Горький хлеб истины

Картина четвертая

В палатке Ступакова. На парусиновой стенке висит топографическая карта. Стол с бумагами и телефоном. Железная койка, тумбочка с графином, ящик-сейф.

Ступаков, заложив руки за спину, нервно прохаживается по палатке. Остановившись у карты, водит по ней карандашом. Раздается телефонный звонок. Берет трубку.

Ступаков. У аппарата… Кто?.. Простите, это какой Михайлов?.. А-а, как же, помню… Гора с горой не сходится… Михайлов, Михайлов… Я видел на дороге указатель «Хозяйство Михайлова». И в голову не пришло, что это именно ваш санбат… Пожалуйста, коль смогу… (Слушает.) Хах-ха… Раз аптека взлетела на воздух, значит, теперь у вас воздух целебный!.. (Холодно.) Понимаю, что не до шуток. Но извините, дорогой, у меня медикаменты по нормам, в обрез… Вот именно, даже на полдня заимообразно не могу… Мы ведь тоже под бомбами… Что поделаешь… Пожалуйста. (Кладет трубку.)

За входом в палатку слышится голос Киреевой: «Можно войти?»

Войдите!

Входит Киреева.

Ну, удалось что-нибудь выяснить?

Киреева. Светлана Цаца доказывает, что Савинов отбыл в запасной полк. А мне думается, что он на передовой, в своей седьмой гвардейской.

Ступаков. Почему вы так полагаете?

Киреева. Характер у него такой. Да и у дочери вашей, извините, тоже.

Ступаков. Но я же там был! Облазил всю передовую, все медпункты. Неужели ехать опять?

Киреева. Несерьезно и неблагородно… Силой вы ее не вернете! Натура у нее не такая.

Ступаков. Ничего, привезу силой! И натуру ее приведем в порядок.

Киреева. Лучше согласитесь на ее замужество. Письмо напишите. Пусть приедут вдвоем да хоть по-человечески фронтовую свадьбу сыграем. Ведь ребята-то какие!

Ступаков. Неужели она стала его женой? Не уберег!.. Дите ж еще!

Киреева. В ее возрасте я уже была мамой.

Ступаков. Моя дочь — пе-пе-же. Ужас!

Киреева. Странный вы человек, Иван Алексеевич.

Ступаков. Пусть бы лучше конец света, чем такое падение! Какой позор на мою голову!

Киреева. А если это любовь! Чистая и светлая! Это же их счастье. И мы не имеем права посягать на него!

Ступаков (примирительно). Ну хорошо. Письмо ей я уже написал. А дальше что? Куда посылать?

Киреева. Пошлите с письмом в седьмую… Ну, хотя бы Светлану Цацу! Она, если ей строго приказать, разыщет их!..

Ступаков. Верно. Позовите-ка Цацу, прошу вас.

Киреева. Сейчас. (Уходит.)

Ступаков (делает несколько шагов по палатке). Не гнись, не гнись, Ступаков! Все в жизни поправимо, кроме смерти. Что же я ей там написал? (Подходит к столу, садится, читает написанное.) «…Сразила ты меня наповал… Сердце не выдержало… Лежу. Если не хочешь потерять отца, немедленно возвращайся. (Дописывает и говорит вслух.) И привози этого своего бандита. Раз все так случилось, будем справлять свадьбу». (Заклеивает письмо в конверт.)

Входит лейтенант Светлана Цаца.

Цаца. Лейтенант Цаца по вашему вызову!..

Ступаков. Светлана Святозаровна, к вам огромнейшая просьба… Личная… Понимаете, личная…

Цаца. Личная?.. Личную — с превеликим удовольствием, Иван Алексеевич!

Ступаков. Берите машину и езжайте в седьмую гвардейскую… Где-то там Вера. Я знаю. Найдите и вручите это письмо. (Подает конверт.) И привезите. Живую или мертвую привезите!

Цаца. Зачем же мертвую? Так не шутят… Но я знаю: она не согласится.

Ступаков. Согласится. Тут все написано! И скажите, что я серьезно заболел… Я действительно плохо себя чувствую.

Цаца (с притворным испугом). У вас нездоровый вид! (Решительно подходит к Ступакову, прикладывает ладонь к его лбу.) Очень нездоровый! И температура!.. (Обнимает за плечи, прижимается губами ко лбу.)

Ступаков. Что вы?! Светлана Святозаровна!

Цаца. Мне в детстве мама всегда так температуру мерила.

Ступаков. Я же не ребенок!

Цаца. Вы хуже ребенка… Вы, мужчины, как дети, беспомощны и безвольны. Вам даже тут, на войне, нужна женская забота и ласка. (Осторожно обнимает Ступакова за плечи.) Давайте я вас уложу.

Ступаков. Не буду я ложиться! Я здоров! (Встает.)

Цаца (поворачивает его к себе лицом). А температура?.. Может, я ошиблась?.. А ну… (Обнимает за шею, тянется губами будто ко лбу, но целует в губы.)

Ступаков пытается вырваться из ее объятий, но тщетно.

В палатку заходит медсестра Серафима. Увидев обнявшихся, зажимает рукой рот, чтобы сдержать вскрик, и выбегает.

Ступаков (вырвался из рук Светланы). Что это значит, черт вас возьми?! Что за ерунда?!

Цаца. Я думала — температура… А вы… холодны, как снеговик.

Ступаков. Я спрашиваю, что это за шуточки?!

Цаца. Шуточки?.. Ничего себе шуточки!.. От таких шуточек (тихо) дети бывают.

Ступаков. Что вы болтаете, лейтенант Цаца?! Как вам не стыдно?!

Цаца. А что здесь стыдного?.. Я уезжаю на передовую, где, между прочим, стреляют… Буду искать там вашу дочь… Может, меня убьют… Вот и поцеловала. Вдруг мы последний раз видимся с вами.

Ступаков (уже мягче). Светлана Святозаровна, что за глупости? Будем благоразумны.

Цаца. Могли бы на прощанье и Светой назвать.

Ступаков. Ничего не понимаю… Может, я действительно в бреду?..

Слышится голос Серафимы: «Светлана Святозаровна!..»

Серафима заглядывает в палатку, лукаво смотрит на Светлану и Ступакова. Так как же с этими машинами?

Цаца (вдруг вспомнив). Ой товарищ подполковник! Там пришли две машины с ранеными!.. Начальник сортировки спрашивает, как с ними быть.

Ступаков (удивлен). Что значит «как быть»? Как всегда — в сортировку. Затем раненых в обработку.

Серафима. Но раненые прямо с передовой. Почему-то медсанбат переправил их к нам без обработки.

Ступаков. Вот так новость! Почему без обработки? Стоим в обороне, и такое нарушение инструкции! А если в машинах окажутся безнадежно отяжелевшие? Значит, повышение смертности в моем госпитале? И лучшие показатели отдавай, Ступаков, дяде?..

Цаца. Выходит, что так. Берем чужие грехи на свою душу.

Ступаков. Какой же это медсанбат позволяет себе такое безобразие?

Цаца. Седьмой гвардейской дивизии. Михайлова.

Ступаков. Михайлова?.. Опять этот Михайлов! У другого соринку в глазу видит, а сам… И я еще буду виноват, если заверну машины. (Задумался.) А представитель медсанбата сопровождает машины? Хоть объяснил бы, в чем там у них дело.

Цаца. Нет. Представителя с ними нет.

Ступаков. Нет? А машины уже на территории госпиталя?

Серафима. Стоят за шлагбаумом.

Ступаков (раздумывает, качает головой). Ха! Опять Михайлов скажет, что у Ступакова сердце не на месте.

Цаца (поражена). А где ж ваше сердце?

Ступаков. Оно у меня, по Михайлову, под пряжкой ремня! Ясно?

Цаца (смотрит на Ступакова с испугом). Ну, вот видите! Я же говорила, что вы нездоровы.

Ступаков (строго). Инструкция есть инструкция. И на фронте должен быть хоть элементарный порядок. Все!.. Машины не принимать! Идите!

Пожав плечами, Цаца подталкивает из палатки Серафиму. Они уходят. Ступаков продолжает шагать вдоль стола.

По его определению, я «собиратель жучков», и я же прими раненых не только без обработки, но и без объяснения причин… Шалишь, товарищ Михайлов! Ах да! Тебя бомбили!.. А ты что хотел, чтоб тебя одеколончиком поливали? На то и война!.. Ступаков может прощать обиды. Но оскорбления… никогда!.. Придумал же: сердце под пряжкой ремня!.. Понабирались там, в своей медицинской академии, притчей от Любомирова… И Анна Ильинична… Ну, ничего. Ступаков тоже не лыком шит. Мал барабанщик, да громок, мал золотник, да дорог!.. (Притрагивается рукой к губам.) Вот холера!.. Что все это значит?

Входит Киреева с папкой в руках.

Киреева. Извините, товарищ начальник, опять я. Есть новости.

Ступаков. От Веры?!

Киреева. Нет. Приказ о медико-санитарном обеспечении наступления. (Открывает папку.)

Ступаков (угрюмо). Читайте. Исполнение приказов — суть нашей жизни на войне.

Киреева. Тут надо с картой читать. Приказ о создании головного полевого эвакопункта. Наш госпиталь включается в его систему.

Ступаков. Вот как?! Успел-таки Любомиров!

Киреева. Я только суть. (Читает.) «Подполковнику Ступакову И. А. скомплектовать и возглавить подвижной хирургический отряд и вместе с госпиталем быть готовым к передислокации в район тылов тридцатого полка седьмой гвардейской стрелковой дивизии…»

Ступаков (хмуро). Понятно. Все ясно.

Киреева (с любопытством наблюдает за Ступаковым). Какие будут указания?

Ступаков. Ну что ж… Приказ есть приказ.

Затемнение.

Декорация первой картины. В кабинете Крикунова прибавилась еще одна солдатская кровать, аккуратно застланная серым одеялом.

У стола, на котором кипит самовар, сидят за чаем Любомиров и Крикунов.

Любомиров. Мало о полковых медиках пишут наши фронтовые газеты. Солдат должен знать и верить: для его спасения наготове армия медицинских работников и целый арсенал медицинских средств. Это тоже важный моральный фактор.

Крикунов. Пописывают больше о красивых санитарках да молодых врачихах.

Любомиров. И это надо. Надо, чтоб и об этой девушке написали. И орденом наградить ее надо! В одном бою вытащить столько раненых нешуточное дело! Все умоляла, дурочка: «Отвезите к отцу…» Еще бы чуть-чуть промедлили, и никто бы не спас.

Крикунов. Всякое я видел на фронте, но чтобы такую операцию, как вы… вот так, на поляне, в лесу…

Любомиров. Сегодня, с вашего позволения, я съезжу в госпиталь к Ступакову. Посмотрю, как она себя чувствует, подскажу кое-что Ступакову… Интересно, как он встретит меня после того жесткого разговора?

Крикунов. Ступаков воспитан, вежлив. Есть выдержка.

Любомиров. Вежливость отличается от доброты как позолота от золота.

Раздается телефонный звонок. Крикунов встает, берет трубку.

Крикунов. Слушаю!.. Крикунов у телефона!.. (Закрывает рукой трубку, обращается к Любомирову.) Из санитарного управления фронта… (Опять в трубку.) Нет, нет! Мы все-таки остановились на системе головного эвакопункта!.. Виноват… Признаю… Я же нейрохирург, а не штабист!.. Буду только благодарен! Готов хоть сейчас передать!.. Что Ступаков?.. Алло! Алло!.. (Кладет трубку.) Что-то о Ступакове начал говорить, и обрыв. Конечно! (Прохаживается по комнате.) Какой из меня начальник санотдела? Я специалист по черепным и мозговым ранениям!

Любомиров. Но ведь у нас нигде сейчас не готовят ни начальников, ни главных. Приходится…

Слышен стук в дверь. Голос из сеней: «Полковнику Крикунову шифровки!»

Крикунов. Иду! (Быстро выходит.)

Любомиров допивает чай, отодвигает кружку, затягивает ремень на гимнастерке, берет полевую сумку. Возвращается со вскрытым пакетом в руках Крикунов.

Крикунов. Вы послушайте, что пишет Ступаков!.. (Читает.) «С получением приказа о включении… так… так… Прошу разрешить дислоцировать госпиталь на два километра северо-западнее пункта, указанного в приказе, по соображениям условий транспортировки. Свои сомнения о системе эвакопункта снимаю полностью как ошибочные. Ступаков».

Пауза. Любомиров и Крикунов озадаченно смотрят друг на друга.

Любомиров. Как бы я хотел, чтоб с его стороны все это было искренним.

Крикунов. Алексей Иванович, поверьте мне… Ей-богу, он неплохой мужик!.. Может, по молодости делал глупости, а сейчас… Видите? (Потрясает шифровкой.) Так разрешим?

Любомиров. Разумеется, если для пользы дела.

Крикунов. Что тут еще… (Развертывает вторую бумагу, молча читает, прикладывает руку к груди.) Алексей Иванович… невероятно! «В медсанбат майора Михайлова во время бомбежки прибыли две машины с ранеными. Ввиду невозможности обработки раненых их отправили в полевой госпиталь подполковника Ступакова… Госпиталь отказался принять раненых и завернул машины обратно… Многие раненые отяжелели, а трое наиболее тяжелых… скончались в пути».

Тягостная пауза.

Любомиров (обессиленно опускается на табуретку). Там, во второй машине, была и Вера… Она была самая тяжелая…

Крикунов (кидается к телефону, с яростью крутит ручку). Соедините с двадцатым!.. Шумилов? Позвоните в санотдел седьмой, а еще лучше прямо Михайлову!.. Да!.. Узнайте, кто завернул машины с ранеными?! Уже известно?.. Не может быть… (Медленно кладет трубку). Они проверили… Сам Ступаков…

Занавес.

Картина пятая

Перевязочная палатка операционно-перевязочного блока полевого госпиталя. Столы для перевязок и легких операций, столики с инструментарием и растворами, шкаф с перевязочными материалами. Слева выход в лес, в глубине — задрапированный простынями переход в операционную палатку.

За столом для записей сидит в белом халате Киреева, что-то пишет в журнале.

На переднем столе полулежит знакомый нам рыжеусый солдат. Медсестра Серафима заканчивает перебинтовывать ему ногу.

Киреева (закрывает журнал). Кажется, палаточные все обработаны.

Рыжеусый. Скоро вам медсанбаты опять подкинут работенки. По всему видать — наступать будем. (Вздыхает.) А я уже отнаступался.

Серафима. Давно пора. Уже одичали в лесу. Глаза свербят от того, что нельзя вдаль посмотреть. Простору хочется. (Заправила конец бинта, подает Рыжеусому костыль.) Пожалуйста, миленький, можете маршировать на здоровье. Но только поблизости.

Рыжеусый. Отходили ноженьки по большой дороженьке. (Встает на костыли.) Гарантируете, что нога будет гнуться?

Киреева. Зачем же ей гнуться? А?

Рыжеусый (поражен). А как ходить?!

Киреева. Для этого нога должна сгибаться, а не гнуться. На гнущихся ногах только пьяные ходят. А ты солдат.

Рыжеусый. Не в лоб, так по лбу… А короче тоже не станет?

Серафима. Тебе ее не укорачивали.

Рыжеусый. А кто вас знает. Оттяпаете что-нибудь под наркозом, забинтуете, вроде так и было. А потом и не найдешь, с кого спросить!

Киреева. Нам чужое не надо… Можем, правда, что-либо пришить дополнительно. Но только по знакомству.

Рыжеусый (от удивления застыл). Как понимать? Внутрях пришить или… на поверхности?..

Серафима (вступает в игру). Это кому что надо. Можно внутри, а можно на поверхности.

Киреева. Да-да. У кого где не хватает.

Рыжеусый (улыбается). Ну, будя!.. Так я вам и поверил.

Киреева. А почему?.. Запчастей, к сожалению, в достатке. Что нам стоит?

Рыжеусый (колеблется). У меня перед войной отрезали этот самый (пилит рукой по животу) пендицит… Может, есть смысл, пока я тут валяюсь в госпитале без толку, снова пришить его?

Киреева. Никакого смысла!

Рыжеусый. Это почему же?.. И был бы я опять при полном комплекте.

Серафима. Он вам не нужен.

Рыжеусый. Почему ж не нужен? Все, что от матери родилось с человеком, — все для чего-то ему нужно…

Серафима. Много мороки… Резать надо, искать место, где он у вас был…

Киреева. Размер подбирать…

Рыжеусый. Я думал — он с «лимонку». А он тонюсенький. (Показывает мизинец.) Вот такой!

Серафима. А тебе нужен покрупнее?

Рыжеусый. Мне безразлично, лишь бы прирос!.. Но вы гарантируете приживание?

Киреева. Вот чего нет, того нет. Никакой гарантии! (Смеется.) Наше дело портновское — нож и нитка. А далее сами старайтесь, чтоб приросло.

Серафима хохочет и вдруг умолкает. Входит Ступаков в халате.

Рыжеусый. Тьфу!.. А я-то заглотнул, как ерш… Разве такими вещами шутят?..

Серафима. Шутке — минутка, а заряжает на час.

Рыжеусый. Шутили рыбки на сковородке, да и заплясали. (Направляется к выходу, сталкивается со Ступаковым.) О! Я этого гражданина где-то недавность встречал!

Ступаков. А-а, верно, верно! На передовой в седьмой гвардейской! Как нога? (К Киреевой.) Жаль, что я не успел к перевязке. Все-таки старые знакомые… Под огнем вместе побывали.

Рыжеусый. Так, пожалуйста, повторим! (С готовностью направляется к столу.) Лишний глаз не помешает, а тем более мужчинский.

Киреева (строго). Не надо больше рану тревожить. Идите.

Ступаков. Вы бы послушали его, как там, под огнем, санитарки и медсестры работают. Вот где герои.

Серафима. Он нам рассказывал о сестричке, что его выволокла. Молоденькая, говорит, брови в шнурочек.

Рыжеусый. Это точно. Меня тянет, а сама ревет, как телка.

Ступаков. Ну хорошо. Я вас не задерживаю. (К Серафиме.) Проводите раненого.

Серафима уходит вместе с Рыжеусым.

Из седьмой гвардейской ничего?.. Не звонила Света?

Киреева (с усмешкой). Лейтенант Цаца для вас уже Света?

Ступаков. Ох, любите вы пригоршнями ветер собирать. Виноват…

Киреева. Нет, не звонила.

Ступаков. Места себе не нахожу. И чувствую себя плохо. (Прижимает руку к сердцу.)

Киреева. Так соскучились?.. Ну, выпейте рюмку коньяку — станет легче.

Ступаков (пронзительно смотрит на Кирееву. После паузы). Да, кстати, напомнили. Чует мое сердце: новый армейский хирург вот-вот к нам нагрянет. И проверять меня Любомиров будет с особым пристрастием. Я уже обошел все отделения, дал указания. А вас, Анна Ильинична, как ведущего хирурга, попрошу, если старик появится, взять на себя организацию обеда. Но чтобы без излишеств, без спиртного… Старик не любит этого.

Слышен приближающийся шум самолета.

Киреева. Что ж, так-таки и ни рюмочки?

Ступаков. Помнится, Любомиров за обедом выпивал иногда шкалик спирта… Но то было зимой… Ну, поставьте немножко спирта. Для себя что хотите. А мне в графинчике чайной заварки, будто коньяк.

Киреева. Зачем же обманывать? Просто скажите, что не пьете.

Ступаков (с досадой). Завидую людям, которые имеют неограниченное влияние на ум женщин! И как это им удается?

Киреева. Ладно, влияйте. Все будет сделано по-вашему. (Вздохнув.) Ну а если Любомиров попросит коньяку? Вы ему что, чаю нальете?

Ступаков. Ладно, ставьте коньяк!

Киреева. Но Любомиров, я полагаю, еще до обеда поинтересуется тем, как мы готовимся к наступлению.

Ступаков. Я с закрытыми глазами могу доложить всю схему передислокаций, эшелонирования, транспортировки…

Киреева. Надо бы встретиться с представителями санбатов да уточнить детали взаимодействия.

Ступаков. Одному начальнику медсанбата я уже преподнес урок… Михайлову. Прислал он без обработки две машины раненых. Так я их завернул!

Киреева (поражена). Завернули?! А может, медсанбат не мог.

Ступаков. Как это не мог?.. Стабильная оборона, стоим на месте…

Киреева. В иные времена середина считается ближайщей точкой к истине. Не дойдешь до нее — плохо, перейдешь — тоже плохо. Сколько же люди тратят времени и усилий ума на поиски середины… А вы будто и не утруждаете себя поисками… Вчера были противником головного эвакопункта, сегодня — уже сторонник. Инструкция требует в обычных условиях пропускать поток раненых через медсанбаты… Чтобы как можно быстрее оказывать помощь раненым… Эту же инструкцию вы обратили во зло для раненых…

Ступаков. Ну, знаете! Это, извините, пустозвонство! (Смотрит в марлевое окошко.) Кто там в белых халатах прогуливается?! Вот разгильдяи! (Быстро уходит.)

Входит Любомиров. Увидев Кирееву, глядящую в марлевое окошко, замирает. Напряженная пауза.

Любомиров. Товарищ майор медицинской службы Киреева, почему не представляетесь армейскому хирургу?! К тому же генералу!

Киреева резко поворачивается. Мгновение радостно смотрит на Любомирова, кидается ему навстречу. Они замирают в объятиях, затем Киреева нежно целует Любомирова — в лоб, глаза, щеки. Вбегает Серафима. Оторопело смотрит на эту встречу и тут же выбегает.

Киреева. Я уже знаю, что ты к нам назначен. Почему ж не звонил так долго? У меня сердце изболелось!.. Сама хотела звонить или ехать разыскивать.

Любомиров. Один мой звонок тебе — и вся армия узнает, что ты моя жена. А в армии не полагается, чтоб у начальника в подчинении были родственники, а тем более жены, да еще такие красивые, как ты.

Киреева. Глупости все это. А зачем же я тогда оставила себе девичью фамилию?

Любомиров. Чтоб моя фамилия не отпугивала от тебя ухажеров… А ну, сознавайся! Не завела себе тут поклонника?!

Киреева. Их тут столько в команде выздоравливающих… Одного трудно выбрать. А ты не обзавелся?..

Любомиров. Присматривался, да лучше тебя не встретил.

Киреева (смотрит с нежностью). А ты изменился, постарел за два года.

Любомиров. Зато ты цветешь. Молодец! Горжусь тобой.

Киреева. Кажется, вечность тебя не видела. И даже не верится, что мы встретились.

Любомиров. Письмо мое из госпиталя получила?

Киреева. Получила. (Печально.) Неужели ты не мог единственного сына своего не посылать на фронт? Достаточно нас двоих. Он же еще мальчик.

Любомиров (строго). Мы уже с тобой говорили об этом не раз. Война — народное бедствие. А у нас семья хирургов… Главный род медицинских войск на фронте. И он хирург…

Киреева. Но ведь будущий… Ох, жестокий ты человек… Бессердечный… (Нежно.) Как я по тебе соскучилась. И наконец вместе.

Любомиров. Кажется, в молодости не любил тебя так, не тосковал… (Осматривается.) Ну, как ты тут?.. Найду непорядок — попадет тебе.

Киреева. Не найдешь.

За сценой слышен голос Серафимы: «Возьмите носилки вдвоем!.. Вчетвером не пройдете!» Входит, пятясь, Серафима. За ней два знакомых нам санитара с медпункта Гаркуши осторожно вносят носилки. Раненый лежит лицом вниз, покрытый плащ-палаткой. Он изредка постанывает.

Серафима. Они тащат его на носилках прямо с передовой. Больше двадцати километров.

Санитары с величайшей осторожностью ставят носилки на стол.

Киреева. Привезти не могли? Шутят, наверное. (Вдруг узнает в раненом Савинова.) Володя?! Лейтенант Савинов?!

Первыйсанитар (встает на пути Киреевой). Осторожно, доктор! Тут мина! А он без сознания. Но жив — донесли…

Киреева (поражена). Что за глупости?! Какая мина? Где?

Второйсанитар (устало). Немецкая. Из ротного миномета.

Первыйсанитар. Маленькая, как свеколка. Попала лейтенанту в бедро. Застряла и не разорвалась.

Второйсанитар. Трогать нельзя.

Любомиров (подходит к раненому. После минутного раздумья Серафиме.) Немедленно сюда пиротехника!

Серафима убегает.

Первыйсанитар. Поэтому и несли. В машине она бы при первом толчке бабахнула.

Любомиров осторожно щупает пульс на руке Савинова, открывает пальцем глаз.

Второйсанитар. Нам еще (указывает на Савинова) разведчики из его взвода помогли. Они там на улице.

Первыйсанитар. Лейтенант, когда был в сознании, говорил, что тут есть знаменитые хирурги — Ступаков и… Анна Ильинична Киреева.

Любомиров (к санитарам). Несите его в операционную. (Киреевой.) Готовь руки. И обнажай рану. К мине не прикасайся.

Санитары осторожно берут носилки с раненым, несут их вслед за Киреевой в соседнее операционное отделение. Там вспыхивает свет. На парусиновую стену четко проецируются тени. Мы видим, как раненого кладут на стол, как Киреева снимает с него плащ-палатку. Санитары на цыпочках выходят из операционного отделения и, пройдя перевязочную, покидают сцену. Любомиров, склонившись над умывальником, торопливо натирает стерильными щетками руки. Видно, как за парусиновой стенкой моет руки Киреева. Входят Серафима и лейтенант-пиротехник.

(Обливает раствором руки.) Посмотрите мину и сделайте заключение.

Пиротехник. Слушаюсь! (Уходит в операционную. Видна его тень, склонившаяся над операционным столом.)

Рядом с ним — Киреева. Она делает какие-то манипуляции.

Серафима (начинает всхлипывать, говорить сквозь слезы). В лесу под Смоленском… санитар дядя Коля… поднял такую мину, чтоб отнести в сторону от палаток… (Плачет громко.) Мина в руках… взорвалась.

Любомиров (вытирает руки салфеткой). Ничего не поделаешь… Солдата надо спасать…

Серафима. Он не солдат… Это гвардии лейтенант…

Любомиров. На операционном столе все солдаты!..

Входят Киреева и пиротехник.

Пиротехник. Товарищ генерал, мину трогать нельзя.

Любомиров. А что можно?

Пиротехник. Мина на «сносях»… Понимаете, при выстреле взрывное устройство приняло крайнее заднее положение… Теперь на боевом взводе. Мина не взорвалась случайно… Амортизация сыграла роль.

Любомиров. Все это теоретически. А практически?.. Какие есть шансы?.. И что бы ты сделал?

Пиротехник (растерянно). Я знаю, что мину трогать нельзя.

Любомиров. Ну, это теория.

Пиротехник. Ну, теория. А тронете — и взорвется… Это практика.

Любомиров. Солдата надо спасать… Тут тебе и теория и практика.

Пиротехник. Я отвечаю за мину…

Любомиров. А я за жизни… (Сурово.) Посмотрите, есть ли рядом щели в земле. Если удастся извлечь мину…

Серафима. Щелей кругом много!

Любомиров (пиротехнику). Тогда вы свободны! (Киреевой.) Аня, как рана?

Киреева. Кожу вокруг мины промыла и смазала йодом. Рану обложила стерильными салфетками. Ввела морфий и кофеин.

Любомиров. Пульс на голени и стопе прощупывается? (Надевает марлевую повязку.)

Киреева (смутилась). Извините… Не проверила. (Тоже надевает марлевую маску.)

Любомиров. Прошу всех удалиться.

Киреева (к Серафиме). Доложи начальнику госпиталя.

Серафима убегает.

Любомиров. Аня… А теперь уходи. Удались на безопасное расстояние.

Киреева. Товарищ генерал! О чем вы говорите?! Я ведущий хирург госпиталя… Приказать удалиться вам я не имею права… Но спасать здесь раненого — это моя работа.

Любомиров. Аня… Аннушка… милая… Ведь все может случиться… Зачем же вдвоем?.. Умоляю тебя… Это не женское дело… Ведь у нас еще сын…

Киреева. Алеша, нельзя тебе… Меня нетрудно заменить… Ты, может, один такой на весь фронт. Алеша… все будет хорошо. Я справлюсь… У меня руки не дрогнут. Уйди отсюда. Ну, прошу тебя, Лешенька… (В ее голосе звучит мольба. Она строго смотрит на Любомирова и идет в операционную.)

Любомиров медлит, смотрит ей вслед. Затем решительно направляется туда же.

Длительная пауза. На парусиновой стенке видны тени Любомирова и Киреевой, которые начинают операцию.

Затемнение.

Палатка Ступакова. Декорация без изменений. Ступаков стоит перед топографической картой и о чем-то размышляет. Потом подходит к столу и делает какую-то запись.

Ступаков (размышляет вслух). Если они разрешат мне расположить госпиталь на два километра северо-западнее, а они, разумеется, разрешат, тогда Вера может не возвращаться… Санрота тридцатого будет работать в зоне моего передового хирургического отряда, и я прикажу командиру санроты, чтобы моя дочь…

Слышится топот, в палатку влетает взволнованная Серафима.

Серафима (задыхаясь, говорит сквозь слезы). Ой, товарищ начальник!.. Там принесли Володю!.. Страшно ранен!.. Трогать нельзя… А он чуть живой…

Ступаков. Спокойнее, спокойнее, медсестра. Толком докладывайте… Раненые к нам каждый день поступают.

Серафима. Так Володя ж, Володя! Гвардии лейтенант Савинов!..

Ступаков. Савинов? Знакомая фамилия… Постойте! Тот самый! Из команды выздоравливающих?!

Серафима. Да. С которым Верочка утекла!

Ступаков (сурово). Почему истерика?! Вы что, до сих пор не видели тяжелых ранений?..

Серафима. Его нельзя оперировать… Взорвется, и все погибнут…

Ступаков. Кто взорвется?

Серафима. Мина взорвется и всех поубивает…

Ступаков. Какая мина?!

Серафима. Немецкая… маленькая, как свеколка…

Ступаков. Что за чушь? Где мина?!

Серафима (причитая). В ем, в бедре у него застряла!.. Не разорвалась!.. Пиротехник сказал — поубивает всех, если трогать будут!

Ступаков (трясущимися руками берется за графин, наливает в стакан воду, вначале пьет сам, потом протягивает стакан Серафиме). Мина в человеческом теле… Операция сопряжена с гибелью не только раненого… Надо посоветоваться… (Кидается к телефону, крутит ручку.) Алло!.. Соедините по экстренному с «Сосной»! «Сосна»?.. Девушка, немедленно главного!.. Главного армейского хирурга!.. Любомирова! Как нет?.. Это Ступаков говорит! К нам поехал?! (Кладет трубку, делает несколько шагов по палатке. Останавливается перед Серафимой.) Срочно ко мне Анну Ильиничну!

Серафима (с удивлением). Так она ж его оперирует!

Ступаков (вздрагивает). Она что, не соображает?! Погубит и себя и людей… (Бегает по палатке, позабыв о Серафиме, которая наблюдает за ним.) Спокойнее, спокойнее, Ступаков. Так… Значит, взялась за операцию, не спросив ни совета, ни разрешения… Сейчас нагрянет начальство, а в госпитале чрезвычайное происшествие… Анна Ильинична героически рискует жизнью, спасая прославленного разведчика, а начальник госпиталя хирург Ступаков спокойненько отсиживается в палатке… Красиво, ничего не скажешь… (Вдруг, словно впервые увидел Серафиму, останавливается перед ней.) Вы подтвердите, что доложили мне о мине после того, как началась операция?

Серафима. Кому подтвердить-то… (Что-то соображает.) А-а, подтвержу! А чего ж, подтвержу, коли оно так и есть.

Ступаков. Тогда бегите к пропускному пункту и, как только подъедет машина Любомирова, сразу же позвоните мне!

Серафима. Так они уже приехали!

Ступаков. Когда?!

Серафима. Дак недавно. Приехали и целовались с Анной Ильиничной… А сейчас оба в операционной.

Ступаков (ошеломленно). Дура-а!.. (Выбегает из палатки.)

Затемнение.

Перевязочная палатка операционно-перевязочного блока. Декорация без изменений.

Сценапуста. На парусиновой перегородке контрастно видны тени Киреевой и Любомирова, склонившихся над Савиновым.

В перевязочную входит Ступаков. Он в белом халате. Некоторое время наблюдает за ходом операции. За перегородкой вдруг что-то звякнуло. Ступаков в испуге отшатывается. Затем, овладев собой, нерешительно идет за перегородку.

Видно, как выпрямилась тень Любомирова. Слышен его голос: «Иван Алексеевич, прошу вас покинуть операционную…» Тень Ступакова неподвижна. Снова слышен голос Любомирова: «Я приказываю покинуть операционную!»

Ступаков возвращается на сцену, как бы невзначай встает в безопасное место — за шкаф с перевязочными материалами.

Напряженная тишина.

Видно, как Любомиров отходит к столику с инструментами, что-то берет на нем… Вдруг — ослепляющая вспышка, грохот взрыва и… темнота.

После длительной паузы слышны приглушенные звуки духового оркестра, играющего похоронную музыку.

Из затемнения — та же сцена; парусиновая перегородка порвана, иссечена осколками. На сцене один полковник Крикунов.

Крикунов (нервно прохаживается, оглядывая помещение). Зачем?! Зачем же они вдвоем?! Глупость какая! Непростительная глупость!

Входит Серафима, отдает честь.

Где начальник госпиталя?

Серафима. Подполковник Ступаков лежит у себя в палатке… Острый сердечный приступ… (Тише.) После похорон Анны Ильиничны…

Крикунов. А где остальное начальство?

Серафима. Замполит и начальник штаба поехали на место новой дислокации госпиталя. Говорят, наступать будем? Правда, что ль?

Крикунов. Наступать будем. А госпиталь осевого направления обезглавлен… Как чувствует себя генерал Любомиров?

Серафима. Плохо… Вся спина в осколочных ранах. Скрываем от него, что Анна Ильинична погибла. Сказали — в Москву на самолете отправили.

Крикунов. А этот лейтенант… как его?.. Савинов?..

Серафима. Без ноги остался… Это его на самолете-то, и отправили. А генерал Любомиров верит, что Анна Ильинична-то жива…

Голос за сценой. Серафима! Где ты запропастилась?.. Коляску в палатку генерала!

Серафима (Крикунову.) Разрешите уйти? Это меня зовут… (Убегает, столкнувшись на выходе с майором Артюховым.)

Артюхов (Крикунову). Майор медслужбы Артюхов! Представитель отдела кадров санитарного управления фронта.

Отдав честь, пожимает протянутую Крикуновым руку.

Не застал вас, товарищ начальник, на месте и вот решил следом…

Крикунов. Какие-нибудь новости?

Артюхов. Небольшая перестановка в руководстве. (Достает из полевой сумки пакет с приказом.) Вы лично назначены начальником фронтового нейрохирургического госпиталя… Поздравляю. Майор медслужбы Киреева назначена начальником этого госпиталя — вместо подполковника Ступакова…

Крикунов (хмуро и будто безучастно). Майор Киреева погибла…

Артюхов. Как?! Вроде в эти дни не бомбили…

Крикунов. А Ступакова куда же?

Серафима ввозит на коляске перебинтованного генерала Любомирова. Их не замечают.

Артюхов. Подполковник Ступаков на ваше место назначен начальником санотдела армии… На повышение пошел… Понравилось нашему начальству ваше представление на него… Да и прежняя лестная характеристика генерала Любомирова тоже в его личном деле…

Крикунов (взрывается). Ступаков пойдет под трибунал, а не на повышение!

Любомиров (горестно). Не шумите, дорогой Степан Степанович… Все несчастья на земле происходят от нас, добрячков, от недостатка твердости… И еще от неумения смотреть в грядущее… В Москву не звонили? Как там моя Аннушка?

Крикунов. Делается все возможное, Алексей Иванович… Сам Бурденко спасает…

Любомиров. Надеюсь, очень надеюсь. Ведь Николай Николаевич светило из светил. (Вздыхает. После паузы.) В сорок первом я думал, что спихнул Ступакова с рук. Думал, пусть другие укрощают его себялюбие. Ан нет… вернулся он по мою душу… Теперь расплачивайся, Любомиров, терзайся совестью и болью сердца… (Помолчав.) А девчонка, глупенькая, молила: «…везите к отцу».

Артюхов. Простите, товарищ генерал, я что-то не понимаю… Если речь о Ступакове, так… вы же сами рекомендовали его и даже письменно…

Любомиров. Да, сам, сам… Всегда есть виновники того, что кто-то из недостойных оказывается не на своем месте. Вот и я так провинился. По мнимой доброте своей, по беспринципности сами сеем на земле зло. Иной раз хочешь избавиться от недостойного, и на учебу его!.. Или куда-то на выдвижение!.. Лишь бы от себя подальше… Проходит время… Глядь, а он уже недосягаем… И уже льются где-то чьи-то слезы или даже кровь… Или текут в песок народные денежки… Вот так-то… Жуй теперь, генерал Любомиров, горький хлеб истины и запивай из кубка жизни, где влага разбавлена горечью твоих слез…

Крикунов (Любомирову). Давайте подумаем, как быть… Я тоже, как и вы, потрясен поведением Ступакова…

Входит Ступаков; услышав свою фамилию, он замирает на месте.

Любомиров (будто сам с собой). Кто это сказал?.. Во времена социальных неурядиц каждый равнодушный становится недовольным, врагом каждый недовольный, заговорщиком — каждый враг…

Крикунов (с тревогой смотрит на Любомирова). Алексей Иванович… Вопрос серьезный. Ступакова назначили на санотдел, а во фронт надо докладывать, что он совершил преступление. По его вине погибли раненые, погибла даже его родная дочь…

Ступаков. Что?! (Кидается к Крикунову.) Что вы сказали?! Что с моей дочерью?! Какое преступление?! Какая вина?! (Оглядывает всех.) Что вы скрываете от меня?!

Любомиров. Мужайтесь, Иван Алексеевич… Водной из двух машин с ранеными, которые вы не приняли, была и ваша дочь Вера. За час до этого я ей сделал сложнейшую операцию…

Ступаков (отшатнувшись, тихо). Вера… Девочка моя…

Затемнение.

ЭПИЛОГ

Та же гостиная квартиры Савинова. Та же декорация, что и в прологе. В той же позе постаревший Ступаков смотрит на Савинова. Тот снимает очки, напряженно всматривается в лицо Ступакова.

Савинов. Вы?..

Молчание.

Марина Гордеевна. Володя… Знаешь, товарищ утверждает, что он отец нашей Верочки… Что он — Ступаков.

Савинов. Иван…

Ступаков (торопливо). Иван Алексеевич…

Савинов. А нам сообщили, что вы погибли… В штрафном батальоне…

Ступаков. Да, там многие погибали. А я вот не погиб. Выжил. Я живучий. Был в плену… Бежал. (Помолчав, смотрит на фотографию Веры.) Простите, вчера я тут прочитал в газете вашу речь на похоронах академика Любомирова, и захотелось встретиться, расспросить кое о чем… Это же его заботами я в штрафной батальон попал… И вдруг не могу поверить своим глазам. (Указывает на портрет Веры.) Это же моя дочь!.. Ведь она погибла по моей вине…

В прихожей слышится шум и голос Веры: «Всем на построение!.. С оркестром, цветами и шампанским!» Входят Вера и Алеша.

Вера. Поздравляйте нас! Мы в списках! Теперь Алешка у нас студент!

Вера и Алеша (хором.) Ура… Ура… Ура… (Увидев постороннего, осекаются.)

Вера (смотрит приветливо). У нас гости?.. Так почему вы так, стоя? Пригласи же, Володя, сесть… (Приглядываясь к гостю, снимая шарфик.) Садитесь, садитесь, пожалуйста. (Ступаков садится. Володе.) Ах, какой ты невоспитанный… И будто не рад нам?.. Что-то случилось?

Савинов. Нет, нет, ничего, Верочка. Просто это товарищ ко мне.

Вера (поглядывая на гостя). Вы так напомнили мне одного человека… А впрочем, может, показалось…

Ступаков (смотрит, потрясенный). А вы… вы похожи на мою дочь… которая погибла (теребит газету на столе).

Марина Гордеевна (взволнованно Вере). Пойдемте-ка лучше, я вас накормлю. Вы же с утра не ели.

Савинов (стараясь отвлечь Веру). Да, бывают иногда такие совпадения, сходства… Этот товарищ, Вера, ко мне, по поводу моего выступления на вчерашней панихиде.

Вера. А-а-а… Ну, тогда извините… Так что, Володя? Вечером придется отметить Алешино поступление в институт? (Треплет шевелюру сына.) Проходной балл — двадцать один, а мы двадцать три набрали! Разве не радость? И никаких поблажек? Представляете?

Марина Гордеевна (радостно суетясь у буфета, внуку). Как не представить? Вот уж правда — радость так радость. Мать-то извелась совсем, пока ты сдавал…

Вера (Марине Гордеевне). А вы, мама, разве не извелись? От окна не отходили: идет, не идет…

Алеша. Пап, можно, я ребят позову? Генку, Витьку… А Виталька принесет хорошие записи.

Савинов. Ну, конечно, зови. Кого хочешь. Праздник есть праздник.

Алеша. Я позвоню им из твоего кабинета. (Уходит.)

Марина Гордеевна. А есть кто будет?

Вера. Сейчас, мама, сейчас. (Надевает фартук и обращается к Ступакову.) Вы уж извините, я оставлю вас. Мы тут по хозяйству. (Мужу.) Надо к вечеру торт испечь. И пирог мясной. Побольше. Все-таки столько народу будет. (Уходит на кухню.)

Марина Гордеевна стоит в нерешительности, смотрит на сына и на гостя.

Савинов. Мама, помоги там Вере на кухне, пожалуйста…

Марина Гордеевна (спохватившись). Хорошо, хорошо, я помогу. (Уходит.)

Савинов и Ступаков одни. Ступаков смотрит на Верину фотографию.

Савинов. Да, да. Это моя жена, Вера. И она жива. Ее тогда, в сорок третьем, чудом спас случай. И еще золотые руки профессора Любомирова… Вчера мы его похоронили…

Ступаков (с радостью). А я жив! Остался в живых! (Осекается и сникает.) Представляете?.. Это необычная история моего спасения. Тогда же, в сорок третьем…

Савинов (жестко останавливает). Не надо. Это уже другая история. (Твердо.) А что касается Верочкиного отца, то он погиб. Погиб. Понимаете? В сорок третьем! На Западном фронте, в штрафном батальоне. (Многозначительно.) А все остальное для нас уже не имеет значения.

Ступаков (потрясенно). То есть как?! Как не имеет значения?.. Вы меня лишаете права на дочь, на внука?!

Савинов. Вы сами лишили себя этого права!.. Нет у вас ни дочери, ни внука! (Смягчившись.) Вы извините, сын поступил в институт, и сегодня у нас семейный праздник. (Смотрит на часы.) Так что время у меня ограниченно.

Ступаков поднимается, теребя газету.

Савинов. Вы хотели что-то спросить о профессоре Любомирове?

Ступаков. Да, собственно, нет… Теперь уже нет. Здесь все написано.

Савинов. Да, там все сказано. И большего я ничего вам не смогу добавить.

Ступаков (хотел подать руку, раздумал). Тогда что ж… до свидания. (Уходя, смотрит на Верин портрет.) Прощайте…

Савинов. Прощайте… Да, вы забыли газету. (Догнав в дверях, отдает. Вернувшись, устало опускается в кресло. В раздумье молчит.)

Входит из кабинета Алеша.

Алеша. Всех обзвонил. Витюха придет. И Генка. А у Витальки занято. Перезвоню потом. Ужас как есть хочется! (Направляясь в кухню.) Пап, а кто это приходил?

Савинов (раздельно). Да так… Человек из прошлого… Случайно забрел.

Что-то напевая, с полотенцем через плечо появляется Вера.

Вера. Ну что, дорогие мои мужчины? Деловые визиты кончились? Можно и отдохнуть? Ах, сколько мы ждали этого дня? Так ведь, Алешка? (Что-то ищет на полках буфета, перебирает баночки.) Где же у нас ваниль? Не могу найти. Какой же торт без ванили? Володя!.. Алеша! Вы не брали ваниль?

Отец с сыном весело переглядываются, хохочут.

Алеша. Наша мамуля в своем репертуаре.

Вера (перебирая). Не то… И это не то.

Достает какую-то баночку, трясет ее, открыв, заглядывает и… замирает. Что-то достав из баночки, медленно идет к Савинову.

Вера (взволнованно). Посмотри, что я нашла. Помнишь? (Раскрывает ладонь.)

Савинов. Что это?

Вера. Посмотри. Вспомни. Это осколок снаряда.

Савинов. Осколок из моего плеча. (Задумчиво.) Снаряд отливали и начиняли взрывчаткой где-то на заводе в Германии, потом везли на восток, потом заряжали и наконец стреляли, целясь в меня и в моих солдат. (Смотрит на приближающегося сына.)

Алеша. Какой осколок, покажи, пап? (Берет в руки.)

Вера. Мы еле спасли тебя тогда… Если б не прекрасные руки хирурга Киреевой.

Савинов. И твои золотые руки. (Целует руку жены.) И все-таки он привел меня к тебе…

Алеша. Ну, пап, расскажи! Я ж тоже хочу все знать.

Савинов. Обязательно расскажу. Ты это должен знать. (Повеселев, шутливо.) Ты не забыл, сколько тебе лет-то?

Алеша (обиженно). Ну, восемнадцать.

В дверях кухни появляется Мария Гордеевна: опершись о косяк, она прислушивается к разговору.

Савинов. Так вот, мы храним его с мамой с тех пор, как встретились. (Подкидывает на ладони.) Как напоминание о прошлом.

Вера. Да, о прошлом… (Прижимает руку к сердцу.) У меня заболело сердце… Ой… А кто это сейчас у нас был?.. (Смотрит на мужа, затем на свекровь.) Почему вы все так странно молчите?.. Да это же… Это же он!.. Отец мой!.. (К Марине Гордеевне.) Отец, правда? Отец?!

Марина Гордеевна. Да, это он… Живой.

Вера. Папа живой?! (Умоляюще смотрит на Савинова. Кричит.) Мой папа-а!.. (Кидается в дверь.) Папа, родненький, я хочу видеть тебя! Па-па-а-а!..

Немая сцена.

Затемнение.

Занавес.