Город, который будет [сборник 1982, худ. Ю. Гершкович]

Как нашли гору

Что же тут особенного — найти гору! Гора — не иголка, отовсюду видно. Разве гору нужно искать?

Всё это так, да только гору нашли не обычную, а магнитную. Внутри она из железа, которое притягивает, будто магнит. И найти её вовсе не просто: с виду она как все другие горы — попробуй отличи! А всё же нашли. Вот как это было.

Работали двое геологов в тайге возле больших гор, искали полезные ископаемые, всякие руды: железо, медь, свинец. Почему ископаемые? Да ведь сколько надо земли ископать, чтобы их найти!

Ходили геологи по лесу с маленькой лопаткой и с геологическим молотком на длинной ручке. Лопаткой копали песок и глину, молотком разбивали камни — всё смотрели, нет ли в земле руды. А ещё был у них компас — круглая коробочка со стрелкой — магнитиком. Один конец у стрелки синий, другой — красный. Синий всегда на север смотрит, а красный — всегда на юг. Вот почему с компасом даже в лесу нельзя заблудиться.

Однажды геологи шли по лесу и сбились с пути. Посмотрели на компас, а он ведёт себя как-то странно: стрелка всё время дрожит и никак не хочет остановиться.

Геологи встревожились: «Неужели компас испортился? Ведь заблудимся без него».

Один из них сказал:

— Сейчас я проверю, не размагнитилась ли стрелка.

Но, как только он поднёс компас к железному молотку, стрелка сразу повернулась навстречу. Значит, не размагнитилась!

Пошли они дальше. Идут, а сами то и дело на компас поглядывают: как бы не обманул! А стрелка то успокоится, то снова забегает в круглой коробочке.

Посмотрели геологи на часы, время — полдень. Солнце сейчас на юге. А красный конец совсем в другую сторону показывает. Тут один и говорит:

— Я знаю, в чём дело: у меня на ремне пряжка железная, она-то и мешает стрелке.

Снял он пряжку с ремня, закинул в кусты подальше. А стрелка всё равно глядит туда же, куда и глядела. Что за удивительный случай? Неспроста это! Значит, стрелку что-то притягивает, решили геологи.

Вышли они к реке, на открытое место. Стали осматриваться. Позади — лес, впереди — река. А за рекой — гора виднеется. И стрелка синим концом упирается прямо в гору. Так вот оно в чём дело!

Переправились геологи через реку. Стали гору кругом обходить. С какой стороны ни зайдут, стрелка всё к горе поворачивает. Вот, значит, что́ её притягивает, — гора!

Подошли они поближе. Сверху гора лесом поросла да кустарником. И ничего в ней особенного нет. Копнули лопатой землю, а в земле что-то твёрдое. Поглядели — блестит! Отбили молотком кусок, а это — самая лучшая магнитная руда. Целая гора такой руды! Из неё потом на заводе железо получают.

Приехали на это место рабочие, инженеры и построили на горе рудники, чтоб руду добывать.

А геологи пошли дальше — искать новые полезные ископаемые. Земля-то наша большая!

На плоту

Двое геологов работали в тайге далеко от жилья. Кончили они свою работу. Домой собрались возвращаться. Но не пешком, а на плоту по реке. Срубили несколько деревьев посуше, состругали с них кору и сколотили плот. Спустили они плот на воду, погрузили на него рюкзаки и спальный мешок, сами сели и оттолкнулись от берега длинным шестом.

Плыть на плоту совсем нетрудно. Сиди себе, разговаривай сколько хочешь или пой песни. Да шестом слегка подруливай, чтобы не относило к берегу. Сидели геологи, разговаривали, пели песни и смотрели на воду. Если смотреть на воду, кажется, будто плот на месте стоит. Это потому, что щепки и сухие листья плывут рядом, не обгоняя и не отставая. А если смотреть с плота на берег, то кажется, будто берег назад уплывает, а плот всё равно стоит на месте. А на самом деле он вперёд плывёт.

Вдруг геологи услыхали впереди, за поворотом реки, неясный шум. Он становился всё громче, громче. А тут и течение такое быстрое сделалось — прямо выбивает шест из рук. Не успели они опомниться, а их уже вынесло к повороту. А за поворотом — перекат. Торчат со дна реки большущие камни.

Ну, думают геологи, пропали: если плот на такой камень наскочит, разобьётся вдребезги.

Приготовился младший в воду прыгать, спасаться вплавь, да посмотрел на старшего. А тот стоит себе — хоть бы что, держит шест наперевес. А течение тащит плот на самый большой камень. Изловчился старший, наставил шест и упёрся им прямо в камень. Стоит посреди плота — не сдвинется, даже покраснел от натуги. Вдруг — крак! — переломился шест, не выдержал. И в ту же секунду плот ударился о камень. Но не изо всех сил, а мягко. Это другой геолог успел подставить между плотом и камнем спальный мешок — он-то и смягчил удар. Повернулся плот вокруг камня, покачнулся на волнах и поплыл дальше.

— Здорово ты это придумал — с мешком, — сказал старший младшему, когда опасность миновала.

— Нет, это ты здорово придумал — с шестом, — сказал младший старшему. Про то, что он хотел один вплавь спасаться, он ничего не сказал.

А шум, который они тогда услыхали за поворотом, был от воды: билась вода о камни — вот и шумела, как водопад.

Упрямая березка

Вы думаете, я вам про обыкновенную берёзу хочу рассказать? Ничуть не бывало! Обыкновенную-то кто не видел! А я — про карликовую.

Тогда я впервые приехал работать в тайгу. Тайга мне вроде нашего леса показалась. Те же деревья: сосна, ёлка, иногда кедры встречаются. А внизу — мягкий мох и разные кустики: брусника, черника, можжевельник, ещё и другие, которых я раньше не встречал.

Выдали мне на складе кирзовые сапоги — толстые, прочные, не промокают. В таких — хоть по лесу, хоть по болоту, хоть в дождь, хоть в снег. Настоящие вездеходы. Обрадовался я и давай в сапогах напролом лезть — по камням, по кустам, по корягам!

Не прошло и месяца, мои сапоги так истрепались и разлохматились, будто не из прочной кирзы, а из мочала сделаны. Увидал это наш начальник, заругался:

— Что же ты, такой-сякой, обувь не бережёшь, по берёзкам лазаешь?

А я ему:

— По каким таким берёзкам? Я по земле хожу, а на деревья лазить мне совсем незачем. Наверное, ваши сапоги только с виду крепкие!

Выдали мне новые сапоги. Однако решил я их поберечь: по камням не прыгал, коряги обходил. Без сапог в тайге далеко не уйдёшь, а других мне теперь до осени не дадут.

Берёг я их, берёг, а всё равно не уберёг. И порвались-то сапоги не там, где подмётка, а в самом непонятном месте — у голенища.

Взял я толстую нитку-дратву, вдел в сапожную иглу, принялся зашивать дыры. Зашиваю, а сам на сапоги злюсь: совсем они не прочные, даром что толстые!

Подошёл ко мне приятель-геолог, поглядел:

— Зачем же ты по берёзке ходил?

Бросил я сапог в сторону да как заору:

— Что вы все ко мне со своей берёзой пристали! Здесь, в тайге, и берёзы-то нет ни одной! По земле я, по земле хожу!

А приятель посмотрел на меня удивлённо и рассмеялся:

— Да ведь эти вот кустики и есть берёзка. Только карликовая. Эта берёзка — самый страшный враг сапогам.

Тут и я удивился: сколько по этим кустам ходил, а не знал, что это берёзка, вовсе они на берёзку не похожи. Берёзка белая, а эти — коричневые. Берёзка высокая, а эти — по колено. Только вот листья у кустов берёзкины, хоть и совсем маленькие, с двухкопеечную монету.

Пригнул я карликовую берёзку к самой земле — не ломается. Отпустил — она снова выпрямилась. Совсем как тугая железная проволока. Так вот почему сапоги об неё рвутся!

Разозлился я на эту берёзку, взял да и вырубил топором всю поляну. Устал даже. А потом пожалел: за что ж это я её? Она ведь не виновата, что такая выросла: если бы она не была упрямая да выносливая, не выжила бы на суровом Севере. А такой ей всё нипочём: и мороз, и ветер, и даже сапоги. От мороза она под снег прячется, от ветра только гнётся, а сапоги сами её боятся.

Собрал я упрямые берёзкины прутики, сложил в свой рюкзак, а когда делать было нечего, сплёл из них корзинку. Очень она получилась прочная! С этой корзинкой я теперь по грибы хожу. Кто не знает, думает, что корзинка обыкновенная.

Олешка

На берегу реки Печоры есть оленеводческий совхоз. Там живёт народ коми. Коми разводят оленей: смотрят за ними, пасут их. И олени у них совсем ручные. Целые стада оленей!

Зимой олени пасутся рядом, в тайге. Острыми передними копытами они разгребают снег, даже очень глубокий, и добираются до самой земли. Там растёт лишайник. Он как маленькая бледно-зелёная травка — неказистый, лохматенький. Но олени его очень любят.

А летом в тайге появляются тучи комаров, которые со всех сторон облепляют оленей и кусают их. Олени чешутся о деревья, отмахиваются копытами, бегают, но всё напрасно. Они очень нервничают и даже перестают есть. И тогда пастухи-коми перегоняют стада оленей ещё дальше на север, в тундру, к Баренцеву морю. Там нет леса и всё время дует ветер. А комары не выносят ветра.

Геологический отряд, куда я приехал совсем недавно, работал в тайге летом. И я очень жалел, что так и не увижу ни одного оленя. Но вот однажды утром я проснулся раньше всех и вышел из палатки. Смотрю, а напротив меня, шагах в десяти, стоит какой-то зверь и смотрит на меня большущими глазами. Глаза у него грустные и мокрые, будто заплаканные. Я сначала не понял, что это за зверь. Даже напугался. А когда разглядел, очень удивился: ведь это же олень! Совсем такой, каких на картинках рисуют. Только живой.

Я позвал его шёпотом, чтобы не спугнуть:

— Олешка! Олешка!

А он всё стоит и не верит, что я ему ничего не сделаю. Тогда я положил на землю кусок хлеба, а сам в сторонку стал. Олень потянул носом воздух, посмотрел на меня внимательно и подошёл к куску. Он немножко хромал на переднюю ногу, и я сразу понял тогда, почему он не вместе со всеми оленями: трудно ему с такой ногой далеко идти, вот он и отстал.

С тех пор он жил у нас. Был он до того худ, что хребет торчал у него на спине острый, как крыша избы. Но мы все жалели Олешку — так его стали звать — и давали ему всё, что у нас оставалось: хлеб, кашу, суп. Он всё ел и даже стал поправляться.

Утром он шёл вместе с нами на работу. Но вскоре налетали комары, и Олешка не выдерживал, убегал назад к палатке. Там наш повар готовил на костре обед. Олешка очень любил вертеться рядом с костром: дым ведь прогоняет комаров.

Но повар почему-то невзлюбил Олешку. Наверное, потому, что он был скучный и недобрый человек. Когда мы возвращались с работы, он спрашивал нас: «А правда, что оленье мясо вкусное?.. А из шкуры оленьей можно шубу сшить?.. А почему у вашего оленя рога не выросли? Вот бы из них вешалку для пальто сделать!» Мы на него очень сердились за Олешку и не отвечали ему.

А однажды случилось вот что. Развел повар костёр, поставил на него котелки и кастрюльки, а сам лёг рядом и уснул. Наверное, он плохо ночью спал. Или просто любил поспать. Жарко разгорелись сухие, смолистые дрова. Высохла рядом с костром зелёная травка и тоже загорелась. А от неё загорелись кусты. А от них — деревья у корней. Пошёл разгораться пожар по земле. Огня почти не видно, а дым из-под каждого дерева валит. Так часто начинаются лесные пожары. Кто знает, чем бы это кончилось, если бы не Олешка!

А Олешке, конечно, понравилось, что так много дыму стало: все комары улетели. Он, наверное, походил вокруг костра, попробовал губами рвать траву с земли, а она сухая, горячая. Как тут было не перепугаться Олешке. Вот он и растолкал повара. Повар спросонья выругал оленя, а когда протёр глаза и увидел дым, вскочил на ноги и бегом за нами. Потом мы все вместе, схватив топоры, лопаты, вёдра с водой, тушили пожар и к вечеру совсем потушили его. Хорошо ещё, что он не успел разгореться!

А повар с тех пор перестал ругать оленя и давал ему еду.

Когда мы окончили работу и уезжали, Олешка уже почти не хромал. Нам было очень грустно с ним расставаться. И ему тоже. Мы оставили его на берегу реки Печоры в оленеводческом совхозе. Там ему будет хорошо.

Яков-керка

В тайге посёлки и деревни встречаются редко. Поэтому тамошние люди, коми, строят в лесу избушки для охотников, рыбаков, оленеводов и всех других, кому приходится ходить в тайге далеко от жилья.

Кто построит избушку в лесу, по имени того человека её и называют.

Однажды я тоже набрёл на такую избушку — Яков-керку. Керка — это и есть изба по-комяцки. А Яков — тот самый человек, который когда-то её построил.

В тайге было холодно и шёл дождь со снегом. Я промок, устал и поэтому очень обрадовался, когда вошёл в избу. Там было пусто и никто не жил. Но под чёрным котлом на печке я нашёл банку с солью и коробку спичек. А рядом лежали сухие дрова.

Я затопил печь, сварил кашу и напился горячего чаю. И сразу мне стало хорошо и тепло. Я решил здесь переночевать, потому что было уже поздно.

Когда печка немного остыла, я расстелил на ней брезентовый плащ и улёгся. Но спать мне почему-то не хотелось. Я лежал и всё думал об этом человеке, Якове, который построил избушку.

Наверное, это был очень сильный человек, думал я. Если бы он не был сильным, он не смог построить избушку из таких толстых и прочных брёвен.

Наверное, он был очень большого роста: ведь потолок в избушке такой высокий, что до него рукой не достанешь. И дверь тоже почти до потолка.

А потом я подумал, что этот человек, наверное, любил хорошо поесть. Иначе зачем же ему такой огромный котёл?

И ещё я подумал, что он любил хорошо поспать после работы. Иначе для чего же он сделал такую широкую, удобную лежанку на печи?

А ещё мне кажется, что этот человек, которого звали Яков, был очень хороший и добрый человек. Ведь если бы он не был добрым, он унёс бы с собой котёл, не оставил бы ни соли, ни спичек, ни дров.

Я тоже, когда проснулся, наколол дров и оставил под котлом на печи соль, спички и немного крупы. Пускай человек, который придёт сюда после, скажет спасибо тем, кто был здесь до него. Это значит, он и мне спасибо скажет.

Тяжелая земля

Плыли двое приятелей в лодке по Быстрой реке. Возле Студёного камня, скалы, устроили привал — кедровые шишки с кедров сбивали, орехи щёлкали. После костёр на берегу разожгли и пили чай.

Когда костёр поутих, засыпали жаркие угли землёй, а сверху постелили брезент и спать улеглись.

Земля от горячих углей снизу греет, сладким дымком попахивает, сухо, тепло спать. А утром стали брезент поднимать — что-то под ним поблескивает: крупинки, шарики маленькие.

Взял один из приятелей такую крупинку, ногтем поскрёб:

— Вроде, железная.

Взял другой:

— Здесь, — говорит, — просто кто-то просыпал дробь, на этом месте. Расковырял, наверное, патрон — дробь из патрона и высыпалась.

Сложили они в лодку брезент, воду из чайника на костёр вылили, а всё думают. Как же, думают, дробь тут могла сохраниться? Мы ведь после на этом месте огонь жгли, а головешки землёй закидали.

Стали они разглядывать ямку, где землю брали — костёр засыпать. Ямка как ямка, и земля в ней самая обыкновенная — бурыми комочками — и совсем не блестит.

Одному надоело, он говорит:

— Чего в земле копаться? Ничего интересного! Поплывём-ка мы дальше.

А другой говорит:

— Вот и интересно, что эта земля совсем не блестит, а как попала в огонь — сразу заблестела. Нельзя нам так просто отсюда уехать.

Взял он скорей чайник, стал в него землю сыпать лопатой.

— Что ты делаешь? — удивился приятель.

— А вот разводи огонь снова — может, скоро поймём.

Тогда и тот стал о чём-то догадываться. Взялся он чайник на костёр ставить — чуть не выронил:

— Ну и тяжёлая эта земля!

Поставили на самое жаркое место, стали ждать. А ждать-то недолго пришлось: скоро из чайника жёлтый дымок потянул. Заглянули — а земля-то в чайнике растопилась, как масло. Сверху плавает разный мусор, песчинки да щепочки, а внизу — словно ртуть блестит. Капнули из чайника — капля тут и застыла крупинкой-шариком: свинец!

— Вот так обыкновенная земля — ведь это, наверное, руда! — догадались приятели. — Та самая, из которой на заводах выплавляют нужные людям металлы.

Насыпали они этой земли ещё и в ведро, еле вдвоём донесли до лодки. Место на берегу приметили, чтоб не забыть. А когда приплыли в посёлок, сразу положили землю в посылку и отправили прямо в Москву, геологам. Так и написали на ящике: «Земля с Быстрой реки, возле Студёного камня». Получат геологи посылку с тяжёлой землёй, прочтут надпись и всё поймут.

Болван-гора

Есть на Урале гора, которую местные жители, коми, назвали Болвано-из. По-русски это значит: Болван-гора. Там на вершине болваны стоят. Какие?.. Да самые обыкновенные, каменные.

Когда мне про это рассказали, я тоже не поверил: кому это нужно — на вершине горы болванов ставить? А потом сам в тех местах побывал: действительно стоят. Только их там никто нарочно не ставил, они сами появились. Дождь льет, мороз морозит, ветер дует — вот и разрушаются старые горы. Те камни, которые мягче, выветриваются, водой смываются. А твёрдые — остаются. Остались на вершине горы три твердокаменных столба-болвана. Один — безносый, в шляпе. Другой — носатый, без шляпы. А третий — без носа и без шляпы.

Мы с товарищами-геологами поселились в палатке на берегу реки. Рядом с нами — тайга. За тайгой — горы. Только вечером, когда мы сюда приехали на лодке-моторке, гор не было видно.

А утром я вышел из палатки и сразу увидел болванов. Высоко на горе стоят болваны и смотрят вперёд. Наверно, им всё далеко видно.

Пошёл я к реке, умылся холодной водой. А болваны стоят, смотрят.

Разожгли мы с товарищами костёр, чай вскипятили, позавтракали. А болваны всё видят.

Взяли мы свои рюкзаки, молотки, лопаты — пошли на работу. А болваны стоят, с места не сдвинутся. Они ведь каменные. А сначала всё казались мне живыми.

Только скоро я привык и перестал замечать болванов. Так, наверное, и забыл бы о них совсем, если бы не один случай.

Остался я как-то в палатке за кашевара. Кашу сварил, суп заправил — скучно мне показалось сидеть без дела, ждать товарищей. Пошёл в тайгу за вкусными кедровыми орехами. Отойду, думаю, совсем недалеко, насобираю спелых шишек и вернусь. А возле палатки, как назло, и кедров-то нет. Зашёл в лес поглубже — тут их много. Только успевай обстукивать деревья дубинкой колотушкой да подбирать упавшие шишки.

Ходил от дерева к дереву — полный рюкзак насобирал. Пора и возвращаться. Да только куда возвращаться, в какую сторону? Пока орехи искал, забыл, откуда и пришёл. Компас в тот раз не захватил: недалеко ведь собирался. Смотрю налево, смотрю направо — одно дерево на другое похоже. Пошёл прямо. Ну да — вот и знакомая старая сосна, под ней яма глубокая. Наверное, в яме медведь зимовал. Прошёл мимо этой знакомой сосны и забрался в незнакомое болото. Нет, здесь я раньше не был…

Принялся кричать что было мочи: вдруг наши где-то близко. Прислушался — никто не откликается. Тут ещё дождик стал накрапывать. Ну, думаю, вот так история с географией. Придётся дожидаться вечера, когда товарищи с работы вернутся, бросятся меня искать. Если наугад идти — ещё хуже заблудишься. Тайга ведь, а не парк: можно неделю идти и две недели — и всё лес.

«Страшного ничего нет», — говорю я себе. А самому страшновато становится: вдруг товарищи подумают, что меня медведь утащил? Вдруг на самом деле зверь ходит рядом?

Прислонил рюкзак к сосне, а сам на дерево залез. Сперва на нижний сучок, потом поднялся повыше, до самой макушки: может, думаю, увижу палатку. Да только разве увидишь её отсюда? Кругом одни вершины — сосны, кедры, ёлки. Одна выше другой. Стоят не шелохнутся. А с неба дождь накрапывает.

Поглядел я прямо, налево, направо — то же самое. Изловчился, назад глянул — и чуть от радости сучок из рук не выпустил: там, вдалеке, на горе три неподвижные фигуры виднеются и прямо на меня смотрят! Родненькие мои, дорогие, золотые, каменные!.. Даже не пойму, отчего я им сразу так обрадовался. Вот что значит в чужих местах встретить старых знакомых! Гляжу на них, а сам соображаю: так-так, они ведь лицом к реке стоят. Значит, если я теперь пойду в эту вот сторону, обязательно выйду к реке.

Заметил, куда мне идти нужно, слез на землю и чуть не бегом припустил. Даже забыл, что за спиной тяжёлый рюкзак.

А берег оказался недалеко, и по берегу я совсем просто добрался до палатки.

Скинул со спины мешок, поглядел на гору, помахал болванам рукой: спасибо, мол.

Выходит, и болваны могут быть иной раз полезны. Конечно, если они каменные.

Лешина миска

У нас в экспедиции у каждого своя миска была. Обычную тарелку кто же берёт с собой в лес — в первый же день разобьёшь! А миска — небьющаяся, алюминиевая и совсем лёгонькая. Поел, скажем, суп или кашу, миску прямо в реке ополоснул — и в рюкзак.

Миски все одинаковые, и чтобы не перепутать, каждый свою отмечал: возьмёт вилку и нацарапает снизу на донышке — Миша там или Петя.

Кажется, такой уж пустяк — миска! А вот обойдись без неё попробуй…

Однажды переправлялись мы на плотах через таёжную реку. Река не очень широкая, но быстрая. А ещё там торчали со дна опасные камни: сверху-то не видно, они под водой, а ударится плот о такой камень — может перевернуться. Или, ещё того хуже, разлетится по брёвнышкам.

И вот все переправились благополучно, остался на другом берегу один только Лёша-художник. Мы потому его художником звали, что очень он любил рисовать в свободное время. А вообще-то Лёша вместе со всеми работал: копал в земле ямы-шурфы, доставал из них пробы, носил рюкзаки. И был у Лёши любимый сундучок. Нагрузятся все, бывало, — палатки на спину взвалят, инструменты, а Лёша сверх всего сундучок тащит. Ещё посмеивается над нами:

— Вам тяжело, а мне сундучок помогает — он у меня волшебный!

И правда, в Лёшином сундучке не обычные вещи хранились — рубашки да костюмы, — а разные краски, карандаши и рисунки. Все устанут после дороги, и кто спит-отдыхает, кто с товарищем в шашки сражается, а Лёша достанет краски, сядет на сундучок и рисует. Он всё рисовал: и лес, и людей, и наши палатки. Однажды меня тоже нарисовал — очень похоже получилось.

В тот день Лёша с утра тесал брёвна, сколачивал плоты, даже позавтракать не успел. Так и поплыл на своём маленьком плотике — с миской в руках: сидит верхом на сундучке, кашу уплетает.

И вдруг совсем недалеко от берега наскочил плот на камень. В один миг всё в воде оказалось: и сундучок, и Лёша. Река там, хорошо, неглубокая, да течение с ног сбивает. К тому же вода холодная: речка течёт с высокой горы, где тают снега. Кинулись мы на помощь — кто доску Лёше протягивает, кто верёвку кидает.

— Хватайся! — кричим. — Утонешь!

А он и не слышит: сундучок потерял. Стоит по грудь в воде и руками шарит по дну.

Только выбрался на берег, сразу сундучок открывать: не попала ли внутрь вода, не испортила ли краски? Улыбнулся потом:

— Живой!..

— Вижу, — говорю, — что живой: руки-ноги целы!

— Да нет, это я про сундучок: не протекла, значит, в него вода…

А миску и не пожалел: уплыла ведь миска вместе с кашей…

Впрочем, вскоре пришлось пожалеть.

Развели мы костёр, супу наварили, сели обедать. А Лёше-то не из чего есть.

— Ладно, — говорит, — обожду, пока у кого-нибудь освободится.

Ну жди… А суп тем временем остывает. Вспомнил тут повар, что где-то у него лишняя крышка от кастрюли была, тоже алюминиевая.

— На, держи, — говорит, — хоть крышку, ешь из неё.

Стал теперь Лёша из крышки обедать. Крышка широкая, плоская, много супу в неё не нальёшь, каша и та расползается. Да и ложкой зачерпывать неудобно. Только приладится, а все другие уже пообедали. Придёт за добавком, а в котле всё холодное.

— Тебе бы, Лёша, не сундучок — миску надо было спасать, — шутили мы над ним.

А Лёша сперва молчал, будто его не касается, а про себя всё же злился, наверное. Что-то придумывал. Положил, гляжу, крышку на камень, стал по ней молотком колотить.

— Ты чего это?

— Да так, — говорит, — постучать захотелось…

— Ладно, не рассказывай, сами увидим.

И правда, увидели. Является он к обеду с новой посудиной: крышка — не крышка, миска — не миска, а так, будто детская формочка для куличей. Знаете, ребятишки «пекут» куличи из песка? А это Лёша загнул молотком у крышки края. Стали они волнистыми, зато высокими, вот и получилась большая глубокая посудина. Подставил её повару, тот целый половник опрокинул, а в миске меньше половины.

— Лей ещё, — говорит ему Лёша. — Раньше вы надо мной смеялись, теперь я посмеюсь… Больше всех съем.

И вилкой ничего царапать на миске не надо: без того заметная, все знают чья — Лёшина!

Я даже позавидовал Лёше и у нашего повара спросил, нет ли ещё и для меня другой крышки: тоже хотел сделать такую же чудесную миску. Да крышки не нашлось подходящей.

Всё лето мы работали вместе. А когда расставались, Лёша подарил мне свою миску и ещё рисунок.

Рисунок я вставил в рамку и повесил дома на стенку. А в миске мама испекла красивый и вкусный пирог. Кто ел, все хвалили:

— В чём это испекли? В каком «чуде»?

— Не в «чуде», а в Лёшиной миске!

С тех пор, когда у нас дома праздник и надо пирог печь, сразу кидаются искать Лёшину миску.

Чукай

С таким не пропадёшь

Не помню уже, когда он к нам привязался. А только идём мы по лесу, а рядом пёсик бежит — сам чёрненький, гладкий, хвост аккуратным калачиком на боку, уши торчком, слушают, а нос таким хитреньким треугольным мыском. И всё в нашу сторону поглядывает: не прогоним ли? А зачем прогонять — вместе-то веселее! Наверное, когда мы в посёлок заходили, кто-то из наших его приласкал — вот он и увязался за нами.

Мы не быстро шли: у кого за плечами тяжёлый рюкзак, у кого — спальный мешок, палатка. Пёсик тоже не торопился, иногда отставал даже: всё принюхивался, прислушивался к чему-то. А то вдруг вперёд забежал да как зальётся — настоящий звонок!

Вася, наш техник, винтовку скорее взвёл, мешок с плеч долой — и за ним. Где-то поблизости затрещали кусты, воздух захлопал — ах-ах-ах-ах! — ударил выстрел. Смотрим, возвращается Вася и держит глухаря за крыло. Другое крыло по земле волочится — такой здоровенный, как настоящий индюк! Он бруснику на поляне клевал, наелся, отяжелел — вот и не смог быстро подняться. А Чукай — так звали собаку — почуял его и позвал нас.

— Ну, — говорим, — с такой собакой в тайге не пропадёшь с голоду! И себя прокормит и нас всех!

Возле костра

Вечером, когда темнело, мы костёр разводили и рассаживались вокруг. У костра тепло и пахнет вкусным дымом. Тихо в лесу. Только иногда сырая ветка в огне стрельнёт.

Мы рассказывали разные истории, а то и просто сидели молча.

Чукаю тоже костёр нравился. Он ложился рядом на брюхо, вытягивал передние лапы и клал между ними голову, будто тоже о чём-то думал. А в его чёрных больших зрачках плясали рыжие огоньки.

Когда костёр догорал, мы вставали и говорили: «Спасибо, Чукай, интересно поговорили. Пора спать».

А он вместо «спасибо» — вилял хвостом.

Охотник в лодке

Подошла осень. Дожди начались, а по утрам наша брезентовая палатка хрустела от инея. Мы готовились к отъезду и всё чаще поглядывали на Чукая: а его куда же?

Кто-то сказал:

— Давайте с собой возьмём.

— Не пустят в самолёт с собакой, — сказал другой.

— Да и скучно в городе будет Чукаю, сбежит всё равно. Это ведь не городская собака: Чукай по тайге бродяжничать привык, а не в комнате жить.

Плыл по реке охотник-рыбак в остроносой и узкой лодке. Шестом от неглубокого дна отталкивался. Пел длинную песню. В этой песне — про быструю реку, по которой он плыл, и про крепкую лодку, которая ему послушна, и про большую рыбу-таймень, которую он изловит.

Понравилась нам его песня, вышли мы на берег, позвали к себе человека. Мы его угощали крепким чаем, какой любят на Севере, и расспрашивали про рыбную ловлю и про охоту. Он рассказывал, а сам то и дело на Чукая поглядывал.

Вот кому бы его подарить, подумали мы тогда. Да только разве Чукая подаришь: он ведь ничей, свободный! Захочет — пойдёт, не захочет — останется.

Мы сказали об этом охотнику, он сразу обрадовался:

— Со мной обязательно пойдёт, потому что настоящая охотничья собака всегда по охоте скучает.

И правда: взял в руки охотник свой длинный шест, поманил Чукая, тот не стал и раздумывать. Только в последний раз глянул на нас, попрощался и в лодку вскочил. Примостился на лавке, будто всегда здесь сидел.

Поплыла по реке лодка, вот-вот за поворотом исчезнет. А Чукай неподвижно, будто каменный, выставил нос, навострил уши и только вперёд смотрел. Так и не оглянулся.

Лосиные рога

У меня дома в Москве в прихожей висит лосиный рог. Он как очень широкая ладонь с растопыренными пальцами. Я на Севере в тайге работал, там и нашёл этот рог под сосной. Лоси ведь сбрасывают свои рога весной, а к зиме у них вырастают новые.

Когда ко мне приходят приятели, они вешают на лосиный рог свои шапки и шляпы. А когда уходят, снимают их.

Кто-то из них сказал, что у моего рога пять пальцев, потому что лосю было пять лет. Наверное, это так и есть.

А недавно ко мне приезжал товарищ издалека, с Севера. Мы с ним пили крепкий чай с клюквенным вареньем и вспоминали про разные случаи. Потом он достал из своего чемодана лосиный рог и говорит:

— Вот, бери на память. А я себе ещё другой найду.

Повесил я этот рог рядом со старым. Получилось, будто это лось через стенку рога просунул. Но потом я заметил, что у нового рога пальцев-то не пять, а семь. Ну конечно, он же совсем от другого лося. А вдруг это мой лось успел подрасти? Ведь в тайге я не был целых два года!

Теперь, когда я в полутёмной прихожей гляжу на эти рога, мне иногда кажется, будто я совсем не дома, в Москве. И рядом вовсе не пальто на вешалке, а старая замшелая сосна. И вовсе не калоши на полу, а чьи-то глаза блестят.

Гляжу я на лосиные рога, и кажется, будто они заманивают меня далеко-далеко. В края, где лес до небес — кедры да сосны стеной стоят, где в быстрых речках плещется озорная рыба хариус, где желтеет во мху сочная ягода морошка.

Наверное, я скоро снова туда уеду.

Подземное море

Это про чёрное море. Не про то Чёрное море, по которому пароходы ходят, а про другое, которого никто не видит. Ветры на нём не дуют, и волн не бывает, и рыба не водится. Но людям такие моря очень нужны, потому что это чёрное подземное море — нефть.

Рассказывают, позвали когда-то давно в наши края одного иностранца. Приехал он — очень важный, учёный и толстый. Стал искать такое подземное море. Там посмотрел, тут посмотрел, велел, чтоб ему ямки в разных местах копали. А после и говорит:

— Нет в этой земле нефти и не может быть.

Сказал и уехал в свою иностранную страну.

Прошло много лет. Задумались наши инженеры, посмотрели на свои карты и сказали:

— А всё-таки здесь должна быть нефть. Мы её найдём!

Привезли они разные приборы. На одни поглядишь — сразу можно узнать, что под землёй: твёрдый камень, глина или что-то жидкое. А другие дают знать, есть ли здесь нефтяной газ. Очень чуткие!

Посмотрели инженеры на приборы: ага, там внизу, глубоко под твёрдой землёй, будто болото дрожит, будто море большое!

А другие приборы показали, что пахнет нефтяным газом.

Вот теперь можно строить здесь вышку.

Построили на этом месте высокую железную вышку, стали с этой вышки сверлить землю и опускать в неё длинные трубы до самой нефти. А земля твёрдая, много камней. Сверлить её трудно и долго. Тогда стали работать и ночью. Днём солнце светит, ночью — электрические прожекторы.

Днём и ночью работают люди на вышке, хотят скорее до нефти дойти. Ревут моторы, сверло сверлит, лебёдки скрипят — шум такой кругом, будто это большой завод. А нефти всё нет и нет.

Стали поговаривать некоторые: вот, мол, работали, работали, а напрасно. Говорили же раньше: нет здесь ничего…

А инженеры на своём стоят: надо сверлить ещё глубже. Нефть будет!

И они оказались правы: хлынула нефть, пошла из огромного подземного моря по трубам вверх!

Отсюда проложили другие трубы, по земле, и по ним нефть потекла на химические заводы. Из неё теперь получают бензин и керосин, делают капрон, резину, разноцветные краски и даже большие пластмассовые пароходы.

А тот иностранец, который когда-то сюда приезжал, всё наврал. Он просто хотел, чтобы мы у него за деньги покупали его нефть, а про свою бы не знали.

Портфель

Учился я в школе. Носил на спине потрёпанный ранец. Он мне ещё от братьев достался, а я его донашивал.

Стал студентом — купил на стипендию коричневый картонный чемоданчик. Туда у меня всё втискивалось: и учебники, и толстые тетради, и завтрак в газете, а когда на каток идти, то даже длинные беговые коньки с ботинками.

С войны я привёз плоскую офицерскую планшетку: с одной стороны прозрачная слюда, а с другой — гладкая кожа.

Стал я с планшеткой на работу ходить. Планшетка красивая да и дорога́ она мне: я её всю войну проносил!

Одно плохо: мало в планшетку вмещается. Она ведь только для карты и карандаша, а у меня и книги, и чертежи, и линейка счётная.

И вот узнали как-то товарищи на работе про мой день рождения — подарили мне толстущий жёлтый портфель.

Вот те на́! Никогда в жизни портфелей не носил. С двумя блестящими медными замками, с ремнём посередине, с пряжкой… Тоже сообразили!

Взял я портфель, товарищам, конечно, спасибо сказал. И стал его на работу носить.

Портфель и правда оказался удобный, вместительный такой. И совсем не тяжёлый. Только вид с ним очень уж важный. Наверное, дорогущий портфель, думаю. Наверное, думаю, какой-нибудь там крокодиловый. Или бегемотовый. Вон весь в каких пупырышках! И пряжки так и сверкают!

Неудобно мне как-то с ним по улице ходить, кажется, будто все глядят на меня. Чего доброго, знакомые или ребятишки подумают: «Совсем дядя Федя зазнался, вон какой себе завёл портфелище!» Они-то ведь не знают, что я тут ни при чём, что мне его подарили.

А закинуть куда-нибудь тоже неудобно: всё же подарок. От товарищей!

Ну, думаю, один выход: надо этот портфель скорей износить.

И вот стал я новый портфель повсюду таскать: и в магазин за хлебом, и в прачечную за бельём, и даже в баню.

Однажды где-то в краске его перепачкал. Ничего, отмылся!

В другой раз попал в грозу. Ливень так и хлещет. Вымок я до нитки, чуть не заболел после.

Поставил ботинки сушить возле горячей батареи — скрючились, затвердели, потрескались. А портфель — прямо на батарею, и хоть бы что!

Год протаскал — ни царапинки. И так лукаво, так весело глядят на меня пупырышки, будто насмехаются.

Не утерпел я, спрашиваю товарищей:

— Из какой такой крокодиловой кожи этот ваш портфель, признавайтесь?

А они только смеются:

— Какая там крокодиловая! Да он из химической кожи, из искусственной…

Вот оно что! Оказывается, это никакой не крокодил! Просто раньше таких не умели делать. А теперь научились. Красивый он — верно, но вовсе никакой не дорогущий!

Ну, думаю, тогда ещё ничего. Тогда можно с ним и по улице.

А лучше бы он всё-таки был чемоданчиком. К чемоданчику я как-то больше привык.

Город, который будет

У меня есть друг. Он очень хороший. Только мы с ним так редко встречаемся! То он работает, то я. Он инженер, он химик. А я пишу книжки, значит — писатель. То я пишу, то он своим делом занят. Вот так.

Однажды я заболел и много дней никуда не ходил и не ездил, а только лежал в постели. Это очень скучно — болеть и лежать в постели. Я ничего не хотел есть. И мне иногда казалось, что я буду лежать так долго-долго, всё время. А за окном дул ветер и было холодно.

Тогда ко мне пришёл мой друг. Он открыл дверь и сказал:

— Я пришёл. Я хочу, чтобы тебе не было скучно. Когда людям скучно, они долго болеют. А я не хочу, чтобы ты болел.

Я сказал:

— Я тоже не хочу. Но вот болею. Мне бы сейчас клубники!

— Это хорошо! — обрадовался мой друг. — Это очень хорошо, что ты хочешь клубники. Я тебе обязательно принесу.

И он ушёл. А я подумал, он шутит: где найдёт он зимой клубнику.

Я лежал и слушал, как поёт за окном ветер. И думал: «Может быть, это даже хорошо, что я болею зимой, а не летом. Зимой крутит снег, холодно и никуда не хочется…»

А тут вернулся мой друг. Он очень спешил и запыхался. Он протянул мне целую чашку спелой клубники.

Я сказал:

— Клубника? Не может быть!..

Он сказал:

— Попробуй… Это ещё что! Завтра, если захочешь, я принесу тебе целых две чашки!

Я съел полную чашку клубники. Очень она была вкусная! И стал ждать, когда же придёт завтра.

Сначала пришёл синий вечер, и в комнате зажгли зелёную лампу.

Потом пришла ночь, и я крепко спал.

А когда пришло завтра и я проснулся, то почувствовал, что уже начинаю выздоравливать. И мне захотелось скорей повидаться с моим другом.

Он не обманул меня. Он никогда не обманывал. Он пришёл и принёс две полные чашки клубники и ещё большой красный помидор.

Я сказал:

— Помидор? Не может быть!..

Он сказал:

— Попробуй…

Я сказал:

— Где ты взял? Разве они растут зимой?

Он сказал:

— Растут! Я ездил за ними в один удивительный город. Поправляйся скорее, и мы поедем туда вместе.

Я не поверил. Я сказал:

— Расскажи мне про этот город.

— О, это очень удивительный город! — сказал мой друг. — Он совсем не похож на те, что ты видел. Для тех, кто хочет на лыжах, — там в любое время зима. А для тех, кому загорать, — жаркое лето. Там круглый год зреют яблоки и помидоры. Там стоят дома из стекла — красного, зелёного, синего, такие прозрачные, что сквозь них видно небо. И конечно, в этих домах живут хорошие люди — они никогда не ссорятся, не дерутся, а всегда помогают друг другу. Там никто никогда не болеет. А если вдруг и заболеет, то друзья принесут ему сразу столько помидоров и клубники, что он тотчас выздоравливает.

Мне очень понравилось, что рассказал мне мой друг. И я тихо засмеялся:

— Ты ведь всё это выдумал? Такого города нет.

— Да, такого города ещё нет, — согласился мой друг. — Но он обязательно будет. Ведь учёные уже придумали вещество, которое заставляет растения расти гораздо быстрее, и тонкую прозрачную плёнку, под которой они не замёрзнут в любой холод. Ведь помидор и клубника, которые ты ешь, — самые настоящие. Их помогли вырастить зимой мои товарищи, химики. И вот прислали тебе. И дома из стекла и пластмассы тоже уже есть. Значит, я не всё выдумал.

— Да, — сказал я тогда. — Это очень хороший город, который будет. Я так хочу в нём жить!