Горькая лаванда

Глава 2

Стук в дверь поверг Камиллу в панику. Но она тут же одернула себя: для страха нет причин. Она в безопасности. Прошло три недели, как Виолетта привезла ее на ферму. Нечего пугаться малейшего шороха или движения.

— Милл! Милл, ты там? — раздался настойчивый голос Виолетты.

Камилла не произнесла ни звука и не двинулась со старого кресла-качалки, стоявшего в дальнем углу комнаты. Когда-то мама выбрала для нее редкое имя, полное красоты и романтики. Может быть, раньше оно и подходило ей, но не теперь.

За последние месяцы молодая женщина очень изменилась. Она стала не просто злой, а злобной, грубой и нетерпимой.

— Ладно, дорогая. Я оставлю ленч на веранде, но к обеду жду тебя дома. — В голосе Виолетты было столько заботы и терпения, что Камилла охотнее всего открыла бы дверь и отвесила ей хорошую затрещину. — Общаться со мной не обязательно. Можешь вообще ничего не говорить. Но если не придешь, я позвоню Дэзи.

Камилла приоткрыла глаза. Под ложечкой странно заныло. По большому счету ей было плевать на всех, но заполучить себе на шею еще и старшую сестрицу с ее командирским тоном и вечными поучениями — этого она уже не вынесет!

Камилла с тяжелым вздохом поднялась с кресла. Дождь хлестал по грязному стеклу, которое и в ясную-то погоду не пропускало ни луча света. Но зажигать лампу не хотелось.

Последние недели Камилла жила как во сне, и теперь смутно припоминала, как Виолетта ворвалась в ее комнату в Бостоне, где она лежала, сжавшись в комок, на кровати. Сестра трясла ее за плечи, шлепала по щекам, немилосердно ругалась, а потом засунула вещи и саму Камиллу в машину и примчала сюда, в Вермонт. Какая была тяжелая дорога по пурге и метели, как разъярена была Виолетта, которая не могла смириться с тем, что Милл не хочет жить в доме, где выросла… В добротном, просторном двухэтажном доме. Все же Камилле удалось убедить сестру, что ей будет удобно в старом коттедже за сараями, в дальнем углу сада.

Хорошо ей здесь, конечно, не было. Да и где ей сейчас могло быть хорошо? Но покосившийся, почти не пригодный для жилья домик как нельзя лучше подходил для того, чтобы спрятаться от мира. Именно это требовалось Камилле в ее теперешнем состоянии.

Камилла пробралась через коробки и чемоданы, занимавшие почти всю комнату, к старинному дубовому комоду. Она так и не распаковала свои вещи. Да и зачем? Ей ничего отсюда не нужно. То единственное, в чем она сейчас испытывала нужду, хранилось в портфеле, заботливо пристроенном на комоде. Когда-то он был заполнен папками с договорами и маркетинговыми исследованиями, каталогами и рекламными проспектами. Теперь кейс представлял собой мини-бар.

В стройных рядах бутылок уже виднелись зияющие прорехи, но этого было явно недостаточно, чтобы привести Камиллу к намеченной цели. Она с отвращением оглядела свою коллекцию. Так, ликеры в расчет не идут. Мерзкая липкая сладкая дрянь… Так, водка, скотч, джин… Текила! Вот что ей нужно! Камилла отвинтила крышку, хлебнула и… принялась ловить ртом воздух, как рыба, выброшенная на песок. Из глаз хлынули слезы, а глотку перехватило огненным обручем.

Да, вряд ли ей удастся стать алкоголичкой. Ничего, немного передохнет и попробует еще раз. И еще. Камилла отставила бутылку и проковыляла к креслу. Ничего. Если с выпивкой выйдет неудача, она попробует разрушить себя другим способом.

Некоторое время назад Камилле казалось, что она хочет только одного — умереть, а потом вдруг обнаружила, что кое-что в ней очень даже живо и требует выхода. Ярость. Неутолимая, неистребимая ярость.

Коттедж когда-то построили для прабабушки, которая хотела дожить свои дни в тишине и покое. Здесь были одна гостиная с огромным камином, спальня, маленькая кухонька и ванная. Камилла не стала утруждать себя обустройством жилища и спала прямо на голом матрасе и подушке без наволочки, под старым лоскутным одеялом. Пол, заставленный чемоданами и коробками, давно не подметали, по углам висела паутина, а в окна не могло заглянуть даже солнце.

Что касается ее самой, она уже и не помнила, когда в последний раз мылась или расчесывала волосы. Одежду, в которой она валялась на кровати, Камилла и не думала менять. Она больше не чувствовала себя ни женщиной, ни человеком. Она превратилась в сгусток ярости. Только ярости и ничего больше.

Ярость помогала избыть боль. Когда Камилла очнулась в больнице, она вся состояла из боли. Болело заплывшее от синяков лицо с рассеченной щекой и распухшими губами. Болели переломанные ребра и вывихнутое плечо, болели ободранные костяшки пальцев. Без боли она не могла даже повернуться на бок. А потом ей сказали, что Роберта больше нет. И иная, душевная боль пересилила физическую. Казалось, ей не будет конца. Начался судебный процесс. И тогда, едва узнавая себя в зеркале, Камилла начала давать показания, рассчитывая хотя бы на справедливое возмездие…

Стоило ей закрыть глаза, перед ней возникала темная улица той душной сентябрьской ночью. Камилла, в облегающем платье и туфлях-лодочках, возвращалась под руку с Робертом с вечеринки. Они хохотали не переставая, особенно когда Милл спотыкалась на высоких каблуках. А потом из темноты возникли те три ублюдка, невменяемые, одуревшие от наркотиков. Ни Камилла, ни Роберт не давали повода для драки, сразу отдали все деньги и украшения. Но денег оказалось мало. Роберт бросился защищать жену, пытался заслонить ее собой. Поэтому его больше нет в живых. А Милл жива.

На суде все трое раскаивались и рыдали, что произвело на вершителей правосудия хорошее впечатление. К тому же преступники были очень молоды и не подвержены наркотической зависимости. Все из хороших семей. «Мальчики не закоренелые преступники, — вещал адвокат. — Только раз попробовали наркотики и по неопытности попали на “грязь”». Судья расценил убийство Роберта как «несчастный случай» и приговорил их к минимальным срокам.

Вот тогда в Камиллу вселилась ярость. Она прекрасно помнила, как ярость буквально захлестнула ее, когда она услышала приговор. Что они теряли? Пару лет свободы? А она потеряла все. Ей больше никогда не вернуть мужа. Не вернуть себя прежнюю. Ее жизнь окончательно и бесповоротно разрушена.

Камилла невидящим взглядом уставилась на сырые разводы на потолке. В окно стучал дождь. Нет, ничто не сможет унять ее ярость. Бешеную, бесплодную ярость, от которой внутри остается только пустота. Она пыталась погасить ее, швыряя об стенку посуду и мебель, пыталась спрятаться от нее, сутками не вылезая из-под одеяла. Ничто не помогало. Оставалась последняя надежда — напиться до потери сознания.

Камилла поднялась и, еще раз проделав замысловатый путь, поднесла к губам бутылку текилы. Вместо желанного забвения ее вывернуло наизнанку. Ну не принимал желудок алкоголя, и все тут! Камилла без сил прислонилась к дверному косяку в ванной. На лбу выступили крупные капли пота. Оставалось только завыть по-волчьи. Она с трудом поднялась и направилась к кровати, но ее остановил стук в дверь.

— Все в порядке, Виолетта. Я приду к обеду. А пока оставь меня в покое.

— Это не Виолетта. Это ваш сосед, Боб Макдагл.

Камиллу словно пронзило электрическим током. Бобу незачем было называть свое имя. Его голос она узнала бы из тысячи других. Раньше этот голос не раз утешал ее, когда она разбивала нос или падала с санок лицом в холодный колючий снег. Этот голос принадлежал ее детству так же, как старый клен, шалаш или горка между их фермами.

Они никогда не играли вместе, потому что Боб был намного старше, такой же взрослый, как Виолетта. Но Милл ходила за ними хвостом, потому что была самой маленькой, и ей не с кем было играть. Когда Боб был рядом, она чувствовала себя защищенной. Он помогал ей перелезать через ограду, зимой тащил в гору ее санки, летом подсаживал на дерево, в шалаш, скрытый среди ветвей. А остальные дети кричали, что Милл еще слишком мала.

Боб был не только героем ее детства, но и предметом первых девичьих воздыханий. Он казался ей страшно крутым — широкоплечий, с густой русой шевелюрой и серыми глазами. Однако пять лет разницы в возрасте делали Боба недосягаемым для Камиллы. Он не обращал на нее внимания.

Но какими бы приятными ни были детские воспоминания, сейчас она не хотела никого видеть. А голос Боба, полный энергии и жизненной силы, причинял ей лишние страдания. Нет, он ничем не походил на сладкий голос Роберта и тем не менее напомнил ей об утрате. На Камиллу снова накатила ярость.

— Пошел к черту! — в бешенстве крикнула она.

Стук не прекратился.

— Черт тебя подери, Боб! Я не хочу никого видеть, неужели непонятно? Мне не нужно сочувствие и помощь. Оставьте меня в покое!

Когда Боб постучал в четвертый раз, Камилла рывком распахнула дверь. Если для того, чтобы избавиться от него, придется дать Бобу в морду, она сделает это и не будет мучиться угрызениями совести.

При виде Боба у Камиллы перехватило дыхание. Рост под потолок, широкие плечи, сильные руки. Русые волосы отливали красным золотом. Но особенно впечатляло лицо, открытое, спокойное, с прямым носом и крепким подбородком. И глаза… В его серых глазах с поволокой таилось что-то возбуждающее.

В эти несколько секунд Боб тоже окинул Камиллу быстрым взглядом, но даже если он и заметил ее неприбранный вид, по его лицу ничего сказать было нельзя.

Прежде чем Камилла успела захлопнуть дверь, Боб мгновенно поставил в дверной проем ногу и ровным голосом произнес:

— Мне надо поговорить о твоей сестре.

— Так говори и убирайся!

— Эй, потише.

Боб не пытался протиснуться в дом, только его глаза пробежались по сумеречной комнате. Однако на лице опять ничего не отразилось. Камилла, не ожидавшая такого поворота, спросила уже не так агрессивно:

— Так что там с моей сестрой?

— Кое-какие проблемы.

— Я вижусь с ней каждый день и могу заверить тебя: все идет наилучшим образом.

— Виолетта выглядит как раньше, но после развода у нее в голове что-то сдвинулось. Она, как одержимая, занялась травами и цветами, а все остальное забросила. Прошлой весной к двум оранжереям построила третью, открыла свой магазин. А Фила Грина, который работал на ферме при вашем отце, а после его смерти взял на себя все заботы, уволила.

— Тебе-то какое до всего этого дело, Боб?

— Мне — никакого. А вот тебе — должно быть. Ты хоть огляделась здесь, как приехала?

— И не думала. Меня все это не касается. Пусть Виолетта делает что хочет.

Дождь лил как из ведра, но насквозь мокрый Боб вроде бы и не замечал этого. Он не отрывал взгляда от Камиллы.

— Милл, ты помнишь, что у твоей матери была делянка лаванды? Все женщины из дома Кэмпбеллов с ума сходили от этих кустиков.

— Боб, ближе к делу!

— Твоя сестра разводит всевозможные сорта лаванды.

— И что?

Боб потер подбородок.

— У себя в оранжереях она может беситься сколько угодно. Но обойди ферму, и ты увидишь, что она заняла под лаванду двадцать гектаров.

— Ты шутишь!

— Думаю, в ее «Зеленом раю» все идет тип-топ. Магазин процветает. Я даже и не предполагал, что у нас столько любителей экзотики. Но что касается земледелия, тут Виолетта ни черта не смыслит. Похоже, ее это и не занимает. Но одно дело запустить землю, и совсем другое — землю с лавандой. Тут твоя сестра попала в затруднительное положение.

— Это неправда.

— Ладно, Милл. Я пришел не для того, чтобы спорить. Я сказал что хотел. Делай как знаешь.

Боб не только убрал из проема ногу, но и решительно прикрыл за собой дверь. Сквозь мутные стекла и стену дождя Камилла видела, как его высокая фигура удалилась к белому пикапу.

Чего он хотел добиться своим визитом? А впрочем, плевать! Ей нет дела ни до Боба Макдагла, ни до его забот. И у Виолетты нет никаких трудностей и странностей. Она всегда слыла увлекающейся натурой. И одевалась экстравагантно, но, надо признать, с большим вкусом. Летящие блузоны, асимметричные многоярусные юбки, пестрые шали, висячие украшения… Казалось, еще чуть-чуть, и она будет выглядеть как модель со страниц цыганского каталога. Но Виолетта не делала этого последнего шага и всегда оставалась очень женственной.

Камилла доплелась до спальни и бросилась на кровать. Нет, у Виолетты все хорошо. У всех все хорошо. Только у нее плохо. А если даже у сестры и проблемы, чем она-то может помочь? Сейчас она не в состоянии помочь даже самой себе.

На мгновение Боб пробудил в ней слабые признаки жизни, но только на мгновение. А теперь в ней снова все застыло и умерло. Все.

Через четыре дня все так же лил дождь. Он радовал фермеров: апрельский ливень обеспечит хорошее цветение в мае. Но Камилла слышала в его монотонном стуке только тоску и беспросветность. Поскольку это как нельзя лучше соответствовало ее настроению, она выбралась на прогулку.

Щеки горели от холода и пронизывающего ветра, по телу пробегал озноб. Но Камилла два часа бродила по полям и угодьям, пока ее держали ноги. Когда она добралась до дома сестры, было начало седьмого. Она сняла на закрытой задней веранде изгвазданные сапоги и старую фуфайку, которую надевал еще отец, развязала башлык. С кончиков ее волос падали капли, в отвороты джинсов набились грязь и мусор. Камилла дрожала, как осиновый лист.

— Бог мой, Милли! Ты же продрогла до костей! Иди скорее греться, цыпленок! — воскликнула Виолетта.

Она загнала Камиллу в кухню, где топилась старомодная плита. На плите шкварчало и булькало в многочисленных горшочках и кастрюльках. Камилла приподняла несколько крышек. Так, главное блюдо, похоже, треска, фаршированная шпинатом. Салат на столе резко распространял аромат каких-то пряностей. Рядом стоял кувшин с травяной бурдой. Нет, сестра ни разу в жизни не приготовила нормального обеда. Только что-то полезное и диетическое.

Пока Камилла обследовала кастрюльки, Виолетта уже накрывала стол.

— Сегодня мы начнем с рыбного супа по-нормандски, Милли. Ты стала тощей, как стручок фасоли, того и гляди, штаны потеряешь.

Камилла пропустила ее замечание мимо ушей — ее волновало кое-что поважнее:

— Летти, а что в этом супе?

— О, все, что надо! Лук, морковь, лимон, сельдерей и другая зелень, разные пряности и, конечно, тресковые головы.

Камилла потихоньку выругалась. Виолетта только ласково улыбнулась и продолжила сервировать ужин. Через минуту она осторожно заметила:

— Я вижу, ты ходила гулять?

Камилла молча стала раскладывать приборы.

— Сегодня ты в первый раз вышла из дому. Меня это радует, а то я уже начала бояться.

— Чего тебе бояться? — Камилла глубоко вдохнула. — Не бойся, я не буду вечно сидеть у тебя на шее. Я не хочу тебя обременять, мне надо только…

— Что за чепуху ты мелешь! — возмутилась Виолетта. — Ты вовсе не сидишь у меня на шее. Эта ферма такая же твоя, как и наша с Дэзи. Можешь спокойно жить здесь хоть до конца своих дней, было бы желание. Места всем хватит.

— Нет! — резко возразила Камилла. — Ни за что!

Она обвела взглядом кухню. Когда-то в этих краях осели их шотландские предки. Они возвели этот дом. И хотя многие поколения Кэмпбеллов перестраивали его по-своему, в сущности он мало изменился. Широкие дубовые половицы отполированы до блеска, сбоку от плиты лоскутный коврик. На нем плетеное кресло-качалка. Старинные темного дерева буфеты и горки, по большей части с такой же старой, теперь уже антикварной посудой, массивный обеденный стол… Виолетта только притащила сюда обитую ситцем мягкую мебель и повесила шторы в цветочек, отделанные кружевом в деревенском стиле. Да еще цвет шпалер сменился с бело-голубого на бело-розовый. И широкий подоконник был теперь заставлен бесчисленными горшочками с приправами, пряностями и лечебными травами.

— Звонила Дэзи, — вдруг сообщила Виолетта.

Камилла насторожилась.

— Я сказала ей, что с тобой все в порядке. Но ты ведь знаешь Дэзи. Она ни за что не поверит, пока не убедится сама. Если ты сегодня-завтра не поговоришь с ней, она примчится сюда. Позвони, Милли!

— Нет уж, не дождется. Если опять будет звонить, скажи, что у меня все хорошо. И нечего ей приезжать!

— Ладно, — примирительно сказала Виолетта.

Камилла взяла кусочек трески.

— Тот участок на восточном склоне за сараями… что ты намерена с ним делать, Летти? Со всей этой лавандой?

Виолетта расцвела:

— О, Милли, как хорошо, что ты спросила! Я знала, что тебе постепенно будет лучше, и моя лаванда поможет. Вот и Боб говорит…

— Боб? Боб Макдагл? А он-то здесь с какого боку?

— Да не волнуйся ты так!

Камилла нетерпеливо отмахнулась. Меньше всего ей хотелось сейчас говорить о Бобе. Он и так занимал ее мысли эти четыре дня.

— Оставь в покое Боба. Я спрашиваю, зачем ты развела столько лаванды. Что ты намерена с ней делать?

— Понимаешь, — смущенно пролепетала Виолетта, — мама ведь всегда сажала там лаванду…

— Но у мамы было всего две-три грядки с редкими кустиками, а ты, похоже, решила заполонить лавандой весь Вермонт.

— Нет, так далеко мои планы не идут, — рассмеялась Виолетта. — Просто я всегда любила мамину лаванду, и когда Симпсон по сути выставил меня из дома, чтобы жить там со своей новой подружкой… — Ее губы задрожали.

— Летти, не вороши прошлого. Я и сейчас считаю, что твоему муженьку надо было свернуть шею, но речь не об этом.

— Ну вот, я вернулась домой, и мне надо было начинать жизнь заново. Я не знала, куда себя деть. Слава Богу, мне удалось отсудить у него хороший кусок и не пришлось срочно искать работу. И тут я нашла мамины семена французской лаванды. Потом Дэзи привезла мне отводки другого сорта, и я начала экспериментировать. — Глаза Виолетты сияли. — А потом открыла свой магазин…

— Это все здорово. — Камилле не хотелось обижать сестру. — Но зачем тебе столько лаванды? Такое количество не продашь в магазине.

— Наверное, — грустно согласилась Виолетта и положила на тарелку Камилле не поддающийся опознанию предмет своего кулинарного искусства. — Я увлеклась скрещиванием и немножко переборщила.

— Немножко? Двадцать гектаров ты называешь «немножко»?

— Да нет, я не думала засаживать двадцать гектаров, — попробовала защищаться Виолетта. — Просто в оранжереях уже не было места — у меня ведь там и другие растения, — и я высадила лаванду на восточный склон, где никогда ничего не росло. Я думала, она вообще не поднимется. Но я упустила из виду… — Виолетта замолчала.

— Что ты упустила из виду?

— Что лаванда очень стойкая. Ей нужно всего лишь немного солнца и… просто оставить ее в покое. Тогда она примется и на сухой каменистой почве, под ветрами и морозами.

— Летти, она не только принялась, она так разрослась, что скоро заглушит собой все.

Виолетта тяжело вздохнула.

— Как тебе картофельный салат?

— Что?

— Картофельный салат. Он с приправой из сухой лаванды. Я нашла рецепт в одной старинной французской книге.

— Салат замечательный. Но я не хочу, чтобы ты для меня готовила. Я вообще не хочу ничьей заботы. — Камилла раздраженно передернула плечами.

— Я так и так готовлю. Так что не о чем говорить.

— Я не об этом, ты слышишь? Мне не нужна ничья забота! И твоя тоже! Я пока не могу работать, но обязательно буду.

— Ну и хорошо. Тебе нужны деньги?

— Господи, помилуй! Я не хочу жить у тебя на содержании, Виолетта!

— Ладно, ладно, не волнуйся ты так. — Виолетта срочно схватилась за очередную миску. — Я имела в виду деньги на карманные расходы. Как же без них?

— Не-е-ет! Мне вообще ничего не нужно!

Камилла вскочила, как ужаленная, ее лицо пылало от гнева. Она бросилась к задней двери.

— Милли, постой! Тебе незачем убегать.

— Я и не убегаю. Просто… — Она едва могла дышать, сердце бешено колотилось. Камилла не хотела ссориться с сестрой. Ей нужно только, чтобы ее оставили в покое. Чтобы не приходилось напрягать последние силы и быть терпимой и вежливой.

Камилла натянула хлюпающие сапоги, схватила фуфайку и башлык и взялась за ручку двери. Но та открылась без усилия, и молодая женщина едва не врезалась в могучую фигуру нежданного гостя.

— Эй, Милл, потише!

Боб Макдагл крепко держал ее за плечи, чтобы она не слетела со ступенек. Камилла не собиралась бороться, ей надо было просто забиться в угол, чтобы не дать выплеснуться своей ярости на невинных. В его сильных объятиях можно спрятаться от бед и невзгод, но Камилла хотела оказаться только в объятиях Роберта! Мысль о своей утрате чуть не задушила ее, и, не говоря ни слова, она прошмыгнула мимо Боба. Он что-то прокричал ей вслед, но Камилла ничего не слышала. Прочь от Боба! Прочь от Виолетты! Прочь от жизни! Прочь, прочь, прочь!