Город разноцветных голосов

IV

Я давно не видел своего знакомого огонька, жившего среди погасших, и уже начинал волноваться. Иногда о нём вспоминали мои знакомые, но так, свысока — говорили, что он гаснет, сдаётся, становится таким же, как все его дружки. Я не выдержал и отправился на поиски. Его нужно было навестить.

Я нашёл своего знакомого на окраине города. Он прятался за углом своего дома и просто кружился на месте в полном одиночестве. Его голос звучал тихо-тихо, его свет стал еле заметным, хоть ещё и теплился внутри; и если бы огоньки умели болеть, как странные существа из наших снов, этот был бы похож на настоящего больного.

— Почему ты здесь один? — не удержался я.

— Так проще, — отозвался мой знакомый, не переставая кружиться на месте. — Никто не говорит, что я плохой.

— А как же твоя семья? У тебя разве её нет? — удивился я.

Мой знакомый замер, затем закружился вновь. На белом полу виднелись слабые отсветы красного и синего — хорошо, что он ещё не до конца потух, ведь нашёл способ сберечь крохи своего света. Это меня воодушевило.

— А ты разве не знаешь, как мы гаснем? — тихо сказал мой знакомый. — Когда общаемся с другими погасшими. Ну, то есть, не только. Я сам запутался, — жалобно протянул он. — Но одно я точно знаю. Среди погасших царит уныние, которого они сами не замечают, потому что постоянно живут в нём. И если от него избавиться, свет понемногу возвращается. Поэтому я держусь подальше даже от своей семьи. Они ведь тоже погасли.

Я слушал его, не перебивая, и голос погасшего немножечко окреп. Но что-то вдруг переменилось, и крохи света внутри него принялись таять, и несколько мгновений спустя на белом полу почти не было видно отсветов.

— Шёл бы ты отсюда, — посоветовал мой знакомый. В его голосе больше не было чувств, как будто он стал серым, шершавым, обратился в пепел. — Я сам не знаю, почему гасну. Мне уже ничего не помогает.

Его голос, сухой и безжизненный, проник внутрь меня, сжал мой свет цепкой хваткой. Я ощутил, что сам гасну, и понял, о каком унынии он говорил. Мне не хотелось звучать. Что-то внутри сломалось, разладилось. Я понял, что случилось самое жуткое — я перестал верить в то, что погасшего можно зажечь заново. И меня это совсем не пугало.

Я сбежал. Как последний трус, позабыв и о завете старшего, и о своём обещании. Вспомнил только дома, среди своей семьи, в своей маленькой комнате. Отсветы на белом полу подтвердили — я всё ещё сиял, совсем как прежде. А вот голос, мой голос, отражавшийся от стен и приумноженный эхом, стал тише.

Тот раз не дал мне понимания, как гаснет и зажигается свет в огоньках. Но так я узнал, что нельзя отступать, если решил что-то кому-то сказать — невысказанные слова заставляют твой голос звучать тише.

И если без света внутри огоньки ещё умели жить, то без голоса они исчезли. Навсегда.

Теперь я знал, чего боюсь больше всего на свете.

Как-то так получилось, что до этого дни тянулись резинкой, а за неделю до Нового года кто-то её выпустил, и время устремилось вперёд со скоростью поезда на полном ходу. Натка с ужасом обнаружила, что у неё три спорные оценки — по математике, литературе и физкультуре. Мама всё подшучивала, что кто-то, как та стрекоза, пропел всю четверть, а Натка хваталась за голову и пыталась решить, за что взяться первым. Учить стихи? Попросить сочинение на дом? Что сделать, что?

И ладно, если бы дело было только в этом. Настроение Натки становилось всё хуже вовсе не из-за оценок. А из-за того, что каждый день происходило после уроков, хотя она отчаянно не хотела себе в этом признаваться.

Каждый день, как только школу сотрясал звонок с последнего урока, Натка очень медленно собирала свои вещи с парты. Аккуратно каждую ручку, каждый карандашик складывала в пенал, потом убирала в сумку. Затем наступала очередь учебников и тетрадок — всё сложить осторожно, чтобы не помялись. Конечно, всё это было ужасно медленно, и рядом всегда нетерпеливо топтался Костик — ему не терпелось бежать в музыкальный класс и начать репетировать.

Пел он потрясающе. Натка могла сесть, подложить руку под голову и так и замереть в неудобной позе. Забыть обо всём на свете, забыть о репетиции и только слушать, слушать и слушать. А потом мысленно ругать себя последними словами, потому что опять забылась. Потому что надо о себе тоже думать — как всем доказать, что из неё получится самая лучшая певица на свете, если петь не собираешься?

А Костик становился всё увереннее в себе. Как будто у него за спиной расправлялись крылья. Он даже одеваться начал опрятнее и расчёсываться перед тем, как заходить в музыкальный класс. Натка как-то заметила, что неряхам на сцене не место, вот он и расстарался…

За всеми этими заботами и бедами Натка и забыла о том, что Новый год скоро. Что надо готовить подарки старшему брату — он собирается приехать в этом году, провести каникулы с семьёй, и папа ради этого даже выходной взял — и родителям, бабушке и дедушкам. Кому-то она уже пообещала картину нарисовать — мама рассказывала всем, что Натка отлично рисует, лучше бы про голос так рассказывала — кому-то — вышивку… Колька, брат, и вовсе заказал фенечку из бисера или ленточек, а на них время надо. На всё время надо, только Натка по вечерам или ерундой мается, или книжку читает, или — чаще всего — на Костика злится. Потому что нельзя так хорошо петь, нельзя!

Колька приехал домой двадцать восьмого, когда до концерта оставалось всего два дня. Натку эта новость застала в тот момент, когда она была в самом ужасном настроении — после репетиции. Она зашла домой, бросила сумку на пол, разулась, и даже через грохот, который она создавала, с кухни слышались весёлые голоса.

Вот так. Они там все веселятся и развлекаются, а у Натки четвёрка по литературе, четвёрка по математике и Костик, из-за которого всё так случилось. И хотя здравый разум подсказывал, что Натка сама во всём виновата, что-то внутри противно зудело — неправда. Неправда, и всё тут. Это всё из-за Костика. Не будь его, не будь его голоса, красивого такого, не злилась бы Натка и всё вовремя бы сделала.

— Эй, королева сцены, — послышался насмешливый голос Кольки, и Натка вздрогнула от неожиданности. — Ты с братом хоть поздороваешься?

Сама не понимая, что делает, Натка пожала плечами и горестно выдохнула. Колька помахал рукой перед её лицом, рассмеялся.

— Вот так приезжай на каникулы, чтобы с родной сестрой увидеться, — он дёрнул Натку за нос. — Наташка! Если ты со мной сейчас не заговоришь, я обратно уеду и больше не вернусь! Буду себе другую сестру искать!

Это будто встряхнуло её, и Натка подскочила на месте. Колька! Вот кто точно всегда был на её стороне! Она с визгом бросилась на шею брату.

— Коленька, родной, как же я соскучилась, — залебезила Натка и крепко обняла его. — Прости, я задумалась немного, и…

Только с глазу на глаз им удалось поговорить нескоро. Они ещё долго сидели на кухне с родителями и разговаривали обо всякой ерунде, как казалось Натке. Колька рассказывал, как устроился в общежитии, как закончил первый семестр, с кем познакомился и в какой клуб вступил. Натка в этом ничего не понимала, а вот папе стало интересно — он когда-то учился в том же институте и был рад услышать о том, что там всё осталось по-старому. И только когда он с мамой вдоволь наговорился и навспоминался об учёбе, кухня наконец опустела. Внизу пиликнула сигнализацией машина, заревел мотор, захлопали дверцы — родители поехали за продуктами на праздничный стол. А здесь, на кухне, на три этажа выше от морозного снега, уютно шумел чайник, вкусно пахло привезёнными Колькой московскими пряниками. И братец, удобно устроившись на мягком табурете, принялся расспрашивать сестру обо всём на свете.

Натка отвечала просто. Учусь хорошо, только по литературе и математике четвёрки, но в следующей четверти исправлю. Буду петь на школьном празднике вместе с одноклассником. Нет, он мне не жених, и вообще не нравится, и…

Так он же тебе нравится, возразил Колька. Я по глазам вижу. Иначе бы ты так не волновалась и не краснела.

И тут Натка взорвалась и сказала всё, что думает. И о Кольке с его глупостями, и о Костике с его слишком красивым голосом, и вообще… Она говорила и говорила, как будто слова были горячими, и их нужно было побыстрее выплюнуть, чтобы не обжечься. Колька слушал и не перебивал, и когда Натка наговорилась всласть, она вдруг подумала, что у неё самый лучший брат на свете.

— Ну ты даёшь, — покачал головой Колька, едва Натка замолчала.

Он поднялся на ноги, снова щёлкнул рычажком на остывшем чайнике. Тот зашумел, как будто был недоволен тем, что его побеспокоили, но Натке показалось, что на кухне воцарилась неприятная, холодная тишина. Костик стоял возле стола, не оборачиваясь и не говоря ни слова, и это пугало.

— Коль? — тихо позвала Натка.

Тот не обернулся, и она решила, что брат её не расслышал за шумом чайника. Ну не может же он вот так взять и не найти слов, правда? Он же старший брат. Должен встать на сторону сестры. Ну же, Коль…

Чайник щёлкнул и затих. Колька вздрогнул.

— Знаешь, я обычно такого не говорю, — еле слышно сказал он, — но у меня, кажется, выбора нет. Ты же ему просто завидуешь, Наташ. Он талантливый, только пришёл — и сразу всем понравился, а ты долго мучилась и много работала, чтобы выступить. Конечно, я тебя понимаю, но ты тоже пойми. Завидовать нехорошо, и в первую очередь…

Дальше Натка не слушала. Вскочила со стула, вылетела с кухни, с силой хлопнув дверью, а потом ещё разок стукнул дверью в свою комнату — для верности. Села на свою кровать, сжалась в комочек, уставилась перед собой, стараясь не думать. Но не думать она не могла.

Как же так… Даже Колька на стороне Костика. Все против неё, вот прямо все. Только с папой ещё не разговаривала, да и смысл? И так понятно, что он скажет…

Папа пришёл сам, через два часа после того, как Натка сбежала от Кольки. Долго говорил о том, что такое поведение недопустимо. Что если она так и продолжит себя вести, ей не только запретят на школьном вечере выступать, но ещё и петь больше не дадут. Натка молчала. Конечно, для вида покивала, что всё поняла, но в глубине души и не думала соглашаться. Ещё чего не хватало. Значит, Костик будет так себя вести, а ей за всё расплачиваться? Ну нет. Ни за что.

Натка ни за что не позволит ему выступить с ней послезавтра.

До выступления остался всего день, и Костик не просто волновался — его трясло, как перед соревнованиями по борьбе. Близился Новый год, пора чудес и волшебства, и первое чудо уже случилось — родители договорились с няней, чтобы оставить ей Веньку на вечер и прийти на праздник… а если она не сможет, то возьмут его с собой. Правда, папа принялся ворчать, что впустую потратит целый вечер, а мама ушла перебирать весь гардероб в поисках подходящего платья, что для Костика означало, что придётся помогать и терпеть кучу примерок… Но дело того стоило! Теперь они придут и увидят. И папа не будет больше говорить, что не мужское это дело.

Костик с трудом высидел последние уроки. Мысленно он уже был на репетиции, распевался и повторял текст — постоянно запинался в одной строчке, проговаривал не то слово. И даже когда старшие мальчишки, везде преследовавшие Алёну Краснову, нашли Костика в коридоре третьего этажа и принялись задираться, он просто прошёл мимо, как будто их не заметил. Сегодня они репетируют в зале, со всеми, кто будет выступать, да ещё и в положенном порядке. Всё должно быть идеально.

Натка уже ждала его. Сидела на лавочке в паре метров возле сцены, покусывала губу и наблюдала за тем, как выступали девятиклассницы с художественной гимнастикой. Настроение Костика подскочило до неба — девочки в блестящих костюмах порхали по сцене, разноцветные ленты летали в воздухе, и было в этом что-то волшебное и праздничное.

Натка оглянулась и свысока посмотрела на Костика, как будто была минимум на голову выше него. Он сделал вид, что ничего не заметил, и сел рядом на лавочку. Этот день никто не испортит. Ни за что.

— Пойдём, распоёмся немного? — спросила Натка и кивнула в сторону комнаты, где хранились костюмы и декорации для завтрашнего праздника. — Перед нами ещё три номера, мы тут от безделья стухнем.

— А там есть с чем? — спросил Костик.

Натка пожала плечами.

— Что, без музыки слабо? — язвительно спросила она. — Тогда давай сразу фонограмму тебе сделаем. Будешь рот разевать, а за тебя магнитофон споёт.

Костик стиснул зубы. Не обращай внимания, говорил он себе. Мало ли, почему она задирается. Может, настроение плохое, или тройку под конец года поставили, кто знает… Потерпи, всё нормально будет.

Но ничего не было нормально.

— Ну и кто так поёт? — ворчала Натка после каждого упражнения. — Ужас какой-то. Как будто тебя кто-то толкнул, и ты из себя теперь ноты насильно давишь!

— Нормально я пою! — не выдержал Костик.

— А вот и нет, — Натка поморщилась, и её симпатичное лицо тут же стало некрасивым. — Ты что, сам не слышишь?

В комнате было грязно и пыльно, казалось, сам воздух пропах какой-то затхлостью и гадостью. В носу защекотало, и Костик едва сдержался, чтобы не чихнуть. Горло будто сжали невидимые руки, но он держался — никто не увидит его слабость. Никто и никогда.

— Если ты такая умная, сказала бы, что именно не так, — спокойно сказал Костик, хотя внутри всё кипело. — Раньше же могла так сделать?

Натка присела на какой-то пыльный столик, и в воздух тут же взметнулась грязно-серая взвесь. Костик едва сдержался, чтобы не закашляться.

— Понимаешь, — снисходительно тоном заговорила Натка. Совсем как мама, как с пятилеткой… — Есть те, кого можно научить петь. Они поработают, постараются и потом выходят на сцену как профессионалы. А есть те, кого учи, не учи, всё без толку. Понимаешь?

Он понимал. Он прекрасно понимал. И Натка это видела, и злорадно молчала, а Костик даже ответить не мог.

Остаток дня прошёл как в тумане. Костик, кажется, спел как-то на сцене, даже запомнил, как Натка на него смотрела — недовольно, даже с презрением. Это чувство Костик знал хорошо — так на него смотрел отец, когда он приносил очередную двойку или пытался сказать, что не хочет ни на борьбу, ни на карате, ни на хоккей. И так всё сжалось внутри от этого взгляда, так стало страшно после этих слов, что Костик даже на запомнил, чем всё закончилось. Только дома, в тепле, в своей комнате, он будто очнулся.

И понял, что ни за что завтра не пойдёт на выступление.