На этот раз их вынесло прямо к чьему-то костру. Буквально в каком-то метре. Возле огня сидело человек десять, не меньше — мальчишки, девчонки, от 7–8 до 14–15 лет, разношёрстно одетые, кое-кто с оружием… Веселились и варили что-то в большущем котелке, судя по запаху — чай. Когда появилась компания Олега — разговор мгновенно умолк, но не испуганно, а удивлённо (Олег успел почувствовать, что говорили по-английски) — и на новоприбывших уставились с интересом.
— Хлеб-соль, — дурашливо поклонился Юрка.
— Чай-сахар, — указал на котёл светловолосый, чуть веснушчатый, сероглазый парнишка в кожаном, в шапке из лисьих хвостов и с М16 между колен. И почти тут же вскрикнул: — Олег?! Русский!
— Джок? — неуверенно спросил Олег…
…И Джок Рутберг, и Анри Халлман были тут. Со своими братом и сестрой. Правда, из всего снаряжения у них остались М16, кольты и штыки. Вся остальная одежда «подгуляла».
Около костра немедленно начался общий разговор, перемежаемый смехом. Олег, зачерпывая кружкой почти чёрный чай (американцы обычно чая не пьют, а вот гляди ты…), спросил:
— Ну что? Вижу, не только своих вытащили?
— Не только, — Анри улыбнулся. На его щеке виден был тонкий шрам. — Мы почти два месяца гуляли… Четыре кода прошли!
— Правда, один парень погиб. Не дождался нас… забили за побег, — печально добавил Джок, доставая набитую трубку и закуривая ей от головёшки. — И две девчонки не захотели вернуться.
— У нас погибших нет. Но трое остались, — Олег кивнул на трубку. — А как же вред для здоровья?
Джок поднял средний палец свободной руки в пространство. Анри заметил:
— В одном милом месте, где нас хотели выпотрошить и набить чучела, его назвали Дымящий Вулкан.
— А тебя называли Пукающий Зад, — дружелюбно огрызнулся Джок.
Да, юмор у них остался американским… Но, судя по лицам, вернувшись домой, эти мальчишки вряд ли теперь легко поверят, что ради защиты демократии надо убивать кубинцев, а негры и гомосексуалисты — лучшая часть общества США, подумал Олег. Он уже хотел озвучить эту мысль, но тут из темноты послышалось:
— А можно подсесть?
— Да ради бога, — сказал Артур, даже не оборачиваясь.
К огню подошёл мальчишка. Лет 15, с гитарой через одно плечо, старым рюкзачком через другое, в белёсых джинсах, подвёрнутых под колено, в свободной серой рубашке, босиком (лёгкие ботинки качались у рюкзака). На поясе — длинный нож и пистолетная кобура. На левом запястье — часы… нет, тяжёлый серебряный браслет-кольчуга с мелкими светящимися камешками — бриллианты?. Короткие светлые волосы-ёжик, серые глаза с искрами самоуверенности, ноги — в пыли…
— Меня зовут Талер, — сказал мальчишка. — Так вы говорите, подсесть можно?
Олег попытался почувствовать, на каком языке говорит гость.
И не смог…
… — Опять тобой, Дорога,
Желанья сожжены.
Нет у меня ни бога, ни чёрта, ни жены…
Чужим остался Запад,
Восток — не мой Восток…
А за спиною — запах пылающих мостов…
Да, многие пели под гитару в последний месяц жизни Олега. Но так — так не пел никто. Да и не мог, наверное, никто из людей так петь. Так пела бы гитара, оживи она вдруг и обрети человеческий облик.
— …Сегодня вижу завтра
Иначе, чем вчера.
Победа, как расплата, зависит от утрат…
Тринадцатым солдатом
Умру — и наплевать!..
…Я жить-то не умею — не то, что убивать…
Повесит эполеты
Оставшимся страна.
И к чёрту амулеты, и стёрты имена…
А мы уходим рано,
Запутавшись в долгах —
С улыбкой д'Артаньяна, в ковбойских сапогах…
И, миражом пустыни
Сражённый наповал,
Иду, как по трясине, по чьим-то головам!
Иду — как старый мальчик,
Куда глаза глядят…
…Я вовсе не обманщик — я Киплинга солдат…[48]
Талер прикрыл ладонью струны гитары и улыбнулся, глядя на слушателей. Неподалёку фыркали кони; чей-то мужской голос произнёс: «Ну что ты, пой ещё!»
— Ещё? — Талер чуть повернулся в ту сторону. — Могу и ещё… Кто-нибудь знает песню «Яблочко»? — это он спросил уже у мальчишек и девчонок у огня.
— Ну, вроде бы слышали, — сказал Макс неуверенно. А Маша пропела чуть смущённо:
— Эх, яблочко, куды котисься… Там дальше неприлично.
— Угу, — кивнул Талер. — Олег. Олег, я тебе.
Олег поднял глаза от огня:
— Да? — удивился он.
— Ворона кума, проверка связи… — засмеялся Талер. И посерьёзнел мгновенно: — Вообще-то я всем. Но тебе — в особенности. В общем — эпиграф.
Мы ехали шагом, мы мчались в боях,
Мы «Яблочко»-песню держали в зубах,
Ах, песенку эту доныне хранит
Трава молодая — степной малахит…
— он вздохнул. — Эти стихи Светлова[49]. А теперь — собственно песня…
К ночи смелели смрадные бесы, день умирал в пыли,
Тьма подступала враз с четырех сторон.
Здесь бы в клинки, да «Яблочко»-песню в мертвые ковыли
Выронил обеззубевший эскадрон.
Здесь бы в клинки, да «Яблочко»-песню в мертвые ковыли
Выронил обеззубевший эскадрон…
— повторил он, и такой тоской резануло от этих полупонятных слов, что Олег невольно сжал кулаки…
— Нынче солдату худо без песни, годы его горьки,
Хитрая сволочь-старость свое взяла…
Внучка солдата выбрала «Пепси»; выскользнув из руки,
Медная кружка падает со стола…
Интересно, подумал Олег, что слышат американцы? Они тоже притихли, у них блестят глаза… Может быть, такие песни есть и у них — просто их не поют?
— Он пролетарий, он пролетает, но свысока видней,
Как по степи весенней, дробя гранит,
Прет малахит-трава молодая, та, что до наших дней
Песню его потерянную хранит…
Талер вдруг негромко рассмеялся, не переставая играть, подмигнул Олегу и повысил голос:
— И в этом корни надежды, источник верного знанья,
Что Билли Гейтс[50] не канает супротив Че Гевары[51]!
Что скоро новых мальчишек разбудят новые песни,
Поднимут новые крылья, алые крылья.
Видит он сверху, как на восходе с целью купить табак,
Выдубив душу в недрах судьбы иной,
Входит в деревню огненный ходя с лаем цепных собак,
Ветром и алыми крыльями за спиной.
А рыжему Яшке снятся те крылья дюжину лет подряд,
А от роду Яшке те же двенадцать лет,
Веку — двенадцать, звездам — двенадцать — тем, что над ним горят,
В целой вселенной мира моложе нет!
Под волосами тлеет на коже Яшкиной головы
Злой иероглиф вечного «Почему?»
Ждет паренька, дождаться не может, песня степной травы —
«Яблочко», адресованное ему!
И верят в рыжего Яшку его нездешние страны,
Его свирепые струны, что сыграют, как надо.
Его шальные дельфины, что танцуют в Гольфстриме,
Его алые крылья, алые крылья…[52]
…Его алые крылья, алые крылья…
…Развалины стены были невысокими и почти не поднимались над ковылём. Из-за этого казалось, что мальчишки волшебно-невесомо сидят прямо на раскачивающихся метёлках.
— Ты кто? — спросил Олег, постукивая пяткой по грубой каменной кладке.
— Талер, — пожал плечами музыкант.
— Я… — Олег подумал. — Я раньше слышал, как ты поёшь. Песни, тут, в степи… Они ведь твои? Которые в воздухе?
— Мои, — Талер улыбнулся. — Я их просто дарю тем, кто может подарить их другим людям.
— Бог диктует — я пишу… — пробормотал Олег. И решился: — Ты — бог?
Глаза Талера стали изумлёнными. Потом он засмеялся — искренне, взахлёб, чуть откинув голову.
— Нет, я не бог… — он покачал головой. — Придумаешь тоже…
— Но ведь ты не человек?
— Человек.
— Простой человек?
Талер скривился:
— А ты — простой? А твои спутники? А все люди? По отношению к настоящим людям это звучит, как оскорбление… Нет, я не простой человек. И ты тоже. И они, — он кивнул в сторону догорающего костра, возле которого спали два отряда.
— Ну тогда так… Ты не просто человек?
— Вот это ближе к истине, — согласился Талер. — Не просто. Я — скажем так — Голос Дороги, — он ущипнул струну, и она загудела звуком удаляющегося поезда. Один из тех, кому очень не нравится то, что творится в некоторых кодах… да и само слово «код» не очень нравится. Лучше — мир.
— Это ты вёл меня? — спросил Олег, откидываясь назад и опираясь на руки за спиной.
— Нет, — Талер покачал головой. — Ты шёл сам. Я просто немного показывал дорогу.
— Где ты родился? — вдруг спросил Олег. Талер посмотрел удивлённо. Потом медленно ответил:
— Далеко… и давно. В твоём мире. На берегах морского залива, который позже стало озером Байкал.
— А… ОН? — Олег покусал губу. — Откуда он?
— А ОН не соврал тебе. Он не человек. Хотя создали его люди. Тут он тоже сказал правду.
— Его можно победить?
— Ты его победил.
— Не в… частности. Вообще. Во всём моём мире.
— Ты видел и это. И тот мир — не один, куда ему прочно заказан ход.
— Значит, он врал, — облегчённо-задумчиво произнёс Олег. Талер усмехнулся:
— Он всегда врёт. Даже если говорит правду.
— А что было там — в «Дукате»? Что за проход?
— Просто один из старых выходов на Дорогу, которым начала пользоваться эта шваль… — Талер оглянулся. — Скоро взойдёт солнце. Вам пора. А пока — послушай это…
Ты — такой же точно, как я.
Ты уже вернулся с войны.
У тебя, конечно, семья —
И отсюда — чувство вины…
У тебя вся жизнь — по часам…
Но — сидит внутри червячок.
Ты уже давно понял сам,
Что поймал себя на крючок!
А раньше ты летал, где хотел,
Впрочем — сам решил всё забыть…
Ты с другой звезды прилетел —
Ты других кровей, стало быть!
Ты — такой же точно, как он!
А он в метро как будто уснул.
Он на кольцевой сел в вагон —
В общем, сам себя обманул…
Сам себе придумал мирок,
Где по кругу мысли о Ней…
Словно потерял номерок
От мечты заветной своей.
А раньше он на небо глядел,
Да всё не ту пытался любить…
Он с другой звезды прилетел —
Он других кровей, стало быть!
Ты — такой же точно, как Бог!
Я сто раз тебе повторял,
Что у него лежит номерок —
Тот, который ты потерял!
И, если не мешать чудесам —
То станет даже веник цвести!!!
Вот что себе придумаешь сам —
Вот так тебе и будет везти!
Ты ж всегда летал, где хотел!
Ты же сам решил всё забыть!
Ты с другой звезды прилетел —
Ты других кровей, стало быть!..
…Олег уходил к лагерю — через ковыль. А за его спиной сидящий на старинной стене Талер напевал всё тише и тише:
— Ты такой же точно, как я…
А я — такой же точно, как ты…[53]
— Всё просто! — крикнул он, и Олег обернулся. Всходило солнце, силуэт вставшего в рост Талера казался чёрным и в то же время светящимся. — Всё просто! Надо идти, не падая духом! Идти, даже если кругом стало совсем темно! Идти до самого утра! А утро непременно наступит! Главное — идти прямо…