Горожанка

Здравствуй, детство, ты ко мне зашло

Навестить и вновь одну оставить?

Я — как птица, я как на крыло

Опиралась на тебя, взлетая.

Дорогое, времени в обрез,

Всё дела, всё тороплюсь куда-то.

Хочешь, в воскресенье съездим в лес?

Хочешь, купим двух щенят кудлатых?

Мне еще придется постареть!

Уж тебе я рада и не рада.

Только с мира вечно не стереть

Голубых твоих веселых радуг.

Даже слез сентиментальных нет.

Милое, иди из дней горящих,

Будешь на меня за далью лет

Карие глаза свои таращить.

А мы и вправду на крыльце сидели,

Мы семечки сурово, долго ели.

И кто бы нас спросил — кто мы такие?

А что бы мы ответили ему?

Сапожники босые и портные,

Забывшие иголки на дому.

Крапивой обожженные колени

И солнцем обожженные носы,

Мы по уши в черемуховой пене

И в разноцветных крапинках росы.

Тонули на дырявой плоскодонке,

Собаки наше слушали вранье...

И каждого ждала судьба в сторонке,

И семечки плевали мы в нее.

Не остыли эти сани

После нашего тепла,

Ночь за дверь, окно в тумане,

Кот поет, и печь бела.

Вышиты крестом и гладью

В доме каждая стена,

Пахнут круглые оладьи,

За геранями — луна.

Мы еще куда-то едем,

Нас прибило вьюгой в дом,

А за озером медведи

По берлогам под кустом.

Постепенно выпит с чаем

Разговор — до дна, вполне.

Мы, себя не замечая,

Растворились в простыне.

Затихает шорох всякий,

Замирает каждый жест,

Снег клубится, спят собаки:

Альфа, Икса, Леди, Джемс.

Я знаю всё, чем в детстве ты играла:

Блеск синих стекол в шелковой пыли,

Шлем из кулька, из лопуха — забрало,

И, вместо пуль, поверх волос, — шмели.

Вставал кузнечик — верх конструктивизма —

Из зарослей крапивы и репья,

Блестел росы тяжелый странный висмут,

Где сад ночной был центром бытия.

Не феи, нет, но облака и куры

Летали и кудахтали вокруг.

Готической сосны архитектура,

Эклектика цветов и трав, о луг!..

На склоны — обязательно на склоны! —

Как в сказке, брызнули кровинки земляник,

И крыши крон на царственных колоннах,

И капители коз и олених...

В дом загоняли с улицы, как с бала,

К двенадцати часам — дверь на крючок,

И в сотый раз ты у крыльца роняла

В хрустальный вечер пыльный башмачок.

И смешивались сказочно и сонно

Запутанные пряди на висках,

Прожилки крыльев мух и листьев клена

И тоненькие вены на руках.

Не замути воды.

Но до чего черно

В темный дом — из слюды

Глянцевое окно!

В темный покой вперив

Радужные глаза,

Сядет на ветви ив

Черная стрекоза.

К водорослям, корням

Тянут ряды свои

В путь по белым камням

Черные муравьи.

Жук о семи ногах...

Сказочно холодна

В солнечных берегах

Черная глубина.

Желтой игле сосны

Падать в воду стрелой.

Но до чего черны

Пропасти под иглой!

Холодом веет здесь,

Как от снегов, от вод.

Если русалки есть,

Тут их — невпроворот!

Водоворотов игра

Тайная в глубине.

Золотая игла

Компаса, что на дне.

Отблески от блесны,

Седой волосок хвои.

Но до чего темны

Амальгамы слои!

Повисли вниз головой

Прибрежных сосен ряды.

Месяца нож кривой,

Не замути воды!

И в гору, по городу, белому сну,

А там, в серебристом тумане,

Гвоздями и снегом прибита к бревну

Прекрасная вывеска: «Баня».

И, ангелов чище, выходим в мороз,

Без мысли, без грязи, без дряни.

Сады замело — подоконник зарос

Блестящей помадой герани.

Над прорубью ряса полощет платки,

Над крышей — печное дыханье,

В сенях из ковша — ледяные глотки,

И звезды ковшом — без названья.

У чёрта свои были козыри,

Настоятель старался зря.

Эти лютики, берег озера —

Не место для монастыря.

Зовут не к моленью и кротости,

А к жизни, любви, беде

Две синие-синие пропасти:

Небо в небе и небо в воде.

И крапаньем, и топом

Дождь утомлен до слез.

Жасмином и укропом

Весь огород зарос.

Полно смородин сито,

Оскоминою — рот,

Задумчиво и сыто

Идет по грядке кот.

И ветер, разбирая

Сплетенья лебеды,

Рассеянно стирает

Когтистые следы.

По снегу, игла, скитайся,

Хвост тащи по целине.

Были вышиты китайцы

И повисли на стене.

Дама в розовом халате,

Он с усами, без волос,

Подает цветы ей: нате,

Принимайте, раз принес.

А она, как по уставу

(Что ли зря ходить ему?),

Руку влево, нос направо:

Благодарствуйте, приму.

Он, сияя бритой кожей

(Метод — гладь и цвет пшена):

«Я сегодня стал вельможей,

Выходите за меня».

Без кокетства и коварства:

«В долгий ящик не кладу,

Если нужно государству,

Разумеется, пойду».

На стене стихают речи.

За окном бела зима.

...Тетка Лиза в скучный вечер

Вышивала их сама.

Дождь и солнце — царевна плачет,

В лице холодном улыбку прячет;

Уже и плакать она не хочет,

А всё не смолкнет, всё слезы точит!

Уже и кудри мокры, как травы,

У нас царевна крутого нрава.

Уже и мило, уже и любо,

А так надолго надула губы...

Уж пусть поплачет, блестя глазами,

Враз просыхающими слезами:

Дурит — и ладно, пока дурится,

Пока царевна, а не царица!

Когда синеют и густеют сумерки,

Поняв, что больше нечего терять,

Выходят волки, голодны и суетны,

Из леса позади монастыря.

А чуть пораньше, час ближайший чувствуя,

Поднявши к небу черные носы,

Друг друга понимая и сочувствуя,

Возьмутся перелаиваться псы.

Не холодно, но страшно за сараями.

Ответы слыша, подавив зевок,

Все лает пес, и хрипло, и старательно,

И думает, что он не одинок.

Пора немых комет,

Безмолвие зарниц,

Пожары лету вслед,

И сушь, и тишь ресниц.

Что до тебя, апрель!

В траве не спят шторма,

Безмолвствует форель,

Безумствуют грома.

Но сомкнуты уста,

Хоть гром над головой —

Такая высота

До тучи грозовой!

О августовский день!

Бессолнечно светло.

И никакая тень

Не ляжет под крыло.

Наши следы, босоногие лапы,

Море слизнуло с пляжа Анапы.

Мы проходили ржавый баркас,

Ждали волнистые отмели нас.

С каменных, странных слетели цветов

Розовых раковин сто лепестков.

Листья рогатые, шкурки сухие

Мы называли: черти морские.

Черти морские, на что вы похожи?

Выветрил берег чертову кожу,

Легче папируса, тоньше фольги,

Только рога и остры, и долги.

Черти морские, не вы ли, шурша,

В пене на берег шли не спеша?

Шелест от чертовой кожи в висок

Въелся, как в волосы въелся песок.

Черти морские, кто же вас эдак,

Кожу долой, что обертку с конфеты?

Сколько набросано, прямо стада

Вынесла мутная, в пене, вода.

Черти морские — особые твари

Хлябей земных. Вы на пенной опаре,

Верно, замешаны. Каждый прибой

Чертову кожу приносит с собой.

Сколько вас, маленьких, черных, рогатых,

Морем подъятых, ветром объятых,

В этот норд-ост, в этот зюйд-вест

Желтое дно очистит и съест?

И уж такая была чепуха —

Семечки моря... Шуршит шелуха.

В шорохе этом, в плеске воды

Тают босые людские следы.

Не о волках, не о раките

(Чтоб с краю спать мы не легли),

Но о шагах, как волоките

Себя, цепей — на край земли.

У бабушки был голос слабый,

Как будто с детства (сани, крик)

По ледяным морским ухабам

Ее везли на материк.

У деревянного острога

Прабабка щурила глаза

И повторяла: «Нету бога».

И убирала образа.

И этот край, чужой и дальний,

Касался детства моего:

Динь-бом, и слышен звон кандальный,

И засыпаю под него.

Я засыпала терпеливо,

И, в воду свой вперяя клин,

Плыла ко мне неторопливо

Сухая рыба Сахалин.

Рано утром уходят в море баркасы,

Почерневшие от смолы,

Рано утром в пейзаже без резких красок

У прибрежных сосен влажнеют стволы.

Рано утром на море не бывает качки,

Рано утром чувства холодней и свежей.

В черных кофтах высокие ходят рыбачки,

Чинят сети, глядят на мужей.

Рано утром красное солнце в тумане,

Забирают сети у жен рыбаки,

Рано утром прозрачна роса на поляне.

У непойманной рыбы шевелятся плавники.

Экран стоял под звездным небом,

Листва лилась во тьму кулис,

Смешались в фильмах быль и небыль,

И фальшь с отчаяньем сплелись.

Герои надевали фраки,

Белели платья героинь,

На Терской лаяли собаки

В ночную темную теплынь.

С экрана брошенная баба

Глядит, красива и грустна,

Здесь — семечки, цветы, Анапа,

Пять лет назад была война.

Вчера расстреливали бомбу

За дюнами, на берегу.

Красавцу из кино о чем бы

Грустить, понять я не могу!

Такие сказочные кони

Стоят у белого дворца,

В такую славную погоню

Он мчится, мчится без конца!

Ночь на экране, ночь, объятья,

Ночь в зале, слезы на щеках,

Свою подругу в белом платье

Герой проносит на руках.

Ее убили в перестрелке,

И шлейф сияющий в крови,

И кадр помечен шрифтом мелким,

Словами горя и любви...

Огни морской воды с экрана,

Прибой рвет лодку за кольцо,

И крупным планом, крупным планом —

Убитой женщины лицо.

В младенческом сне я года провела,

Я столько обиды чужой проспала.

В младенческом сне я смотрела кино

О тех, кого я потеряла давно.

В младенческом сне, в золотых облаках,

Мне снилось, что носят меня на руках.

Мне снился отец в том младенческом сне,

Мой давний отец, не пришедший ко мне.

Мне снился любимый, бранивший меня

За то, что дремлю среди ночи и дня.

Мне снились тогда от весны до весны

Какие-то теплые детские сны.

И все мне кричали: проснуться пора!

...Жестокие, ясные нынче утра:

Пронзительный климат, ветра до костей

И таянье полных метелью горстей...

До снега за птицами вдаль унесен

Несбывшийся долгий младенческий сон.

Мёда полны ладоши,

Липнут к небу стрижи,

Голубые волошки

Выгорают во ржи.

Горевать не умею,

Где всем босым — уют,

Где ленивые змеи

Землянику жуют.

Через строчки любые

Прорастет моя быль:

Васильки голубые

Припудрила пыль.

О, мне никак не наглядеться

Сквозь голубую линзу дней,

И вдрызг заплаканное детство

Мне все желанней и родней.

Страна, где каждый час был первым,

Где каждый шаг был шаг вперед,

Страна метафор и гипербол,

Не закрывай своих ворот!