Горячий след

Судьбы не бывает

Дирижаблей было много. Не меньше полусотни, они напоминали каких-то футуристичных летающих слонов, сцепившихся в бою за небесные пастбища. Олег не сразу понял, что дирижабли — двух типов. Одни — белые, яркие, как снег, с алыми гондолами и золотыми оперениями — были длинней и уже. Их ребристые борта украшал большой герб — крылатый волк с оскаленной пастью в фас бросался вперёд, вокруг шла острая надпись, похожая на руны. Других дирижаблей было больше — примерно три на два белых. Пузатые, свинцово-серые, без надписей или эмблем, они вызывали неприязнь самим своим видом.

Дирижабли вели бой. Часть перестреливалась — по бортам гондол тут и там вспыхивали огни, тянулись трассы белого дыма, слышался надрывный треск очередей, временами перекрываемый ударами пушечных выстрелов. Но самым жутким было то, что другие дирижабли, сцепившись пандусами, дрейфовали по ветру — а на пандусах кипели дикие схватки. Вниз то и дело летели фигуры — по одной, попарно, по нескольку штук… Пандусы взрывались, обламывались, как деревянные линейки — и тогда фигурки сыпались градом…

Потом один дирижабль вспыхнул. Сперва пламя нестрашно и прозрачно побежало по верху баллона — и вдруг ярчайшая белёсая вспышка скрыла дирижабль. Соседние шатнулись, разлетелись, крутясь (и снова посыпались фигурки) — а когда бело-желтый клуб растаял, стало видно, как вниз падают груды горящих уже иным — чёрно-алым — огнём лохмотьев…

Олег сделал несколько шагов назад и вошёл в пещеру.

Одиннадцать пар глаз опять уставились на него. Чтобы избежать этих взглядов, Олег опустил глаза и сказал, усаживаясь:

— Бой идёт.

А то это не было ясно по звукам снаружи.

Кстати, именно эти звуки и разбудили их рано утром — всех сразу. Весь прошлый день они шли на юг по горной тропинке, и уже в сумерках наткнулись на эту пещеру, в которой и завалились спать. Недоумевающие. Не испуганные, нет — только недоумевающие. Младшие — особенно Борька — пожалуй, даже довольные. Никто не жаловался, никто не ныл, хотя все, конечно, очень устали.

А Олег никому не рассказывал, что весь этот день на ходу он снова и снова пытался вызвать в своей памяти ковыльную степь, Дорогу — чтобы вернуться. И весь этот день его попытки натыкались на серую пружинистую стену. Он не мог вспомнить даже запаха…

…Вообще-то жутковато было сидеть в пещере и слушать, что происходит снаружи. Правда, бой постепенно куда-то откатывался, отдалялся. Все негромко переговаривались, разговор ни о чём ходил и ходил по кругу.

Когда Олег встал и вышел, чтобы проверить, что там — снаружи — то следом почти сразу появился Артур.

Сражения уже не было видно, лишь за пиками гор гремело и вспыхивало. Артур тронул Олега за плечо:

— Что случилось? — шёпотом спросил он.

— Я не могу, Артур, — Олег услышал в своём голосе страх. — Я не знаю, почему перетащил сюда всех… а теперь я не могу открыть путь обратно. Просто не могу.

Артур побелел. Загар ушёл с лица полностью. Кадет даже пошатнулся, на секунду прикрыл глаза. Но голос его, когда он заговорил снова, был спокойным:

— Ты только не волнуйся. Какой-нибудь временный сбой. На крайняк найдём твоих знакомых, они помогут.

Странно, но слова Артура помогли. Леденящая паника отхлынула. Олег провёл ладонью по лицу:

— Да. Да, конечно… Вот что, — он повернулся к Артуру. — Сделаем так. Вы все останетесь здесь. Все, — он повысил голос, видя, что Артур собрался возразить. — Будете сидеть в пещере и охранять младших и девчонок. Надеюсь, тут есть на кого охотиться. А я пойду по карте на побережье. Раз нас выкинуло здесь — значит, Юрка, Дима и Света где-то тут… — он сказал это и подумал: если дало сбой одно его непонятное умение, то и второе могло подвести — не исключено, что до тех, кого надо спасать — тысячи километров. Но Олег отогнал эту мысль и продолжал: — Я найду их и вытащу. Потом вернусь. Если не смогу вытащить сам — всё равно вернусь. За помощью. А там будем решать, как дальше.

— А если ты уйдёшь — и с концами? — возразил Артур. — Тогда мы тут застрянем точно. Я ведь… — он замялся. — Я ведь тоже пробовал… ну, как ты. Перемещаться. У меня не получается. Не выходит — и всё… Давай ты останешься — а я пойду. Я справлюсь.

На миг Олега посетил страшнейший соблазн. Ему ужасно не хотелось идти в мир, где шла, судя по всему, настоящая война. А хотелось остаться в пещере и…

— Нет, — он покачал головой. — Это сделаю я. Только я. Ну а если я вдруг… — он вздохнул. — Если я не вернусь через десять дней — попробуйте найти Марата. Он где-то тут. И уходите. Сразу, как только сможете.

— Когда пойдёшь? — Артур больше не спорил. Олег вздохнул опять:

— Сейчас.

Тела были тут и там разбросаны на камнях. Кое-где они лежали по нескольку одно на другом, и во всём этом была такая бездна безысходного и в то же время обыденного ужаса, что Олег не испугался. Он подошёл ближе, то и дело поскальзываясь — и не сразу понял, что камни буквально залиты кровью.

Первые, кого Олег опознал — были соплеменники той девчонки-полуволка, встреченной на мосту над бездонной пропастью. В белой с золотом форме, в чёрных сапогах, перетянутых сверху голенища ремнями, они были защищены вытянутыми овалом шлемами с матовым стеклом забрала (со многих шлемы посрывало, поэтому Олег и понял, что это не люди) и тускло-золотыми панцырями с фартуком на пахе и похожими на крылья оплечьями. На поясах висели ножны, кобуры, гранаты. Тут же было разбросано (или зажато в четырёхпалых руках) оружие — пистолеты, похожие на «маузеры», винтовки — короткие, со складными прикладами, тонкими стволами, барабанными магазинами и длинными плоскими штыками, тяжёлые палаши с глухими рукоятями.

Но тут же лежали и люди — пожалуй, их было больше. В серой форме, коричневых шнурованных коротких ботинках, шлемах, похожих на русские «сферы», больших очках, перчатках, наколенниках, брассардах[39] и чешуйчатых жилетах. У них тоже были гранаты, совсем незнакомые пистолеты, длинные слегка изогнутые клинки, автоматы, похожие сразу и на «томпсон» и на ППШ — без штыков… Люди были светлокожие… в общем, самые обычные. Надписи на их форме были сделаны латинским шрифтом, но слова при прочтении звучали странно, ни на что не похоже. Но слово «Баргай» Олег определил.

Он огляделся. И внезапно ему стало очень страшно среди этого мёртвого поля. Так страшно, что закружилась голова. Захотелось повернуться и со всех ног бежать — бежать обратно, в пещеру, где остались его друзья.

Олег закусил сгиб пальца. Сильно стиснул зубами. Страх отступил.

Он хотел подобрать оружие, но все, попадавшееся на пути, было искалечено падением с высоты. Всё-таки он подобрал пять гранат, похожих на пивные банки, только поменьше.

Страх начал возвращаться противными приливами, похожими на тошноту, когда он понял, что трупы лежат на протяжении взгляда. Дальше — уже вперемешку с догорающими кусками дирижаблей. Но обойти это место можно было только по скалам — отвесным и безразличным. Дирижабли сражались, пролетая через узкую долину. Побоищу не было конца.

— Мамочка… — пробормотал Олег, стараясь не побежать. Всё равно куда. Он ощущал: как только побежит — тут ему и конец. Нет, трупы не встанут, не накинутся на него. Он просто чокнется и будет бежать, пока не сорвётся куда-нибудь. — Это и есть война?

Трупы. Оружие. Кровь. Пышущие жаром каркасы. Над ущельем не было птиц — разлетелись в страхе. Даже стервятники…

Олег шёл и шёл по скользким камням…

…Если бы ночь застала его в той долине, он бы, наверное, не выдержал. Но, когда солнце уже коснулось нижним краем гор справа (ага, он всё-таки идёт правильно, он идёт на юг), и Олег, всхлипывая от напряжения и страха, то и дело бросал на него умоляющие взгляды — трупы кончились. Откуда-то слева в долину вбежала мелководная шумная речка, и Олег пошёл по её берегу, еле волоча ноги от усталости и облегчения. Его швыряло из стороны в сторону, и мальчишка понял, что в темноте идти не сможет — сломает ногу, стопроцентно.

Он набрал в котелок воды и поднялся немного на склон долины. Нашёл площадку, укрытую кустами. Развести костёр было не из чего. Олег достал еду — шоколад, консервы, сухари — и понял, что его стошнит. Перед глазами плыли, качались трупы на камнях.

— Ты будешь есть, — процедил Олег. — Ты будешь есть, потому что надо есть, слюнтяй. Будешь есть.

И со злостью долбанул в банку пистолетным шомполом.

А потом… потом вспомнил Хирста. Интересно, как он там — освоился с «оборотнем»?

Смешно. Но воспоминание об англианине принесло облегчение. Олег вздохнул и с усилием начал вспарывать тугую жесть шомполом.

Утром было дико холодно. Олег корчился под одеялом, задрёмывал, вздрагивал и просыпался. Опять дремал, в полусне видя, что светлеет постепенно небо. Слушал, как клокочет и бурлит речка. Наконец рассвело совсем. Он сел, кутаясь в одеяло — и увидел, что всё вокруг подёрнуто инеем.

— Осень тут, что ли? — пробормотал мальчишка, клацая зубами. Но потом вспомнил, что в горах такое бывает даже в разгар лета.

Правда, от мыслей об этом не стало теплее. Не хотелось даже разводить костёр, хотя теперь он видел, что тут есть сухие ветки. Но для того, чтобы их собрать, пришлось бы вылезать из одеяла. Олег никак не мог на это решиться.

Самое смешное, что эта нерешительность, возможно, спасла ему жизнь. Потому что, когда он уже совсем собрался с духом, внизу, на берегу, появились люди.

Они шли двумя колоннами по обеим берегам. Негусто — шагах в пяти друг от друга — глядя в стороны и вверх. Молча.

Олег узнал баргайцев. И медленно, плавно откинулся на спину, сливаясь с камнями. От вчерашних страха и растерянности не осталось и следа — он снова стал бойцом.

Баргайцев было не меньше сотни — две длинные колонны. В середине колонн люди несли детали разобранного оружия — кажется, миномётов. А в конце той и другой цепочки двигались высокие, чем-то похожие на верблюдов, но массивнее, животные. На их спинах качались расчёты — по два человека с какой-то штукой вроде большого пулемёта. Наверное, это были скорострельные пушки.

Под одеялом Олег нашарил револьвер. Просто для самоуспокоения. Ясно было, что тут от него помощи не будет. Тут настоящая война. Мальчишка постарался не смотреть ни на кого в колонне внимательно, зная, что опытный солдат может почувствовать такой взгляд, как упёршийся палец.

Колонна проходила очень долго. Олег не двигался с места, пока замыкающие её животные не стали неразличимыми среди камней.

И только тогда ощутил, что весь в поту от страха. Ему было жарко.

— Согрелся, — прошептал Олег. И посмотрел вверх, на скалу. Не такая уж она и неприступная. Лучше влезть туда, чем идти по той же долине…

Скала в самом деле оказалась не такой уж неприступной. Вернее, Олег, может, и не полез бы на неё просто так — тяги к альпинизму, что обычному, что промышленному, он не испытывал никогда. Но баргайцы в долине внизу были хорошим стимулом, и через два часа мальчишка — тяжело дышащий, уже совершенно согревшийся и даже где-то взмокший, с разбитыми в кровь пальцами — лежал на спине наверху подъёма, смотрел в небо и пытался унять дрожь.

Получалось плохо, но в конце концов дрожь ушла сама. Олег отполз подальше от края, встал на ноги и осмотрелся.

Горы лежали во все стороны. Но на юге они постепенно становились ниже и ниже, потом затягивались зелёным ковром, а дальше…

Дальше Олег увидел пронзительную синюю полосу. Океан. Лазурный Океан. И там, над этим океаном, тянулись дымы. Местами они сливались в сплошную пелену.

Олег напряг слух. Ничего не услышал, конечно, но тут не нужно было быть гением, чтобы понять: там идёт даже не бой. Там идёт настоящее сражение, по масштабам едва ли уступающее некоторым битвам Великой Отечественной. Приглядевшись, мальчишка различил тут и там над горами равномерное движение точек — летали дирижабли, в их полёте чувствовалась система, план…

— Попали… — прошептал Олег, отводя глаза. У него начало саднить пальцы. С такими пальцами стрелять будет трудновато… Мальчишкой вдруг овладели неуверенность и тоска. Он остро ощутил своё одиночество в этим мире, понимание того, что самое трудное и страшное — впереди; впереди линия фронта, где каждый шаг может стать последним… Он не справится, не дойдёт, не сможет… Ну разве он мало сделал уже? Огромное большинство взрослых людей проживают жизнь, не совершив и сотой доли того, что смог он… И, если он не может идти дальше — ну просто не может, не знает, как быть! — то…

А собственно, что — «то»? спросил он себя, машинально дуя на пальцы. Вариантов-то всё равно нет — один вариант остался: быть героем. Ухохотаться, но это так. Даже если наплевать и забыть тех, кто тут сейчас где-то мучается — даже в этом случае всё равно надо искать как минимум Марата. А он-то как раз там, где идут бои. Вот оно как подкашивает — отсутствие, так сказать, идейной платформы. Можно быть смелым, решительным, умелым — но, если у тебя нет веры во что-то большое, то, когда речь напрямую заходит о твоей жизни, появляется желание отступить, юркнуть в норку — лишь бы было куда… А у Марата есть такая вера. Он правда верит, что можно сделать мир (миры) лучше, уничтожая тех, кто несёт в них зло.

— Всрався? — тихо процедил Олег по-украински, обращаясь к самому себе. — А как вознёсся, какие думы о себе думал… Намочил подгузничек, малютка? Пойдёшь туда как миленький. Пойдё-о-ошь…

Придерживаясь рукой, которая меньше пострадала, за ветки кустов, тут и там торчавших из склона, Олег начал спускаться в соседнюю долину — к счастью, тут спуск был намного проще.

Человеческие голоса — неразборчивые, но отчетливые — Олег услышал около полудня, когда после довольно крутого подъёма вышел к котловинке. Котловинка была небольшой, поросшей по краю густющим и колючим диким тёрном. На первый взгляд пролезть сквозь него не представлялось возможным.

Но через любые колючие кусты можно пролезть понизу — это Олег знал давным-давно.

Присев на корточки, он внимательно всмотрелся в заросли. Проход обнаружился почти сразу. Правда, судя по размерам прохода, проложили его барсуки. Но, где пролез барсук, там пролезет и мальчишка.

Олег вздохнул.

Олег шёпотом сказал несколько слов.

Олег достал револьвер и полез по барсучьим следам…

…Посередине котловинки горел костёр. И было возле него довольно многолюдно. Человек тридцать, не меньше, сидели, стояли и ходили вокруг костра. Мало этого — кто-то ещё и горланил:

— и ему подпевали несколько девичьих голосов. Хотя разобрать с первого взгляда, где там парни, где девчонки, было сложно: все одеты в короткие куртки и мешковатые штаны цвета хаки, лёгкие туфли (а выше до колена нога оплетена ремнём), на головах — круглые чёрные шапочки с золотистыми перьями. Все — очень молодые, Олег бы даже сказал, что не старше его самого. У всех — оружие (не понять издалека, какое, но видно пулемёты, у всех есть гранаты, длинные кинжалы…). Аккуратным рядком сложены похожие на сосиски сумки с ремнями. Над огнём жарился хрестоматийный олень и кто-то активно поливал его из пузатой тёмной бутылки.

Ага, вон девчонки — сидят отдельной кучкой. Одна расчёсывает волосы, другая перетягивает ремни обуви, третья чистит винтовку и подпевает, четвёртая тоже подпевает, ловко пробивая ножом какие-то банки и расставляя их вокруг. Всё-таки девчонок ни в какой форме с парнями не спутаешь. И дело не в том, что волосы длинные… хм…

Кстати, волосы практически у всех чёрные. Только у одной девчонки — той, что переобувается — светло-русые, да среди парней парочка-тройка просто русых.

Похоже на сербский язык. Олег слышал у одного мужика из Марфинки сербские песни (мужик воевал где-то на Балканах) — «Хвала ти, Оркане», «Живео, Сербья», «Равна Гора», «Калашников». Не сказать, что они понравились Олегу, но общий склад речи запомнился.

Да, очень похоже.

Баргайцы? Вообще-то Олег представлял их себе как-то не так. Конечно, никогда раньше никаких баргайцев мальчишка не видел, но вот поди ж ты — не вязалась эта компания с описанием людей, которые могут топить корабли с женщинами и детьми. Эти явно могут с ходу снять голову, но вряд ли способны на подлость. Но и не те люди-волки — физиономии явно человеческие. Кто-то ещё. Интересно только, на чьей они стороне — «хороших» или «плохих»?

— Пст, — услышал Олег. И увидел глаза, смотрящие на него из кустов.

Глаза были ярко-синие, откровенно насмешливые и очень внимательные.

Командира этого отряда звали Станац.

Когда Олег услышал это имя, то испытал сильнейшее облегчение — оно значилось на карте, Марат упоминал его, как имя своего союзника. Вообще-то он и сразу не очень волновался — хотя в котловине моментально затих всякий шум (его сменила при виде конвоируемого Олега удивлённая тишина), и множество глаз изумлённо уставились на мальчишку, но никто не стремился на него броситься и даже вещи не отобрали, только ремень с палашом и револьвером. Олега усадили на камень. И он стал ждать.

Станац оказался парнем примерно на год старше самого Олега, таким же темноволосым и высоким, как и остальные ребята из отряда. И одет он был так же, как и все, и вооружён просто большим револьвером в потёртой жёлтой кобуре.

Но, едва Олег увидел этого парня, он сразу понял, что это и есть командир. Это не было просто словом — то, что Станац здесь старший, было видно просто по манере держаться.

Подойдя, он сел напротив Олега на плоский камень. Широко расставив ноги, уперся ладонями в колени. Внимательно оглядел Олега, вздохнул. Посмотрел в небо. Опять вздохнул. Спросил:

— Као ту сите? — и посмотрел наконец на Олега.

— Я Олег, — мальчишка подавил глупое желание ткнуть себя пальцем в грудь. — Я друг Марата.

— Казейо? — Станац оживился. — Ту сите рус? Оконд Жемья? Код едан?

— Да, да, код один, Земля, — понял Олег и закивал. — Рус, русский я.

— А, — Станац наклонился вперёд, хлопнул Олега по плечу. — Рус, добро рус… Чекай… — он с улыбкой поднял палец, повернул голову и крикнул: — Света!

Олег изумлённо напрягся. К ним шла та самая русоволосая девчонка. Шла — и с каждым шагом её глаза становились всё больше и больше. Вот она споткнулась… Остановилась. Приоткрыла рот. Но Олег опередил её:

— Ты Крыгина?! Света Крыгина?!

— А ты кто? — девчонка подняла к лицу ладонь. — Ты кто?!

— Олег!

Олег обернулся, опустив котелок с тушёным мясом и какими-то корешками. К нему подходили Светка и Станац. Станац смущённо улыбался, Светка решительно волокла его за руку.

— Ена есть розумом помрачетница, — сказал Станац, разводя руками. — То не мои придумы. То йо, — и он указал на Светку. — Доколь тягнешь?! — и придержал разлетевшуюся девчонку.

— Да, это я решила, — кивнула Светка и вдруг резко побледнела. — Я тебе очень благодарна. Очень-очень! — она подскочила к Олегу и, на миг обняв, поцеловала в губы, но тут же, отскочив, взяла Станаца под руку и прижалась к нему.

— Подождите, вы о чём? — Олег отставил котелок. — Я…

— Я расскажу, — Светка села напротив, не выпуская из пальцев руку вставшего рядом Станаца. Бледность не сходила с её лица. — Я расскажу…

…Её «прихватило» на лестнице. Когда она вышла из собственной квартиры. Следующее, что она восприняла — был кузов грузовика, где ей тут же начали крутить руки. Люди в форме, говорившие на совершенно чужом языке.

Девчонка не понимала, что происходит и куда её везут. (Станац объяснил Олегу, что Светку ожидал один из баргайских «комбинатов», где девчонок превращали в суррогатных матерей — заставляли рожать детей по 15–20 раз, после чего просто пристреливали и «утилизовали» тело). Да и не успела понять — ей повезло. Конечно, в какой-то степени, но повезло. Отряд Ровче Зегича налётом разгромил баргайскую колонну — жепа (что-то вроде конфедеративной единицы славянского государства Горна Крайна, старого и верного союзника Ленниадской Империи) Зегичей освобождала своих, но в числе освобождённых девчонок оказалась и Светка.

Наверное, она бы просто чокнулась, не встреть в отряде двух мальчишек с Земли, более того — совсем земляков. Юрку Гриднева и Димку Гаврилова. Они оба попали сюда три месяца назад (так, подумал Олег, а ведь Юрка пропал на день позже девчонки… а Димка — в один день с ней…). Похищенным предстояло превратиться в доноров крови для военного лазарета — но Юрка сбежал во время перевозки, утащив с собой и младшего мальчишку. В подобравшем его отряде Юрка был вторым номером пулемётного расчёта, а Димка помогал при кухне.

Это было месяц назад.

А две недели назад отряд Ровче и отряд Станаца (состоявший из полностью из подростков — жепа Лакичей потеряла в боях прошлого лета почти всех мужчин) встретились во время марша…

… — Так мы встретились со Станацем, — закончила Светка.

— Ты не будешь возвращаться, — Олег не спросил это, он сказал это утвердительно. Светка замотала головой. — Ясно…

— Я не дорассказала, — Светка тяжело вздохнула. — Три дня назад Ровче разбили во время штурма Грраурса — есть такой городок тут недалеко. Почти весь отряд погиб.

— Что? — Олег вскинулся. — Как…

— Боюсь, что и мальчишки тоже… — голос Светки упал до шёпота.

— Совсем все погибли? — Олег задержал дыхание. Станац покачал головой:

— Не. Ской-то побрали до плену. Еже не забийе по се час, тэ же забьют набыстро.

— Ясно, — Олег поправил пояс, который ему вернули. — Вы знаете, где держат пленных?

Станац кивнул. В его глазах было понимание.

— Ми жэлам тэгэ ж, — сказал он тихо. — За сем прийшов… Но то естем тяжко.

— Пусть, — сказал Олег. — Я иду с вами.

— Станьца, ми не шли — као ти био? — с интересом спросил Станац.

— Я бы пошёл один, — сказал Олег.

И ощутил облегчение от того, что понял: он сказал правду.

…На протяжении девятисот лет не было в коде 5 — или Хррасс-Горруу, как называли его здесь — государства сильнее Ленниадской Империи.

Её народ — уррвы, как они сами себя называли, волкодлаки, как говорили про них ближайшие соседи-славяне или сэйт-токи, как говорили баргайцы — конечно, был не без греха по части захватов. И империя не просто так раскинулась на трёх материках, достигнув по площади примерно бывшего СССР. Набеги стай долго помнились людям, у которых возникновение государств сильно запоздало.

Но многие народы со временем мудреют (не все!) Уррвы не были исключением. Пришло время — и романтика набегов осталась лишь в песнях (до сих пор пугавших людей), книгах и кинофильмах. Новые и новые стройки, быстро развивающаяся наука, готовность помочь — всё это сильно изменило образ уррва в глазах как людей, как и самих человеко-волков. Сто сорок лет мира и сотрудничества были самыми счастливыми в жизни Хррасс-Горруу…

…Всё изменилось двадцать семь лет назад.

В океане, который на Земле Олега назывался Тихим, а здесь — Лазурным, на множестве островов, жил народ баргайцев. Реже, чем другие, они подвергались набегам уррвов. И меньше, чем другие, имели с ними дела в поздние времена. Баргайцы были многочисленны и плодовиты. Но в то же время скученность жизни на островах сделала их жестокими и нечувствительными к чужой боли. Пользуясь полученными от соседей знаниями, они сумели в короткие сроки построить мощное индустриальное общество.

И двадцать семь лет назад огромные десантные плашкоуты, прикрытые с неба армадами боевых дирижаблей, а с воды — стаями гигантских подлодок, вооружённых ракетами, хлынули на берега сразу двух континентов.

В короткой кровопролитной борьбе пали десятки государств. Баргайцы расправлялись с побеждёнными с нечеловеческой, механической жестокостью. Погибших считали десятками миллионов.

Тогда в Ленниаде на площадях завыли уже забытые Горны Охоты. Уррвы вышли защищать людей — тех, за кого теперь считали себя в ответе.

И очень быстро поняли, что противник сильнее. Просто потому, что многочисленнее…

…Четверть века идёт война. Четверть века — без перерыва…

…Всё это рассказал Олегу ночь Станац. И сейчас загибал пальцы в свете небольшого, хитро укрытого костра:

— Ойце… дядо… еж дядо… еж дядо, й еж… перше брача, дрги брача… — он вздохнул. — Све загинули…

— Отец, четыре дяди и два брата? — тихо спросил Олег. — Погибли? — Станац кивнул медленно. Добавил:

— Й племеники, й двоеродни брача… Много. Три племенника, восьме двоеродни брача… Баргаи забийе…

Олег промолчал. Что тут он мог сказать? А Станац продолжал:

— Ми забийе велки много баргаев. Шест, семье на едано наше… Аже баргаев тмы. А уррвы саме уступовают…

— Почему вы им помогаете, если они… — начал Олег. Станац вспыхнул, как огонь костра:

— Ми ротили!

— А? — не понял Олег. Станац обмяк, улыбнулся:

— Ну… тэ й… Слово…

— Клятва, — понял Олег. — Это называется клятва, Станац… — он посмотрел в ту сторону, где горело небо — и повторил: — Клятва.

Грраурс оказался почти разрушен. Когда-то это был, судя по всему, довольно большой город — может, ненамного меньше Тамбова. Теперь — несколько километров руин, над которыми тут и там поднимались полуразваленные, а иногда — и вполне целые здания, смотревшиеся тут почему-то особенно нелепо и даже страшно. Тут и там виднелись выгоревшие, чёрные коробки бронетехники, непонятно — чьей. И — трупы. То ли их не озаботились убрать, то ли — некому.

— Видишь знамя над башней? — прошептала Светка в ухо Олегу. Тот кивнул, не отрываясь от бинокля. Позади ребята Станаца тихим слаженным хором напевали:

А Олег видел знамя — вертикальные полосы: ярко-синяя, ярко-алая, ярко-синяя. Ему уже сказали, что это знамя баргайцев. — Станац сказал — дождёмся темноты и пойдём.

— Ты тоже пойдёшь? — спросил Олег, отдавая бинокль лежащему рядом Станацу и переворачиваясь на бок. Светка молча кивнула. Потом спросила:

— А что ты будешь делать потом?

— Мне надо будет найти Марата, — Олег закинул руки под голову, ложась на спину. — А потом — наших… И обратно.

— Марат, наверное, в Сантокаде, — девчонка села, скрестив ноги, оттянула тонкими пальцами затвор автомата. Щёлкнула. Вздохнула. — Мы тоже пойдём в Сантокад… Драгило и Манче уже тоже там, должно быть…

— Зачем тебе это? — тихо спросил Олег. — Потому что ты и Станац…

— Разве этого мало? — спросила девчонка.

— Тебе же всего тринадцать…

— Тебе ненамного больше.

Олег достал револьвер и принялся проверять его. Станац, наблюдавший за этим, одобрительно сказал:

— Добра зброя… Узми ще палер, — он похлопал по стволу своего автомата.

— Нет, — Олег покачал головой. — Незнакомая модель, боюсь, подведёт… У меня гранаты есть… Ну-ка, покажи ещё раз, где они держат пленных?..

…Ночь пришла рокочущая и светлая от пожаров. Пожары были вокруг, невидимые при дневном свете, они охватывали всё побережье. Огни плыли в небе — над Сантокадом шёл бесконечный бой дирижаблей. Дирижабли сражались и над горами.

Олег поправил за плечами переделанную перевязь палаша, заткнул револьвер спереди за пояс. Бойцы Станаца деловито разбивались на группы по три человека: один с ручным пулемётом, другой — с автоматом и кучей ручных гранат, третий — со снайперской винтовкой.

— Обок меня, — Станац сунул в рот длинную щепку. Олег кивнул, вставая рядом. Достал револьвер. Станац пожевал щепку, выплюнул её. Стеклянным взглядом несколько секунд смотрел на огни — и, подняв руку, махнул вперёд…

…Скорее всего, баргайцы не ожидали, что враг войдёт в только что отбитый город с тыла. Во всяком случае, никакого боевого охранения не было ни на окраине, ни на окраинных улочках. Отряда пробирался между витых клубков колючей проволоки, полузасыпанных окопов, разбитых укрытий из мешков с песком, подбитой техники… Неслышными тенями разбегались в развалины собаки.

Олег несколько раз наступал на трупы. Он понимал, что это трупы — и не испытывал ничего. Никаких эмоций. Впереди была цель. Может быть, мальчишки были ещё живы. Эти, вокруг — мертвы. Им уже ничего не могло помочь.

Первый раз баргайцев встретили в каких-то двух кварталах от башни с флагом. Проскочили несколько легковых машин с установленными пушками-безоткатками — и всё. Но уже через сотню шагов впереди послышались выстрелы и крики.

Отряд остановился. Станац легкой побежкой пошёл вперёд, и Олег, подумав секунду, последовал за ним.

Передовая тройка распласталась по стенам у поворота в другую улицу. Её старший повернулся к Станацу и что-то быстро сказал. А Олег, присев на корточки, выглянул из-за угла.

Наискось стояла машина. Поставленный в ней прожектор широким лучом освещал стену дома — щербатые окна, пролом у земли… Полдюжины баргайцев, переговариваясь, вытаскивали из пролома людей.

Нет, не людей — уррвов. Женщину в разорванном платье… ещё одну… детей — мальчика младше Олега, ещё мальчика, совсем маленького, двух девочек лет по 10–12… Олег думал о них именно как о женщинах и детях, не как о нелюдских существах… Женщины обхватили детей. Старший мальчик, сжав кулаки, стоял перед ними, оскалив зубы. Один из баргайцев кинул что-то в пролом — там ухнуло, полыхнуло алым, затрещало. Уррвы закричали — скорее, завыли, страшно и жалобно, одна из женщин рванулась к проёму, и другой баргаец ударил её — без размаха — по шее саблей. Она шарахнулась в сторону, ударилась в стену, но устояла на ногах и побежала, запрокинув голову — кровь выбрызгивала по сторонам. Мальчишка бросился на баргайцев — ему несколько раз выстрелили в грудь, и он упал под стену. Прозвучали ещё выстрелы — стреляли в одну из девочек, бросившуюся за раненой женщиной. Девочка упала с криком и поползла; женщина повернулась, зажимая ладонями разрубленную шею, пошла обратно и рухнула рядом с девочкой. Они обнялись и замерли…

— Грррр… — услышал Олег рядом. А следующее, что он понял — мимо него тенями мчатся хрипло рычащие тени, и Станац кричит:

— Хха-ай, йих майком … — и дальше ещё что-то полузнакомое, свирепое.

Всё кончилось мгновенно. В свете прожектора Олег увидел, как кто-то запрыгнул на спину водителю машины и перерезал ему горло. Один из баргайцев стоял, прижавшись к стене, поднял руки к лицу — и Станац вспорол ему живот, потом — перерубил шею.

Уцелевшие женщина, мальчик и девочка жались к стене. Кто-то из девчонок подошёл к ним, начал что-то говорить. Ещё кто-то нагибался над убитыми уррвами. Баргайцы лежали мёртвые. Кровь растекалась в свете прожектора.

Подошёл Станац, вытирая лезвие кинжала о рукав куртки. Ноздри его раздувались.

— Брзо, — сказал он, кивая в сторону башни. И повысил голос: — Слом!

— Сло-о-м!!! — отозвались вокруг…

…Олег не помнил своего страха — кажется, он и не боялся. Они перебежали, уже не скрываясь, через небольшую площадь. Машины около освещённого входа. Изумлённо поднимающийся из-за мешков с песком солдат. Ещё один — в дверях, пытается достать висящий за спиной автомат. Взрыв гранаты. Ещё взрыв. Снова взрыв. Какой-то силой Олега вносит внутрь, в освещённый вестибюль. Из-за колонн стреляют, тело катится по широкой лестнице. Лопается лампа. Взрыв. Кто-то падает сбоку. Оглушительные очереди. Взрыв. Рукопашная — у входа в боковой коридор. Взрыв. Взрыв… Очереди…

Мальчишка «на автопилоте» свернул влево — вот она, дверь, про которую говорил Станац. Баргаец пытается её закрыть. Оглядывается. Карие глаза. Рот приоткрывается… Рука скользит по ручке.

Выстрел.

Перескочить через рухнувшее тело.

Лестница вниз. По ней поднимается второй баргаец — вскидывая автомат. Как они все медленно движутся… Револьвер Олег держал неудобно, у бедра. Из такой позиции попасть мог бы разве что киношный ковбой. Или реальный спецназовец. Олег не был ни тем, ни другим, но зато его «гном» был заряжен дробью. Через раз. Первому досталась пуля…

С близкого расстояния весь заряд кучным снопом попал баргайцу в пах.

Уронив автомат, тот молча согнулся пополам, подался назад и покатился вниз по ступенькам.

Уже прыгая, Олег подхватил оружие, сунул револьвер в кобуру. На верхних этажах слышалась густая пальба и истошные крики на разных языках, мешавшиеся в какой-то невнятный вой. Временами со звуком выбиваемого пыльного мешка разрывались гранаты. Но всё это очень мало интересовало мальчишку. Его беспокоило лишь, что он остался один и может не справиться.

Подстреленный баргаец лежал внизу лестницы, на боку, перебирая ногами. Стонал — громко, надрывно — но не поднимался. Вообще-то — по правилам войны — его следовало пристрелить. Но стрелять в лежачего Олег не мог. Может быть, ему ещё предстояло научиться, но пока — не мог.

Держа автомат наперевес, он побежал по коридору, равнодушно, мельком удивляясь тому, как громко стучат ботинки. Двери камер были распахнуты, внутри (он быстро заглядывал туда, вертя головой влево-вправо) — пусто, чисто, прибрано.

В одной камере лежали трупы. Люди были голые. Трое людей, двое уррвов. У всех размозжены выстрелами в упор затылки.

Все — взрослые.

Дальше… На бегу Олег дозарядил револьвер.

Дверь. Внутри — трое и ещё одна дверь. Они как раз собираются выходить, кажется. Ещё не понимают, что произошло — неужели прошло всего несколько секунд?.. Назад, вбок, гранату — сорвать, внутрь…

Взрыв. Наружу — истошный вопль, дым… Внутрь… Олег перескочил через корчащееся тело, плечом впечатался во внутреннюю дверь, распахнул её.

Комната пыток.

Первое, что Олег увидел — Юркино лицо. Олег узнал его сразу, мгновенно узнал, хотя этот Юрка был с пеной на губах, с судорожно открытым ртом. Он выгибался и бился, распятый на стене между каких-то клемм с «барашками». Молча. Но истошно, истерически кричал ещё один мальчишка — скорчившийся в углу за спиной нагнувшегося над реостатом баргайца. Сбоку от баргайца — стол с инструментами, похожими на хирургические. У другой стены — в таких же зажимах — уррв.

Олег выстрелил в затылок начавшему поворачиваться баргайцу — голова того раскололась, он рухнул на стол, сбил его и вместе с ним повалился на пол. Мальчишка подскочил к Юрке, рубанул палашом кабель. Ударило — ударило так, что Олег выпустил палаш и закричал. Но Юрка с тяжёлым вздохом повис в зажимах, потом приподнял голову. Он был весь залит потом, смешанным с кровью из аккуратно нанесённых ран. Провёл языком по чёрным губам, глядя на ругающегося матом Олега.

И узнал его.

— Ы-ы? — выдавил он. Моргнул, тяжело поднял веки — видно было, что это стоит ему неимоверных усилий. Хотел ещё что-то сказать, горло задрожало, но явно не смог. Вместо этого Юрка расплакался — не бурно разрыдался, а просто по щекам потекли слёзы. Олег, продолжая ругаться, начал развинчивать барашки зажимов. Из пальцев опять потекла кровь, она мешалась с кровью Юрки.

— Русские на войне своих не бросают… — сказал Олег знаменитую фразу, чувствуя, что сейчас не выдержит сам — расплачется. — Не бросают, слышишь, Юр?! Нам домой пора. Домой…

— До… мой… — Юрка встал на ноги и, вскрикнув, чуть не упал. Олег понял, что пальцы на его ногах разбиты в кровь, хотел помочь, но Юрка, помотав головой, проковылял к столу в углу, взял графин, начал лить в себя воду, дрожа всем телом.

Олег быстро шагнул ко второму мальчишке. Тот перестал кричать и закрывался руками, весь дрожа, но Олег узнал Гаврилова. Хотел сказать что-нибудь подбадривающее… и вдруг понял, что Димка свободен.

На какой-то миг в голове у Олега воцарилась пустота. Он переводил взгляд то на мальчишку, то на рассыпанные на полу вокруг тела палача инструменты, среди которых были солидные ножи. Он же мог… он мог…

Олег сам не понял, как и когда с дикой, неконтролируемой силой почти поднял Гаврилова над полом:

— Почему ты не бросился на него со спины?! — заорал Олег, встряхивая Гаврилова за плечи. Лицо Димки перекосилось:

— Я боялся… — пролепетал он.

— Чего?! — продолжал орать Олег. — Ну чего ты боялся?!

— Что бу-бу-будет хуже-е-е-е… — Гаврилов разревелся, вытирая лицо обеими руками сразу.

— Хуже чем что? — опешил Олег, выпуская мальчишку. — Он собирался вас не просто убить — он собирался вас запытать! Сначала Юрку, потом — тебя! И ещё его! — он ткнул в сторону уррва. — Куда ещё хуже?!

Но Димка не отвечал — только ревел и икал, не отнимая ладоней от лица.

— Оставь его, — сказал Юрка, развинчивая зажимы на руках уррва. Ленниадец тихо хрипел. — Оставь, он не виноват, у него просто не хватило смелости. Это бывает… Это же не у всех получается… чтобы быть смелым всегда…

— У него наверняка хватало смелости издеваться над теми, кто ничем не мог ответить! — рявкнул Олег. — Над учителями в школе или над малышнёй в парке! И наверняка он думал, что это круто! Знаю я таких! Трус паршивый! Сидел тут при кухне, пока ты воевал! — неожиданно для самого себя он ударил Димку по лицу тыльной стороной ладони так, что тот отлетел обратно на топчан и тихо заскулил, подтягивая коленки к оплывающему кровью лицу, даже не делая попытки подняться.

— Не смей! — крикнул Юрка. Но Олегу уже и самому стало непередаваемо мерзко. Он посмотрел на свои перепачканные Димкиной кровью и кровью палача руки — и глубоко втянул воздух ртом, на миг прикрыв глаза. — Бьёшь его за то, что он не смог быть таким же смелым, как ты?! — в голосе Юрки звенел гнев. — Это подло!

Олег с удивлением посмотрел на этого фарцовщика тамбовскими долларами. Пёстрый от синяков, с распухшими губами, он стоял прямо и, глядя в глаза Олегу, наощупь продолжал крутить туго стянутые «барашки».

Ну как ему объяснить, что это неправильно? Что обратно в их мир вернутся Генка Жуков и Димка Гаврилов — малолетние, но — как ни крути! — уже многообещающие трусы и подонки. И не вернутся — отважный и гордый Игорёк Марков, трудолюбивый и добрый Игорь Парушев, верная и смелая Светка Крыгина… Остались в мирах, которые им больше подходят… Да, конечно — вернутся и Артур Волков, и Борька Ковалёв, и Сашка Ромина, и Оля Томилина, и Кирилл Сигаев, и Макс Караваев, и сам Юрка… и все остальные — пусть и не такие замечательные, но хорошие… и даже Генку с Димкой всё равно ждут дома, и надеются, и вообще…

И всё-таки было что-то ужасно несправедливое и горькое в том, что их мир, их Земля, лишится именно тех, кто там был бы так нужен.

Я не судья, вспомнил вдруг Олег свои слова, сказанные когда-то Борьке — в самом начале. Я не судья. Я спасатель. Но как не судить?! Как не судить, если горит в груди?!

— Хррасс, Хррасс… — Юрка, опустившись на колено около скользнувшего на пол уррва, трогал его за плечи. — Хррасс, давай, давай, открывай глаза, нас выручили, нас спасли… Да Хррасс же!!! — Юрка ударил по полу кулаком и мерзко выругался. — Нет, нельзя, не умирай!

Подойдя, Олег наклонился. И увидел, что уррв не дышит.

— Юр… — осторожно сказал Олег. — Юр, он умер.

— Вижу, — Юрка встал, мазнул по лицу рукой. Но глаза у него были сухими. — Остальные ребята…

— Их застрелили в камере, — тихо сказал Олег. И обмер — по лицу Юрки прошла какая-то истошная судорога, дёрнулось всё лицо сразу и в то же время — каждая мышца по отдельности. Но он не издал ни слова.

В соседней комнате загрохотали шаги. Димка вскрикнул и скорчился на топчане. Олег вскинул револьвер. Юрка, шатнувшись к двери, снял с крючка кобуру и достал большой пистолет.

Но внутрь ввалились Станац, Светка и ещё трое парней из отряда.

— Добро ти шов, — кивнул Станац за дверь. — Валком вальешь…

— Юрик! — вскрикнула Светка.

— Отвернись, дура! — крикнул Юрка, прикрываясь рукой. И вдруг, буквально облившись потом, побелел, как бумага и начал валиться на руки Олега.

Олег подхватил его. И тут же в дверь ворвалась одна из девчонок:

— Охватают нас! — крикнула она, сжимая винтовку. — До свех краев охватают!

— Шта-а?! — взревел Станац. — А! — он отчаянно поглядел на Олега. — Рус, слыше?

— Да, — Олег перехватил Юрку удобнее. — Нас окружают. Ну что ж. Пусть.

Страха не было ни капли.

Баргайцы не сразу пошли в атаку. Олег успел устроить Юрку в какой-то комнатке, загородив со всех сторон тяжеленными сейфами, которые ворочал с бешеным остервенением. Тут же метался Димка, всхлипывал и вроде бы старался помочь. Олег схватил его за плечо, швырнул в то же укрытие и сказал:

— Сиди, понял? Ни с места, сиди тут!

В комнату вбежали двое ребят и девчонка. Один, сверкнув улыбкой, перекинул Олегу баргайский автомат и тяжёлый пояс с подсумками, в которых оказались магазины:

— Држи!

Они начали деловито валить к окнам шкафы, скользя по вылетающим наружу бумагам. Девчонка переколотила прикладом стёкла и начала кричать наружу такую похабщину (вполне понятную), что Олег изумлённо заморгал. Когда же она спустила штаны и то, что было под ними — и в таком виде вылезла на подоконник, мальчишка просто отвернулся. Но местные ребята только похохатывали, оборудуя позиции.

Олег встал сбоку от одного из окон. Снаружи резали прожекторные лучи, не давали смотреть нормально. Потом Олег различил перебегающие группки людей — но в тот же момент на здание обрушился шквал огня, и мальчишка упал на живот.

Тот обстрел, под который он попал с Хирстом у кочевников, был пустяком в сравнении с этим. Комната наполнилась стонущими гудением рикошетирующих то ли пуль, то ли осколков. Потом с грохотом обвалилась часть стены. Олег невольно вскинул голову — и увидел, что бойцы Станаца стреляют в ответ.

Он перекатился к пролому. Дах-дах-д-да-у, сказало что-то около самой головы, полетела кирпичная крошка. Внизу перебегали всё ближе и ближе баргайцы. Они поднимали стволы и стреляли. Но перебраться через какую-то невидимую границу — не могли. Любой, кто добирался до неё — падал.

— Палюй, палюй! — крикнул кто-то сбоку, и Олег, вздрогнув, начал стрелять — в совершенном отупении, но не забывая, чему его учили уже три года на кружке военного дела — отсекать короткие очереди, снова целиться и снова отсекать короткие очереди; как ни стреляй длинными (если только не по сплошной толпе) — после нескольких выстрелов ствол обязательно задерёт… Баргайцы совершенно не соотносились с живыми людьми, но и удовлетворения, когда один из них после его очереди — третьей или четвёртой — словно наткнулся на выброшенный в живот кулак и отлетел обратно — Олег не испытал. Следующими очередями он свалил ещё двоих.

— Перычка! — крикнул опять тот же голос. — Хране!

Олег не успел понять, что произошло — в комнату влетело что-то огненное и лопнуло с тяжёлым, потрясающим всё тело звуком, после чего Олег перестал слышать. Сверху падали чёрные хлопья. Девчонка со снайперкой стояла у стены и мелко дрожала всем телом, сжимая в руках винтовку и выкашливая на грудь струи тёмной крови. В грудине у неё торча витой кусок металла, прибивший девчонку к стене. Пулемётчик сидел на полу, держась ладонями за уши. Второй мальчишка полз кругами, опираясь на руки и волоча за собой обрубок ноги, оставляющий на мусорном полу удивительно яркий след — но тут же темневший в пыли.

Девчонка подняла снайперку к плечу и начала стрелять в окно, как автомат, передёргивая затвор и почти не целясь. Потом уронила оружие и голову. Раненый мальчишка, оскалившись, перетягивал высоко поднятый обрубок тонким тросом. Пулемётчик уже стрелял. Из его ушей ленточками текла кровь.

Олег перевернулся обратно на живот. Нашарил автомат, подтянул ближе и начал бросать гранаты — лёжа, сбоку по дуге. Гранаты разрывались, хотя он не знал, его это — или нет. Но одна лопнула точно под ногами баргайца, поднимавшего длинную трубу — и того не стало. Олег засмеялся горлом и прижал к плечу автомат. Первая же очередь отшвырнула другого баргайца…

…Пулемётчику пуля попала точно в лоб, и он уронил голову на приклад, как будто уснул. Олег оставил автомат и перебрался за пулемёт. Обезножевший парень стал подавать из цинка матерчатую ленту, но, когда цинк кончился и надо было отползти в сторону за новым, он прополз полметра и замер — то ли умер, то ли потерял сознание. Олег «добил» ленту — и вдруг грязная, в потёках засохшей крови, рука протянула ему кожаный «язычок».

Олег повернул голову. Юрка, лёжа на боку, свободной рукой деловито подтягивал к себе пояс с гранатами.

— Сработаем вместе, да?! — крикнул Юрка и сверкнул улыбкой — беспечной и яростной. И Олег услышал его — и Олегу стало вдруг беспричинно и нелепо хорошо и весело…

— Сработаем! — проорал он в ответ. И опять припал щекой к толстой кожаной нашлёпке на прикладе.

— Ты как здесь?! — кричал Юрка.

— Тебя искал! — смеялся Олег.

— Нашёл?!

— Нашё-о-ол!!!

Они быстро, ползком, перебрались к другому окну. Пули били в стену напротив, тяжело зыкали на рикошетах от сейфов.

— Нельзя сдаваться! — кричал Юрка. — Я случайно попался, скрутили! А так — нельзя!

— Оставь одну гранату! — ответил Олег. — Оставь, понял?!

— Две оставлю! — смеялся Юрка. — Они осекаются часто!

— Потом — слышишь, потом! — Олег стрелял и стрелял, хотя было видно, что баргайцы уже не останавливаются у смертельной черты. — Потом, Юр, ещё много чего будет! Много чего, понял?! Жалко только, что — не домой! У меня девчонка! Жалко!

И смеялся тоже.

Но вдруг площадь потонула в пыли, непонятно откуда поднятой. Сверху ударили мощные столбы белого света, забегали, скрещиваясь и расходясь. Послышался ревущий голос — казалось, кричит небо:

— Славяне, до верррх, до верррх, бррррать, до верррх, славяне, бррррззз… — голос сорвался в рычание. И стало ясно, что пыль поднята огнём не меньше чем десятка скорострельных пушек, нещадно избивавших баргайцев, которые заметались и стали откатываться под защиту зданий на другой стороне.

В комнату вбежал Станац — лицо в крови.

— До верху! — крикнул он. — Дирижабль прийшо, волкодлаки прийшо, код Сантокаду!

— Помоги! — крикнул Олег, кивая на безногого. Юрка подхватил его под мышки, Станац, быстро посмотрев двух других, тихо и длинно выругался, махнул рукой, поднял за ногу и за обрубок. Они выскочили из комнаты. Олег отступал, держа на бедре тяжёлый пулемёт. В последний момент матюкнулся, подскочил к укрытию из сейфов. Димка скорчился «на дне» в прославленной и рекомендуемой западными педагогами и психологами «позе эмбриона». Его трясло.

— Вставай, придурок, пошли! — Олег нагнулся, выволок завопившего мальчишку наружу. — Да иди же сам, скотина, я же не могу!.. А!

Ужалило в правое бедро. Боль была резкой и обжигающей, Олег припал на колено, не выпуская пулемёта. По джинсам поплыло тёмное пятно. Димка попятился, перекосив рот, но Олег, преодолев боль, дыша открытым ртом, выпрямился и, толкнув мальчишку перед собой, побежал — не заковылял, а именно побежал — следом.

В коридоре у него кто-то подхватил пулемёт, ещё кто-то подставил плечо… На лестнице, мимо которой они пробежали, громко стонал человек, лежали трупы — в нелепых позах смертельно пьяных… ага, значит, баргайцы всё-таки успели ворваться внутрь…

Сбоку вытащили раненого в живот парня. Олег оттолкнул того, кто ему помогал, мотнул головой:

— Тащите его, я сам, — и действительно пошёл сам, перебросив в руки автомат из-за спины. Пошёл, даже побежал, хотя от боли казалось, что в ногу вставлен раскалённый прут. И он шевелится при каждом движении.

Ещё одна лестница — наверх, на крышу башни. Под ногами, в иссушающем белом свете, льющемся с неба — большая ткань. Олег не сразу сообразил, что это баргайское знамя, сорванное с флагштока и раскромсанное кинжалами. А выше, совсем рядом, висело белое огромное брюхо, и в чёрном дверном проёме двое уррвов в жилетах и шлемах помогали людям залезать внутрь. Точнее — просто с силой вдёргивали их. Но какие могли быть претензии?

— Юрка там? — крикнул Олег Станацу, растиравшему по лицу кровь. Тот кивнул. — А этот… второй?

— Тамо, тамо! — Станац сплюнул.

Олег протянул вперёд, в проём, руки — и четырёхпалые сильные ладони сомкнулись на его запястьях.

Внутри гондола дирижабля больше всего напоминала скелет какого-то вымершего существа — кита или динозавра. Рёбра (шпангоуты? стрингеры? — как они правильно называются?) выступали из стен. Над головой, в низком потолке, светили редкие лампы. Пружинил и вибрировал слегка под ногами пол, облитый пластиком. Через каждые пять шагов возле стен, за установленными в шарнирах пулемётами сидели, вжав лица в резиновые нарамники прицелов, стрелки. Но в целом дирижабль внутри не очень походил на военный корабль. Олегу вдруг стало даже странно — они, окровавленные, грязные, пахнущие пороховой гарью и кровью, оставляющие на полу тут и там алые следы, плохо вязались с окружающим.

Но это ощущение отхлынуло, когда возле большой распахнутой двери их встретили двое уррвов — в доспехах, но без шлемов. Лица уррвов почти по-человечески выражали дружескую заботу и даже восхищение.

— До места, — один из уррвов показал рукой. — Моля ласкаво…

И кто-то тяжело уронил пулемёт…

…У Станаца погибло одиннадцать человек, в том числе — одна девчонка. Переранены были все остальные, причём многие — серьёзно. Таким уррвы начали оказывать помощь прямо в помещении.

То, что не было иллюминаторов, сильно раздражало. Олег сам себе начал казаться килькой, запаянной в банку, за пределами которой неизвестно что происходит. Кроме того, он тут же начал думать о друзьях, оставленных в пещере, и от этих мыслей отвязаться никак не мог.

Немного помогло, когда к нему подошёл медик — без каких-либо внешних атрибутов своей профессии, без нашивок или эмблем на форме, только с раскладной пластиковой коробкой.

— Юрке помогли? — спросил Олег, внутренне сжимаясь — противненько и явно от страха. Уррв абсолютно по-человечески покачал головой в знак того, что не понимает языка, потом указал Олегу на вделанную в стену и обтянутую той же резиной низкую кушетку, на которой сидел мальчишка.

Олег сел. Выставил раненую ногу, со вздохом приспустил штаны. Рана в бедро выглядела как большой чёрно-красный синяк, и Олег понадеялся — может, просто ушиб? Но нога была перемазана засохшей кровью. И уррв, что-то пробормотав, достал марлевый тампон.

Абзац, подумал Олег. Вскинул на человека-волка отчаянные глаза, собираясь попросить, чтобы вколол какое-нибудь обезболивающее. Но потом глянул вокруг и промолчал. А что если вколют ему — и не хватит вон тому парню, которого ранили в живот? Или тому — без ноги?

Нет уж.

Уррв намочил тампон спиртом (запах ни с чем не спутаешь) и начал убирать засохшую кровь. Спиртовой запах перебивал чуть заметный запах мускуса — пахло от уррва. Потом медик достал плоские крючки, и Олег откинулся затылком к стене, которая вибрировала и еле слышно гудела…

…Ну вот, можно потерпеть. Вполне можно. Конечно, боль сильная… и очень уж долгая. Но потерпеть можно. Люди и не такое терпят.

Уррв положил рядом что-то, похожее на… да ни на что не похожее, какой-то измятый кусочек металла. Снова больно. Очень больно. Так больно, что нет сил терпеть. Олег взял эту металлическую штучку и поднёс к глазам. Пуля, вот что это. Рикошетировала и вошла в ногу на излёте. Больно, сейчас хрустнет челюсть. Надо закричать, станет легче. Многие кричат.

Уфф, всё. Бинт ложится на ногу — витками. Всё, всё…

И сразу — дикая слабость. Такая, что Олег уже не помнил, как лёг на спину…

…Сказать по чести, когда дирижабль ленниадцев забрал их из Грраурса, Олег как-то странно подуспокоился. Демонстрация технического и военного могущества была настолько явной и мощной, что мальчишка решил — ну теперь-то мы в безопасности, под охраной… Наверное, где-то в глубине души у него ещё жила детская уверенность, что взрослые всегда обо всём позаботятся.

Он понял, что ошибся, едва дирижабль прибыл в Сантокад.

Уррвы были разбиты.

Не разгромлены, нет. Но разбиты — точно. Всё вокруг — забито брошенной техникой и беженцами. Улицы перегорожены укреплениями. Солдат — ощутимо мало. Надо всем витал дух угрюмой решимости — погибнуть, но дать спастись женщинам с детьми. Дух этакого последнего боя.

Казея в Сантокаде не было. Олег узнал это сразу. Были отряды Драгило и Манче — большие, по нескольку сот бойцов, они обороняли южные кварталы.

А город, между тем, был очень красив. Вставало солнце, когда дирижабль причалил к одной из мачт на набережной и по тросам съехал к самой земле. Очевидно, когда-то Сантокад был прибрежной крепостью — до сих пор (но теперь уже не на окраинах, а в черте города) высились похожие на шахматные фигуры башни. А на окраинах поднимались четыре гигантских статуи. Уррвы в кольчужных доспехах, вытянутых по форме волчьих морд шлемах, с короткими широкими мечами в правой руке и овальными щитами в левой смотрели в сторону гор. Шлемы их венчали трёхзубые короны… Позже машина — серый грузовик с армейскими эмблемами на бортах — провезла людей через цепочку красивых, выложенных разноцветным кафелем площадей, в центре каждой из которых поднимался фонтан особой формы, не повторяющейся на других площадях. Но все фонтаны не работали, а на кафеле сидели беженцы…

Олег рассчитывал остаться со Станацем, но не получилось. Его, Юрку и Димку (освобождённым мальчишкам нашли человеческую форму) отвезли в одну из «шахматных» башен. Тяжело раненых бойцов Станаца повезли в порт. А остальные выгрузились по пути.

— Прощай! — крикнула Светка, поднимая руку. И повторила, противореча себе: — Прощай, может, ещё увидимся!

Остальные поддержали её дружным гулом и тоже замахали руками. Олег долго смотрел им вслед, держась за борт машины. Похоже, Станац уже отдавал приказы — кому и куда направляться для обороны.

— Эх… — вздохнул Юрка. — С ними бы…

Олег покосился на него и обратился к сопровождающему офицеру — уррву:

— Мне надо — понимаете? — надо как-то обратно, в горы, там, в горах, мои друзья…

Уррв, понимавший по-славянски, но говоривший очень плохо, сделал отрицательный жест рукой:

— Нет, нет… Баррргай… там… — он указал в сторону гор.

— Там мои друзья! — настаивал Олег, только сейчас вдруг понявший, в какую жуткую ситуацию влипли ребята и девчонки. — Ну как вы не понимаете — это я их там оставил, я обязан вернуться…

— Комитач… после… — он указал на Олега. — Муви з комитач…

— Ясно, — перевёл Юрка. — Потом поговоришь с командиром… Что ты ему-то говоришь, он просто исполняет, что приказано.

В башне, куда их привезли, было множество беженцев. Они занимали почти все этажи. Тут и там лежало самое разное оружие, боеприпасы, снаряжение… Среди сдержанного шума, нелюдского запаха, чужой, хотя и понятной беды Олег вдруг ощутил себя очень маленьким и беспомощным. Ему просто-напросто захотелось плакать, и он лёг на живот на расстеленный коврик, похожий на туристскую пенку, уткнулся лицом в руку и затих. Юрка устроился рядом, Димка опять забился в угол.

Раненая нога заныла, замозжила. Навалилась мерзкая усталость, от которой казалось — тело превратилось в свинец. А через полминуты Олег провалился в сон — хорошо ещё, что без сновидений…

…Разбудил его Юрка. Мальчишка принёс три миски, в которых из бурой смеси торчали ложки. Выглядело это отвратительно, но оказалось просто-напросто сушёной картошкой с мясными консервами — и на вкус было куда лучше, чем на вид. Через несколько минут уррв-офицер — другой — принёс котелок с обычным чаем.

— Ми зосла вас, — он кивнул мальчишкам. — Наперррв нашим. Пррриказ: наперррв зосла славяне. День неже дву…

— Мне надо… — начал Олег, привставая, но уррв покачал рукой:

— Знам. Не. Барргай… — и опять покачал рукой.

Стало ясно, что уррвы их не отпустят. Кроме того, кажется, их воспринимали, как непонятно почему оказавшихся тут представителей ещё какого-то народа — и, судя по всему, во исполнение союзнического долга готовы были эвакуировать любой ценой.

Когда он ушёл, Олег мрачно сказал:

— Ну что ж… Придётся пробираться в горы одному. Тем более, что Марата тут нет.

— Я пойду с тобой, — сказал Юрка. — Ты ранен, тебе нельзя одному.

— А ты что, в порядке? — хмыкнул Олег. Ему было тоскливо, но не страшно.

— В порядке я буду, когда окажусь дома.

— А если не окажешься? — Олег поднял на него глаза. Юрка пожал плечами:

— Значит, не окажусь… Я поищу снарягу какую-никакую. Вечером уйдём?

Кажется, он признавал в Олеге командира. И мысль об этом помогла мальчишке собраться:

— Вечером… А его? — Олег кивнул на Димку. Юрка несколько секунд молчал, потом сказал:

— Его нельзя брать с собой. Пусть остаётся. Он просто не пройдёт через фронт, без вариантов.

Олег ожидал — честно ожидал! — что Димка возмутится. Но мальчишка молчал, испуганно глядя перед собой. И Олег отвёл глаза. Да, не все в этом возрасте как Борька.

Поэтому он, Олег, обязан вытащить тех.

Он подумал так, отвёл глаза…

И увидел входящего в помещение Артура.

Это было до такой степени поразительно и странно, что Олег не двигался, глядя на происходящее. Для Юрки и Димки все вошедшие были незнакомы, мальчишки и не глядели в их сторону. А для Олега…

Артур шёл впереди, неся на плече пулемёт. Голова у него была обвязана, совсем не романтично — грязной серой тряпкой. Следом шла Саша с двустволкой, за ней — Оля-старшая, к которой жались Тимка, Данила, Маша, младшая Оля… глядящий себе под ноги Генка. Дальше — Борька. С баргайским автоматом, прихрамывающий. И — Кирилл с Максом. Тоже с автоматами.

Они вошли и остановились, озираясь — перемазанные, видно, что усталые до последнего предела, но живые, живые, живые…

…Юрка не понял, почему Олег вдруг, издав какой-то странный горловой звук, поднялся, держась за стену и рванулся навстречу вошедшим. Остановился в шаге от высокого парня с пулемётом на плече…

…Артур смотрел на Олега и улыбался. Потом сказал:

— Дошли все, командир.

Не глядя, передал пулемёт Сашке. Олег сделал ещё один шаг и обнял кадета изо всех сил, чувствуя, как Артур дышит, как стучит сердце, как от него неудержимо разит потом и порохом.

— Живой, — сказал Олег. — Ты живой. Вы живые.

И ощутив, как пальцы Артура стиснули куртку на спине, больно защемили кожу — счастливо, со всхлипами, рассмеялся…

… — В общем-то мы с самого начала живы остались благодаря Борьке, — Артур лежал на пенке, прикрыв глаза. Больше всего Олег боялся, что он уснёт, но кадет явно собирался сначала всё рассказать. — Это кадр, Олег. Это не просто кадр, это уникум. Я его только вот в эти два дня оценил. Дирижабли, туда-сюда — это всё потом… А началось с него. Нас в пещере зажали, спустились по скалам. Я не то что проморгал, нет — просто совершенно этого не ожидал, вверх и не смотрел даже. Свалились, как снег на голову… Не знаю, то ли выследили нас, то ли случайно наткнулись… Прямо через несколько часов, как ты ушёл…

— Я зря вас оставил, — хмуро сказал Олег. — Я ещё когда их отряд в долине увидел — понял, что зря.

— Ну, был бы ты с нами — какая разница? — Артур, не открывая глаз, пожал плечами. — Вломились внутрь. А Борька сидел как раз с ружьём на коленях. И прямо сразу в передних — картечью. Из одного ствола, из другого… Не раздумывая. Мы-то все окаменели… Ну, дальше Макс до гранат у одного на поясе добрался, кинул две наружу, мы похватали, что ближе лежит… — Артур помолчал, тише сказал: — Я двоих мечом зарубил… Они вниз откатились. До темноты постреливали, а ночью мы ушли по скалам… — Артур покачал головой. — Борька с Данилкой влезли наверх по выступам, трофейные тросы закрепили, и мы поднялись. А потом они обуваться стали — а вместо пальцев месиво… Данилку Олька на закорках несла, Борька сам ковылял… В общем, на плоскогорье нас дирижабль подобрал. Мы чудом только по нему стрелять не начали…

— Артур, я не нашёл Марата, — Олег порывисто сел. Кадет наконец открыл глаза:

— Ну не нашёл, так не нашёл… Эвакуируемся, там что-нибудь придумаем. Главное, что всех наших собрал.

— Собрали, — поправил Олег. Но Артур возразил спокойно:

— Собрал. Ты собрал. Без тебя ничего не было бы.

Олег собирался опять беспредметно возразить. Но послышались шаги, усталый шум беженцев затих — в башенный зал вошёл офицер-уррв в грязной форме.

Вошедший офицер что-то громко сказал — и стало тихо. Он поднял руку и заговорил — отрывисто, Олег не мог избавиться от ощущения, что это просто лает сторожевой пёс. Уррвы вокруг переглядывались, кто-то из женщин заскулил, но тут же умолк. Офицер сделал ещё несколько странных, нечеловеческих жестов (уже молча) — но уррвам они, очевидно, что-то говорили.

Люди увидели, как начали подниматься дети и подростки — кто быстро и решительно, кто почти неохотно, но без промедления. Они подходили к куче оружия и выбирали что-то из неё, брали боеприпасы и выходили. Чаще всего — не оглядываясь на своих родных, которые теперь уже не могли сдержать криков, почти человеческих. Но ни одна мать не остановила сына. Впрочем, некоторых, уж слишком маленьких, останавливал и возвращал офицер.

— Что они делают? — прошептала Саша. — Там же совсем дети, младше Борьки…

Странно, но офицер услышал. Он повернул лицо к людям и сказал, с трудом подбирая слова:

— Смерррт… за све… ту и там. Но… любче… измеррррт в детса… неггг быт… ррроб.

И отвернулся, следя за тем, как вооружаются дети и подростки.

— Аой! — вдруг сказала одна из женщин, гладя руку подошедшего к ней попрощаться сына — на вид одних лет с Олегом. И резко оттолкнула его…

— Аой! — поддержала её другая. И через несколько секунд слаженно и дружно слышалось в зале:

— Аой! Аой!! Аой!!! Аой-аа!!!

— Что он сказал — офицер? — спросил Тимка. — А?

— Что-то вроде того, что лучше умереть ребёнком, чем жить рабом, — сказал Юрка. И крикнул: — Слышите, мы тоже пойдём!

— Пойдём! — поддержал Кирилл. Офицер повёл рукой:

— Нем. Оберрреч… приказ…

Отсалютовал — и вышел тоже. Следом за своим наспех собранным отрядом.

— Совсем плохо, — сказал Борька. — Видите, у них совсем плохо… а мы тут крупу переводим!

И зло двинул ногой по пустой миске.

Она насмешливо задребезжала на каменном полу.

— Всё, — Макс сел на корточки, посмотрел вокруг, потом оглянулся на дверь — которая вела на лестницу вверх. — Дирижабли, много. Не меньше дюжины. Идут от гор сюда. Ну, не сюда — в порт идут. И их даже никто не перехватывает…

Всю первую половину этого нового дня ребята и девчонки — кроме младших, которых не выпускали, и Генки с Димкой, которые сами не двигались с места — время от времени, мучаясь бездельем и неизвестностью, выходили на крышу — посмотреть на панораму боя. И вот — пожалуйста.

Артур встал. Привалился к стене. Оттолкнулся лопатками, прошёлся туда-сюда. Олег, растирая ногу (рана чесалась), смотрел в пол. В нём нарастало какое-то дикое, бессмысленное, но всепоглощающее желание — сделать хоть что-то, лишь бы прекратилось это бессмысленное сидение на одном месте…

— Далеко идут? — спросил Артур. Макс, тянувший и дёргавший себя за свой «конский хвост», сморщился:

— Километр, не больше… параллельно башне.

— Ты что придумал? — Олег поднял голову. На Артура в этот момент уставились все.

— Смотри, — Артур присел возле оружия, сваленного в углу.

— Что тут? — Олег подошёл. Артур подвытянул винтовку — массивную, с длинным стволом, казавшимся тонким из-за общего размера. Под стволом крепились расставленные сошки. Мушка была высокой, приклад снабжён толстой резиновой накладкой.

— Тяжёлая винтовка, — Артур вытащил оружие целиком. — Вон ещё одна… Типа наших ПТР с Великой Отечественной… Знаешь, что такое ПТР? — Олег кивнул. — Их пацаны воюют, а мы что, хуже? — тихо спросил Артур. — Как он там сказал — лучше умереть ребёнком, чем быть рабом?

— Что предлагаешь? — Олег вытащил вторую такую же. — О, тяжёлая…

— Влезем наверх и попробуем бить по дирижаблям… Они же думают, что тут одни беззащитные, ходят мимо… Мелких и девчонок не берём. И Юрку, он побитый весь вон какой.

Олег кивнул. Повернулся и позвал негромко:

— Макс, Кирка, идите сюда.

Караваев с Сигаевым подошли сразу.

— Пойдёте с нами? — напрямую спросил Олег. Мальчишки переглянулись. Макс кивнул. Кирилл потащил из кучи тяжёлый, похожий на экзотическую змею, патронташ, в котором (как у охотников) торчали патроны размером с две ладони.

— Мы тоже! — крикнул Борька. Но Артур рявкнул в ответ:

— Привяжу! Честное слово, привяжу!

— Мы можем патроны подносить! — поддержала мальчишку Олька Томилина. Артур отмахнулся, взваливая на плечо винтовку.

Олега, как ни странно, немного покоробило, что Юрка промолчал — полулежал и смотрел, как они вчетвером идут к двери. Но он тут же прогнал эту мысль и добавил около самой лестницы:

— Сидеть здесь всем. Это приказ…

…Вид, открывавшийся с дозорной башни, был страшным и завораживающим одновременно.

Наземный бой шёл возле императорских статуй. Гранитные гиганты равнодушно смотрели на дальние горы, а возле их ног кипела схватка, временами перераставшая в рукопашную. Севернее линия обороны уррвов отползла почти к самому океану. Над портом клубились дымы и полыхало пламя. Канонерки обстреливали наступающих баргайцев и пока что не допускали их к причалам, от которых то и дело отваливали самые разные суда — от парусных ботов до круизных лайнеров, сюда прислали всё, что было у Ленниады. Но прикрыть порт с воздуха было труднее — дирижабли уррвов вели тяжёлый бой. Олег видел, что множество кораблей горит и тонет. Различил и сотни точек на полыхающей воде… Южнее уже в прибрежных кварталах тоже сражались — наверное, туда отошли Станац, Драгило и Манче. Как там Светка, жива ли вообще…

— Сволочи, что же они делают, фашисты… — выдохнул Кирилл, не отрываясь, глядевший в порт. — Там же женщины и дети! Там совсем нет военных!

— Ещё идут! — Максим выкинул руку в сторону от башни. Мальчишки разом обернулись туда.

Девять баргайских дирижаблей шли над городом со стороны гор широким клином на высоте примерно километра. Они не снижались, опасаясь огня с земли, но из брюха у каждого уже опустились рельсы бомбосбросов.

— Твари, — выплюнул Артур, подходя к мощному парапету. Положил винтовку между зубцами, сел за нею. — Патрон.

— Патрон, — повторил Олег, кладя своё оружие рядом. Сейчас всё было ясно, не было мыслей о том, кто хорош, кто плох и чувства надвигающейся бессмысленности, как в Оранжевых песках.

Да, всё было ясно. Мир разом раскроился на хороших и плохих. И хорошие были похожи на волков, а плохие были людьми… нет. Они были похожи на людей внешне, а это другое.

Затвор с удобным стеблем мягко клацнул. Пальцы Макса втолкнули в чёрный канал длинный патрон.

— Бьём по первому, — сказал Артур. — Ты по левому движку, я по правому.

Олег кивнул молча, втиснув приклад в плечо. Прицельной планки у этой штуки не было, только мушка. И на этой мушке чуть покачивался за размытым диском бешено вращающегося винта чёрный круг двигателя.

Бдам!

Сильнейший удар в плечо, от которого вздрогнуло всё внутри. В ушах повис тонкий протяжный отзвук «ммммммм».

— Патрон! — заорал Олег, как в каком-то старом кино, рванув затвор. Гильза выскочила… вот, новый патрон… закрыть… прицелиться…

Бдам!

И Олег увидел, что размытый диск постепенно превращается в отдельные лопасти, всё ещё пытающиеся вращаться, но слабее и слабее… а из двигателя потянул чёрный дым!!!

— Патрон!

— Смотри! — голос Макса тоже звенел металлом. Наплывавшие сзади дирижабли стали расходиться в стороны от потерявшего ход товарища… но левый не успел! Дирижабли столкнулись, машины мотнуло, они навалились друг на друга…

— Уррраааа!!! — орал кто-то. Олег увидел, что Артур стреляет — стреляет в лоб уходящей в сторону машине, стреляет снова и снова — и закричал:

— Да патрон же!!!

С металлическим шелестом патрон вошёл в ствол.

Но из-за передней сбившейся, смешавшейся тройки (два дирижабля сталкивались снова и снова, третий неудержимо валил в сторону) выходили ещё шесть. Они разворачивались в линию и закрывали небо, идя к башне.

Но почему-то совсем не было страшно. Может быть, потому что в порт они не шли? А это сейчас стало самым-самым важным…

— За парапет! — Артур сдёрнул винтовку и повалился на пол. Через долю секунды упали и другие мальчишки. А ещё через долю — по старинной кладке с рёвом и громом ударили очереди пулемётов.

Олегу показалось, что закачалась вся башня — до основания. И уж во всяком случае — камни, к которым он прижимался, тряслись и вибрировали точно. Воздух наполнился сладковатым вкусом горелого, визгом и воем. Приоткрыв зажмуренные в первую секунду глаза, Олег увидел кулак Макса — дёргающийся, с торчащим из него патроном.

Сейчас дирижабли подойдут и высадят десант. Эта мысль только и осталась в голове… но стрельба вдруг прекратилась. А потом — голос Юрки:

— Наши! Вставайте, наши!

Три белых дирижабля — и откуда взялись! — уже вели бой с шестью вражескими. Юрка, не переставая кричать «наши», волок к краю пулемёт на треноге. Следом «на трёх ногах» передвигался Борька — мелкий подлец с натугой тащил цинк.

— Пошёл отсюда! — заорал Артур, возвращая винтовку обратно.

— Не! — тявкнул Борька, неожиданно умело заправляя ленту в открытый Юркой казённик.

— Убью!

— Не!

— В наших не попади! — крикнул Артур Юрке, отчаявшись припугнуть Борьку.

— Не! — ответил тот. — Во, а как его… а, понял! — он с лязгом передёрнул затвор, едва не отхватив Борьке палец.

Очевидно тут же забыв о башне, дирижабли баргайцев старались прорваться к порту. Мальчишкам на башне это было на руку — враги выходили прямо под их прицел. Но они какое-то время не стреляли — мешало воспоминание о том, как били по камню пули. Страх мешал, что там говорить…

И вдруг Макс закричал — иначе не скажешь, закричал отчаянно и сорванно:

— Патр-р-рон! — рыкнул Олег, вжимая приклад в плечо. Ему откликнулся пулемёт — одной бесконечной очередью стрелял Юрка, стоя на коленях, а рядом Борька, как в кино, подавал ему ленту из цинка, держа её на руках.

…Рвётся дирижабль — вернее, рвутся под его надутым брюхом бомбы, и дирижабль подкидывает снова и снова, как будто он в ужасе старается залезть повыше от этих взрывов — и из разодранной гондолы падают и падают фигурки…

…Приклад со страшной силой лупит в плечо. Почти ничего не слышно, только какой-то тонкий вой… а, это белый дирижабль тянет мимо башни — вниз, совсем рядом, бешено вертится винт, а потом вдруг срывается и чудовищным сюрикеном летит куда-то вверх и в сторону. А за ним — выплывает туша баргайца… На! Ещё на! На ещё! Лопается близкий иллюминатор рубки, видны вскинутые руки… На! Юркина очередь опережает, врывается в кабину бешеной свинцовой змеёй…

… — Всё! Олег, все, всё!

Он ещё какое-то время тупо смотрел в пустой канал ствола и собирался материться, чтобы Макс не тормозил. Потом поднял голову.

Мимо башни — рукой дотянуться — шёл дирижабль уррвов. На галерее стояли сразу несколько… человек, да, человек. Они — непривычными людскими жестами — тянули вперёд руки с поднятыми большими пальцами. Один размахивал шлемом и что-то выкрикивал. Борька, перепачканный крошкой, пылью и гарью, стоял, подлец, на парапете и со свистом махал уррвам рукой, что-то крича (Олег плохо слышал). Но, когда стало видно, что на галерее стоит ещё один уррв — неподвижно, вытянувшись, держа церемониальным жестом палаш — Артур снял Борьку с парапета за ухо и тоже вытянулся по стойке «смирно». А остальные мальчишки встали на ноги.

И только когда дирижабль ушёл — Олег почувствовал, что из него как будто вынули все кости. И плюхнулся на пол.

Артур со стоном спустил с плеча куртку. Чёрный с алыми прожилками синяк расползался по телу. Артур долго глядел на него, потом — засмеялся и спросил Борьку:

— Тебя чем выпороть — ремнём или хворостиной?

Тот молча засопел и заполз за сидящего возле пулемёта Юрку.

Олег потрогал своё плечо и решил его не смотреть — чего расстраиваться? Тем более, что нога болела зверски — похоже, открылась рана.

— Как там дальше-то? — спросил он вместо этого у Макса. И тот, широко улыбнувшись, сипло прочёл:

— Хорошо, — искренне сказал Олег.

— Мальчишки, — умоляюще сказала Саша, появляясь в дверях на лестницу, — мальчишки, мы вам воды принесли, попейте, пожалуйста…

А снизу уже поднимался за девчонками офицер-уррв — и ещё один, и ещё… У всех троих были изумлённо-благодарные лица.

Пришедший офицер был другим — не тем, что появлялся раньше. Глядя на него, Олег вспомнил когда-то где-то читанные (или слышанные?) строки: «И коня нет — убили коня. И папахи нет — пропала папаха. И сабли нет — сломалась сабля. Да и сам-то стоит — шатается…»[41]

— В губе стоймо барррказа, — уррв показал рукой для верности. — То про вас естем. Идти до губы, уплывать, плыть. Вы герррои естем, — он говорил искренне. — Вам място. Чест. Ане бррррзо.

Последнее слово он почти прорычал, не глядя на молчащих женщин и детей вокруг.

И Олег тоже не мог на них глядеть…

Они были и на берегу, тут и там — много. И тоже в основном… нет, Олег не мог про них думать «самки» и «детёныши». В основном это были женщины и дети. Слышалось поскуливанье, но большинство молчали и провожали глазами идущих от машины людей. Олег ощутил, как Данилка вцепился в его руку и прошептал:

— Я не могу на них смотреть… мне страшно… мы уплывём, а они останутся…

— Молчи, — сказал Олег. И сам отвёл глаза — один малыш, стоя возле своей матери, тянул её за руку к трапу баркаса, но она только качала верхней частью тела и поглаживала ребёнка по спине. А, увидев Олега, кивнула ему, и в глазах было понимание.

— Я не поплыву, — вдруг сказал Артур, останавливаясь.

— Да, точно, — Саша, казалось, ждала этого. — Пусть заберут Данилу, Машку, Тимку, Борьку и Ольку…

— Что?! — возмутилась Томилина.

— Не тебя, — отмахнулась Саша. — И… этих, — она не стала называть имён, только безотносительно махнула головой. — А на наши места пусть сажают своих детей и женщин. Хотя бы… столько.

— Правильно, — кивнул Максим. — А мы сделаем плот и попробуем подрейфовать отсюда.

— Не поплыву я никуда, — отрезал Борька. — Что я вам — груз, что ли, особо ценный?

— И я не поплыву без Саши и без Бориски! — закричала Олька. Борька побагровел.

— Я тоже не поплыву, — тихо сказал Данилка. — Мне их очень жалко, я не хочу так…

— Надо вместе, мальчишки, — сказала Томилина. — Только вместе. Как-никак, но вместе…

— Да поймите вы! — крикнул Олег. — Заклинило меня! Не могу я вас обратно переправить! Ничего не могу! Вон, даже Марата найти не смог!

— Ну и тем более, — рассудительно сказал Кирилл. — Чего тогда правда делиться? Что тут, что на катере, что на плоту — везде можем погибнуть…

А Артур уже махнул рукой уррву около трапа:

— Офицер! Офицер, это… грузите своих, сколько сможете — и отваливайте, — он сопровождал свои слова жестами, уррв что-то рычал и тявкал в ответ, явно отказываясь, но потом вздохнул и скомандовал тем, кто ждал на берегу.

Люди отошли в сторону и встали тесной кучкой. Олег не сказал бы за остальных, но сам он не ощущал страха или тоски. Скорее было ощущение правильности происходящего.

Мимо шли женщины и дети. Их взгляды скользили по лицам людей. Нет, всех не возьмут на баркас. Но кто-то всё-таки спасётся…

— Ладно, — буркнул Юрка, — пошли строить плот, что ли?

Сашка долго скребла котелком по дну кувшина. Ёжилась, словно на холодном ветру, что-то бормотала…

Остальные смотрели. Одиннадцать пар глаз. Лишь Макс, сидя на «условном носу» со скрещенными ногами, глядел в другую сторону — в море.

— Ничего нет, — сказала Сашка.

Олег знал, что она сейчас ответит, но внезапно на миг возненавидел её за этот ответ.

Плыли двадцать второй день.

В первые два дня, не особо ограничивая себя, путешественники поневоле выдули кувшин воды — были почти уверены, что кто-никто их подберёт. И потом поздновато опомнились… Короче, к исходу десятого дня оставался один из подобранных в развалинах порта большущих кувшинов. И именно в то утро его кокнул Макс. Случайно, конечно — рукоятью скрамасакса.

Случись такое сейчас — его бы, наверное, убили. Но тогда жажда ещё не добралась до всех по-настоящему. Макс, конечно, скис почти до слёз, да и остальные ругались, но — так… Сутки продержались на фляжках и надежде, что вот-вот подберут или прибьёт к какой-то земле. Не подобрали, не прибило — вообще не было ни кораблей, ни дирижаблей все эти дни, с того момента, когда течение вынесло их от порта. Но прошёл дождь, и набрали кувшин и фляжки. Рыбалка была плохая…

Одиннадцать дней — по стакану воды в день. Воду отмеряла Сашка, и Олег отдал ей всё оружие, сказав, что она может стрелять, если что.

Надо сказать, Олег плохо подумал о своих. Они подсовывали воду девчонкам и младшим. Сперва он сам сделал то же несколько раз, но потом сказал, что, если кто-то ещё раз попытается «сбагрить» свою воду — будет бить. Всё равно ведь у младших и у девчонок порция больше…

А продуктов не было уже две недели…

Сегодня вода кончилась. Оставалось где-то по поллитра во фляжках. Да и то — Олег подозревал — не у всех…

…Ещё несколько секунд он рассматривал Сашку, чувствуя, что борется с диким, мерзким желанием — закричать ей, что это она пила тайком воду, поэтому та и кончилась так быстро…

Мальчишка тряхнул головой. Обвёл всех взглядом:

— Вода кончилась, — сказал он, сам испугавшись сказанного. И повторил: — Вода кончилась. Всё, что у нас осталось — фляжки. И я сейчас спрашиваю всех — кто хочет пить?

Послышались смешки. На него глядели с исхудавших лиц покрасневшие глаза.

— Ясно, — Олег откашлянул мерзкую сухость в горле. — Я знаю, что вода во фляжках не у всех, — он помедлил, вспомнив, как три дня назад, ночью, сам открыл фляжку и в страшных, непередаваемых муках несколько секунд боролся сам с собой, пока… пока не завинтил пробку. Сейчас Олег открутил её снова и, подойдя к кувшину, сунул в него руку и опрокинул фляжку внутрь. В тишине все слушали, как вода стучит о дно. Потом — капает. Звонко и медленно. Потом — всё… Олег потряс фляжку. — Все по очереди подходят сюда и выливают воду. Никто не узнает, пустая была фляжка или полная. Но этой водой… — он снова сглотнул, — ей мы будем поить только девчонок. И мелких. Даньку, Тимку… — он посмотрел на Борьку, глядящего прямо в глаза «командиру», — …и всё. По полстакана в день.

— У вас ещё раны не зажили!.. — начала Оля-старшая, но Олег прервал её:

— Я закончил на этом. Я не предложил, я приказал. Всё. Пошли…

…Сашка подошла второй, потом подсела к Артуру. Кадет подмигнул ей:

— Сперва пьют лошади, потом дети и женщины. Джентльмены пьют последними.

— Но ведь тогда уже ничего не останется, — усмехнулась девчонка.

— Вот именно… — не стесняясь, Артур обнял её левой, — Если случится так, что я буду умирать — ты не вздумай меня отпаивать. Понятно?

Олег слышал это краем уха. Он думал. Воды было около пяти литров. Должно было — больше восьми, но Олег отмёл эту мысль: всё, и никто никогда не узнает, у кого не хватило выдержки… Восемь литров — это девчонкам и младшим на пять дня, если по двести пятьдесят… Они ещё будут пить, когда нас уже не станет… Потом у них будет ещё дня три.

Неделя у них есть. Целая неделя.

У нас — три дня, подумал Олег. И сказал через плечо:

— Саш, хватит болтать. Выдавай воду.

Он сидел рядом и смотрел спокойными глазами, холодными, как лунный свет, как лёд на вершине, где нечем уже дышать, как цинковое железо на морозе.

— Здравствуй, — сказал он, и Олег приподнялся на локтях, с трудом сел. — Я же предупреждал, что встреча у нас ещё будет. В тот момент, когда ты окажешься в самой глубокой бездне отчаянья. Чтобы ты просто понял, насколько бесполезно даже пытаться бороться со мной… — он наклонился ближе к Олегу и улыбнулся: — Я знаю все недостатки каждого человека. Все самые грязные фантазии и желания. И твои, Олег. Ведь они у тебя есть. Ты просто прячешь их даже от самого себя. Хочешь, я тебе про них расскажу? Обо всех твоих страхах. Обо всех твоих снах. О тебе самом — таком, какой ты есть?

— Увольте, — Олег перевёл дух.

— Хорошо, — покладисто согласился пришелец. — Я везде. Хочешь, я назову тебе список людей — в любой стране твоего мира! — облечённых властью, заправляющих искусством, культурой, ворочающих миллиардами — которые имеют со мной договорённости? Ты удивишься, честное слово.

— И это меня не интересует, — Олег вздохнул. — Пришли просто затем, чтобы посмотреть, как мы умираем?

— А разве этого мало? — вроде бы искренне удивился пришелец. — Ну вот ты спас шестнадцать человек. На самом деле меньше, но пусть шестнадцать. А знаешь, сколько за первый летний месяц пропало в твоей стране детей — совершенно без моего участия?

— Без вашего? — Олег криво усмехнулся и почувствовал, как лопнула губа. Лизнул её, но язык был сухим и шершавым, как тёрка. — Ну уж. Не прибедняйтесь.

Тот вроде бы задумался. Опустил голову. Медленно покивал в ответ на какие-то свои мысли. И поднял голову:

— Да, ты прав. Открою тебе секрет, — лицо пришельца вдруг стало ребячески-шаловливым, словно из форточки на втором этаже фешенебельного дома высунулась весёлая мальчишеская рожица — посмотреть, в кого попал выброшенный кирпич? — Я очень не люблю двух видов человеческой смерти. Смерти от старости и смерти в бою. В первом случае человек чаще всего уже так устал от жизни, что смерть его не пугает и он уходит спокойно. А во втором — наоборот, человек так взбудоражен, что как правило не успевает даже понять, что умирает, осознать весь ужас этого факта. Да ещё… — он поморщился с чисто человеческой неприязнью. — Ещё ведь в таких случаях многие считают, что гибнут за разную там Ро-одину, а мне это… — он не договорил. — А вот такая смерть, когда умирающий осознаёт, что теряет, когда хочет жить, когда мучается от страха и боли — для меня это отличная подпитка. Каждый покончивший с собой от отчаянья взрослый. Каждый замученный маньяком ребёнок. Каждый наркоман, сделавший себе «золотой укол». Всё это — моя пища. Каждый, кто кричал и не был услышан. Каждый, кто звал на помощь и не дождался её. И это очень обильная пища, поверь мне.

— Я-то думал, что ты Властелин Тьмы, — Олег перешёл на «ты» совершенно непроизвольно, сам не заметив этого. Может быть, потому что его неожиданно удивили эти рассуждения. — А ты просто мелкий паразит. Блоха или вошь.

Он ожидал, что пришелец разозлится. Но тот рассмеялся и повёл рукой над плотом:

— Смотри. Ты погубил их всех. Они бы жили. Почти все. Некоторые даже неплохо. А теперь вы все умрёте. Все.

— Я не верю, что ты всесилен, — тихо сказал Олег.

— В этом мире — как, впрочем, и в твоём — почти всесилен, мальчик, — даже с какой-то грустью подтвердил пришелец. — Увы. Ведь бога нет. Нет моего вечного оппозиционера. Да и меня-то изначально создали люди. Например, как СПИД. Сами создали, сами вырастили, сами сделали сильнее себя. И теперь я диктую им, как жить. Почти во всех мирах. А в некоторых — только я и диктую. Ты же видел их — мои миры. Ты их видел, ты жил в них. Ты даже почувствовал их на себе. Каково это, мальчик — видеть, как убивают друг друга честные, смелые, умные — и знать, что это всё — моё, и не иметь сил что-то сделать? А теперь, — он наклонился ближе, и Олег не почувствовал никакого запаха, не услышал дыхания, — я открою тебе самую страшную тайну. Перед смертью ты должен узнать её, чтобы тебе было страшнее умирать. Ты удивлялся, что я не мешаю тебе? А я играл с тобой. Всего лишь играл, потому что знал — закономерным будет этот итог. Ты сам придёшь к нему, потому что иначе в моём мире — нельзя. Нет другого мира. Нет другого итога. Вот и всё.

И он обвёл рукой плот и океан вокруг.

Олег снова облизнул губы. Кровь была солёная, как морская вода, которой не напьёшься. Только у морской воды привкус соли, а у крови — железа. Кто-то думает, что в человеке есть только дерьмо. По-своему он прав, наверное. Но на губах Олега был вкус железа.

— Тогда запрети мне быть человеком, — негромко предложил он. Лицо пришельца стало встревоженным. — Ты живёшь, наверное, столько, сколько живёт Земля. А я — всего пятнадцать лет. Ты всесильный. А я и себя-то сейчас передвигаю с трудом. Запрети мне быть человеком.

— Не понимаю, — признался тот озабоченно.

Олег рассмеялся — искренне и легко:

— Я думаю… Но я объясню, не беспокойся. Можно приказать бросить оружие целой армии. Но нельзя заставить бросить оружие человека, который решил его не бросать. Такого надо сначала примитивно убить. Ну так убей и забери. Не жди, что я брошу его сам. Каких бы имён ты мне называл — моего среди них нет. И нет у тебя власти надо мной. А что до смерти — так я после некоторых встреч здесь не очень-то в неё верю.

— Утром на вас может наткнуться корабль. Остальных, конечно, продадут. Но я легко устрою так, что ты…

— Пошёл вон, — устало сказал Олег. — Надоел.

Он на миг прикрыл глаза. А когда открыл их — на краю плота никого не было.

Корабля утром не было.

Зато Артур вытащил из воды Генку.

Проснулся вовремя, чтобы увидеть, как тот молча, «солдатиком», уходит на глубину в прозрачную воду. Через полминуты Артур уже выволок его на плот и ударом между лопаток выбил из него солёную смерть, которой тот успел наглотаться. И только после этого понял — Генка собирался не пить, а утопиться.

Жуков плакал, скорчившись рядом. Артур, помедлив, положил руку ему на плечо:

— Тише, — сказал кадет. — Тише, разбудишь всех, а все устали.

Генка поднял на Артура измученное мокрое лицо. Облизнул полопавшиеся губы.

— Я… — дрожащим голосом начал Генка и, захлебнувшись слезами, уткнулся в грудь кадета. — Я не хотел… я просто не смог… я не хотел… я… понимаешь… я не смог… прости меня… прости, прости, прости…

— Давно простил, — сказал Артур. И сам поразился своим словам, прислушался к себе изумлённо: что это он плетёт?! Но понял вдруг, что это — правда. Не знал, давно или нет, но ни злости, ни ненависти, ни даже равнодушия к Генке не осталось. Была только жалость.

Генка поднял лицо. Мокрые глаза были огромными:

— П… равда?! — изумлённо выдохнул он.

Артур кивнул…

…Он ничего никому не рассказал. Даже Олегу, когда тот проснулся и они вместе лежали (умирали…) на носу плавно качающегося плота. Разговор шёл о совершенно отвлечённых вещах.

— Странно, — задумчиво сказал Олег, — где же клейма?

Артур приподнялся на локте и поинтересовался севшим голосом:

— Ты, что бредишь?

Олег хмыкнул, улёгся удобнее:

— Ты знаешь, что такое Х'сан'кор? — Артур помотал головой. — Ужасная флейта. В переводе с оркского, — Артур уже сидел, глядя на Олега с откровенным беспокойством. — Ты не читал Пехова?

— Нет, — отрезал Артур. — А тебе голову напекло…

— Ничего мне не напекло, — Олег сел по-турецки. — Я сдуру много читал. Живетьева, «Стальное княжество», Каплан, «Круги в пустоте»… Фабула везде одна: наш человек, мальчишка, иное пространство, рабство… Везде описываются клейма. Но никому из вас клейма и не думали ставить. Ну ладно — девчонки, не хотели уродовать. Ну ладно — Макс, там это, может, не принято. Но ты-то и Кирилл с Тимкой были в классическом рабстве…

— Большое тебе спасибо, — ядовито сказал Артур. — Тебе что, хотелось, чтобы в меня ещё и раскалённой железкой потыкали?

— Да ничего мне не хотелось, — Олег шлёпнул ладонью по воде. — Просто странно, вот и всё…

— Да тут этих странностей море, — сказал Артур. — Вон, океан целый вокруг… Хватит трёпа, послушай, как поёт.

Пел Макс. Пел плохо — он и так-то не умел, а тут ещё и еле сипел сухой глоткой. Но песня была — вызов. Мальчишка сидел на краю плота, смотрел в небо и пел:

— Он носил волчью шкуру и перед битвой пил волчью кровь, чтобы стать воплощением этого бесстрашного зверя и броситься на врага — и, если он погибал в бою, вслед валькириям, уносившим викинга, слышался прощальный волчий вой…

Рассвет над океаном был потрясающе красив. Непередаваемо. Сумасшедше. Синие, алые, чёрные и даже зелёные краски мешались в нём и не мешали друг другу.

Олег сидел на краю плота и смотрел, как восходит солнце. Наверное — одно для всех миров.

— Смешно, — сказал он негромко солнцу. — И тебя тоже создал он? И все фильмы, и все книги, и все песни, и моего деда создал он? И всё это служит ему?

Олег не удивился, когда человек в выгоревшей гимнастёрке подошёл к нему и сел рядом. Не скрипнули доски, не шевельнулся воздух… Ни этот, ни тот, другой, Олег не помнили деда, отца матери — он умер в начале восьмидесятых. И военных фоток не сохранилось, а на остальных был сутуловатый старик в хорошо сидящем пиджаке.

Этот дед был старше Олега на пять-шесть лет. И Олег улыбнулся — от него пахло горячим сукном, табаком, кожей, потом, нагретым металлом. Он улыбался — мальчишеской улыбкой, похожей на улыбку Ёлохова, зарытого в земле чужого пространства… и сейчас, наверное, уже вернувшегося домой.

Дед молчал. Тоже смотрел, как всё выше и выше взбирается солнце.

Дед, молча сказал Олег. И заплакал — тоже молча. Я не хочу, чтобы они умирали, дед. Мне не жалко себя и не страшно за себя, я сам заварил эту кашу. Но я не хочу, чтобы умерли они. И ничего не могу сделать. Ничего. Я знаю, это неправильно, но — ничего не могу. Неужели Он сказал правду, и всё напрасно, и ничего хорошего, справедливого, доброго больше не осталось в мире, а есть только тоска и красивый последний рассвет?

Дед встал. Он стоял на плоту, и солнце светило ему в лицо, но он не морщился. Может быть, он видел ту дорогу, которая ведёт и его по мирам и временам? Ведь не может быть, чтобы он умер совсем… Уж это Олег знает точно — Люди не умирают совсем… Совсем — для трусов и предателей…

И тогда Олег тоже встал и стал глядеть на солнце, не жмурясь. Слёзы высохли. Высохли на глазах, на склеенных солью ресницах, на щеках…

А потом Олег понял, что один на краю плота.

— Ты врёшь, — упрямо и негромко сказал он. — Ты врёшь.

— Олег, — услышал он голос. Чей — не поймёшь, от жажды все голоса стали одинаковыми, как будто из высохшего кувшина сыпался песок. Олег оглянулся.

Перед ним стоял Димка. Стоял, качаясь — то ли потому, что покачивался плот, то ли потому, что его не держали ноги. Мальчишка держал в руке свою фляжку — осторожно, как будто она была из тончайшего хрусталя.

— Олег, — сказал Гаврилов. — Вот. Я не пил. И когда все вылили… я пальцем заткнул и не вылил… Вот. Отдай девчонкам.

— Что? — тихо спросил Олег.

— Отдай девчонкам, она полная, — почти с вызовом сказал Димка. И глянул Олегу прямо в глаза.

«Ты врёшь,» — подумал Олег. Не о Димке подумал.

Песня Маши затихла, как затихает вдали шум ветра.

— Пить хочу, — тихо сказал Артур. И, нагнувшись к воде, воткнулся в неё.

Олег выдернул его из моря за волосы и от души врезал кулаком промеж лопаток — так, что кадет выплюнул даже то, что успел проглотить.

— Этой дрянью не напьёшься, — внушительно сказал Олег, сам с трудом отводя глаза от сверкающей под лучами жаркого сентябрьского солнца водной поверхности.

Если бы он умирал от жажды в пустыне, как тогда, в Оранжевых Песках, было бы легче, потому что он мог бы идти. А так? Десять шагов на восемь. И кругом тоже умирающие от жажды люди. Друзья…

Сидеть и умирать — это очень страшно.

— Вода осталась только на завтра и послезавтра, — сказала Саша, когда Олег сел рядом. Голова у него кружилась, а вот пить уже не очень хотелось. — Олег, уже сегодня вечером самые слабые потеряют сознание. А послезавтра к вечеру вы все уже будете мертвы. Олег! — она вцепилась в руку командира. — Пожалуйста — попейте! Сегодняшнюю нашу порцию! Я умоляю! Пожалуйста!

— Тише, — попросил Олег её, хотя она не кричала. — Саш, если земля ещё далеко, это нас всё равно не спасёт. А у вас может отнять день или даже два. Если она близко, то мы и так дотянем.

…Вода колонки из-под руки брызжет веером, повисают в воздухе, рождая радугу, мельчайшие капли. Артур прыгает в десятке шагов и хохочет. Откуда он в Марфинке? Нет, не важно… Что он машет руками, почему не пьёт? Воду надо пить. Воду надо пить, надо помнить, что её в любой момент может не стать… Олег перестаёт брызгаться и подносит к губам мокрую ладонь…

… — Земля!

Олег открывает глаза.

— Земля… — Макс не кричит, как сперва показалось, а хрипит эти слова. На потрескавшихся губах — капельки крови.

Олег тяжело приподнялся. Те, кто ещё может, встали, остальные смотрят лёжа или сидя.

Огромное алое солнце садится за острую, изломанную от скальных пиков, линию земли. Это не остров — она уходит вправо и влево, насколько хватает глаз. Плот медленно, но верно несёт к ней.

Сил больше нет. Но, кажется, они всё-таки будут жить.

Потолок такой знакомый. Белый потолок, но не белёный, как в его комнате, а просто покрытый белым пластиком, как в его комнате…

Что за чушь?

Олег приподнялся на кровати, на которой он лежал одетый в майку и шорты. Осмотрелся безумным взглядом.

Чужая (нет, нет, нет — знакомая, твоя!!!) комната. Плоский блеск компьютерного экрана. Окно — квадратное, без рамы, хорошо знакомое (чужое!!! Не хочу!!! Только не это!!!), за ним — деревья парка.

Ружья над кроватью нет. Вместо большого старого шкафа — горка, блестящая стеклом и полированным титаном.

— Нет… — выдохнул Олег.

— Сынок, ты спишь? — мамин голос. И стук в дверь — белую, плоскую, со сверкающей золотистой ручкой.

Дверь открывается.

Да, это мама. Но она другая. Вроде бы моложе, одетая в строгий красивый костюм, но с усталыми глазами. Правда — улыбка прежняя, но тоже усталая.

— Ну что ты в одежде? — снова улыбается. — Давай вставай, хоть и лето, но всё-таки… Папа сегодня будет поздно, сходи в магазин…

— Ма… — Олег сел на кровати. Босую ногу обожгло холодом линолеума «под мрамор».

(Половик! Самовяз! Он же лежал около его кровати!)

— Извини, я спешу…

Подошла. Нагнулась. Поцелуй (мамин поцелуй… но духи… Незнакомые… знакомые…)

…Щёлкнула дверь. Олег в отупении сидел на кровати. Потом вскочил. Поскользнувшись, бросился, задыхаясь, в коридорчик квартиры. Ударился плечом о косяк. Вбежал в холл.

Он увидел в зеркале финского серванта своё мёртвое лицо. А рядом — фото в серебристой рамке с чёрным уголком. Фото мальчишки своих лет, похожего на него, Олега…

Своего старшего брата, давно уже разбившегося на мотоцикле — на мосту через Воронежское море.

Он подбежал к окну, ударился грудью о подоконник, задыхаясь, как попавшая в комнату птица.

Петровский сквер… Шпиль железнодорожного управления…

Воронеж. Город, где он прожил пятнадцать лет. И последние четыре года — в семье, где было много денег, но всё меньше и меньше — человеческого тепла…

Никогда не было Марфинки.

Не было живого брата.

Не было Вальки.

Не было ничего.

Сон.

Ловушка захлопнулась.

— Нет! — вырвалось у Олега с такой мукой, что эхо зазвенело в комнате. — Нет, я не могу! Я не хочу! Пустите!

Ладонями он ударился в стекло.

И услышал холодноватый смех за спиной…

… — Олег, ты чего, Олег?

Задыхаясь и кашляя — сердце стояло — мальчишка сел, качнулся, падая. Артур подхватил его, заглянул в лицо:

— Ты чего?!

Олег со свистом вздохнул. Сердце забилось — рывками, толчками, но постепенно входя в нормальный ритм. Огляделся.

Ангар…

— Ты так стонал, что я проснулся, — Артур вытер лоб. — Ты чего вдруг?

— Кош… мар… — простонал Олег и обнял друга. Артур замер удивлённо. — Кошмар, такой ужас… я не могу…

Они нашли этот ангар сразу, как только выползли на берег. Ангар — и трубу артезианской скважины рядом. Краны были аккуратно залиты пластиком.

Олег и сейчас не мог без содрогания вспоминать, как они срывали этот пластик — с рычанием, с визгом, отталкивая друг друга, как потом вцепились в краны, ссаживая пальцы… И как потом громко заплакал Тимка, которого оттолкнули.

Все остановились. Сразу. И стояли не меньше минуты, не глядя друг на друга. А потом Артур шагнул к младшему и спросил:

— Ты чего?

— Я думал… я думал… — выдохнул он. — Я думал, вы сейчас друг друга…

И не договорил — задохнулся. Тогда Артур поднял его, подвёл к одному из кранов, положил свои руки поверх рук мальчишки и сказал:

— Ну-ка. Давай крутанём… А то я один не могу…

…Когда-то на этом берегу (может, это всё-таки был остров, только большой?) явно располагалась станция дирижаблей. Один из них — точнее, его каркас, похожий на выброшенного на берег и обглоданного кита — лежал в лесу за ангаром, и через металлическое переплетение проросли деревья, в том числе — очень солидные. Очевидно, дирижабль лежал тут давно. И он явно не упал, а просто был брошен.

Брошена была вся станция. Или — чёрт его знает — не брошена, а оставлена, потому что в ангаре (за насквозь прогнившими дверями из тонкой жести) стояли штабели бочек и ящиков, лежали сопревшие мешки, в которых осталась какая-то окаменевшая серая масса, на рельсах (их через ангар шло аж три колеи!) стояли вагонетки с прикипевшими колёсами… Короче, всё оставили и ушли. То ли надеялись вернуться, то ли просто всё стало ненужным.

Да всё это в тот момент и не интересовало никого из выброшенных на берег. Больше всего их интересовала вода — самая обычная вода из того артезиана. Обследовать окружающее «как следует» начали позднее.

Еды (пригодной, если не говорить о повзрывавшихся банках, чьё содержимое засохло в некоторых ящиках) в ангаре не оказалось вообще. Зато в десяти ящиках, сложенных на одной из вагонеток — стоявшей у дальней стены — находились запечатанные в серую плотную бумагу длинные параллелепипеды. На ящиках был рисунок: облачко с расходящимися в разные стороны короткими штрихами — и надпись на языке уррвов.

Но и без надписи всё было понятно. В ящиках было не меньше полутонны взрывчатки. И, когда Кирилл выстрелил по одному такому брикетику, отнесённому на приличное расстояние — бухнул взрыв. Смерть, как это часто бывает, пережила жизнь. Консервы пропали. Взрывчатка — нет…

…Тогда Олег отметил это всё лениво, каким-то краешком сознания — его больше заботила опять-таки вода, а вернее — чтобы не опились младшие, которых время от времени приходилось отгонять от кранов силой.

Тогда.

Сейчас он сидел на подстилке, обхватив колени руками, смотрел на эти ящики и думал. Артур опять уснул, а Олег не мог.

Думал.

Если честно, больше всего сейчас он мечтал об одном: хотя бы напоследок все-таки достать тех, из-за кого все началось. Неважно, что будет дальше — подберет их отсюда корабль или дирижабль, останутся они тут навсегда, случится еще что-нибудь…

Что бы не случилось — это будет потом. А сейчас — достать. За всё и за всех сразу. То, что он, Олег, делал, давно перестало быть личным занятием не только его, но и всех тех, кого он спасал. Иначе ОН в самом деле получит право смеяться. Не в ужасном сне — а наяву.

Не сводя глаз с ящиков, он дотянулся до снаряжения, снял гранату и стал подкидывать в руке. Низачем, просто потому, что граната была теплая и увесистая, она странно придавала уверенности и успокаивала. Она мягко шлёпала в потной ладони… Шестьдесят грамм взрывчатки. Наверное, той же самой, что и в ящиках. Почему-то представилась картина: как бабахнет, если гранатой запустить в ящики.

И вдруг он понял одну очень важную вещь.

Настолько важную, что уронил гранату и не обратил внимания.

Он — может.

Правда — может!!! Более того — он точно знал, как попасть не на Дорогу, а сразу…

Олег закрыл глаза. Посчитал до десяти. Ещё до десяти. Выдохнул. Открыл глаза. Закрыл снова.

Да. Вот она — комната. Роскошный холл, кресла, стол… Люди в креслах — почти два десятка, холёные, отлично одетые. Бумаги на зеркальной, глубокой полировке — явно деловые документы.

Стараясь не спешить и чувствуя, как стучит сердце, мальчишка обулся. Затянул потуже шнуровку, как будто предстоял долгий трудный путь. Хотя предстояло пройти десяток шагов. Накинул и застегнул куртку.

Потом взял гранату. Другую. Повертел их в пальцах.

И встал на ноги. Улыбаясь.

Засовывая гранаты в карманы куртки, подошёл к вагонетке со взрывчаткой. Стал потихоньку раскачивать её, пока не почувствовал — именно почувствовал, не услышал — как с сухим хрустом ожили колёса.

— …такова прибыль прошлого месяца, — председательствующий опустил тонкую пачку листков и оглядел присутствующих. Все отозвались сдержанным одобрительным гулом. Конечно, на фоне их основных занятий — официальных, полуофициальных и неофициальных — сумма, конечно, выглядела не слишком внушительной. Но надо было учитывать аспект новизны, налаживающиеся связи и открывающиеся перспективы. Многим из присутствующих участие в этом бизнесе казалось даже не вполне реальным, чем-то фантастическим. Тем не менее, это приносило осязаемый доход, давало возможность экзотического отдыха и так ценившееся среди этих людей ощущение причастности к закрытому клубу избранных.

Опасения новичков выразил один из региональных столпов нефтяного бизнеса. Вертя в пальцах рассеянно извлечённый из-под модной рубашки крест солидного размера, он кашлянул и спросил:

— Я слышал, что… в общем, что вроде бы не всё гладко. Вроде бы есть какое-то сопротивление. Партизаны какие-то… что-то типа. И вообще. Как с этим?

— О, ваши сомнения разрешит присутствующий здесь координатор нашего бизнеса, — докладчик живо указал вежливым жестом на неспешно и плавно поднявшегося из-за стола высокого стройного мужчину средних лет, одетого в чёрный костюм-пару на чёрную водолазку. Большие тёмные очки скрывали глаза до сих пор сидевшего тихо координатора.

— Нет никаких оснований для беспокойства, — голос координатора был вежлив и сух. — Я полностью контролирую состояние дел и пути транспортировки. Гарантирована и личная безопасность тех, кто отправляется в туры по…

Координатор не договорил.

Открылась дверь в соседнее помещение, и все головы недовольно повернулись в ту сторону — участники совещания не понимали, кто же осмелился побеспокоить их.

В дверях стоял мальчишка. Совершенно непонятно было, как он туда попал и вообще что там — за дверями. Уж точно — не привычный холл с охраной. Какое-то помещение вроде ангара… У мальчишки было исхудавшее лицо, слипшиеся сосульками волосы и покрасневшие глаза. Но при этом он улыбался — нехорошей улыбкой, торжествующей и малоприятной — оглядывая по очереди всех, сидящих за столом. Правая рука мальчишки лежала на большом револьвере. Левая нога — стояла носком белёсого, вытертого ботинка на какой-то тележке с аккуратно сложенными зелёными ящиками.

— Привет, — кивнул мальчишка. — А у меня для вас подарок.

В руках мальчишки возникли гранаты. Он выдернул кольца, сплюнул на пол, положил гранаты на ящики и, толкнув тележку ногой в помещение, прикрыл дверь со словами:

— И пока.

Сидящие за столом молча смотрели на гранату.

Потом кто-то истошно закричал.

Но вскочить из-за стола не успел ни один…