Городская фэнтези 2006

Владимир Березин Победитель дракона

Староста, не веря своим глазам, смотрел на горизонт — тонкий вначале, дальше размазанный вширь, треугольник поднявшейся пыли приближался.

А так все хорошо складывалось, все им было рассчитано — никакого соревнования. Но правила были нерушимы, нужно было трижды позвать всех, кто хотел биться с Драконом. Один раз надо было крикнуть вверх, в небо. Один раз прошептать приглашение на бой воде. И наконец произнести его, глядя в степь — туда, откуда приближался Победитель Драконов.

А у старосты был давно продуманный верный план, и этот план сидел сейчас на лавочке, глядя себе под ноги. План сплевывал семечки, и ему было шестнадцать лет.

Староста давно хотел выдать дочь за сына мельника. И мельников сын должен был завтра идти биться с Драконом.

Того, кто пришел вчера, он не считал за конкурента — второй был нищим, человеком воздуха. Воздух гулял по его карманам и звенел в его голове. Он добрался сюда на чихающем бензином дребезжащем драндулете о двух колесах, к которому был привязан воздушный змей. Всего имущества, что увидел староста, у чужака была зеленая труба с пороховой ракетой внутри да очки на раскосых китайских глазах.

А дочь старосты была предназначена мельнику уже тогда, когда завопила в первый раз от шлепка повивальной бабки, уже тогда, когда произнесла первое слово, когда задумчиво глядела на вращающееся колесо и бездумно слушала журчание воды.

Теперь все рушилось, но староста еще не хотел верить. Была еще одна примета, и вот он услышал хриплый металлический звук — сначала тонкий, как писк комара, но нарастающий с каждой минутой.

I got on the phone and called the girls, said Meet me down at Curly Pearls, for a…

И сердце его упало, а рот наполнился кислой слюной.

«Ney, Nah Neh Nah» — жестью гремел динамик, и староста в раздражении дернул себя за бороду.

Механическое чудовище, пыля по гладкой как стол равнине, приближалось. Деревня высыпала на край оврага, глядя, как, поводя башней, танк поднимается на бугор. Сначала он исчез на секунду, а потом выпрыгнул и в облаке пыли двинулся вдоль деревенского забора.

Боевой слон остановился на площади — рядом с бронированным трактором мельника. Трактор был похож на ежа — из каждой дырки в броне торчал ствол. Но рядом с пришельцем он казался детской игрушкой. Однако как раз пришелец был пятнист разным цветом — от ржавого до грязно-белого, украшен оранжевой бахромой по бортам, и все еще хрипел на нем репродуктор-колокольчик:

Но тут что-то щелкнуло, и музыка кончилась.

Сухая земля на секунду замерла в воздухе, будто думая, осесть ли на лица крестьян, решила наконец, и вот облако пыли начало редеть. Из башни вылез Командир — высокий и длинный, в выцветшем до белизны комбинезоне, сладко потянулся и спрыгнул вниз.

Староста ждал его, не двигаясь.

— Когда? — только и спросил танкист.

— Завтра, после рассвета, как в правилах сказано — ударим в рельсу и начнем…

— Ну и хорошо. — И, к удивлению старосты, высокий, не дослушав, вернулся к машине, стукнул в броню железякой: — Ганс, Мотя, вылезайте.

Из машины выползли, будто нехотя, щурясь на солнце как кроты, еще двое.

Экипаж пошел на базар мимо селян, что тупо смотрели на эти чудеса. Последним шел горбоносый радист в шлеме с наушниками, который вдруг обернулся и показал замешкавшейся селянке «козу» двумя пальцами.

Та отшатнулась, подавшись назад, наступила на спящую в пыли собаку, разом поднялся лай, крики, но танкисты уже шли к торговым рядам, горбоносый раскрывал мешок, показывал издали разные диковины — батарейки да ножики, блестящую кастрюлю с крышкой и странную диковину — большой шар, весь разрисованный непонятными кляксами, покрытый непонятными письменами и ровными линиями.

Они вернулись, нагруженные и повеселевшие, отогнали танк к ржавой, но действующей заправке — по давнему правилу бесплатной для них.

— Что удивительно, — бормотал Мотя, — это то, что у меня глобус купили. Два месяца с собой глобус возил, а только сегодня купили. Красота!

Мехвод сосредоточенно грыз морковку — это был угрюмый немец, знавший толк в ожидании.

— Глобус — это хорошо. А вот масло у них дрянь. Так всегда перед выходом — масло дрянь и солярки недолив.

— Это потому, что они привыкли к правилам — раз в год придут халявщики. А Дракон придет — не придет, то никому не известно. Про Драконов никому никогда не известно.

— Мы не халяффщики, — сказал немец упрямо. — Мы исполняем правило. А по правилам нас должны заправить и дать оружие.

Механик кривил душой — они с заряжающим знали, что в правилах ничего не значилось про качество оружия и топлива. Дадут тазик для варенья и столовый нож — и возразить нечего. Правила есть правила.

А разоряться крестьянам нечего — победитель тот, кто первым достигнет границы, убедится, что Дракона нет, и вернется в деревню с радостной вестью.

Из домика торговца горючим вышел Командир:

— Все, переговорили, теперь поедем — я вам кое-что покажу.

Танк харкнул сиреневым выхлопом и медленно поехал по улицам. На него хмуро смотрели мужики, дети против обычного не бежали за машиной.

Командир ткнул пальцем в склон.

— Что там, видите?

— Ничего не вижу, — отозвался честный механик.

— Стоп, приехали. Туши свет — сейчас увидишь.

Перед ними были руины странного здания, гигантские колеса, через которые проросла трава. Жестяной непонятный кузов, подломленная мачта, висевшая на тросе.

— Это канатная дорога, — сказал Командир дрогнувшим голосом. — Я тут родился — влево дома наши были. А теперь что-то нет ничего… Я, конечно, знал, что… нет, не так чтобы совсем ничего…

Экипаж принялся обустраиваться. Ганс вытащил самодельный мангал, а Мотя нашел в развалинах почти целый стол и стал приделывать к нему недостающую ножку. Командир курил и глядел на склон вверх, туда, куда уходили рваные тросы.

Староста в этот момент лихорадочно соображал, что делать, — за столом у него сидел озабоченный мельник. Плескался в кружках самогон, табачный чад лежал на полу белым одеялом, покрывая сапоги, копошился под низким потолком. Солярки старосте уже было не жалко — он представлял, как его дочь подсаживают на гусеницу, она карабкается на стальную круглую башню, и чернявый танкист, задерживая руку на девичьем заду, толкает ее вверх. Он даже помотал головой, отгоняя видение.

— Сосед, — вдруг сказал мельник, — а пошли им свою дочку поздно вечером. С припасом.

— Ты думай, что говоришь, — у нас ведь слажено все, — с тревогой глянул на него староста.

— Слажено — не разладится. Девка все равно в цене, одним разом больше, другим меньше, а мы в рельс стукнем тихо — на рассвете стукнем, пока остальные спят. Мой сынок и двинется пораньше, и вернется первым. А дочку твою он все равно возьмет. Хорошая ведь дочка, крепкая.

Это был выход, и староста понял это сразу, но для виду еще долго охал, сомневался и говорил невнятное, запивая каждое слово самогоном, будто чередуя питье и закуску.

Дочь старосты долго наблюдала за танкистами из-за кустов, пока не вскрикнула от неожиданности. Кто-то схватил ее в охапку и вытащил на открытое место. За спиной пахло машинным маслом, металлом и потом — чужие руки держали крепко, а их хозяин захохотал у нее над ухом.

Она сказала, что принесла обед, чтобы все было по правилам.

— По правилам, у нас все по правилам, — шептала она.

Руки разжались, и она чуть не упала. Человек, пахнувший машиной, исчез в кустах и снова вернулся с корзиной, что она выронила.

Танкисты, не обращая на нее внимания, склонились над корзиной и присвистнули.

Еды было вдосталь — и это было необычно. Необычным были и две бутыли, лежавшие на самом дне.

Дочь старосты усадили за стол, но она жевала, не чувствуя вкуса, только думала, возьмут ли они ее все сразу или по очереди. Командир ей нравился, и она решила, что лучше по очереди и Командир будет первым.

Она хлебнула самогона, но в этот момент почувствовала его странный вкус. Дремота начала наваливаться на нее, она заваливалась на плечо механика и вскоре начала падать в черный колодец забытья.

Тогда механик аккуратно положил ее на деревянную скамью.

— Я сразу понял, — сказал Мотя, — что дело нечисто. Да только зачем?

— Я догадываюсь — зачем, — мрачно сказал Командир. — Но дело не в этом. У меня нехорошие предчувствия. Дракон появился. Я чувствую Дракона, а это чутье меня никогда не обманывало. Так что завтра будет очень трудный день. Все спим тихо и без фокусов.

Мотя с сожалением хлопнул бесчувственное тело девушки по какой-то округлости (сам не понял, по какой) и ушел спать в танк, где уже ворочался мехвод. Командир расстелил спальник на земле и принялся смотреть в зоревое небо.

Предчувствия его не обманывали, и времени до рассвета оставалось немного. Нужно было спать, но он не мог закрыть глаза. Это были звезды его детства, и много лет назад он лежал так же, только дрожа от холода в своей мальчишечьей курточке, и смотрел в такое же небо, усыпанное жемчугом. Здесь, чуть севернее, был сделан его танк, и танк был немногим моложе его. Теперь они вернулись в то место, где оба родились и где не было никаких следов прежней жизни.

Экипаж храпел, девушка спала беззвучно. Он подумал, не пойти ли к ней. Но в тот же момент Командир услышал, как девушка мычит, просыпаясь. Пауза… Треснула ветка, другая, но уже тише, дальше — девушка, запинаясь, бежала прочь.

И он, перевернувшись на бок, сразу заснул.

Во сне он летел, будто вернувшись в детство, над городом — над зеленью парков, над садами и узкими улицами, заросшими каштанами, над рекой с полуобнажившимся дном. Он искал свой дом и не мог найти, но все равно сон был сладким, как бывает сладок леденец в детстве, и светел, как летнее утро.

Он проснулся оттого, что мехвод тряс его за плечо.

— Кажется, пора.

— Не торопись, Ганс, — ответил он. — Не торопись. Тут вот какая штука… Сегодня не надо быть первым, нужно быть вторым, а лучше — третьим. Третьим быть лучше всего. А староста уже подал знак, я чувствую, что подал — все давно началось.

Они молча доели снедь, оставшуюся с вечера, мехвод выбулькал самогон в бак, а хозяйственный Мотя прибрал бутыли.

Так они и двинулись — в розовых лучах рассвета, мимо тихих домов, пустынной площади и дома старосты. Староста злорадно смотрел на них, сплющив нос об оконное стекло. Дочь жалась к стене, не рассказав ничего, но старосте хватило того, что платье ее не порвано, а на теле нет синяков.

Староста смотрел в окно и смеялся над тем, что Победитель Драконов едет в другую сторону, а значит, длинным путем.

И танк действительно, урча, лез в гору, поднимался по кривой, петляющей по склону, и наконец оказался на самой вершине. Командир велел ждать, а сам стал глядеть в холодные глазки стационарного бинокля. Раз за разом он обшаривал оптикой горизонт — и вот наконец увидел то, что искал.

На горизонте поднимался тонкой струйкой дымок.

«Упокой Бог душу сына мельника», — подумал он и забыл и о мельнике, и о его сыне навсегда.

— Все! Работаем! — крикнул он и не узнал своего голоса. Командир никогда не мог понять, как звучит его голос в этот момент, но именно теперь, как ему показалось, голос дрогнул. — Штурман! Курс на дым, триста десять, десять! Держать курс, пошли.

Заревел двигатель, и они пошли вниз, набирая ход. Но на равнине, миновав обгорелый остов Трактора, они увидели еще несколько воронок, в одной из которых лежал искореженный мотоцикл.

Мотя восхитился:

— От ить, косоглазый, — всех обставил. Жалко его…

Но косоглазый обнаружился живым и невредимым, и Мотя выдернул его из окопа-недомерка прямо на ходу, как морковку из грядки.

— Звать-то тебя как?

— Меня зовут Ляо. Я умею чинить электрические цепи, слаботочную ап…

— Молчи, парень, — прервал его Командир. — Сиди сзади, ничего не трогай, в телевизор гляди.

Ляо немного обиделся, но не подал виду. Он воевал с Драконами всю свою жизнь и всю жизнь перед боем раскрывал потрепанный томик Книги Перемен — сегодня был день перемен именно для него, и переменам нужно было подчиняться безропотно.

Он только сказал Командиру, что видел, как Дракон ушел на север, но он, Ляо, знает, что Дракон всегда возвращается к месту победы после того, как сделает круг.

Его снова похлопали по плечу, и Ляо уже стоило труда не обидеться.

Внутри танка звучала песня, и Ляо вслушивался в неизвестные слова:

— А про что ваша песня-то? — спросил Ляо у штурмана.

Мотя в первый раз замялся и ответил невнятно, оглянувшись на широкую спину Командира:

— Ну, знаешь… Это хорошая довоенная песня. Народная. Там девчонки пляшут, суженых зовут. Хорошая песня — казачья еще.

О, лорд! — это Ляо понял. Это значило — с богом. Раньше он воевал вместе с ирландским батальоном, пока ирландцы не прорвались на север, через минные поля. Ирландцы говорили похоже, часто восклицали «Лорд!», хотя, может, это и были настоящие казаки.

Но песня быстро кончилась.

Старый радар работал плохо, и прошло еще много времени, пока они выделили из облака помех Дракона. Главнее было то, что Дракон заметил их.

Теперь все стало простым, все встало на свои места, как снаряды в ленте автомата заряжания.

Дракон, завершая крут, шел прямо на них. Его видели все — в перископах и телевизорах.

Ляо завороженно смотрел, как Дракон в сиянии ослепительного крута пропеллера над тушей и боевой подвеской под ней прерывает разворот и выходит точно по их курсу. Маленький китаец не боялся ничего — он знал, что Перемена свершилась и больше никто сегодня не умрет.

Он, Ляо, не должен сегодня умереть, а значит, все те, кто подобрал его, будут жить. Ведь Дракон убьет всех, если победит. Всех или никого. Так говорит книга, а книге Ляо верил.

— Ганс, готовься! На счет «два»… — Командир начинал какой-то давно отработанный маневр. — Два! — и танк резко остановился. Ляо в последний момент уцепился за скобу, его бросило вперед, но привязной ремень не дал ему разбить лицо.

Прямо перед танком встал столб огня и дыма. Дракон плюнул первый раз.

Мелькнуло наверху его жестяное брюхо и радужный гигантский круг над ним, но Командир уже орал:

— Мотя! Давай, давай, давай!

Танк вздрогнул от отдачи, с шорохом что-то слетело с башни, потом мгновенно повернулась сама башня, прижав Ляо к броне, и ухнула уже пушка.

— Еще! Еще вдогон!

Снова ухнуло. Ляо посмотрел в телевизор, но на экране был только дым. Танк стронулся с места и медленно начал выходить из облака дыма и пыли.

— Мотя, видишь засветку, видишь засветку? Не спи, Мотя…

Ляо перестал понимать, что происходит. Ревел мотор, они мчались по степи, и время от времени клекот Дракона наполнял воздух над ними. Ляо был спокоен и волновался только о том, как бы не разбить себе нос.

Вдруг танк тряхнуло, и над ухом у Ляо закричали тревожно. Было понятно, что что-то идет не так, и вот Дракон снова вышел им навстречу, снова приближалась его туша, но экран перед Ляо был серым, полным мигающих точек и дрожащих линий.

— Мотя, я буду сам наводить, с пульта навожу…

Ляо увидел, как плывет по ленте снаряд с прозрачной головкой, как переворачивается, исчезает в жерле, как вдруг воцаряется внутри тишина. Он слышит, как пощелкивает какой-то прибор над головой.

И через секунду бронированный слон присел на задние лапы, дернув хоботом. Снаряд, вылетев из ствола, раскрыл крылышки, закрутил стеклянной головой — всего этого не слышит Ляо, только видит, как вдруг появился Дракон в телевизоре и прыгнул на Ляо.

Прыгнул и тут же снова пропал, превратившись в жар и грохот.

Даже под броней Ляо втянул голову в плечи. А танкисты заревели, как кабаны, кричат — разворачиваться нужно. Только не видно ничего, и вот Командир откидывает люк и лезет наверх.

Сзади лежит туша Дракона, пробегают по ней язычки пламени, а лопасти-крылья — тонкие, длинные — лежат куда дальше.

Командир внимательно посмотрел на ворочающегося врага, врага в последних судорогах, но для верности крикнул вниз:

— Ганс, Ганс, надо переехать ему хвост! Сдавай назад, я буду командовать. Левая стоп, правая полный, разворот, малый, еще тише — вперед!

Тяжело переваливается раненый боевой слон, и вот уже хрустит у него под ногами тонкая Драконья кожа, хоть и железная, да кто поборет слона на земле. Это в воздухе Дракон силен, а тут он вышел весь, понемногу растворяется в огненном озере своей крови.

Командир почувствовал, как набухает внутри его счастье — здесь был его дом, и здесь он убил Дракона, крути замкнулись, образуя важную геометрическую фигуру.

Если бы эти горизонтальные черточки и крути, что представил себе Командир, показать Ляо, то все спокойствие слетело бы с китайца.

Но в этот момент что-то лопнуло в черной, объятой пламенем туше, и вылетел оттуда тонкий острый осколок. Этот осколок влетел Командиру точно в горло, и тот почувствовал, как воздух его родины проникает в него сразу с двух сторон, мешаясь с кровью. Он еще успел сжать воротник рукой, прежде чем начал сползать вниз.

Танк тронулся с места и уполз подальше от места сражения — в овраги.

В деревне уже стоял шум. Старый священник лупил в рельс и приплясывал между ударами, как юноша, визжали свиньи под ножами, щебетали девушки, а мужики тормошили тех, кто видел, как умирал Дракон.

Только мельник выл, катаясь по полу, как собака, которой отрубили лапу.

Дочери старосты мать вплетала в волосы ленты с тем же усердием, с каким хорошая хозяйка вставляет в рот жареному поросенку метелку укропа. Девушка сидела смирно, но вдруг поняла, что никто к ней не придет. Она пыталась представить, как механическое чудовище остановится у ворот и на пороге появится Он, — и не могла.

Она чувствовала, что теперь должна принадлежать ему как вещь, но одновременно понимала, что оказалась бесполезной — как ножны без меча. Но все равно, она не прерывала свою мать, что хлопотала и суетилась над ее телом, как над блюдом.

Экипаж отправился в путь только к вечеру.

А в этот момент мертвого Командира привязали тросом к моторному отсеку. Командир лежал на спине и смотрел остановившимися глазами в небо. Ляо протянул руку, чтобы закрыть эти страшные глаза, но наводчик перехватил его за запястье:

— Не надо. Это его небо — пусть досмотрит.

Ляо ничего не ответил и полез внутрь. Мотя спустил ноги в люк, крикнул что-то вниз и перекинул тумблер на проигрывателе.

Танк двинулся прочь от деревни к ровной линии между степью и исчезающей солнечной долькой.

Командир, изредка качая головой, плыл под родным небом, в котором не было ни облачка, только полыхало красным в одном краю и накатывало фиолетовым с другого края.

Боевой слон пылил степью, держа на закат, и только угасала песня вдали: