Город дождя

В дальнем углу коридора захихикали, и послышался быстрый топот убегающих ножек. Я пошла следом, отчётливо слыша вместе с гулом шагов своё учащенное сердцебиение. Было страшно, и в то же время я ощущала себя эпизодической героиней фильмов ужасов, чья скорая смерть явится лишь экспозицией, небольшим вступлением к чему-то более важному. В конце коридора в нос ударил резкий запах гнили, такой резкий, что меня чуть не вывернуло наизнанку. Не знаю, что случилось потом. Помню только, как надо мной пролетали белые больничные лампы, как скрипели о линолеум подошвы ботинок – меня кто-то тащил, кто-то сильный и полный решимости в своём жестоком замысле.

О том, кто это был и что он замышляет, я уже думала, будучи прикованной наручниками к раковине в маленькой запертой комнате. Точнее к раковине была прикована не я, а какой-то парень, который, судя по всему, был без сознания. Я же, в свою очередь, была прикована к его руке. Возможно, он даже был мёртв, но проверять это я не решилась. Чтобы справится с паникой, я использовала старый трюк, который не раз применяла здесь – просто бесконечно твердила себе, что это всё не происходит на самом деле, что это просто сон, спектакль, розыгрыш.

Думаю, я просидела так около часа – вся сжавшись от холода и напряжения, уставившись в одну точку, отгоняя от себя жуткие мысли, слушая монотонное капанье воды из крана. Не знала, что простой звук воды может так сильно щекотать нервы. Когда мне стало казаться, что ещё немного и я в самом деле сойду с ума, дверь плавно отворилась. Я прищурила уже отвыкшие от света глаза и увидела в дверях мужской силуэт.

– Остановись, мгновенье! Ты прекрасно! – вот с такой пышной фразой в комнату вошёл Ветер.

Наверное, в этот момент из крана упала последняя капля, украв у меня остатки рассудка.

– Посмотрела бы я на тебя в такой ситуации. Сейчас же освободи меня! – крикнула я.

– А ты совсем не смешной клоун. Теперь я понимаю, почему с тобой так поступили, – ответил Ветер, подойдя ближе.

– Поступили? То есть…это не ты сделал? – я подняла голову, стараясь заглянуть ему в глаза.

– Узнаю свою смышленую собеседницу.

Сказав это, он прошёл в другой конец комнаты и присел на подоконник.

Я слегка заторможено смотрела на него, осознавая пока только одно – развязывать меня сию минуту он не собирался.

– Где ты пропадал? Я искала тебя. Мне нужно спросить тебя о Саше. Я боюсь, что будет поздно.

Мне было ясно, что бессмысленно спрашивать его о том, как он здесь оказался, следил ли он за мной и знает ли того, что приковал меня, поэтому я решила начать сразу с самой важной для меня темы.

– Что ты хочешь узнать? – неожиданно серьёзно ответил Ветер.

– Ты говорил, что Саша хочет…что он может совершить нечто непоправимое, – сбивчиво начала я. – В общем, мне нужно узнать – могут ли мёртвые как-то влиять на поступки живых?

Даже в полумраке комнаты я заметила, как сверкнули его глаза.

– Мёртвые всегда влияют на поступки живых.

В голосе Ветра больше не чувствовалось никакой иронии и сарказма. Его слова звучали холодно и остро, как ледокол, нещадно разрезая мои замороженные чувства, давая мне понять, что они у меня ещё есть, что я ещё не до конца огрубела.

– Я могу его спасти?

В той стороне комнаты вспыхнула зажигалка, озарив лицо Ветра. Прежде чем ответить он несколько секунд молча смотрел на маленький огонёк в своих руках, единственный источник тепла в этой простуженной сквозняком комнате.

– Возможно, если ваше пламя не угаснет.

Не уверена, что поняла о чём он, но чтобы что-то узнать надо задавать вопросы.

– Наше пламя? Неужели ты говоришь о любви? Но причём здесь это глупое чувство? – спросила я, и ко мне тут же подкралась одна мысль. – А можно сделать так, чтобы он нашёл себе новую любовь, которая поможет ему забыть обо мне?

Ветер встал и подошел к парню, всё это время не подававшему признаков жизни. Затем перевёл взгляд на меня.

– Звучит легко, как воздушный шарик, – улыбнулся он, на долю секунды взглянув вверх.

Я проследила за его взглядом – к потолку было приковано множество гелиевых шаров. В полумраке комнаты они казались чёрными. Я нервно улыбнулась про себя логичности этого абсурдного города – если есть клоун, то, значит, где-то рядом должны быть и шары.

Звучало действительно очень легко. К сожалению, я сама это хорошо понимала.

– Наверно, ты прав, – грустно сказала я. – Глупая идея. Сомневаюсь, что любовью и впрямь можно кого-то спасти.

– Вот как?

Ветер опустился напротив меня.

– Любовь Саши никому не принесла счастья. Да, он любил меня, но эта любовь была ненормальной. Однажды он чуть не убил нас обоих. Может быть, это и не настоящее чувство, но что это тогда за проклятая зависимость? Тот, кто всё это придумал, наверно, имел своё собственное специфическое чувство юмора. Должно быть, его весьма забавляет смотреть на человеческие мучения. Хотя большинство из нас, безусловно, заслуживает этого.

– Конечно, ты не большинство и не заслуживаешь ни капельки боли, – иронически заметил Ветер. – А любовь – это всегда чья-то маленькая смерть.

– Что значит всегда? И почему маленькая? Смерть не может быть маленькой. Смерть – это смерть.

– Если глубже заглянешь мне в глаза, то увидишь своё надгробье с надписью: “Здесь покоится её поэтическая натура”.

– Так что же ты имел в виду?

– Абсолютно ничего. Просто понравилась фраза – звучит красиво, ты не находишь?

Если бы в этот момент на него рухнул стоявший сзади шкаф, это бы хоть немного подняло мне настроение.

– Сашу никогда не привлекала смерть. Он был романтиком, хотел любить – страстно, безумно, а если и страдать, то невсерьёз.

– Так хорошо его знала?

Думаю, сарказм Ветра был тут совершенно уместен.

– Не уверена, – ответила я. – Знаешь, как сказала однажды моя хорошая знакомая: “человек настолько сложен, что сам порой не понимает, носит ли он маску, или это его истинное лицо”.

– И с кем же я сейчас говорю?

Я не ответила. Все мои мысли обратились к воспоминаниям о человеке, который однажды прошёл сквозь мою жизнь, как случайный встречный в ненастный день, с которым ты скрываешься от дождя на пустынной остановке и который убегает раньше, чем закончится дождь. Она была красива. Очень красива. Это первое, что приходит в голову, когда я вспоминаю о ней. У неё был отменный вкус, она умела держать себя и если находилась на каком-нибудь мероприятии, то взгляды всех окружающих непременно были прикованы только к ней. Я познакомилась с ней на первом курсе института. Она преподавала у нас генетику. Лексе, как мы называли между собой Александру Викторовну, было около двадцати пяти – по крайней мере, больше этого ей бы точно никто не дал. Но не только её необыкновенная красота удерживала наше внимание – она восхитительно преподносила свой предмет, умела заинтересовать, привести удивительные примеры, факты и была умным проницательным собеседником. Несмотря на предмет, который она нам преподавала, её образ для меня был овеян каким-то романтическим ореолом. И дело было не только в её длинных волосах и воздушной чёрной шали. В чистых глазах Лексы, что сразу успела заметить моя внимательная натура, скрывалась тайна и даже какая-то, как мне казалось, затаённая грусть. Она была просто вылитой тургеневской барышней – такой она представлялась мне, поэтому я сразу не поверила и посмеялась над своим сокурсником Серёжей, когда он сказал мне, что он с ней встречается. У меня никак не вязался образ этой грациозной молодой женщины с обычным Серёжкой, вчерашним школьником в потертых джинсах, с не очень развитым кругозором, хоть и страстно претендующим на это. Тем не менее, это оказалось правдой. Серёжа сам свёл нас в неформальной обстановке на показе старых французских фильмов, куда пригласил меня. Я знала, что сама Лекса настояла на этой встрече, поэтому пошла туда с неоднозначными мыслями, думая о том, искреннее ли это желание подружиться с хорошей знакомой её молодого человека, или же ревность и попытка убедиться в том, что нас с Серёжей действительно связывают только приятельские отношения.

– Серёжа много о вас рассказывал. Мне стало любопытно, – такое объяснение сразу дала мне Лекса при нашей встрече.

Трудно сказать, чем я её заинтересовала, что могло нас связывать. Как мне казалось тогда, у нас было мало общего, так же мало, как и у них с Серёжей. Но постепенно я подружилась с ней. Именно она потом познакомила меня с Вадимом, мужчиной, который, на мой взгляд, тоже никак не должен был принадлежать к её кругу. Мы с Лексой вместе ходили по выставкам и театрам, и я, разинув рот, с интересом слушала о том, как она рассказывала мне о личной драме Кафки, творчестве французских экзистенциалистов, последнем дне жизни Маяковского, о традициях Индии и японском менталитете… Я восхищалась ей, мне хотелось быть такой же, как она, и я искренне радовалась нашей дружбе, хотя до конца и не осознавала, зачем ей самой эта дружба. Как-то я намекнула ей на это, а она отшутилась, сказав, что чувствует во мне свои гены. Даже расставшись с Серёжей, она продолжила со мной общаться. Она сказала ему об их разрыве так легко и спокойно, что мне пришлось взглянуть на неё с другой стороны. Она была жестока и равнодушна к чужим чувствам. Мужчины представлялись Лексе тривиальными игрушками, которые быстро ей надоедали. Она это не отрицала, охотно говорила со мной о романах прошлого и своей непостоянной сущности. Лекса действительно была настоящей стихией. Её непостоянство распространялось не только на отношения с мужчинами, но и на все сферы жизни. Если что-либо заинтересовывало её, то она бросалась туда с головой, а спустя короткое время демонстрировала к предмету своего страстного увлечения полное равнодушие, и неважно – был ли это мужчина с его собственным живыми чувствами, или просто раздел во всемирной истории. Однажды этот сильный и свободный дух, эта зрелая и умная женщина, расплакалась при мне во время нашей беседы. Речь шла о неприступном мужчине, которого она долго добивалась, про которого она думала, что он её судьба. Но как только он ответил ей взаимностью, она сразу остыла к нему и в душе её снова воцарил холод. Лекса, словно маленькая девочка, случайно разбившая вазу, смотрела на меня беспомощным взглядом и просила помочь ей, молила спасти её, дать излечиться от её же собственной сущности. Но я не знала, как склеить её прозрачный хрусталь, не знала, как ей помочь. Я не представляла, что сделало её такой – личная катастрофа, чужая жестокость, а, быть может, сама природа. Я не знала о ней большего, чем она позволяла узнать. Иногда мне кажется, что я вообще участвовала в каком-то драматическом спектакле с талантливой актрисой. Как-то она сказала мне: “Жизнь-это игра, в которой выигрывает всегда тот, кто несерьёзно относится к этой игре. Учись нарушать правила”. Я не раз вспоминала эти слова здесь, слова этой жестокой, холодной, эгоистичной, несчастной и как никто другой заслужившей сочувствия, женщины. Я потеряла с ней связь, когда она внезапно решила уехать в Токио к какой-то дальней родственнице. Она один раз звонила оттуда, а потом окончательно пропала. Позже я выяснила, что и у дальней родственницы она задержалась ненадолго, но вот куда она делась, уже не знал никто. В моём сознании Лекса осталась туманной красивой зарисовкой, дождливым пейзажем с неясными очертаниями, слишком красивым и слишком туманным, чтобы серьёзно вникать, что же там изображено на самом деле.

– Может, всё-таки поможешь освободиться? – наконец, спросила я, потерев занемевшую руку. – Или в твои планы входит оставить меня на растерзание этому маньяку?

– Иногда нужно поднимать глаза вверх, – неожиданно сказал Ветер, – но нет большой тайны в том, что необходимый предмет зачастую оказывается под носом.

Я быстро опустила глаза и увидела у себя на шее небольшой ключик. Странно, что я не заметила его раньше. Сняв его, я отстегнула наручники и посмотрела на парня, чьё тело безжизненно распласталось на полу.

– Он мёртв? – спросила я Ветра.

– Мне определённо нравится с тобой общаться, – сказал он, поднявшись с пола, – твои вопросы бывают такими забавными.

Я не знала, как поступить, поэтому просто отстегнула его холодную руку от трубы и отошла в замешательстве. Не могла же я тащить его на себе?

– Я сообщу о нём Грому. А сейчас я больше всего на свете хочу уйти отсюда.

– Неужели?

Я обернулась к Ветру. Он курил, прислонившись к шкафу.

– А ты думал, у меня есть желание сидеть в темноте с мертвецом в ожидании непонятно чего?

– Именно. О чём ещё мечтать молодой девушке? – улыбнулся он, хотя глаза его остались серьёзными. – Осмелюсь добавить - мёртвой молодой девушке.

Я проигнорировала его слова и вышла из комнаты. Ветер последовал за мной и, внимательно глядя на меня, словно он чего-то ждал, плавно и не спеша закрыл за собой скрипучую дверь.

Я шла по коридору и вновь погружалась в картины прошлого, в сцены старого фильма, которые иногда приходят на ум, крадут покой, будят разочарование, надежду, радость и неумирающую боль.

После того, как Андрея не стало я творила разные глупости. У брата была своя рок-группа, но я почти не общалась с её составом, поскольку в ней были парни гораздо старше меня. Но когда Андрей умер, а Саша ещё был далеко, я стала часто бывать на репетициях его группы. Напивалась до чёртиков, зависала на незнакомых квартирах с малознакомыми людьми, растворялась под музыку гитар, чьё-то пение, смотрела на молодых девчонок, должно быть, моих ровесниц, которые целовались друг с другом – конечно, с одной единственной целью: привлечь внимание парней постарше, показать им какие они взрослые и раскованные девушки. Мне нравилось ловить на себе взгляды, в которых читалось: “очередная глупая малолетка, с которой можно неплохо провести время”, нравилось чувствовать себя такой – глупой, пустой, беззаботной, а поэтому счастливой. Мне нравилось играть такую роль, но всегда наступали минуты прозрения. Тогда я освобождалась от чьих-то разгоряченных рук и, промурлыкав чужаку: “Я сейчас вернусь”, оказывалась в коридоре, где наспех обувшись и схватив куртку, исчезала за дверью. А чуть позже, бредя по ночному городу, в не зашнурованных ботинках, в надежде на то, что ещё успею до закрытия метро, задавалась вопросами: “Что я искала там? Зачем был нужен этот спектакль? Зачем я так рискую?” Конечно, опасные ситуации возникали, но кончались они благополучно. Только на следующий день, проснувшись и подумав о том, как всё могло повернуться, если бы не какая-то мелочь, мне становилось страшно. Теперь мне ясно – это был мой неосознанный путь к саморазрушению, а также абсурдная попытка уловить призрачные следы, найти родного человека там, где его когда-то можно было застать, но который уже никогда туда не придёт. Однажды, вернувшись домой с одной из своих ночных прогулок, в подранных на коленях колготках и в забрызганной грязью юбке, я застала отца. Он сидел за своим рабочим столом при свете настольной лампы и читал какие-то деловые бумаги. В последнее время дела его фирмы шли плохо. Услышав, что я вошла, он поднял голову, и что-то непонятное отразилось в его глазах. Потом он улыбнулся и произнёс:

– Хоть кому-то сейчас хорошо.

Мне стало больно. Но не только из-за того, что я вновь оказалась перед пропастью непонимания – к этому я уже давно привыкла. Мне стало плохо от осознания того, что я смотрю на своего родного отца так, словно он чужой человек. Я не знала его, не понимала и не могла ничего ему рассказать. Он совсем не чувствовал меня. Мы были чужие друг для друга. Вот что было по-настоящему жутко. Пустота и одиночество истерично подсмеивались из углов комнаты, когда я тихо отозвалась:

– Ты прав, папа. Мне хорошо.

– Тебе влетит от матери, а пока иди спать и закрой за собой дверь, чтобы не мешал свет.

Думаю, с той ночи я окончательно закрылась для родителей и не пыталась им уже что-либо объяснить.

Ветер молча шёл позади и, вероятно, забавлялся, глядя на то, как я опасливо и осторожно заглядывала во встречные комнаты. Быстро щелкнув выключателем и обежав комнату взглядом, я стремилась к следующей двери.

– Ищешь кого-то? – наконец, спросил он.

Я уже исследовала второй этаж, и мы спускались вниз.

– Да, – ответила я. – одну девочку, которая обещала помочь мне, если я найду её.

Ветер тихо рассмеялся.

– Она давно не играет по правилам. Думаю, это будет непросто.

Я не видела причин, чтобы ему верить, но близился рассвет, и мне не оставалось ничего другого, кроме того, как закончить свой поспешный поиск и сдаться.

– Она знала его, дружила с ним, а значит он не фантом, и так или иначе я узнаю правду!

Я сама удивилась своей решимости, которая прозвучала в моём голосе. Ветер лишь с полуулыбкой взглянул на меня, но ничего не сказал.

Когда мы вышли на улицу, я вопросительно посмотрела на него, надеясь на какие-то подсказки. Я уже стала кое-что понимать в его игре, и мне было ясно, что он разыскал меня не просто так.

– У меня есть для тебя подарок, дорогая клоунесса, – сказал он, заговорщицким тоном, хитро прищурив глаза. – Это любовная записка.

– Как неожиданно, – сказала я, с наигранной экспрессией приложив руки к груди. – Даже не знаю, что вам ответить.

Но всё моё настроение кривляться быстро улетучилось, как только он протянул мне записку. Это была очередная страница из дневника Саши. Я взяла её дрожащей рукой, внутренне молясь о том, чтобы она не была его предсмертной. И вот, что я прочла там: “Она пошла с Вадимом на свидание. Будь он проклят! Я ревную её, как безумный Отелло, хотя не имею на это никакого права. Вчера нагрубил ей по телефону. Она считает меня другом, и я не должен вести себя, как последний болван. Но, черт побери, как это сложно! Порой во мне скапливается столько яда и ненависти, что их становится невозможно держать в себе. Иногда я даже думаю – любовь ли это? Нет, конечно, это любовь – такая вот больная, невозможная, измученная любовь. Такая любовь никогда не даст поцеловать себя без славного подвига, но её можно добиться, её стоит ждать. И она будет у нас, я знаю”.

– Но разве так можно любить? – зачем-то спросила я подавленным голосом, вновь и вновь пробегая глазами по строкам.

Когда я подняла голову, Ветра уже не было.

По дороге в общежитие я решила заглянуть к Грому и рассказать ему о случае в больнице и том парне. Я не могу относиться к окружающим как к мёртвым, даже, если это и так.

Гром встретил меня озабоченным взглядом, трудно было не заметить напряжения на его лице.

– Ты ещё не знаешь, что случилось? – спросил он взволнованно.

Я покачала головой и уставилась на него в недоумении.

Гром знаком предложил мне присесть, затем взял со стола какие-то фотографии и грустно покачал головой.

– Бедная глупая девочка. Что же она натворила…

Глава 11

Мне всё кажется, что я перед ящиком с куклами;

гляжу, как движутся передо мною человечки и лошадки...

играю с ними, или, лучше сказать, мною играют,

как куклою; иногда, забывшись, схвачу соседа

за деревянную руку и тут опомнюсь с ужасом.

Иоганн Вольфганг Гёте

Иногда люди неожиданно уходят, осознанно отрезая себя от мира, зная, что уже никогда ничего не будет по-прежнему. У всех разные причины. Я не знаю, что случилось с ней. В этом мире объяснить подобное невозможно. Ещё вечером я слышала, как она плакала, но не нашла времени. Точнее не захотела. В этой реальности существовала только я: все остальные были для меня куклами – кроме Ветра, разумеется. Но сейчас, сидя в рабочем кабинете Грома, глядя на её мёртвое тело с протянутой фотографии, я чувствовала сожаление и утрату. Всё же Радуга была дорога мне, она была моим единственным другом здесь, а теперь её не стало.

– Ты знаешь, почему она сделала это? – спросил меня Гром.

– Нет. Понятия не имею, – тихо ответила я. – В последнее время она вела себя странно. А это точно самоубийство? Я хочу сказать, не мог ли кто-то…

Гром посмотрел на меня тяжелым уставшим взглядом, потом покачал головой.

– Её нашла домоправительница. Дверь была не заперта, но нет сомнений в том, что она сама сделала это.

Гром немного помолчал, а затем добавил, убирая фотографии в серую папку:

– Ты плохо выглядишь. Снова устроила себе ночную прогулку? Я не хочу, чтобы ты рисковала, – он вздохнул, не дождавшись моего ответа. – Ты ведь дорога мне, Иллюзия. Отправляйся домой и хорошенько выспись. Можешь не волноваться насчёт работы – я уже звонил твоему начальнику.

Я кивнула и пошла к двери, ничего не ответив. Его фальшивая забота всегда сбивала меня с толку.

– Я сам подвезу тебя.

– Не стоит, Гром, – отказалась я.

– Как знаешь. Будь осторожна, береги себя! – крикнул он вслед. – Я сообщу тебе о похоронах.

Выйдя из участка, я остановилась, чтобы определиться с маршрутом. Мне не хотелось сейчас возвращаться туда, где недавно девочка с кукольной внешностью самовольно оборвала своё существование. Не ожидала, что буду переживать из-за неё, но мне было действительно очень жаль. Чья-то рука опустилась мне на плечо.

– Рад, что, наконец, нашёл тебя, – произнёс знакомый мужской голос.

Я не сразу узнала его. Он сильно постарел, и теперь напоминал дряхлого старика.

– Туман! Ты искал меня? Для чего? – растерянно спросила я.

– Нет времени объяснять, – быстро сказал он, схватив меня за руку. – Ты должна немедленно пойти со мной.

Куда? Зачем? Почему он так встревожен? Я ничего не понимала, но кивнула и последовала за ним, поскольку всё равно понятия не имела, как провести этот день. Туман сказал, что объяснит всё на месте, однако я не сильно утруждала его вопросами. Я смертельно устала, и мои мысли, как потерянные лунатики блуждали в голове, порой вздрагивая и рыдая при встрече с призраками прошлого.

Я взрослела в большом городе. Чувствовала, как постепенно становлюсь решительней, уверенней, сильней, чувствовала, как закаляется мой характер, но я не становилась жёстче. Я научилась сливаться с окружающей средой, когда это было необходимо, но так и не обросла хитиновым покровом. Всё, что мне оставалось – это лишь играть или получать болезненные раны, и оба этих варианта я выбирала в равной степени. Бывали моменты, когда я казалась себе жёсткой и нерушимой, но внутренняя кинохроника всегда возвращала меня к истокам моей жизни – я видела благодатное дитя, полное искренности и чистоты, осознавая его присутствие в своём замкнутом мире, понимая, что его смех и пролитые слёзы до сих пор не безразличны девушке из больших каменных джунглей. Это, наверно, одно из моих самых ранних воспоминаний: день, когда мои родители утешали меня, растерянно подсмеиваясь, словно не веря в искренность переживаний, или точнее в то, что случившееся вообще может как-то ранить неокрепшую душу. Я просила не убивать её, но это была всего лишь крыса, попавшая в капкан, и отец не послушал меня – так было нужно. Чужая боль всегда была моей болью. Я училась её притуплять, но у меня плохо получалось. Конечно, сейчас это кажется смешным. Наверно, эта история развеселила бы Вадима куда больше, вздумай я рассказать её. Иногда я даже завидовала этому гедонисту, тому, с какой легкостью он живёт, не заботясь ни о ком, кроме себя. Но это была крайность, до которой я бы никогда не дошла. Хотя теперь всё иначе, мне уже не раз приходилось сталкиваться здесь с этим. Страшно представить, кем я стану, когда у меня заберут единственное, что делает меня мной – мои собственные живые чувства.

Мы двигались очень быстро, почти бежали. Туман не разбирал дороги и тащил меня прямо по лужам. Мои ботинки насквозь промокли, и я слышала, как в них хлюпает вода; ледяные порывы ветра резали мою кожу, как лезвие ножа; продувало до костей. Всё это было так привычно, что на какое-то время мне показалось, что я и всегда жила тут. Такие мысли нужно немедленно гнать из головы: стоит на миг задержать их, как…Мне так не хочется об этом думать!

Только когда мы, наконец, углубились в парк и набрели на неприметный люк, который кто-то предварительно сокрыл толстым слоем листвы, я обратилась к Туману:

– Если хочешь, чтобы я спустилась туда, объясни зачем.

– Хорошо, – сказал он, наклоняясь и отодвигая крышку люка. – Это подземный проход. Он ведёт в Кровавый район. Тебя ждут там.

Это удивило меня. Но на мой молчаливый вопрос Туман лишь покачал головой.

– Не могу больше ничего добавить. Ты поймёшь всё на месте, но решать тебе.

Я подошла к краю ржавого колодца и посмотрела вниз. Там царила слепая тьма и, судя по всему, бездонная глубина, но мёртвые не должны ничего бояться – такой ход мыслей иногда успокаивает меня в напряжённые моменты.

– Я согласна. Только ты первый.

Туман стал не спеша спускаться, постепенно исчезая во мраке. Лестница не внушала доверия, но это не самое страшное, что мне приходилось делать здесь. Думаю, прошла целая вечность, когда я, наконец, очутилась внизу. Едва я почувствовала под ногами дно, наверху раздался скрежет. Подняв голову, я обнаружила, что кто-то медленно задвигает крышку колодца, а в следующую секунду совершенно иное завладело моим вниманием – к своему удивлению, я увидела звёзды. Быть может, мне показалось, потому что через миг крышка люка скрыла от меня дневное небо, и наступило полное затмение; только несколько факелов на чёрных стенах туннеля кое-как освещали широкий подземный проход, который разветвлялся на целый лабиринт узких коридоров. Где-то в глубине Туман окрикнул меня по имени, и я пошла на голос. Я почти сразу ощутила неприятное чувство, будто за мной кто-то наблюдает из темноты, из-за стен, ящиков, стоящих у них. До этого мне ещё не приходилось находиться в подобных помещениях, но не думаю, что всё это можно было списать просто на непривычку и нервы. Мне вспомнились страшные байки, которые так любил рассказывать один мой одноклассник-диггер: что-то вроде гигантских крыс, мутантов, поездов-призраков, перевозящих души умерших. Я считала, что всё это просто городские, странствующие легенды, он же, отчасти соглашаясь со мной, полагал, что они не могли возникнуть на пустом месте, и видел цель своих вылазок в том, чтобы найти причины, провести свою границу вымысла и правды, а также испытать себя, ведь под землёй, как он говорил, властвуют иные законы. У меня было собственное мнение на этот счёт, но я уважала его за интерес, за эту тягу к тайному, за его живую способность мыслить. Людям часто приходится рисковать, чем-то жертвовать, чтобы открыть иное, неизведанное, непонятное, чтобы осветить окружающую тьму, а затем с новыми силами изведывать ещё более мрачные глубины, ведь знания всегда увеличивают незнания.

– Мне кажется, мы тут не одни, – сказала я Туману, догнав его.

Он замер, и мы оба ясно услышали душераздирающий крик, резко оборвавшийся в одном из тёмных поворотов нашего полуслепого пути.

– Они живут здесь. Это их дом, – ответил Туман полушёпотом и двинулся дальше.

Я содрогнулась, сразу поняв, о чём он.

– Эти твари из парка?

Туман кивнул и, схватив меня за руку, ускорил шаг.

– Кто они вообще такие? – спросила я. – Мне ещё не приходилось встречаться с ними, я только чувствовала их присутствие и видела, что остаётся от их жертв. Они настоящие исчадия ада.

– В них нет ничего человеческого, – сказал Туман. – Трудно поверить, что они все когда-то были людьми.

Я хотела спросить его об этом подробней, но в этот момент что-то склизкое и холодное проскользнуло по моей руке. Вскрикнув, я обернулась – вокруг стоял лишь тревожный мрак.

– Ты не должна бояться. Они это чувствуют. Это их пища.

– Страхи?

Туман кивнул. На его лице появилось совершенно отстранённое выражение.

– Они являются к каждому в разных обличьях…эти безликие, – произнёс он рассеянно. – Если ты выживешь после всего этого, то будешь больше всего на свете желать лишь одного – скорейшей смерти.

– Ты встречался с ними?

Мой вопрос вернул его к действительности. Он ничего не ответил, но коротким взглядом дал понять, что не хочет об этом больше говорить.

Я посмотрела на наши огромные тени, пугливо ползущие по стенам туннеля, и меня посетила странная мысль – возможно, это вовсе и не наши тени. У меня бывало похожее чувство, когда я только просыпалась (думаю, особенно часто оно стало возникать после того, как Андрея не стало): мне казалось, что я – это не я, то есть я с ужасом осознавала, что не знаю, кто я, будто все мои воспоминания заблудились в одном из сновидений. Порой вскочив с постели, я сталкивалась взглядом с маленьким непонятным существом, через мгновение понимая, что это моя чёрно-белая кошка, которая смотрела на меня удивительно пронзительными и пугающе-человеческими глазами. Это было по-настоящему жутко. К счастью, это длилось всего несколько секунд. В противном случае, наверно, я бы просто сошла с ума.

– Поднимайся, – неожиданно остановившись, сказал Туман.

Я задрала голову, и увидела наверху клочок неба, звёзд на этот раз не было видно. Лестница была обломана снизу, поэтому Туману пришлось подсадить меня.

– А как же ты? – спросила я, видя, что он застыл на месте. – Давай руку!

Он покачал головой.

– Мне теперь нельзя туда. Но ты будешь в безопасности, мне обещали.

Сказав это, он быстро развернулся и скрылся в темноте. А спустя мгновение весь туннель наполнился странным шёпотом и омерзительным хлюпаньем.

– Туман! – громко крикнула я в чёрную пустоту, искренне испугавшись за него.

Никто не отозвался, и я поспешила выбраться из этого мрака. Разные мысли приходили на ум, пока я карабкалась наверх. Я могла предположить, что меня ждёт там, даже была почти уверена в этом, но всё оказалось совсем не так. Когда я вылезла на поверхность, то обнаружила, что нахожусь на крыше какого-то невысокого здания. Я огляделась – вокруг никого не было. Это и правда был Кровавый район. Справа от меня, через несколько улиц, виднелся пустынный рынок, в другой стороне – ряд серых домов, над которыми возвышалась огромная чёрная радуга. Очень громко кричала стая птиц, пролетая так низко, словно желая сбить меня отсюда своими иссиня-чёрными жёсткими крыльями; начинался дождь.

Я оглядела себя: новое превращение даровало мне чёрный дождевик с капюшоном, прочные ботинки на шнуровке и, насколько я поняла, прямые длинные волосы синего цвета. Это было похоже на первоначальный облик моего персонажа в игре. Снизу доносилась какая-то грустная тревожная музыка, и я подошла к краю, чтобы понять, откуда она звучит. Увиденное поразило меня: по узкой улице, двигаясь плавно и тихо, шла траурная процессия. Она вся состояла из вампиров, облачённых в тёмно-красные одеяния. В руках некоторых были венки из живых роз с чёрными лентами или просто белоснежные нарциссы. Четверо из них несли небольшой закрытый гроб. Вскоре процессия обогнула здание, и я переместилась на другой край. Меня безумно взволновало происходящее, но спускаться вниз, несмотря на слова Тумана, я не решалась. Внизу, прямо напротив меня, находилась круглая площадка, обложенная по краю каменным бордюром, – туда и несли гроб. Когда его водворили в центр, вампиры обступили площадку и запели какую-то песню на неизвестном мне языке. Я не знаю, о чём она была, но она была прекрасна. Чарующая музыка, красивые голоса переплетались с неведомым магнетическим волшебством – это и пугало, и завораживало. Мне захотелось немедленно спуститься к ним и принять участие в этом колдовском обряде; чтобы подавить эту тягу, я сильнее прижалась к обшарпанному карнизу. Только сейчас я заметила, что это древнее здание хранит в себе остатки былой роскоши – внизу находилось крыльцо с резными, почти целыми колоннами из мрамора, а прямо подо мной был маленький балкон с ажурными коваными перилами. Именно туда я решила попасть, чтобы ещё немного приблизиться к этой музыке – справляться с её воздействием становилось всё трудней. Я аккуратно подползла к самому краю и повисла на карнизе, вычисляя, как наиболее точно приземлиться на балкон, до которого было около двух метров. Наконец, я отпустила руки и упала на твёрдую поверхность, всё же умудрившись больно ушибить руку. Моё внимание вновь обратилось к вампирам, и я заметила, что двое из них снимают крышку гроба. Пение прекратилось, когда оттуда поднялась молодая бледная девушка (в сущности, почти ребёнок), облачённая в точно такое же красное одеяние, как и все вампиры. Она показалось мне знакомой, и я вся поддалась вперёд, вжавшись в перила, чтобы лучше рассмотреть её лицо. В этот момент она обернулась и посмотрела прямо на меня, её примеру последовали все стоящие вокруг вампиры. Я вздрогнула. Радуга! Это была она. Вот кто ждал меня здесь. Но что это всё значило? Она несколько секунд смотрела на меня, а потом улыбнулась, обнажив идеально белые клыки. Это не очень укладывалось у меня в голове: “Вампир? Но как? Я видела фото, она ведь покончила с собой!” Впрочем, у меня было мало времени на раздумья – в следующую секунду она вскинула руку, указав на меня, и двое вампиров тотчас взлетели в воздух, устремившись к балкону. Я быстро отступила назад, в глубину тёмной комнаты позади меня, но не сделала и нескольких шагов, как споткнулась обо что-то мягкое и рухнула на пол. Резкий запах гнили мгновенно ударил в нос; я попыталась встать, оперевшись о пол, и почувствовала, как мои пальцы коснулись чьей-то холодной склизкой руки. Я вскочила и рванулась в другой угол, где затаив дыхание, прижалась к стене. Опустив глаза, я поняла, что вся комната заполнена безжизненными полуразложившимися трупами. Судя по всему, это была имена та усадьба, о которой рассказывал мне Мир. К горлу подкатывала тошнота, но я не представляла, куда мне бежать – единственный выход отсюда был замурован бетоном. Я слабо понимала, зачем меня заманили сюда, и какую роль в этом играет Радуга, но у меня не было особого желания быть схваченной ими и оказаться одной посреди целой толпы этих жестоких созданий. Два высоких силуэта возникли в другом конце комнаты: вампиры пришли за мной, но не спешили напасть, отлично зная, что мне некуда бежать. Я сама двинулась им навстречу, желая первой заговорить и задать самые тревожащие вопросы, но, почти приблизившись к ним, услышала под ногами треск. В следующую секунду я успела лишь зажмуриться, поняв, что падаю вниз.

Когда я вновь открыла глаза, то не сразу поняла, где нахожусь. Я чувствовала только боль и видела перед собой пасмурное тёмное небо с громадной алой луной. Вспомнив о случившемся, я вскочила, и только тогда обнаружила, что сижу в гробу – том самом, из которого вылезла Радуга. Теперь площадка была пустынна, а вокруг неё всё было окутано подозрительной тишиной. Слышался лишь плеск фонтана, что находился недалеко отсюда.

– Ты скучала по мне? – донеслось откуда-то сверху.

Я подняла голову – надо мной парила Радуга. Её кудрявые волосы развивались на ветру, как золотистые змеи, на губах играла лёгкая усмешка, а в сиреневых глазах её сиял незнакомый мне блеск.

– Что случилось? – спросила я, всё ещё внимательно изучая её.

Она плавно спустилась и подошла ко мне, положив руки на край гроба. Я заметила, что рукава её платья испачканы – на воздушной белоснежной паутине длинного кружева виднелись пятна крови.

– С тобой или со мной? – засмеялась она и, перехватив мой взгляд, подняла один рукав, показав мне ещё свежий глубокий порез. – Я больше не могла так жить, но он пришёл и помог мне. Это был мой выбор, и…знаешь что, я не жалею о нём – это просто за гранью высшего блаженства! Ни страха, ни боли, только самые сладостные эмоции. Ты, наверно, слышала, что вместе с кровью вампиры забирают у своей добычи самые светлые переживания? Они становятся твоей частью, твоим подарком, даруют бесконечное счастье.

– Для чего ты искала меня?

Радуга была не похожа на себя, она даже говорила по-другому, и всё это мне не нравилось, теперь она была опасной хищницей, от которой можно было ожидать чего угодно. Я надеялась, что встречусь здесь с Миром, что он, возможно, вновь даст мне какую-то новую информацию о мальчике, который так волнует меня, но никак не желала общаться с новообращённой молодой вампиршей, смотревшей на меня странным сияющим взглядом. Я встала.

– Ты нервничаешь, – сказала она, взяв меня за руку. – Брось, мы же были подругами! Или ты теперь ненавидишь меня? Кажется, у тебя даже был дружок среди вампиров. Так чем я хуже, Иллюзия?

Она начинала злиться, я видела это по её глазам. Нужно было её успокоить.

– Ты ошибаешься, – ответила я, выбравшись из гроба, – и всё-таки ответь – зачем я тебе?

На лице Радуги вдруг появилось печальное выражение, почти тоска.

– Неужели ты вообще не скучала по мне?

Казалось, ещё немного и она заплачет. Не дождавшись моего ответа, она подошла ко мне и снова взяла меня за руку.

– У тебя кровь. Ты поранилась, когда провалилась в подвал, – на этот раз голос Радуги звучал спокойно, даже успокаивающе. – Я не хотела, чтобы так вышло.

Она наклонилась и слизала ещё не засохшую кровь с моей руки. Я отдёрнула руку.

– Не бойся, – сказала Радуга, – если ты останешься со мной, то тебе больше никогда не будет больно и страшно.

Я слушала её, а между тем отчаянно искала пути спасения – от вампира сложно сбежать, но мне было уже ясно, к чему идёт этот разговор.

– Хочешь, чтобы я тоже стала вампиром? – спросила я прямо. – Зачем тебе это?

В глазах Радуги снова появилась грусть. Она обошла гроб и покинула площадку, направившись в сторону фонтана. На полпути она оглянулась и знаком приказала следовать за ней. Приблизившись, я увидела, как она, присев на бордюр декоративного фонтана, играет с серебристой водой, словно невинный беззаботный ребёнок.

– Мне смертельно одиноко, Иллюзия, – тихо сказала она, когда я подошла.

– Я не понимаю, – вздохнула я, – ты только что говорила мне о сладостных эмоциях.

Радуга опустила голову, и по её щеке поползла кровавая слеза.

– Тут не существует привязанностей. А меня никто никогда не любил, никто не заботился. Мне было тоскливо, одиноко, а он сказал, что станет моим другом навеки, но оказалось, что я ему не нужна. Теперь понимаешь?

В целом, мне были понятны её чувства, но то, что она предлагала, совсем не входило в мои планы. Радуга тоже была не нужна мне, и странно, что она этого не понимала. Я покачала головой.

– Мне жаль, но я не могу. Тут полно вампиров – уверенна, ты с кем-нибудь подружишься.

Она подняла голову и посмотрела мне в глаза.

– А ты жестока, – сказала она без всякого намёка на раздражение, – из тебя бы получилась отличная вампирша.

Радуга улыбнулась. Понадеявшись, что наш разговор, наконец, близится к завершению, я приготовилась уйти.

– Хорошо, что ты понимаешь. Мне правда жаль, – произнесла я, осторожно погладив её по плечу, – и я буду скучать по твоим сказкам.

– Правда? – спросила она, сильно сжав мою кисть и вынудив опуститься рядом с ней. – Тогда послушай напоследок ещё одну. Она тебе понравится, я знаю.

Голос Радуги звучал спокойно, но в глазах её была угроза.

– Хорошо, буду рада послушать, – сказала я, надеясь, что она не заметит моей досады.

– Когда-то на земле жил один светлый человек, – начала Радуга, – в то время люди ещё помнили, что в прошлом все они жили в Садах Вечности и умели летать. Они помнили, как были счастливы там, и как больно им было, когда их изгнали, оборвав крылья. Но порок не может жить среди чистоты, – она зачерпнула ладонью горсть воды из фонтана и продолжила, – ведь не секрет, что вода очень быстро перенимает свойства почв, по которым струится, а если почва заражена, то вода будет испорченная, гнилая…

Радуга замолкла, о чём-то задумавшись. Я опустила глаза и встретилась со своим отражением – тёмным, размытым, искажённым дрожанием воды.

– Корысть, зависть и злоба теперь владели их чёрными сердцами, – продолжила она, – и, помня о минувшем, они презирали и ненавидели этого светлого блаженного человека, единственного, который сумел не запятнать свою душу. Однажды злоба так сильно захлестнула их, что они решили расправиться с ним и жестоко убили. При последних словах Радуга даже вздрогнула, словно это произошло только что у неё на глазах.

– В ту же ночь все убийцы погибли от страшного землетрясенья. Когда его дух подошёл к воротам Садов Вечности, они сразу распахнулись, и оттуда полилась волшебная музыка и сладостное пение ангелов. Его приглашали войти, это был великий день – уже давно не приходила к ним чистая душа. Но светлый человек покачал головой. Его умоляли войти, но он отказался. Тогда его спросили о причине, и вот что он ответил: “Я не вступлю сюда пока мои братья и сёстры, идущие за мной, не смогут пройти через эти ворота. Даруйте им новую жизнь, и я буду помогать этим людям, души которых ещё блуждают во мраке. Однажды они все будут готовы войти сюда, и мы придём к вам по тропе великодушия и доброты, тогда вы распахнёте ворота, чтобы принять не одну достойную душу, а души целых поколений”.

Она закончила и посмотрела на меня. Мне ещё никогда не приходилось видеть Радугу такой серьёзной, она как будто рассказала мне нечто великое и теперь чего-то ждала от меня. Её история представляла собою какую-то смесь христианства и буддизма – примерно с таким религиозным представлением, если ещё добавить к этому различные мифы и сказки разных народов, я жила в свои ранние годы. Родители были убеждёнными атеистами, хотя на мой первый вопрос: “Что будет со мной, когда я умру?” они ответили мне, что я попаду в Рай. Для меня это стало местом, где всем детям раздают сладости, и где всегда есть с кем поиграть. Теперь играют мной, но это хотя бы не скучно…

– Красивая история, Радуга. Я могу идти?

Мне не терпелось поскорее попасть на территорию рынка, чтобы затем выбраться из этого района, но, кажется, у моей собеседницы были совсем иные планы, она не собиралась меня отпускать.

– Ты действительно хочешь уйти?

Я кивнула и попыталась освободить свою руку, которую она не отпускала на протяжении всего рассказа.

– Оставить меня?! – воскликнула Радуга и больно полоснула меня по щеке острыми ногтями.

Я вскочила, отпрянув от неё. В этом маленьком теле заключалась невероятная сила.

– Прошу тебя, успокойся. У тебя был выбор, так оставь его мне.

– Выбор?! Меня обманули, предали! – закричала она. – А теперь ты предаёшь меня! Но больше никто не смеет так со мной поступать.

Она накинулась на меня, повалив на землю. Я чувствовала, как её клыки впиваются мне в горло, но в следующий миг кто-то схватил её сзади и сильно отшвырнул в сторону. Такой силой мог обладать только другой вампир.

– Милая крошка, вы, верно, забыли про наш договор, – произнёс мужской голос.

– Мир! – воскликнула Радуга.

– Не хорошо нарушать обещания, – сказал он.

Немного придя в себя, я с трудом отползла к фонтану и, оперевшись на него спиной, попыталась встать. Тело не слушалось меня. Это было одно из умений вампиров – парализовать свою жертву. Радуга поднялась с земли и снова рванулась ко мне, но Мир остановил её, быстро поймав за плечи.

– Тише, родная, – усмехнулся он, – папочка скоро накормит тебя.

– Она всё равно умрёт! А ты…– прошипела Радуга, оттолкнув его, – не смей прикасаться ко мне! Я тебя ненавижу, всех вас ненавижу!

Прокричав это, она стремительно взлетела вверх и скрылась в темноте неба. Меня била дрожь, но вовсе не от пережитого – что-то сейчас произошло, трагическое и невозвратимое, умершее и ещё живущее, нечто связанное с ощущением омерзения, беспомощностью и болью – но это было только размытое чувство, которое никак не желало принять моё сознание…Я лишь понимала, что всё это имеет отношение к Радуге.

Ко мне снова вернулась подвижность, и я почувствовала, как у меня по шее течёт кровь. Насколько я знала, это не значило, что я стану вампиром – процесс обращения был значительно сложней.

– Как вы, везучая девушка? – спросил Мир, обернувшись ко мне.

Я подозрительно посмотрела на него. О каком договоре он говорил Радуге?

– На этот раз моё везение связано с вами, – сказала я, зачерпнув воду из фонтана, чтобы смыть с шеи липкую густую жидкость.

– Практически. Это было одолжение, – произнёс он, сняв с себя белый шелковый шарф и протянув его мне.

– Одолжение кому?

Приняв шарф, я стала перевязывать рану. Мир не спешил отвечать, но, когда я вновь повторила свой вопрос, улыбнулся и указал на что-то позади меня.

– Это он попросил меня.

Я оглянулась – через дорогу, на скамейке, я увидела силуэт какого-то молодого юноши; он сидел, опустив голову. В руках его была зажжённая свеча, которая разливала вокруг себя уютное тепло. Вокруг него столпились осторожные тени, они словно опасались подползать к огню слишком близко, но были слишком очарованы светом, чтобы перестать любоваться им. Наверно, почувствовав мой взгляд, юноша поднял голову, и через миг я поняла, что это был дорогой и близкий мне человек.

Глава 12

Ты дорого, мой друг, заплатишь за ошибку,

Оскал клыков у льва принявши за улыбку.

Ас-Самарканди

То, чего я так боялась, случилось. К этому всё и шло, но я ещё верила, надеялась…Если он и сможет простить меня, то мне точно никогда не избавиться от этой вины. Как я могла допустить это? Я приблизилась к Саше, но была не в силах заговорить: в глазах стояли слёзы. Только одно слово колотилось во мне в такт нарастающей солёной боли: “прости”.

Он улыбнулся мне своей знакомой прекрасной улыбкой, словно у него и в мыслях не было в чём-то упрекать меня.

– Снова опоздал, – произнёс он виновато-ироническим тоном. – Долго ждала?

Я опустилась рядом с ним и, обхватив его руку и прижавшись головой к плечу, тихо спросила Сашу:

– Зачем? Я и так принесла тебе столько разочарований.

– Что с тобой, Дождинка?

Он обнял меня одной рукой. Чувствуя на своей коже тепло свечи, тепло своего самого близкого друга, мне совсем не хотелось думать о том, что мы натворили.

– Ты такая грустная, – сказал он. – Обещаю, если будешь хорошо себя вести, свожу тебя завтра в Луна-парк.

Услышав это, я отстранилась от него и внимательней взглянула на своего друга: мне были знакомы эти слова. Они были сказаны им в день, когда я опоздала на лекцию и строгий профессор по физиологии не пустил меня в аудиторию. Я сильно расстроилась, хотя понимала, что это мелочь. Просто незадолго до этого на время отступившая депрессия стала вновь возвращаться, и ей хватило такой незначительной вещи для того, чтобы выбить меня из колеи. Тогда я позвонила Саше, и ему удалось быстро успокоить меня, предостеречь от возможной глупости. Почему он сказал это? Может быть, просто хотел напомнить о прошлом? Я решила проверить.

– Ты понимаешь, что это за место? Как ты оказался здесь?

Он отвернулся, и весь его взгляд сосредоточился на свече.

– У меня мало времени – скоро ехать на работу. Давай пока погуляем по парку, покормим птиц?

Он меня не слышал. Это было ещё больнее, чем осознать, что он умер из-за меня. Я расплакалась навзрыд. Что я натворила? Я не могла поступить по-другому, но Саша не должен был этого делать, я даже не предполагала…Саша стал нежно гладить меня по волосам, шепча знакомые утешительные слова.

– Почему ты больше не пишешь стихов? – спросил он, когда я немного успокоилась. – Они ведь помогали тебе.

Я не успела ответить, потому что в следующий момент внезапный порыв ветра задул свечу, и Саша исчез, растворился в темноте, словно бестелесный призрак. Жестокий Город Дождя не знает милосердия, он питается болью. Однако, наверно, мне стоит благодарить его за эту короткую встречу. Мысли заторможено ползли в голове, словно отравленные мухи. Я посмотрела в сторону фонтана – Мир уже ушёл. Нужно было возвращаться. Я миновала старую усадьбу, стараясь не думать о том, что сегодня видела там, и свернула на тесную улочку; меня немного удивило белье, сохнущее на натянутых между домами веревках: сушить их так – сизифов труд, но, приблизившись, я поняла, что это были не жилые дома, а бельё представляло собой лишь грязные обрывки, потрёпанные временем. Впереди я услышала чьи-то шаги, и поспешно укрылась за мусорным баком. Опустившись на влажный асфальт и поджав ноги, я упёрлась взглядом в решётчатое окно напротив меня, плотно занавешенное старыми засаленными шторами. Оно находились так низко, что, думаю, хозяину, живущему в том помещении, приходилось наклоняться, чтобы выглянуть на улицу. Хотя, судя по всему, вряд ли там кто-то жил.

Мои мысли снова обратились к Саше. Бывают такие трогательные моменты, когда ты видишь, насколько красив поступок, с восхищением созерцаешь его, проникаешься до слёз, хотя понимаешь, что, в сущности, не веришь в него, что он противоречит твоим убеждениям и отчасти кажется тебе глупым. И всё же ты живёшь им какое-то время, какое-то время тебе нужно это волшебство. Например, фрагмент из советского фильма “Русалочка” по мотивам одноимённой сказки Андерсона, где ведьма говорит русалочке: “Чему ты радуешься? Ты же умрёшь сегодня. Ты что ни о чём не жалеешь?”, а она в ответ качает головой. Это трогает душу, а вместе с тем всё это кажется бессмысленным. Так и поступок Саши. Он одновременно вызывал у меня и сострадание и злость – злилась я не только на себя. Как он мог так бездумно оборвать свою жизнь? Как мог вверить себя во власть какого-то глупого любовного чувства, которое даже не было взаимно? Как мог пошатнуть мою уверенность в том, что на своём пути я всё сделала правильно?..

Ещё никогда здешние люди не исчезали у меня перед глазами, но в этом месте были свои законы, своя логика; каждый раз, когда мне казалось, что я изучила почти всю природу этого города, он выкидывал что-нибудь новенькое. Возможно, он организовал нашу встречу, преследуя какую-то конкретную цель? Однако Саша не сказал ничего существенного, мой друг даже не понимал, что я говорю ему. Как большинство тут. Тем не менее, он узнал меня, в нём были живы воспоминания. Он спросил, почему я больше не пишу стихов. Саша любил, когда я читала их ему. Наверно, для меня это было своего рода спасением, пока я не взглянула на искусство с другой стороны. Трудно сказать, что послужило этому точной причиной – история с Ясей, или нечто свыше, посчитавшее, что мне это больше не нужно. И всё же в искусстве есть что-то дьявольское. Оно может быть опасно. Это могут быть и внутренние демоны, выпущенные писателем-творцом на волю (чтобы разобраться в собственной природе, устройстве мироздания, или же просто бессознательно), которые быстро становятся притягательными, обрастают плотью, набираются сил и ведут за собой легионы душ по тёмной тропе заблуждений. Это может быть и губительная красота поступка, преподнесённого так одухотворённо, так пламенно, что невозможно не повторить его, как, например, в романе Гёте “Страдания юного Вертера”, который унёс немало жизней своих читателей. Как правило, такое искусство рождается из душевных страданий, страшного потрясенья, неприятии мира, бесконечной тоски… Подобно мукам Медузы Горгоны, через которые она прошла, прежде чем свершилось рождение Пегаса. В школе я увлекалась греческой мифологией, могла часами странствовать по страницам старой пожелтевшей книги “Мифы древности”, декорированной рельефным золотым тиснением, которая досталась нашей семье от какого-то знатного родственника, жившего в конце XIX века. Родители хотели подарить её своему знакомому букинисту-коллекционеру, но я категорически воспротивилась этому, и они оставили эту затею – мне почти всегда давали то, что я просила, за исключением того, что было действительно важно.

Ещё будучи ребёнком, я научилась ценить хорошие книги и обращалась с ними крайне бережно, с уважением и любовью. Возможно, я тогда даже не понимала, но чувствовала: в них сокрыта не только мудрость поколений, но и нечто большее – дух человечества. Ничто не приносило мне такого удовольствия, как эти картины души. К мифам я всегда относилась с особенной любовью. Меня притягивало первобытное мышление человека, его мистический взгляд на мир, отголоски которого я отчётливо слышала в своём сознании. Легенда о Медузе Горгоне поразила мой детский разум. Медуза не стала для меня олицетворением зла и коварства, напротив, мне было жаль её: исходя из того, как был пересказан миф, можно было заключить, что она не была таким уж чудовищем. Позже я прочла “Метаморфозы” Овидия, и окончательно прониклась к ней. Для меня её история была наполнена невероятным трагизмом и возмутительной несправедливостью – именно жестокие боги превратили её в безжалостное чудовище. Когда-то она была доброй девушкой, о красоте которой ходили легенды, и больше всего она поражала своими роскошными волнистыми волосами цвета солнечного янтаря. Однажды она молилась в храме Афины, где её увидел Посейдон. Ему понравилась эта прелестная девушка, и он насильно овладел ею прямо в священном месте. Узнав об этом, Афина, вопреки справедливости, обрушила весь свой гнев на несчастную девушку, превратив её удивительные волосы в отвратительных змей, лишив возможности общаться с близкими людьми, ведь теперь один только её взгляд обращал всё в камень. Меня очаровывал этот образ, который отчасти создало и моё воображение, – сильная и жестокая, вызывающая страх и восхищение женщина, творящая зло, не в силах заглушить в себе неумирающую боль. Уже тогда мой детский разум стремился выявить во всём причину зла, ведь, в конце концов, у всего на свете должна быть причина.

Однажды брат подарил мне небольшой инклюз с маленьким чёрным паучком, а я потеряла его буквально на следующий день. Помню, это расстроило Андрея… Я нашла его только спустя три месяца после смерти брата, когда разбирала свои старые дневники, школьные тетради, книги детства. Было так странно обнаружить его среди сочинений Овидия и Еврипида. Тогда я подумала, почему время сохранило мысли именно этих великих людей, живших ещё до нашей эры, почему природа пожелала увековечить именно это насекомое, маленького паучка, застывшего в янтаре? Была ли в этом какая-то логика, какой-то замысел? И был ли хоть какой-то смысл в том, что Андрей умер так рано? Как мне хотелось тогда, чтобы на всё это у меня был один ответ. В тот день я написала стихотворение, которое назвала “Фарфоровая жизнь”:

Обняла коленки из фарфора,

Никуда сегодня не пойдёшь.

Там, за дверью, назревает ссора,

Третий месяц за окошком дождь…

Все в чернилах руки перемажешь,

Но растает тоненький листок;

И в коробочку свою обратно ляжешь,

Фантики сложив у самых ног.

На ресницы опускается тревога,

Механизм внутри тебя дрожит,

Прячешься под шкаф – боишься рока,

Кто-то в комнате твоей сидит.

Маленькими ножками цепляясь

За ковер искусственный, летишь.

Кто же так смеется, забавляясь,

Наблюдая с белых гладких крыш?

Трогаешь руками жуткий ветер –

Скользкие перила предают.

Превратишься завтра в хрупкий пепел –

Куклы на том свете не живут!

Думаю, это мой единственный стих, в котором я бы не стала ничего менять, не потому что не вижу в нём недочётов, совсем напротив, но так нужно – все те эмоции и слова должны жить в своём первозданном виде, как корявый рисунок древнего человека в глубоких недрах пещер.

Решив, что прошло уже достаточно времени, я выглянула из-за своего укрытия – улица была пустынна. Я встала и уже собиралась продолжить свой путь, как спиной почувствовала чей-то взгляд и порывисто оглянулась. Снизу, из окна, покрытого ржавой решёткой, на меня смотрел изнурённый худенький мальчик в грязно-белой пижаме. Заметив меня, он испуганно отпрянул от окна и скрылся за шторами, оставив на стекле маленький лёгкий след своей детской руки. Я оцепенела. Тот, о котором я столько думала, о котором столько расспрашивала у обитателей этого города, так просто возник прямо передо мной. Мёртвый или живой, но он дал знать о своём существовании. Всё внутри взбудоражено трепетало. Найти его – означало наполовину пройти игру, ведь он мог рассказать о том, кто убил его, и что нужно сделать, для того, чтобы снять проклятие с Города Дождя. Он должен был стать для меня переменой к чему-то другому, к чему-то более светлому и тёплому. Я действительно верила в это.

Обогнув невысокое строение, я обнаружила неприметную каменную лестницу, примыкавшую к боковой стороне здания, которая вела вниз к маленькой деревянной двери, чья краска давно облупилась. Я ожидала увидеть внутри заброшенное полуподвальное помещение с грудой всякого хлама, с обшарпанными стенами, заросшими паутиной, с гниющим полом, но и представить себе не могла, что меня ждёт там. Едва переступив порог, я уловила звучание живой музыки, а вскоре перед моими глазами предстал просторный зал, освещённый множеством свечей, которые были повсюду – в серебряных подсвечниках на дубовых столиках, покрытых вишнёвым атласом, на сиреневых стенах в красивых лампах, на отдельных извилистых стойках, напоминающих спираль. В центре зала стояла юная девушка и божественно играла на скрипке. Людей тут было значительно меньше, чем вампиров. Они сидели вместе с ними за общими столиками, болтая непринуждённо, словно совсем не боялись своих опасных собеседников. Возможно, их рассудок был затуманен вампирским воздействием на подсознание и они не подозревали, что вскоре станут главными блюдами. Я ещё раз внимательно обежала глазами помещение. Где же он прячется? Мой взгляд упал на узкую тёмно-синюю дверь в конце зала. Должно быть, именно там я видела мальчика. Я осторожно двинулась вперёд, но мне преградил дорогу какой-то вампир крепкого телосложения с прилизанными светлыми волосами в элегантном белом костюме.

– Позвольте мне ваш дождевик, уважаемая, – вежливо сказал он, хотя его пристальный наглый взгляд совсем не гармонировал с его словами.

– Вы не похожи на обслугу, – сказала я, всё же снимая и отдавая ему дождевик.

Он улыбнулся мне неприятной улыбкой.

– Может быть, мне просто захотелось за вами поухаживать. Чем я могу вам помочь?

Его назойливое внимание заставило меня нервничать. Мне во что бы то ни стало надо было попасть в ту дальнюю комнату за синей дверью, но сперва надо было обойти это препятствие.

– Просто уйдите с дороги и дайте мне пройти.

Звучало грубовато, но он будил во мне резко отрицательные эмоции, и вскоре я поняла почему. Он напоминал мне одного человека. Как-то Вадим пригласил меня в ресторан, чтобы познакомить со своим другом. Кажется, его звали Денис. Этот высокий ухоженный блондин с высокомерным взглядом смотрел на меня, как на инопланетное существо, одетое непонятно во что и говорящее непонятно что. Конечно, я сильно отличалась от окружения Вадима и от него самого, но главные отличия были не в моей манере одеваться, не в моём возрасте (эта разница была не такой уж значительной), не в том, как я вела себя или выражалась. Мы были не просто на разной волне – эти волны принадлежали разным океанам, причем океанам из разных вселенных. Денис был со вкусом одет, на нём были красивые золотые часы, от него приятно пахло, но всё же, когда я смотрела ему в глаза, то мне хотелось оказаться в каком-нибудь другом месте, подальше от него, но вопреки этому, мне приходилось сидеть напротив него и дружелюбно улыбаться, словно я не читала в его взгляде недоумённый вопрос: “Неужели Вадим не мог выбрать себе игрушку подороже?” В сущности, Вадим мало чем отличался от своего друга, но тогда он был нужен мне. Трудно сказать, почему. Позже Лекса призналась, что специально познакомила меня с ним, решив, что он будет полезен мне на данном этапе моего взросления. Тогда она посоветовала мне не спешить ложиться с ним постель, сказав: “Вадим пока ещё не понял, что ты необходима ему, но вскоре он это поймёт, будь уверена”. Я была тоже нужна ему, однако даже теперь я не знаю почему. С самого начала у меня и в мыслях не было любить его. Может быть, я хотела стать такой же, как он? Как бы то ни было, в тот день мне не хотелось иметь ничего общего ни с Вадимом, ни с его другом. Лениво просматривая меню своим придирчивым взглядом, Денис поведал нам о девушке, чем-то похожей на меня (когда он говорил это, по его губам пробежала пренебрежительная усмешка), которая пыталась покончить с собой из-за него, наглотавшись таблеток. Всю эту историю он рассказывал с таким удовольствием, что было видно, как на самом деле ему приятно то, что она совершила. Он действительно гордился этим, словно это было его великое достижение, редкая монета в копилке его необычайной значимости. Меня мутило от него, и, не выдержав, я сказала:

– Неужели, ты не понимаешь, что поступил не правильно? Она так любила тебя…

Он изумлённо взглянул на меня, будто я сказала неслыханную глупость.

– Не правильно? По-твоему, я должен был бегать к ней в больничку и обещать жениться на этой чокнутой? С её стороны вообще было смешно надеяться на что-то серьёзное. Она прекрасно это понимала.

Я покачала головой и столкнулась с его холодным взглядом.

– Я не об этом. Нельзя было так грубо порывать с ней – ты выкинул её из дома, как бесполезную дворнягу, хотя даже с собаками так поступать жестоко. В этом была и твоя вина!

– Уголовный Кодекс решил, что я чист, – ответил он с каменным видом.

Я взяла со стола серебряную вилку и крепко сжала её в руке. Как мне хотелось в этот момент выплеснуть содержимое моего стакана ему в лицо – самодовольное, лишённое всякой человечности.

– Уголовный Кодекс и нравственность – разные вещи, – сказала я, еле сдерживая свои эмоции.

– Только не надо о нравственности – у меня от неё несварение.

Он рассмеялся и переглянулся с Вадимом.

– Я же говорил, она забавная, – сказал он Денису, дав знак официанту, что мы готовы сделать заказ.

Тема была закрыта. Только когда на столике появились изысканные напитки и утончённые блюда, я заметила, отложив вилку, что до крови проткнула себе руку.

Мои слова никак не подействовали на этого вампира, он даже не двинулся с места.

– Я вам не нравлюсь? – спросил он с наигранной учтивостью. – А я думал мы отлично подходим друг другу, и хотел пригласить вас поужинать со мной.

Я попыталась унять возникшее раздражение, но это оказалось не так просто.

– Благодарю, но вынуждена отказаться, – сухо ответила я и попыталась обойти его.

– Куда же вы? Постойте!

Вампир выставил руку, загородив мне путь, и наклонился ко мне.

Я больше не могла держать в себе порыв гнева, нарастающий с каждой секундой. Этот район плохо влиял на меня: один раз он чуть не сделал меня убийцей, полностью подчинив себе, а теперь завладел моими эмоциями, дёргая за ниточки-нервы и забавляясь своей послушной марионеткой.

– Пустите меня сейчас же! Хватит стоять у меня на дороге, как тупой Минотавр! – закричала я, ударив его по лицу.

На нас стали оглядываться другие посетители.

– Почему именно Минотавр? – невозмутимо спросил вампир, потерев щёку, но глаза его уже обрели красный оттенок.

– Он тоже был чудовищем, – ответила я, сделав несколько осторожных шагов к выходу.

Теперь гнев отступил, и я поняла, что сделала глупость. Находясь всего в нескольких метрах от истины, я должна была бежать от неё. Мой взгляд снова упал на узкую дверь в надежде, что она вдруг распахнётся и мальчик сам явится ко мне, но она по-прежнему была закрыта. Однако я заметила того, кто мог бы помочь мне (конечно, я была не уверена, что так оно и будет, но выбор был не велик): в дальнем углу зала, слева от заветной двери, сидела шумная компания из четырёх вампиров и двух человек – среди них был Ветер. Странно, что я не заметила его раньше, хотя он всегда умел незаметно появляться и исчезать. Все его спутники и спутницы были одеты в вечернем стиле, сам же он был в обычных штанах из кожи и тонком чёрном свитере.

– Ветер! – громко крикнула я, но он меня не услышал, или сделал вид, что не слышит.

Тогда я снова перевела взгляд на вампира, который медленно приближался ко мне, вынуждая пятиться назад.

– Меня ждут друзья. Пожалуйста, не задерживайте меня, – сказала я в надежде, что это как-то поможет, даст несколько лишних секунд перед тем, как он решит напасть.

– Боюсь, что не смогу выполнить вашу просьбу, – произнёс он, медленно стягивая с меня шелковый шарф, насквозь пропитанный ещё не засохшей кровью.

Мимо нас проходила официантка, и я, быстро схватив девушку за руку, толкнула её на вампира, тем самым воспользовавшись мгновением, чтобы проскользнуть в зал. Шум падающего подноса привлёк внимание многих, теперь на меня устремились сразу несколько пар блестящих голодных глаз. Поэтому, вместо того, чтобы рвануть к синей двери, я сперва подбежала к столику Ветра. Мне казалось, что у него были несколько иные планы на меня. В конце концов, он ведь не просто так водил меня по городу, давал что-то понять, беседовал со мной…Хотя, пожалуй, следовало помнить, что те люди, которым довелось беседовать с ним, вскоре покончили с собой. Но выбирать мне не приходилось.

– Мне нужна помощь, – громко и требовательно сказала я, едва оказавшись у цели. – Нужно усмирить того вампира.

Ветер медленно повернулся и взглянул на меня с откровенной досадой.

– Не помню, чтобы нанимался охранять тебя.

Его пьяная коротко стриженная собеседница (единственный человек здесь, если не брать в расчёт Ветра), сидевшая рядом, расхохоталась и похлопала его по плечу, остальные не обращали на нас внимания, продолжая обмениваться какими-то глупыми шутками, кидаясь салфетками, разливая вино по столу.

– Но ты ведь помогал мне всё это время.

Я оглянулась и обнаружила, что вампир не спеша движется в мою сторону, в его глазах сверкала звериная ярость.

– Уверена?

Я собиралась отправить его к чёрту и попробовать укрыться за синей дверью, но мои планы прервала пьяная женщина с короткой стрижкой, которая вдруг встала и, пошатываясь, подошла ко мне.

– Ты такая душка, – сказала она, приобняв меня. – Выпей со мной! Я полвечера убила на этого красавчика, но, кажется, он не очень интересуется женским полом. А эти собутыльники, – она кивнула на группу вампиров, – такие болваны. О, какой солидный мужчина! Ну, наконец-то!

Её последние восторженные слова были связаны с “моим” вампиром, от которого меня теперь отделяла только эта нетрезвая барышня. Она кинулась к нему на шею, пролив часть своего бокала на его идеально-белый костюм, впрочем, уже не такой белый после его столкновения с официанткой.

– Так значит это твои друзья? – спросил он, плотнее притягивая к себе женщину.

Он прокусил ей плечо и с наслаждением облизал свои окровавленные клыки. Это почему-то возмутило вампиров из компании Ветра. Судя по их словам, моя догадка о том, что все люди здесь являлись добычей вампиров, оказалась верна. Они, как дикие тигры, бросились отбивать свою пищу, но сражаться им не потребовалось – видимо, этот вампир всё же соблюдал какие-то установленные им правила.

– Ещё раз извиняюсь, господа, – произнёс он. – Надеюсь, вы понимаете, что это недоразумение. У меня и в мыслях не было красть чужое.

При этих словах он покосился на меня, вероятно, решив, что я тоже отношусь к числу их добычи. Я успокоилась: всё внимание вампиров сосредоточилось на укушенной женщине, которая была безумно этому рада и, подбадриваемая окружением, громко распевала блатную песню; меня они вообще не замечали. Когда мой не состоявшийся убийца ушёл, я сказала Ветру, гордо взглянув на него сверху вниз:

– Думаю, это расстроит тебя, но я уже у цели. Я одержу победу в этой игре!

Я уверено подошла к синей двери и, распахнув её, шагнула внутрь. Кажется, я немного поспешила с такими заявлениями. Эта дверь вела в никуда.

– А сколько пафоса, – услышала я над собой издевательский голос Ветра, отчаянно болтая ногами в воздухе и судорожно цепляясь за деревянный порог двери.

Подо мной была белая пустота, и больше ничего. Мне едва хватало сил, чтобы не отпустить руки и не сорваться в неизвестность.

– Что за чёрт! – воскликнула я.

Вместо того чтобы помочь мне, Ветер опустился у дверного проёма, опершись спиной о косяк и вытянув ноги. Ему явно доставлял удовольствие мой беспомощный вид.

– Не протянешь руку помощи? – попросила я, чувствуя, как медленно соскальзывают мои пальцы.

– Как-то не хочется, – отозвался он.

Я попробовала подтянуться, но тут же оставила эту попытку. Ветер достал из кармана чёрный блокнот и, положив его к себе на колено, стал что-то писать.

– Чем это ты занимаешься? – спросила я.

Мне нужно было поддержать разговор, поскольку я ещё надеялась, что мне удастся уговорить его. Падать вниз совершенно не хотелось, особенно теперь, когда я увидела мальчика собственными глазами.

– Сочиняю тебе некролог, – ответил он. – Как тебе это нравится: “Она твёрдой тропой шла к победе в этой нелёгкой игре, но провалилась в текстуры”.

Как я его ненавидела!

– Очень смешно, – язвительно сказала я. – Так я в буквальном смысле в игре?

Ветер вырвал из блокнота чистый лист бумаги, сложил из него журавлика и пустил его вниз.

– Если можно быть в буквальном смысле в игре, то не стоит отметать этот вариант.

Он с издёвкой взглянул на меня.

– Тебе никто не говорил, что ты бесчувственный мерзавец?

Мои пальцы занемели, руки дрожали, на глазах от боли выступали слёзы. Вдобавок ко всему ещё приходилось терпеть глумления Ветра.

– Вовсе нет. Я очень тебе сочувствую, поэтому хватит мучиться, карабкаться вверх…

– И не мечтай! – отрезала я.

В этот момент мне в голову пришла непонятная мысль, логически никак не связанная с теперешней ситуацией. Я подумала о том, что стало с тем котёнком, который жил у меня в общежитии. Сбежал ли он из квартиры, или мучается сейчас от голода в ожидании своей ненадёжной хозяйки? В сердце прокралась тихая серая грусть и, выпустив крохотные коготки, жалобно замяукала, поняв, что в нём царит лишь бесконечное одиночество.

– Как знаешь, – произнёс он, медленно отрывая мою руку от спасительной деревяшки. – Однако поверь, падать вниз значительно легче – для этого не требуется никаких усилий.

– Только посмей!

Это были последние слова, которые я успела сказать ему перед тем, как моя вторая рука оторвалась от порога, и я, глядя в чёрные торжествующие глаза Ветра, стремительно полетела вниз.

Глава 13

“Большинство людей не хочет плавать до того,

как научится плавать”. Разве это не остроумно?

Конечно, они не хотят плавать! Ведь они созданы

для суши, а не для воды.

Герман Гессе

Падать пришлось долго, так долго, что я не выдержала и закричала непонятно кому: “Да хватит уже!”. В ту же секунду я остановилась – не ударилась о что-то, а именно остановилась, застыла в этом белом вакууме. Я пощупала руками пустоту – никаких стен, ничего твёрдого. Я попыталась сделать шаг, но никуда не провалилась, как ожидала. Что ж, по крайней мере, я могла перемещаться. Но мысль о том, что мне придётся провести здесь длительное время, возможно, безграничное время приводила меня в ужас. Пожалуй, даже гореть в аду не так мучительно, как быть заключённой в мире бесконечной пустоты, где нет ни души. Какое-то время я просто шла вперёд, потом остановилась и присела, поняв, что это бессмысленно. Сложно сказать, на чём я держалась – подо мной была такая же бескрайняя пустота, как и вокруг меня. Затем до уха донёсся звук чьих-то шагов. Я подняла голову и посмотрела вдаль – ко мне приближалась знакомая тёмная фигура.

– А тут вполне уютно, правда? – произнёс Ветер как только подошёл ко мне.

Я взглянула на него со злобой.

– Ты убил меня!

– Мне кажется, ты драматизируешь, – сказал он, улыбнувшись. – К сожалению, кто-то уже опередил меня.

– Не знаю, как это точно назвать, но я оказалась здесь не по своей воле. Что это за место?

– Воля…– проговорил он, раскинув руки и запрокинув голову вверх. – Люблю это слово, даже больше, чем “представление”. Редкий человек не мечтает о ней.

– О такой воле вряд ли… – печально сказала я, поняв, что он не собирается отвечать на мой вопрос.

– Неужели? – Ветер сделал удивлённый вид.

У него в руках вдруг оказалась знакомая мне тетрадь с зимним пейзажем, которая была у меня ещё при жизни в моём старом мире.

– А я вот листал твой дневник, и мне кажется – это именно то, чего ты хотела. Сейчас процитирую: “Порой мне хочется сбежать ото всех, туда, где не будет ничего: ни мыслей, ни страданий, ни беспросветной глухой тоски, ни цепи тяжёлых воспоминаний…Я так устала быть отмирающей клеткой на теле исполинской Вселенной”, – он прочёл это в шутливо-пафосном тоне. – Прекрасно сказано, но я бы заменил последнюю фразу на: “Я так устала быть несчастным китом, держащем на своей спине груз призрачного мирозданья”.

Я вздохнула. Если ему хочется глумиться надо мной – пусть глумится: я готова была терпеть даже его издёвки – вовсе не хотелось оставаться одной в этой белой пустыне без края.

– Я мыслю образно, а что касается тех слов – это был душевный порыв, о котором вообще-то должны были знать только я и дневник.

Я метнула в сторону Ветра укоризненный взгляд и вырвала из его рук свою тетрадь, но как только она оказалась у меня, из неё посыпался снег, а затем я обнаружила, что держу в руках лишь несколько обледенелых веток, какие можно увидеть на деревьях после зимнего дождя.

– Только ты и дневник – так не бывает, – серьёзно сказал Ветер. – Если бы это правило действовало, то мне бы на голову не сыпался всякий вздор.

– О чём ты? – не поняла я.

В этот момент перед ним плавно опустился небольшой листок, исписанный торопливым мелким подчерком. Ветер подобрал его, сложил и сунул в задний карман штанов, нахмурив чёрные брови. Что всё это значило? Мне было понятно лишь одно – он связан с моим реальным миром, но теперь это было не так уж важно – теперь мне некого было там тревожить, некого спасать.

– Расскажи мне, как умер Саша? Я видела его сегодня. Где он сейчас? – спросила я, чувствуя, как холодная вода с тающих веток течёт по моим ладоням, просачивается сквозь пальцы, словно хочет, чтобы её согрело тепло моей руки.

– Твой друг очень упрямый, – сказал Ветер, присев рядом со мной.

– В смысле?

– Он уже не первый раз пытался встретиться с тобой. Только там, в больнице, ты не признала его, помнишь?

Мне не очень в это верилось. Неужели я бы не смогла узнать Сашу?

– Не правда, это был труп какого-то незнакомца! – настойчиво сказала я, отбросив ветки.

Ветер посмотрела на меня, хитро прищурившись, а затем закурил, запрокинув голову и пустив дым вверх. Вскоре нас стал обволакивать белый густой туман, в котором проступали неясные, размытые картины, а потом я чётко увидела комнату Саши, в которой мне не раз приходилось гостить, – он спал в своей кровати, вздрагивая всем телом и что-то бормоча, словно ему снился кошмар. Я с недоумением взглянула на Ветра.

– Твой друг пока ещё не стал им, – произнёс он, – однако, если чужаки долго слоняются здесь, то однажды теряют выход.

– Он жив? Он может проникать сюда через сон? – спросила я, протянув руку и попытавшись дотронуться до разгорячённого напряженного лица Саши, покрытого капельками пота.

Но мне не удалось это – облако тумана рассеялось, а вместе с ним пропал и Ветер. Какое-то время я сидела на месте, обдумывая услышанное и увиденное. Во всём этот разговоре было только одно радостное пятно – Саша был жив, всё остальное – мутная вода, упрямо не желающая показывать, что таится в её глубинах. Мне надоело сидеть, и я снова двинулась вперёд. Я шла так около получаса, а потом почувствовала невыносимую скуку. Чтобы как-то развлечь себя, я попыталась вспомнить кого-нибудь из мифов или истории, кто так же бессмысленно и безнадёжно блуждал по миру или пустыне. На ум приходили библейские притчи, какие-то старые легенды…Потом я подумала о том, как долго искала кого-то, способного помочь мне справиться со своей болью, – тогда Саша ещё жил в чужой стране, и я не торопилась полностью раскрываться ему. Поэтому бродила по социальным сетям, разочаровываясь, ещё более запутываясь; я стучалась в незнакомые двери с криками: “Ищу прекрасную живую душу, способную мыслить!”, подобно Диогену, этому древнегреческому философу, который ходил средь бела дня по городу с зажжённым фонарём, отвечая на любопытные вопросы горожан одной короткой фразой: “Ищу человека”. Мне изредка встречались такие души; они даже помогали мне какое-то время, но потом либо неожиданно исчезали, либо в нашем общении возникала какая-то непримиримая деталь, либо (что было чаще) они оказывались вовсе не такими, какими хотели казаться.

Я уже собиралась остановиться, но вдруг споткнулась обо что-то невидимое. Всё произошло так быстро, что я даже не поняла, как упала на шершавый бетон и оказалась посреди дорожной трассы. Я снова вернулась в Город Дождя. Кто бы мог подумать, что я буду рада вновь оказаться здесь. Мимо, громко сигналя, пролетела машина, едва не сбив меня. Я встала и быстро перебежала на тротуар, где остановилась под фонарём, чтобы перевести дыхание. Здесь ещё был дремучий вечер, поздние прохожие текли по сырой мостовой, преследуемые чернильными тенями, пахло гарью: вдали полыхало какое-то здание, но это не вызывало ни у кого интерес, ведь эти люди шли по заданному маршруту, который заложил в них город. Меня клонило в сон, и, пнув жестяную банку, которую прикатил к моим ногам порыв ветра, я отправилась в общежитие.

Когда я зашла в квартиру, то машинально посмотрела на дверь, ведущую в комнату Радуги – она была широко распахнута. Там стояла лишь кровать, лампа и небольшой прикроватный столик. Все книги и вещи моей соседки исчезли. Должно быть, вскоре ко мне подселится ещё кто-то. Я заглянула в свою комнату, проверила туалет и ванную – котёнка нигде не было. За окнами хлестал сильный ливень, сверкала молния и раздавались громкие раскаты грома. Я сделала себе кофе и села на кровать, укутавшись в одеяло.

– Вот я и одна…

Не знаю, зачем я сказала это. Но чувство, которое я при этом испытывала, было мне хорошо знакомо. В тот год, когда умер Андрей, я приходила со школы, запирала дверь, отключала телефон, ложилась на кровать и просто смотрела в потолок, желая поскорее похоронить этот день, хотела, чтобы поскорее наступила ночь, где я буду всецело предоставлена самой себе, где буду лишь я наедине со своими воспоминаниями, со своими скомканными мыслями. И вот он – мой идеальный мир. Я сама этого хотела, Ветер был прав. Только я всё представляла иначе. Всё должно было быть по-другому. Но желала бы я всё исправить, вернуть назад? Не знаю… Да и какой это имеет смысл?

– Когда же ты кончишься! – сказала я, подойдя к залитому дождём окну.

Но струи дождя неустанно продолжали плясать по лужам, машинам, листьям деревьев, и как будто не понимали, почему от них бегут, скрываются под капюшонами, капотами автомобилей, зонтами ночные странники; они пытались догнать их, стереть с их лица серую усталость и разделить с ними свою любовь к этим прохладным проникновенным танцам, чтобы затем растворить их в себе без остатка, пролив на их мёртвые тела свои лживые слёзы. Этот дождь был убийцей и прирождённым лицедеем, который больше всего на свете любил скользкие дороги. Когда-то я любила дождь. Любила протягивать ему руки, чувствовать его влажные поцелуи на губах, кружится с ним в танце, но это было давно. В то лето, когда не стало Андрея, бесконечно шли равнодушные дожди, они вымачивали одежду до нитки, проникали под кожу, остужали сердце, топили веру, пробирались до самых костей. Я чувствовала себя маленькой цветочной грядкой, которую поливают из лейки эфемерные руки какого-то невидимого существа, которое, впрочем, не сильно огорчится, если грядка завянет и сгниёт, ведь на её месте вырастут новые красивые цветы и будут также зачем-то радовать его невидимые слепые глаза.

Я провела рукой по холодному стеклу – прямо передо мной возникло бледное лицо. Это была Радуга. Она смотрела на меня своими печальными глазами, в которых читались бесконечное одиночество и мольба; её детская рука беспомощно прижалась к стеклу напротив моей, но я тут же убрала свою руку и задёрнула шторы. Я не могла её впустить, и она это знала, но всё равно ещё какое-то время продолжала слабо стучаться в окно, с каждым разом всё тише и тише, подобно утихающему плачу. Когда всё прекратилось, я упала на кровать и уставилась в потолок, а вскоре позволила кошмарным снам просочиться в своё сознание.

Моё утро началось с грохота под окном – шумный мусоровоз забирал отходы. Я знала: он отвозил их на огромную свалку, где можно было найти всё, что угодно – начиная от женских чулок и заканчивая человеческими останками.

Только налив в фарфоровую чашку крапивного чая и сделав несколько глотков, я позволила себе обдумать недавние события и решить, что делать дальше. С того момента, как я встретила Ветра, подсказки так и сыпались на меня; мне не раз казалось, что я, наконец, добралась до правды, и мне осталось лишь протянуть руку, взять последнюю карту, чтобы сложить пасьянс, но всё неожиданно рушилось. Я ходила по замкнутому кругу, всё больше и больше запутываясь. Неужели это тоже игра? Неужели мне не хотят оставить даже крошечного шанса? Я тяжело вздохнула. Эти игры скоро сведут меня с ума, причём в буквальном смысле. Разум требовал перерыва, поэтому я, наспех умывшись и натянув на себя дешёвую серую водолазку с подранными джинсами, которые купила на местной распродаже на случай неудачного превращения (иногда городу нравилось измываться надо мной, наряжая в нелепую или откровенную одежду), отправилась на работу. Когда я проходила мимо комнатки вахтёрши, которая никогда не покидала свой пост в нашем подъезде, то, взглянув в приоткрытое окно, увидела, что она смотрит телевизор. Это было её обычное занятие, но кое-что меня заинтересовало. Как правило, по всем каналам тут идут шипящие чёрно-белые помехи, которые иногда прерываются местными новостями, причём горожане проявляют интерес не только к последнему: они могут часами развлекать себя у пустых экранов, хотя если спросить у них, что они смотрят, то сложно получить вразумительный ответ. Однако на этот раз на экране её телевизора я увидела свою комнату. Не знала, что в общежитии есть замаскированные камеры видеонаблюдения. Заметив, что я стою у окна, вахтёрша сразу выключила телевизор и бросила на меня недовольный нервный взгляд. Я вышла из подъезда.

– Слышала, у тебя умерла подруга. Сочувствую. Мы не ждали тебя сегодня, но хорошо, что ты здесь – у нас столько работы! – с такими словами меня встретила Дымка, когда я вошла на кухню закусочной с чёрного входа. – Как только переоденешься, смени пепельницы с последних столиков.

Я познакомилась с Дымкой в первый день моего пребывания в этом городе, когда меня привёз сюда Гром, чтобы устроить на работу. Тогда я всё ещё надеялась, что это какой-то безумный сон, но позволяла себе плыть по течению. Она подошла ко мне и произнесла: “Иллюзия, мне сказали, что на тебя напали, и после этого ты ничего не помнишь”, а я спросила у неё, почему они все зовут меня так, ведь у меня есть собственное имя, и, кажется, назвала его. Так странно, что я не могу его теперь вспомнить. Дымка, как и Радуга, считала меня сумасшедшей, безобидной сумасшедшей, с которой можно спокойно работать, остальное её не заботило и ни капельки не интересовало.

Рабочий день подходил к концу, когда к нам зашёл пожилой мужчина с причудливо разукрашенным лицом в яркой белой рубашке и красных штанах, на руках у него также были красные перчатки. Заказ у него принимала Дымка. Вернувшись, она подошла ко мне. Её серые глаза оживленно сияли, чего я никогда прежде не замечала у неё.

– Это балаганщик. На берегу реки сейчас будут давать представление! – воскликнула Дымка. – Нас пригласили! Ты ведь пойдёшь со мной?

Я ещё не решила, по какому следу двигаться дальше, поэтому не видела причин отказываться.

– Хорошо, – согласилась я. – А этот балаганщик сказал откуда он?

Вопрос я задала практически непроизвольно, поскольку это было первое, что интересовало меня, когда я встречала здесь незнакомцев.

– Я не спрашивала, – ответила она, но, думаю, откуда-то издалека. Ты не поверишь, они приехали на лошадях!

Это заинтриговало меня. Вскоре мы сменились и направились вниз по дороге, усеянной осенними листьями, мусором, рекламными листовками, а кое-где и свежими кучками экскрементов. Последнее подтверждало слова Дымки.

– А что это будет за представление? – спросила я, когда мы уже почти дошли до места.

– Не знаю, – отозвалась моя собеседница.

Дымка не очень отличалась болтливостью.

Вот, что нам предстояло увидеть через несколько минут: на берегу реки стоял широкий деревянный балаган, на сцене которого плясали шуты в звенящих красочных колпаках, рыцари, чьи доспехи были из дерева и картона, дамы, украшенные ожерельями и браслетами из фольги; чуть в стороне торговали сладостями и безалкогольными напитками – шипучкой, различными леденцами, карамельными петушками на палочках, мармеладными мишками, марципанами; далее шло огненное представление – факиры, одетые в чёрно-красные одеяния, под арабскую музыку и бурные аплодисменты собравшихся зрителей извергали пламя изо рта, прыгали и крутили в руках зажжённые шесты, искрящиеся веера, рисуя огненные круги, заставляя огонь летать вокруг себя рыжей пламенной птицей, извиваться в танце шипящих саламандр; по всему берегу бродили арлекины и другие узнаваемые маски, кто-то из них играл на лютне, кто-то показывал фокусы; весь берег был наполнен людьми и шумом музыки.

– Это действительно можно назвать настоящим балаганом, – громко сказала Дымка.

Она говорила ещё что-то, но я почти не слышала её. Потом она вообще растворилась в толпе. Я решила взглянуть на пьесу, которая шла на сцене балагана, но, приблизившись и услышав несколько реплик актёров, подумала, что это была плохая идея. Там происходило настоящее безумие.

– Он убил меня! Убил этим деревянным мечом! Я умираю! – корчился на полу какой-то мужчина в жёлтой маске, прижимая руку к невидимой ране. – Как только закроются кулисы, я больше никогда не увижу своей прекрасной Лучинды. А она так хороша, и по-настоящему любит меня, и это несмотря на то, что вся она из картона. О где ты, моя воздушная любовь? Неужели тебя унёс ветер?

Мне надоел весь этот гам, и я спустилась к самой реке: там было спокойнее, хотя людей по-прежнему было не мало. Смеркалось. Прислонившись к берёзе, я долго наблюдала за тем, как с неё, трепеща каждой прожилкой, срываются и падают тонкие вечерние листья, плавно ложась на воду. Одни были подобны заплутавшим кораблям, севшим на мель, другие, которых несло теченье, на выживших в кораблекрушенье, борющихся со стихией и полных надежд, не желающих верить в то, что они все вскоре утонут в холодных водах.

– В том шатре гадают! – услышала я голос Дымки.

Я обернулась, чтобы увидеть, куда она указывает. Недалеко от меня, чуть выше реки, стоял небольшой тёмный шатёр, вокруг него столпилась приличная очередь.

– И что тебе предсказали? – спросила я, подойдя к ней.

Её глаза радостно блестели.

– Судьбоносную встречу с таинственным незнакомцем, – сказала Дымка, немного смутившись. – Тебе непременно нужно сходить туда.

Я не успела ответить ей – перед нами неожиданно возник Мир. На нём было чёрное длинное пальто с металлическими застёжками и знакомые мне тёмные очки.

– Милые дамы, прошу прощения, что вмешиваюсь, но я бы не советовал вам ходить к этим шарлатанам: всё, что они умеют – это искусно лгать и опустошать карманы, – произнёс он заботливым тоном. – Только избранным дано обладать настоящей магией.

Не знаю, зачем он подошёл к нам, но мне была нужна эта встреча, поскольку у меня накопилось к нему несколько важных вопросов, но для этого надо было постараться избавиться от Дымки, которая раскраснелась и глупо заулыбалась Миру, явно поверив в своё предсказание.

– Например, вам? – спросила я, стараясь направить разговор в нужное русло.

– Возможно, – ответил он, заманчиво улыбнувшись. – Хотите проверить?

Хорошо, что на меня не действует их обманчивое обаяние; хотя, думаю, в этом нельзя быть полностью уверенной. Я ещё не так много знаю о вампирах, несмотря на то, что в последнее время мне приходилось с ними часто встречаться.

– Я бы не возражала, только такие вещи должны оставаться в тайне. Мы не могли бы уединиться?

– Разумеется, – согласился он.

Я повернулась к Дымке, и встретилась с её гневным взглядом. Она обиделась на меня, вероятно, решив, что я нагло флиртую с её судьбоносным мужчиной. Я сказала ей, что отойду ненадолго, но она сама удалилась, пробормотав, что не хочет мешать нам. Наконец, можно было покончить с этим спектаклем.

– Расскажите мне, как вы связаны с моим другом? Вы сказали, что помогли мне по его просьбе, но почему? Что вы знаете о нём?

Мир сделал задумчивый вид, словно решая, ответить мне или нет. Потом он произнёс:

– Сомневаюсь, что вам понравится то, что я скажу. Но если вам, в самом деле, хочется послушать, то давайте пройдёмся, посмотрим на людей, подыщем мне кого-нибудь вкусненького...

Он двинулся вперёд по направлению к шатру, и я молча последовала за ним. Пока я не получила ответ мне нужно было терпеть его общество. Думаю, Мир это отлично понимал, поэтому не спешил говорить о Саше, тянул время, чтобы немного испытать меня – своеобразная месть за мою открытую неприязнь к вампирам.

– Как вам этот прелестный юноша? – спросил он, оглядываясь на случайного встречного. – Хотя, кажется, эта яркая особа в коротком платье куда аппетитней…

– Может, хватит об этом? – наконец, не выдержала я.

Он лишь ухмыльнулся в ответ. Мы приблизились к шатру и, заняв очередь (я даже не стала спрашивать, зачем ему это), отошли чуть в сторону. Слева от шатра находился кукольный театр – перчаточные куклы выглядывали из-за ширмы, смеялись, пели какие-то весёлые песни, обращались к зрителям. Я подумала о том, что уже видела их в кукольном магазине этого города, но не была в этом уверена.

– Этой способностью обладают только самые древние вампиры, – начал Мир полушёпотом. – Мы можем проникать к людям в сознание, как бы далеко они не находились. Однако для этого нужно их согласие, они сами должны призвать нас, впустить нас в свои сны. Мы исполняем их желания, а взамен пьём их жизненную силу. Твой друг недавно связался со мной, твердил, что ты в опасности и просил помочь. Я больше ничего не знаю о нём, кроме того, что его мучают душевные страдания.

– Из-за того, что вы забрали у него жизненную силу? – я с ненавистью посмотрела на вампира.

То, что он сказал, не совсем укладывалось в моей голове, но он мучил моего друга – этого было вполне достаточно, чтобы взглянуть на него как на чудовище, кем он в принципе и являлся. Он нёс зло, в котором не было никакой примеси искусственности, как мне казалось до этого. Он был реален, и то, что он творил было тоже реально.

– Это любовные страдания, – спокойно ответил Мир. – Его просто угораздило влюбиться не в ту девушку.

Я почувствовала укол совести и замолкла, погрузившись в унылые мысли. Потом до уха донеслись стихотворные строки, которые читала одна из участниц кукольного представления с длинными жёлтыми кудрями и лакированными красными губами:

“Ты похожа на куклу, – мне мальчик сказал. –

Я тебя бы любил, я тобой бы играл!”

Улыбнулась я нежно, спрятав нож за спиной.

“Купи бантик пунцовый – буду вечно с тобой!”

Закончив стих, кукла разразилась хищным смехом и стала бешено трястись. Мне сделалось жутко, но, судя по всему, публике это понравилось. Я повернулась к вампиру.

– Это ведь ты обратил Радугу? – спросила я, смерив его презренным взглядом.

– О, я, наконец, удостоился дружеского “ты”, – улыбнулся Мир.

– Зачем ты сделал это? – спросила я, скрестив руки.

Наверно, было нелепо спрашивать вампира об этом, но мне почему-то хотелось услышать ответ, хотя, думаю, я уже его знала.

– Она сама попросила. Я встретил её глубокой ночью в супермаркете – бедной девочке не хотели продавать спиртное.

– Ты затуманил ей разум, – сказала я обвинительным тоном, прервав его.

Мир покачал головой и медленно улыбнулся, вероятно, вспоминая что-то очень приятное.

– Мне даже не пришлось прибегать к этому. Когда мы вышли, то столкнулись с её… мужчиной. Он вёл себя недостойно, весьма недостойно, поэтому я преподал ему урок хороших манер. Думаю, я действительно понравился ей. Признаться, изначально я просто хотел убить её, но она так умоляла, даже порезала себе руки.

– И всё-таки ты обманул её – обещал быть другом, а сам оставил одну.

Мне было совсем неясно, почему это так волнует меня, трогает за живые струны, безжалостно рвёт их, заставляя кровоточить засыхающее сердце.

– Вампиры должны быть одиночками, она сама это скоро поймёт. Я помог ей, – уверенно сказал Мир.

– Кто бы сомневался, – сказала я, искусственно улыбнувшись.

К нам подошёл какой-то полуголый человек в маске, на шее у него было ожерелье из когтей животных, а в руках он держал огромный бубен, украшенный непонятными знаками. Он произнёс что-то на неизвестном языке, несколько раз ударил в бубен, а потом завыл, очень правдоподобно подражая волку. При этом он глядел мне прямо в глаза. В этом было что-то неприятно-пугающее, и я отодвинулась от него на несколько шагов.

– По-твоему я поступил жестоко? – спросил вампир, приблизившись. – В этом городе выживает сильнейший, а сильнее вампиров ты вряд ли кого-то найдёшь. Она обрела то, о чём обычный человек может только мечтать…Зря ты отказалась тогда, – он провёл острым ногтём по моему подбородку, – но если передумаешь, знай – я могу подарить тебе это. Хватит сопротивляться, бороться с собой. То, что ты испытываешь к нам, вовсе не отвращение. Тебя тянет к нам, хотя ты и пытаешься это отвергнуть. Но твоё место среди нас. Подумай об этом.

Сказав это, он отошёл и скрылся в глубине шатра. Его последние слова удивили меня. Зачем это было сказано? Возможно, это была обычная попытка повлиять на меня, привычные слова, которые он внушает своим будущим жертвам. Пусть вампиры обладают завидной силой, но какой смысл жить тут вечно? Вечность ничего не стоит, если человек обречён на неизвестность. Я думала так и при жизни, когда пыталась понять тех, кто жил исключительно ради удовольствий, бесконечных развлечений, не желая задумываться о чём-то более глубоком. Однажды я сказала Лексе, когда она впервые заехала ко мне на чашку чая: “Интересно, кем бы я стала, отказавшись от своих книг, копаний в себе, и просто принимала бы всё как есть?”. В тот момент она стояла у моего книжного шкафа, и её пальцы плавно спускались по двум, стоящим рядом друг с другом сборникам Маркиза де Сада и Юрия Мамлеева. Лекса оглянулась и с любопытством взглянула на меня, как будто видит впервые. Потом она ответила: “До безобразия счастливой и неизвестной мне девушкой”. Но у меня бы вряд ли получилось стать такой, даже если бы я очень этого захотела.

Поднявшийся шум возле кукольного театра вывел меня из задумчивых размышлений: какой-то старик мешал представлению, отбирая у актёров перчаточных кукол. Когда я подошла поближе, то сразу узнала своего безумного кукольного мастера, которого впервые встретила несколько дней назад. Он был одет в те же светлые панталоны и белый фрак.

– Вы не имеете права! – кричал кукольник, пытаясь вырваться из крепкой хватки двух мужчин, которые стали оттаскивать его. – Это не ваши куклы, и вы не можете так поступать с ними. Немедленно верните их мне. Вы заблуждаетесь, если думаете, что это просто игры – им больно, вы их калечите!

– Да прекрати, – грубо сказал один из держащих его мужчин. – Эти игрушки для того и создавались, чтобы развлекать нас. Не мешай людям веселиться.

Я не увидела, куда они увели его – собравшаяся толпа оттеснила меня, и я потеряла кукольника из вида. Это немного расстроило меня: случившееся в подвале ещё не давало мне покоя, интуиция подсказывала, что в нём кроется крупица разгадки. Подумав об этом, я встревожено замерла. Интуиция ли? На мгновение мне показалось, что на меня в упор, с безудержным любопытством смотрят множество невидимых глаз. Ощущение было настолько реальным, что я бросилась бежать, хотелось поскорее избавиться от этого. Но мне не пришлось далеко убегать – всё быстро прошло. Потом я услышала громкий женский крик.

– Убили! – кричала насмерть перепуганная девушка у гадального шатра в джинсовой куртке, на которой виднелись пятна крови.

Когда мимо меня быстро проскользнула тёмная фигура вампира, я уже не сомневалась в том, что случилось. Должно быть, избирательному Миру доставило особое удовольствие поужинать предсказательницей. Я опустила глаза и увидела у своих ног лежащую рубашкой кверху гадальную карту из колоды Таро.

Одна моя школьная подруга (её звали Айгуль) увлекалась эзотерикой, и часто гадала мне на этих картах. Я не придавала этому особого значенья, хотя многое из её прогнозов сбывалось. Потом её сестра сошла с ума, и она прекратила этим заниматься, увидев в этом какую-то связь со своими занятиями. Странная была девушка…

Мне стало любопытно, и я подняла карту. Восемнадцатая карта Старших Арканов – Луна. Насколько я помнила, она указывала на заблуждение, предательство, страх. Айгуль что-то говорила о страхе познания истины, непознанных сумрачных глубинах, тёмной стороне луны. Жаль, что я не всегда внимательно слушала её. Я ещё раз взглянула на карту – изображение немного отличалось от того, что было на карте моей подруги, но в целом передо мной развернулся похожий завораживающий вид: две одинокие башни стояли напротив друг друга в ночной долине, залитые призрачным лунным светом, между ними проходила пустынная дорога; она спускалась к небольшой луже, из которой выползал огромный краб; недалеко от него, по краям дороги сидели волк и собака, тоскливо воя на многоликую луну. Страх и одиночество – вот, что я чувствовала, глядя на эту карту. В этом городе я давно перестала верить в случайность, поэтому почти не сомневалась в том, что это был какой-то знак. Но что я должна была понять? Откуда мне было знать, что таилось в этих башнях, куда вела эта тёмная дорога, что свело на одном пути волка и собаку? Возможно, мне предстоял какой-то важный выбор, в котором было легко ошибиться. Я даже была готова пойти и посоветоваться с гадалкой, но Мир так некстати убил её.

Становилось прохладно, но уходить пока не хотелось. Я подошла к большому пылающему костру, который развели специально для отдыхающих, и, протянув к огню ладони, стала греть руки. Потом я нащупала в кармане найденную у шатра карту и, последний раз взглянув на неё, бросила тайные знаки в пламя. Карта зашипела на меня, как разгневанная кошка, но вскоре утихла. Костёр разгорался и потрескивал, посылая в небо красные искры. Как же там было темно и пусто без звёзд. Рядом со мной стоял один из участников представления, облачённый в костюм рыцаря. Я спросила его о том, откуда приехала его труппа, но, как и ожидала, получила мутный ответ. Однако он оказался не скучным собеседником: стал рассказывать мне о величественном замке и красоте окрестностей, в которых он вырос, о славных сражениях, в которых он участвовал, прекрасной леди, чьей руки он отчаянно добивался. Я приняла его игру, и вместе мы сложили интересную балладу о жизни и приключениях отважного героя. Мне было приятно общаться с ним, к тому же я так давно ничего не сочиняла. Моя муза умерла немного раньше меня. Я знала, что она тяжело больна, но не теряла надежды спасти её: порхала вокруг неё, пела ей загадочные воздушные песни, поила лечебным нектаром из редких волшебных трав. Я старалась, чтобы в её комнате, из которой она больше не выходила, всегда пахло полевыми цветами, дождливым шёпотом осени, влажным прикосновением тёмного озера; я хотела, чтобы в её маленькой одинокой комнатке, где она постоянно лежала на тяжёлой дубовой кровати и смотрела на равнодушные часы с механической кукушкой, всегда звучали проникновенные мелодии классиков, чувствовалось дыхание близких душ, слышалось, как ветер медленно перелистывает страницы древней пожелтевшей измятой книги, которую уже не могут прочесть её полуослепшие глаза. Я хотела, чтобы она слышала, как за окном шумит ручей, как разговаривает лес, как тоскливо воют там прирученные ею серебристые волки. Порой она слабо улыбалась мне в полутьме, просила открыть окно, вдыхала слабой грудью запахи жизни и снова говорила о смерти. Я смотрела на её свежее молодое лицо, которое оставалось красивым даже в своей смертельной бледности, на её длинные мягкие волосы, тускнеющие с каждым днём, на её прекрасные малиновые губы, которые всё больше любили молчание, и старалась не плакать. Она никогда не любила, когда её жалели, хотя я не знала никого, кто бы хранил в себе такое чистое и сострадательное сердце. Я садилась на подоконник, смотрела на далёкие снежные горы, где бродили непокорные вихри, и вспоминала о том, как мы мечтали с ней однажды забраться туда, на самую непостижимую высь. Она умела мечтать... Я никогда не отходила от её постели, лишь ненадолго – для того, чтобы собрать прохладную росу с альпийских незабудок, музыку дня с высоких и мудрых деревьев, краски вечерних пейзажей. Всё это я приносила ей, но она лишь грустно вздыхала и отворачивалась к холодной облезлой стене. Ночью, когда восходила таинственная луна и по старой привычке заглядывала к ней в комнату, мне было особенно тоскливо. Я ещё помнила, как за спиной у неё вырастали эфирные синие крылья, с которых при лёгком взмахе сыпалась лунная и звёздная пыльца, я ещё помнила, какие хрустальные песни она пела своим мелодичным сказочным голосом, я ещё помнила, как могли сиять её выразительные, наполненные Вселенной, глаза. Но она не хотела больше петь о луне, у нёе даже не было сил просто подняться. Наверно, она бы давно ушла, если бы не чувствовала, как больно мне с ней расставаться. Я закрывала окно, чтобы царственная луна больше понапрасну не тревожила нас, не будила уснувшие сны, наполняя глаза дрожащими каплями, и тихо сидела на краешке её ветхой кровати. Так умирала моя тень.

Я бы ещё долго беседовала у костра с этим донкихотом, но меня окликнул взволнованный мужской голос. Поняв кто это, на моём лице появились разочарование и тоска. И всё же я встала и пошла к нему навстречу.

Глава 14

Нет! это не животное и не человек меняются взглядами…

Это две пары одинаковых глаз устремлены друг на друга.

И в каждой из этих пар, в животном и в человеке – одна и

та же жизнь жмётся пугливо к другой.

Тургенев

Что я испытывала к нему? Почему не могла просто равнодушно воспринимать его как обыкновенного запрограммированного робота, которыми был полон этот город? Я всегда злилась на его заботу, отеческую опеку. Вот и в этот раз, увидев Грома, я почувствовала раздражение, а вместе с ним и странную тоску.

– Я так и знал, что найду тебя здесь, – сказал он, когда я подошла и подняла на него свои ледяные глаза. – Посмотри на себя, ты вся продрогла! Пойдём, отогреешься у меня в машине.

Гром взял меня за руку, но я отдёрнула её.

– Что случилось? Я никуда не пойду.

Он устало вздохнул и с грустью посмотрел мне в глаза.

– Здесь опасно, – произнёс он, кивнув в сторону шатра. – Убита женщина. Возможно, убийца ещё прячется где-то среди толпы.

Я посмотрела на отдыхающих здесь людей: случившееся их не волновало, на их лицах не отражалось никакой тревоги, разве что вялое любопытство. Непомнящие себя крохотные мышки мирно дожидались, когда наступит их черёд быть проглоченными скользким удушающим городом. А другие мышки в форме и при исполнении пытались сделать вид, что могут дать ему отпор. Смешная бессмыслица…

– Мне всё равно, – ответила я. – Тут весело, я никуда не пойду.

– Это ведь не шутки, Иллюзия. Почему ты упёрлась, как глупый барашек? – ласково спросил он.

Мне были неприятны эти нежности. Что он, в самом деле, пристал ко мне?

– Я уже всё сказала, и, между прочим, бараны вовсе не глупые!

Я произнесла это раньше, чем осознала, что во мне всколыхнулось какое-то чувство. Иногда, когда мы черпаем воду из колодца минувшего, нам вдруг приходится обнаружить нечто настолько древнее, настолько позабытое, что глядя на этот антиквариат, у нас закрадывается мысль: “А не из колодца ли дремлющих сновидений мы, перепутав, достали этот предмет?” Но потом в сознании всплывают подробности, обрывочные картины, мы вдыхаем знакомые запахи, видим знакомые пейзажи; пространство и время как будто искажаются, и мы перемещаемся в прошлое.

Это детское воспоминание было разорвано на несколько сцен, несколько глубоких и значимых тёмных отметин в моём сознании, похожих на раздвоенные отпечатки копыт. В тот день я увидела, что животные могут быть тепло привязаны друг к другу (даже крепче, чем некоторые близкие люди), что им хорошо известно о любви и смерти, что они тонко чувствуют и то и другое.

Тем летом мы отдыхали с братом в деревне маминых родителей. Отец тогда не смог поехать с нами из-за каких-то очередных дел, связанных с ненавистной нам с Андреем работой. Думаю, он вообще не любил маминых родственников, иногда мне даже казалось, что он стыдится её происхождения. Но родители были так далеки от меня, что я не могу с уверенностью судить об этом. Мы редко приезжали в деревню, в эти бескрайние просторы вольной Сибири, поэтому в моём детском сердце бился волшебный фонтан безудержной радости. Разве могла природа нашего подмосковного города сравниться с этим калейдоскопом роскошных видов, пряных трав, диких цветов, особенного сладкого опьяняющего воздуха, который хотелось впитать в себя каждой клеточкой тела? Мы с братом, как игривые шальные зверьки, могли бесконечно бегать по сочным равнинам, покрытым ковылем и полынью, валяться в полях сиреневой гречихи, вдыхать медовые ароматы лесных ягод, тонуть глазами в синеве широкого свободного неба, прыгать по мокрым камням озёр, собирать маленькие блестящие камушки разных цветов, казавшиеся нам настоящим кладом. На рассвете мы любили сбегать из уютного дома, в окна которого заглядывали спелые кусты малины и цветущие яблони, чтобы понаблюдать за высокими горами, окутанными таинственным воздушным туманом, похожим на сладкую вату. Дедушка говорил нам, что туман – это любопытное непослушное облако, которое, вопреки запрету старших облаков, решило спуститься с небес на поверхность земли. Нам нравилось его слушать, мы любили его удивительные истории, будившие в нас бескрайнее воображение. Дедушка знал столько захватывающих легенд, песен, сказок, что он казался нам добрым волшебником. Мы с братом даже думали так одно время. Дедушка рассказывал, что иногда, если стоять у местной реки, в облаках можно увидеть своё отражение, окружённое радужным кругом, что в прошлом люди даже видели в облаках целые картины сражений с поля боя, которые проходили далеко отсюда. Он объяснял это преломлением света, говорил что-то о двойном зеркале, воздушной линзе, но для нас всё это звучало как невероятное чудо. Дедушка мог научно объяснять различные явления, но всегда оставлял простор для нашей фантазии, какой-то элемент волшебства. Если он говорил нам, что радуга – это свет, который падает от солнца, преломляется на капельках дождя, а потом распадается на световые компоненты, то не забывал добавить, что по ирландским поверьям, там, где радуга коснулась земли, хитрые лепреконы прячут свои горшочки и кувшинчики с золотом, которое украли у случайных странников или заработали, мастеря феям обувь.

Однажды на закате мы наблюдали с братом двойную радугу: огромный яркий мост, ведущий в небеса, раскинулся вдали через всё поле, а под ним проходил второй, чуть более бледный, рассеянный. Нам захотелось дойти до радуги, прикоснуться к ней, пройти сквозь неё или по ней, и мы, взявшись за руки, двинулись в путь по высокой влажной траве и оврагам. Хотелось ли нам отыскать сокровища, попасть в сокрытый волшебный мир? Думаю, мы просто надеялись, что, добравшись до неё, произойдёт что-то непостижимое, дивное, колдовское… Мы прошли совсем немного, когда стало стремительно темнеть. Пастух гнал с пастбища стадо коров, которые требовательно мычали, звеня колокольчиками в наступающих сумерках, вольный табун лошадей возвращался в деревню, выгнув сильные шеи и сверкая блестящими гривами в лучах заходящего солнца, пушистый лесной хорёк торопился к себе в тёплую норку, громко стрекотали кузнечики, вероятно, обсуждая перед сном главные события уходящего дня. Приближающаяся тьма напугала меня, и я уговорила Андрея повернуть назад. Перед тем как отправиться домой, мы проводили радугу прощальным взглядом, и обещали друг другу, что в следующий раз обязательно дойдём до неё…

Однако это вовсе не тот древний антиквариат, о котором я вспомнила в начале; даже сейчас память упрямо не хочет обращаться к этому предмету. И всё же я не могу от него отмахнуться, сделать вид, что ничего этого не было. Как я уже отмечала, это воспоминание, эта старая плёнка кинофильма была разорвана на несколько отрывков.

Итак, сцена первая – я стою одна в соседнем деревенском дворе и любуюсь кудрявыми мягкими овечками и баранами, глажу их по шерсти, трогаю их красивые, гладкие, извилистые рога. У моих ног вьётся маленький белоснежный ягнёнок, шевелит крохотными ушками, смешно мекает, тычется в ладонь мягким носом, лижет её своим маленьким нежным языком, словно принял меня за свою маму. В воздухе сладко пахнет свежеиспеченными пирогами и парным молоком. Потом какой-то мужчина неожиданно подходит к нам, грубо хватает за рога одного взрослого барана и куда-то тащит. Все разбегаются, остаёмся только мы и этот маленький ласковый ягнёнок. Он бежит за этим мужчиной и отчаянно мекает, будто просит отпустить этого несчастного барана. “Это его папа!” – догадываюсь я, и бегу следом, не в силах что-либо сделать. Вскоре мужчина останавливается. Бросает в нашу сторону недовольный взгляд. Затем в его руке мелькает острый нож. Он перерезает горло барану. Наступает тишина. Ягнёнок больше не кричит, не просит. Он всё понял, и просто смотрит, как на грязную землю капает густая мёртвая кровь. Ещё какое-то время он стоит так, потом оборачивается ко мне, делает навстречу несколько неуверенных шагов, но, взглянув мне в глаза, вдруг отворачивается и быстро уносится прочь.

Сцена вторая – я сижу за большим столом на деревянной табуретке, кругом много людей. Они поют весёлые песни, чему-то радуются. Сквозь громкий шум до меня доносится недовольный голос матери. Я ничего не ем. Ей это не нравится. Она не знает, что меня тошнит. Гости хвалят еду, хорошо приготовленное мясо, которое стоит прямо передо мной в огромной металлической чашке. Мне хорошо известно откуда оно, и поэтому меня тошнит. Мама продолжает настаивать, подвигает ко мне чашку. Я чувствую, что дрожу всем телом.

Сцена третья – меня ругают за опрокинутую чашку с бараниной, негодуют, отчитывают. Им не понятен мой поступок, они возмущены моим поведением. Я стою, опустив глаза, по щекам текут слёзы. Меня не слышат, хотя я не молчу. Как странно, что люди, говоря на одном языке, могут так катастрофически не понимать друг друга. Мне уже почти не жаль этого барана, мне просто очень стыдно. Я поступила не правильно. Такой быть нельзя. В голове звучит лишь одно: “Я запомню, запомню, мамочка! Я постараюсь больше не разочаровывать тебя”. Я понимаю, что отличаюсь чем-то от этой человеческой стаи, но впредь буду стараться сделать всё возможное, чтобы стать такой же, как они.