Город дождя - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Нина Пунтус (ч. 4)

Сцена четвёртая: поздний вечер, на крыльце дома сидит мама с какой-то пожилой женщиной, кажется, нашей соседкой; они не видят меня – я затаилась в огороде, где спряталась за большим кустом крыжовника. Женщина говорит маме: “Мальчишка у тебя резвый, правильный. А девчонка какая-то блаженная…” Я не знаю значение этого слова, но чувствую острый страх и глубокую обиду. Плёнка заканчивается.

Теперь мне понятно, почему это воспоминание покоилось на самом дне колодца минувшего, почему обычное сравнение Грома возмутило меня, ведь с того самого дня мне было известно, что звери тоже любят, тоже хотят одиночества, и они понимают, что такое смерть.

– Иллюзия, пожалуйста, пойдём со мной, – сказал Гром, никак не реагируя на мою грубость.

Мне стало неловко: в конце концов, он искренне заботится обо мне, многое сделал для меня, чтобы так разговаривать с ним. Наверно, иметь такого родителя – великое счастье. Гром был полной противоположностью моему отцу. Возможно, именно поэтому я так холодно и колюче воспринимаю его внимание.

– Хорошо, – согласилась я, решив, что, в сущности, мне тут больше нечего делать.

Гром обрадовался и проводил меня в машину. Потом он ушёл, сказав, что скоро вернётся, чтобы отвезти меня в общежитие. Я забралась на заднее сиденье и захлопнула дверцу. Тут пахло бензином, лосьоном для бритья, табаком, кофе и одиночеством. На задней полке автомобиля я обнаружила дорожную аптечку, несколько журналов о рыбалке и технике, книгу по ремонту и обустройству дома; там же я нашла пыльную истрёпанную игрушку – маленького жёлтого зайца без одного глаза. Гром говорил, что потерял всю свою семью в страшной аварии. Неужели у него когда-то был маленький ребёнок? Куклы, мячики, различные формочки, которые я находила во многих домах, на детских площадках, просто на улицах, говорили о том, что здесь всё-таки жили дети. Возможно, они исчезли отсюда после убийства подопытного мальчика. Возможно, они живы и Город где-то прячет их. Я встречала здесь людей, которые тосковали по ним, даже не осознавая этого. Одним сумрачным туманным вечером я увидела, как по пустынной мостовой неторопливо шла женщина средних лет, впереди она катила детскую голубую коляску. Конечно, это сразу привлекло моё внимание, и я стала следить за ней – тогда я только начинала знакомиться со своей промозглой темницей, и действовала намного осмотрительней, чем теперь: боялась приближаться к незнакомцам, разговаривать с ними, каждый раз ожидая, что они вот-вот набросятся на меня, как бешеные псы. Сначала женщина просто шла по тротуару, не поднимая головы, потом присела на скамейку и, тихонько покачивая коляску, стала напевать странную монотонную песню на неизвестном мне языке. Начался ливень, но она продолжала петь, не пытаясь укрыться. Я ещё не знала, в какой район забрела, и что он собой представлял, но догадывалась, что передо мной одна из сумасшедших, которых в этом городе было не мало. Тем не менее, мне хотелось узнать, кто лежит у неё в коляске, поэтому, стараясь сильно не стучать каблуками, я осторожно подошла к ней и остановилась позади скамейки. Четыре зелёных глаза уставились на меня из-под грязного одеяла, но это были не человеческие глаза. Я приблизилась на несколько шагов, чтобы внимательней рассмотреть непонятное существо, но оно вдруг выпрыгнуло прямо на меня из коляски и, оцарапав мне руку, скрылось за углом подворотни. Всё произошло быстро и неожиданно, поэтому я не могу уверенно сказать, кто это был: возможно, очень крупная мутировавшая кошка, но в любом случае у этого существа было две головы. Несколько секунд я стояла в замешательстве, глядя на свою глубокую рану и думая о том, с каким чудовищем я только что столкнулась, вспоминая о страшных рассказах местных горожан, а также о тех фотографиях, которые когда-то давно показывал мне Саша. Это были снимки людей-мутантов – несчастных жертв, ошибок или неудачных экспериментов жестокой и своевольной природы. Уродливые лишние конечности росли у них из груди, живота, других частей тела, у некоторых даже были лишние плохо сформированные головы. Саша сказал, что эти отклонения в медицине называют паразитными близнецами. Но больше всего тогда меня потрясли изображения двуликих детей – у них была одна голова, но два лица. Мне было страшно смотреть на эти фотографии, поскольку в глубине души я надеялась на какое-то предопределение свыше, а увиденное заставляло меня сомневаться в этом, видеть человека не как высшее божественное творение, а как набор органов, атомов, которые совершенно стихийно объединились в одно целое. Даже душа, в которую мне всегда хотелось верить, в тот момент представлялась мне чем-то эфемерным.

Кто-то постучался в окно машины деревянной тростью. Это был незнакомый мужчина в чёрной широкополой шляпе и кожаной маске с длинным заострённым носом, похожим на клюв. Доктор Чумы – вот как называлась эта маска. В ней лекари прошлого навещали больных, когда в Венеции свирепствовала чума, подкладывая в “птичий” нос маски различные травы и вещества, которые, как считалось, снижали риск заражения. В детстве я заворожено смотрела фильмы о средневековье, где изображалась эта могущественная, как неумирающее зло, болезнь, скосившая бесчисленное количество жизней своей чёрной косой, изменившая отношение к смерти, перевернувшая сознание целых поколений. Сложно пережить такое и остаться прежним: масштабное потрясение, исполинская катастрофа меняет всё, сдёргивает красивую завесу с хорошо знакомого и спокойного мира, срывает маски с человеческих лиц, которые далеко не всегда оказываются прекрасными; потом, когда всё заканчивается и тьма на время отступает, трудно забыть об увиденном, трудно забыть о тёмной стороне человеческой природы и делать вид, что в нас самих этого нет.

– Слушаю вас, – сказала я незнакомцу, опустив стекло.

Возможно, не стоило этого делать, но мне было скучно сидеть в ожидании Грома. Этот мужчина был похож на гигантскую плотоядную птицу, которая спустилась с неба, заметив добычу. Он напомнил мне о примете, которая так пугала мою маму. Она не признавала никакой религии, но отличалась суеверием и была одержима приметами. Незадолго до смерти Андрея она видела, как в окно билась большая чёрная птица, и, конечно, решила, что это было дурное предзнаменование. По её мнению, это подтверждалось ещё и тем, что, когда однажды в деревне к нам в дом залетела малиновка, у дедушки случился приступ. Когда она рассказала об этом на поминках, то сразу посыпались глупые восклицания, нелепые возбуждённые речи, мистические рассказы о потусторонних силах. Я встала и вышла из-за стола. Всё это было абсурдно: вместо того, чтобы рассказывать о том, какой у неё был добрый жизнерадостный сын, каким он рос, что любил, о чём мечтал, мама говорила с пьяной тётей о призраках, медиумах, спиритизме…Оказавшись в своей комнате, я первым делом сорвала покрывало, которым было занавешено широкое зеркало, висевшее у моей кровати, – это была ещё одна дань бессмысленным суеверьям. Сомневаюсь, что мама действительно думала, что там можно увидеть отражение покойника, но существовала такая традиция, и её непременно нужно было воплотить в жизнь. Это как еловые ветки у подъезда умершего – их зачем-то разбрасывают вокруг, но никто толком не знает зачем. А дети во дворе потом выдумывают свои мифы: боятся на них наступить, потому что, как им кажется, это принесёт им скорую смерть. Все эти суеверья казались мне глупыми, я понимала, что они сложились из страха перед костлявым жнецом, однако, стоя у зеркала, мне хотелось, чтобы это оказалось правдой, я желала увидеть брата, но с той стороны на меня смотрела лишь потерянная девушка в траурной одежде с опухшими от слёз глазами.

– Я пришёл взглянуть, как чувствует себя больная, – ответил мне мужчина, положив руки на стекло и чуть поддавшись вперёд.

– По-вашему я больна?

Видимо, этот актёр просто отыгрывал свою маску, изображая венецианского лекаря. Но мне было не до этой игры.

– Ещё не знаю. Вы позволите осмотреть вас, юное создание? – спросил он, протянув руку в кожаной перчатке и осторожно дотронувшись до моей руки.

Я рассмеялась.

– Вы так знакомитесь с девушками, доктор?

У этого мужчины были длинные светлые волосы и зелёные глаза, в которых сиял необычный вдохновлённый блеск. Я не могла понять приятен он мне или нет, но я не чувствовала, что этот актёр опасен, а проведённое здесь время развило во мне отличную интуицию.

– Только не на работе, – ответил он. – Так вы позволите?

Тон его голоса изменился, он звучал почти серьёзно и, кажется, напряжённо. Я забеспокоилась.

– Послушайте, у меня совсем нет настроения играть. На берегу полно людей – уверена, что среди них найдутся желающие разделить с вами этот спектакль, – сказала я и на всякий случай отодвинулась от окна.

Судя по всему, он принял это действие за приглашение: распахнув дверь машины, мужчина залез внутрь и опустился рядом со мной.

– Знаете, это плохая идея – вы находитесь в машине полицейского, и её хозяин скоро придёт. Я бы не советовала вам вредить мне, – произнесла я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно твёрже.

Мужчина наклонился ко мне так близко, что длинный нос его маски упёрся мне в щёку. Я не спешила покидать машину, поскольку дверь с моей стороны была заперта, и я не была уверена, что мне хватит времени на побег, что эта попытка сбежать потом не приведёт его в ярость. Лучше было дождаться Грома.

– Вредить вам? – спросил он, излишне театрально сыграв удивление. – Я вовсе не собирался.

– Правда?

–По крайней мере, пока, – холодно сказал он.

Теперь из его голоса исчезли всякие нотки игры.

– Как вас понимать? – спросила я, пытаясь разглядеть, есть ли у него ещё какое-то оружие, помимо деревянной трости.

– Ладно, оставим этот фарс, – сказал он, – Скажу вам на чистоту, я видел, как вы дружелюбно беседовали с вампиром. Мы следим за этой пиявкой уже несколько дней, и за это время вас не единожды видели вместе. За последнюю неделю было зафиксировано более десятка нарушений со стороны вампиров, и мы знаем, что они готовятся объявить нам войну. Ваш друг играет в этом не последнюю роль, и, как видите, у нас есть все основания, чтобы допрашивать вас, применяя при этом любые способы. В ваших собственных интересах, рассказать мне всё, не утаивая ни малейшей детали.

Я растерянно посмотрела на него: слишком много неожиданной странной информации. Вампиры готовят бунт, чтобы захватить полную власть над городом? Меня подозревают в соучастии в их заговоре, угрожают пытками? Что за бред! У меня и без этого хватает тут проблем, мне некогда в это ввязываться, мне нужно продолжать свой поиск, искать ответы. Но всё это было не просто объяснить моему собеседнику.

– Что значит “мы”? Вы тоже из полиции? Кто вы вообще такой?– наконец, спросила я после продолжительного молчания.

– Можете называть меня просто Доктором. У нас своя организация по борьбе с этими кровососами. Мы делаем гораздо больше для города, чем другие правоохранительные органы. Не пытайтесь от нас что-то скрывать, мы всё равно проследим за каждым вашим шагом.

– Это вы установили в моей комнате скрытую камеру? – вдруг догадалась я.

Мужчина нервно постучал пальцами по своей трости. Кажется, мой вопрос всколыхнул его.

– Можете, не сомневаться – мы всё равно доберёмся до вас. Сейчас мы пошли вам навстречу, дали шанс сделать всё добровольно, но вижу, что вы не очень оценили наш поступок и не собираетесь говорить…

– Мне совершенно нечего вам сказать, – сказала я, вздохнув. – Вам, наверно, будет сложно поверить, но все эти встречи были случайными, нас абсолютно ничего не связывает, и я, конечно, не слышала ни о каком заговоре. Если хотите знать, то я не питаю любви к вампирам, и, более того, я буду счастлива узнать о смерти Мира.

Мой собеседник замолк, склонил набок свою птичью голову, обдумывая мои слова.

– Я бы хотел верить в вашу правду. Но у вас ещё будет возможность доказать это, – сказал он, вылезая из машины. – До встречи, Иллюзия!

Странный тип, но он не вызвал у меня отторжения. Мне не понравились его угрозы, и всё же он лишь пытается спасти беззащитных людей своего города. Я ещё не успела отойти от этого разговора, расставить по местам полученную информацию, когда вернулся Гром.

– Прости, что так долго, – сказал он. – Перебирайся ко мне вперёд.

Я пересела на переднее сиденье, захватив с собой жёлтого зайца.

– Это был вампир, да? – спросила я.

– Да, – подтвердил Гром. – Ему было ещё рано выходить на охоту, но, кажется, он намеренно нарушил договор. Вампиры что-то замышляют. Думаю, они хотят посеять панику, чтобы заполучить в своё рабство как можно больше людей, которые в последнее время добровольно бегут к ним целыми толпами. Я знаю, что некоторых они даже обращают, чтобы увеличить свои силы в сражении.

Гром завёл машину, и мы двинулись с места. Значит, Доктор знал, о чём говорит: грядёт серьёзная битва, в которой людям практически невозможно победить.

– Ты, наверно, знаешь, что Радуга стала вампиром, – сказала я, когда мы проезжали мимо поворота на Стеклянную улицу.

Гром кивнул.

– Я понял это, когда её тело внезапно исчезло. Мне жаль её, но ты должна знать – теперь она не твоя подруга. Она опасна, разрушительна и беспощадна, а ещё лжива, как все вампиры. Им никогда нельзя верить, они все – наши враги. Не забывай об этом.

– Да, я понимаю, Гром.

Эта надвигающаяся революция вспыхнула так некстати. Мне совсем не хотелось, чтобы эти нелепые разборки касались меня, но я уже не могла ничего изменить. Гром высадил меня у общежития. Попрощавшись с ним и проводив взглядом его удаляющуюся машину, я зашла под козырёк подъезда, где начавшийся дождь почти не мог достать меня, хоть и пытался сделать это всеми силами. Было уже совсем темно, а я так и не решила в каком месте мне следует искать подсказки. Но я с трудом могла об этом думать. Надо было возвращаться в общежитие и как следует выспаться: события этого дня сильно утомили меня.

Соседняя комната по-прежнему была пуста. Казалось, темнота теперь навечно поселилась в ней, что пройдёт ещё немного времени, и она обретёт плоть, выйдет ко мне, чтобы поглотить меня в своих душных объятиях. Что за странные мысли? Мне определённо было нужно отдохнуть. Зайдя в свою комнату, я внимательно осмотрела её и вскоре обнаружила в настенных часах скрытую видеокамеру. Я выдернула её и бросила на стол. Простите, дорогой Доктор, но пусть лучше моя комната продолжает напоминать мне гроб, нежели тюремную камеру.

Я долго лежала на кровати, но поняла, что сон не торопится вторгаться в моё сознание. Когда я встала и раскрыла шторы, дождь почти заканчивался. Мне стало душно, и я настежь распахнула ставни. Свежий прохладный воздух ворвался в комнату, растрепав мои волосы. Забравшись на подоконник вместе с ногами, я стала наблюдать за ночной жизнью города. Она текла своим чередом, рождая знакомые одинаковые фигуры и картины, растворяя их и снова рождая. Мои джинсы плавно перетекли в синие колготки с чёрными ромбами и шёлковую тёмно-синюю юбку по колено. Я уже давно не видела своё отражение, поэтому, испытывая некоторое волнение, спрыгнула с подоконника и подошла к зеркалу. Увиденное потрясло меня – из-под густой чёрно-синей чёлки на меня смотрели разноцветные глаза. Синий и красный. Я потрогала их – это были не линзы. Ещё никогда во время метаморфоз мои глаза не меняли свой цвет. В кого же я превращаюсь?

– Думаю, ты не будешь против незваного гостя? – раздалось позади.

Я обернулась. Никак не ожидала увидеть его в своей комнате. Он не отражался в зеркале, ко всему прочему вампиры умели действовать бесшумно, вот почему я не заметила, как он проник в комнату. Мир стоял у окна, опершись руками о подоконник. На нём был атласный фиолетовый жилет, из-под которого виднелись кружевное жабо и пышные манжеты его белой рубашки.

– Ты не можешь вот так приходить сюда, – сказала я испуганно.

– Как видишь, могу, – произнёс он, внимательно вглядываясь в моё лицо. – Но тебе не стоит бояться меня, я пришёл как друг.

Я не совсем понимала, чего он хочет от меня. Если вспомнить слова Грома, то можно было предположить, что вампир стремится завербовать меня, привлечь на сторону своей кровожадной армии, сделав себе подобной. Только этого мне не хватало…

– Мы с тобой не друзья. Зачем ты здесь?

– Какое грубое начало, – сказал Мир, и взгляд его упал на камеру, лежащую на моём столе. – Вижу, ты уже столкнулась с этими инквизиторами. По дороге сюда я разделался с одним из них – хруст его шеи показался мне волшебной музыкой.

За окном раздались громкие завывания сирен, что одновременно вызвало жуткую улыбку на лице вампира. Он запрыгнул на подоконник и встал во весь рост, повернувшись ко мне спиной. Мне было интересно узнать, что происходит, и я подошла к окну. Несколько пожарных машин мчались в сторону центра города, за ними следовали кареты скорой помощи. Неужели это началось?

– Слышала, вы хотите захватить власть над городом, – сказала я. – Вы не думаете, что это просто приведёт к безумному хаосу?

Мир обернулся ко мне, его глаза ликовали, словно он захватил целую империю, но я видела в них лишь бесконечное разрушение и бушующие языки пламени.

– Да, и это будет прекрасно, – произнёс он. – Ты должна помочь нам, Иллюзия. Эти ничтожные люди должны получить по заслугам.

– Я не собираюсь в это ввязываться, да и вообще – почему именно я?

Вампир окинул меня задумчивым взглядом, потом взял за руку и затащил к себе на подоконник.

– Хочешь ты этого или нет, но ты уже в это впуталась, – сказал он, глядя мне прямо в глаза. – Если ждёшь ответа на свой вопрос, следуй за мной – я покажу тебе кое-что удивительное.

Мне совсем не хотелось никуда с ним идти, но в тоже время меня не покидала мысль, что это может быть нечто важное, нечто связанное с моим поиском. Я кивнула, и он, легко подхватив меня на руки, взмыл вверх.

Мы летели по тёмному пустынному небу, под удивлённым взором гигантской жёлтой луны, рассекая тьму и холодный воздух, пролетали над крышами многоэтажных домов, бездной горящих огней, и моё сердце разрывалось от восторга и страха. Я чувствовала головокружение. От вампира приятно пахло хорошим одеколоном и свежей дурманящей кровью, которую так хотелось попробовать на вкус. Безумное желание сочилось по жилам, заглушая испуганный крик поверженного разума, лишая телесности, превращая меня в единый порыв, ненасытную жажду, энергию разрушения. Думаю, Мир прекрасно чувствовал и понимал, что со мной происходит, потому что, когда мы вдруг стали спускаться, он наклонился ко мне и прошептал на ухо:

– Это только начало...

Лишь коснувшись ногами твёрдой поверхности и отпрянув от него, я смогла вновь контролировать себя. Мы стояли на влажной крыше высокого здания, опутанной различными проводами и антеннами. Едкий дым резал глаза: прямо напротив нас горело главное правительственное здание, из верхних этажей которого в панике выбрасывались люди. Некоторые пытались выбраться по бельевым верёвкам, но всё равно срывались с дикими воплями и разбивались о бездушный асфальт. Мне было трудно смотреть на это, и я отвернулась. Спустя мгновение я заметила, что к нам стали слетаться другие вампиры, они образовывали тесный полукруг перед бетонной надстройкой крыши, рядом с которой мы стояли. Я растерянно обернулась к Миру.

– Что всё это значит? Я вовсе не хочу смотреть на эти ужасы!

Вампир плавно подошёл ко мне, и отвёл немного в сторону от собравшейся толпы.

– Неужели тебе жаль этих глупцов? – спросил он. – Они думали, что могут совладать с нами, сделать послушными зверушками, но им не следовало забывать, что дикие пантеры, запертые в клетки, никогда не становятся ручными. Они ненавидели нашу сущность, потому что боялись, считали нас созданием тьмы, мечтали уничтожить, но вскоре все будут служить нам. Мы обретём желанную свободу, и в этом ты поможешь нам.

Его уверенность, слова и приказной тон разозлили меня. Творилось непонятно что, а я так и не поняла, какую роль мне отводили в этом, и почему именно мне. Вся эта ситуация мне не нравилась. Очень не нравилась. Я больше не могла терпеть, поэтому, чтобы узнать немного больше, решила пойти на риск и спровоцировать вампира.

– Я так нужна вам? Жаль, если так, потому что я скорее встану на сторону тех, кто будет сражаться против вас. Жизни других для вас ничего не стоят. Вы убийцы, несущие одно зло!

Мир рассмеялся, а все собравшиеся вампиры молниеносно обернулись ко мне – в их глазах я уже была обескровленным трупом.

15 глава

…я принимаю на себя в одно и то же время

роль истца и ответчика, подсудимого и судьи

и нахожу эту комедию, со стороны природы,

совершенно глупою, а переносить эту комедию,

с моей стороны, считаю даже унизительным...

Достоевский

Опасно было говорить такое, но, к счастью, меня не растерзали на месте. Мне показалось, что собравшимся вампирам было кое-что известно обо мне, и они будто ожидали чего-то. Неужели я и впрямь была какой-то значимой деталью в этой борьбе?

– Моя дорогая, – сказал Мир, закончив смеяться, – разве ты не видишь: нет ни чёрного, ни белого, ни даже серого. Эти люди, вызывающие у тебя сострадание, прилепили ярлыки к чему только можно, и наслаждаются своим обманом, подкармливая послушных и наказывая тех, кто осмелился перешагнуть через их рамки. Ты и сама это понимаешь. Должно быть, ты хорошо помнишь, что они сотворили с тем несчастным учёным, который осмелился заявить им, что Земля вращается вокруг Солнца, что, возможно, во Вселенной существует множество обитаемых миров – они обвинили его в ереси и сожгли заживо. Я был на этой казне и слышал его последние слова. Вот что он бросил в глаза этим прогнившим судьям инквизиции: “Вы произносите приговор с большим страхом, чем я его выслушиваю”. Эти трусливые жалкие создания трясутся за свой искусственный домик, и готовы растерзать любого, кто скажет им, что он из бумаги. Они не видят, что сами сотворены из бумаги, сырой древесины, которой не суждено разгореться. Какое тебе дело до них? Они не настоящие, Иллюзия. Всего лишь пешки в нашей игре. Всё, что им нужно – это забиться в тёмную беспросветную пещеру с толстыми стенами и спокойно дожить отмеренные им ничтожные годы в этом узилище. Но ты не такая, я чувствую это. Тебе не нужны их фальшивые радости. Я знаю, ты ещё слишком молода, и тебе страшно сделать этот выбор, ты боишься пролить хотя бы капельку невинной крови, но послушай меня – разве эти недалёкие дрожащие овцы заслуживают жалости?

Я бросила на него непонимающий взгляд.

– Хочешь сказать, вы настоящие? – громко спросила я, обведя глазами окружающих меня вампиров. – Разве вам можно верить? Чего вы добьётесь, разрушив границы? Будете уничтожать всё, пока больше нечего будет разрушать, кроме вашего собственного района?

Мир смотрел на меня с удивлением. Затянувшиеся молчание осторожно шептало мне о том, что пора было уже подумать о бегстве, но отсюда был лишь один выход, который вряд ли являлся верным: я не разбилась тогда, сорвавшись в непонятную бездонную пропасть, но это вовсе не значило, что мне также повезёт в следующий раз.

– Не ожидал это услышать, – произнёс, наконец, Мир. – Значит, ты выбрала их?

В этот момент он выглядел таким серьёзным и угрожающим, словно воплощал в себе всё величие тьмы. Чтобы прогнать страх, я заставила себя улыбнуться в душе и пустить в голову иронические мысли: “Интересно, чтобы за вид у него был, скажи я сейчас, что в моём мире вампиры давно не отталкивающие злодеи-убийцы, вселяющие страх и трепет, а всего-навсего предмет поклонения возбуждённо визжащей толпы девчонок у кинотеатра?” Это немного помогло. Однако мне было трудно отыскать ответ на вопрос Мира. Я никого не выбирала, а просто отвергла бессмысленные идеи и намерения вампиров. Я понимала, что поступаю опрометчиво, но меньше всего мне хотелось слышать свою собственную ложь. В любом случае, я не видела сильной разницы между тем, чтобы спрыгнуть с крыши или быть убитой вампирами, хотя, если хорошо подумать, моя гордость могла смириться только с первым вариантом. В этом заключалась вся моя сущность.

Как-то на выставке художников-сюрреалистов, проходившей в одном из московских музеев, Лекса познакомила меня со своим другом, “большим любителем искусства и женщин” – как она представила мне этого мужчину. Его звали Адам, что мне очень понравилось, поскольку до этого я ещё не знала никого лично, кто бы носил подобное имя. На вид ему было около сорока лет, он был невысокого роста и крепкого телосложения, но больше всего в его внешности мне запомнились длинные чёрные усы, которые смешно дёргались всякий раз, когда он что-то излишне эмоционально рассказывал, и маленькая острая бородка, которая вытягивала его и без того продолговатое лицо. Адам довольно странно приветствовал Лексу.

– Моя прекрасная Лилит! – протянул он нараспев и нескромно поцеловал её прямо в губы. – Выглядишь неотразимо. Глядя на твою красоту, я всегда испытываю танталовые муки.

Она рассмеялась очаровательным игривым смехом, а потом представила нас друг другу. Адам сразу окрестил меня “таинственной невидимкой”, вероятно, из-за моей привычки завешиваться волосами: они были длинные и густые, поэтому, когда я распускала их, служили мне надёжным прикрытием от лишних любопытных взглядов, не пуская в мой тёмный заснеженный мир непрошенных чужаков, которым вовсе не нужно было видеть, как там стремительно замерзают моря и реки, как почва покрывается ледником, как гибнет вокруг всё живое.

– Люблю эту работу, – сказал Адам, взглянув на картину Макса Эрнста “Европа после дождя II”. – Трагическое зрелище.

– Не такое уж трагическое, – возразила Лекса. – Взгляни, какое ясное небо. Тут есть надежда.

Адам посмотрел на неё с таким обожанием и страстью, что мне стало неловко. Я почувствовала себя третьей лишней.

– Ты права, – произнёс он, – ведь как сказал великий Гёте: “Надежда живёт даже у самых могил”.

– Не всегда, – вдруг сказала я и тут же пожалела.

Лекса догадывалась, что меня мучает, хотя я делилась с ней далеко не всеми мыслями, но мне вовсе не хотелось обнажать свою душу перед совершенно незнакомым мне человеком: к этому времени, я уже окончательно убедилась, что это глупо и бесполезно. В конце концов, что привело меня к такому невесёлому концу? Маленький биоробот дал сбой и захотел перерезать собственные провода или как-то иначе отключить своё питание? Моя собственная гордость? Возможно. Но больше всего – отчаянье и потеря надежды. Чтобы как-то ответить на любопытный вопрос в глазах Адама, я сказала:

– Я просто подумала о том, что если бы испытывала невыносимые муки, умирая от неизлечимой болезни, и знала, что жить мне осталось лишь несколько дней, то я бы сама ушла из жизни. Потому что болезнь не должна победить. Последний шаг должен быть за мной.

– Ты слышишь? – сказала Лекса своему знакомому и многозначительно посмотрела на него.

Он кивнул и странно улыбнулся ей в ответ. Лекса поняла меня, я в этом не сомневаюсь. Единственное в чём я не уверена – чувствовала ли она подобное, думала ли об этом, или только понимала. Но за одно только это понимание я боготворила её. Мне было тяжело, когда она вдруг предала меня – исчезла в моей жизни, равнодушно попрощавшись. Как правило, люди остаются безразличными к чужим проблемам, если только они не затрагивают их интересы. Это не секрет. Хотя, думаю, даже в самом героическом альтруистическом поступке можно найти корысть, стремление к выживанию, обычные страхи. Будь Саша сейчас рядом и услышь эти мысли, он бы непременно возразил мне, стал приводить множество примеров, что-то доказывать, а я бы отпиралась и не соглашалась до последнего, в тайне от своего друга, испытывая к нему самую нежную благодарность за эти далёкие, но на время согревающие слова. Только Саша всегда был рядом, даже находясь от меня за тысячи километров. Он пытался избавить меня от страданий, но теперь сам мучается из-за меня, а я ничего не могу исправить.

Не знаю, как бы повёл себя Мир и другие вампиры, так и не дождавшись моего ответа: мне не пришлось это узнавать – возникший шумный гул над головой отвлёк их внимание. Это был гул двух летящих вертолётов. Подлетев к нам, они зависли над крышей. Вампиры настороженно замерли, но, судя по всему, не торопились ничего предпринимать, ожидая дальнейших действий. Я думала, по нам откроют огонь или последует нечто подобное, но никак не ожидала того, что случилось за тем. Дверцы вертолётов распахнулись, и на нас сверху посыпался обильный красный дождь – это были обычные немного влажные лепестки роз, которые почему-то привели в ужас собравшихся вампиров, но уже через несколько секунд я поняла почему. Едва прикасаясь к их коже, они шипели, разъедая их плоть, как самая сильная кислота. Некоторые из вампиров, включая Мира, стремительно покинули крышу, а некоторые, вероятно, обезумев от боли, кинулись вверх, пытаясь расквитаться с напавшими противниками, но никто так и не смог добраться до вертолётов – трупы неудавшихся мстителей с изглоданными до костей лицами и другими открытыми участками тел падали вниз, на прекрасный пунцовый ковёр, ароматно пахнущий розами. Я спряталась за бетонной надстройкой, присев и укрыв голову руками, словно сама боялась погибнуть под этим нежным цветочным дождём. Мне на самом деле казалось, что скоро наступит моя очередь, что я не сильно отличаюсь от них, чтобы не заслуживать подобной кары.

Спустя минуту внизу всё затихло, никто больше не метался, не кричал. Поднявшись, я обнаружила, что один из вертолётов улетел, а другой опустился на крышу в нескольких метрах от меня, но пока из него никто не вышел, а его винт ещё продолжал вращаться. Осторожно ступая по мягким лепесткам, я приблизилась к вертолёту. Внутри было несколько человек, они пристально изучали меня, о чём-то оживленно переговариваясь; потом один из них решил выйти. Светловолосый мужчина с зелёными глазами сразу показался мне знакомым, но только когда он заговорил, я поняла, кто это.

– Я был уверен, что встречу вас на этой вечеринке, – сказал он. – Будете по-прежнему утверждать, что никак не связаны с ними?

При этих словах Доктор пнул лежащее у его ног обезображенное тело какого-то вампира.

– Безусловно, – ответила я. – Меня привёл сюда Мир, он хотел показать мне кое-что важное, но не успел.

Сказанное рассмешило его.

– Глупо надеяться, что я вам поверю, – произнёс он, растянув губы в колючей улыбке. – Хотите сказать, что добровольно пошли с вампиром, поверив его россказням после моих предупреждений? Звучит странно и, как минимум, неправдоподобно.

Меня немного разозлил его самоуверенный вид.

– Представьте себе, так бывает, – сказала я. – Люди вообще довольно странные создания. Кто-то хочет вечной любви, кто-то жаждет скорейшей смерти, кто-то ищет нежности, кто-то предпочитает садо-мазо. Мне вот захотелось прогуляться с вампиром. Кстати, как вам удалось уничтожить их с помощью обычных лепестков роз?

Доктор хотел что-то сказать, но вдруг насторожился. Потом он шагнул ко мне и, крепко схватив за предплечье, потянул к вертолёту, куда быстро затолкал меня, применив неоправданную силу. Я упала прямо на пыльную поверхность между сиденьями; кое-где там ещё лежали кровавые лепестки роз, рисуя перед глазами недавние события. Таким образом, оказавшись в кабине вертолёта, я заметила ещё двух человек – лысого мужчину, сидевшего у приборов, на щеке которого виднелся грубый рваный шрам, и молодую светловолосую женщину в кожаной бандане. Поднявшись, я заползла на сиденье и бросила гневный взгляд на Доктора.

– Меня восхищает ваша галантность! – недовольно сказала я, отряхивая с ладоней грязь. – И всё же я требую чуть большего уважения.

– Они возвращаются, – сказал он своим друзьям, проигнорировав мои слова. – Нужно поскорей убираться отсюда.

Пилот кивнул, и через несколько секунд металлическое насекомое, зажужжав, взмыло вверх, покинув недавнее поле боя. Сверху всё выглядело куда более значительно. Я думала, что среди вампиров немногие стали жертвами цветочного дождя, но ошибалась: вся крыша была усеяна их телами.

– Сестрёнка, ты здорово потрудилась сегодня, – сказал Доктор светловолосой женщине, дружески погладив её по плечу. – Я знал, что ты не подведёшь меня. Родители бы гордились тобой.

Она благодарно улыбнулась ему, а я с грустью и даже с некоторой завистью посмотрела на неё. Её брат был жив, находился рядом, до него можно было дотронуться, сказать ему приятные слова, и не сомневаться, что он услышит их. Я тихо вздохнула, и женщина тотчас перевела на меня взгляд, в котором читались подозрение, гнев и страх.

– То, что она не погибла сейчас, ещё ничего не значит. Возможно, это новообращённая, поэтому на неё не подействовали наши Цветы Любви. Нам лучше уничтожить её. У нас нет времени на проверки, и мы не можем позволить себе проиграть! К этой битве мы готовились годами и теперь должны идти до конца, не отступая даже перед страхом погубить невинного. Ты согласен со мной?

Я перевела взгляд на Доктора – кажется, он колебался и не спешил принять предложение сестры, которая, как оказалось, ничуть не уступала по кровожадности своим врагам. Впрочем, собственная правда и жизненная цель всегда оправдают любые средства… Сейчас это звучало для меня подобно – “солнце встаёт на востоке”, “Земля расположена между Венерой и Марсом”, но когда-то меня угнетало осознание этого.

– Ну, – неожиданно обратился ко мне Доктор, придвинувшись ближе, – может, ещё что-нибудь скажешь?

Я насмешливо вздёрнула бровь, всем видом показав, насколько нелепым нахожу наше дальнейшее общение. Было бессмысленно оправдываться и что-то доказывать им. Однако спустя несколько секунд всё-таки ответила.

– Скажу лишь, что сегодня у меня не самый удачный день – всего за один час нашлось столько желающих уничтожить меня. Не будь мне почти всё равно, я, должно быть, сошла с ума ещё задолго до нашей встречи.

– Почти всё равно? – мои слова немного озадачили его. – Наверно, с такой установкой легко живётся. Это развязывает тебе руки, позволяет чувствовать себя свободной…

– Если бы, – вздохнула я, поняв к чему он клонит. – Но я не такая, как они. Не буду скрывать, что порой завидую им – ведь мне никогда не удастся ощутить их свободу.

Когда я впервые поняла это? Моё существование давно казалось мне сюрреалистическим сном, тёмной комнатой, в которой есть лишь крохотный хрупкий столик, еле удерживающий на себе громадный будильник, бесконечно звенящий и дрожащий, как застывшее безвкусное желе. Я хотела выключить его, разбить вдребезги, но как только решалась осуществить свой замысел, обнаруживала, что не могу сделать ни шага, что мои ноги – это корявый набор кирпичиков, тяжёлых и шатких. Так я познакомилась с подругой Страха. Конечно, я и раньше встречала её, но не удостаивала эту особу даже беглым взглядом. Однако теперь комната была настолько мала, что просто больше не на кого было смотреть. И я сделала это. Какую-то часть меня это повергло в шок: она зажмурила глаза, на ощупь нашла удила летающего волшебного коня, оседлала его и стремительно умчалась в мир грёз, калейдоскоп фантазий, страну волшебных водопадов и влюблённых приливов. Другая часть продолжала смотреть, не отводя глаз. Тогда я впервые начала задумываться над тем, что же такое свобода. Раньше я почти не интересовалась этим и считала себя абсолютно вольным созданием. Конфликт назревал постепенно. И однажды Несвобода явилась ко мне с торжественной улыбкой – я, наконец, заметила её, забыв о наивности и беспечности, двух верных товарищах, которые никогда не предавали меня, но с которыми у нас теперь совсем не осталось ничего общего. Несвобода ткнула в меня пальцем и сказала: “Отныне я всегда буду с тобой, мой свободолюбивый дух. Ты уже никуда не денешься от меня. Куда бы ты не шла, я буду твоей тенью, твоим пейзажем, твоим коротким вздохом. Возможно, ты будешь страдать, но зато я никогда не скрою от тебя правду. Как самый надёжный друг, я всегда буду рядом с тобой, до самой смерти. Ты будешь торопить её, но я буду этому всячески препятствовать и неустанно повторять, что и там ты не обретёшь свободу. Тебе захочется стать одиноким деревом, стоящем в поле на семи ветрах – тогда я шепну тебе о корнях”.

– Не верь ей, – сказала его сестра, потянув мужчину за руку, словно я действительно представляла угрозу. – Глазом не успеешь моргнуть, как она прокусит тебе горло.

– И что ты предлагаешь с ней сделать?

Если этот вопрос и заставил меня занервничать, то лишь совсем немного.

– Я знаю, как следует поступить, – ответила его сестра.

Едва произнеся эти слова, она неожиданно распахнула дверцу вертолёта, и прежде чем моё сознание успело переварить случившееся, я оказалась в воздухе, стремительно приближаясь к далёким крышам домов…

Пальцы коснулись мокрой листвы – холодное и отрезвляющее прикосновение. Я медленно, стараясь как можно дольше продлить время, приоткрыла глаза. На ресницах дрожали тяжёлые капли. “Кажется, я жива” – пронеслось у меня в голове. Не вставая, я протёрла лицо. Надо мной, как надгробный памятник, возвышался молчаливый телеграфный столб, а серое небо нависло так низко, словно хотело влиться мне в глаза. Я села на влажную землю и огляделась. Окраина города. В нескольких метрах от меня проходила дорога, которая, миновав громадную свалку, спускалась к лесу; его хорошо было видно – тёмный, выжидающий и коварный. Однажды я чуть не заблудилась там, исследуя пределы своей безвыходной темницы.

Прокрутив в памяти недавние события, я внимательно осмотрела себя – на теле не было даже царапинки. Неужели у меня появились какие-то сверхспособности? Это предположение меня отнюдь не обрадовало, ведь, если всё обстояло именно так, то это, наверняка, означало одно – я уже во что-то превратилась. Прислушавшись к своему разуму и чувствам, я немного успокоилась: убивать мне не хотелось.

Вечерний туман оседал на траву, пропитанную бесконечным дождём и автомобильными выхлопами, навевая какие-то нехорошие предчувствия. Я поднялась и, с трудом застегнув озябшими пальцами свою короткую джинсовую куртку, пошла вверх по дороге. Недалеко, всего в нескольких метрах от обочины, находился зоологический музей. Вся его коллекция включает в себя лишь небольшое количество чучел различных животных (в основном, лесных птиц, белок, диких зайцев), а также несколько собраний засушенных жуков и бабочек. Я решила заглянуть туда, но вовсе не потому что мне нравится созерцать стеклянные взгляды убитых животных – у меня был там один интересный знакомый, с которым я давно не виделась. Огонь был сторожем музея и, кажется, никогда не покидал свой пост.

Я нашла его на скамейке перед зданием, он читал какую-то газету, порой отстраняя её от себя и возмущённо глядя на бумагу, бормотал себе что-то под нос. Его длинный жёлтый шарф размотался и яркой змейкой лежал на земле, попадая ему под ноги, но он ничего не замечал, в том числе и меня. Только когда я присела рядом с ним и поздоровалась, Огонь медленно поднял голову.

– Иллюзия, ты подкралась, как кошка, – сказал он и снова вернулся к чтению, окинув меня лишь беглым взглядом.

Трудно было сказать, сколько ему лет: на лице его практически не было морщин, хотя его тёмные волосы и густая борода уже серебрились. Я знала, что Огонь не отличался общительностью, но его можно было разговорить. Мне было это необходимо – слушать собственные мысли становилось всё сложней.

– Вы просто слишком увлеклись чтением, – ответила я. – Что хорошего пишут газеты?

Огонь насмешливо ухмыльнулся мне.

– Разве ты не знаешь, что пресса не любит хорошие истории, конечно, не считая тех, где кто-то вдруг сказочно обогатился. Деньги и насилие их кумиры, и они сделают всё, чтобы заставить тебя есть всякую гниль! – сказал Огонь, отшвырнув от себя газету.

Он говорил разгорячённо, эмоционально выделяя почти каждое слово. Меня это немного удивило – до этого наши беседы, как правило, протекали в довольно тихих и отрешённых тонах.

– Понимаю, но, с другой стороны, если произошло что-то нехорошее, разве об этом нужно молчать?

– Только не смакуя трупы за бездушной трапезой, – ответил он уже более спокойно. – Вчера здесь на свалке нашли изглоданное тело моего хорошего друга, а эти газетчики с таким наслаждением и ажиотажем рассказывают о кошмарных обстоятельствах его смерти, что меня просто трясёт от злости.

– Сочувствую, – сказала я и замолкла.

Что я ещё могла ему сказать? Интересно, осталась ли на свете хоть одна святая и неприкосновенная вещь, которую бы люди не использовали в своих корыстных целях? Глядя на переживания моего собеседника, я испытывала чувство вины. Не смотря на свои идеалы и принципы, я была ребёнком своего времени, выросшем на огромном чёрном рынке, похожем на грязную, до рези в глазах вонючую свалку, где научилась цинично смотреть на многие вещи.

– Хочешь чаю? – предложил Огонь.

Я посмотрела на него. На его лице снова возродилась знакомая мне отрешённость, хотя в его потухших глазах ещё можно было разглядеть сверкание маленьких искр.

В тесной каморке, его служебном помещении, из старой ржавой посуды, отдалённо напоминающей заварочный чайник с изображением полустёртой жар-птицы, он налил мне изумительно вкусный терпкий чай. Этот небольшой диссонанс позабавил меня, и хотя я никак этого не показала и не произнесла ни слова, Огонь почувствовал это.

– В какой бы убогой обстановке ты не находился, из какой бы посуды тебе не пришлось пить – чай должен быть хорошим. Это моё кредо. То, что ты принимаешь внутрь, важнее осязаемого блеска, и всегда имеет последствия.

Насколько я успела изучить его, он любил выражаться таким образом, иногда довольно туманно и запутанно, но в этот раз я всё поняла, его слова для меня прозвучали просто и ясно. Я ничего не ответила ему, и, погрузившись в свои мысли, мы оба молча сидели за крохотным шатким столом, согревая себя теплом ароматного напитка.

Мне совсем не хотелось уходить: отрешённость моего собеседника заражала меня и, проникая в мою кровь, расслабляла, успокаивала… Я готова была сидеть так до глубокой ночи, но громкий стук и резкий мужской голос за входной дверью, рассеял наступившее состояние.

– Разве вы не закрыты? – спросила я, вставая из-за стола.

Огонь произнёс что-то невнятное и, махнув рукой, пошёл открывать дверь. Через минуту, допив чай, я последовала за ним, с некоторым сожалением покинув своё временное прибежище.

Моё сердце сжалось на несколько секунд, когда я увидела развернувшуюся передо мной картину; потом оно снова обрело свой привычный ритм, и на место испуга пришёл холодный разум, который стал детально просчитывать и анализировать, угрожает ли моей жизни какая-то опасность и что, в самом деле, происходит.

– Она мертва? – спросила я, глядя на неподвижное тело женщины, распростёртое у входа.

Оно было всё покрыто многочисленными ожогами.

Огонь стоял ко мне спиной, обращённый к входному проёму, где застыл высокий бледный мужчина, который, судя по всему, и принёс сюда эту женщину.

– Моя жена погибла в сегодняшнем пожаре, – сказал незнакомец, посмотрев на меня. – Я пришёл сюда, потому что мне нужна ваша помощь.

Кажется, он был не в себе – его затуманенный взгляд и дрожащие руки говорили об этом.

– Я уже сказал вам, – спокойно и медленно произнёс Огонь, – это невозможно.

Мужчина выругался и со всей силы ударил рукой о косяк двери.

– Разве я прошу чего-то нереального? Разве я прошу вернуть её к жизни? – спросил он почти сдержано, хотя было видно, что это даётся ему нелегко. – Она была для меня всем: я смотрел на мир её глазами, мы дышали с ней одними лёгкими, я был привязан к её сердцу кровеносными сосудами! Она была моей Вселенной, моей правдой, моим воздухом!

Он уже кричал, его всего трясло. Потом мужчина опустился на пол и замолк, крепко обхватив тело своей жены. Я слабо понимала ситуацию, но на всякий случай приготовилась обороняться, немного отступив назад и взяв в руки громоздкую деревянную швабру, оставленную кем-то у чучела совы.

– Это музей, а не мастерская, – Огонь продолжал отвечать ему спокойным тоном. – Однако можете мне поверить, наши таксидермисты никогда не возьмутся за это. Примите мои соболезнования.

Только после этих слов я, наконец, поняла, зачем сюда пришёл этот мужчина. Убитый горем, он хотел, чтобы из его любимой женщины, которой больше нет, сделали чучело. Конечно, безумие, но я понимала его состояние: даже расставаясь надолго с любимым человеком, так трудно, наконец, попрощаться с ним, а как это сделать навсегда? У меня не получилось.

Я смотрела, как незнакомец обнимает израненный труп своей жены, как испуганно и жадно целует её бледную прозрачную кожу, а из темноты сознания медленно проступала картина Уотерхауcа “Изабелла и горшок с базиликом”: на ней молодая девушка, как восковая фигура с обескровленным лицом, застыла, обнимая горшок с цветами; в нём хранилась горькая, оплаканная несметными слезами тайна, там была погребена голова её возлюбленного – последний гниющий след бессмертной любви. Сюжет этой картины возник из трагичной новеллы Боккаччо, которую я прочла будучи ещё совсем юной школьницей. Тогда меня тронула жуткая история Изабеллы и Лоренцо, чей финал показался мне черней, надрывней и печальней “Ромео и Джульетты”. Я очень сочувствовала этой несчастной девушке, вынужденной жить с убийцами своего любимого, хранящей голову покойника в цветочном горшке (которую ей пришлось отрезать собственными руками), каждый день вдыхающей сладковато-пряный аромат базилика, страстно целующей безжизненный сосуд, постепенно теряющей рассудок и увядающей на глазах…Однако теперь у меня совершенно нет этих чувств, и я не могу их вызвать, вернуть обратно, как бы мне этого не хотелось. “Ты так сентиментальна, потому что молода, – говорила мама. – С возрастом это проходит”. Моя излишняя чувствительность всегда казалась ей недостатком. Мне говорили, что я думаю и чувствую так, потому что молода, словно, научившись владеть собой и сдерживать эмоции, сразу стану значительно старше и умней. Я была не согласна с этим и, конечно, противилась этому как могла. Мой школьный психолог, который работал со мной после смерти Андрея, утверждала, что я боюсь взрослеть. Но это было не так. Я не боялась взрослеть – я лишь боялась принять то, что не являлось моим. И всё же мама оказалась права: с течением времени во мне осталось гораздо меньше сентиментальности, наивности и романтизма, только я не вижу в этом чего-то положительного, не чувствую себя мудрей. Когда Вадим подмечал у меня эти “детские” черты, то непременно высмеивал их. “Наивность – это беззубость, – как-то сказал он. – Ели хочешь достичь успеха, надо уметь кусаться”. Я слушала этих людей, окружавших и наставлявших меня, иногда даже пыталась жить по их советам, но в глубине души всегда понимала – я другая, и свой путь должна пройти по-своему, даже если он приведёт в никуда.

– Иллюзия, – чуть слышно сказал мне Огонь, приблизившись. – Тебе нужно уходить отсюда. За той дверью запасной выход. Как только доберёшься до заправки, вызывай полицию.

– Думаешь, он опасен? – тихо спросила я, глядя на то, как мужчина монотонно раскачивается из стороны в сторону, вцепившись в тело мёртвой супруги.

– Я видел у него в кармане оружие, – ответил Огонь. – Кто знает, что от него ожидать. Ты иди, а я пока отвлеку его.

– Хорошо, – кивнула я, вернув швабру на место. – Береги себя. Я скоро!

Уже через минуту, кое-как укрывшись от нарастающего дождя под капюшоном своей тоненькой куртки, я бежала по тёмной ночной трассе. Холодный воздух проникал в лёгкие, наполняя тело бодрящей дрожью, силами и туманной надеждой. Дорога была пустынна, лишь один раз мимо меня промчался спортивный автомобиль, но его водитель и не подумал притормозить. Как оказалось, это было к лучшему. Я обнаружила эту машину спустя десять минут – она лежала посреди трассы, перевернувшись на бок; её передние и задние дверцы были открыты, но людей внутри не было. Возможно, они не сильно пострадали и отправились за помощью на заправку, до которой отсюда было не более двести метров; её радужные огни отчётливо виднелись впереди сквозь пелену дождя.

Ещё издалека, приближаясь к заправочной станции, я заподозрила что-то неладное. Тут было слишком тихо, даже для этого времени суток. Пройдя мимо длинного ряда бензоколонок, я остановилась напротив придорожного бара, у его входа было припарковано несколько мотоциклов. Однако, несмотря на то, что в помещении горел свет, а на столиках стояла неубранная посуда, никого из рабочего персонала или посетителей не было видно. Тишину нарушал только телефон за стойкой бара, который отчаянно трезвонил без передышки. Стараясь побороть возникшие страхи и подозрения, я вошла внутрь. Но мне не удалось сделать и трёх шагов – поскользнувшись на чём-то мокром, я рухнула на пол. Там перед моими глазами возникла отвратительная сцена: ещё не остывшая кровь покрывала мои ладони, впитывалась в мою одежду, текла ко мне красным ручейком от правой стены из ран зверски изрезанных человеческих тел, неспешно обходя деревянные ножки стульев. Тот, кто совершил эти убийства, был настоящим мясником. Разум испуганно кричал и приказывал мне немедленно бежать оттуда, и всё же я медлила. Мне вовсе не хотелось встречаться лицом к лицу с больным маньяком, который совершил всё это, но в тоже время я хотела ответить на звонок, попросить о помощи. Я так и не успела принять решение – в конце бара неожиданно скрипнула служебная дверь, а спустя несколько секунд до меня донеслись твёрдые приближающиеся шаги. Я быстро вскочила и кинулась бежать. За спиной раздался громкий мужской смех, заставив меня содрогнуться. К своему ужасу, я снова поскользнулась, больно ударившись об угол стола. Я знала, что от убийцы меня отделяет всего несколько метров, но мне не хотелось оглядываться и встречаться с его безжалостным садистским взглядом, однако я не могла этого не сделать.

– Ты? – вырвалось у меня, когда я, наконец, увидела, кто это.

У стойки бара в чёрном плаще стоял Ветер, на губах его застыла усмешка, а в руках он небрежно вращал окровавленный нож.

16 глава

Знаешь, я хотел уйти с тобою сквозь лес,

Но что-то держит меня в этом городе, на этом проспекте.

Я хотел бы, чтобы тело твоё пело ещё,

И я буду искать тебя всюду до самой, до смерти…

Сплин

– Рад тебя видеть, дорогая, – весело сказал он как ни в чём не бывало и, подтянувшись, запрыгнул на стойку. – Хорошее тут местечко! Атмосфера, правда, немного унылая, да и официанток только за смертью посылать. Думаю, меня не скоро обслужат.

– Только подойди – пожалеешь, – неуверенно пролепетала я, ещё не решив как действовать дальше.

Пока он не собирался нападать на меня, но я не сомневалась, что это был лишь вопрос времени.

– Если это была угроза, то прозвучала она очень жалко, – ответил он, спрыгнув за барную стойку.

– Будь уверен, я смогу постоять за себя, – ответила я, судорожно планируя свой побег.

Ветер достал с полки уже начатую бутылку виски и сделал глоток из горла.

– Сомневаюсь, – сказал он, окинув меня мефистофельским взглядом. – Посмотри на себя – ты ведь совсем дохлая.

Я решила ничего не отвечать, а лишь презрительно взглянула на него.

– Нет-нет, не обижайся. Я не в том смысле, – добавил он, не скрывая насмешки.

Пристально следя за каждым его движением, я думала о том, что никак не ожидала увидеть Ветра в роли безумного мясника. Конечно, я относилась к нему настороженно и понимала, что он вполне может быть для меня опасен, и всё же его новая маска, возникшая передо мной так внезапно, упорно не желала к нему клеиться. В принципе, это было похоже на обычную историю маньяка, когда в повседневной жизни никто из окружения изверга даже не предполагает, какие демонические мысли бродят в его голове, что за чудовищные зверства он порой совершает.

Одно время я изучала литературу о серийных убийцах, читала их биографии, пыталась понять их психологию, странный сумасшедший мир, в котором обитает их искажённое и запутанное, как лабиринт в аквариуме, сознание. Саша доставал для меня необходимые книги, редкие фотографии, видео и принимал живое участие в развитии моих теорий и различных предположений. Иногда он сам высказывал довольно интересные мысли. Надо сказать, что в отличие от меня, в устройстве мира Саша видел гармонию. Поэтому меня не удивило, когда во время одной из наших “философских” посиделок он резко отверг моё заявление о том, что “маньяки – это сбой в программе природы”. По его мнению, природа всегда стремилась к тому, чтобы соблюсти жизненный баланс, поэтому одни виды должны непременно охотиться на других, а матёрый волк всегда должен съедать паршивую овцу; в человеке же, учитывая высокий интеллектуальный потенциал его мозга, был изначально заложен ген “доктора леса”, направленный на истребление себе подобных, и он кроется в каждом homo sapiens на случай, если его род достигнет такого уровня цивилизации, что загнав почти всех опасных зверей в клетки, укрывшись в высоких пещерах каменных джунглей, научившись бороться со всеми смертоносными вирусами, он обезопасит себя практически от любого посягательства на свою жизнь. Интересно, а какую бы теорию он применил к этому странному Городу? Я не сомневаюсь, что он бы легко смог сочинить что-нибудь любопытное и даже претендующее на достоверность. У меня же пока с этим не очень…Да и нужно ли подобное прирождённому скептику?

– Почему ты не убил меня раньше? – спросила я, поежившись от налетевшего сквозняка. – У тебя до этого была масса возможностей.

За окном сверкнула яркая вспышка молнии, и я отчетливо увидела, что мой вопрос немного озадачил его.

– Зачем мне это?

– За тем же, зачем ты убил всех этих людей, – ответила я.

Ветер огляделся по сторонам, словно только теперь заметил лежащую на полу гору трупов, потом, перехватив мой взгляд, посмотрел на нож, который всё ещё держал в руке.

– На моих ладонях нет той крови, которую ты видишь, – произнёс он серьёзно. – Это не мои подвиги.

Ветер отбросил нож в сторону, и я почувствовала некоторое облегчение, хотя не спешила верить его словам. Поскольку он не торопился что-либо объяснять мне, я спросила:

– И как прикажешь это понимать?

Ветер наклонился за стойкой, тем самым скрывшись из моего поля зрения; сперва мне показалось, что он так и исчезнет там, не удостоив меня ответом, но потом услышала звон стекла. Когда я осторожно приблизилась к бару, он вынырнул оттуда и, поставив тонкий бокал на стойку, ловко катнул его мне в руку. Затем жестом фокусника он извлёк из-за спины бутылку с бордовой жидкостью.

– Тебе стоит попробовать этот прекрасный о-де-ви, – сказал он, подойдя и плеснув мне вишнёвого бренди.

Я послушно сделала глоток и вскрикнула: бокал треснул прямо в руках, поранив мне губы. Ветер пожал плечами и улыбнулся.

– Ау, больно! – сказала я, стирая пальцами капельки холодной крови.

Я готова была поспорить, что он сделал это специально, прекрасно зная, что случится.

– Кубок жизни был бы сладок до приторности, если бы не падали в него горькие слезы, – сказал Ветер, протянув мне салфетку.

Молча взяв её, я продолжила напряжённо изучать своего жестокого бармена. Чего стоило ожидать от него в следующую минуту? Пожалуй, предугадать это было невозможно…

– Если это сделал не ты, то где же убийца? – спросила я.

Ветер поморщился и, обогнув стойку, почти вплотную подошёл к приоткрытому окну у входа.

– У тебя дар нагонять на меня скуку.

Решив, что больше мне от него ничего не добиться, я стала действовать по собственной схеме. Пройдя за стойку, я набрала номер полиции. Гром говорил со мной кратко, почти не задавал вопросов, только один раз спросил, не угрожает ли мне теперь какая-нибудь опасность, а потом приказал спрятаться в укромном месте до его приезда. Всё это время Ветер стоял ко мне спиной и что-то высматривал в сумраке ненастной ночи. Когда я положила трубку, он направился к выходу, на полпути оглянувшись и сделав знак следовать за собой. Поколебавшись немного, я вышла за ним.

Дождь кончился, но неизбывный холод, тишина и выкалывающий глаза сумрак не собирались отступать. Ветер оседлал ближайший припаркованный мотоцикл и закурил, а я стала исследовать темноту, чтобы быть наготове, если из неё вдруг вынырнет нечто опасное, но вместо этого из неё, блеснув горлышком разбитой бутылки, возник сырой обрывок прошлого. Примерно в такую же ночь после сильной грозы я однажды сбежала из дома: незаметно покинула квартиру, пока родители спали, и бродила, не разбирая дороги, под любопытным взором никогда не спящих глаз моего города, по спутанным улицам, полуосиротевшим до рассвета скверам, мимо всюду мерцающих огней, свиста гудящих машин, пьяных компаний, звона разбитого стекла, громкого смеха... В ту ночь мне приснился сон, настолько реальный, что, проснувшись, я не сразу осознала, что это было лишь эфемерное видение – младший брат смерти, как издавна называли сновидения люди прошлых времён; я открыла глаза и увидела, что в комнате Андрея горит свет. Когда я вошла туда, то обнаружила его за компьютером в своих любимых громоздких наушниках, он сидел и что-то быстро печатал на клавиатуре. Радостно вскрикнув, я подбежала к нему, стала обнимать и осыпать его поцелуями. Андрей был немного озадачен моим поведением, а я, захлебываясь эмоциями, твердила: “Они сказали мне, что ты умер. Я знала, что это не правда! Как же я скучала, мой хороший, мой самый-самый любимый братик! Они сказали, что тебя нет. Это надо было сказать мне такую глупость! Я ни секунды им не верила”. Затем я проснулась, в полубессознательном состоянии зашла в комнату Андрея и в недоумении уставилась на пустынное компьютерное кресло, погасший экран, собранную кровать… Рассудок очнулся только на улице. Отключив телефон, я отправилась по ещё не придуманному маршруту. Когда прорезался рассвет, я уже шла вниз по МКАДу, там, где-то вдали, за несколько десятков километров, находился мой родной город. Некоторые машины притормаживали около меня, предлагали подбросить, но я просто отмахивалась и неторопливо шла дальше. Не было смысла возвращаться туда, я уже это понимала, но всё равно зачем-то шла. Потом я поймала себя на том, что неустанно повторяю какие-то слова. “Где же ты? Где же ты? Где?” – шептала я еле слышно не в силах остановиться. Тогда, покидая столицу, я впервые подумала о том, что параллельные миры могут действительно существовать, что в них можно попасть посредством снов. Мне так хотелось в это верить, мне так нужно было попасть в тот мир, где Андрей был жив. Родной город, где мы когда-то были счастливы, не мог мне ничем помочь. Я должна была снова уснуть. Включив телефон, я позвонила маме, сказала ей, где нахожусь, просила прощения, говорила, что люблю её, что моя летаргия скоро пройдёт. Она плакала…

Я во многом виновата перед родителями. Они не заслуживали такого отношения, но, боже мой, почему они были так далеки от меня? Почему долгие годы заставляли чувствовать себя подброшенным неродным кукушонком, о котором волею обстоятельств они должны были заботиться, выполнять скучный родительский долг? Мне так нужна была их поддержка. Я хотела, чтобы на заре моего взросления они были рядом, чтобы наставляли меня, учили жить в незнакомом мире, чтобы, ласково взяв меня за руку, они однажды сказали мне: “Наш маленький ангел, на этом свете много хороших людей, но есть и такие, которым очень страшно. Им так страшно, что они будут стараться всячески обидеть тебя и других хороших людей, чтобы как-то возвыситься в глазах окружающих, показаться себе сильными и бесстрашными. Ты не должна на них обижаться, просто они пока ещё многого не знают…Есть на свете и много бед, но любые из них можно пережить, ведь мы всегда будем рядом с тобой, и ты знаешь почему: потому что мы любим тебя, а любовь – это самое величайшее чувство, которое только есть у людей ”. О большем я не мечтала. Андрей хотел того же и, думаю, даже сильнее, чем я.

Гробовая тоска снова накатила на меня. “Где ты сейчас? – подумала я. – Что это за гиблое место? Что со мной будет? Увижу ли я тебя когда-нибудь? Мне так тяжело без тебя, братик”. Глаза наполнились солёной влагой.

– Если ты собралась хорошенько поплакать, то лучше сделай это в другое время, – бесчувственно сказал Ветер.

– Я вовсе не собиралась, – ответила я, стараясь взять себя в руки. – А вообще это не твоё дело. Не хочется смотреть на рыдающую девушку – проваливай!

– Как грубо, – рассмеялся Ветер. – Но я сказал это из самых дружеских побуждений. Наш красавчик возвращается вершить новые подвиги.

Я оглянулась, к нам действительно, слегка прихрамывая, приближался какой-то человек в уродливой белой маске, своей формой напоминающей голый череп.

– Садись, – сказал Ветер, заводя мотоцикл, – если, конечно, у тебя нет желания поиграть с ним в догонялки.

Едва я забралась на заднее сиденье, мы стремительно сорвались с места. Ветер гнал так быстро, что, мне пришлось крепко вцепиться в него и зажмурить глаза. Пока мы ехали на бешеной скорости, в моей голове проносилось лишь одно: “Если он не убьёт меня на этом мотоцикле, нужно настоять и узнать, почему он всё-таки помогает мне”. Но, когда он, наконец, остановился, и я распахнула глаза, мной завладели иные мысли.

– Почему перекрыта дорога? – спросила я, глядя на длинную железную решётку, преграждавшую путь на центральный бульвар города.

– Вампирам предложили временное перемирие, отдав эту территорию, – ответил Ветер.

– Не может быть! – воскликнула я. – А как же люди, которые живут там?

Спрыгнув с мотоцикла, я подошла к решётке и, просунув пальцы меж прутьев, устремила свой взгляд в сторону многоэтажных жилых домов.

– Тебя это правда интересует? – спросил он, закурив.

Я сама удивилась тому, что они заботили меня, что мне вообще было какое-то дело до их участи. Обернувшись к нему, я пожала плечами и перешла к вопросу, который волновал меня изначально:

– Зачем ты снова спас меня, Ветер? Конечно, ты можешь в очередной раз отвергнуть этот факт, но я ни за что тебе не поверю. Мне неизвестно, где я, что со мной происходит, но я ещё не глупое порождение города, я не послушная марионетка, которой можно внушить всё, что угодно! Твоя ложь ничего не изменит, поэтому просто скажи мне, зачем?

Закончив говорить, я посмотрела ему прямо в глаза. Я ожидала чего угодно, но только не прямого ответа.

– Потому что мне нравятся такие бунтари, как ты, – сказал он. – С ними веселей, чем с жертвами несчастной любви, жертвами деспотичных родителей, травли одноклассников, незаслуженной двойки.

– Что ты имеешь в виду? Какие бунтари? – уточнила я.

Он сделал последнюю затяжку и, бросив окурок в клумбу, достал новую сигарету. Пошёл мелкий дождь.

–Такие, которые твердят, что будут жить лишь по собственным законам, бросают вызов природе, кричат ей, срывая голос: “Смотри, я не твоя ничтожная букашка! Я вою не под твоей луной. Я буду жить только по моим правилам, которые требует мой собственный, созданный тобой, разум!”

Его слова встрепенули мою душу, как перепуганную птицу. Я думала ответить ему, и уже было открыла рот, чтобы произнести первые слова, но передумала. Он попал в точку, но из его уст всё это звучало так нелепо…Посмотрев на его довольное лицо и хитро прищуренные глаза, на меня накатила волна раздражения.

– Сколько можно курить! – сказала я, выхватив у него сигарету и швырнув её на тротуар.

Не знаю, зачем я так поступила, но как только я сделала это, мне стало гораздо лучше. Ветер и бровью не повёл, лишь взглянул на меня с небольшим любопытством. Затем позади меня раздался знакомый голос.

– Иллюзия!

Я обернулась и увидела Радугу, которая приветливо махала мне рукой с той стороны решётки, укрывшись под ярким кружевным зонтом; рядом с ней стоял Мир, и, судя по всему, он не был так же рад встрече, как моя бывшая соседка. Словно маленькая пёстрая колибри, в своём атласном корсете и пышной малиновой юбке, она перелетела через железное ограждение и кинулась ко мне на шею. Поведение Радуги удивило меня, равно как и её дальнейшие слова.

– Прости, – прошептала она, обняв меня. – Я тогда наговорила тебе всяких глупостей и вообще вела себя ужасно. Надеюсь, ты не сильно на меня обижаешься? Тебе не нужно обращаться, мы всё равно можем дружить с тобой. Мир сказал мне…

– Куколка, ты слишком много болтаешь, – прервал её вампир, внезапно возникнув перед нами. – Забудь о том, что я говорил тебе. Она никогда не станет тебе подругой – она выбрала обывателей.

Он презрительно посмотрел на меня, я ответила ему таким же взглядом. Потом я вздрогнула, услышав его голос, хотя он не произнёс ни слова. Я слышала о том, что вампиры могут проникать в сознание людей, но никогда ещё не испытывала на себе их телепатическое воздействие. “Что ты делаешь? – мысленно спросил он. – Что за ничтожный путь ты себе избрала?” Продолжая смотреть ему в глаза, я постаралась ответить ему подобным образом, сохраняя молчание: “Я всего-навсего спасаю себя от заблуждений, от противных, глупых и чужеродных вещей”. Он услышал меня. “А, быть может, ты просто бежишь от себя? Ты так уверена, что мы враги?”

Я не успела ответить ему, Радуга, недовольная возникшим молчанием и напряжённой обстановкой, потянула его за рукав, нарушив телепатическую связь.

– Не говори так! Она всегда была и будет моей подругой. Иллюзия пока не всё понимает, но она обязательно поддержит нас.

Сказав это, она перевела взгляд на Ветра, который всё это время безучастно наблюдал за происходящим. – О, я узнаю этого парня! Привет, котик. Ты меня помнишь?

– Даже лучше, чем ты думаешь, – ответил он.

Радуга довольно улыбнулась и повернулась ко мне.

– Иллюзия, пойдём с нами жечь город! Будет много воплей, крови и дикого веселья. Можешь взять с собой своего симпатичного друга.

Она сказала это, словно предлагала нам сейчас просто пойти вместе поесть мороженого в парке. Как сильно она изменилась. Возможно, она впервые за долгое время чувствовала себя такой властной, способной защитить себя от грязных лап деспотичного и жестокого города, отомстить за унижения и свои оплёванные растоптанные мечты. Как ни странно, но я впервые подумала о ней как о живом человеке. Я увидела маленькую беззащитную девочку, раздавленную грубой и похотливой жестокостью, которая беспощадно навалилась на её хрупкое чистое тело всей своей отвратительной смердящей тяжестью. Её отчим был настоящим монстром, я в этом уверена; по своей сути Радуга не была кровожадна, а до своего обращения была доброй девушкой и никогда не проявляла вспышек агрессии, но теперь ей хочется отомстить за все причинённые ей страдания, месть стала её жизненной целью, и только она может принести ей удовлетворение. Я в этом не сомневаюсь.

– О чём ты говоришь, милая, – сказал Мир, играясь с её блестящим локоном, – наша гуманистка трепещет даже от одной мысли о насилии. Разве она может по достоинству оценить наши забавы?

– Это бессмысленно, – твёрдо произнесла я. – Оставив после себя сожжённый дотла город, вы ничего не добьётесь. Ваша разрушительная энергия не принесёт вам ничего, кроме пустоты и собственной гибели.

Сказав это, я осеклась: похожие слова внушал мне Саша. Он говорил, что я чёрствая, что, закрывшись от любви, я всю свою нерастраченную созидательную энергию превратила в разрушительную силу, направила её на умирание, запрограммировав себя на смерть. Говорил, что моя сублимация бесплодна и ни к чему не приведёт.

– Интересно, тогда, решив умереть, ты думала также? – вторгся в разговор Ветер.

Я не ожидала подобного вопроса, поэтому не сразу нашла, что сказать. Зачем он спросил это? Конечно, я так не думала и не желала пустоты. Или всё-таки желала? Нет. Скорее всего, нет, однако ничто во мне не противилось ей. Помимо страха смерти у меня был ещё один страх, который был сильнее первого – я боялась, что моему братику может быть плохо и одиноко там, где он оказался. Конечно, я допускала мысль, что его вообще может уже нигде не быть, но пустота меня не пугала.

– Твой вопрос не к месту, – ответила я, посмотрев на Ветра недовольным взглядом.

С одной стороны, я радовалась тому, что он до сих пор не уехал на своём мотоцикле, не исчез через несколько минут после нашего разговора, как он любил это делать, что он, наконец, признался мне в истинных мотивах своих поступков. Но, с другой стороны, ему трудно доверять, и я не могу быть уверена в том, что он не плетёт для меня искусную паутину, желая заманить туда мой разум, пустить в него свой ядовитый сок и растворить его без остатка. В сущности, никому здесь нельзя верить, но выбора у меня нет.

– Ну и каков он? – шепнула Радуга, хитро подмигнув мне.

Мне было хорошо понятно, о чём она спрашивает, но что-либо растолковывать ей у меня не было желания, поэтому я позволила ей думать всё, что угодно.

– Скорее холодный псевдоромантик, – ответила я.

Это слово я почерпнула из её монолога, когда Радуге однажды вздумалось поведать мне о своих клиентах: “Есть те, которые хотят лишь опытную и умелую со всех сторон женщину – это обычные озабоченные кретины, – рассказывала она. – Есть те, кому нужна только девственная и робкая девушка, – при этом она, быстро пощипав себя за щёки, чтобы вызвать стыдливый румянец, опустила глаза в пол, – это тоже обычные закомплексованные придурки. Правда, пожалуй, они гораздо хуже первых. Есть просто извращенцы, а есть псевдоромантики – их я просто не выношу. Это те, что снимают тебя только для того, чтобы рассказать о своей нелёгкой жизни, любовных неудачах, просто поделиться планами на будущее. Им от тебя как будто ничего не нужно – только чтобы слушала. Просто невыносимо. Сидишь и ждёшь как дура, когда его кукурузина, наконец, созреет”. Сказанное мной раззадорило Радугу.

– Котик, я хочу, чтобы ты покатал меня, – сказала она Ветру, медленно проведя пальцем по его руке. – Ты ведь исполнишь мою маленькую просьбу? Обещаю, я буду хорошей девочкой.

Мне казалось, он ограничится каким-нибудь колким ответом или просто проигнорирует Радугу, но никак не предвидела, что он позволит ей забраться на свой мотоцикл и умчится с ней прочь, оставив меня озадаченно смотреть им вслед. Затем на смену удивлению пришла досада – я так и не успела выяснить у него, будет ли он дальше помогать мне и, что самое главное, могу ли вообще рассчитывать на какое-то спасение.

– Не думаю, что они скоро вернутся, – сказал Мир, подойдя ко мне.

Я посмотрела на него с подозрением.

– Почему ты говоришь со мной, словно мы друзья? Сказать по правде, я думала, что наша следующая встреча станет кровопролитной.

– Я тоже так думал, – ответил он, осторожно взяв мою руку, как будто опасаясь спугнуть, – но Радуга убедила меня дать тебе шанс. Из-за ничтожной группы самонадеянных кроманьонцев, которые осмелились напасть на нас тогда, я не успел показать тебе древние писания нашего рода. Можешь мне не верить, но там говорится о тебе. Ты сыграешь важную роль в грядущей битве с горожанами, и это произойдёт совсем скоро.

Его слова представлялись мне полным бредом, но всё-таки они напугали меня, словно мне только что поручили ответственное и непосильное задание, от которого у меня не было возможности отказаться.

– Если я и буду играть какую-то роль, то только в собственной пьесе!

Одёрнув руку, я отвернулась от него и пошла своей дорогой. Он не попытался остановить меня, позволив мне спокойно спуститься вниз по безлюдной улице и исчезнуть за углом переулка. Там, остановившись у толстой рекламной тумбы, я стала бесцельно разглядывать сырые, оборванные листовки. Я снова не знала, куда мне идти, поэтому решила пустить всё на самотёк, забыть о последних событиях и совершить свою обычную разведочную прогулку по городу. В основном все объявления были об исчезновении людей, внезапно пропавших без вести, но среди них встречались и те, где разыскивались домашние питомцы. Все они были наполнены отчаяньем и болью.

– Они думают, что кого-то найдут, – услышала я за собой хриплый мужской голос. – Глупцы!

На асфальте недалеко от меня в грязной рваной одежде, с торчащей бутылкой из кармана, сидел немолодой мужчина, судя по всему бомж. Он пытался закурить, но ветер упорно гасил его спичку, попутно срывая с тумбы некоторые пожелтевшие листки и разбрасывая их по сырой мостовой. Я хотела проигнорировать его и пойти дальше, но вдруг поняла, что знаю этого мужчину.

– Туман, что вы тут делаете? – спросила я, подойдя к нему. – Не сидите здесь, вы простынете.

Он поднял голову и посмотрел на меня отрешённым взглядом, на его лице виднелись свежие шрамы.

– Я думала, что навсегда потеряла вас в том туннеле. Что с вами произошло?

– Пошла прочь, гиена! – крикнул он, агрессивно поддавшись вперёд. – Тебе меня не найти! Думаешь, выследила меня? Чёрта с два! Никого вы не найдёте! Глупцы, чёртовы глупцы!

Это не было действием алкоголя, он лишился рассудка. Город съел его душу. Неужели со мной может случиться подобное? Страшно думать об этом. Я с грустью посмотрела на него и направилась дальше; не придерживаясь никакого маршрута, просто шла вперёд, пока ноги не вывели меня к берегу.

Спустившись к реке, я остановилась и всей грудью вдохнула дремлющий осенний воздух. Это немного успокоило меня. Где-то вдалеке слышалось прерывистое уханье совы, вероятно, она только вернулась с ночной охоты и готовилась ко сну. Рассветало, хотя всё ещё было довольно темно. Чёрный лес, наполняя своими колдовскими ветрами, тайнами и страхами мутное подводное царство, отражался в водяной глади журчащей реки, по которой плавно скользило множество огней. Приглядевшись, я поняла, что это зажжённые свечи. Этот невероятно красивый вид вызвал в моей душе щемящее, но очень сладостное чувство. Я спустилась ниже и подняла одну из плавучих свечей, прибившуюся к берегу. Её тепло согрело мои ладони, и я улыбнулась непонятно чему. Потом, наклонившись, чтобы вернуть свечу обратно, я на секунду оцепенела – мне показалось, что я увидела Андрея, но это было лишь моё отражение. Я выронила свечу, и она погасла, упав в воду. Мне снова стало тоскливо, и я направилась дальше вдоль берега навстречу плывущим огненным цветам.

Вскоре до меня донеслось чьё-то красивое шёлковое пение, и я устремилась на этот нежный неземной голос, который, казалось, мог принадлежать лишь какой-нибудь загадочной речной нимфе. Однако на берегу реки я увидела знакомую рыжеволосую девушку в старинном тёмно-зелёном платье с длинными рукавами, искусно расшитыми тонкими золотистыми нитями. Это была Мелодия. Она сидела на большом камне, а вокруг неё лежали синие свечи в виде восковых цветов, которые она, зажигая, заботливо спускала на воду, не прерывая своей магической песни. Какое-то время я наблюдала за ней, стараясь разобрать слова, но потом, подойдя ближе, поняла, что она пела на французском, которым я вообще не владела, если не считать нескольких слов: bonjour, merci и je t'aime. Звучание последних слов, как мне показалось, я уловила в её трогательной минорной песне. Под моими ногами негромко треснула сухая веточка, но чуткий слух Мелодии уловил этот шум, и она стремительно обернулась ко мне, как встревоженная лисица, сверкнув пламенной копной волнистых волос. Но, увидев безобидного нарушителя своего одиночества, она успокоилась и одарила меня светлой улыбкой.

– Мелодия, я влюбилась в ваш голос, – сказала я, приблизившись. – О чём эта песня?

– Благодарю вас, Иллюзия, – ответила она, жестом приглашая меня опуститься рядом с ней. – Это древняя песня о молодой девушке, которая утратила своего возлюбленного: его корабль однажды не вернулся из моря, но, несмотря ни на что, она каждый вечер приходит к берегу и ждёт любимого до рассвета, устремляет свой взгляд к далёкому горизонту и зовёт его по имени.

Когда я подошла и присела напротив неё, она молча протянула мне спички, и я присоединилась к её красивому, хотя и немного странному занятию.

– Зачем вы делаете это? – спросила я, чиркнув спичкой.

Мелодия посмотрела на меня с удивлением.

– А как тогда пропавшие в шторм отыщут путь домой? – сказала она.

Я ничего не ответила ей, желая сохранить в нашем разговоре хотя бы крупицу реальности. Конечно, она была далеко не самой адекватной обитательницей Города, но мне нравилось её общество, нравилось то, что я видела в её умиротворённых травяных глазах, хотя и не могла сказать, что именно мне там чудилось. Однако в ней самой, очевидно, скрывалась какая-то неразгаданная тайна или пока что невидимая значимая деталь. Ветер познакомил меня с ней, и Мелодия отчего-то боялась его – я хорошо это помнила, поэтому осторожно попыталась выведать у неё какую-нибудь новую информацию, но она была непреклонна, и наотрез отказалась говорить о нём. Я разочарованно вздохнула, подумав о том, что, наверно, пора переставать задавать вопросы. На самом деле, куда я стремлюсь? Я даже слабо представляю, как могу что-то исправить. Возможно, уже слишком поздно. Хотелось бы мне вернуть всё назад? Этот вопрос я так часто задаю себе здесь, но всё ещё не знаю ответа. В одном я уверена точно – там всё будет по-прежнему. Иногда я думаю о том, что сейчас делают близкие или далёкие мне люди, с которыми судьбою или волею случая меня сталкивала жизнь. Я вижу маму в пустынной квартире, сидящую у телевизора, по которому идёт какой-то дешёвый, нереальный и притянутый за уши сериал про любовь; она не сводит напряжённых глаз с экрана и нервно гладит нашу своенравную диковатую кошку, готовую вцепиться ей в руку в любой момент. Я вижу уставшего отца в ювелирном магазине с его ухоженной любовницей, чей опытный женский взгляд придирчиво блуждает по роскошным бриллиантам, сверкающим холодным блеском. Я вижу Вадима в кругу беспечных прожигателей жизни в обнимку с двумя длинноногими глянцевыми красотками, которые словно сошли с обложек самых модных журналов; он говорит, что никогда не заведёт детей, этих бесполезных мешающих спиногрызов, что нужно жить лишь для себя и собственного удовольствия. Я вижу сосредоточенного и вдохновлённого Ясю, который склонился над холстом в своей мастерской, рисуя чудесную фею на лепестке водяной лилии; иногда он отрывается от своего занятия, откладывая кисть, чтобы резко и грубо приказать этой фее, замерзающей в углу комнаты, не двигаться. Я вижу Сашу, который стоит у моего надгробья, и больше не хочу ничего представлять…

– Вы о чём-то задумались? – спросила меня Мелодия, увидев, что я застыла с восковой розой в руках.

– Да так, пустяки, – произнесла я, желая поскорее забыть свои невесёлые мысли.

Мой взгляд упал на оригинальную винтажную камею, приколотую к груди Мелодии: на ней была изображена дриада с крыльями бабочки, сидящая на ветке цветущего дерева, в её длинные густо-зелёные волосы были вплетены белоснежные цветы; она улыбалась, глядя куда-то вверх, а на её миловидное полудетское лицо падали яркие лучи весеннего солнца.

– Вам нравится? – спросила Мелодия, увидев, куда я смотрю.

Я кивнула, и она сразу, не задумываясь, отколола свою прекрасную камею от платья.

– Тогда берите, – радостно сказала она, протянув её мне. – Я хочу сделать вам этот подарок.

Как только я приняла украшение, то поняла, что мой внешний облик изменился. Теперь мне на плечи падали длинные рыжие кудри, а мою шею обвивал лёгкий шёлковый шарф, он спускался на коричневый лиф короткого двухцветного платья, который затем резко переходил в золотистую облегающую юбку. Я наклонилась и заглянула в блестящие воды реки, но ничего ужасающего, к своей радости, там не заметила.

– Спасибо, – сказала я Мелодии, глядя на камею, лежащую у меня на ладони. – Жаль, что мне нечего подарить вам в ответ.

Она улыбнулась.

– Не переживайте об этом – наше общение для меня дороже и красивей всяких украшений, – сказала она, – ведь истинное значение имеет лишь содержание книги, а не её изящные виньетки, как бы хороши они не были.

Мелодия взяла свечу, желая продолжить своё занятие, но ею резко завладело непонятное волнение, она встала и начала оглядываться по сторонам, словно почувствовав что-то нехорошее. Когда я поднялась вслед за ней и вопросительно посмотрела на встревоженную девушку, Мелодия, крепко сжав мою руку, в которой была камея, быстро прошептала мне:

– Прошу вас, бережно храните мой подарок. Сейчас мне нужно немедленно уходить отсюда, но я уверена, что мы ещё когда-нибудь встретимся с вами. Не забывайте меня, Иллюзия!

Сказав это, она спрыгнула с камня и побежала вдоль берега к высоким деревьям, чьи широкие ветви тяжело нависли над дрожащей водой.

– Подождите! – крикнула я, но Мелодия не остановилась.

Я с недоумением смотрела ей вслед, пока она не скрылась из виду, затерявшись в прибрежных зарослях. Отбросив мысль, чтобы последовать за ней, я снова опустилась на булыжник и, приколов камею к платью, стала анализировать случившееся. Перед тем, как внезапно сбежать, Мелодия попросила меня беречь свой подарок, но мне оставалось только гадать о том, почему она так сказала, и что напугало её. Как бы там ни было, над последним мне пришлось думать недолго – вскоре, ощутив чьё-то присутствие и подняв глаза, я увидела недалеко от себя, на ближайшем холме того, кто нарушил наш разговор, спугнув мою собеседницу. Судя по всему, он уже следил за мной какое-то время.

Глава 17

Мы пожираем ближнего, стремясь

Одни – нажиться, а другие – выжить.

Мне тяжко с вами, бывшие Людьми!

Но тяжесть одиночества – не легче.

Мы так жестоко изменяли мир…

И он теперь – в отместку – нас калечит!

Николай Колычев

– Всё вьёшься надо мной, – сказала я шутя.

– Вижу, ты почти готова, – произнёс Ветер, когда я поднялась к нему на холм.

Он по-прежнему был на мотоцикле, хотя Радуги с ним не было.

– Готова к чему? – спросила я, очищая испачканный каблук о пожелтевшую траву.

Ветер внимательно изучал меня.

– К вампирской вечеринке, – произнёс он спустя несколько секунд. – Сегодня вечером они приглашают всех на центральную площадь, особое предпочтение отдаётся беззащитным горожанам, готовым поделиться с ними своей вкусной кровью.

Я нахмурилась, поняв, что он говорит о грядущей битве. Выходит, она состоится совсем скоро, и в Городе что-то навсегда изменится. Трудно было увидеть в предстоящих событиях какие-то положительные стороны, однако от меня ничего не зависело. Мир пытался убедить меня в обратном, но мне даже не хочется допускать этой мысли, и я уже решила пустить всё на самотёк.

– Меня там не будет, – сказала я. – Это чужая война. Пусть хоть все поубивают друг друга, но я не собираюсь участвовать в этом безумии. У меня есть более важные дела.

– В самом деле?

Возможно, мне показалось, но я почти уверена, что на мгновение в его глазах мелькнуло разочарование.

– Например, найти мальчика, которого я недавно встретила в районе вампиров. Кстати, не желаешь помочь мне в этом?

– Нет, у меня тоже есть более важные дела, – ответил Ветер и, помолчав немного, добавил. – Когда-то твой разум сказал тебе: “Если действительность такова – к чёрту такую реальность!” Так вот, будь уверена – здесь выкинуть что-нибудь подобное не получится.

В его космически-чёрных глазах сверкал хладнокровный лёд, как и в первый день нашей встречи. Я поймала в воздухе летевший листик клёна. В моей руке он, маленький и вишнёвокрасный, выглядел таким беспомощным, таким живым, как чьё-то пульсирующее оголённое сердце.

– Плохой из тебя помощник, – вздохнула я. – Для чего ты тогда вообще приехал?

Его взгляд упал на подаренную мне камею, и он чему-то улыбнулся про себя.

– Хотел выступить в роли доброй тётушки-феи и подготовить тебя к сегодняшнему балу, но раз ты не собираешься идти туда, то, думаю, мне пора.

Ударив ногой по педали, он завёл мотоцикл.

– Постой! – я подбежала и схватила его за руку. – Мне так важно быть там? Почему?

– Я не говорил, что это важно, – ответил он. – Возможно, тебе и не стоит там появляться.

Были в его глазах и ещё какие-то слова, но он их не произнёс. Что он хотел сказать всем этим? Если я раньше находила поведение и намёки Ветра странными, то за последнее время вообще перестала его понимать. Теперь мне самой предстоит решать, идти ли на центральную площадь, или сделать, как я планировала. Предстоящее решение пугает меня, однако я сама точно не понимаю, чего боюсь. Интересно, как Ветер себе это представлял? Я прихожу на площадь в разгар дьявольской бойни, одним лёгким жестом призываю всех к тишине, с жаром читаю пафосную назидательную проповедь и вуаля – вампиры, расчувствовавшись, падают на колени и клянутся людям отныне жить с ними только в мире и согласии. В сущности, погибнуть в схватке или стать вампиром уже не кажется мне чем-то критичным – я действительно сильно устала от всего, что творится со мной. Не собираюсь сдаваться, но вдохновения на борьбу с Городом у меня почти не осталось. Пусть всё будет, как будет. Не выхожу из игры, но включаю автоматическое движение.

– Если тебе нечем помочь, то хотя бы отвези меня до общежития, – сказала я недовольным тоном.

– Садись, – равнодушно отозвался Ветер.

Стылый поток утреннего воздуха ударил мне в спину. Я почувствовала, что между нами оборвалась связующая нить. Это почти не расстроило меня: так или иначе, я не сильно на него рассчитывала… Даже если это вовсе не так – подобные мысли немного утешают.

Когда Ветер довёз меня до подъезда, я вспомнила, что ещё хотела узнать у него.

– Зачем ты уехал с Радугой? – спросила я, спрыгнув с мотоцикла.

– Эта сказочница умеет развеселить, не то, что ты, – ответил он и усмехнулся, – А ты что ревнуешь? К слову сказать, тебе почта, – произнёс он прежде, чем я успела ответить на его глупую шутку.

Ветер слез с мотоцикла и, достав из кармана несколько свёрнутых листков, исписанных от руки чёрной гелиевой ручкой, протянул их мне.

– Что это?

– Очевидно, её каракули, – произнёс он и посмотрел на меня серьёзным взглядом. – Нам пора попрощаться, Дождинка. Хочу признаться, с тобой было не так уж скучно.

– Мы что больше не встретимся? – взволнованно спросила я.

Ещё несколько секунд назад я была совершенно спокойна, а теперь внутри всё трепетало и разрывалось. Я не хотела с ним расставаться. Этому не просто было отыскать причину, но мысль об этом вызывала во мне настоящую бурю. Он ничего не произнёс, и всё же мне был ясен ответ.

– Почему ты бросаешь меня сейчас? – спросила я дрожащим голосом.

По лицу, смешиваясь с пронзительными каплями дождя, текли слёзы, но я уже не могла успокоиться.

– Моя ненаглядная, я не твой парень, чтобы бросать тебя, – шутливо сказал он и слегка коснулся моей влажной щеки – Мне льстят твои эмоции, но позволь дать тебе совет: не пытайся искать меня.

Я упрямо затрясла головой и порывисто обняла его, так сильно прижалась к нему, словно это могло удержать его. Ветер не отстранился, но ничего не произнёс, а вскоре я поняла, что обнимаю только воздух.

Я растерянно оглянулась вокруг. Ближайшие дома, зевая жёлтыми корявыми ртами, стали пробуждаться от своих кошмарных снов, на улицах появились люди, они проходили сквозь меня, как безучастные призраки, иногда задевали плечами, заставляя двигаться в общем потоке, чувствовать себя обычным серым жителем в ненастном городском пейзаже. Какое-то время я стояла так на тротуаре, промокая и наполняясь ещё неизвестными мне чувствами, потом развернулась и медленно побрела в подъезд своего общежития. Там я опустилась на ступеньку пыльной лестницы и, найдя на ней небольшой осколок разбитого зеркала, взглянула на своё отражение: припухшие губы, покрасневшие глаза, новый взгляд и выражение лица, но это по-прежнему была я. Однако моё спокойствие было недолгим. Вскоре на меня накатила ледяная волна ужаса – я почувствовала, что стала забывать. Мои воспоминания стремительно исчезали, будто кто-то склонился над картиной моей жизни и стал стирать всё подряд в бешеном темпе. Я не знала, как этому противиться, но решила не сдаваться: стала цепляться за какие-то сцены из детства, стараясь укрыться в них, что-то оттуда спасти, но все они торопливо исчезали и тонули во мраке. За мной словно гнались профессиональные ищейки, натасканные на мой запах. Как можно было избавиться от этой погони? Испуганный разум приказал мне затесаться в толпу, что я и попыталась сделать, но это было не так просто. После нескольких неудач, мне, наконец, удалось отыскать отрывок из какого-то ненастного дня, когда я шла по многолюдному вечернему бульвару, и закрепиться в нём. Я попыталась как можно теснее влиться в это воспоминание, снова стать одним целым с той девушкой, которая так была на меня похожа. Как только я почувствовала, что мне удалось это, погоня прекратилась. Я устало закрыла глаза и медленно выдохнула. У меня получилось – я помнила и отчётливо видела себя: вот я иду по осенней простуженной улице, прислушиваясь к шелесту времени, протягиваю руки, хватаю воздух, ловлю в нём идеи и мысли, иногда они сами попадают мне в глаза вместе с пылью и ветром: некоторые из них прекрасны и душисты, как хрупкие подснежники, некоторые мусорны и отвратительны, другие зловеще пусты. Все они просачиваются в мою кровь, текут по мне, преодолевая извилистые пороги в упорном и бурном желании скорее выплеснуться наружу. Мои подземные воды пугают меня: я каждый раз опасаюсь, что когда они вырвутся на свободу, я не увижу родник, или увижу, но вода в нём будет отравлена. Поэтому я так боюсь поймать слишком много страшных измызганных идей; я отвожу глаза от незнакомцев, прячусь за тёмными зонтами и книгами, но всё же прислушиваюсь. Я очень хорошо умею слушать, если позволяю себе делать это в полной мере – я могу услышать даже то, что только собирается возникнуть в воздухе. По крайней мере, мне так кажется. Мой брат умер, с каждым днём у меня все меньше друзей (я сама отдаляю их от себя), ещё есть хорошие знакомые, но и с ними я чувствую себя пришельцем, вынужденным притворятся и скрывать своё истинное лицо.

Постепенно ко мне снова пришло спокойствие. У меня в руке всё ещё были записи, которые дал мне Ветер: дождь размыл их чернила, однако, текст можно было прочесть. На первой странице были написаны лишь последние строки из хорошо известного мне 66-го сонета Шекспира:

Все мерзостно, что вижу я вокруг,

Но как тебя покинуть, милый друг!

Я взяла другой лист и прочитала странное название: “Сказка о чернильной девочке”. В следующий момент мои глаза пытливо заскользили по строкам: “Жила-была на тёмном чердаке в пыльной коробке из-под конфет чернильная девочка. Звалась она так, потому что очень любила рисовать чернилами. Давным-давно она была деревянной марионеткой и выступала на детских праздниках вместе с другими куклами; ей это очень нравилось, но однажды старый мастер, который выпилил её собственными руками, куда-то внезапно исчез, и к ним в театр пришёл новый кукловод – своенравный и жестокий. Игра чернильной девочки не пришлась ему по душе: недрогнувшей рукой он обрезал ей нити и выгнал бедняжку на улицу. За всю свою небольшую кукольную жизнь она никогда не покидала пределов театра, поэтому ей пришлось испытать много невзгод и ужасов, пока она искала себе надёжный приют в большом суетливом городе, где на маленькое деревянное создание некому было обратить внимание. Когда она пыталась с кем-нибудь заговорить, люди твердили ей, ускоряя шаг: “Нельзя останавливаться, нужно бежать вперёд!”. Спросить, почему они не могли хотя бы на минуту остановиться, чернильной девочке не удавалось – крохотные ножки не могли никого догнать. Вот так, долго скитаясь по городским площадям и проспектам, она постепенно научилась чувствовать, понимать природу людей, научилась плакать и радоваться мелочам: шуршанию задорного осеннего листочка, игривому весеннему ветерку, ласковому прикосновению пушистой снежинки, сиянию и теплу доброго солнца, которое она стала считать своей матерью – иногда, протягивая к его лучам свои короткие деревянные ручки, ей чудилось, что солнце улыбается ей своим круглым жёлтым лицом и обнимает её в ответ, как родное и любимое дитя. Со временем у неё появилось сердце. Девочка очень удивилась, когда однажды услышала странное биение в своей груди, похожее на трепетание невесомой бабочки. Теперь, поранившись об острый гвоздик или при неуклюжем падении, из её ран текла самая настоящая кровь, но люди всё равно не хотели признавать её живой девочкой. Они говорили ей: “Настоящие дети играют со сверстниками, а кровь твоя – всего лишь красный древесный сок”. Другие дети действительно считали, что она не похожа на них и не хотели дружить с ней, а один злой мальчишка во дворе однажды назвал её щепкой и, сильно толкнув, чуть не уронил девочку в разведённый костёр, которого она боялась даже больше, чем дождя. Она не таила ни на кого обиды, но вскоре поняла, что ей не место среди людей, как бы ей не хотелось быть на них похожей.

Как-то вечером она набрела на старый, но очень красивый дом, где в одиночестве жил пожилой детский писатель. Он уже почти ослеп и не сочинял никаких сказок, но всё равно каждый день до глубокой ночи просиживал в своём рабочем кабинете с пером в руках, склонившись над чистым листом бумаги, и о чём-то грустно вздыхал. С любопытством наблюдая за ним с улицы, девочка решила поселиться в его тихом спокойном доме. Она с легкостью пролезла в узкую щёлку под массивной дверью с диковинным узором и проникла внутрь. Так она стала жить там в небольшой коробке из-под шоколадных конфет, никому не мешая и, в то же время, имея возможность наблюдать за людьми через разбитое стекло своего высокого чердака. Ночью, когда писатель гасил все свечи и засыпал, она тихо отодвигала картонную крышку и осторожно спускалась вниз по воздушной лестнице-паутинке, которую сплёл для неё живущий по соседку паук. Еле слышно стуча маленькими ножками в белых кружевных носочках, сплетённых тем же соседом (туфли из фольги она всегда снимала – боялась разбудить хозяина дома), девочка спускалась по ветхим ступеням длинной дубовой лестницы, освещённой лишь мягким светом серебряной луны. Затем она юрко пробиралась из комнаты в комнату, пока не доходила до кабинета старого писателя: тут надо было собраться с духом и приготовиться к привычному, но всё же пугающему испытанию. Там, на роскошном, как трон, диване викторианской эпохи царствовал огромный клыкастый зверь, который порой приоткрывал свой зелёный прозорливый глаз, лениво потягивался и снова сворачивался клубком, делая вид, что ему нет дела до происходящего вокруг, но девочка знала: этот хитрец, как всегда, дожидается её. Ей каждый раз удавалось одурачить неуклюжего кота, хотя порой от их встреч у неё оставались длинные глубокие царапины. На первый взгляд, могло показаться, что для неё это было совсем безболезненно, но всё обстояло не так, по крайней мере, с того момента, как у девочки появилось сердце. Когда самое опасное, наконец, было позади, и она забиралась на исполинский широкий стол, куда коту было строжайше запрещено прыгать, девочка ликовала. Теперь у неё была целая ночь, полная банка чернил и огромный лист белоснежной бумаги, чтобы творить свои чернильные миры. Что она только не изображала! Ребёнок, который бы случайно увидел её картины, непременно б испугался: мрачные розы сплетали колючую изгородь перед величественным замком, где жил коварный тёмный маг, силуэт таинственной женщины в цыганской юбке танцевал фламенко, рисуя веером грустную историю дикой любви и разрушительной страсти, густая чаща леса протягивала свои извивающие ветви навстречу одинокому всаднику, сбившемуся с пути, на священном престоле в маске добродетели восседал лицемерный грешник с мёртвой пластмассовой улыбкой, чёрное солнце всходило над водяной гладью бесформенной грязной кляксой и с удивлением смотрело на тонущие под ним корабли, чья-то огромная рука сжимала земной шар, впиваясь в него острыми когтями. Вряд ли бы нашёлся кто-то, способный точно сказать, почему она рисовала всё это. Возможно, просто потому, что у девочки не было под рукой других красок, а, быть может, она их и вовсе не хотела. Так или иначе, эти картины ей не надоедали: напротив, с каждым разом её пасмурные краски становились всё гуще, эмоции – всё неистовей; а однажды ночная художница так увлеклась своим занятием, что, случайно оступившись, провалилась в глубокую банку с чернилами. Из последних сил она цеплялась за скользкие края чернильницы, крича от ужаса и понимая, что ей некого позвать на помощь. Наверно, она бы так и захлебнулась там, не мучай старого писателя бессонница в ту злополучную ночь. Зайдя в кабинет с горящей свечой, он поставил её на стол и сразу услышал чей-то отчаянный писк. Сперва он был сильно озадачен, и даже подумал, что это какая-то наглая крыса забралась в его бумаги, но вскоре обнаружил несчастную.

– Бог ты мой! – воскликнул он, увидев маленькую девочку, всю перепачканную с головы до ног.

Писатель осторожно взял её за платье двумя пальцами и опустил на стол. Когда девочка немного успокоилась, то поняла, что будет невежливо сбежать к себе на чердак, не поблагодарив своего спасителя; однако нужные слова никак не хотели срываться с дрожащих губ, поэтому она просто уставилась на него в молчании.

– Так вот, кто проказничает здесь по ночам, – добродушно произнёс писатель. – Тебе не стоит бояться меня, милое создание. Я с удовольствием подружусь с тобой.

– Подружитесь? – удивлённо пролепетала девочка, широко распахнув глаза.

– С превеликим удовольствием! – подтвердил он и протянул ей мизинец в качестве рукопожатия.

Счастливая улыбка озарила лицо девочки, но лишь ненадолго. Она вспомнила о своём кукольном мастере, который придумал ей образ, сам выпилил её из дерева, надёжно привязал её ручки и ножки к нитям, был внимателен и добр к ней, проявлял искреннюю заботу, а потом неожиданно ушёл из театра, ничего не объяснив. Сказать по правде, девочка часто думала об этом, и мысль о том, что она была для него просто неодушевлённой игрушкой, приносила ей боль. Над её головой больше не было его мягких и тёплых рук; за это ей сначала хотелось жестоко наказать себя, позже ей стало хотеться наказать и его…

– Спасибо, что спасли меня, но мне не нужен друг, – грустно сказала девочка.

– Не нужен? – удивился писатель. – А я надеялся, что ты поможешь мне скрасить моё одиночество. Видишь ли, я так стар, что все мои друзья уже покинули этот мир. Я был бы очень рад дружбе с такой талантливой художницей.

Глаза девочки заблестели.

– Вам нравятся мои картины?

– Они прекрасны, – сказал писатель и задумался, – хотя, должен признаться, в них кое-чего не хватает.

– Чего же?

– Волшебства, дитя моё, волшебства! – ответил он. – Если позволишь, я покажу тебе.

Она кивнула, и писатель вышел ненадолго из комнаты. Когда он вернулся, в руках у него были кисть и несколько баночек гуаши. Поставив их на стол, писатель взял мрачный рисунок чернильной девочки и начал творить. Склонившись над листом бумаги, малышка с удивлением смотрела, как на её чёрном ночном поле с кое-где разбросанными угрюмыми деревьями, чьи сухие и корявые, как пальцы старой ведьмы, ветки, прятали голодные стаи летучих мышей, вдруг возникает непонятное синее пятно. Она даже чуть не расплакалась от обиды, подумав, что писатель просто испортил её пейзаж, но скоро увидела перед собой нечто новое, то, о чём пока не могла точно сказать: нравится ли ей это или нет.

– Зачем вы нарисовали здесь звёзды и бабочку? – спросила его девочка, когда он отложил кисть и с улыбкой ожидания взглянул на неё.

В ответ пожилой писатель пожал плечами и, немного подумав, произнёс:

– Хотя бы за тем, что звёзды и синие бабочки тоже существуют.

А потом на глазах у девочки произошло настоящее чудо: звёзды на рисунке засияли, как чистый снег, впервые увидевший солнце, синяя бабочка затрепетала и вдруг ожила – вспорхнула с рисунка и закружилась по комнате, роняя нежную пыльцу со своих мягких воздушных крыльев. С тех пор они часто рисовали вместе, наполняя звенящим пением маленьких зарянок, шуршанием пёстрых листьев, тяжёлыми бутонами благоухающих упругих роз свой некогда безмолвный и сиротливый дом”.

Дочитав до конца, я тяжело вздохнула, поняв, что это просто очередная сказка Радуги, а не кусочек головоломки. Бросив листки на ступеньки, я поднялась к себе в квартиру и полностью обессилившая, словно из меня выпили всю кровь вместе с частицами души, не снимая одежды, упала на кровать. Сон недолго заставил меня мучиться, и я, почувствовав его спасительные шаги, поспешила растворить в нём своё измождённое сознание.

Проснулась я оттого, что задыхаюсь. Кошмар ещё немного подержал меня в своей власти, но отступил, вернув мой заплутавший разум новому дню, а точнее раннему вечеру. Выглянув в окно, я сразу заметила, что на улицах происходит что-то странное – люди как будто окончательно обезумели. Некоторые из них, взявшись за руки, кружились в босоногих танцах на мостовой, другие, громко смеясь, прыгали через лужи, разбивали витрины магазинов, бегали по проезжей части, залезали на припаркованные машины, что-то отчаянно кричали…Несмотря на охватившее меня волнение, я решила выйти на улицу. Нужно было продолжать поиски. Было страшно осознавать, что, возможно, времени у меня совсем не осталось, и мне навечно суждено остаться в этом городе.

Спускаясь вниз, я обнаружила, что двери некоторых квартир были выломаны, скорее даже выдраны с мясом дикой нечеловеческой силой. Сердце похолодело и забилось сильнее, но я не стала заглядывать в эти квартиры, догадываясь, что мне придётся там обнаружить. Выскочив из подъезда, я пошла быстрым шагом по направлению к Сумрачному району. Из чёрных дыр подворотен на меня скалились бездомные собаки с окровавленными ртами, они доедали добычу вампиров – распростёртые безжизненные тела встречались почти на каждом углу, как и тяжёлый едкий дым, проникающий в лёгкие, горящие здания, дотлевающие остовы автомобилей, обугленные кости… Разрушение, разрушение, бесконечное разрушение! Я уже почти бежала. Ни за чтобы бы не примкнула к вампирам по собственной воле. Их кредо – это ведь анархия, нигилизм, которые никогда, по сути, не были мне близки. Если я встречала при жизни на своём пути приверженца подобной философии или, например, какого-нибудь вдохновлённого фаната Чака Паланика, то сначала мы обычно находили общий язык, как люди, на первый взгляд, интересующиеся одинаковыми вещами и читающие одни и те же книги, а в конце беседы меня почти презирали и ненавидели. Мне нравились их целеустремлённость, бунтарство, сопротивление, борьба с навязанными моделями поведения, фальшивыми ценностями, но многие их мысли, методы разрушительной борьбы казались мне неверными и бесплодными.

В конце улицы, усеянной осколками битого стекла, моё внимание привлёк грузовик, возле которого собралась большая толпа, среди неё, приблизившись, я увидела Грома. Он раздавал людям оружие, попутно объясняя как надо им пользоваться. Камень и ещё несколько человек в форме помогали ему. Когда Гром заметил меня, на его лице отразилась радость, вероятно, из-за того, что он увидел меня живой.

– Ты как раз вовремя, – сказал он, подойдя ко мне с пистолетом в руках. – Через несколько минут мы отправляемся на площадь. Вампиры заявили, что это будут мирные переговоры, но и дураку ясно – сегодня нам объявят войну. Они призовут всех сдаться, и, думаю, многие выберут их сторону – вампиры сделали всё, чтобы запугать людей. Ты и сама это видишь. Однако не всё безнадёжно, у нас есть оружие, которое…

– Гром, – прервала его я, – искренне желаю вам победы, но с вами я не поеду. Если ты помнишь, когда-то я расспрашивала тебя о мальчике, которого ищу здесь. Меня интересует только он и его судьба. Можно сказать, это моя цель, и я не могу пожертвовать ей ради распрей города, из которого мечтаю скорее вырваться.

Он покачал головой, но не стал настаивать.

– Вот, возьми, – сказал Гром, протянув мне оружие. – Оно пригодится тебе. Возможно, мы ещё встретимся с тобой. А теперь мне пора.

Я взяла пистолет и, поблагодарив его, пошла дальше, думая о том, как пережить этот вечер и где же мне искать свои ответы и спасение. Проходя мимо “Лысой горы”, мне показалось, что я увидела парня похожего на Андрея. Мне не раз приходилось здесь так обманываться, но всё-таки проигнорировать это было нельзя, поэтому я последовала за ним в клуб.

Внутри играла арабская мелодия, вплетая в воздух образы экзотических дворцов, живописных садов с диковинными фонтанами, картины шумных базаров, наполненных ароматами специй, яркими, как сказочные ларцы, шелками, виртуозными торговцами в белых куфиях, выразительными глазами восточных красавиц…

Я пробиралась к стойке бара, когда почувствовала на себе чей-то взгляд. Мне потребовалось всего несколько секунд, чтобы вычислить моего наблюдателя. В дальнем углу клуба стояли два кожаных дивана с низким столиком посередине, там сидела бледная белокурая девушка в облегающем голубом платье и курила кальян – при этом она почти не сводила с меня пытливых блестящих глаз, говоривших мне о чём-то первостепенном, о том, мимо чего нельзя было просто пройти мимо. Я остановилась и пригляделась к ней внимательней: у неё были очень светлые волосы, брови и даже ресницы, словно их покрывал колючий иней, а густой дым, который она выпускала изо рта, казался тем ледяным паром, что клубится в морозный день полупрозрачным облачком возле губ. Заметив мой взгляд, девушка заговорщицки улыбнулась и дала мне знак присоединиться к ней. Но прежде, чем решить, как следует действовать, я поняла, что знаю её. В первый момент это поразило меня. Потом я вспомнила слова Мира о том, что иногда в Город с помощью снов могут приходить люди из моей реальности, моей прошлой жизни. Возможно, именно так Лекса оказалась здесь. Эта девушка, которую я считала своей подругой, но, которая (как это часто бывает) оказалась лишь попутчиком, без раздумий свернувшим на свою развилку, когда закончился наш общий путь.

Глава 18

Сколько их бьётся,

Людей одиноких,

Словно в колодцах

Улиц глубоких!

Я тороплюсь,

В горло вцеплюсь —

Вырву ответ!

Владимир Высоцкий

Я решила не задавать ей напрямую этих вопросов, позволив непринуждённой беседе самой расставить всё на места.

– Вижу, ты тоже узнала меня, сестрёнка, – сказала она, когда я подошла к ней. – Как тебе моё настоящее лицо?

Она заметно изменилась, но я не сомневалась, что передо мной именно она: тот же спокойный тягучий голос, те же тонкие черты безупречного фарфорово-чистового лица, плавные жесты, прямые густые волосы, которые, однако, теперь были совершенно белые, глаза её тоже поменяли свой цвет – их красноватые радужки волновали меня больше всего.

– Что случилось с твоими волосами?

Услышав мой вопрос, Лекса насмешливо посмотрела на меня.

– Разве ты не видишь? Я альбинос, – сказала она, – и всегда была такой, просто искусно это скрывала. Правильный крем, тёмная краска и линзы верно служили мне на маскараде моей жизни.

– Ты умерла?

– Умерла? – удивилась она. – Ну, в каком-то смысле да. От той Лексы, которую ты знала, мало что осталось. А что ты тут делаешь?

Этот вопрос мне самой не терпелось ей задать, но она опередила меня.

– Помнишь, я рассказывала тебе о своём брате?

Она кивнула.

– Можно сказать, я ищу его здесь.

– Но он умер.

– Как и я.

– Глупости! С кем я тогда разговариваю?

– Возможно с призраком прошлого, который явился к тебе во сне.

Она улыбнулась и, немного поддавшись вперёд, медленно поцеловала меня в лоб.

– Мне всегда нравилось твоё воображение. Своим размером оно может соперничать с Галактикой. Но всё же это тебе пора просыпаться, – вдруг сказала она. – Ты должна его отпустить. Не забывать, но отпустить. Понимаешь?

Я вспыхнула. Её слова напомнили мне о моих беседах с психологом, той назойливой женщиной, уверенной, что ей всё обо мне известно и неустанно твердившей что-то о посттравматическом стрессе.

Что она может смыслить в этом? Такое нельзя просто вычитать из книг. Это нужно испытывать. Нужно знать, какого это – в первый раз протирать пыль в осиротевшей комнате, ещё хранящей в себе энергию жизни того, кто был частью тебя. Внутри всё противиться, словно ты совершаешь какое-то предательство, словно стирая пыль, ты пытаешься уничтожить память, и хотя ты хорошо знаешь, что всё вовсе не так, тебе необходимо доказать это. Поэтому я сделала татуировку – букет незабудок на моей ступне, перевязанный железной цепочкой, говорил о том, что пока я жива и хожу по своей фертильной земле – я всегда буду помнить его и те чувства, которые я испытала, когда он умер.

– Нет, не понимаю, – ответила я. – Отпустить – значит отвыкнуть, убить в себе любовь к нему и всё только потому, что тебе больно. Андрею было в тысячу раз больнее, когда он умирал! Я должна помнить эту боль, нельзя предавать его, ведь я единственная, кому он был действительно важен! – я посмотрела на Лексу и вздохнула. – Наши взгляды во многом близки, однако в этом ты вряд ли поймёшь меня.

– Напротив, – возразила Лекса, – думаю, я хорошо понимаю тебя. Это как второй ритуал прощания. И всё-таки мне кажется ты больше боишься потерять не его, а себя.

– Хм, – я задумчиво посмотрела на неё, – по-твоему, я не должна этого бояться?

Лекса намекнула на то, что я так сильно переживаю утрату Андрея, поскольку моё смирение с его смертью означало бы, что я послушно склоняю голову перед теми Силами, тем Законом, которые управляли моим миром, которые забрали его у меня. Отчасти она была права. Я бы изменила себе, поступив так… Тогда мой поступок в какой-то мере казался мне вызовом устройству мироздания. Однако теперь я всё чаще думаю о том, что произвольный уход из жизни вовсе не выходит за рамки дозволенности, которые отмерила живущим природа. Она безразлично пожимает плечами, когда так трагически обрывается чья-то жизнь и говорит о естественном отборе, совершенно не задумываясь о том, как жестоко было наделить человека таким развитым и хрупким сознанием. Но мстит ли смерть потом тем, кто ушёл, не дождавшись её? Возможно так, потому что этот город сложно назвать прекрасным местом. Но это всё догадки, измождённые мысли – я по-прежнему ничего не знаю.

– В этом нет необходимости, – ответила Лекса. – Уверена, твой брат хотел бы видеть тебя счастливой.

– Так странно это слышать от тебя. Ты действительно изменилась. Помню, раньше ты учила меня другому. Надеюсь, ты не вставишь сейчас какую-нибудь одухотворённую цитату вроде: “Смирись, гордый человек”?

Я пристально смотрела на неё, чувствуя, что начинаю раздражаться.

– Разумеется, нет. Никакой дидактики! – затрясла головой Лекса и тут же сменила тему. – Как я люблю кальян…Он так прекрасен, так гармоничен, в нём есть все элементы природы, а это не может не вызывать восхищения. Попробуй, – она протянула мне деревянный мундштук.