Город собак

Снежный пёс

Улица, украшенная свежим, воздушным, словно взбитые сливки, снегом, напомнила ей кремовый торт, что подарили к свадьбе друзья.

Напротив дома, где жили Ева и Янсон, почти сливаясь со слепящей белизной, лежала собака. Недвижно; лишь взгляд брусничных глаз провожал прохожих.

— Странный пёс, — сказала девушка, задумчиво глядя в окно. — Белый весь, ни единого пятнышка. Разве такое возможно?

— Дог-альбинос — бывает, — просто ответил Янсон.

— Страшно… — шепнула Ева. — Он за мной пришёл.

— Не бойся, — обнял её юноша. — Обычный уличный пёс. Хочешь, прогоню? — он безмятежно улыбнулся.

— Нет! Пускай остаётся. Ему плохо. Видишь, какой худой? Давай его покормим, — бледное лицо залилось румянцем. — Там осталось немного хлеба.

Янсон знал: завтра платить булочнику будет нечем, но перечить не стал.

— Ложись. Доктор запретил вставать, — он взял краюшку и, накинув пальто, вышел.

Ева не шелохнулась. С болезненным любопытством следила она за тем, что происходит на улице: вот Янсон приблизился к собаке, протянул хлеб… Пёс вздрогнул, но головы не повернул. Тогда Янсон положил хлеб наземь и пошёл прочь.

— Неголодный, — с досадой отряхивал он в прихожей пальто, думая о том, что будут есть сами.

— Он скоро умрёт.

— Что? — Янсон подумал, что не расслышал.

— Я знаю: пёс умрёт. А после — я…

Утром Янсон вновь отправился на поиски работы. Он был скульптором, но жалких грошей, что зарабатывал, мастеря бюсты отцов города и шляпные болваны, молодой семье не хватало. А деньги… Деньги так нужны! Особенно теперь, когда заболела Ева. Никогда не была она крепкой, а недавно схватила воспаление лёгких. Необходимы лекарства, свежие фрукты, нужно платить за уголь — зима в северной Норвегии выдалась суровой. Давно Янсон подумывал сменить работу: пойти в матросы. В портовом Нарвике они не сидят без дела. Но Ева была против.

— Береги себя для искусства. Не стоит размениваться — твори, мы проживём. Вот увидишь, совсем скоро станешь знаменитым, ведь ты талантлив, — так говорила Ева, и глаза её сияли.

И Янсон без остатка отдавался творчеству. Ничто не вдохновляет так, как вера ближнего. Его приятели, актёры, ставили новую пьесу, и Янсон с головой ушёл в работу над декорациями. Денег это не приносило, но ведь он помогал друзьям. Милая Ева! Последнее время жена совсем не улыбалась, но в добрые минуты лицо её теплело и становилось прекрасным. Они с детства знали друг друга — росли по соседству. Среди хулиганов-мальчишек девочки считались низшими, презренными существами, плаксами и неженками. Но Ева была другой…

Который месяц носит она платье, дешевле и опрятнее которого трудно себе представить.

А эта их комната — тёмная, узкая, длинная, как кегельбан. Вопиющая нищета, нет — скорее, красноречиво молчащая бедность — как это унизительно! А ведь они были счастливы. Пол-года семейной жизни пролетели быстро, как меж двумя актами пьесы.

— В красном свитере ты мил мне ничуть не меньше, чем в красном авто, — смеялась Ева, подбадривая мужа. — Короткие пути к счастью не про нас писаны, пора бы тебе это знать.

Холодно. Быстро и низко мчались над городом тучи с растрёпанными краями. С моря дул норд-ост, закручивая снег метелью, пронизывая прохожих до костей. Ледяное дыхание зимы сорвало с крон последние листья. Оголённые скелеты деревьев топорщили руки-ветви в пасмурное небо. Из снежной пелены едва выглядывали чёрные прямоугольники домов, слабо мерцая крышами. Подняв воротник старого пальто, Янсон шагал по безлюдным улицам.

Скульптор! Да он беднее самого бедного рекламного сэндвича, что день-деньской стоит у соседнего бара! А работы его опять не продались.

— Не сбагрю твои безделушки до конца недели, можешь всё забирать! И заплатишь комиссионные, — сказал хозяин галереи, ухмыляясь в масляные усы.

Янсон знал: то, чем он вынужден заниматься, отнюдь не искусство, зато на эти поделки находятся покупатели. Хотя всё реже и реже. А мечтал он совсем о другом…

— Эй, парень, заработать хочешь?

Янсон обернулся. Здоровяк колоссального роста дружелюбно протягивал ему длинную, как мачта, руку.

— Смотрю, ты парень дюжий. Поможешь разгрузить судно, получишь десять крон.

Десять крон! Это же целое состояние! Он рассчитается с бакалейщиком, купит лекарств и ещё хлеба, овощей, молока, мяса… Да за такие деньги он готов хоть с чёртом побрататься!

Капитан двухмачтового китобойного брига «Бетси» привёл его в порт. Раньше Янсон и Ева часто приходили сюда — любовались величественным видом фьорда. Скалы громадного незамерзающего Уфут-фьорда, подобно стаду гигантских драконов, припадали грудью к бухте. Сунув головы в воду, с настороженным ухом, чудовища жадно пили и всё не могли напиться.

— Работа не сахар — требует опыта. Но людей не хватает. Послезавтра снова в море, медлить некогда, — отрывисто говорил капитан. — Дам тебе напарника. Будете выгружать из трюмов бочки с китовым жиром.

Работа и вправду оказалась тяжёлой. Янсон был вынослив, как дублёная кожа, но не из первых силачей, и еле поспевал за напарником — огромным угрюмым негром, что казался древнее пирамид. Тот ворочал бочки, точно узлы тряпья, форсил и поигрывал мускулами. Пар валил от него, как от почтовой лошади.

К вечеру поднялся шторм. Бриг швыряло из стороны в сторону. Не знавший качки Янсон еле держался на ногах. К счастью, разгрузка судна подходила к концу. С усилием приподняв с палубы последнюю бочку, Янсон с напарником медленно, осторожно, широко расставив дрожащие ноги, подтаскивали её к трапу. Рванул ветер. Напарник неуклюже покачнулся и выпустил бочку из рук.

Боль зверская, неистовая пронзила пальцы; Янсон потерял сознание.

В окошко заглядывала зеркальная луна. Босая, с болезненным лицом на пороге стояла Ева:

— Что с тобой?! — закрыла рот ладошкой, заметив окровавленные бинты.

— Ерунда, — через силу улыбнулся Янсон. — Смотри, сколько я всего накупил! Сегодня мы богачи!

Испуганный взгляд прыгал с полного снедью куля, неловко прижатого к груди мужа, на изувеченные руки.

— Боже, твои пальцы! — зазвенел крик. — Ты не сможешь творить…

— Брось, это скоро пройдёт. Раны несерьёзные вовсе, — соврал Янсон. — Я купил тебе лекарства. Теперь пойдёшь на поправку.

Припав к груди мужа, Ева заплакала.

Они устроили праздник — завели граммофон, зажгли свечи, слушали музыку и ели. Много, торопливо, как изголодавшиеся звери, хохоча и подтрунивая друг над другом. Два часа пролетели на крыльях. Потом оживление улеглось, уступив место предусмотрительности. Убрали продукты в ледник и уснули сытым счастливым сном.

Наутро Ева не встала.

День ото дня ей становилось хуже. Почти все деньги Янсон истратил на доктора, но визиты его не принесли утешения.

Пальцы заживали медленно, а боль приходилось прятать глубоко — от Евы. О работе не было и речи.

Каждый день проводил белый пёс под их окнами, но ни разу не принял еды. Появляясь утром, лежал в снегу до самого вечера.

«Зачем он приходит и куда уходит, когда на город спускается ночь?» — задумывался Янсон. Панический страх Евы со временем убедил его в том, что между женой и собакой существует необъяснимая связь. Очевидно — собака умирает. Белый дог исхудал, волочил лапы, глаза гноились. И чем хуже становилось ему, тем быстрее угасала Ева. Она была уже не в силах ходить, но каждый день просила мужа поднести её к окну и тогда подолгу смотрела на пса.

Однажды он не пришёл.

Была пурга. В надежде отыскать его Янсон вышел на улицу. Не обращая внимания на непогоду, кружил по городу в тщетных поисках белого пса. Обшарил окрестности, но собака исчезла бесследно, словно растворилась в снежной буре.

— Что ты делал? — прошептала Ева, когда он вернулся.

— Вот, купил апельсинов. Твоих любимых.

— Отнеси меня к окну.

— Послушай, на улице метель. Ты всё равно ничего не увидишь, — избегая взгляда жены, отозвался Янсон, словно виновный в чём-то. — Вот вечером распогодится…

— Скажи правду, его больше нет?

— Поверь, твой пёс по-прежнему там. И мне кажется, ему гораздо лучше, — чужим голосом проговорил Янсон. Сердце похолодело и затосковало — слишком часто в последнее время ему приходилось лгать.

Вскоре Ева уснула. Спала беспокойно и долго. Её то охватывал жар, то бил озноб, а временами, будто в мучительном бреду, она кричала: «Пёс, белый пёс!»

Пришедший по вызову доктор сказал, что, вероятно, в сознание больная больше не придёт. Проводив его, Янсон вновь отправился на поиски.

Непогода улеглась. Снег лежал на тротуаре, белея слабо и плоско, как бумага. Пугая редких прохожих, с безысходной неистовостью спрашивал их Янсон, не встречали ли белоснежного пса с кровавыми глазами. Люди шарахались от него, как от безумца. Было трудно дышать, боль в руках не отпускала. Приступ тоски, похожей на тошноту, сковывал тело. Янсон переводил взгляд с предмета на предмет, и вместе с этим по снегу, домам и деревьям двигались два брусничных пятна.

Отчаявшись, он повернул назад. Брёл по пустынному скверу и думал о том, что сказать Еве, когда та очнётся. Откуда он только взялся и куда подевался этот проклятый пёс? Что он? Знак свыше? Предвестник беды?..

В темноте маячила сгорбленная фигура. Человек впереди был пьян. Янсон узнал его — дворник доходного дома, что неподалёку. Лишь они поравнялись, пьяница стал приставать, намекая, что неплохо бы промочить горло. Янсон выгреб из кармана последнюю мелочь и протянул дворнику.

— Вот спасибо, господин хороший, — просветлело пьяное лицо, — помяну ещё разок друга. Я ведь дружка давеча лишился — пёсика дорогого.

— Какого пёсика? — замер Янсон.

— Да пёс у меня был, Тодом звали, неужто не видали? Самостоятельный, день-деньской пропадал где-то, на ночь только и приходил, гулёна. Беленький такой, с красными глазами. Он, бедняжка, глухой с детства, — дворник шмыгнул носом, глаза наполнила влага. — Схоронил я сегодня Тода, один он у меня был, друг-то…

Опять шёл снег. Янсон сидел во дворе на скамейке, наблюдая за тем, как дети, звонко скрипя валенками, лепят снеговика. Скатав один за другим снежные комья, они устанавливали их пирамидой, до хрипа споря друг с дружкой. Давным-давно точно так же строили снеговика Янсон и Ева. И ведь именно тогда он решил: вырасту — стану скульптором.

«Как я ждала, чтоб выпал снег, — вспомнились её слова. — Со снегом уйдут прочь ненастья. Как здорово окунуться зимней ночью в детские сказки и мечты! Как прекрасно хранить в душе их тепло и счастье! Как приятно, когда сказочный принц приносит в подарок замерзший цветок… И не хочется думать о горе, ведь мир надёжно укрывает белая пелена…»

Поразительно, как зима с помощью такого, казалось бы простого средства, как снег, подчёркивает красоту природы.

На каждого человека природа возложила свою обязанность. Если обязанность выполнена — человек умирает. Но, не выполнив её, он всё равно умирает. Природа равнодушна, а люди покорны ей. Но живёт и не умирает лишь непокорность…

Янсон очнулся. Стало совсем темно. Дети ушли, а посреди двора красовался неуклюжий, по-детски милый, толстенький снеговик.

Янсон с трудом пошевелил замёрзшими пальцами.

В душе ожила надежда.

В комнате было тихо, лишь тикали часики, да за стенкой страдали скрипка и харингфеле.

— Незадолго до кончины человеку, как правило, становится лучше, — сказал доктор, хмуря складчатый лоб. — Осталось чуть больше суток.

— Родная, — Янсон с нежностью смотрел на жену. Впервые за несколько дней она открыла глаза.

— Покажи мне его, — попросила девушка.

— Конечно, — Янсон поднял невесомое тело и сделал ровно три шага к окну. — Смотри, он по-прежнему здесь, — голос дрожал тёплым глубоким тоном.

В тусклом свете фонаря, не обращая внимания на снегопад, на ночь и на то, что пора домой, лежал белоснежный пес.

— Видишь, ему гораздо лучше. Вчера, пока ты спала, мне даже удалось покормить его.

— Кажется, он выздоравливает, — на лице Евы появлялась краска.

— Не кажется — точно!

— Янсон, у нас ещё есть апельсины? — спросила вдруг жена.

Это было самое лучшее, что могла она сделать…

Утром Янсон вышел на улицу. Он был уверен: жизнь возвращается к Еве. Снегопад перестал. Теперь, пожалуй, надолго. По улицам, тротуарам, крышам раскинулось белоснежное море. Солнце светило застенчиво и робко, как улыбается женщина после слёз.

Янсон подошёл к собаке и, сжимая непослушными пальцами стек, поправил чуть подтаявшее ухо.

«Только бы не потеплело», — подумал он и оглянулся. В окне стояла улыбающаяся Ева.