Госпожа следователь

Понедельник. 09.25–10.11

— Дежкина, ты что, платить не собираешься? Касса взаимопомощи! Завтра последний день! — гневно кричала Патищева вслед Клаве.

Но Клаве было все равно. Она летела по коридору, и ей было плевать на то, что завтра последний день уплаты, что Игорь так долго возится с сосисочным «мерседесом»; что сегодня нет газет и Федя снова весь вечер будет ворчать, как старый ветеран в очереди; что на небе потемнело от туч и скоро пойдет дождь. Ей было наплевать решительно на все вокруг, потому что в правой руке, в кулаке, у нее были крепко зажаты две хрустящие зелененькие бумажки. Каждая достоинством сто долларов. А летела она в маленький магазинчик напротив. Как раз там, в дальнем левом углу над прилавком, висит то, что не дает ей покоя вот уже неделю.

Клава решила это еще утром, как только проснулась. Открыла глаза, уже зная, что сегодня она во что бы то ни стало купит это пальто.

Это было ни хорошо, ни плохо — это был факт. Как-то даже немножко грустно стало от того, что все так ясно и понятно. Только на работе, когда нужно было все-таки произнести слова: «Виктор, ты говорил, что можешь одолжить мне двести долларов», — опять пришло чувство дискомфорта. И не потому, что раньше никогда не приходилось брать деньги взаймы, нет. Потому, что было чувство, будто ты хочешь сделать что-то недозволенное. То, что дозволено только Юпитеру. Сколько раз слышала, как это делала Люся-секретарша, как это делал Левинсон, как это делал, наконец, и сам Чубаристов. У них получалось как-то естественно и натурально. Но чтобы она… «Ты сказал, что можешь одолжить мне двести долларов»… Из ее уст это будет звучать примерно так, как если бы геликон попытался сыграть колыбельную мелодию. Все вроде и правильно, но ребенок все равно с перепугу ненормальным станет…

Как только она набиралась смелости и открывала рот, в кабинет все время кто-то вбегал и все портил. То Левинсон со своими «потрясающими» историями, то Люся со своими делами, то еще кто-нибудь. И опять приходилось ждать, пока не уйдут, потом еще некоторое время, чтобы тишина окончательно улеглась, потом мысленно считать до десяти и снова наспех захлопывать рот, потому что дверь опять открывалась.

— Ты чего дергаешься? — спросил Виктор, заметив, что она уже три часа читает одну и ту же страницу из протокола допроса.

— Нет, что ты… — Покраснела, отвела глаза, засуетилась. Думала, что после этого вопроса вообще ничего не получится.

Получилось…

— Витя, ты говорил, что можешь одолжить мне двести долларов…

Сказала это так непринужденно, как говорила только в детстве: «Мама, а Лариске папа новые сандалики купил, такие красивые. И они мне совсем-совсем не нравятся».

Чубаристов даже глаз не оторвал от бумажки, которую читал. Только кивнул и пробормотал:

— Ага.

И опять замолчал. А Клава вдруг почувствовала себя обманутой. Будто выгнали с работы или муж ушел к другой. Ведь, по идее, все она сделала правильно, как и рассчитала. Но почему же он не полез в карман и не одолжил? Ведь должен же был. Не может же она просто, прямым текстом попросить у него эти деньги. Как девственница не может сама прямо сказать своему возлюбленному: «Я тебя хочу».

— Так тебе сколько? — спросил он минуты через три. — Двести? — Посмотрел на нее, улыбнулся и полез в карман.

— Витенька, я отдам, как только смогу, очень скоро, — забормотала она, чувствуя, что все вдруг завертелось и закружилось. — Я обязательно, ты не волнуйся, ты же меня знаешь. Как только… так сразу и…

— Да ладно, перестань. Мне пока не к спеху. — Чубаристов заулыбался своей искрометной улыбкой и протянул ей двести долларов…

И вот она летела по коридору к проходной. И вот вылетела на улицу. И вот перелетела через дорогу, чуть не попав под машину. И вот влетела в магазин. И вот подлетела к прилавку. И остановилась, тяжело дыша…

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

— Вы за пальто?

— Да.

— Ой, а его сегодня купили… — Продавщица улыбнулась грустно и развела руками. — Если бы вы часа на два раньше. Но вы не переживайте, нам через месяц…

Что будет через месяц, Клаву не волновало. Как не волновало и то, что пошел дождь, а она без зонта. Ее сейчас вообще ничто не волновало.

Кто-то тронул ее за рукав и сказал:

— Клав! Привет! Вот так встреча!..

13.22–15.27

Как вы думаете, каким образом следователи делятся самой свеженькой информацией со своими коллегами, узнают последние сплетни о новом горпрокуроре, просто обмениваются мнениями и рассказывают анекдоты? По телефону? Захаживая друг к другу в душные кабинеты? Это, конечно, тоже. Но самое главное — они курят. Курят на лестнице, на небольшой площадочке между третьим и четвертым этажами. Эта площадочка никогда не пустует, она всегда утопает в клубах сигаретного дыма, представляя собой эдакий клуб по интересам. Словом, иной раз перекур может продолжаться чуть ли не весь рабочий день.

Перекусив в столовой, наговорившись всласть, поделившись всеми своими победами, сомнениями и решениями, Дежкина и Порогин направлялись в свой кабинет. Разумеется, проскочить мимо курилки они никак не могли. Разумеется, их тотчас же окружили со всех сторон и засыпали всевозможными вопросами — слух о мощном взрыве в Бутырках облетел прокуратуру со скоростью света и всех жутко заинтриговал по той нехитрой причине, что подобных случаев в Москве не происходило, пожалуй, со времен дореволюционных бомбистов. Наконец-то Клавдия почувствовала на себе завистливые взгляды сослуживцев. Да-да, она теперь вела громкое дело!

— Пока ничего конкретного, — напустив на себя озабоченный вид и в душе сгорая от гордости, отвечала она. — Ищем, копаем, разбираемся… Сами понимаете, не мне вам объяснять. А Чубаристова не видели?

— С утра был…

— С утра я сама его видела…

— Так вот, Клавдия Михайловна, — продолжил недосказанное Игорь, — начал я копать спиртное, а там — миллиарды! Понимаете, миллиарды!

— Эй, Рэмбо! — По лестнице поднимался Виктор Сергеевич. — Тебя там какая-то цыпа разыскивает, раз пятнадцать звонила.

«На ловца и зверь, — подумала Клавдия. — Только кто из нас ловец?»

— Какая еще цыпа? — удивился Порогин, прекрасно зная, что никакой «цыпы» у него не было и нет.

— Нельзя так, Игорек, — шутливо пристыдил его Чубаристов. — Девушка, можно сказать, бьется в истерике, а ты и припомнить ее не можешь. Голосок у нее ангельский, с придыханием, я даже возбудился чуток.

— Да как зовут-то? — Щеки Порогина вспыхнули, как облитая бензином ветошь.

— Аня.

— Фу-ты! Ч-ч-черт… — Игорь хлопнул себя ладонью по лбу. — И здесь меня достала!..

— Кто такая, почему не знаю? — вскинула брови Дежкина.

— Да одна там, из салона красоты… — недовольно пробурчал Порогин. — И черт меня дернул телефон ей свой оставить!.. Что ей нужно-то?

— Просит, чтобы ты ей компанию составил. Она билеты достала… — Правый уголок губ Чубаристова пополз вверх.

— Куда?

— На международную выставку собак! — Тут уж Виктор не мог сдержаться и зычно расхохотался во весь голос.

— Шутите? — улыбнулся и Игорь.

— Какой там! Истинная и сермяжная правда! Она ждет тебя через двадцать минут в метро, на станции «Лубянка», в центре зала.

— Ты иди, Игорек, я тебя отпускаю, — ласково сказала Дежкина.

— Спасибо, но мне что-то не хочется…

— Отчего же?

— Мы виделись лишь однажды, я ее совсем не знаю… — пожал плечами Порогин.

— Но ведь появилась возможность узнать ее поближе, — проворковала Клавдия Васильевна.

«Соглашайся, Игорек, — мысленно умоляла она. — Соглашайся, родимый».

— Она не в моем вкусе… — упрямился Порогин.

— Женщина сама сделала первый шаг, только за это ее надо уважить, — наставительно произнес Чубаристов. — Поверь, мой маленький друг, в наше время это большая редкость.

— Так, все, я тебе приказываю, — посуровела Клавдия. — Как старшая по званию.

— Что?! — ошарашенно посмотрел на нее Порогин. — Вы приказываете мне идти на свидание? Это что-то новенькое…

— Слово командира — закон!.. — хохотнул Чубаристов.

— Ну, знаете ли… — насупился Игорь. — Это уж ни в какие ворота…

— Да сходи ты, — Виктор Сергеевич доверительно положил руку на его плечо. — Она же иначе не отвяжется.

— Вы думаете?..

— Уверен.

— Вот-вот, — Дежкина с охотой подхватила мысль Чубаристова. — Нет ничего глупее и унизительней, чем бегать от женщин.

— Может, вы и правы… — задумчиво почесал макушку Игорь. — Ладно, уговорили… Пойду… Значит, на «Лубянке» через двадцать минут?

— Уже через пятнадцать, — Виктор Сергеевич взглянул на часы.

— Виктор Сергеевич, а я тебя искала…

— Зачем?

— Деньги вернуть, — Клавдия достала двести долларов и протянула Чубаристову.

— Что, не понадобились? Мне не к спеху… — Он как-то неловко замялся с этими деньгами, но потом сунул в карман.

— Да, слава Богу, не понадобились…

Чубаристов внимательно посмотрел на Клавдию.

— Что опять случилось? — напряженно спросил он.

— Только не здесь…

— Искал вчера переписку Кони и наткнулся на одно любопытное издание, — развлекал ее Чубаристов, пока шли в кабинет, пока усаживались на свои места. — Думаю — обязательно надо Клавдии показать. — Он извлек из черного «кейса» книгу в мягкой обложке. Скорей, даже не книгу, а что-то наподобие толстой брошюры. — На, полистай, это любопытно.

На обложке большими жирными буквами было начертано: «Георгий Черепец. Комсомольцы на Магнитке».

— Это его отец?.. — глухо спросила Клавдия.

— Родной папаша. — Чубаристов по-ковбойски положил ноги на стол. — Знатная, надо заметить, личность. Да что там! Выдающаяся личность!

— Неужели?.. — Дежкина перелистывала пожелтевшие от времени страницы. — А я про него ничего не слышала…

— В том-то все и дело! Про него никто ничего не слышал! Но эта безызвестность не помешала уважаемому Георгию Степановичу войти в правление Союза писателей, стать лауреатом Государственной премии, получить звание Героя Соцтруда и обзавестись поместьем в Переделкине. Второго такого прощелыгу трудно себе представить. Редкостным он был подхалимом, кому угодно в задницу мог без мыла влезть. Полнейшая же бездарность, за такой язык ему руки надо было оторвать. В раннем детстве. А ты погляди на тираж! Двести тысяч экземпляров!

— А что он еще написал?

— О, он был чрезвычайно плодовитым автором. — Виктор Сергеевич скрестил руки на груди и теперь был похож на заумного телеведущего. — Стоит вспомнить его нетленные произведения: «Комсомольцы на Байкало-Амурской магистрали», «Комсомольцы Днепрогэса» и «Комсомольцы на целине». Для полной картины не хватает, пожалуй, «Комсомольцев на Марсе». И такие люди определяли эпоху нашей юности!.. С ума сойти…

— Он давно умер?

— Лет десять назад, но сынок его до сих пор никак не растранжирит отцовское наследство. А накопил Георгий Степанович за всю свою трудовую деятельность будь здоров. — Чубаристов выудил из лежавшего на столе пакета тонкую вафельку и отправил ее в рот. — Угощайся.

— Спасибо, это, наверно, вкусно.

— Это маца. Хлебосольные еврейские товарищи сунули на дорожку, да в таком количестве, что еле через границу перевез. Левинсону больше не дам. — Тут Виктор Сергеевич взял паузу. Он выщелкнул из пачки сигарету, чиркнул зажигалкой «Зиппо», глубоко затянулся и, выпустив дым через ноздри, уставился в окно. — Что за разговор-то?.. Опять про…

— Ледогорова, — подсказала Клавдия.

— Это что, того сибиряка? Клав, я ж тебе все объяснил…

— Вить, ты мне сказал неправду, — еле слышно произнесла Клавдия.

— Какую же?

— Вот, черт побери, — улыбнулась Клавдия, — мне столько раз в жизни приходилось разъяснять людям, что такое правда и чем она отличается от неправды. Тебе тоже разъяснить?

Чубаристов снял со стола ноги. Тяжко оперся локтями о стол.

— Сережка Шеховцов, — продолжала Клавдия. — Да ты его знаешь. На курс младше учился. Помнишь?

Чубаристов кивнул.

— Сейчас в РУОПе работает. Сегодня его встретила. На улице. Случайно.

— Ну и что?

— А то, Виктор, что не был ты у них, а мне зачем-то сказал — следи по губам — не-прав-ду. Зачем?

— Да я как раз собирался, и, ну знаешь, опередили события…

— Вить, у тебя есть несколько выражений лица, — мягко улыбнулась Дежкина. — Я прекрасно знаю, что именно означает каждое из них.

— И что же означает это? — Чубаристов скорчил немыслимую гримасу, выпятил губы, скривил нос, завращал глазами.

— То, что ты говоришь — внимательно смотри — не-прав-ду..

— Неужели? — ахнул Виктор Сергеевич. — И какой мне с этого интерес, любопытно узнать.

— Не знаю. Боюсь даже думать. Но Ледогоров приходил в наш кабинет, сидел вот здесь, напротив твоего стола, и вы говорили… Говорили с глазу на глаз. И вскоре его нашли убитым. Тебе не кажется это странным?

— А тебе кажется?

— Честно? Да.

— Значит, я уже вхожу в круг подозреваемых? — иронично ухмыльнулся Чубаристов. — А что? Вполне возможно… Почему бы мне, старшему следователю по особо важным делам, не расчехлить свой верный «Макаров» и самому не пустить пулю в лоб товарищу Ледогорову?

— Верно, его застрелили, — кивнула Дежкина. — Но ведь ты об этом знать не мог…

— Мне Семенов сказал.

— Семенов считает до сих пор, что Ледогорова сбросили с поезда. Я спрашивала.

Наступило молчание. Клавдия механически запускала руку в пакет и без всякого удовольствия хрустела мацой. Виктор Сергеевич, полузакрыв глаза, пыхтел сигаретой.

— Ладно, — наконец сказал он и порывисто поднялся со стула. — Пошли со мной!..

Они сидели за столиком шикарного ресторана, название которого Клавдия так и не запомнила. Горели свечи, тихо звенел хрусталь, откуда-то доносились отзвуки живой скрипичной музыки, по затемненному залу шмыгали туда-сюда вымуштрованные официанты и официантки.

Дежкина чувствовала себя несколько скованно и совершенно не знала, как себя вести. Давненько она не бывала в ресторанах, а уж посещать заведения такого класса ей и вовсе никогда не доводилось.

А вот Чубаристова здесь все прекрасно знали и относились к нему как к самому желанному гостю. Метрдотель называл его по имени-отчеству, уважительно кланялся и заискивающе улыбался. Виктор Сергеевич отвечал ему пренебрежительной ухмылочкой.

Дежкина долго рассматривала меню, но так и не смогла понять, что же все-таки кроется за странными и такими незнакомыми названиями блюд.

— Я не голодна… — смущенно сказала она склонившемуся над столиком официанту. — Я в столовой поела… Мне бы стаканчик водички…

— Со льдом? — осведомился официант.

— Да мне как-то все равно… — пожала плечами Клавдия. — Можно и со льдом, если не трудно.

— Не слушай ее, любезный! — запротестовал Чубаристов. — Неси, как обычно, по полной программе. Да поживей, мы торопимся.

— Зачем?.. — укоризненно посмотрела на него Дежкина, когда официант ретировался. — Наверное, это так дорого…

— Это очень дорого, — поправил ее Виктор Сергеевич. — Скромный обед на двоих стоит минимум сто «зеленых». Но открою тебе небольшую тайну. Когда бы я сюда ни заявился, меня всегда накормят от пуза, дадут бэгдог, станцуют нагишом или поцелуют в задницу, в зависимости от моего настроения. А потом еще будут всячески благодарить и расшаркиваться. И заметь, все это — бесплатно.

— Но каким образом?..

— Они меня боятся, — прищурился Чубаристов.

— Плата за страх?

— Заметь, никакой им поблажки я не сделал и не сделаю.

— А что такое «бэгдог»?

— Ты в английском совсем ни бум-бум? Это переводится, как собачья сумка, понимаешь?

— Не совсем…

— Все, что ты не съел, кладется в специальную коробочку. И эту коробочку ты уносишь домой, покормить собачку. Грибочки там, огурчики солененькие…

Чубаристов вскользь огляделся по сторонам и, подавшись всем телом вперед, резко сменил тему. Так резко, что Клавдия Васильевна не сразу сообразила, что к чему. Он заговорил быстро, горячечно, запальчиво, слова вылетали из его рта пулеметными очередями, в его глазах появилась неприкрытая злоба, граничащая с ненавистью.

— Ледогоров — пахан. Да что там! Паханам и не снилось! Это царь. Король! Уголовный божок! Я взял его на заметку лет семь назад. Кличка, кстати, — Цезарь. Вот если есть черный цвет в чистом виде — это Ледогоров. Убийца, вымогатель, шантажист, ублюдок… Словом, подонок, каких свет не видывал. Всегда скрывался за спинами могущественных покровителей, всегда! Когда же их чикали всех до одного, а такое случалось не раз, он уползал в нору. А только чуть-чуть прояснялось, опять вылезал на поверхность и опять начинал грабить и убивать. Нет, не собственными руками… Он нанимал детей, несовершеннолетних мальчишек и девчонок, учил их стрелять, обращаться с ножом, накидывать удавку… Кстати, неплохо обмозговано. Кто подумает на ребенка? Ты бы подумала?

— Нет… — выдохнула Клава, но Чубаристова и не интересовало, что она ему ответит.

— Детишек этих он потом и кончал. Тоже не своими руками. Выродок чертов… Дважды его ловили. Еще при советской власти! Так он и тогда — выкручивался!.. У него везде были дружки — и в следственных органах, и в суде, и в горкоме партии. И плевал он на правосудие!.. А знаешь, что он любил? Чтобы все его уважали, сука такая. В восемьдесят седьмом он стал народным депутатом, представляешь! Он получил депутатскую неприкосновенность! Три года назад я встретился с ним. В то время в моем сейфе лежала объемистая папка с убийственными для него документами, фактами и уликами — это дельце я собирал по крохам, денно и нощно. Я хотел нарисовать Цезарю «вышку». Именно ему, понимаешь? Из принципа, чтобы доказать, что с такими подонками можно бороться, что закон на нашей стороне, что мы сильней! Я, ты, весь наш отдел, все следователи и прокуроры, все судьи и постовые милиционеры, все убиенные жертвы, убийцы которых спокойно разгуливают на свободе! — Лицо Чубаристова начало покрываться красными гневными пятнами. — Мы! Поверь, Клава, это не красивые пафосные слова. Это моя профессия, это смысл моей жизни… Так вот, я встретился с ним. Увидел его лоснящуюся жирную рожу, его брезгливый взгляд, его нежные пухленькие ладошки — и понял одну простую вещь: он же ничтожество, мелкая сошка! Посади я его сегодня — завтра на его место придет другой, такой же выродок! И мне стало неинтересно…

— Неинтересно? — удивленно переспросила Клавдия.

— И обидно. Столько времени потратить — ради чего? Игра не стоила свеч! И тогда я решил изменить правила этой игры. Я предложил Цезарю сделку — да-да, это я предложил ему сделку — свободу в обмен на информацию. Мне нужны были сведения о крупных шишках, а Ледогоров часто общался с ними, был вхож в их тесный замкнутый круг. Но он лишь рассмеялся мне в лицо. Рассмеялся весело, раскатисто, уничижительно… «Ладно, — подумал я. — Посмотрим, как ты завтра посмеешься». Я арестовал Цезаря — на счастье, его депутатство уже кончилось. В тот же день предъявил обвинение. А потом… Потом произошло то, чего я никак не ожидал. Ледогоров вышел на волю через неделю, а меня чуть не турнули из органов. Да ты помнишь! Придрались тогда к рукоприкладству. До сих пор не знаю, кто все это подстроил… За три года, что прошли с того памятного момента, я много думал, буквально сломал себе голову. Что же это происходит? Почему не бандит боится закона, а, наоборот, закон должен бояться бандита? Почему я, старший следователь по особо важным делам, бессилен перед преступником? Почему, черт побери?.. И совсем недавно я вывел формулу Чубаристова. Она звучит примерно так: «С волками жить — по-волчьи выть». То есть с преступниками нужно бороться их же методами. Нужно взять в руки большую дубину и шарахать ею направо и налево до тех пор, пока последняя гадина не захлебнется в собственной крови.

— Захлебнется… — эхом повторила Дежкина.

— Да, я вызвал Ледогорова три недели назад. Мы долго с ним говорили. Очень долго…

— О чем?

— Да все о том же… Я требовал от него имена, фамилии, клички, адреса и при этом гарантировал полную конфиденциальность. Даже предлагал удостоверение ФСБ. Это я предлагал, я. А Цезарь молчал. И я понял, что он сейчас выйдет от меня и будет жить, как жил — сволочно и подло. А я останусь в полном говне со своими законами. А вот с этим я жить не смог бы. Если суд не способен вынести бандиту справедливый приговор, этот приговор вынесу ему я.

Повисла пауза. Клавдия Васильевна ошарашенно смотрела на Чубаристова. Тот, в свою очередь, не сводил глаз с Дежкиной. Эта безмолвная переглядка продолжалась довольно долго, до тех пор пока официант не подал заказ.

— Ты должна понять, Клавдия, — заговорил Виктор, когда они вновь оказались наедине. — Это не исповедь, не покаяние. Я просто должен тебе сказать столь желаемую тобой правду. Я уверен — все это останется между нами. Или нет?

Клавдия не ответила.

— Запомни, Клава… Я знаком с тобой много-много лет и искренне тебя уважаю. Как друга, как профессионала, как порядочного человека. Я не знаю точно, кто именно убил Ледогорова, могу только догадываться. Но и без моего вмешательства не обошлось. Мне достаточно было всего лишь намекнуть, повести бровью, дернуть за ниточку, как это делает кукловод в кукольном театре…

— Намекнуть кому?.. О чем?..

— В уголовном мире не прощают предательства… — многозначительно улыбнулся Чубаристов.

Клавдия какое-то время молчала, переваривая услышанное.

— В таком случае чем же ты отличаешься от Ледогорова?.. — потрясенно покачала она головой. — Ты же убил его… И тоже чужими руками…

— Значит, он имел на это право, а я нет? — Во взгляде Чубаристова вновь появилась свойственная ему ирония. — Что за неравноправие? И еще, Клавдия, случай с Цезарем — это только начало. Скоро начнется грандиозная уборка мусора, и никто не сможет меня остановить.

— Никто?

— Никто. Даже ты…

— И кто следующий в твоем списке?

— А вот это секрет, — загадочно подмигнул Клавдии Чубаристов и спросил серьезно: — Выдашь меня?

— Не знаю… — честно призналась Дежкина.

— Спасибо за правду. Но советую тебе — даже не пытайся…

— Это угроза?

— Господь с тобой, госпожа следователь… — Виктор положил свою теплую ладонь на ее запястье. — Просто при всем желании тебе ничего не удастся доказать, только поставишь себя в дурацкое положение. Я подстраховался на все случаи жизни.

— Нельзя так… — прошептала Клавдия. — Нельзя…

— Можно, Клавдия, можно. Ты просто подумай. А когда подумаешь — поймешь, что другого выхода нет. Еще немного, и мы опоздаем…

Вскоре официант поставил на стол зажженный примус, а на примус шлепнул котелок с жидким шоколадом. Нужно было дождаться, пока шоколад закипит, после чего макать в него аккуратно нарезанные кусочки банана и киви. Но этот удивительный, такой диковинный для русского человека десерт показался в тот момент Клавдии Васильевне абсолютно безвкусным и даже отвратительным…

— А признайся, Клав, обидно, что мы тогда с тобой расстались? Зло на меня держишь?

— Что ты, Витя, — искренне ответила Клавдия. — Только вот сегодня я поняла по-настоящему: я счастлива, что так случилось.

19.14–06.02

Домой она вернулась часа через два. Вошла тихонько, переоделась в халат и потащилась на кухню разогревать себе рассольник, оставшийся от обеда. Вдруг почувствовала себя старухой. Старой, дряхлой бабкой.

— Привет, ма. — На кухню заглянул Максим. — Ты че такая веселая?

— Все нормально, — ответила отрешенным голосом, продолжая помешивать ложкой в кастрюле.

— Ma, поди сюда.

— Отстань.

Суп разогрелся, и она налила его в тарелку. Посмотрела на хлебницу. Сначала вспомнила, что надо худеть, но потом махнула рукой и достала полбуханки «Бородинского».

— Клава, ну иди сюда! — позвал из комнаты муж. — Зайди хоть, покажись, а то мы тебя весь день не видели.

— Я ем! — прокричала устало и плюхнулась на табуретку.

— Ну мам, ну иди! — не отставал Максим. — Иди посмотри, что мы с батей придумали.

— Потом. — Рассольник был еле теплый, но какая, собственно, разница.

— Кла-ав!

— Ну что еще там? — Она поднялась с табуретки и поплелась в комнату.

Они сидели на диване и хитро улыбались, глядя ей в глаза.

— Ну вот она я. — Клава попыталась улыбнуться.

— Как настроение? — спросил Максим, продолжая улыбаться.

— Отлично. А где Ленка?

— А ты ничего не видишь? — лукаво спросил Федя.

— А что я должна видеть? — Она обвела комнату равнодушным взглядом. Ничего особенного, все по-старому. Занавески на окне пора постирать. И пыль с подоконника стереть. Цветы опять не полили, лентяи. Дверца шкафа открыта, наверно, Ленка забыла закрыть. А на дверце что-то висит…

Пусть читатель не думает, что есть слова, способные описать в полной мере те чувства, которые испытала Клавдия, увидев, что на дверце шкафа висит — пальто… То самое. Клава и сама не смогла бы потом вспомнить, что она чувствовала. Но вы наверняка испытывали то же самое, когда выходили в открытый космос, или когда открывали неизвестный археологам город, или когда в детстве к вам приходил Дед Мороз. Если хоть одно из этих событий с вами произошло, то вы поймете, о чем идет речь, а если нет — увы…

Только через час, не раньше, она кое-как пришла в себя. Почему-то была уже не в халате и шлепанцах, а в самом дорогом платье и зимних сапогах. Ну и, конечно, в пальто. А Максим и Федор были все измазаны губной помадой и сидели в самом углу, видно боясь, что она их просто сшибет, носясь по всей квартире, как ракета.

— Мне идет? Нет, ну правда, мне тут не широко? А где Ленка?

— Да все нормально, мам. Ты в нем просто чудо. А Ленка…

Клава все равно не верила. В сотый раз бежала к зеркалу, крутилась перед ним, примеряя и так и эдак.

— Ну вы совсем обалдели. Где столько денег взяли, признавайтесь? А вот тут не длинно?

— Это Макс заработал! — с легкой завистью констатировал Федор. — Да ничего не длинно. Зимой поддувать не будет.

— А Ленка где?

Зазвонил телефон, Макс поднял трубку, поболтал немного.

— Ма, я скоро.

— Сынок, ну спасибо тебе! — Она повисла на шее сына и опять принялась его целовать.

— Ну ладно тебе, ма. — Он засмущался. — Подумаешь, пальто. Я быстро. Тут еще один заказ в соседнем доме.

— Так поздно? — удивилась она. — Который час?

— Начало одиннадцатого. Ничего, это двадцать минут, не больше.

Сказал и убежал.

— Класс, просто улет! — Она продолжала вертеться перед зеркалом, не замечая, что Федя то и дело нервно поглядывает на часы. — Я на него целую неделю ходила смотреть, представляешь? Прямо с ума сходила, так хотела. Сегодня пришла, а его нет. Чуть не расплакалась. Ты чего такой серьезный? — Подбежала к мужу и поцеловала его. — Я тебе в нем нравлюсь?

— Клав, уже четверть одиннадцатого, — тихо сказал Федя. — А Ленки все нет. Где она может быть?

Клава замерла. Вся радость куда-то сразу подевалась.

— Сюзанне звонили?

— Нет. Я телефон не знаю.

Бросилась в Ленкину комнату и стала искать ее блокнот.

— Вот он! — Побежала к телефону. В голове с дикой настойчивостью пульсировало: «Как ты могла? Как ты могла? Пальто ей купили, она и про дочь родную забыла…»

— Алло, здрасте, это Клавдия Васильевна, мама Лены Дежкиной! — закричала, как только подняла трубку. — А Лена не у вас?

— Нет, не у нас, — ответил женский голос. — Добрый вечер. Мы и сами вам звонить собирались. Сюзанны тоже дома нет. Может, они у Гали Захарчевой? У вас есть телефон?

— Сейчас посмотрю! — Клава бросилась обратно в Ленкину комнату, на ходу скидывая сапоги. Схватила тетрадь — и обратно к телефону, листая на ходу страницы. — Ага, есть, я сейчас позвоню.

— Если они там, вы Сюзанне скажите, пожалуйста, чтобы домой позвонила, ее отец встретит.

— Хорошо. — Клавдия нажала на рычаг и снова начала крутить диск.

— Алло, Галя, ты?! — закричали сразу в трубку.

— Простите, это мама Лены Дежкиной. Вашей тоже нету?

— Нет. Мы уже все тут с ума сходим. Найдете ее — скажите, чтоб немедленно домой шла. Немедленно!

По спине у Клавы побежал пот. Может, от того, что она все еще была в пальто, а может, от страха.

Она обзвонила всех кого могла. Ленки нигде не было. Больше того, многих девочек тоже не было дома. Решили все вместе идти искать. Каждый около своего дома. Ведь наверняка сидят все вместе где-нибудь во дворе и болтают о чепухе всякой.

— Я с тобой! — Федя накинул пиджак, и они вместе выскочили на улицу.

Было уже темно. Они с мужем обежали три соседних двора, но детей нигде не было.

— Надо в милицию звонить, надо звонить в милицию, — все бормотал он, заскакивая в каждую подворотню.

— Перестань, не паникуй! — уговаривала Клава даже не его, а саму себя.

— Подвал! — вдруг воскликнул Федор и остановился. — Мы в подвале не смотрели. Помнишь?

Клава резко развернулась и бросилась назад, к тому подъезду, в котором был вход в этот самый подвал.

На лестнице кто-то наставил бочек из-под краски и ведер с цементом. Видно, где-то на этаже делали ремонт. Клава с трудом продралась сквозь эти бочки к двери. Из щели пробивался тусклый свет.

Дверь оказалась подпертой чем-то изнутри.

— Я не могу открыть, — чуть не плакала она, топкая грязную дверь плечом.

— Отойди, дай мне. — И Федя со всей силы саданул ногой. Внутри что-то затрещало, и дверь распахнулась…

Все девчонки были там. И еще несколько мальчишек, которых Клава не знала. Самому старшему лет пятнадцать, не больше. Сидели на ящиках, на старом пружинном матрасе, прямо на полу и весело улыбались. Играл магнитофон, но на музыку никто не обращал внимания. Глаза у детей были какие-то слишком веселые, слишком блестящие. Они беспричинно хихикали, а вид влетевших родителей вообще вызвал у них приступ хохота.

В полутьме Клавдия шагнула вперед и больно наткнулась коленкой на деревянный ящик. Ящик опрокинулся, и в круг неяркого света выкатились, весело поблескивая, как детские глаза, одноразовые шприцы…

Клава вдруг почувствовала, что опять, уже который раз за этот день, мир вокруг нее начинает бешено крутиться.

— Федя, что это? — простонала еле слышно.

— Ма-а, — весело пропела Ленка, — а че ты в пальто? Уже что, зима? А я и не заметила…

Дети снова захихикали, а Сюзанна, покачнувшись, встала и легко задрала юбку.

— Ой, а мне не холодно…

И тут с Клавой приключилось какое-то умопомрачение. Кажется, она рыдала, кажется, она била всех детей подряд и кричала, кричала, кричала:

— Сволочи! Гады! Что ж вы делаете, сволочи?! Я вас убью, слышите?! Я вас всех поубиваю!!!

Лена только мотала головой после каждого удара и продолжала улыбаться. Остальные вообще никак не реагировали.

— Гадины! Скоты! Наркоманы несчастные! — ревела Клава и продолжала бить. Федя хватал ее за руки, пытался остановить, но сделать это было невозможно. Она успокоилась только после того, как муж сам хорошенько размахнулся и влепил ей такую оплеуху, что она полетела на пол.

А потом они стали выводить детей. Дети были послушны, как овечки. Как лунатики, вставали и шли, куда поведут. В машине, которую пригнал Федор, послушно садились друг другу на колени и продолжали радостно улыбаться, изредка бормоча что-то невнятное.

Федор повез детей по домам, а Клавдия повела Ленку.

— Ой, мама, не надо «скорую», — вдруг сказала дочь. — У меня ничего не болит.

Значит, Клавдия что-то сказала про «скорую помощь».

Только сейчас она как бы очнулась, мир перестал кружиться, обрел жесткость и холод.

Дома она потащила Ленку на кухню. Сунула головой в раковину и включила холодную воду. Держала так до тех пор, пока дочь не начала брыкаться, истошно крича:

— Отпусти! Ты че, утопить меня собралась?

— Да, собралась, сволочь ты такая! — Клава схватила первое, что попалось под руку — кухонное полотенце, и стала лупить дочь по чем попало. Ленка визжала, закрывала лицо руками, даже под стол спрятаться хотела, но Клавдия поймала ее за ногу, вытащила на свет Божий, и лупила, лупила, лупила. Била до тех пор, пока рука не устала.

— Ма-а-а, ма-амочка, я больше не бу-у-ду, — тихо скулила Ленка. — Прости меня, пожа-а-алуйста.

— Конечно, не будешь, — зло прошептала Клава. — Карманы выворачивай, живо!

— Зачем?

— Я что сказала?! — Клавдия грозно зыркнула на дочь, и та мигом принялась выворачивать карманы, складывая на пол все содержимое.

Никаких наркотиков, слава Богу, у нее не оказалось. Заколка для волос, две резинки, ключи, пять тысяч рублей, еще мелочь и… два презерватива.

— А это у тебя откуда? — Клавдия схватила красочные пакетики с изображением обнаженных девиц.

— Сюзанка дала-а, — снова заревела Ленка.

— Ты что, уже… Ты уже не девочка? — У Клавы перехватило дыхание.

— Девочка… — Ленка опять полезла под стол.

— А зачем тогда тебе это? — закричала Клава.

— Перед пацанами хвастаться.

— Ну дура, ну идиотка! — Клавдия швырнула презервативы в мусорное ведро. — Дохвастаешься до того, что какой-нибудь сопляк тебе ребенка сделает! Кто его нянчить будет? Ты?

Ленка заревела в голос. Пришлось дать ей воды, успокоить. Только когда дочь затихла, лишь тяжко всхлипывала, спросила:

— Где вы взяли наркотики? Кто вас научил колоться?

Вернулся Федор, кивнул — мол, всех развез.

— Отвечай на мой вопрос! — Клава даже не обратила на него внимания. — Где вы взяли наркотики?! Докатилась! Вытаскиваю ее из каких-то подвалов, где она и еще куча таких же писюшек ширяются за милую душу.

— Я не писюшка! — Ленка от страха уже даже и реветь не могла. — Я взрослая.

— Взрослая она! Отвечай немедленно, если не хочешь, чтоб я тебя в милицию потащила. Там с тобой по-другому будут разговаривать!

Ленка знала, что мать потащит. Обязательно потащит. Хоть это и будет ей грозить неприятностями на работе, но она ни перед чем не остановится, раз обещала.

— Ну! Чего молчишь?!

— Костька принес, — буркнула дочь, опустив голову.

— Громче!

— Костька Макеев.

— А он где взял? — не отставала Клава.

— Ему парень какой-то продал в кинотеатре.

— Продал? — удивилась Клава. — А откуда у этого Макеева столько денег? Это же бешеные деньги.

— Нет, не бешеные! — замотала головой Ленка. — Очень даже дешево. Одна доза как «Сникерс», по четыре тысячи.

— Завтра поведешь меня к этому Макееву! — Клава поднялась с пола. — А сейчас марш в постель. И после школы за порог дома чтобы даже носа не высовывала. Ты наказана.

— А он сегодня с родителями в Грецию улетел. — Ленка посмотрела на часы. — Уже полчаса в самолете. Только через две недели вернется.

— Значит, через две недели и поведешь!

Ленка убежала к себе в комнату. Даже музыку врубать не стала — боялась напороться на еще большие неприятности.

В дверь как-то коротко звякнули. Клавдия бросилась открывать и только всплеснула руками.

Макса было не узнать. Лицо в крови, правый глаз заплыл от огромного синяка.

— Вы чего не открываете? Я ключи не взял, — тихо простонал сын и ввалился в квартиру.

Сил удивляться, пугаться, возмущаться у Клавдии уже не было. Она только тихо спросила:

— За что?

— За тараканов, — криво улыбнулся сын разбитыми губами. — А что у тебя с пальто?

Только тут Клава заметила, что она до сих пор в обнове. В дорогом красивом пальто, которое теперь уже совсем не красивое. Все в грязи, в цементе, одна пола залита оранжевой краской, на второй — пятно от какого-то мазута.

Клава сняла пальто и бросила его в ящик для грязной одежды. Это не страшно. Пальто еще можно отнести в химчистку. А вот с дочерью что делать?..

Почти до самого утра Клава просидела на кухне и проплакала. Никто этого не видел. Только Федя пару раз заглянул, помолчал и вернулся в спальню.

Только когда на улице уже рассвело, Клавдия тихонько тронула за плечо Макса.

— Мгм, уже… — сквозь беспокойный сон пробормотал сын.

— Максик, проснись, родной мой. Ты ведь английский знаешь…

Сын продрал глаза и уставился на часы.

— Ma, что-то больно ранний экзамен…

— Макс, там на стене, в подвале, написано было: «Раге»… Это что такое?

— Как?

— Вот так, — Клавдия показала бумажку с латинскими буквами — «RAGE».

— Ненависть, ярость, — зевнул сын. — Рэйдж…