Горькая луна

ЭПИЛОГ

Уже месяц я был в стамбульской тюрьме. Почва подо мной колебалась, словно я не покидал судна. Один, вдали от всех, в чужой стране, среди враждебных сокамерников, погибнув для единственной любимой женщины, я впал в глубокую прострацию. Раз в неделю я шатаясь плелся за полицейскими, которые вели меня к моему адвокату, мэтру Д., члену стамбульской коллегии, официально назначенному судом для защиты. Мой случай был серьезным, он этого не скрывал. Меня схватили на месте преступления, все свидетельства были не в мою пользу — особенно показания Раджа Тивари и Марчелло. Адвокат советовал мне признать вину. Он уже поживился за мой счет, выманив несколько тысяч долларов, и, зная о коррумпированности турецкой администрации, я боялся, что он сдерет с меня три шкуры при нулевых результатах. Единственным, чего он добился, был визит Беатрисы. Свидание длилось двадцать минут, в крошечной облезлой комнате, в присутствии двух охранников. Разговор оказался крайне неудачным: она была убеждена в моей виновности и отказалась выслушать мои аргументы. Мое поведение на корабле вызвало у нее гадливость, и она не желала возобновлять нашу совместную жизнь. Она собиралась продолжить путешествие и отправиться в Индию вместе с Марчелло, который, по всей видимости, стал ее любовником. Мне грозило по меньшей мере двадцать лет тюрьмы согласно местному законодательству: преступление произошло на турецком корабле в турецких территориальных водах. Французские консульские власти ничего не могли сделать для меня: в их компетенцию входили только правонарушения, связанные с транспортировкой наркотиков и подделкой паспортов. Все эти недели я пребывал в глубоком унынии, презирая самого себя. Убежденный в том, что по малодушию допустил расправу над женщиной, я в конечном счете признал свою ответственность и посчитал будущий обвинительный приговор заслуженным: во мне копилась горечь, как у растения, гниющего на корню. Вот такими мрачными были мои перспективы, когда я получил письмо от Франца:

Дорогой Дидье!

Как выразить вам мою признательность? Конечно, я сам довел вас до крайности, но чтобы такой приступ дурного настроения… Вы словно на блюдечке преподнесли мне месть, которую я и вообразить не смел. Зря вы так серьезно восприняли мой блеф. Я на вас не сержусь: благодаря этому делу споры наши обрели смехотворную вечность.

Чудесная наука медицина: она ничего не смогла сделать для меня, ничего не смогла сделать и для Ребекки. Глазной нерв исцелению не подлежит; что до ожогов, они также неизлечимы. Моргание живого глаза создает отталкивающий контраст с неподвижностью мертвого, остекленевшего, в котором невольно застыла злоба. Каждый день, в тот час, когда вы ее «оросили», она плачет своим единственным глазом, второй же остается сухим. Ей больше не суждено нравиться: я хочу сказать, что кривая может понравиться только мне, калеке. Она видит красоты окружающего мира, хаотический беспорядок улиц, но никто не смотрит на нее, потому что на монстров смотреть не стоит. Каждый из нас отмечен стигматами боя. Благодаря вам, мы состаримся вместе — равновесие восстановлено. Я вновь стал для нее всем, мы образуем восхитительную пару страшилищ. Вы были маленьким бесполезным господином до нашей встречи — и вы сумели воссоединить две души.

Знаете, чем мне дорога эта развязка? Тем, что она стала следствием вашей неуклюжести — трогательной в высшей степени. В наши дни трагедия обрушивается на людей не в силу проклятия: она рождается от их неловкости. Несчастье сваливается из-за оплошности, из-за гигантского ляпа. Наши драмы не просто мучительны: они несут в себе дополнительный гандикап смехотворности. Нам не дано даже выставить рок в качестве оправдания.

Я обрел душевный покой: я больше не буду оскорблять все живущее на земле и под небесами. У меня есть даже намерение вновь приняться за работу — после двух лет бездействия я опять заинтересовался своим ремеслом. Ребекка, возможно, откроет парикмахерский салон: человек всегда возвращается к своим корням. Теперь нас связывает чувство нерушимого равенства: до конца дней мы пребудем в согласии, вечно проклиная друг друга.

Вот так обстоят дела, а цель моего письма следующая: я отзываю свой иск к вам. Отказываюсь от прежних показаний и советую вам ссылаться на несчастный случай. Благодаря мне вы познакомились с тюрьмой — весьма интересный опыт для педагога. Напишите об этом книгу.

Вы устали быть самим собой, но не находили сил стать другим: ваши таланты не соответствуют вашим амбициям. Вы попытались открыть окно, которое называется «Восток». Вам потребовалось немного времени, чтобы понять — речь идет об иллюзии. В путь вы отправились уже хромоногим, с надтреснутой душой: почва, на которую вы ступили, уплыла у вас из-под ног. Поступите, как я: создайте из Азии утопию другого места — это избавит вас от необходимости туда ехать. Поверьте, география выхода не дает. «Отрекись от этого мира, отрекись от иного мира, отрекись от отречения», — говорит мусульманский мистик.

И вот еще что: не слишком жалейте себя из-за случившегося с вами несчастья (должно быть, вам покажется невыносимым мой тон моралиста: что вы хотите, мы все проникнуты добрыми чувствами). Примите во внимание, что, невзирая на ваше невезение, великими заблудшими душами остаются женщины: о них столько наговорили, что попросту забыли заняться их судьбой. В конце нынешнего века все еще предпочтительнее быть мужчиной, чем женщиной. В политике, как и в любви, единственной справедливой позицией является поддержка проигравших.

И в завершение расскажу вам о Беатрисе: она написала нам, чтобы узнать новости о Ребекке. Марчелло исчез однажды ночью на Гоа, прихватив с собой все ее вещи и деньги: похоже, под его влиянием она пристрастилась к героину и готова на все, чтобы раздобыть дозу — включая продажу собственного тела богачам из Саудовской Аравии и Йемена, которые приезжают в Бомбей лечиться. Какой путь от маленького лицея в предместье, где она преподавала иностранные языки! Теперь вместе с тысячами других француженок и итальянок она образует последнюю волну растерянных детей, похоронивших свою индийскую мечту между Катманду и Панаджи. Пусть подыхают в восточной трясине все те, кто отравился сказкой о земле обетованной! Но вы на нее не сердитесь: она — типичный образчик тех тридцатилетних женщин, которые думают изменить жизнь, предавшись всем наслаждениям, и оказываются обманутыми эмансипацией, как их матерей обманул традиционный семейный уклад. Засим я вас оставлю: с этим выводом мы увязаем в песке гуманистических общих мест. Утешьтесь следующей банальностью: есть победы, ведущие в тупик, и поражения, открывающие новые пути.

Суд надо мной состоится только в июле. Процессы политических экстремистов ужасно замедлили разбирательство уголовных правонарушений в Турции. Адвокат обещал мне, что дело будет прекращено за отсутствием состава преступления — с помощью последнего взноса в две тысячи долларов. Это означает, что я выйду на свободу в тех самых числах, когда должен был вернуться во Францию.

Я намерен выучить наизусть «Голубой путеводитель»: если меня станут расспрашивать по возвращении, мне будет что сказать.

Я с удивлением замечаю, что Беатриса полностью исчезла из моей души. Словно она никогда не существовала, словно никогда не всходили мы вдвоем на корабль с целью отправиться в паломничество, обернувшееся балаганным фарсом. Хватило нескольких недель, чтобы стереть ее образ, который создавался и полировался на протяжении многих лет. Она была любовным тупиком, который притворился торной дорогой.

Один за другим, надеюсь, испарятся из моей памяти все персонажи этой комедии. И настанет день — близкий, если исполнятся мои желания, — когда их имена ничего не будут значить для меня! Даже ненависти или оскорбления. Вот уже и с «Трувы», как я узнал, по финансовым соображениям сняли весь такелаж. С 28 декабря по 1 января она совершила с нами свой последний рейс.

На прошлой неделе родителям дали свидание со мной. Меня перевели в другую тюрьму — с более мягким режимом, для подследственных из Европы. Она называется «Сарк». Я спросил у адвоката, что означает это слово по-турецки. Он ответил: «Восток».