-то развлечься, хоть с кем-нибудь поговорить...

– Это ведь только тела. Или ты веришь в какую-то ерунду?

Она посмотрела на меня непонимающим взглядом, и ушла на кухню, не сказав больше ни слова. А я так и осталась сидеть в прихожей, думая о её словах, о своих собственных исканиях и заблуждениях, о том вечере, когда мы с Сашей в очередной раз отправились навестить Андрея. Прошло уже почти больше года со дня его смерти, но я регулярно навещала его. Родители считали это ненормальным, мама даже пыталась заставить меня пройти лечение в какой-то известной психической клинике.

В тот день непрерывно лил дождь, но даже такая погода не могла изменить моё решение. Помню, я очень разозлилась, когда Саша предложил мне съездить к нему в другой раз. В этом мне виделось какое-то предательство. Я всегда говорила брату, когда приду снова, и не могла нарушить своего обещания. Что-то во мне верило – его душа всё слышит, всякий раз ждёт меня и спускается на землю в условленный день. Конечно, я отдавала себе отчёт в том, что это просто моя слабая защита, от которой мне сложно избавиться. Но это всё-таки произошло. Мы стояли с Сашей под общим зонтом возле могилы брата. Андрей радовался нашему приходу и счастливо улыбался с залитого дождём камня, когда я, прервав наше молчание, сказала своему продрогшему другу:

– Хочу, чтобы меня кремировали. Пообещай мне, что когда я уйду, ты проследишь за тем, чтобы так и случилось.

– Ты никуда не уйдёшь. Я тебя не отпущу, поняла? Скажи, ты ведь несерьёзно говоришь всё это? – спросил меня Саша, наверно, уже порядком уставший от подобных разговоров.

– Нет, мне действительно противна сама мысль о том, что я буду лежать и гнить в этой холодной грязи. Лучше пусть меня сожгут и положат в какую-нибудь уютную чистую вазу, а ещё лучше пусть развеют по ветру!

– А может лучше сделать из тебя чучело? – пошутил он.

– Ты совсем не слушаешь меня...

– Ошибаешься, я как раз внимательно тебя слушаю. И не я один.

– О чём ты? – спросила я, повернувшись к нему.

– Тихо! – воскликнул Саша. – Прислушайся, и ты тоже услышишь их негодующие возгласы из-под земли. Они вопят во всю глотку, что есть мочи, напрягая свои маленькие голодные тельца: “Эгоистка!”

Я улыбнулась, поняв, что он говорит о червях, но в ту же секунду перед глазами возникла отвратительная сцена – я представила тело Андрея, как он лежит там, придавленный тяжёлой землей, полуразложившийся, а из глазниц его выползают, одержимые хищной жадностью, жирные мерзкие черви. Я закрыла глаза руками, Саша стал что-то быстро говорить, должно быть, пытаясь меня успокоить или отвлечь, но я оттолкнула его, и пошла вперёд, целиком погружённая в дикий ужас и осознание собственной ничтожности. Как на простой кусок мяса смотрят работники скотобойни на ещё дышащее оглушённое животное, точно так же в тот тёмный сырой день смотрел на меня весь мир.

Абсурд больше не душит меня. Я смирилась с ним, хотя мне тяжело вспоминать свою отчаянную борьбу с миром, когда я впервые почувствовала его дыханье. Я бунтовала, боялась собственной свободы и одновременно несвободы, старалась примириться, но не смогла этого сделать. Однажды ночью он подкрался к моей постели, наклонился и прошептал на ухо свой приговор. Это была расплата за то, что я осмелилась смотреть на него в упор. Только избранные храбрецы могут делать это, могут говорить с ним на равных, не испытывая страха и тоски.

Я медленно поднялась и направилась на кухню, где Радуга уже приготовила нам свежий крапивный чай. Она всегда заваривала его, когда возвращалась утром.

– А мне уже нравится его вкус, – сказала я, сделав несколько глотков травяной жидкости.

– Я слышала, что раньше наши предки отпугивали крапивой русалок и ведьм, – сказала Радуга, отклеивая накладные ресницы.

– Значит, на современную нечисть она не действует, – сказала я, отстранённо улыбнувшись, резко ощутив нереальность всего происходящего.

Со мной нередко случаются подобные приступы. Они проходят так же быстро, как и возникают, поэтому я уже почти не обращаю на них внимания.

– Лучше бы твоя крапива отпугивала вампиров, – произнесла я, вспомнив о ночной встрече в клубе.

– Кто-то из них устроил на тебя охоту? – с любопытством спросила Радуга, и глаза её жадно заблестели.

– Надеюсь, нет. Но я уже не раз сталкивалась с одним вампиром...

– Он красив? – перебила меня она.

– Тебе бы понравился. Но какое это имеет значение?

– Просто так спросила. Не выношу уродства, – сказала она и подошла к небольшому зеркалу, висевшему над кухонной раковиной.

Я удивлённо посмотрела на Радугу. Мне было странно слышать это от неё, от этой милой девушки, продававшей свою красоту моральным и физическим уродам. Наверно, у неё были свои представления о прекрасном.

Однажды родители попросили меня присмотреть за дочерью их состоятельных знакомых. Ей было всего шесть лет, и я надеялась, что мы здорово проведём время. Но я ошибалась – девочка была совершенно непослушной и капризной. Стараясь её как-то заинтересовать, я стала обсуждать с ней диснеевские мультики, но быстро оставила эту тему. Про первый же мультик “Красавица и чудовище” она сказала так:

– Он такой страшный. Как он мог ей понравиться!

– Она полюбила его из-за характера – на самом деле он был добрый и храбрый, – объяснила я.

– Нет, она влюбилась в него, потому что сначала он был красивым принцем!

Спорить не стоило... Конечно, внешняя красота – это вещь относительная и субъективная. Эталоны физической красоты существовали и менялись на протяжении веков, каждый народ имел свой канон “прекрасного” на какой-то период времени. Иногда в погоне за этими эфемерными канонами люди совершали и совершают глупые вещи – раньше китайским девочкам в раннем возрасте туго перетягивали ступни, чтобы добиться “идеальных” маленьких ножек, в некоторых африканских племенах, чтобы стать красавицами, девушки увеличивают себе длину шеи, нося специальные металлические кольца, современные жители цивилизованных стран меняют свои тела пластикой, добавляя в них силикон, отрезая ненужные куски плоти, делают различные инъекции, умирают от анорексии. Для чего всё это? Чтобы соответствовать принятым стандартам, чтобы нравится противоположному полу, чтобы сделать успешную карьеру? Смешно, грустно, нелепо. Такие люди всецело зависят от мнения окружающих, в своей естественности видят уродство и ослеплены ограниченным понятием красоты. Помню, я читала в газете о том, как молодая девушка покончила с собой из-за неудачной пластической операции. Когда Эрна из рассказа Куприна нашла зеркало и поняла, что она уродлива, девушка, разумеется, огорчилась, но это не стало для неё страшным ударом, потому что она знала – в мире есть вещи намного важнее этого. Однако эта героиня с самого начала казалась мне прекрасной, и дело было в её характере и поступках. Именно это я считаю настоящей красотой. Безусловно, у меня есть своё собственное эстетическое чувство прекрасного, но я заметила в себе одну особенность: после знакомства с красивым человеком, иногда после короткого разговора с ним, у меня может резко поменяться мнение о его внешности. Если человек мне не понравится, он уже не будет казаться мне красивым. Я стану смотреть на него новыми глазами, которые, в отличие от прежних, не увидят в нём ничего притягательного, хотя “внешняя оболочка” этого человека не изменится. Со мной случаются и обратные ситуации – человек, чья внешность вначале покажется мне серой и даже отталкивающей, через несколько секунд может превратиться в самое прекрасное существо на земле. Так произошло, когда я познакомилась с Ясей. Он уже не кажется мне таким красивым. Сказать по правде, я почти не помню его лица. Иногда мне хочется думать, что я на самом деле любила его. Но я хорошо понимаю, что это не так. Я даже была влюблена не в него, а в своё представление о нём. Теперь мне кажется это очевидным. В то время я уже не могла никого любить, в то время я уже была трупом.

Радуге надоело любоваться на себя в зеркало, и она решила вывести меня из моей задумчивости:

– Ты такая бледная, Иллюзия. Хочешь, я дам тебе свои румяна?

– Нет, спасибо. Мне просто нужно немного поспать, – ответила я, – У меня сегодня вечером важные дела.

Радуга с любопытством взглянула на меня, но ничего не спросила. Сегодня ей всё-таки удалось удивить меня.

– Недавно кто-то приходил к тебе. Теперь ты работаешь прямо на дому? – спросила я, решив задать волнующий меня вопрос.

Я не смогла понять, что отразилось на её лице – смятение, страх, или радость. Возможно, все эти чувства живо промелькнули на нём, через секунду скрывшись за непроницаемой стеной взгляда.

– Нет, – ответила она и, не пожелав больше ничего говорить, ушла в свою комнату.

Я не придала большого значения её необычному поведению и, допив чай, отправилась восстанавливать силы для грядущей встречи с тем человеком, или существом, обещавшим открыть мне важные тайны. Перед тем, как покинуть кухню, я тоже задержалась у зеркала. И долго стояла так, напряжённо всматриваясь, постепенно приближаясь к своему отражению, как зачарованная, не в силах отвести взгляда с гладкой поверхности, где на меня пытливо смотрело моё alter ego. Я почувствовала, как во мне нарастает тревога, но только ещё ближе придвинулась к своему двойнику. Это было похоже на любопытный страх ребёнка, который начертил на зеркале мыльную лестницу, и ждёт, когда на ней появится чёрная фигура Пиковой Дамы. В какой-то момент мне привиделось, что на меня, жестоко ухмыляясь, смотрит незнакомый человек – я видела своё тело, но оно казалось мне совершенно чужым. Очень странное чувство. Я вздрогнула. Что это было: очередной знак превращения, или просто усталость? В любом случае, это уже ничего не меняет. С такими мыслями я вышла из кухни. Спустя несколько минут я уже крепко спала.

Когда я открыла глаза, то сразу ощутила беспокойство. Я долго смотрела на часы и не могла понять, о чём они говорят мне; лишь через некоторое время мне стало ясно, что я проспала до глубокого вечера, и теперь опаздываю на свою, возможно, во многом решающую встречу. Я быстро собралась, обрушивая страшные проклятья на не прозвеневший будильник. Только открывая входную дверь, я услышала плач, доносившийся из комнаты Радуги. Неожиданное удивление быстро сменилось лёгким сочувствием, которое, впрочем, так же быстро превратилось в мысль, что такое сочувствие, которое будило во мне порыв утешить её, может стоить мне дорого. Поэтому я решительно захлопнула за собой дверь, оставив за ней чужую боль. Внимание всегда стоит дорого. Оно всегда требует какой-то платы, а иногда хочет жертв. Меня часто мучит вопрос – а не была ли болезнь Андрея такой жертвой? В детстве он всегда радовался, когда заболевал, но не по той причине, что не надо было идти в детский сад или школу: тогда родители возвращались домой пораньше, отпрашивались с работы, дарили своему ребёнку ту заботу и любовь, которые ему были так необходимы, и что, конечно, не могла дать нам ни одна няня. Эти чужие тёти ненадолго входили в нашу жизнь и быстро покидали её, оставляя после себя чувство предательства, разочарования и нелогичной детской обиды. Однако время шло, мы росли, и обычная ангина уже почти перестала волновать родителей. Может быть, поэтому у Андрея появилась эта тяга к экстремальным прыжкам и другим опасным трюкам? Может быть, поэтому он, в конечном итоге, заболел раком? Бредовая мысль, но она навечно поселилась в моей голове. Мне кажется, если бы родители сильнее показывали свою любовь, чаще говорили нам о том, как мы им дороги, находили время, чтобы выслушать наши наивные, смешные мысли – он бы никогда не стремился к тем вещам, которые могли как-то покалечить его, чтобы заслужить их внимание, он бы никогда не хотел заболеть и не ушёл бы так рано. При жизни, когда я думала об этом, мне становилось трудно находиться в обществе родителей, которые после смерти Андрея вдруг стали до тошноты внимательны ко мне. Отец, правда, недолго мучил меня этим, но мама, деловая женщина с сильным характером, даже уволилась с работы и стала домохозяйкой. Однако это уже было не нужно. Это было несправедливо. Они были нужны мне, но не так сильно, как брату. Поэтому это было несправедливо, поэтому дома я запиралась в своей комнате, не хотела возвращаться домой с учёбы, садилась в метро на Кольцевую линию и часами каталась по бесконечному подземному кругу. А потом, когда всё стало совсем бессмысленным, сделала свой выбор. Если хочешь догнать белого кролика, готовься упасть. Я уже не так уверена в этом, ведь до сих пор хожу лишь по его запутанным следам.

Сначала я никого не заметила на площадке, но вскоре моё внимание привлекли качели, которые сперва раскачивались совсем легко, словно от ветра, но постепенно стали набирать скорость – что-то незримое сидело на них и, по-видимому, знало о моём присутствии.

– Здесь кто-то есть? Это вы мне писали? – спросила я у пустоты, подойдя к качелям.

После недавних событий, я убедилась – тут может быть и такое.

– Не отвечу, пока не поздороваетесь. Я, знаете ли, не выношу невежества, – вдруг раздался странный манерный голос. То ли женский, то ли мужской.

– Простите, – сказала я. – Доброй вечер. Теперь вы ответите?

– Ну что за спешка! Вечно вы куда-то спешите, словно завтра конец света! – недовольно проговорил голос.

Я не знала, что сказать на это, поэтому снова извинилась и замерла в ожидании. Но голос больше не произнёс ни звука, поэтому я отважилась на новый вопрос.

– Что же мне следовало сказать в первую очередь? Может быть, узнать ваше имя?

– Черепаха! – спустя какое-то время произнёс раздражённый голос.

– Я правильно понимаю, вас так зовут?

Мне снова ответили не сразу, но на этот раз голос звучал чуть терпимее.

– А вот это уже лишний вопрос. Милочка, вы совершенно не умеете держать культурную беседу, да и к тому же не пунктуальны.

Я на всякий случай посмотрела на небо, а потом на часы. Заката ещё не было. Здесь темнело ровно в десять – без всяких прелюдий, в отличие от рассвета.

– Но до заката ещё несколько минут, – робко заметила я.

– Вот именно! – взорвался голос.

Я была окончательно сбита с толку, поэтому достала из кармана блокнотный листок, где мне назначалась сегодняшняя встреча и показала её существу, примерно определив, где у него находится уровень глаз, если, конечно, они у него вообще были.

– Это точно вы писали?

– И снова эти нелепые вопросы! Я даже времени вам точно не скажу. Знаете почему?

– Почему? – растерянно спросила я

– Вот и я не знаю, – ответил голос и после небольшой паузы добавил. – Раз вы всё-таки пришли, то сами ищите свой ключик.

– И вы больше ничего мне не скажете?

– Только одно: у него были золотые крылья.

– У кого? – не поняла я.

– Возмутительно! Вы ещё и перебиваете.

– Простите, мне показалось, что вы договорили. Я не хотела вас перебивать, – поспешно извинилась я.

– Ладно, вот теперь всё сказано. Прощайте, милочка.

Последние слова этого существа донеслись откуда-то издалека.

– Подождите! Вы же ничего не объяснили! – крикнула я.

Мне никто не ответил. Я ещё постояла какое-то время в надежде, что оно вернётся и договорит, но слух ловил лишь обрывки фраз случайных прохожих и шипение кошек у мусорного ящика. Стемнело. Не зная, куда мне идти, я опустилась на качели и стала обдумывать, куда теперь отправиться. Я была расстроена, но не более того – все мои здешние скитания и невзгоды в какой-то степени закалили меня и приучили всякий раз готовиться к худшему. Скрипучие качели раскачивались вместе со мной, словно маятник между моей прошлой жизнью в реальном мире и непонятным существованием в этом городе. Что же всё-таки со мной будет?

Я резко спрыгнула с качелей и больно приземлилась на коленку. В этот момент над головой прозвучал звонкий детский голос:

– Он умел летать!

Я подняла голову и увидела в одном из нижних окон больницы маленькую девочку. Её лицо было невозможно разглядеть, но я была уверена, что ей не больше десяти. Я сразу вспомнила о персонаже в игре – той девочке с мячиком, что иногда загадывала странные загадки. Можно было не сомневаться – со мной говорил единственный ребёнок города.

– Кто умел? – спросила я, подойдя поближе к зданию.

– Тот мальчик, о которым ты хотела узнать у Прозрачного, – с готовностью ответила девочка.

– У Прозрачного?

– Да. Он ужасный зануда. Но иногда приходиться ему уступать – когда я его не слушаюсь, он больно дёргает меня за косички.

Сказав это, она почему-то захихикала.

– Говорят, у него голова неправильной формы, вот он и прячется, – добавила она и громко вздохнула. – Но это злые языки всю правду вылизали. На самом деле, он так ходит, потому что иначе его бы убили давно. Не любят его совсем – с ним жить трудно. Но я к нему настолько привыкла, что не представляю, как буду без него. А ты бы плакала, если бы он умер?

Я не поняла, о чём она говорила, поэтому решила перевести разговор на более важную для меня тему:

– А что ты ещё знаешь о том мальчике?

Она залезла на подоконник и села по-турецки.

– Мы с ним дружили. Иногда он брал меня с собой в полёт. Я называла его Маленьким Принцем, а он меня Дюймовочкой. Мне нравилось играть с ним. Я и сейчас прошу всех так называть меня. А как ты себя называешь?

Теперь я стояла совсем близко и могла рассмотреть её лицо. Она действительно была совсем маленькая, но глаза у неё были очень взрослые, словно она видела меня насквозь и над чем-то подсмеивалась про себя.

– К сожалению, я не помню. Может быть, ты подскажешь? – спросила я, осознав, что до этого здесь ещё никто не спрашивал моего имени.

– Я хочу узнать не твоё имя, а как ты себя называешь, – ответила девочка, улыбнувшись. – Но если нужно, я могу сказать тебе его, а ещё рассказать всё про моего мёртвого друга.

– Да, прошу тебя!

Она нагнулась вперёд, облокотившись на руки.

– Хорошо, – протяжно сказала она совсем недетским голосом, – только сначала поиграй со мной.

Это прозвучало зловеще, но я поспешно кивнула.

Глава 10

Любить и погибнуть: это сочетание - вечно.

Воля к любви означает готовность к смерти.

Фридрих Ницше

– Играем в прятки! Найди меня до рассвета! – крикнула она и скрылась, захлопнув окно.

Перспектива искать её в тёмном полупустынном здании не очень радовала меня – не столько потому, что это представлялось мне сложным, сколько из-за слухов и легенд, которые ходили об этой больнице. То, что обитало там, если верить рассказам, было гораздо опаснее вампиров и чудовищ из парка. Я бывала там, но каждый раз днём. Теперь мне предстояло жуткое приключение.

Внутри было мрачно и тихо, только на вахте горел приглушённый свет, хотя на месте никого не было. Коридор и лестницу, ведущую на верхние этажи, освещали лишь фонари улицы, лениво посылая в здание блеклые рассеянные лучи. Постояв в дверях несколько секунд, чтобы справиться с нервами, я направилась к старой облезлой лестнице. Должно быть, в этом здании убирались крайне редко – повсюду была пыль и грязь, под ногами шуршали какие-то пакеты и коробки. Лестница была очень длинная. В какой-то момент я даже почувствовала себя героиней картин Маурица Эшера, которая поднимается по одной из его спутанных лестниц, не имеющей начала и конца, что ведёт никуда, в непостижимую бесконечную пустоту. Но вскоре осознала, что уже стою на втором этаже.

Я сделала несколько неуверенных шагов вперёд, и где-то высоко над головой раздались громкие продолжительные аплодисменты, заставившие меня вздрогнуть и похолодеть от ужаса. Словно наверху находилась галёрка, заполненная шумными зрителями. Вскинув голову, я увидела, что на потолке, прямо надо мной повисло непонятное существо, чьи черты имели некоторое сходство со мной. Перед тем, как ринуться бежать, не разбирая дороги, я успела понять – это моё отражение. На потолке находилось огромное зеркало, и в нём отражался мой новый облик. Нет, я не превратилась в чудовище – это был лишь грим. Я стала клоуном. Совершенно белое лицо, на кончике носа которого было яркое красное пятно, улыбалось мне сверху длинной чёрной улыбкой. Я опустила глаза – огромные жёлтые ботинки и пёстрые широкие штаны на подтяжках. Хотелось смеяться и плакать – у этого города было отменное чувство юмора.