Господин горных дорог

Глава 2. Мертвец

Хветродуй-старшой* был месяцем дождливым и ветреным. Согнав овец и немногочисленных коров в хлевы, укрыв лозу дерюгой и соломой, загоржане попрятались по домам. Женщины пряли и ткали, а мужчины правили затупившиеся за лето косы, слетавшие с топорищ колуны и беззубые грабли. Кела, так же как и много лет подряд, занималась привычным делом, нить, не смотри ни на что, была тонкой и ровной. По мужу она не плакала, причин не было, но камень на душе лежал. Что-то во всем происходящем было странное, неправильное.

В ту ночь разыгралась последняя, должно быть, гроза. Кела отложила кудель, затушила лампу и пораньше легла спать. Ее разбудил жуткий грохот, словно молния угодила прямиком в крышу. Кела поспешно сбросила одеяло и увидела Григора. Он сидел на краю стола в той же одежде, в которой ушел на праздник в горы, только вышивка на рукавах и у ворота исчезла, словно ее смыло. Призрак не проявлял враждебности, сидел и болтал ногой в воздухе.

— Всякое дыхание славит господа, — осторожно шепнула Кела.

— И я хвалю, — согласился призрак.*

— Почему тебе на том свете не сидится?

— Неудобная могила, молодая жена, — усмехнулся Григор.

Кела, испугавшись, осенила себя крестным знамением, не произведшим особого впечатления на мертвеца.

— Вы здесь неискренние такие, — пожаловался он. — Обещали обогреть до весны, а сами загубили. И жена моя мне не рада.

Кела набрала полные горсти сушащегося на печи шиповника и расправила плечи.

— С чего мне радоваться? Меня насильно замуж выдали, да и добрым мужем ты не был.

Мертвец спрыгнул со стола и сделал несколько шагов к печи.

— Так никогда не поздно начать…

Кела швырнула в него горсть сморщенных ягод и зажмурилась. Когда она открыла глаза, мертвец пропал. До утра Кела тряслась на печи, при каждом шорохе крепче сжимая шиповник. Наутро оказалось, что четыре прогнившие половые доски заменены на новые. На следующую ночь мертвец подправил и побелил печь, после чего взялся за фундамент перекошенного дома. Перемены пугали Келу и вызывали пересуды в деревне. Все чаще, вполне справедливо, поговаривало о бесовщине.

На вторую неделю Кела не выдержала, слезла с печи, где обычно пряталась под одеялом, и велела призраку появиться. Григор, закатав рукава, стоял у окна со стамеской в руке. На лице был написан вежливый интерес.

— Зачем ты это делаешь? — спросила Кела.

Мертвец широко улыбнулся.

— Я оставил молодую жену без поддержки. Я должен помочь.

— А что потом? Утащишь меня за собой?

Улыбка призрака сделалась невеселой.

— Мой теперешний дом тесноват для двоих.

И мертвец отвернулся, продолжив менять окно. За прошедшее время дом стал чище и аккуратнее, и Кела была почти благодарна мертвому мужу, но страх неизменно оказывался сильнее. Перед рассветом Григор насмешливо раскланялся, шагнул за порог и пропал.

Летца заявилась в дом наутро. Потопталась на новых половицах, ковырнула ногтем печь, после чего уселась на стол и достала свои кости.

— Бес к тебе ходит, Келушка, — сокрушалась старуха на разные лады, постукивая гадальными бабками.

На какое-то мгновение Келе показалось, что это — решение всех ее бед. Летца наверняка знает, как отвадить мертвого мужа. С другой стороны, он пока не пытался даже причинить ей вреда, более того, привел в порядок дом.

— О каких ты говоришь бесах, бабушка? — проговорила она наконец. — Если тебя удивляет порядок в доме, так это я сама. Долго ли умеючи?

Это был довольно грубый намек на те годы, которые Кела, как рабыня, трудилась для старой ведьмы. Летца его явно поняла и скривила губы.

— Не понимаешь, дура, когда тебе добра желают! Привечаешь в доме заложного упурка. Таким глупым бабам в деревне хуже ведьмы живется!

Замечания о том, как живут ведьмы, по крайней мере в Загорже, Кела оставила при себе. А бабку решительно выпроводила. Однако, что правда, то правда, в деревне ее стали дичиться еще больше, чем прежде. Даже отец Афоний, долгие годы отечески относящийся к Келе, теперь при ее появлении начинал истово креститься и читать молитву.

Мертвый Григор продолжал ходить по ночам, но больше не проявлялся. Его присутствие выдавал только тихий шорох, да выправленная наутро стена или переложенная печная труба. Причин этим посещениям Кела найти не могла, но предпочитала лишний раз не задумываться. Если случайный чужак под конец утащит ее за собой под землю, значит так тому и быть.

Хветродуй-старшой перевалил за половину, выпал первый снег. Детвора, радостно гомоня, играла в снежки на улице. Да и вообще, настроение в Загорже было приподнятое. Помолившись Апанасу-Заступнику (дли приличия) и возложив положенные требы Господину за околицей, загоржане отправились на первую зимнюю охоту. Наблюдая за ворожащей на удачу их след Летцей, Кела испытала почти отвращение и очень удивилась. Кажется, высокомерие и презрение городского чужака оказалось заразно.

Под вечер охотники не вернулись, и жители дервени заволновались. Несмотря на слабые простесты священника, бабы понесли за околицу подарки, а оставшиеся мужчины во главе со старостой, засели на совещание в овине. Ночью Кела спала беспокойно, даже опять привиделось маковое поле. И убедить себя, что это к дождю, не удалось. Ну какой дождь в конце хветродуя? Григор той ночью не пришел, что немного огорчило. Келе подумалось, что в его присутствии она почувствует себя в безопасности.

К утру охотники пришли, но выяснилось, что часть отряда заплутала в горных тропах. Заголосили матери и жены, отец Афоний скрылся в церкви, чтобы молить Господа о помощи рабам своим. Кела заперла дверь на крепкую железную щеколду. Загоржанские охотники часто терялись в горах, и это неизменно выливалось в полурелигиозный праздник, с беснующимися бабами и вусмерть пьяными мужиками. Келе еще подумалось, что она в чем-то равна односельчанам: она тоже потеряла в горах мужа. Вот ведь глупость!

Для надежности закрыв ставни, совсем недавно навешенные мертвецом, Кела села за прядение.

За ней пришли на закате. Дождь был проливной, но факелы в руках загоржан не тухли, хотя и чадили немилосердно. Они долго ломились в дверь, не обращая внимания на расспросы перепуганной Келы. Наконец щеколда не выдержала и слетела вместе с гвоздями. Четверо молодых парней, среди которых Кела в сумраке и суматохе смогла разглядеть обоих сыновей старосты, выволокли ее из дома и пинками погнали к овину. Зерно — то небольшое количество, которое можно вырастить в горах — смолотили, только на почетном месте оставался поставлен последний сноп, перевитый подсохшей виноградной лозой и лентами. По лавкам, стащенным, казалось, изо всех домов, сидели загоржане, в центре — староста, и по правую руку от него старуха Летца.

— Проси за наших у своего мужа! — приказал Божка.

Кела обвела односельчан непонимающим взглядом.

— О чем вы, господин Божка?

— Проси, чтобы твой муж вывел оставшихся охотников к деревне, — разъяснил староста.

Кела все равно ничего не поняла; ее отпустили, ноги подкосились сами собой, и она упала. Повторив свое требование, загоржане разошлись. На дверь овина снаружи легла тяжелая балка. Выбраться было невозможно — окошки под самой крышей были слишком малы, чтобы в них смогла пролезть даже такая худая девушка, как Кела.

Она села, обхватив колени руками, и прижалась к ним щекой. Шепнула:

— Григор, да что же это делается?

Муж не ответил. То ли для его прихода было еще слишком рано, то ли он не мог проникнуть в овин, а то ли просто не пожелал явиться. Кела, несмотря на все волнения, смогла уснуть на жестом полу. Сон ее был беспокоен, но наутро Кела не смогла ничего вспомнить.

К полудню в деревню принесли трех из шести пропавших. Они были обезображены, дикими зверями, либо забавами Охоты. Староста велел всыпать Келе десяток плетей, чтобы охотнее говорила с Господином. Она ничего не понимала, кроме того, какое унижение ее ждет. Сыновья старосты заставили ее раздеться почти донага, позволив оставить только рубаху, и избили гибкой кожаной плетью. Односельчане при этом смотрели с надеждой, словно она тотчас же начнет просить за них.

Еще два тела нашли почти на закате чуть южнее перевала, в неглубоком ущелье. Безумная поминальная гульбина развернулась очень быстро, словно ее готовили долгие месяцы, и втянула в себя даже отца Афония. Трое молодых людей появились в овине уже пьяные, без труда отбросили бревно-щеколду и запалили лампу в опасной близости от снопа. Заводила — младший сын старосты, Офр, начал развязывать пояс. В любое другое время Кела успела бы убежать. Собственно, такое однажды уже было, и Офр с тех пор крепко невзлюбил ее. Но из-за плетей Кела с трудом двигалась и могла только отползать, стиснув зубы.

Насильники изодрали в лоскуты ее рубаху, избитая спина почувствовала грубое прикосновение земли и соломы. От троих несло перегаром, чесноком и перцем, а руки у них были горячи, как угли. Прикосновения мужа вызывали у Келы только легкое отвращение и холодность, из-за этих лапищ она чувствовала жуткий стыд и боль. Наконец парни уснули, слишком пьяные и способные только на слюнявые вонючие поцелуи и удары кулаками. Кела с трудом поднялась, завернулась в оставшиеся от рубахи лохмотья и побрела прочь от овина, морщась от уколов ледяного дождя с мелкой крупкой снега.

В доме все было перевернуто вверх дном, хорошо, хоть с петель не снесли. Кела обтерлась скомканным рушником, вытащила из-под перевернутого сундука рубаху и взвыла из-за прикосновения грубой холстины к рубцам. Лечь было страшно, потому что запора на двери больше не было. Кела устало опустилась на лавку и прижалась щекой к холодной печи.

О приходе Григора она узнала по едва слышному шороху и легкому запаху земли. Мертвеч стоял посреди комнаты, мрачно изучая разгром, потом легко перевернул опрокинутый стол и посмотрел на Келу. Она встала, делая ему навстречу осторожный шаг.

— Ты бродишь с горными духами, Григор, ты должен был видеть самого князя гор. Попроси Господина за заплутавшего охотника.

Мертвец покачал головой.

— Ему уже ничем не помочь.

— Григор! — взмолилась Кела. — Ты получишь все, что пожелаешь. Мое тело. Мою душу.

Она резко нервно дернула завязки, и последняя защита соскользнула с плеч к ее ногам.

— Твои волосы? — насмешливо предположил мертвец.

Кела протянула руку, сняла с крючка ножницы и обрезала спутанные косы у шеи. Протянула их призраку.

— Мои волосы.

Григор взял их, свернул в кольцо и прицепил к чудом уцелевшей, только потерявшей один зуб прялке. Потом подошел вплотную к Келе. Та внутренне сжалась, но заставила себя выпрямиться. Узкая горячая кисть коснулась ее плеча, смахивая обрезанные волоски. Кела почувствовала, как слезы застилают глаза.

— Все загоржские охотники погибли, причем, по собственной глупости, — шепнул Григор. — Я не смог бы им помочь, даже если бы захотел. Я и не хочу.

Мертвец ласково погладил плачущую Келу по щеке. Она упала на колени, бессвязно умоляя его попросить за деревню. Обещала все, совершенно все. Григор присел рядом, нежно обтер избитую спину жены какой-то травой, надел на безвольную женщину рубаху. Обнял. Кела почувствовала наконец себя в безопасности и закрыла глаза.

— Они обидели тебя, девочка, они должны получить по заслугам, — прошептал мертвец. — Деревню давно пора снести с лица земли.

Кела замотала головой.

— Не надо! Оставь их!

Мертвец погладил ее остриженную голову.

— Ты такая глупышка, Кела. Но ты спасла Загоржу.

— Ты попросишь у Господина? — Кела подняла голову, пытаясь разглядеть в тусклом свете лампы глаза мужа.

— Да.

Кела слабо улыбнулась. Потом вдруг помрачнела.

— Хветродую завтра конец?

Мертвец кивнул.

— Ты не придешь больше? Я… Господин ведь отпускает души только до конца луны…

Мертвец вновь кивнул.

— Я больше не беспокою тебя.

Кела присела на край стола и царапнула гладкую поверхность досок. Мертвец склонился и поцеловал ее.

— Береги себя, Кела.

Он вынудил ее лечь на лавку, осторожно накрыл одеялом. Глаза Келы закрылись сами собой, тихий шелест погрузил ее в дрему. Ей грезилась тонкая темная фигура, которая прядет из ее волос нить и тихо что-то напевает.

— Разве можно выпрясть из волос? — удивилась Кела во все.

— Прясть можно даже из соломы, девочка моя, — ответила тень голосом мертвеца Григора. — Нужно просто уметь.

Кела проснулась, когда солнце было уже высоко. В доме царил идеальный порядок, словно погром ей пригрезился. В деревянной плошке на столе лежали несколько клубков тонкой медной нити, очень нежной Наощупь. Кела оделась, стараясь не обращать внимание на боль от соприкосновения избитой спины и ткани, и осторожно выглянула за дверь. Односельчане имели весьма потрепанный вид, и весть о находке последнего тела должного впечатления на них не произвела. Только отец Афоний пытался готовиться к отпеванию.

Кела заперлась в доме, спрятала клубки в сундук и взялась за колдовство. Она пощадила бы любого, она не смогла отравить в первую ночь мужа, но обидчиков она наградила небольшим проклятьем. И ощутила неприятное злорадство.

На отпевание Кела пришла в траурном белом, вежливо раскланялась со старостой, но разговаривать с ним не стала. С того дня соседи стали относиться к ней с удвоенной настороженностью, с затаенной злобой, но трогать не смели. Григор больше не появлялся, и Кела с удивлением поняла, что ей не хватает его присутствия; его прикосновений, которые при жизни были такими холодными, а по смотри — теплыми и ласковыми. У нее даже не было могилы, на которую можно было сходить. В память о муже остались только четыре клубка странных ниток.

* Хветродуй-старшой — приблизительно соответствует нашему ноябрю. Оба хветродуя у куритских крестьян считаются одним месяцем, просто двухчастным.

* — Всякое дыхание славит господа. — это нужно сказать при встрече с благорасположенным мертвецом. Он ответит «И я хвалю», и можно будет узнать, что не дает человеку успокоиться в мире. Первая фраза — окончание 150-го псалма Давида («Хвалите Бога во святыне его…»)