Гостомысл

Глава 1

Ночь. Темнота. Слышно, как где-то невдалеке рассерженным зверем рокочет Северное море. Брызжут холодные струи невидимого дождя. Все вокруг пусто и безжизненно, словно космос, пока им не занялся Создатель.

Но пустота обманчива. Сначала темноту разрывает треск сломанной ветки, затем доносится грубый голос:

— Проклятье, так и глаза можно выколоть!

Ночные тени шевелятся, загорается слабый свет, и в темноте появляются двое людей. У одного в руке факел, с помощью которого он пытается рассмотреть землю под ногами.

В слабом свете факела с трудом можно рассмотреть, что люди закутаны в толстые шерстяные плащи, лишь бесформенными пятнами желтеют лица. Когда порывом ветра распахиваются полы плаща, красными сполохами поблескивает металл на доспехах

Люди остановились и стали вглядываться куда-то в ночь. Впрочем, там виднеется несколько едва заметных трепещущих на ветру огоньков.

— Проклятая темнота, ничего не видно, а там замок конунга Дании, — рычит человек.

— Харальд, верный мой друг, — сейчас темнота наш лучший друг! — высокопарно произносит второй человек.

Даже в темноте заметно, что он более высок и худощав, чем первый. Однако его лица все же невозможно рассмотреть, так как он прикрывает его полой плаща.

— В этой темноте мы незаметно войдем в замок, и тогда моему милому братцу Годофриду придется освободить трон или я перережу ему горло. Нет, я ему все равно перережу горло — ни к чему мне соперники, — говорит худощавый человек. В его голосе чувствуется смертельная злоба.

— Какой ты кровожадный, Готлиб, — хочешь убить своего брата! — громыхает хохотом Харальд.

Где-то залаяла собака.

— Заткнись, Харальд! Твой голос поднимет охрану раньше времени, — осекает беспечного Харальда Готлиб. И тихим каменным голосом добавляет: — Молчи, Харальд! Молчи и потому, что мой отец конунг Дании Гальфдак, сын конунга Геральда Боевой Клык, отцом которого был конунг Ивар Многославный, был подло убит грязным щенком Годофридом.

— Ивар Многославный тоже был убит своим сыном — Геральдом Боевой клык, а Геральд был убит своим сыном, твоим отцом.

— Так что ничего нового не произошло, все лишь повторилось. Так что это уже добрая традиция, — с едва уловимым сарказмом напоминает Харальд.

Готлиб замечает это, и едва сдерживая себя, возражает с такой же язвительностью:

— Мой простодушный друг, ты ошибаешься, — случилось! Случилось самое ужасное — трон Дании подло захватил выродок рабыни. Между тем его мать рабыня, а моя мать — княжна. Поэтому по праву королевский трон должен принадлежать мне!

— Твоя мать — оборитская княжна, — говорит Харальд, намекая на то, что в жилах Готлиба течет славянская кровь.

Готлиб понял его намек: мать Готлиба была княжной, но оборитской, а мать же Годофрида, хотя и была рабыней, однако происходила из семьи чистокровных данов.

Рабыня чистой датской крови выше варварской княжны. Поэтому вопрос о том, кто из сыновей Гальфдака имеет больше прав на датский трон, для многих спорный.

Непочтительный намек Харальда на происхождение Готлиба возбудил в его уме подозрение, что Харальд замышляет недоброе против него.

Сначала это подозрение показалось Готлибу вздорным.

Харальд был его воеводой так долго, что он уже и не помнил, когда и как Харальд стал его первым помощником. В походах они ели и спали вместе, а в сражениях стояли рядом и не раз спасали жизни друг другу. И все, что имел Готлиб, он имел благодаря Харальду. Поэтому Готлиб доверял Харальду, как самому себе.

«Но предают те, кому больше всего доверяют»! — охладил себя Готлиб.

Связав жизнь с жизнью Готлиба, Харальд стал злейшим врагом нового конунга, и тот первым же указом лишил Харальда земель и имущества, и превратил его в вечно скитающегося изгоя.

Только предав Готлиба в руки его врага, Харальд мог все вернуть. Сейчас представлялся самый удачный случай сделать это. Готлиб подумал, что он, на месте Харальда, наверно, именно так и поступил бы.

Готлиб пытливо вглядывается в лицо Харальда и замечает в висящих усах едва заметную усмешку.

Догадавшись, что Харальд умышленно злит его, опасаясь, что он в самый решительный момент испугается и откажется от опасного предприятия, Готлиб пообещал:

— Я, Харальд, за твои проделки однажды тебе голову разобью!

— Молчу.

Харальд стирает усмешку с губ.

— Правильно, потому что сейчас не время ссориться тем, чья жизнь висит на одном волоске, — сказал Готлиб.

Над лесом пронесся тягучий крик совы, и люди замолчали, прислушиваясь к шелесту ветра. Через минуту крик повторился.

— Это знак! — глухо, словно из-под воды, проговорил Готлиб и опустил узкую кисть руки на рукоять меча.

— Да, пора нам идти, — сказал Харальд и, обернувшись в сторону леса, тихо позвал: — Эй, идите сюда!

Из леса вышли еще люди в таких же темных плащах. Их было десятка два. Они окружили тесным кругом Готлиба и Харальда.

Готлиб дал им последние указания:

— Наш человек откроет нам тайную дверь в замок. Когда войдем, все вместе, не разделяясь, идем в спальню конунга. Всех, кто попадется по пути, без всякой жалости убивайте, будь это женщина или мужчина. В спальне убиваем всех, кого обнаружим.

— А если это будет конунг? — послышался вопрос.

Готлиб зло прорычал:

— Датский конунг — я! Остальные все — преступники и самозванцы! А потому — сначала убивайте, потом разбирайтесь.

— И женщин?

— Я же сказал — всех! — с яростью крикнул Готлиб.

Где-то снова неуверенно тявкнула собака.

— Проклятье! — вполголоса выругался Готлиб. — Мы так охрану в замке раньше времени переполошим.

— И в самом деле, хватит спорить, а то уже светает, — проговорил Харальд.

— Пошли! — сказал Готлиб и двинулся по полю в сторону слабых огоньков. От зимних дождей земля превратилась в липкое болото, приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы вытащить из ненасытной грязи ногу, и потому через полусотню шагов люди начали падать от усталости.

Но никто и не подумал вернуться назад, потому что в эту ночь представился тот долгожданный и, может быть, единственный шанс, когда они могли осуществить задуманное.

Когда конунг Дании Гальфдак, отец Готлиба, получил известие, что норвежцы и свей ограбили земли в Англии и Ирландии, он сразу оценил важность произошедшего — властители юго-западных земель ослабли и не могли больше сопротивляться пришельцам. Поэтому Гальфдак решил не упускать удобную возможность пополнить свою казну.

Кроме того, походы на западные земли могли разрешить еще более важную и опасную проблему: после нескольких неурожайных лет в Дании появилось слишком много нищих и голодных. Чтобы выжить, они стали грабить всех, кто им попадался на пути. Из-за расплодившихся разбойников стало опасно не только передвигаться по дорогам, но и жить за пределами каменных стен городов. Никакие предпринятые меры, в том числе жестокие казни, дело не исправляли. Оставалось одно — отправить разбойников грабить чужие земли, подальше от Дании.

В 798 году конунг Гальфдак поручил своему любимому сыну Готлибу собрать войско и прощупать берега чужих земель.

Поход оказался успешным, Готлиб с войском разграбил берега Аквитании, а на обратном пути захватил Фарерские острова.

Но когда Готлиб вернулся из похода с богатой добычей, то обнаружил, что отец умер, а королевский трон занял его брат Годофрид.

Пока Готлиб приходил в себя, тот, учитывая, что жить рядом с опасным соперником на датский королевский трон невозможно, поспешил быстренько устранить опасного соперника.

Кстати подоспел удобный повод, — саксы потревожили южные границы Дании, и требовалось наказать буйных дикарей.

Это дело Годофрид и поручил Готлибу.

Готлиб согласился, но, понимая, что воевать с дикими саксами все равно, что гоняться по лесу за раненым медведем, — и хлопотно, и смертельно опасно, Карл франскский вел с ними войну уже полвека, а все никак не мог их утихомирить, — Готлиб приказал войску идти к границе. А сам же, пока войско неторопливо шло, с тремя десятками верных людей вернулся ненастной зимней ночью, чтобы напасть на королевский замок и убить брата.

Замок охраняла сильная стража, но Готлиб был уверен в своем успехе, так как в замке у него были союзники (перед тем как отправиться в поход, Готлиб успел подкупить пару человек из окружения нового короля), и те сообщили, что Годофрид, считая, что соперник ушел на юг, не ожидал нападения.

Темнота на востоке начала медленно превращаться в низкие тучи. Люди вышли с болотистого поля на твердую почву, идти стало легче, и вскоре среди скал появились низкие стены и башни из дикого камня. Окна башен светились блуждающим желтым светом: это стража грелась у огня в железных чанах.

Преодолеть стены замка обученному военному делу человеку несложно. Стража, сгрудившись у огня, ничего, кроме внутренности башни, не видела. А все, что было за ее пределами, для них представлялось просто черной пропастью.

Но люди внизу не пошли на штурм стен; они, прижимаясь к земле, прошли вдоль стены.

Первым шел Харальд, за ним Готлиб. Через пару десятков шагов они и вышли к небольшой железной дверце, скрытой колючим кустарником. Ночью ее рассмотреть было невозможно, но, судя по уверенности, с которой эти люди нашил ее они о потайной двери.

Харальд потянул на себя толстую железную дверь.

Такую дверь открыть нельзя, но она легко подалась, и бесшумно, даже без малейшего скрипа, открылась.

Могло бы показаться удивительным, что заржавевшая от времени дверь так легко открылась. Но это свидетельствовало, что купленные сторонники свое обещание держали, и Готлиб повеселел.

Пройдя дверь, Готлиб и его люди поспешили войти во двор замка.

(На самом деле в то время под громким именем королевского замка скрывалось несколько крытых дерном хижин, а самая большая хижина и была тем самым дворцом.)

Почти не скрываясь, Готлиб и его люди уверенно пересекли двор. Когда они подошли к входу, из-за угла вынырнул человек.

Странно, но он не испугался чужих вооруженных людей, хотя Харальд выхватил меч, чтобы поскорее, пока человек не поднял тревогу, убить его.

Готлиб перехватил руку Харальда.

— Это наш человек, — сказал он, рассмотрев лицо неизвестного.

Харальд пытливо вгляделся в лицо человека, но никак не мог его рассмотреть, так как тот прикрыл часть лица рукавом.

— Его надо убить, — сказал Харальд, не опуская меча.

— Опусти меч! — приказал Готлиб.

— Он прячет лицо, как предатель, — упрямо проговорил Харальд.

— Он помогает нам, — сказал Готлиб и поманил рукой человека. — Иаков, не бойся, иди сюда.

— Он — христианин! — презрительно проговорил Харальд, опустил меч, и пробормотал, что все предатели одинаковы, особенно христиане, допустившие, чтобы их бога распяли.

Иаков подошел к Готлибу, и, потянувшись к его уху, начал что-то шептать.

— Говори громче, тут все свои, — сказал Готлиб.

— Годофрид спит в спальне один, — сказал Иаков испуганным громким шепотом.

— А — охрана? Король не может остаться без охраны? — спросил Харальд.

— Охрана спит, я им дал вина, в которое подсыпал сонное зелье, — сказал Иаков.

— А стражники у дверей короля? — спросил Готлиб.

— Там всего два стражника. Они тоже спят.

Он попытался еще что-то сказать, но Готлиб не стал его слушать.

— Тогда вперед! — торжествующе приказал он и первым ринулся в глубину дворца. Следом за ним поспешили и остальные.

Иаков куда-то исчез, но на это никто не обратил внимания, — мысли всех были заняты желанием как можно скорее добраться до врага.

Расположение комнат во дворце всем было известно, и Готлиб и его соратники быстрым шагом прошли по пустынному коридору, и остановились около одной из дверей.

Около двери, прислонившись к стене, на полу сидели два воина в полном облачении.

Короткие копья были приставлены к стене; головы бессильно упали на грудь; глаза закрыты. Они не шевелились. Только сонное дыхание свидетельствовало о том, что они были живы.

— Погоди, — сказал Харальд Готлибу и вышел вперед.

Он бесцеремонно толкнул ногой одного, другого, и стражники свалились на пол, словно большие тряпичные куклы.

— Ха! — воскликнул Харальд и ударил ногой в дверь. Дверь легко распахнулась, и Харальд смерчем ворвался в комнату. Следом за ним ворвались и остальные.

Посредине комнаты тлел очаг, дым от очага поднимался вверх, а дальше уходил через отверстие в крыше. Огонь от очага едва освещал большую комнату, украшенную тяжелыми бордовыми тканями. На столах и полках поблескивали золотые кубки и чаши.

Но ворвавшихся в комнату людей в этот момент золото не интересовало. Они бросились к большой кровати под шелковым балдахином, распахнули его и стали яростно рубить лежащее под одеялом тело.

Когда они нанесли первый град смертоносных ударов, в комнату неожиданно вошли воины в латах.

От множества факелов в комнате стало светло точно днем.

Воины окружили нападающих, приставив к их груди копья. Правда Готлиба заслонил своим телом Харальд.

Харальд широкоплеч. У него квадратное, с обветренной до бурой красноты кожей лицо. На левой щеке заметен длинный белый шрам. На подбородке короткая рыжая, точно из медной проволоки, борода. Длинные висящие усы. Он был лыс, но этот недостаток сейчас скрывал остроконечный шлем.

Однако еще секунда — и Харальд, и Готлиб, и их люди будут убиты.

Видя это, Готлиб открыл лицо.

Это был молодой человек тридцати лет с длинными молочно-белыми шелковистыми волосами. Он был худощав. Лицо его было бледное, возможно от волнения. Черты лица тонкие, нежные. Бесцветные глаза из-под шлема смотрели с холодной жесткостью.

Он смело вышел из-за спины Харальда, ударил мечом по приставленному к его груди наконечнику копья.

— Опустите оружие! — приказал он и с недвусмысленной угрозой спросил: — Как смеете нападать на своего государя?!

— Наш конунг — Годофрид! — сказал старший над воинами.

Готлиб показал мечом на иссеченную кровать и, не разжимая плотно сжатых губ, сатанински захохотал:

— Годофрид мертв. Он никогда не был законным конунгом Дании.

Старший над воинами молчал, и Готлиб гордо объявил:

— Я теперь конунг! Сложите оружие! Кто не сложит оружие, тот умрет!

Старший над воинами продолжал молчать, но в дело вмешался новый человек.

Это был широкоплечий молодой человек в красном плаще. Он вошел в дверь и, окинув комнату быстрым взглядом, с нескрываемой иронией громко проговорил:

— Ты ошибаешься, братец, я все еще жив, и датский конунг все так же я.

Готлиб ошеломленно замер.

— Обезоружить их! — приказал Годофрид.

Воины угрожающе приблизили копья.

— Что это? — растерянно спросил Готлиб, указывая мечом на новую фигуру.

— Это — я, конунг Годофрид! — сказал Годофрид.

— Ты убит. На ложе лежит твое тело, пронзенное нашими мечами. Неужели, как и утверждают христиане, мертвые и в самом деле воскресают? — трясущимися от ужаса губами промолвил Готлиб.

— Я жив, — сказал Годофрид. — И даже живее тебя. Складывай оружие, если хочешь жить!

— Если мертвые оживают, то живым деваться некуда... Боги против меня... никто не может изменить волю богов. — растерянно бормотал Готлиб.

— Я жив, и ты, Готлиб, всего лишь попал в мышеловку, как голодная крыса! — весело проговорил Годофрид.

Годофрид смело подошел к Готлибу и пристально уставился прямо ему в лицо.

— Прости, брат, — сказал он. — Я знал, что ты не успокоишься, и обязательно постараешься убить меня, а потому устроил тебе небольшой сюрприз — я велел своим людям сказать тебе, что они помогут тебе убить меня. Знаешь, это как волка — приманить на привязанного козленка. А на моем ложе всего лишь чучело, набитое соломой.

Годофрид положил Готлибу руку на плечо и сказал:

— А знаешь, брат все оказалось очень весело. Ты попался на солому!

Готлиб, с презрительной гримасой на лице, стряхнул руку Годофрида с плеча.

— Меня предали. Радуйся. Теперь ты можешь убить меня. Я в твоей власти. Но законный наследник датского трона все равно — я!

Годофрид рассмеялся:

— Брат, ты находишься в каком-то странном сне, и тебе снится, что ты наследник датского трона. Проснись — на самом деле ты давно не наследник трона. Отец мне передал датский трон. Я понимаю, что ты не хочешь смириться с этим. Ты говоришь, что ты сын княжны, а я всего лишь сын рабыни. Однако отец любил мою мать, а не твою. А это важнее всего.

Готлиб оттолкнул плечом воинов прошел к разворошенному ложу, сел, снял шлем и положил меч рядом.

— Убивай королевского сына! Сын рабыни! Пусть и любимой. Я смерти не боюсь, — проговорил он гордо.

Годофрид пожал плечами и сказал:

— Да не буду я тебя убивать! Зачем мне это? Чтобы говорили, что я убил своего брата? Чтобы все думали, что ты и в самом деле законный наследник датского трона? Ну уж — нет!

В глазах Готлиба появилась растерянность, затем он вспомнил о пытках, которые он не раз сам применял, и в его побелевших глазах появился страх.

— Что ты хочешь сделать со мной? — спросил он дрогнувшим голосом.

Годофрид прошелся пару раз в задумчивости перед кроватью, затем, остановившись, проговорил:

— Готлиб, я могу тебя убить, но не хочу, — ты хочешь убить меня, но не можешь. Я хорошо знаю тебя, — ты не успокоишься, пока не убьешь меня. Быть королем тяжкая ноша — конунг часто должен делать то, чего он не хочет, но что необходимо для пользы государства. Вот и выходит, что я должен сделать то, чего не хочу — убить тебя.

Готлиб резко встал.

— Не тяни время, делай свое подлое дело!

Годофрид вздохнул и заговорил:

— Ты, знаешь, Готлиб, когда я был мальчишкой, мне хотелось быть таким, как ты, — смелым, красивым. Мы никогда не были друзьями. Ты был занят своими делами. Но, помнишь, однажды мы вышли в море на рыбалку, и нас застал шторм. Шторм был такой сильный, что разбил лодку в мгновение. Все гребцы утонули. И я мог утонуть, — я не умел плавать, — но ты спас меня. Ты тогда обнял меня и сказал, — брат, мы будем вместе: вместе спасемся или вместе умрем. Эти слова врезались мне на всю жизнь. Мы не думали тогда, кто из нас станет королем. Ты не говорил тогда, что я сын рабыни. Ты говорил, что я тебе брат. Хорошие были времена.

— Хорошие были времена, — сказал Готлиб. — Но те времена прошли, и теперь ты должен убить меня. А если ты не сделаешь этого, то это сделаю я, потому что в Дании может быть только один конунг.

Годофрид похлопал по плечу Готлиба и сказал:

— Вот в этом-то и выход, братец. Как два тигра не могут жить в одном логове, так и в Дании не может быть двух королей. Король может быть только один!

— Да, — сказал Готлиб. — Один из нас должен умереть.

Годофрид, не обращая внимания на его слова, продолжил:

— Ты с дружиной ходил в соседние земли и видел, что их правители ослабели. Они не могут защитить свои земли даже от небольших дружин.

— Да, их правители обленились, они тратят все время на удовольствия и от пресыщения утратили воинский дух. Я легко разбил их, — сказал Готлиб.

— А что, если к ним прийти с большим войском? — спросил

Годофрид.

— От них и сяеда не останется, — сказал Готлиб, все еще не понимая, куда клонит Годофрид.

— Вот в этом и выход, — сказал Годофрид, — брат, иди в другие земли, захватывай их, объявляй себя конунгом. И тогда я не должен буду убить тебя, а ты меня.

Готлиб подумал, что предложение Годофрида было разумным. Бесспорно, что только один мог быть датским королем.

Другой бы на его месте так бы и поступил — ушел завоевывать себе королевство в другой земле. Но он был на своем месте, и он был законный наследник своего отца, и его уход будет означать одно — он признает право другого на датский королевский трон. Если Готлиб хотел остаться датским королем, то он не мог уйти, он должен был сражаться за свое право.

Готлиб в задумчивости смотрел на вонзившиеся в его воинов копья. Воины не выпустили из рук оружия, но одной секунды хватит, чтобы их убить. В таком положении сражаться было невозможно. Надо было сдаваться. Но гордость, королевская гордость, мешала сдаться.

— Что скажешь, мой друг? — обратился Готлиб к Харальду.

— Чем умирать тут, лучше поискать счастья в других землях,. — громко сказал Харальд.

По тону его слов Готлиб понял, что его воины не жаждут смерти, и лучше будет, если он даст им шанс выжить. Это будет всего лишь короткое — «да». Но это короткое слово заставит их стать самыми преданными ему людьми, потому что они поймут, что конунг об их судьбе заботится больше, чем о своей.

Готлиб с усмешкой подумал, что датский трон никуда не денется, и за ним можно будет вернуться потом, когда у него появится сила, чтобы свергнуть брата.

— Да! Это хорошая идея, — сказал Готлиб. — Я готов идти завоевывать новые земли. Но как же мы это сделаем? У нас нет ни военных судов, ни воинов.

— Поможем! — весело объявил Годофрид. — Я дам тебе воинские суда, припасы на первое время, а людей набирайте сами. Это будет сделать несложно — в Дании много воинов, жаждущих добычи и приключений.

— Прячьте оружие. Я согласен! — проговорил Готлиб

Все в комнате облечено выдохнули. Оружие опустилось.

— Брат, но даю тебе на сборы два дня, на третий день ты должен уйти. Все это время рядом с тобой будут находиться мои воины, и если ты хоть единым словом обмолвишься, что попытаешься снова пойти на меня, они тут же убьют тебя, — предупредил Годофрид.

— Это справедливо! — сказал Готлиб и подал руку Годоф-риду. — Благодарю за то, что ты дал шанс мне и моим людям, и помни — я не останусь в долгу... брат.

Годофрид пожал поданную руку, но, не отпуская ее, нахмурился и, приблизившись к уху Готлиба, прошептал:

— Брат, но если ты вернешься в Данию, то я тебя с чистой совестью повешу на первом же суку.

Глава 2

Жаркий июль дышал откуда-то с востока душно и горячо, словно из раскаленной печи. Медное солнце падало на потерявшийся в молочной дымке край Нево-озера.

Паруса ладей горели в лучах заходящего солнца, отбрасывая далекие тени, и медленно скользили по зеленому стеклу воды.

Словенский князь Буревой еще неделю назад велел боярину Медвежьей лапе сбегать с малой дружиной на двух больших ладьях до городка Корелы.

В Кореле Буревой, по договоренности с карельским князем Вяйне, держал двор, на котором собирал дань с северных народов, признававших старшинство словенского вождя: суми, карелов, чуди, и других окрестных народов.

Медвежья лапа должен был проверить списки хранящихся на княжеских складах товаров и привезти часть собранной дани в город.

Каждое лето словенские купцы увозили на юг к грекам северные товары: мед, пушнину, воск, драгоценный желтый камень — янтарь, лен, изделия из золота, серебра и стали.

Обратно везли золото, серебро, шелк, дорогие одежды, фрукты и другие ценные вещи.

Торговые пути, пролегавшие по землям племен, признававших верховенство словенского князя, были вполне безопасны. Редко кто из иноземцев решался вторгнуться в земли отважных словен.

Опасным был участок между землями полян и границей имперской Византии, где по степи бродили кочевники хазары, жадные до чужого добра. Поэтому князь Буревой приставлял для охраны к купеческим караванам небольшие дружины. Этой небольшой силы хватало, чтобы отбить нападение шайки разбойников. А чтобы хазары не слишком баловали, князь Буревой иногда ходил в степи большим войском. После таких походов хазары затихали на несколько лет.

В это лето ильменские купцы- со л ев ары, которых все кличут варягами, собрались сходить к грекам со своей дружиной. А чтобы добиться от главы словенского племени согласия и расположения, варяжские купцы предложили князю Буревому отправить с ними скопившиеся на княжеских складах товары.

Буревой с удовольствием принял предложение. Это был и знак уважения, и выгоду сулил немалую. На княжеских складах к концу лета чересчур много скапливалось добра.

Если оружие, изделия из металла, из кожи могли полежать на складах, то пушнина, мед и воск — товар быстро портящийся; прямая выгода как можно скорее продать их.

В Кореле Медвежья лапа немного задержался.

Как все большие люди, он был добродушен и не любил подобных поручений, — считать товары на складах и мусолить амбарные книги. Его дело — лихой налет; крушить булавой и мечом врагов.

Однако в порученном князем деле проявил редкую дотошность. Оно и понятно, ведь ответ придется держать не только перед самим князем, но и перед своими товарищами, потому что из дани выплачивалась дружине награда за службу князю.

Но к вчерашнему вечеру Медвежья лапа убедился, что складские книги аккуратно ведутся ключником Сбыней и что все, что внесено в книги, лежит на складах, и ничего не испорчено, и ничего не украдено.

Пока Медвежья лапа возился в амбарной пыли, необходимый князю товар был погружен в ладьи; поэтому, как только боярин закончил проверку, все вздохнули облегченно: и Сбыня, и городской посадник Возгарь. За обоими водились мелкие грешки, но к счастью этих пройдох, боярин не заметил их.

Вздохнули облегченно и мечники, охранявшие ладьи. И даже гребцы, которые, казалось бы, только и мечтают завалиться спать где-либо в укромном месте, обрадовались. Всем наскучило торчать в Кореле и ждать отправления в обратный путь.

Но больше всех обрадовался сам боярин.

Рано утром караван двинулся в путь. К вечеру они должны быть в городе.

Кормчий Сом поторапливался. Известно, что в темноте плавать по Нево-озеру не стоит. Озеро известно своей переменчивостью: внезапные страшные бури в мгновение ока топят зазевавшихся путешественников.

Поэтому, уловив в парус попутный ветер, кормчий для ускорения хода посадил гребцов на весла.

Но, как только солнце поднялось повыше, поднялся сильный ветер, и он так раздул парус, что начал валить ладьи с боку на бок, опасно черпая бортами воду.

Весла стали мешать, и Сом приказал гребцам убрать весла. Под одним парусом ладья пошла ровнее.

Ладья размером была шагов в двадцать—двадцать пять в длину и восемь в ширину. Сверху судно прикрыто настилом-палубой. В палубе люки ведут внутрь корабля. Там располагались гребцы, и лежал груз. Места хватало, можно было даже поставить несколько коней.

Гребцы располагались под палубой. Сидели на лавках. Весла выставляли через окна в бортах. Когда их надо было убрать, их складывали поперек корабля.

Посредине судна — высокая мачта с прямым парусом. А на некоторых и две мачты.

Сзади мачты на всю ширину палубы устроен помост для кормчего и рулевого, которые с этого помоста правили судном очень длинным и тяжелым веслом, опущенным в воду сзади острой кормы. Ладьи легко ходили и вперед и назад. Чтобы идти кормой вперед, надо было только перебросить рулевое весло.

На носу ладьи сооружена из досок небольшая каморка для воеводы. На крыше этого помещения постоянно находятся дозорный и сигнальщик с трубой и сигнальными флагами.

Гребцы обрадовались отдыху, и тут же, по своей обычной привычке, завалились под лавки спать. Вскоре жаркий день сморил и остальных людей.

Дружинники, скинув доспехи, дремали в тенечке под бортами ладьей. Из открытого трюма доносился густой храп гребцов.

Даже сам боярин Медвежья лапа, огромный и широколицый, словно матерый медведь, подложив беличью шапку под голову, завалился на мягкие шкуры в тени под пухлым парусом, и по его ковыльной от седины бороде из уголка приоткрытого рта сбегала прозрачная капелька слюны.

Но после обеда ветер внезапно стих, и загустевшая вода, точно зеркало отразила багровый язык, протянувшийся от горизонта. Казалось, что сам бог солнца Ярило смеялся над парой ладей, завязнувших в тягучей медовой воде.

Почувствовав, что ладья замедлила ход, Медвежья лапа, зашевелился, приоткрыл сонный глаз, окидывая взглядом окрестности, и, ничего не обнаружив опасного, подал недовольный голос:

— Сом, а чего стоим?

Вслед за ним зашевелились и остальные.

Дружинники, утирая рукавами заспанные лица, стали проверять оружие и поправлять сбившиеся кольчуги.

А гребцы заняли свои места около весел и приготовились выставить весла наружу, — когда нет попутного ветра, самая для них работа, — и застыли в недоумении — кормчий Сом приказа спускать весла на воду не давал.

Сам же Сом, пристроившийся около рулевого весла на корме, навалился на борт и точно окаменел, глядя куда-то вдаль, и его лицо, узкое и с большим ртом, по-щучьи ощерилось.

Боярину казалось непонятно промедление кормчего. Он сел и, мазнув широкой ладонью по бороде, сказал:

— Сом, давай весла на воду. Потом думать будешь.

Сом, пробужденный грубым голосом боярина, поманил его заскорузлой ладонью:

— Медвежья лапа, подь-ка сюда.

Медвежья лапа догадался, что Сома что-то насторожило. Необычное поведение кормчего удивило его, но боярин рассудил, что Сом был одним из самых опытных кормчих в княжеской дружине, и он не стал бы тревожиться по пустякам.

Поэтому боярин, натянув шапку на голову, со стариковским кряхтением встал и поднялся на помост кормщика.

— Ты чего, Сом? Нельзя же нам стоять! Так до темноты домой не успеем, — с напускной сердитостью напустился боярин на кормчего.

Сом кивнул головой, буркнул, — ага! — но все равно не пошевелился.

Боярин обозлился и спросил:

— Сом, тебе по уху дать, чтобы проснулся?

Сом не испугался и огрызнулся:

— Боярин, а сам по уху не хочешь?

Боярин многообещающе закатил рукав и показал пудовый кулак. Сом опасливо мазнул быстрым взглядом по кулаку и нетерпеливо мотнул головой куда-то в сторону.

— Да погоди ты, лучше глянь туда.

Боярин бросил взгляд в указанную Сомом сторону, однако ничего не увидел.

— Да нет там ничего — одна вода, — проговорил с недоумением Медвежья лапа.

— Эй, на носу — что видишь? — крикнул Сом.

Дозорным на носу стоял молодой отрок. Однако, как он ни вглядывался в сторону, куда показывал рукой Сом, все равно ничего не видел, кроме разве нависшей над водой небольшой тучки.

— Нет, ничего! — ответил отрок после минутного промедления.

— Эх, слепота! — буркнул Сом, презрительно сощурив глаза, и крикнул: — Дозорный... протри глаза!

Медвежья лапа сказал:

— Зря суетишься, Сом, нет там ничего.

— Да ты внимательнее смотри! — начал злиться Сом.

Медвежья лапа прислонил большую ладонь ко лбу, — угасающее солнце слепило глаза, — стал внимательно вглядываться в горизонт еще раз, толком снова ничего не рассмотрел, — у боярина с возрастом упало дальнее зрение, и он не хотел в этом признаваться, — но через минуту неуверенно проговорил:

— Вроде как тучка легла на воду?

— Ха — вроде... — усмехнулся Сом, показав мелкие острые зубы, и сказал. — Туман это катится по воде!

Боярин опустил руку.

— Ну и что, что туман?

— А то, что не к добру это, — сказал Сом.

— Думаешь — буря будет? — спросил Медвежья лапа, и, опустив на глаза мохнатые брови, снова провел взглядом по солнцу. Вон как сегодня парит, не иначе, как к грозе.

— Не, — возразил Сом. — Не, до конца сегодняшнего дня бури не будет. А ночью должна быть. По всему видно, что бог Погода сердится.

«Чудит Сом», — мелькнуло в голове Медвежьей лапы, но затем он снова вспомнил, что Сом опытный кормщик и попусту тревожиться не будет.

«Такие, как Сом, чуют опасность издали», — подумал Медвежья лапа и вздохнул:

— Сом, ну, так что же тебя беспокоит? Говори прямо, не томи. Нам через туман придется идти?

— Не, туман останется в стороне от нашего хода, — сказал Сом.

— Ну и чего же ты боишься? начал терять терпение Медвежья лапа.

— Так, мнится мне, что в тумане кто-то есть, — проговорил Сом, продолжая попытки что-то рассмотреть в тумане.

— Да кто же там может быть? Нет там никого! — возмутился Медвежья лапа.

— Угу, — сказал Сом. —- Только слух доходит, что даны несколько лет назад ходили в походы за море. А у свеев прошлая зима была голодная, — детей и жен там ели с голодухи. Побоялись они, что не переживут следующей зимы, и присоединились к данам. Теперь их разбойничьи дружины грабят в северных морях торговые корабли. Говорят, даже до римлян и греков доходят.

— А ты не бойся! — усмехнулся Медвежья лапа. — Нево-озеро — наше море! В нашем-то море чужие? Это наше море, и чужим тут места нет... А если что — ударим веслами и уйдем.

— Не уйдем, — качнул седыми волосами Сом и пояснил: — Наши ладьи гружены, тяжелы, а если разбойничьи суда выскочат из тумана, то враз нагонят нас.

Медвежья лапа пожал плечами.

— Ну, на мечи разбойников имеются наши мечи. У нас две большие ладьи с воинами. С гребцами —- полсотни.

— Ну, тогда, — весла на воду! — сказал Сом, и посоветовал: — Только не спал бы ты боярин... как бы ни потерять княжеское добро.

— Конечно, — сказал Медвежья лапа и крикнул сигнальщику на носу: — Ратиша, иди сюда!

Ратиша, парень четырнадцати лет, в отроки попал благодаря отцу Воиславу, мужу в княжеской дружине, погибшему с год назад.

Воислав приходился дальней родней Медвежьей лапе, поэтому он побеспокоился, чтобы его сына взяли в дружину.

В походы Ратиша и ранее ходил, однако сейчас он в первый раз пошел с серьезными обязанностями, — Медвежья лапа взял его к себе в качестве сигнальщика, и теперь он должен был все время быть подле боярина и подавать необходимые сигналы.

К своим обязанностям Ратиша относился настолько серьезно, что рог на тонком кожаном ремешке не снимал, даже когда ложился спать.

Старые дружинники снисходительно улыбались, однако помалкивали — Медвежья лапа не любил раздоров в дружине и был скор на расправу — запросто мог махнуть своей широченной лапой, в которую умещаются две ладони обычного человека, по уху. После подобной процедуры звон стоял в голове, как в добром колоколе.

Через несколько секунд Ратиша встал перед боярином.

— Дунь-ка в рог тревогу и подай сигнал на вторую ладью, пусть все мечники наденут броню и будут настороже, — распорядился боярин.

Получив команду, Ратиша угрем проскользнул на площадку на носу, там, поставив широко ноги, чтобы не завалиться на случайной волне, поднял рог к небу и, округлив лягушачьими шарами розовые щеки, дунул.

Над водой пронесся мощный тяжелый звук. Вскоре он эхом отозвался со второй ладьи. И тогда Ратиша поднял на верхушку мачты вымпел, означающий боевую тревогу.

Мечники и гребцы засуетились надевая кольчуги и шлемы, — в бою все будут сражаться.

Дело привычное и через минуту, поблескивая железом, гребцы снова держали весла.

Убедившись, что на втором судне услышали сигнал и там тоже началось шевеление, Медвежья лапа прошел к открытому люку на палубе, окинул из-под мохнатых бровей строгим взглядом ряды гребцов, одобрительно крякнул, поднял руку.

Ратиша снова приложил рог к губам.

И Медвежья лапа зычно распорядился:

— Весла на воду!

Ратиша снова дунул в трубу, и над водой пронесся новый низкий звук.

Весла тут же плеснулись о воду, и за дело взялся старшина гребцов.

— И раз, и два! — начал он размеренный счет, и в такт его счета послышались выдохи напрягшихся людей.

Ладья медленно начала набирать ход.

Медвежья лапа внимательно следил за второй ладьей.

Она на секунду замешкалась, и Медвежья лапа неодобрительно нахмурил брови. Но вскоре второй корабль занял необходимую дистанцию.

— Хорошо, — пробормотал Медвежья лапа.

Он не был напуган, но неизвестная опасность вселяла в него неуверенность, чем он был смущен.

Медвежья лапа поднялся на площадку сигнальщика и стал глядеть на приближающийся туман.

Сом оказался прав в своих предчувствиях: еще ладья не поравнялась с границей тумана, как из тумана наперерез выскочили легкие струги с высокими носами, увенчанные драконьими и волчьими головами. На бортах висели щиты. На мачте белое знамя с вышитым черным вороном.

— Разбойники! — вскрикнул, предупреждая, Сом.

— Вижу! — проговорил Медвежья лапа и прикоснулся рукой к рукояти меча.

Теперь он видел угрозу. Он стал спокоен. Он не боялся угрозы, — воевать с разбойниками ему дело привычное, и в его уме эта угроза ничего не вызвала, кроме желания действовать. Поэтому он без промедления начал распоряжаться.

Сначала он кивнул Ратише:

— Дай сигнал!

Ратиша дунул в рог.

— Надо бы курс сменить и ходу прибавить, — сказал, советуя, Сом.

—- Надо бы, да поздно, — проговорил себе в усы Медвежья лапа.

Легкие корабли разбойников под прикрытием тумана успели набрать большую скорость и теперь летели, как стрела, выпущенная из тугого лука.

В голове Медвежьей лапы мелькнула мысль, что можно было бы увеличить скорость своих кораблей, дополнительно посадив на весла мечников, и тем самым попробовать увеличить скорость кораблей.

Однако опытный воин прекрасно понимал, что бегство уже не спасет — выпущенная стрела неминуемо попадет в цель.

А раз так, то Медвежья лапа начал строить план сражения.

Сначала он оценил противника. Разбойников, если исходить из полной загрузки боевых судов, было около двух сотен. Это серьезная сила.

Словен в пять раз меньше, и из них только десяток профессиональных воинов.

Медвежья лапа не боялся превосходящих сил врага — побеждают не числом, а умением. Без умения, если ввязаться в простую драку, численно превосходящий враг неминуемо возьмет верх.

Медвежья лапа взглянул на корабли разбойников — они быстро догоняли.

«Надо найти у разбойников слабое место и все свои силы сосредоточить на нем», — подумал Медвежья лапа.

Он снова прикинул соотношение сил — разбойников в пять раз больше, и они догоняют, в азарте все разбойники сели за весла.

«Так вот же оно — решение»! — озарило Медвежью лапу.

Стараясь быстрее догнать ладьи, разбойники гребут изо всех сил, и потому к моменту столкновения сил у них почти не останется. Сражаться они будут в лучшем случае вполсилы. А словенские воины останутся свежие, полные сил, и потому каждый словенский воин будет стоить пятерых.

План созрел — надо свести две ладьи бортами, чтобы между ними не мог протиснуться вражеский корабль, и тогда на каждом корабле придется защищать только один борт. При таком построении также разбойники не смогут напасть на словен всеми силами, и бить их можно будет по частям.

Медвежья лапа повеселел.

— Дай сигнал Разумнику, чтобы догонял нас и занимал место рядом, — сказал Медвежья лапа Ратише.

Ратиша подал трубой сигнал и занялся сигнальными флагами.

Медвежья лапа отдал очередную команду:

— Убавить ход! Гребцам отдыхать! Луки готовить к стрельбе! Огонь разжечь!

Защелкали кресала, и из глиняных горшков, прикрепленных к бортам, потянулся робкий сизый дым, быстро сменившийся радостно заплясавшим огнем.

Ладья сильно сбавила ход, и второй корабль, которым командовал боярин Разумник, стал приближаться.

Медвежья лапа отметил, что еще быстрее приближались корабли разбойников, и забеспокоился — похоже, корабль Разумника не успевал занять назначенное ему место.

Так оно и вышло — корабли разбойников нагнали корабль Разумника раньше, чем он смог подойти к кораблю Медвежьей лапы.

Медвежья лапа с горечью наблюдал, как разбойники начали засыпать стрелами корабль Разумника.

Медвежья лапа подумал, что теперь им придется в одиночку отбиваться от разбойников.

Но вот подошло время позаботиться и о себе — корабли разбойников были уже близко.

Медвежья лапа отдал новую команду.

— Убирай весла! Всем взять луки!

Гребцы убрали весла и выбежали на верхнюю палубу с оружием и луками.

Ратиша подал боевой сигнал в рог.

Мечники и освободившиеся гребцы опустили обернутые просмоленной паклей стрелу в огонь, затем положили стрелы на луки и натянули тетиву.

Разбойники заметили огонь на стрелах, и из-за бортов их стругов потянулся тревожный низкий сигнал горна.

На носу кто-то огромный, грозя словенам и разжигая себя яростью, размахивал топором.

Корабль словен под одними парусами медленно двигался вперед. С корабля уже было видно, как разбойники яростно орудовали веслами.

«Это хорошо»! — подумал Медвежья лапа.

Как только корабли разбойников приблизились на расстояние полета стрелы, Медвежья лапа махнул рукой:

— Пускай стрелы!

Лучники выпустили стрелы огненной струей, но и над вражескими ладьями взметнулось темное облачко стрел.

Словенам незачем было беречь вражеские корабли, а разбойники ответили незажженными стрелами, так как им был нужен груз тяжело осевших кораблей. Они были уверены, что охрана двух грузовых кораблей немногочисленна, и суда легко удастся захватить, а раз так, то зачем портить добычу, поджигая ее?

Медвежья лапа хлопнул тяжелой рукой по плечу Ратиши, — а ну-ка, отрок, спрячься за щит! — а сам стал наблюдать за приближающейся смертельной стаей.

Еще не пролетели стрелы и половины пути, как с обеих сторон взметнулись новые смертоносные стаи.

Воины с обеих сторон были умелы, и пока первая стрела летела до противника, они успели выпустить еще несколько стрел. И за мгновение до того, как первые стрелы вонзились в них, они подняли щиты.

Стрелы с глухим стуком ударились о щиты и борта, превратив их во взъерошенных ежей.

Пара разбойничьих стругов вспыхнула словно лучина, и над словенскими ладьями пронесся торжествующий рев.

Но, пометавшись, разбойники быстро затушили огонь на пострадавших судах. Два корабля разбойников стремительно охватывали словенскую ладью. Лучники били стрелами в упор.

Еще через секунду корабли сшиблись бортами. Послышался ужасный треск ломающихся весел: разбойники не успели спрятать весла.

Медвежья лапа успел предупредить, — смотри с борта! — и на словенские ладьи полезли разбойники в шлемах с рогами и оскаленными мордами.

— Руби их! — взревел Медвежья лапа, и словене начали тыкать копьями в разбойников, а тех, которые забрались на борт, рубить топорами и мечами. Однако словенам пришлось тяжко — морские разбойники, пользуясь численным превосходством, нападали с двух бортов одновременно.

Ратиша хватался за боевой топорик, но Медвежья лапа отгородил молодого отрока от схватки широкой, на пол-ладьи спиной, и тяжело ухая, наносил в стороны мощные удары топором. Меч он пока оставил в покое.

Поняв, что из-за спины боярина до врага не дотянуться, Ратиша, едва не плача, оттого что ему не дали сразиться с врагом, выхватил лук и стал пускать стрелы в разбойников.

Это оказалось полезнее, и Медвежья лапа даже приободрил Ратишу коротким похвальным словом:

— Молодчина, юноша! Будешь добрым воином.

Глава 3

Стар стал словенский князь Буревой. Не спится ему ночью.

Род словенские князья ведут от самого бога Солнца- Сварожича, и его славного потомка римского императора Августа.

Платят словенским князьям дань кривичи, меря, весь, и иные племена, живущие рядом. Исправно и без ропота платят дань.

Еще славный воин Ратибор, дед князя Буревоя, заключил договор с окрестными племенами, что те признают верховенство князей словенских и платят им не тяжкую дань, а князья словенские поддерживают между племенами порядок и защищают их от кочевников, — хазары спят и видят, как бы им пограбить города славян.

А князь Буревой расширил власть словен на огромную территорию от южного моря до северного моря, от западного океана до диких лесов далеко на востоке.

А что племена иногда воюют между собой, так это дело обычное и полезное, потому что за помощью в примирении обращаются они к князю словенскому, сами выбирают его судьей над собой, и тем самым признают его власть над собой.

И все вроде бы благополучно: слава о могучем воине Буревом идет от Югры и до Рима, от теплых морей до студеных. Все вроде бы хорошо, но вот гнетет душу князя дурное предчувствие, упавшее на сердце, словно гром-камень, тяжкий и холодный. И мерещатся ему в темных углах, куда не достает робкий свет из очага, тоскливые змеи, грозящие дрожащими смертельными жалами.

Поэтому еще не прокричали петухи, как Буревой отодвинулся от тихо сопевшей жены Веселки, — та сонно чмокнула пухлыми губами, перевернулась на другой бок, и снова засопела, — сунул ноги в теплые валяные чуни, накинул прямо на голые плечи простои овчинный кожух и вышел в высокие сени.

Небо было черно. Над низкими крышами изб перезрелым яблоком висела луна. Звезды догорали последний час. Где-то далеко захлебывались соловьи, перебиваемые мрачным уханьем сов.

Князь Буревой туго потянул заросшими ноздрями прохладный утренний воздух, — город пах кислым запахом горячего хлеба.

— Добре! — довольно проворчал под нос князь. — Бабы знают дело, и когда проснутся мужи, им будет готов горячий хлеб.

Со стороны частокола деревянными колотушками стукнули сторожа.

«И тут исправно» — отметил князь и подумал, что надо бы дойти до причалов, посмотреть, что там происходит.

Скоро рассвет, но купцы должны уже готовить в далекий путь ладьи. Как только первый луч солнца падет на верхушки сосен, остроносые ладьи взрежут стеклянные воды, чтобы караваном уйти в дальний путь

«Слава богам, которые одарили землю словен драгоценными дарами»! — подумал князь Буревой.

Где-то крикнул петух, ему отозвался другой, и на небе зарозовели робкие облака.

Оторвался князь Буревой от дум, — пора ему вернуться в полати и надеть достойный князя наряд, чтобы народ видел богатство и уважал своего князя.

Хлопотное княжеское дело: проверять двор — как ведется хозяйство; проведывать склады — есть ли товар; слушать сообщения о сборе дани и пошлин с проплывающих мимо города ладей, многие-многие другие тяжкие труды.

А случится повод, так идти в поход, потому что нельзя дружине засиживаться без ратного дела.

Двор словенского князя, кремль, представлял собой огороженный частоколом комплекс из нескольких зданий.

Главный дворец — терем: высокая двухэтажная постройка из огромных бревен. Его крыша сделана в форме шатра с золочеными коньками.

На втором этаже терема находится горница — парадное помещение.

Горница украшена оружием и доспехами. Здесь же находился княжеский трон — кресло, обитое дорогими тканями, и украшенное золотом и серебром. Над троном висят священные знамена.

Горница соединяется крытыми сенями на подпорах из столбов с жилыми зданиями: княжескими хоромами, где и живет князь, и женскими хоромами. В жилые хоромы никто не имеет права входить. Кроме слуг, разумеется.

В кремле есть также служебные помещения.

Гридницкая, — большая одноэтажная постройка. Здесь хозяйничает главный воевода — дает дружинникам поручения и принимает доклады об их исполнении.

Амбары, склады, конюшня.

Жилые помещения для дружинников, не имеющих своих дворов.

Столовая — князь кормит своих дружинников.

Двор кремля покрыт деревянным настилом. В здания проведен водопровод, канализация. Поэтому в кремле светло и чисто.

А уж к кремлю пристраивались посады. Каждый посад строил свою стену и отвечал за его содержание. Таким образом, создавался город.

Дождавшись, когда небо на востоке начало белеть, князь прошел в свою комнату. Здесь на стенах развешено его личное оружие, доспехи.

В комнате небогатая мебель: стол, кресло, у стен пара лавок и пара скамеек. В дальнем углу жесткая лежанка, крытая мягкими звериными шкурами. Имеются также шкафы с книгами, рукописями и записками на бересте.

Сев на лежанку, Буревой дернул за свисающий с потолка плетеный шнур. Где-то далеко звякнул звонок, и через несколько минут в комнату молча вошли слуги с княжеской одеждой в руках.

Поклонившись и пожелав князю здоровья, они принялись его умывать.

Пока умывали, в комнату повар принес завтрак — миску пшенной каши с коричневой корочкой загара и крынку с молоком.

Закончив утренние процедуры, князь Буревой вышел в горницу.

В горнице проходил обычный утренний доклад. На докладе обычно присутствовали старшие дружинники, для того, чтобы отчитаться перед князем за выполнение задания, либо получить новое задание.

Бояре сидели на лавках вдоль стен. Ожидая выхода князя, они шептались между собой, отчего в гриднице словно шумел тихий прибой.

Увидев князя, все замолчали и почтительно встали.

Князь Буревой прошел к трону, но прежде чем сесть, поцеловал в лоб стоявшего рядом с троном сына Гостомысла и тихо спросил:

— Как ночевал?

Щеки Гостомысла порозовели, — ему двенадцать лет, и он, как все подростки его возраста, болезненно относится к проявлениям нежности, стараясь показать, что он уже взрослый, поэтому поцелуй отца в присутствии дружинников его сильно смутил.

— Хорошо, — недовольно буркнул он.

Отец насторожился:

— Чай, не заболел ли?

— Нет, — ответил Гостомысл и, млея от стыда, едва слышно попросил. — Отец — я большой. Я — воин. Пожалуйста, не целуй меня, как маленького.

Суровый князь улыбнулся. Он любил этого мальчика. Синими большими глазами, шелковистыми вьющимися волосами оттенка топленого молока он напоминал князю его любимую жену Веселку.

Лет двадцать назад у князя Буревого было четыре сына. Было кому продолжить род словенских князей.

Но однажды произошло то, о чем он всегда старался не думать: сбылось старое проклятие рода словенский князей.

Хорошо помнится князю это предание: однажды его предок Великий Волхв напал на плывущую по реке одинокую ладью. Но богатств в ней не оказалось. В ладье была только девица. Но девица, прекраснее которой он на свете не видел. И, привыкший к самовластью, Волхв силой взял ее. А наутро сделал еще более страшный поступок — принес красавицу в жертву грозному Чернобогу, бросив ее в холодные воды реки Мутной. Но перед тем, как умереть, девица прокляла Волхва и его потомков именем богини Макоши, покровительницы всех женщин и любви. С тех пор Волхв лишился волшебной силы, и из злобы утопился в мутной реке. И тогда воды реки просветлели и в народе стали ее называть Волховом.

Но с тех пор потомки Волхва, словенские князья, гибнут в войнах, едва достигнув совершеннолетия.

Так случилось и с сыновьями Буревоя: сначала погиб старший сын во время столкновения с морскими разбойниками; а во время очередного похода на кочевников погибли и остальные сыновья.

Больше некому стало продолжать род князей словенских. В живых остаются только девки, которых не коснулось проклятие.

Конечно, на худой конец и девки годятся, через них ладно родниться с князьями дружественных племен.

Подумал тогда князь Буревой, что остался он без преемника.

Но, как иногда случается с мужчинами на склоне лет, пришла к нему последняя любовь, — влюбился он без памяти в молодую красавицу Веселку.

Узнав об этом, прежняя жена князя, понимая, что она стара для того, чтобы рожать князю сыновей, тихо ушла жить в подаренный ей князем городок.

А князь женился на голубоглазой Веселке.

«Хвала богине Макоши, которая дала молодой жене сына»! — не уставал князь воздавать хвалу богине женщин и любви.

Долго размышлял князь над тем, почему богиня Макоша обернулась к нему милостью, и не было у него ответа, кроме одного — богиня любви дрогнула перед неистовостью любви старого воина и молодой красавицы.

Однако, помня о старом проклятии, князь Буревой особенно тщательно берег сына.

Как только исполнилось Гостомыслу пять лет, дружина опоясала его мечом и посадила на коня. И стал думать князь, кому бы из бояр по старому обычаю отдать сына на воспитание.

Самый сильный и отважный воин в дружине был воевода Храбр. Рубил он головы врагов, словно кочаны капусты.

Любил его Буревой, и потому сердце говорило, что по справедливости ему надо было отдавать на воспитание юного княжича.

Да только разум мешал оказать честь боярину воспитывать княжеского наследника.

Все время всплывали воспоминания о погибших сыновьях. Воспитали их отважные воины, и сами они стали великими воинами, без страха первыми шли во главе дружины в бой... потому и погибли.

И Веселка, — не дело женщины лезть в мужские дела, — но, беспокоясь о единственном сыне, просила мужа сберечь сына.

Именно она обратила внимание мужа на боярина Стоума.

Не был Стоум отмечен воинской лихостью, не был первым он в схватке, когда воины сталкивались лицом к лицу с врагом. И даже иногда, казалось, что был он чрезмерно осторожен. Однако отряды под его руководством никогда не терпели поражения. Был он осторожен и хитер, как старый лис, потому и побеждал.

Да и сам Буревой, хотя и слыл грозой для врагов, предпочитал добиваться своего хитростью.

После долгих размышлений князь Буревой принял решение, — ни к чему князю простодушие, — и отдал он сына на воспитание боярину Стоуму.

Гостомысл догадался о мыслях отца, и, продолжая краснеть, поправился:

— Отец, ну хотя бы на людях...

— Ладно, — примирительно сказал князь Буревой, сел в кресло и подал знак.

После этого сели и остальные: поправили шубы и шапки; благообразно пригладили волосы и бороды; приготовились.

Гостомысл присел на специальный стульчик сбоку от отцовского кресла.

— Здорово ли ночевали? — начал разговор князь с приветствия.

— Здорово, здорово! — закивали шапками бояре. — И ты будь здрав, князь.

Пока кивали шапками, перед князем встал первый воевода Храбр, коренастый, в кафтане черного бархата, шляпе пуховой, сапогах сафьяна зеленого. В руке — берестяной свиток с заметками.

Развернув свиток, воевода отставил ногу в сторону и важно кашлянул. Дождавшись тишины, начал докладывать последние новости:

— Все хорошо у нас, князь. Только разведчики с юга доносят, что древляне напали на полян, разграбили их городки и увели много жен в полон.

— Дикий же народ эти древляне, — с осуждением покачал головой Буревой.

— Дикий, дикий, — прошелся шепоток среди бояр.

— А дань древляне заплатили? — поинтересовался князь Буревой. Он и так знал, кто и что заплатил, но хотел подчеркнуть, что его расположение зависит от уплаченной дани.

— Заплатили, — ответил Храбр.

— А что — поляне? — спросил князь Буревой.

— Поляне тоже заплатили дань полностью, — сказал Храбр.

— Я по поводу — дали ли они отпор древлянам? — уточнил вопрос князь Буревой.

— А как же — дали. Киев они отстояли. Но малые городки вокруг древляне разграбили полностью.

Князь Буревой на некоторое время задумался.

Храбр подождал немного, затем не вытерпел и спросил:

— Ну, так что князь, послать дружину на древлян?

— Зачем? — удивленно поднял брови князь Буревой.

— Ну, чтобы поучить их, что нельзя без позволения князя словенского разбойничать против дружеских племен, — сказал Храбр.

— Так дань же древляне заплатили полностью, — напомнил князь Буревой.

— Но они жен украли Полянских. Не наказать их за это, так вообще страх потеряют, — сказал Храбр.

— Ну и ладно — полянки им родят детей, а дети у полянок, сам знаешь, умные, смирные, глядишь, кровь древлян приостынет. Посмирнее станут, нам легче с ними управляться будет, — пошутил князь Буревой.

— Поляне совсем обиделись, — проговорил Храбр. — Могут подумать, что ты им больше не защита.

— Так пусть мстят. Месть — обычай наших предков. А захотят жаловаться — пусть приходят, мы их рассудим, — негромко засмеялся князь.

Среди дружинников прошел хохоток.

— Вячко! — резко прервав смех, позвал князь.

Боярин Вячко поднялся.

Боярин одет, как и остальные, богато: несмотря на лето, на нем соболья шуба (чтобы видели богатство), бобровая шапка, сафьяновые сапоги; из-под расстегнутой шубы видна алая шелковая рубашка.

А сам он невелик, лицо коричневое, то ли от дел канцелярских, — на боярина князь еще в молодости возложил обязанность вести записи дел дружины, — то ли от какой болезни.

В руке он держал острое стило и квадрат хорошо выделанной бересты. На бересте он делал текущие заметки, а потом записи переносил на пергамент.

— Вячко, напиши наказ древлянам и полянам, чтобы их князья приехали ко мне на суд, — проговорил князь.

Придав лицу серьезное выражение, ударил кулаком по боковине кресла:

— Пошутили и будя! Нельзя нападать на свои же города и девок воровать. Все племена, которые платят мне дань, находятся под моей защитой — у нас одно государство! А не терпится побаловать — пусть воруют в Литве и Жмуди. Там девки тоже красивые. А еще лучше пусть идут на немцев, — эти варвары до сих пор людей едят. Или на ляхов, — хоть и славяне они, да хуже немцев.

— А если древляне не захотят идти на суд? — спросил Вячко.

— А не захотят: скажи — заставим кровью. Пусть едут на суд — рассудим по совести и нашим законам. Понятно? — сказал князь Буревой.

Вячко выцарапал на бересте запись и отозвался:

— Сегодня же напишу им письмо, князь. К вечеру будет готово. А кому поручим съездить к полянам и древлянам с твоим наказом?

Князь Буревой провел ладонью по седой бородке и задумчиво проговорил:

— В этом деле необходима твердость... пусть боярин Мороз ведает этим делом.

Боярин Мороз поднялся.

Этот покрепче, чем Вячко. Вид решительный и неприступный. В знак того, что волю князя слышал и готов исполнить ее, приложил ладонь к груди. Поклонился.

Затем холодным, словно он презирает всех, тоном ответил:

— Я готов ехать с твоим поручением, князь!

— Вечером придешь ко мне, возьмешь наказ. А утром выедешь, — сказал князь Буревой.

Мороз кивнул головой и вернулся на место.

Князь перешел к другому вопросу:

— А что солевары?

— Самовольничают соленые варяги: перегородили реку Ловать железной цепью, никому не дают прохода, — сообщил воевода Храбр.

Перегораживать реку железной цепью новое дело, — Госто-мысл раньше такого не слышал, поэтому, улучив момент, на ухо шепотом задал вопрос отцу:

— Отец, а зачем перегораживать реку?

— Зачем они перегородили реку? — спросил князь боярина Храбра.

Храбр пояснил:

— Чтобы никто не мог мимо проплыть, не уплатив пошлины. По Ловати купцы ходят на судах, мимо негде проплыть. Это солевары пример с греков берут, те жмоты и скупердяи, — придумали тысячу способов, как каждую медную монетку выманить с проезжего. Наши купцы жалуются на греков, — не дают честно торговать.

Пока он объяснял, князю Буревому в голову пришла мысль, что если дело так пойдет, то непременно придется воевать с солеварами.

А воевать с солеварами ему не хотелось, потому что они народ ушлый, в открытый бой не полезут, будут беспокоить торговые пути на реках и морях. От них и так никому нет покоя.

Да и невыгодно с солеварами воевать — разоришь соляные промыслы и большой прибыли лишишься.

Но и нельзя с ними не воевать, еще хуже будет: обычай у самих солеваров жесток, — льстись к сильному и бей слабого. Накопят слишком много золота, сломят голову и самому словенскому князю.

Мрачная мысль заставила князя тяжело вздохнуть, мышцы на мятых щеках пошли желваками, и он с нескрываемой тревогой обратился к воеводе:

— И что делать будем, Храбр, с варягами? Нельзя допускать самовольство. Дело так пойдет, глядишь, и с нас будут брать дань.

Воевода решительно отрезал:

— Нельзя потворствовать варягам. Их и так давно никто не бил, потому и зазнались. Пора бы их поучить.

Боярин Вячко кашлянул:

— Однако они обещались платить половину пошлины. И они то, что обещали, платят исправно.

Лицо князя расслабилось, для него решение было ясно, однако для порядка все равно требовалось спросить желание дружины, и он обратился к боярам.

— Так что, други, мыслить будем? Воевать или не воевать варягов?

Кто-то из бояр подал голос:

А зачем воевать солеваров, если они исправно платят хорошую долю?

Другие тут же поддержали его:

— Надо подождать. Крови мы не боимся, но и лить свою кровь понапрасну незачем.

— В таком случае решение принято — воевать подождем, — с облегчением проговорил Буревой. Он окинул взглядом бояр, выбирая самого пригодного для дела с варягами, — варяги народ хитрый, — потому нужен умный человек, способный разрушить их хитрости, но сделать это следует мирком, без ссор.

Его взгляд упал на боярина с простоватым лицом.

— Стоум! — обратился он к боярину.

С лавки поднялся боярин с гладко выбритым лицом. Не зря ему дали имя — «Стоум». Только на вид он смирный и простоватый.

Его отец, глядя на ребенка в колыбели, даже собирался ему дать имя — вроде Добромир.

Однако ребенок быстро показал свой истинный характер, однажды мать, покормив сына, оставила его на некоторое время на попечение служанки, которая тоже кормила ребенка. Когда она вернулась, то обнаружила на руках служанки двух детей, мирно сосущих материнское молоко.

Оказалось, служанка так была зачарована ласковым малышом хозяйки, что кормила его вместе со своим сыном.

Когда отец узнал об этом, то в изумлении воскликнул, — да он же умен в сто голов!

Так и приклеилось ребенку имя — Стоум.

Боярин хитрее Стоума князю не встречался.

— Слушаю князь, — почтительно сообщил Стоум.

— Проследи за солеварами, чтобы они честно платили нашу долю, — распорядился князь и пригрозил: — А не будут платить — войной на них пойдем! Спалим их городки и саму Руссу!

Немного подумав, князь задумчиво проговорил:

— А по уму, конечно, пора бы это воровское гнездо потревожить. Слишком они зазнались...

Стоум осторожно намекнул.

— Говорят, у них дружина ныне дюже добрая.

— А у нас — сильная! — уверенно проговорил князь.

Храбр заметил:

— На богатых солеваров все племена злые — сами варяги богатеют, а других почем зря разоряют. Кинем клич, все поднимутся. Крови никто не побоится — добычу на солеварах можно взять большую: золотом и мехом у них лари набиты.

Стоум осторожно возразил:

— Однако солевары нашего, словенского племени.

— Ну и что? — спросил Вячко.

— А ладно ли будет, что мы на свое племя поведем чужих? — сказал Стоум.

— Другие племена нам тоже не чужие, потому что свой род ведут от словенского племени, — сказал Вячко.

— Верно! — сказал князь.

Стоум сказал:

— Князь, я обязательно прослежу, чтобы варяги честно платили свою долю... но лучше бы с солеварами дела миром улаживать.

— Вот я это говорю, — все дела улаживать лучше миром, — согласился князь Буревой и сказал: — Поэтому и поручаю тебе это тонкое дело.

— Других новостей нет, — доложил Храбр, заканчивая доклад.

Вячко спрятал кусок бересты, на котором делал заметки, в висящий на поясе большой кошель, вынул из него книгу со страницами из бересты. Теперь настала его очередь докладывать о порученном деле: раскрыв книгу, он начал читать перечень товаров на складе. Он читал монотонно и долго, и все это время бояре внимательно слушали.

А Гостомыслу вскоре это скучное занятие надоело, прячась за спиной отца, он безудержно зевал. Наверно, даже заснул бы, если бы наконец Вячко не закончил чтение.

— Добре, Вячко, — сказал князь и задал последний вопрос воеводе: — Слышь, Храбр, а что задерживаются ладьи из Корелы? Вчера вечером должны же были прийти.

Вячко убрал свитки в кошель на поясе. А воевода сообщил:

— По твоему поручению Медвежья лапа должен провести проверку складов. На это требуется время, так что, наверно, задержались с проверкой. А в ночь не пошли, ночью-то на Нево-озеро опустился густой туман.

Князь поднялся, давая знать, что утренний сбор дружины закончился. За ним поднялись и бояре. Князь поманил рукой воеводу.

— Храбр, пошли, сходим на причал.

Гостомысл, услышав слова отца, тут же вскочил со своего стульчика, — на причале ему было гораздо интереснее, чем с сонными боярами слушать перечень пахнущего мышами товара.

Глава 4

Князь отпустил бояр заниматься своими делами, а сам вместе с Вячко спустился во двор.

Следом за ними по перилам скатился Гостомысл.

Когда он оказался внизу, Вячко ахнул:

— О, боги!

А князь Буревой бросил на сына укоризненный взгляд. Гостомысл покраснел и виновато хлопнул длинными ресницами.

Князь провел тяжелой ладонью по голове Гостомысл а, приглаживая взъерошенные волосы, и мягко проговорил:

— Гостомысл, так нельзя.

— Почему? — блеснул веселым синьем глаз Гостомысл.

— А ты глянь, — сказал князь и обвел рукой двор.

Во дворе толпились младшие дружинники, надеясь попасться князю на глаза, чтобы получить поручение. Пока князя не было, они развлекались, кто как умел: мужи степенно беседовали, сбившись в одну кучу; юные отроки боролись или гонялись друг за другом по двору; а самые младшие — мечники, жались к забору.

— Вот поэтому, — сказал князь Буревой. — Ты князь, и они смотрят на тебя. От твоего слова зависит их благополучие и жизнь. А ты ведешь себя, как мальчишка. Как они будут тебя уважать?

— Я пока княжич, и неизвестно когда стану князем, — смущенно пробормотал Гостомысл.

Князь Буревой вздохнул:

— Лучше бы это случилось попозже.

Он легонько подтолкнул в спину сына.

— Ну, беги.

Завидев князя, дружинники бросили свои развлечения и, выстроившись вдоль деревянной дорожки, дружно кланялись.

Проходя мимо них, князь кому просто кивал, кому говорил слово ласковое; никого не пропустил, — кто бы это ни был, даже самый младший мечник, — все они были другими, с которыми предстояло идти на войну, если таковая случится.

Однако поручений князь никому из них не давал, это дело воеводы. Князь давал только самые важные поручения и то — ближайшим боярам.

Князь подошел к воротам.

Здесь к его свите присоединились двое отроков, при оружии и в доспехах. Отроки обязаны были сопровождать князя, когда он выходил за ворота кремля.

На улице прохожие также кланялись князю, но предпочитали это делать издалека.

За князем кроме воеводы шла пара отроков, у которых от молодости и безделья всегда чесались руки, и потому они с удовольствием наваляют по шее всякому смерду или даже горожанину, если им покажется, что тот недостаточно почтительно приветствует князя.

А девки, те вообще прятались за заборами — у князя Буревого была молодая жена и с десяток наложниц, но и девкам он, при случае, спуску не давал.

Конечно, многим девкам мечталось о ночи с таким славным воином, как Буревой. Но они также хорошо знали, что если попадутся с грехом, то дома строгий отец задерет длинное платье, украшенное бисером и драгоценными металлами, на голову блудливой дочери и высечет узким ремешком так, что той на всю жизнь помниться будет.

Поэтому девкам лучше было держаться от князя подальше.

Наконец они пришли на причал.

Причал был почти пустой. Большинство стоявших ночью у причала кораблей ушло, а новые придут только вечером.

Но все же пара кораблей качалась на холодной утренней волне. Под присмотром купцов на них грузили товар.

Утренний Волхов блестел под ярким солнцем, словно расплавленный слиток серебра.

Отец занялся беседой с купцами, а Гостомысл взял у отроков лук и потихоньку удалился в сторону.

Рассматривая реку, он дошел до самого края причала.

Здесь у причала приткнулся небольшой струг. На крае низкого борта сидела белобрысая девчонка лет десяти и болтала в воде ногами.

Заинтересованный этим явлением, Гостомысл остановился.

— Девка, ты чего попусту болтаешь ногами? — строго спросил он.

Девчонка прыснула в кулак:

— А тебе зачем это знать?

Гостомысл подбоченился, подражая воеводе Храбру, и гордо сообщил:

— Я княжич Гостомысл. И мне до всего есть дело.

— До всего есть дело? — удивленно спросила девчонка и вредно захихикала: — Ему до всего есть дело!

Гостомысл обиделся:

— Ты чего смеешься? Ты князя не уважаешь?

— Так какой же ты князь, если у тебя еще и усов нет, — сказала девчонка и колко поинтересовалась: — Да есть ли у тебя меч?

— Есть! — сказал Гостомысл и тронул рукоять меча на боку. — Вот видишь у меня на поясе меч.

— Так он, наверно, игрушечный, — зловредничала девчонка.

— А вот иди сюда, враз тебе косы пообрубаю, — пригрозил Гостомысл и потянул из ножен небольшой мечишко.

Но девчонка не испугалась, спрыгнула из ладьи на берег и, уперев руки в тощие бока, встала перед Гостомысл ом и предложила:

— Может, побьемся на кулаках?

Гостомысл окинул оценивающим взглядом задиру: девчонка как девчонка: белобрысая; волосы заплетены в две торчащие в стороны, точно проволочные, тонкие косички; глаза сияющие, как само утреннее небо; рот в ухмылке до ушей. Только нахальная без меры. Впрочем, все девчонки нахалки.

— Не буду я с тобой драться, — рассудительно проговорил Гостомысл.

— Это еще почему? — норовисто проговорила девчонка и презрительно сощурила глаза. — Никак испугался?

— Не испугался! — насупившись, проговорил Гостомысл. — Только негоже князю с девками драться.

— Ну и ладно, — неожиданно легко согласилась девчонка и кивнула на лук за спиной Гостомысла, — это лук?

— А то что же?! — насмешливо ответил Гостомысл: девчонка начинала ему нравиться — веселая, смелая. — А тебя как зовут?

— Голубка, — ответила девчонка.

— Голубка? — Гостомысл удивленно округлил глаза. Какая же ты Голубка? Ты скорее — Росомаха. Вон как в драку лезешь.

Голубка хихикнула:

— Так я же не все время дерусь, а когда я не дерусь — я тихая.

— Что-то с трудом в это верится, — кольнул Гостомысл.

Голубка предложила:

— Давай постреляем?

— Давай, — согласился Гостомысл и снял лук с плеча.

— Чур, я первая! — заторопилась Голубка.

— А ты умеешь стрелять-то? — недоверчиво спросил Гостомысл, но лук и стрелу ей протянул.

— А то! — похвалилась Голубка. — Мне приходится ходить в походы.

— Ты в походах была? — удивился Гостомысл.

Отец пока не брал его в походы. И то, что девчонка видела, то, о чем он и не имел представления, задело его самолюбие.

Гостомысл небрежно проговорил:

— Ты же еще малая.

— А вот и была! — гордо ответила Голубка и спросила: — Куда стрелять?

— Вон в то дерево попади, — сказал Гостомысл и показал рукой на ближайшее дерево на берегу.

Дерево стояло далековато даже для Гостомысла. Он думал что Голубка тоже поймет, что до дерева слишком далеко, и она откажется стрелять по дереву. Тогда бы Гостомысл снизошел и предложил бы ей мишень поближе. Ему очень хотелось доказать этой девчонке свое превосходство.

Но Голубка, ничуть не смутившись, подняла лук и пустила стрелу. Стрела пролетела недалеко и упала на полпути.

Голубка смутилась:

— Не очень получилось. Я обычно стреляю дальше.

— Ага, — недоверчиво сказал Гостомысл, взял лук, натянул его изо всей силы и пустил стрелу. Его стрела пролетела дальше и упала у подножия дерева.

— Вот видишь, варежка соленая, как надо стрелять, — проговорил довольно Гостомысл.

Голубка обиделась:

— Я не варежка, я — русска! А ты все равно не попал, — радостно сказала Голубка.

— Я тоже обычно стреляю дальше, варежка соленая, — сказал Гостомысл и повторил: — Варежка соленая!

Голубка покраснела, сжала кулаки и пригрозила:

— Вот я тебе сейчас надаю по шее. Сам дурак.

Она была готова накинуться на него. Они были слишком юны и потому, наверно бы, драка состоялась. Но Гостомысл прекратил дразниться и замер, навострив уши.

Послушав несколько секунд, неуверенно пробормотал:

— Вроде рог дудел.

Голубка приложила к ушам ладони.

В это время снова раздался звук рога. Гостомысл встрепенулся и проговорил:

— Однако что-то нечисто!

Голубка предложила:

— Бежим к северным причалам, посмотрим?

— Бежим! — проговорил Гостомысл, и они рванули вдоль берега.

Пока бежали, Гостомысл отметил, что на берегу откуда-то появился народ, и люди тоже торопились к северному причалу.

Когда Гостомысл и Голубка подбежали к северному причалу, там уже собралась большая толпа.

Все угрюмо смотрели в сторону медленно подплывающей ладьи.

Даже с берега было видно, что у корабля довольно плачевный вид: борта утыканы дротиками и стрелами, паруса изорваны, видны следы пожара.

Гостомысл протиснулся к отцу, а вслед за ним и Голубка. Буревой покосился на девчонку.

— Что это за девчонка?

— Из солеваров она. Ладья ее отца стоит на южном причале, — быстро проговорил Гостомысл и поинтересовался: — А кто это причаливает?

— Три дня назад я посылал Медвежью лапу в Корелу. Две ладьи было. Возвращается одна, — коротко проговорил князь Буревой, и как только ладья коснулась деревянного настила, ловко переступил на палубу ладьи.

Вдоль бортов лежали раненые и тела убитых. Тела убитых были покрыты рогожей. Повсюду бурели лужи крови.

— Живой кто есть? громко спросил князь Буревой.

На корме послышался ломкий детский голос:

— Я живой!

К князю приблизился юноша четырнадцати лет. Его белая рубаха была в грязи и крови. Лицо в царапинах.

— Ты кто? — спросил князь Буревой.

— Я отрок Ратиша, сын Воислава, — сказал Ратиша.

— Знал я Воислава, — кивнул головой князь и спросил: — Где Медвежья лапа?

— На носу лежит, он ранен, — сообщил Ратиша.

Князь Буревой отдал приказ людям на берегу:

— Берите раненых и тела!

Затем прошел на нос ладьи. Тут на лавке он обнаружил Медвежью лапу.

Боярин лежал прикрытый плащом. Лицо Медвежьей лапы было бледное, словно сама смерть стояла у его головы.

— Что с ним? — склонился над ним князь Буревой.

— Он жив, — сказал Ратиша.

Медвежья лапа с трудом приоткрыл глаза.

— Что случилось, кто на вас напал? — потребовал ответа князь.

Медвежья лапа что-то невнятно проговорил, и его глаза закрылись.

Пояснил Ратиша:

— Вчера в море на нас напали заморские разбойники. Они перебили всех на второй ладье, и увели ее, а мы едва отбились — благодаря Медвежьей лапе. Он перебил много врагов, но его ранили. Так как все наши были ранены, то я в одиночку поставил парус. Хорошо ветер был попутный. И вот мы пришли.

— Ты не ранен? — спросил князь, глядя на пятна крови на рубахе Ратиши.

— Нет, это чужая кровь. Меня охранил Медвежья лапа, — сказал Ратиша.

Князь, заметив, что веки Медвежьей лапы снова дрогнули, наклонился над ним и позвал.

— Медвежья лапа, ты жив?

Медвежья лапа с трудом пошевелил губами:

— Жив я еще, князь.

— Добрый мой друг, я сейчас скажу знахарям, чтобы они занялись лечением твоих ран. Ты только выживи и верь — мы морских разбойников завтра же накажем, — пообещал князь.

Когда раненых унесли, князь закончил осмотр ладьи, велел сохранившееся добро унести на княжий двор и приказал воеводе собрать всю дружину в гриднице, а также пригласить городских старшин.

Князь Буревой, конечно, великий воин, но он силен своей дружиной, каждый из дружинников ему брат и друг, и дружинник ему дороже и ближе отца, потому что все, что он имеет, он имеет благодаря своей дружине. А дружина сильна своим предводителем. Умен и хитер вождь, значит, будет и добыча, и жизни дружина сохранит. Поэтому в таком важном деле, как война, без совета всей дружины не обойтись

Без городских старшин тоже не обойтись — без городского ополчения нельзя вести большую войну. Хотя князь и не намеревался вести большую войну, однако всякая малая война легко превращается в большую.

Глава 5

Через час горница была полна людей.

Бояре и городские старшины сидели на лавках вдоль стен. Гридни и отроки стояли, опершись спинами о стены.

Всяк был одет на свой вкус.

У бояр, несмотря на лето, шубы соболиного меха и шапки.

Гридни и отроки в кафтанах и шляпах пуховых. Из-под шуб и кафтанов видны штаники черного, зеленого, синего цвета.

На ногах сапоги сафьяновые на высоких каблуках, с загнутыми колесом носами, тоже разных цветов.

Простые мечники толпились на высоком крыльце, — им вход в горницу и другие княжеские палаты заказан. Эти были одеты скромнее: белые рубахи до колен, шапки из белки, кафтаны из сукна.

И никакого оружия, кроме как у тех, кто находится на службе.

Вход с оружием в княжий терем строго-настрого запрещен. За этим бдительно следят отроки у входа.

Только князь всегда при мече.

Проверив все ли на месте, воевода сообщил князю, что дружина собрана, затем стукнул посохом по полу, и громким голосом объявил, что дружина собрана для совета.

Бояре важно кивнули шапками. Князь Буревой сразу приступил к делу.

— Друзья мои, неделю назад я отправил боярина Медвежью лапу с двумя ладьями в Корелу за данью, собранной с карелов, суми и других северных народов. На обратном пути на наши суда напали морские разбойники. Вы знаете, Медвежья лапа славный воин. Но сегодня же вернулась только одна ладья, многие воины убиты, сам Медвежья лапа изранен до бесчувствия, а одна ладья с товаром украдена.

Князь поманил рукой Ратишу.

Ратиша уже успел умыться и переодеться, о произошедших с ним приключениях напоминали только запекшиеся царапины на лице.

— Иди-ка сюда, отрок, — проговорил князь.

Ратиша мгновенно вспотел: в дружине он знал уже многих, но чести стоять перед князем и дружиной он удостаивался в первый раз. Он прошел на подгибающихся ногах вперед и низко поклонился князю.

— Расскажи-ка, отрок, честному народу, что случилось с вами, — проговорил князь.

Ратиша встал лицом к дружине, поклонился и заплетающимся языком начал рассказ. Он говорил не меньше получаса, но его никто не перебивал.

Наконец Ратиша закончил рассказ, поклонился и сказал:

— Все у меня.

Немного помедлив, давая собравшимся осознать рассказ отрока, князь задал собравшимся вопрос:

— Так что делать будем, господа бояре и старшины?

Первым подал голос один из сидевших ближе всех к князю бояр — Борислав.

— Купцы рассказывают, что на западные земли нападают морские разбойники. Они грабят и захватывают тамошние земли. Похоже, они добираются и до нас. Сейчас они побили наш отряд. А завтра? Начнут брать наши города? Такое нельзя спускать. Нельзя давать им волю в наших морях, потому что дай волку палец, отхватит всю руку.

С дальнего краю вскочил боярин Девятко и загорячился:

— Хорошо тебе, Борислав, такое говорить, тебе в поход не идти, ты стар, а воевать придется нам — молодым.

Князь Буревой удивленно приподнял густую бровь, — давно он не слышал, чтобы кто-то из дружинников робел идти на войну. Однако он промолчал, он хотел выслушать мнение всех.

Девятко перебил боярин Путята:

— Воевать пойдут все дружинники, и стар, и млад. А ты не по чину вскакиваешь, Девятко. Ты сидишь с дальнего краю, потому помалкивай, пока люди помудрее тебя свое слово скажут.

Девятко покраснел и брызнул слюной:

— Правда, — я девятый сын в семье. Но куда делись мои братья? Они погибли на войнах, а ты и Борислав в это время добро наживали.

— Сядь на место, — вспылил наконец-то и воевода Храбр. — Тут все воины, и у всех гибли отцы и братья — такова наша жизнь. А тому, кто своей жизнью дорожит, тому не место среди нас. Борислав имеет много добра потому, что служит князю давно, раньше, чем ты родился. Будешь и ты хорошо служить, будет и у тебя почет и слава. Вот пойдем на морских разбойников — сможешь показать себя. А пока ты сидишь на этом месте благодаря заслугам твоего отца и братьев.

— А делайте что хотите! — раздраженно махнул рукой Девятко и сел обратно на свое место.

После этого в гриднице повисла тишина.

Подождав немного, Храбр констатировал:

— Что, больше никто не хочет говорить?

Тишина продолжалась.

Выждав немного и убедившись, что желавшие все высказали свое мнение, князь поднял руку и заговорил:

— Бояре, одна ладья с нашим добром — потеря досадная, но не велика. Однако прав Борислав, если волчонок начнет резать овец, то хорошего не жди — подрастет, все стадо перережет. Поэтому лучше убить волчонка, пока он мал. Так и разбойников, надо бить пока их мало, ибо промедлим, так за ними придут и другие, и наши моря и земли мы потеряем. А это — торговые пути и рыболовные места. Словенский народ нам не простит, если мы проспим его владения.

— Верно, — послышался шум со стороны бояр. Некоторые вскочили с криками: — князь, веди нас, мы побьем разбойников.

Как только шум стих, князь обратился к городским старшинам:

— Господа старшины, разбойников немного, всего шесть ладей, и дружина сама готова наказать разбойников. Но думаю, что на Неве пора поставить город, чтобы не пускать в наше море чужих людей. А что вы думаете?

Старшины покряхтели, и тогда поднялся городской глава Богдан. Тяжелый и широкий. Лицо выбрито до красноты.

Он рассудительно заговорил:

— У нас торговли с северными странами почти нет. Что можно у нищих купить? И нам сообщают, что разбойники вырезают местное население на захваченных землях подчистую. Ты, князь, прав, — наказать разбойников надо, чтобы впредь им неповадно было. Море наше, и чужих здесь не должно быть. Поэтому надо побить шайку морских людей наголову, чтобы и следов их не осталось. А город ставить на Неве — дело серьезное, большие расходы, а прибылей не видно, — надо еще подумать.

— Добре, думайте, — согласился князь Буревой и продолжил: — Людей в поход просить не буду, понимаю — нехорошо отрывать их от дел, когда урожай с полей собирать надо. Но кораблей с гребцами дайте нам.

Богдан оглянулся на старшин и спросил:

— Господа старшины — дадим дружине корабли?

Старшины кивнули шапками.

— Дадим. Отчего же не дать.

Богдан снова обратился к князю:

— Видишь князь, — город поможет тебе с кораблями, только пусть твои дружинники их берегут, не лезут на рожон. А то попусту спалят.

Князь Буревой окинул старшин строгим взглядом и недовольно сказал:

— Старшины, я уважаю вашу волю, но как войну вести — дело мое.

Богдан вздохнул и сказал:

— Ты прав, князь, воевать дело твое... но лучше бы сохранить ладьи в целостности. А то — когда еще построим новые корабли? Да и лишние расходы это...

Князь Буревой усмехнулся и сказал:

— Я буду помнить ваши желания.

— И дай нам долю от добычи! — поспешно крикнул с места старшина Доброжир.

В дело вмешался воевода Храбр. Он попытался пристыдить жадного старшину:

— Старшины, разве вы забыли, что доля от добычи дается только тем, кто воюет. Тем, кто рискует своей жизнью?

Доброжир поднялся и напомнил:

— Князь, мы даем тебе корабли. Но мы тоже рискуем — только своим добром. Но оно дороже жизни.

Князь Буревой поднял руку и сказал:

— За испорченные ладьи я заплачу.

— А за припасы?

— И за припасы, — сказал князь Буревой,

— А гребцы?

— Гребцы получат свою долю. И кто из горожан захочет долю в добыче, тоже может пристать к дружине. Не обделим, — сказал князь Буревой.

Доброжир сел на место.

На его губах змеилась удовлетворенная улыбка. А что же ему было не радоваться, — он уже просчитал, — отдаст на поход самые старые суда, князю некогда выбирать, а если суда будут повреждены, то он получит хорошую прибыль.

Другие старшины одобрительно кивали головами.

Богдан проговорил:

— Добре. Найдутся среди горожан желающие пойти в поход. Сегодня мы народу объявим о походе.

Все вроде бы было сговорено, тем не менее среди бояр и старшин оказались осторожные. Подал голос городской старшина Лисий хвост:

— Князь, а что боги говорят — будет ли за тобою победа?

— А вот сейчас мы их и спросим, — сказал князь Буревой и кивнул воеводе. — А ну-ка приведи сюда волхвов.

Храбр вышел из гридницы, и все затихли. Ждать пришлось долго, почти полчаса.

Наконец в гриднице появился Храбр.

Вслед за ним в комнату вошли трое волхвов с длинными белыми как снег седыми волосами и в балахонах. Один был в белом балахоне, другой в синем, третий в красном.

Через плечо у волхва в белой одежде с одной стороны висела холщовая сумка, с другой — гусли. Другие держали в руках дудки и бубны.

— Почто звал нас, князь? — спросил, поклонившись, волхв в белой одежде. Он был старшим среди волхвов.

Волхвы держались важно, — они владели тайной силой, могли говорить с богами и слышать их.

Могли ли они делать это на самом деле — неизвестно, — однако своим действиям они придавали необыкновенную таинственность, а то, что люди не знают, всегда вызывает у них страх, а значит, и уважение.

Как мы уже знаем, предком словенских князей был Великий Волхв. Он был военным вождем словенского племени. Но так как воинское счастье часто зависит от многих случайностей, которые происходили по капризу богов, то воину совершенно необходимо знать, не только что замышляет враг, но и боги.

Богов много, и каждый хочет иметь своего жреца. Однако таскать с собой в поход кучу жрецов слишком накладно. Так что пришлось Волхву самому заняться этим делом. Так и стал военный вождь главным жрецом.

Потому князь Буревой был посвящен в таинства волхвов, был среди них самым первым, и его воля была волей богов.

Однако лишний раз спросить богов благоразумнее, потому что настроения богов слишком переменчивы.

Князь подчеркнуто уважительно склонил голову перед волхвами и проговорил:

— Скажите, волхвы, будет ли нам удача в походе на морских разбойников?

Белый волхв приложил руку к груди и торжественно проговорил:

— Князь, мы спросим волю богов! -- и подал знак своим товарищам.

Те сели посредине горницы прямо на пол, и белый волхв вынул из сумки три деревянные плашки Плашки были покрашены с одной стороны в белый цвет, с другой — черный.

Все было понятно, — если плашка выпадала белой стороной вверх, то быть удаче. Ну а черной, то наоборот.

Все, затаив дыхание, стали внимательно следить за действиями волхва.

Никто не отваживался вздохнуть, не то, что слова вымолвить.

Лишнее движение могло помешать волхвам услышать богов. Тогда на неосторожного падет гнев богов. Даже самые мелкие и незначительные боги не любят непочтительного отношения к себе.

Да и товарищи в долгу не останутся — оделят тяжелым словом, а при случае и подзатыльником.

Белый волхв прижал плашки к груди, сидел некоторое время, закрыв глаза и бормоча под нос, затем открыл глаза и передал плашки волхву в синей одежде. Тот тоже закрыл глаза и некоторое время сидел, держа плашки в руке, затем неожиданно выкинул их перед собой.

Плашки с резким стуком ударились о пол, перевернулись и замерли.

Послышался, точнее, почувствовался, облегченный выдох: две плашки упали белой стороной, одна черной стороной вверх. Знак — быть добру, хотя и не очень.

Тем временем белый волхв задумчиво потрогал длинным сухощавым пальцем плашки, как бы желая убедиться, что он не обманывается в их цвете, затем собрал их, снова сидел с закрытыми глазами. После этой процедуры передал плашки товарищу в красной одежде.

Тот кинул плашки. На этот раз только одна плашка упала белой стороной вверх, две остальные — выпали черной стороной вверх.

Послышался испуганный шепот — черные плашки к несчастью.

Только князь Буревой хранил бесстрастное выражение на лице.

Гадание не заканчивалось, оно только начиналось, потому что для того, чтобы быть уверенным в воле богов, два раза кинуть гадальные плашки мало.

Теперь наступила очередь самого белого волхва.

Он снова долго сидел, прижав плашки к груди и бормоча под нос что-то невнятное: слышалось только — «ш-ш-ш», «ч-ч-ч».

Наконец он открыл глаза, и все поняли, что боги пока не дали ему ответа.

Белый волхв ударил по струнам гуслей, послышались удары бубна, пронзительно завизжал гудок. Волхвы стали ходить по кругу. Быстрее и быстрее. Их глаза закатились белыми шарами.

Все присутствующие почувствовали, как у них по телу пробегает дрожь. Когда волхвы начали спотыкаться от усталости, неожиданно белый волхв подскочил к князю и сунул ему в руки плашки.

— Бросай князь! Бросай скорее! — закричал волхв. — Пусть боги скажут свою волю.

Князь Буревой тут же отбросил дощечки, точно они вдруг превратились в горящие угли.

Все окаменели. Плашки покатились по полу, затем застыли. Все увидели, что две упали белой стороной вверх и одна черной.

Князь Буревой сидел с белым, словно покрытым мелом, лицом. Три раза кинули гадальные плашки, и все три раза выпадало черное. Черное — знак беды.

Кто-то не удержался и охнул.

Белый волхв поднял руку, и снова стало тихо. Волхвы подошли к плашкам и сели на пол вокруг. Каждый из волхвов потрогал черную плашку пальцем, затем, пошептавшись, волхвы встали.

Белый волхв подошел к князю Буревому и, наклонившись к его уху, что-то шепнул.

Очевидно, это было страшное известие, так как по телу князя пробежала крупяная дрожь. Однако через мгновение он овладел собой и громко проговорил:

— Волхв, объявляй волю богов... какой бы она ни была.

Волхв поклонился ему, повернулся к боярам и тихим голосом объявил:

— Боги говорят, что победа в войне с разбойниками будет за словенами!

Словно прорвало плотину, послышались крики радости:

— Слава бесстрашному князю Буревому.

Князь Буревой поднял руку, требуя тишины. Когда крики радости утихли, князь холодно, — только по щекам пробегали желваки, — сказал:

— Однако это не вся воля богов! Говори дальше, волхв!

Снова в комнате воцарилась тишина.

Лицо волхва побледнело и слилось с его одеждой. Треснутым голосом он проговорил:

— Но за победу придется заплатить дорогой ценой. Самый лучший из воинов... умрет!

Еще с минуту в горнице была тишина, и каждый думал, что предсказание касается его, потому что каждый из них считал себя лучшим воином.

Тишину прервал князь Буревой. Он встал и торжественно объявил:

— Боги говорят, что будет победа в войне на стороне сло-вен. Это главное. А жизни наши, всего лишь искры в пламени костра. Умрем мы, но костер не погибнет, и наш род будет жить дальше. А мы пойдем по пути в рай. И наша жизнь только начнется.

Бояре закивали головами.

— Истинно — мы смерти не боимся. Игра со смертью — наша жизнь.

Лицо князя Буревого ослабло, и он сказал:

— Волхвы, передайте богам, что если мы победим, то когда вернемся с похода, я принесу им великую жертву. Ну а если не победим, то я накажу их.

Волхвы вздохнули: однако за плохое пророчество запросто можно и пострадать.

Боги суровы, но и словене их не балуют: неугодных богов секут и топят в реках. А уж того, кто передает плохие вести от богов, и накажут подавно. Бывало, неудачливых предсказателей и топили. Торжественно. Чтобы было не обидно.

Глядя на радость волхвов, князь Буревой едва заметно усмехнулся и добавил:

— А вы, волхвы, собирайтесь, пойдете с нами в поход.

На лицах волхвов отразилось недоумение. С губ невольно сорвался вопрос:

— Зачем?

Князь Буревой стер улыбку с губ.

— А для того, чтобы в случае чего было спросить с кого...

Глава 6

План похода составили простой, — день затратить на поиски разбойников, а как найти их, так сразу с ходу и громить.

Князь Буревой, привыкший к победам, был уверен, что на Нево-озере не найдется силы, которую он не смог бы побить.

Да и из дружинников никто не сомневался в быстрой победе.

И так как поход ожидался недолгим, то больших сборов не стали делать, и отплытие назначили по утренней заре.

С отплытием поторапливались, чтобы разбойники не успели сбежать в Западный океан.

Пока отец занимался делами, необходимыми для подготовки похода дружины, Гостомысл, не дожидаясь обеда, кинулся на причал, чтобы проследить за подготовкой княжеской ладьи. Заодно он надеялся встретить на причале Голубку. Эта девчонка, несмотря на дерзость, почему-то ему понравилась.

Правда, Гостомысла по пути перехватила мать:

— Гостомысл, ты бы поел, а то ведь пропадешь на весь день.

— Некогда, матушка! — отмахнулся Гостомысл и, словно озорной жеребенок, рванулся в сторону причалов.

Однако на причале обнаружилось, что послеобеденный отдых еще не закончился, и на причалах было пустынно.

С Нево-озера веял слабый ветерок: мокрый и пропахший рыбой.

Большие корабли и струги томно шевелились на малой волне, и с тихим скрипом терлись боками о дерево причалов.

На княжеской ладье, прислонившись спиной к мачте и уронив копье на плечо, мирно дремал сторож. Другой сторож дремал у борта над удочкой из длинной орешины.

Ничто не говорило о том, что княжеская дружина готовится в поход.

Разочарованный этим Гостомысл остановился около ладьи и стал наблюдать за поплавком: поплавок медленно двинулся по воде в сторону, однако сторож даже не пошевелился.

На крючок похоже попалась большая рыба, потому что вокруг поплавка начали появляться буруны, и жилка туго натянулась, грозя утащить удочку в воду.

— Эй, на ладье! — смеясь, крикнул Гостомысл. — Смотри, сом утащит, и тебя, и ладью.

Сторож встрепенулся, и спросонья уронил удочку на воду, и удилище поплыло по воде к камышам на противоположной стороне реки.

Сторож в расстройстве хлопнул себя по бокам.

— Ах, какое несчастье!

— А ты ширше разинь рот! — посоветовал Гостомысл.

— А вот я тебя! — зло пригрозил сторож, но, рассмотрев, кто перед ним, смягчился. — Ты почто, княжич, в такую рань пришел?

Гостомысл принял важный вид.

— Так проследить надо за сбором ладьи.

Тут к разговору присоединился и сторож, дремавший у мачты. Проснувшись, он подошел к борту и заговорил с Гостомыслом:

— Будь здрав, княжич! Ты чего ищешь?

— Я думал, что корабли уже готовят в поход, пришел посмотреть, — сказал Гостомысл.

— А-а! — зевнул сторож и сказал: — Ты погоди немного, скоро люди придут. А пока зайди на ладью, осмотрись.

— Позже! — махнул рукой Гостомысл.

Он уже увидел, как со стороны города появилась толпа людей с поклажей. Во главе толпы шел воевода Храбр. Рядом с ним кормчий Ерш.

Ерш — худой и маленький, — но, несмотря на невзрачный вид, он был самый лучший кормчий в городе.

Сом, конечно, был еще лучше, но он с ранами остался дома, хотя и рвался отомстить разбойникам.

Подойдя к Гостомыслу, Ерш поздоровался с ним и одобрительно заметил:

— Ты уже здесь, княжич?

— Здесь. Пришел посмотреть, как готовятся корабли в поход, — дружелюбно сказал Гостомысл.

— Ладно, что у тебя глаз не спящий, — похвалил Ерш.

Храбр мягко потрепал Гостомысл а по плечу и сказал:

— Ну что, княжич, давай грузиться?

Вопрос был риторическим. Разумеется, Храбр в этом деле обошелся бы и без разрешения Гостомысла.

Храбр развел дипломатию умышленно. Гостомысл последняя надежда князя, его наследник. Князь уже немолод, и когда-то этому мальчику придется возглавить отцовскую дружину. Для дружинников будет лучше, если к этому времени Гостомысл будет готов водить дружину. И хотя наставником Гостомысла был ушлый Стоум, которого в дружине за хитрость недолюбливали, каждый из дружинников почитал своим долгом помочь будущему вождю советом.

Гостомысл уважительно кивнул головой и сказал:

— Грузите!

Тем временем Ерш забрался в ладью, осмотрел ее от носа до кормы и наоборот — нет ли течи, или какой другой неисправности, — и только после этого стал показывать людям, куда и что класть.

В общем-то, на корабле особых удобств не было. В трюмы складывали запасы еды, мешки с хлебом, вяленое и соленое мясо, немного рыбы — ловить рыбу некогда будет. Бочонки с хорошей водой. Нево-озеро — пресное, вода мягкая, прозрачная, но кто знает, куда может завести военная тропа?

Мальчишки городских торговцев притащили также корзины с яблоками и грушей.

Тем временем мечники укрепили на бортах ладьи большие грубые щиты. А в высокие корзины, привязанные к бортам, сложили запас стрел.

После этого Храбр ушел, оставив Ерша и Гостомысла распоряжаться на ладье. Но так как на княжеской ладье распоряжался опытный кормчий, а люди не первый раз готовились в поход, то Гостомыслу оставалось только наблюдать за происходящим.

Разумеется, роль пассивного наблюдателя ему быстро надоела, и он, решив посмотреть, что происходит на других ладьях, спустился с корабля и отправился по причалу.

Осмотром он установил, что сила собиралась внушительная: больших ладей было всего две, остальные легкие струги — но их было почти три десятка. На легких стругах легче гнаться за разбойниками, когда те станут утекать.

Тут ему попалась на глаза Голубка.

Голубка, согнувшись набок от натуги, тащила большой узел. Заметив Гостомысла, расцвела да самых ушей, словно кошка, встретившая на узкой дорожке жирную мышь; положила узел на землю у ног и задала задиристый вопрос:

— Эй, княжич, ты чего тут делаешь? Рыбу собрался ловить?

— В поход готовлюсь бить разбойников, не видишь, что ли, варежка соленая? — насмешливо кольнул в ответ Гостомысл.

Голубка сощурила глаза.

— Княжич, не хвались, идучи на рать, а хвались, идучи с рати.

Не зная, что ответить, Гостомысл от досады нахмурил тонкие белесые брови. Но на лице Голубки появилось серьезное выражение.

— Княжич, а ты не обижайся, — с разбойниками воевать дело опасное, поэтому хочу предупредить, чтобы ты был осторожен.

Гостомысл надменно усмехнулся, и объявил:

— Мы собираем три сотни воинов, а у них всего-то не больше сотни, и то часть их побил Медвежья лапа.

— Так-то оно так, только морские разбойники ужасно хитрые. Их силой не просто взять, — сказала Голубка с досадой.

Гостомысл бросил на Голубку недоверчивый взгляд и спросил:

— А тебе-то, откуда это знать?

Голубка улыбнулась и сказала:

— Ну, я ведь не раз бывала с отцом в походах, приходилось воевать и с разбойниками.

— Ты — в походах? — недоверчиво воскликнул Гостомысл. В прошлый раз это заявление Голубки воспринял за хвастовство. — Да кто же тебя, сопливую девчонку, возьмет в военный поход?

Голубка гордо задрала курносый нос.

— Так потому и берут, что мой отец князь Радосвет — вождь Ророгов.

— Каких еще Ророгов? — удивился Гостомысл.

Голубка захихикала.

— Тю на тебя! Ты что не знаешь, что Сокол-Ророг — наш предок?

— Чей? — с недоумением спросил Гостомысл.

— Предок вождей нашего племени, — сказал Голубка.

— А наш род идет от самого Сварожича, — похвастался Гостомысл.

Их разговор прервал окрик с ладьи:

— Голубка, долго ты еще там будешь прохлаждаться?

— Щас! — крикнула Голубка и, ухватившись за узел, проговорила: — Ну, ладно, побегу я, а то дядя будет ругаться, мы утром ведь тоже уходим.

— И куда? — машинально задал вопрос Гостомысл.

— В Руссу возвращаемся. Нам уходить далеко теперь никак нельзя — побьют вас разбойники, кто защищать город будет?

— Не каркай, как старый ворон, — сказал Гостомысл.

— Я не ворон, — строптиво ответила Голубка.

— Ну, ворона, — сказал Гостомысл.

— И не ворона, — сказала Голубка.

— Тогда варежка соленая, — сказал Гостомысл.

Голубка обиженно засопела, взяла узел и потащила его к ладье, но через пару шагов, оглянулась и сказала:

— Княжич, ты только береги себя.

— А что, понравился? — спросил с насмешкой Гостомысл.

— Понравился, — притворно беззаботно хихикнула Голубка. Но через секунду улыбка исчезла с губ, а в ее глазах появилась жалость. — Убьют тебя, глупенький, кто меня возьмет замуж?

Гостомысл покраснел и пробормотал:

— Да рано вроде бы нам жениться.

— А ты года через четыре сватов присылай, посмотрим, — снова хихикнула Голубка и легко взбежала на борт ладьи.

Гостомысл постоял некоторое время, затем побрел к своим ладьям. Около ладей его встретил отец.

— А, — пришел наконец-то. И где ты ходил? — спросил отец.

— Я ходил к русской ладье, — сказал Гостомысл.

— Ты с кем то разговаривал на русской ладье? — спросил князь.

— Так, с девчонкой одной. Говорит, что она дочь князя Ра-досвета, вождя Ророгов, — сказал Гостомысл.

Отец хмыкнул.

— Да? А что она тут делает?

— Она с дядей. Наверно, на торг приходили.

— Но вообще-то у руссов добра не перечесть, да и воины они добрые. — Немного подумав, добавил: — Все племена, живущие от Северного моря до южного, нашего корня. Мы одного славянского народа. Наш общий предок — сын Ноя Афет, которому достались на западные и на северные страны до полунощия. Но правнуки Афетовы, Скиф и Зардан, отделились от рода своего в западных странах и поселились в Ексинопонте, и жили там много лет. Их князьями были: Словен, Рус, Болгар, Коман, Истер. Через некоторое время, когда люди расплодились, Словен и Рус со своими ближними ушли на север. По происшествии времени и от нашего народа стали отделяться племена.

Древляне, северяне, радимичи и вятичи, которые стали жить отдельно среди лесов темных, имеют обычаи дикие, подобно зверям. Питаются всякою нечистотою. В распрях и ссорах убивают друг друга. Не знают браков, основанных на взаимном согласии родителей и супругов, уводят или похищают девиц. Не ведают целомудрия, ни союзов брачных. Молодые люди обоего пола сходятся на игрища между селениями: без всяких обрядов соглашаются жить вместе. Поляне смирнее, кротки и тихи обычаем; стыдливость украшает их жен. Но они пугливы, готовы всякого терпеть над собой. Я не осуждаю их обычаи. Каждое племя вправе иметь закон, который они пожелают, какими бы они дурными нам ни казались. А у руссов свой порядок. У них в городе между собой не дерутся, законы имеют и соблюдают, а если кто тронет одного из них — все встают на его защиту. Дань они платят исправно. Это хорошо. Плохо только, что их князья и старшины отгораживаются от родства со своим народом. Похоже, в этом они берут пример с подлых ляхов. Но ляхи злы на нас, потому что старшими среди славянских племен стало словенское племя. А эти чего хотят? Пока не знаю. Покончим с разбойниками, займусь и руссами. Надо заставить их князей и старшин родниться со славянскими лучшими людьми.

Гостомысл смущенно проговорил:

— Понравился я ей... говорит, — сватов присылай через четыре года.

— А что? Это хорошая мысль! Возьмем тебе в жены твою варежку, — с серьезным видом сказал князь и улыбнулся.

Гостомысл почувствовал, как к щекам прилил легкий румянец.

— Так она совсем маленькая девчонка... И нахальная такая, — сказал Гостомысл.

Так ей через четыре года будет шестнадцать годков — красавицей станет. Умная девчонка — заранее себе жениха выбирает. А то, что нахальная, так это даже хорошо, интересы мужа бдить будет, — сказал князь и, лукаво улыбнувшись, спросил: — Она-то тебе нравится?

Гостомысл густо покраснел и пробормотал:

— Она какая-то другая.

— Конечно, другая. Так уж бог создал, что людей он поделил на две половины — мужчин и женщин. Женщины продолжают род, а мужчины живут ради обеспечения покоя и благополучия женщин. Без женщин не было бы мужчин, а без мужчин не было бы женщин. Поэтому в том, что девочка нравится мальчику, ничего постыдного нет, — проговорил князь.

— Не знаю. Кажется, нравится, — сказал Гостомысл.

— Кажется? — Князь Буревой положил тяжелую руку на плечо сына. — Ну, ладно. Четыре года надо еще прожить. А пока идем, посмотрим, как ладьи приготовили, а потом пир во дворе будет — перед войной дружине надо развлечься.

Гостомысл вздохнул:

— Не люблю я пиров, скучно на них.

— Все равно терпи, нравоучительно проговорил князь, — будь весел и приветлив: не давай знать, что тебе пир с дружиной в тягость, потому что в дружине твоя сила; а станет князь немил, так уйдут к другому князю. А на пиру вина не пей, только чуть-чуть пригубливай, чтобы быть умом трезвым, да примечать какие разговоры ведут дружинники, да нет ли у них недовольства в чем-либо князем. Дружинникам немного надо — был бы князь приветлив и заботлив, да делился законной долей добычи. Угоди дружине в малом — сторицей отдаст.

Глава 7

Подготовка кораблей в поход шла по обычному порядку.

На княжеской ладье места давно были распределены: с князем ходили самые верные и опытные.

И у гребцов тоже были свои места.

Каждый знал свое место, и никто не мог нарушить этот порядок. Поэтому погрузка шла быстро, никто не шатался по ладье без дела.

Князь Буревой неторопливо шел по причалу. Рядом с ним шел Гостомысл.

Гостомысл отметил, что на стругах шума и суеты было больше, — начальникам стругов приходилось спорить, распределяя места воинам на незнакомом судне.

— Чего это они ругаются? — спросил Гостомысл отца.

— Так воины хотят быть поближе к своему начальнику, чтобы быть у него на виду. А гребцы хотят сидеть рядом со своими друзьями, — сказал князь.

— Они подерутся, — сказал Гостомысл.

— Не подерутся. Не стоит вмешиваться в эти споры, — пусть сейчас разберутся, кто кому мил, в море некогда будет разбираться, — проговорил князь Буревой и остановился около большого корабля.

К нему тут же подошли Храбр и Стоум.

— Ладья почти готова, — начал докладывать Храбр, но его отвлек шум на ближайшем струге.

Двое гребцов с багровыми лицами, недовольные тем, что их посадили рядом, дружно нападали на начальника струга.

— Замолкните на струге! — крикнул Храбр и для весомости слов пригрозил: — Будете лаяться, прикажу всех на струге выпороть.

Пока в поход не вышли, воевода не имел власти над гребцами, но как только струг отчалит от берега, ситуация переменится. Сообразив это, недовольные сбавили голос. Теперь они ругались хриплым шепотом.

Храбр отвернулся.

— Князь, осталось коней погрузить, — закончил он доклад.

— Идем в море с конями? — с обычной язвительной усмешкой на губах спросил Стоум.

Князь Буревой его намек понял и сказал:

— Храбр, не будем брать коней. Зачем нам кони? С морскими разбойниками на земле воевать не придется, а по воде кони не бегают. Так что будут только мешаться.

— Хорошо! — сказал Храбр. — На освободившееся место я погружу дополнительно мешков с крупой.

— Зачем столько крупы? — удивленно спросил Гостомысл. — Мы же идем только на три дня.

— На всякий случай. Собираешься в поход на день — бери запасов на неделю, — сказал Храбр.

— Ладно. Но лучше стрел возьми побольше, — сказал князь Буревой.

Получив указания, Храбр ушел, и князь стал смотреть на воду. По воде, кружась в водоворотах, плыли какие-то щепки.

— Там идут дожди, и течение прибавилось, — сказал Стоум, кивнул головой куда-то в сторону.

— Это хороший знак? — спросил Гостомысл.

— Скоро настанет время убирать жито, — проговорил князь Буревой. — Лучше было бы, чтобы дожди прекратились.

— Под дождем жито может сгнить, — сказал Стоум.

— Если земледелец плохой, то да, — солидно сказал Гостомысл.

Стоум, взглянув на Гостомысла, проговорил:

— Князь. Мы не первый раз идем в поход, а у княжича до сих пор нет своей дружины.

Князь Буревой окинул взглядом сына. Взгляд был несколько удивленный, точно он увидел сына первый раз.

— Однако ты вырос, — сказал князь.

Гостомысл покраснел и сказал:

— Мне почти тринадцать лет.

В глазах князя появилось тоскливое выражение.

— Двенадцать пока... а я еще крепок, — сказал он.

Гостомысл насупился. Он подумал, что Стоум завел бесполезный разговор, потому что отцу не нравится, когда заходит речь о замене ему.

—- Желаю, чтобы ты, князь, прожил еще очень долго, — сказал Стоум, немного помолчал, затем вполголоса заметил: — Однако судьба переменчива, и воины часто не от старости умирают.

Князь Буревой вспомнил о погибших сыновьях и нахмурился.

— Молодой князь имеет право на свою дружину, так заведено предками, — заговорил он, и в его голосе чувствовалась застарелая тоска. — Однако молодые птенцы, вылетая из гнезда, слишком часто гибнут.

— Но, не вылетев из гнезда, птенец не научится летать, — сказал Стоум.

— Разумно, — сказал князь и отвернулся.

С причала народ уже уходил, на причале оставались только сторожа с копьями. Сторожа вязали факелы из рогож и опускали их в смолу.

Гостомысл проговорил:

— Боярин Стоум, не надо заводить этот разговор. У отца есть крепкая дружина. А придет время...

Князь Буревой перебил его:

— Стоум прав. Жизнь воина висит на тонкой нити. Моя дружина хороша для меня. Дружинники жизнь отдадут за меня. Но будут ли они другами моего сына? Не знаю... у моих сыновей были свои дружины... но сыновья погибли.

— Я своих братьев не знал, — сказал Гостомысл.

— Они были крепкие воины, но судьба им не дала долгой жизни. Никто в этом не виноват, — сказал Стоум.

— Проклятие... неужели все повторится? — задумчиво проговорил князь.

— Ну так что? — спросил Стоум. — Мне уходить?

— Погоди, — сказал князь. — Ты воспитатель моего сына. Ты думаешь..?

— Другие твои сыновья в его возрасте имели дружины. У меня он многому научился. Думаю, он может и сам водить дружину. Я уверен в этом. Но одно дело знать, другое уметь, — сказал Стоум.

— Все ушли с причала, — сказал Гостомысл.

Он очень хотел собрать свою дружину. Но он боялся ответа отца, так как понимал, что, если отец сейчас откажется дать разрешение собрать дружину, то ему придется ждать. Долго.

На сердце юноши затлел огонь злобы, — отец и в самом деле крепок, и может прожить очень долго, и все это время он должен будет повиноваться воле отца.

— Ты мой отец, я приму любое твое решение, — сказал Гостомысл.

Князь Буревой бросил удивленный взгляд на сына.

— - Ты нрав, боярин, — сказал князь. — Если птенца слишком долго держать в гнезде, то когда придет время, он не захочет лететь. Тогда он погибнет.

— И что? — встрепенулся Гостомысл. Он уже почувствовал запах свободы.

Князь обнял сына.

— Ты повзрослел, поэтому разрешаю тебе набрать молодую дружину. Бери со складов все, что хочешь. Твоя дружина должна быть самой лучшей, — сказал князь. Отстранившись, пристально взглянул в глаза сына. — Только помни, что, кроме тебя, у меня никого нет.

— Я ему дам лучших отроков, — сказал Стоум. — Они будут любить его и хранить крепче себя.

— Кого ты хочешь ему дать? — спросил князь.

— Сначала, с твоего позволения, князь, приставлю к княжичу слугой отрока Ратишу, — сказал Стоум.

— Это тот, что был на ладье Медвежьей лапы? — спросил князь.

— Да, — сказал Стоум.

— А что Медвежья лапа о нем говорит? — спросил князь.

— Говорит, — Ратиша юноша смелый, имеет ум, дрался с разбойниками умело. Любопытен, любит учиться — все у кормчего выспрашивал, как управлять судном.

— Это хорошо, — сказал князь. — Кто его отец?

— Воислав, — сказал Стоум.

— Помню, хороший был боярин. И сын его должен быть добрым воином, — сказал князь и обратился к сыну: — А что ты думаешь?

— Я возьму всех, кто захочет пойти ко мне в дружину. — С плохо скрываемой радостью сказал Гостомысл. Отец согласился дать ему дружину, и он почувствовал на сердце облегчение. Теперь он старался скорее забыть свою злобу на отца

Князь сказал:

— Хорошо. Стоум, приставь пока одного Ратишу к княжичу. Пусть будет рядом с ним во время похода на разбойников. А вернемся — помоги княжичу набрать дружину.

— Помогу, — сказал Стоум.

— Ну, идем в город, — сказал князь.

Они медленно пошли в город. А, обрадованный итогом разговора, Гостомысл жеребенком побежал впереди.

— И все же он совсем еще мальчишка, — сказал, глядя ему вслед, князь.

— Да, он очень молод, — сказал Стоум.

— Он не похож на меня. Он похож на девочку. Какой-то мягкий... пугливый, — сказал князь.

— Он еще мал и не уверен в своих силах. Ему тоже не нравится, что он не похож на тебя. И из-за этого он злится на себя. Но злость даст ему характер, — сказал Стоум.

— Но сможет ли он водить дружину сейчас? Не рано ли я даю ему дружину? — снова высказал сомнение князь.

— Я учу его счету, письменности, иностранным языкам... — начал Стоум.

— Греческий язык не сделает его воином, — резко заметил князь.

— Благодаря умению читать греческие книги он станет полководцем. А это для князя важнее, чем уметь махать мечом, — сказал Стоум.

— Наши корни древнее греческих. Мы не раз били греков, — ревниво сказал князь.

— Да, но, к сожалению, мы не умеем беречь наши книги и знания, а греки умеют, — сказал Стоум.

— Наш народ не виноват в этом. У нас города деревянные, и потому часто горят, — сказал князь.

— А у них — каменные! И нам надо строить каменные города, — сказал Стоум.

— Глупо строить из камня города там, где нет камня, зато много леса. К тому же дерево придает нам здоровья, — сказал князь. — Да и зачем нам каменные города, если у нас нет врагов, способных брать наши деревянные города?

— Пока — нет, — сказал Стоум.

— Когда появятся, тогда и будем строить из камня, — сказал князь. — А пока незачем тратить силы на то, что, может быть, никогда и не понадобится.

Князь усмехнулся:

— Стоум, ты смотришь на жизнь слишком мрачно. С такими мыслями впору помирать.

Стоум рассмеялся:

— Так потому и думаю, что не тороплюсь помирать.

Они подошли к воротам, и князь сказал:

— Ладно, учи его, но не забывай, что в дружине князь должен быть первым воином.

Глава 8

Утром выходили затемно.

Во дворе уже собирались дружинники. Хотя на дворе и был июль, железные кольчуги и доспехи покрывались бисером мелких, блестящих в огнях факелов золотистым оттенком капель росы — заморозок.

Гостомысл вышел из теплого терема во двор и остановился. Изо рта вырвался пар. Мороз мгновенно забрался под рубаху, и по телу ударила мелкая дрожь.

— Ты дрожишь, как мокрый цуцик, — сказал Храбр, который стоял около крыльца.

— Я не замерз, — сказал Гостомысл.

— Так заболеть недолго. Ни к чему это в походе, — сказал Храбр и подал княжичу свой легкий полушубок. — Завернись.

Полушубок ударил в нос дурным запахом кислой овчины, и Гостомысл поморщился.

— Зато в полушубке будет тепло, — сказал Храбр.

Гостомысл накинул на плечи полушубок. Полушубок был большой, точно доха, и под ним стало жарко, точно на печи. Шерсть защекотала щеку, и Гостомысл провел ладонью по щеке.

К ним подошли Стоум и Ратиша. У обоих оружие, доспехи, и полушубки. У Ратиши на боку большая сума.

— Хорошо, что ты надел шубу. В этом году холодное лето. А на воде будет совсем зябко, — сказал Стоум и кивнул на Ратишу. — Княжич, вот тебе Ратиша.

— Я знаю его, — сказал Гостомысл. — Видел на причале.

Ратиша кивнул головой и сказал:

— Мы знакомы с княжичем.

— Как приказал князь, он будет в походе твоим слугой, — сообщил Стоум.

— Ну да, — сказал Ратиша. — Отныне княжич для меня самый лучший господин. Если ему будет угрожать опасность, то я лучше умру.

— Не надо умирать. Я верю тебе. Сейчас отец выйдет, и мы пойдем на причал, — сказал Гостомысл.

— Ага, — сказал Ратиша и показал суму. — Я взял в суму еды для тебя.

— Я не хочу есть, — сказал Гостомысл.

Из терема вышел князь Буревой. На нем поблескивали доспехи. За ним вышла Веселка в белой рубахе, — она зябко куталась в цветастую шаль.

Буревой поцеловал ее в губы и сказал:

— Оставайся.

— Я пойду с тобой на причал, — сказала Веселка.

— Ты не одета. Да и плохая это примета, когда женщина провожает мужчину на причале, — сказал князь.

Веселка коснулась головой его груди.

— Если с тобой что случится... — начала она.

— Ничего со мной не случится. Не первый раз иду в поход. Волхвы нагадали победу, — сказал князь. — Все, я пошел.

На глазах Веселки появились слезы, и она шмыгнула носом.

Наблюдая, как мать прощается с отцом, Гостомысл почему-то почувствовал себя неловко и отвернулся.

Князь Буревой решительно отстранил от себя жену и спустился с крыльца.

— Здрав будь, — встретили его Храбр и Стоум.

— Отец, будь здрав, — сказал Гостомысл.

— Однако заморозок! — сказал князь, но кутаться в перекинутый через плечо плащ из толстой шерсти не стал. Презрительно скривил губы.

Храбр, следуя примеру князя тоже откинул назад плащ.

Другие дружинники, увидев князя, также начали кланяться и приветствовать его.

— Все собраны, можно идти, — доложил Храбр.

Князь окинул взглядом дружинников.

В поход дружинники оделись попроще и попрактичнее: полотняные цветастые рубахи, штаны из грубого сукна, заправленные в кожаные сапоги с низким каблуком.

Поверх рубах кольчуги из крепкого харагула, которого не разрубить железным мечом разбойников.

Поверх кольчуги рубаха из толстой буйволовой кожи — кожаная рубаха защитит и от удара мечом, и от ненастья.

А также — островерхий шлем с забралом, отполированным, как зеркало. Щиты.

Из оружия: мечи, копья, луки, стрелы. Мечи только у богатых дружинников, у остальных — боевые топоры, кистени и булавы.

У ворот виднелись слуги, у их ног лежали завернутые в свертки горшки с горячей кашей. Слуги должны были принести на струги горячую еду. Князь вчера сказал, что готовить пищу днем некогда будет.

— А где горожане? — спросил князь.

— Они за воротами кремля, — сказал Храбр.

— Тогда пошли, — сказал князь и пошел в сторону ворот. Рядом с ним шли Храбр и Стоум.

Гостомысл и Ратиша немного отстали.

— Ведь ты уже бился с разбойниками? — спросил Гостомысл Ратишу.

— Да. Только я стрелял из лука. Медвежья лапа не дал мне биться мечом или топором, — сказал Ратиша.

— Страшно было? — спросил Гостомысл.

Ратиша замялся. Ему не хотелось выглядеть перед княжичем трусом. Однако, немного подумав, все же признался:

— Страшно.

— А я еще ни разу не был в бою, — с сожалением проговорил Гостомысл.

— Князю не надо биться с мечом, — заметил Ратиша.

— Нет, надо, — сказал Гостомысл.

— Зачем? — спросил Ратиша.

— Князь должен быть первым воином в дружине, — сказал Гостомысл.

— Может быть, — сказал Ратиша.

Кто-то из горожан тихо ворчал:

— В такую холодину спать бы под теплым боком женки.

На него рыкнул дружинник:

— Не скули, а то по сусалам съезжу!

Горожанин лениво, без особой злости огрызнулся:

— А вот я тебе самому так съезжу, что мало не покажется.

В темноте не было видно ругающихся. Кто-то другой из темноты шикнул:

— А ну тихо, задиры!

— Князь должен водить дружину. Для этого нужны ум и хитрость, —- продолжил Ратиша.

— Стоум тоже так говорит. Но отец назначил воеводой не его, а Храбра, — сказал Гостомысл.

— Князю виднее, — сказал Ратиша, но, немного подумав, добавил: — Храбр не князь, он должен только выполнять его волю.

Они шли некоторое время молча. Когда вышли за ворота города и увидели причалы, Ратиша спросил:

— Стоум говорил, что после похода ты будешь набирать молодую дружину?

— Буду, — подтвердил Гостомысл.

— Это хорошо. У меня есть на примете подходящие парни, — сказал Ратиша.

— Вернемся с похода, приведешь их ко мне, — сказал Гостомысл.

— Приведу, — сказал Ратиша и громко вздохнул.

— Чего вздыхаешь? — спросил Гостомысл.

— Вообще-то старая дружина обычно не любит молодую дружину. Если будем собирать дружину на княжеском дворе, то старики будут мешаться, — сказал Ратиша.

Гостомысл поморщил лоб и согласился:

— Ну да, это так.

— Поэтому надо собирать молодую дружину на другом дворе. На другом дворе старики не будут лезть с насмешками, да и удобнее это — ты будешь сам хозяин, — сказал Ратиша.

— Правильно говоришь, — сказал Гостомысл. — Отец сказал, что я все могу взять, что нужно для молодой дружины. Я попрошу отца, чтобы он дал мне двор.

Ратиша повеселел:

— Это будет чудесно.

Пока разговаривали, пришли на причал

Было еще темно, но у каждого корабля стоял сторож с факелом и флагом, поэтому каждый без суеты сразу шел к своему судну.

Пока рассаживались, князь и воеводы Храбр и Стоум остановились посредине причала и стали и наблюдать за погрузкой.

Гостомысл остановился рядом. А Ратиша потащил тяжелую суму на княжеский корабль. Вернулся од быстро, сообщил, что погрузка почти закончена и предложил идти на княжескую ладью.

- Ладно, - сказал Гостомысл и шагнул ко качающемуся мостку.

- Осторожнее, княжич, так можно и в воду свалиться, - поспешил на помощь Ратиша.

- Ратиша, я не маленький. Без дела не беспокойся. -- сказал Гостомысл, но обиды в его голосе не было, - наоборот, ему было приятно, что Ратиша заботится о нем.

Гостомысл подумал, что Ратиша обязательно будет заботиться о нем, потому в старой дружине он всю жизнь будет ходить в младших дружинниках, только с молодым князем он может стать боярином. И другие молодые дружинники будут преданы ему, потому что только молодой вождь дает им богатство и высокое место в дружине.

Взойдя на ладью, Ратиша шумно потянул носом воздух и вслух отметил:

- Однако теплом пахнем!

Гостомысл последовал его примеру и почувствовал, что и в самом деле откуда-то тянуло теплой горечью дыма.

Ратиша опять исчез и, появившись через секунду, позвал:

- Княжич, в будке на носу тепло. Илди сюда.

В полушубке было тепло, но зато Гостомысл почувствовал голод. Вспомнив, что Ратиша прихватил еду, зашел в будку.

Здесь и в самом деле было тепло - в большой глиняной чаше посредине дымился огонь. Над огнем висел котел. Судя по вкусному запаху, в нем варилась каша с мясом.

Распоряжался всем этим повар - толстый и маленький человек.

У стены был пристроен топчан, укрытый толстыми медвежьими шкурами. Перед топчаном стоял длинный стол.

- Княжич, хочешь киселю? - спросил Гостомысла повар.

- Хочу, - сказал Гостомысл и сел па лавку.

Повар, повозившись немного у очага, поставил перед ним кружку с густым варевом. Гостомысл осторожно прикоснулся губами к краю кружки. Кисель был горячий, и Гостомысл отодвинул кружку.

- Не хочу, горячее.

— И в самом деле — горячий, — тонким голосом сказал повар и предложил: — Ты подожди, скоро он остынет. А чтобы не скучать... — Повар подал Гостомыслу кусок мяса на косточке. — Возьми, погрызи пока мяса.

Гостомысл взял мясо. Кость обжигала пальцы, но Гостомысл осторожно зубами откусил кусок и положил косточку на стол.

— Не буду я мясо. Оно тоже горячее, — сказал Гостомысл.

Повар ахнул:

— Ай. Не угодил тебе княжич — все горячее.

— Ладно, — сказал Гостомысл. — Я позже поем. А пока сходим посмотрим, что делается снаружи.

— Дай-ка, княжич, косточку мне? — спросил Ратиша.

— Возьми, — сказал Гостомысл.

Ратиша завернул косточку в чистую тряпочку и сверток сунул за пазуху.

— Вдруг захочешь есть, а мясо-то будет теплым, — пояснил Ратиша.

— Пошли, Ратиша, наверх. Сейчас отплывать будем, — сказал Гостомысл.

Они вышли из будки и встали около борта.

Действительно, погрузка уже была окончена, и все были на кораблях.

Князь Буревой и Храбр о чем-то говорили с городским старшиной Богданом, кормчими и начальниками на других кораблях.

Разговор продолжался еще минуту, затем все поспешно ушли с княжеской ладьи.

Храбр подождал немного и сказал сигнальщику, чтобы тот дал сигнал. Тот поднял рог, дунул в него, и тишину разорвал певучий сигнал.

Сразу послышались голоса, люди на причале начали отталкивать корабли от берега.

Отплывшие корабли начало разворачивать течением поперек реки, но на воду опустились весла и корабли стали выравниваться.

Кормчим надо было выстроить корабли в колонну

Пока выстраивались, солнце выглянуло оранжевым глазом из-за волчьего оскала прибрежного леса и потянулось неверной золотистой дорожкой по реке.

Через полчаса словенская флотилия вышла из реки. Тут же дохнул теплый ветер, прогоняя ночную стынь.

— Хвала хозяину ветров Стрибогу за попутный ветер! — радостно крикнул кормчий Ерш.

— Это знак — Великий Сварог к нам благосклонен, — громко сказал князь Буревой. Он хотел еще раз приободрить дружинников.

Кормчие засуетились спеша поставить паруса, чтобы воспользоваться попутным ветром.

Захлопали паруса на мачтах и расправились. Корабли ускорили бег, разрезая высоким острым носом темно-зеленую воду.

Дружинники сидели у бортов, закутавшись в плащи и тулупы. Никто не спал, потому что в темноте, когда ничего не было видно вокруг, все нервничали.

Вода в утренней реке казалась ледяной, и при мысли, что можно оказаться в ней по телу пробегала дрожь.

Но когда солнце выглянуло и стало припекать, страхи стали уходить.

Слова князя окончательно успокоили дружинников. Теперь оставалось найти разбойников и вступить с ними в схватку.

Но по всем приметам это должно было случиться нескоро, а может и совсем не случиться, потому что морские разбойники после налета обычно старались уходить в Северное море.

Князь стоял у вырезанной из дерева головы льва на носу и, приставив ладонь ко лбу, всматривался в пустынную гладь.

На открытом пространстве ладью стало сильно качать на волнах, и Гостомысл почувствовал приступ тошноты.

Заметив это, Ратиша вынул из-за пазухи сверток, развернул его и подал княжичу, припасенный кусок мяса.

— На, поешь, — предложил он.

— Не хочу, меня тошнит, — отказался Гостомысл.

— Чтобы не тошнило, надо занять себя чем-либо, — сказал Ратиша, взглянул на кусок мяса и спросил: — Так ты не будешь есть мясо?

— Нет. Ешь сам, — тоскливо сказал Гостомысл.

— Ладно, — сказал Ратиша, взглянул на аппетитный кусок и, размахнувшись, кинул его в воду, — пусть будет водяному подарок.

— Водяной не ест мясо, он ест рыбу, — сказал Гостомысл.

— Съест. У него рыба сырая, а мясо вареное. Вареное — вкуснее, — рассмеялся Ратиша.

На носу князь, Храбр и Стоум о чем-то разговаривали, бросая настороженные взгляды вдаль. Чтобы расслышать их разговор, Гостомысл поднялся на помост.

Взглянув на сына, князь прервал разговор с Храбром и спросил:

— Гостомысл, тебя не тошнит?

— А что — заметно? — спросил Гостомысл.

— Лицо у тебя вроде позеленело, — сказал князь.

— Немножко тошнит, — сознался Гостомысл.

— Без привычки так у многих сначала бывает. Потом пройдет, — сказал Стоум.

— Надо послать разведку, а то непонятно куда идти, так и неделю можно проблукать, — вернулся князь к прерванному разговору.

— Пора послать бы, — озабоченно сказал Храбр.

— Отец, только где же искать разбойников? Нево-озеро большое, — спросил Гостомысл и ухватился за борт, откуда-то с запада порыв ветра нагнал большую волну, и ладью сильно качнуло.

— Не свались за борт, княжич, — проговорил Стоум.

Его плащ затрещал под порывом ветра, и он обернул его вокруг руки.

— Искать несложно, — сказал князь Буревой.

— И как же их искать? — спросил Гостомысл.

—- Надо только поставить себя на их место, — сказал князь.

— Как это — поставить на их место? — удивленно спросил Гостомысл.

— Объясни ему, — сказал Стоуму князь.

Стоум начал пояснять:

— Очень просто, разбойники для чего пришли на Нево-озеро?

— Так известно — грабить! — с недоумением проговорил Гостомысл.

— Правильно, — сказал Стоум. — А где им грабить сподручнее?

— А-а-а! — догадался Гостомысл. — Они могут грабить городки...

— Но их мало для того, чтобы нападать на города, — подсказал Стоум.

— Значит, всех, кто им попадется на воде, — с радостью продолжил мысль Гостомысл и сделал вывод: — Значит, они прячутся где-то рядом с ладейным путем.

— Около истока Невы они должны быть. Там легче прятаться и от ладейного пути недалеко, и уйти, в случае чего, домой им сподручнее, — прервал рассуждения Гостомысла князь и обратился к воеводе: — Так что, Храбр, посылай скорее на Неву разведчиков. Хорошо бы застать разбойников врасплох.

— Сигнальщик?! — позвал Храбр.

Сигнальщик, сидевший у борта и следивший за князем и воеводой, подскочил.

— Слушаю, боярин.

— Дай сигнал Девятко, чтобы подошел к нам.

Сигнальщик пробежал на корму, гам дунул в рог и помахал флажком.

Дождавшись, когда ему в ответ махнули таким же флажком, вернулся и доложил князю:

— Сигнал подан, они видели его.

Храбр кивнул Ратише:

— Ну-ка, воин, поди - проверь.

Ратиша не пошевелился.

— Ты чего стоишь? — удивленно спросил Храбр.

— Не могу уходить. Я с княжичем все время рядом должен быть, — возразил Ратиша.

Храбра задело нежелание юноши выполнять его распоряжение, и его лицо стало наливаться кровью.

— А я тебе говорю, — сходи! — рыкнул разозленный Храбр.

— И не подумаю, — сказал Ратиша.

— Это почему? — спросил Храбр.

— Потому что служу не тебе, а княжичу, — сказал Ратиша.

— Сходи, — сказал Гостомысл.

Ратиша прошел на корму и увидел, как на одном из стругов опустились на воду весла, и он начал догонять княжескую ладью.

После этого он вернулся на нос и сообщил Гостомыслу, что струг Девятко догоняет их.

Храбр наконец поняв, что Ратиша хочет показать, что он подчиняется только своему княжичу, недовольно хмыкнул. Покосился на Гостомысла, но ничего нс сказал и пал смотреть на догоняющий струг.

Князь Буревой тоже сделал вид, что не заметил самовольства молодого воина. Он подумал, что раз уж дал сыну разрешение создать свою дружину, то пусть молодые воины приучаются слушаться только его.

Струг Девятко догнал княжескую ладью через полчаса и стал пристраиваться рядом с ее бортом.

На большой волне это грозило столкновением, и Ерш крикнул кормчему па струге Девятко:

— Эй, раззява, не лезь близко к моему борту!

Та, ничего с тобой не случится, - отозвался кормчий со струга.

— Растяпа, борта изломаем, - сказал Ерш и стал отворачивать ладью в сторону от струга.

С княжеской ладьи было видно, что па струге Девятко со злым лицом ругал кормчего, а тот разводил руками.

— Слишком горячится Девятко, — сказал Стоум.

— Ему надо подойти ближе к нашему борту, а кормчий не хочет. Как Девятко с нами говорить будет? — сказал Храбр и обратился к Ершу: — А ну, подойди к нему.

— Не пойду, — заупрямился Ерш. — Еще не хватало, чтобы раньше времени пошли ко дну.

— Подумаешь — сломаем пару весел, — сказал Храбр.

— Каждый раз ломать весла, с чем останемся. На струге не наберется столько запасных весел, — сказал Ерш.

— Мы ему крикнем, тут недалеко, — разрешил спор князь.

— Ладно, — сказал Храбр и, приставив ладони ко рту, густым басом крикнул: — Девятко, ты меня слышишь?

Боярин бросил ругаться с кормчим и стал кланяться в сторону княжеской ладьи. Было видно, как он открывает рот, но его слова уносились ветром.

— Слишком он подобострастен, — заметил Стоум

— Хочет угодить князю, — сказал Храбр.

— Чересчур угодливые всегда опасны, — заметил Стоум.

— Нам бояться его нечего, — сказал князь.

Стоум качнул головой, но промолчал.

Храбр обратился к Ершу:

— Ерш, все же надо подойти ближе.

— Князь, нельзя подходить — волна слишком крутая, можем столкнуться, — предупредил Ерш.

— А как же мы будем воевать с морскими разбойниками, если боимся столкнуться? — недовольно сказал Храбр.

— Ив самом деле — морские разбойники врезались нам прямо в борт, — сказал Ратиша на ухо Гостомыслу.

— До морских разбойников надо еще дойти, — сказал Ерш.

— Ерш, все же поближе подойди к Девятко. Мы его не слышим — ветер слова относит, — проговорил князь, глядя на струг Девятко.

— Ладно, — сказал Ерш. — Только пусть на струге идут прямо и никуда не сворачивают, а я сведу корабли осторожно, как два яичка.

Он ушел на корму, где сам взялся за рулевое весло.

Корабли начали сближаться, когда между ними оказалось два десятка шагов, Храбр опять сложил ладони ко рту рупором и крикнул:

— Девятко, тебе надо сбегать в разведку.

— Куда бежать? — крикнул в ответ Девятко, также приложив ладони ко рту рупором.

— Куда ему идти? — спросил Храбр князя.

— Пусть идет к Неве, — сказал князь.

— Иди к Неве! — передал Храбр.

— Еще скажи ему, чтобы он вернулся до полудня, — сказал князь Буревой.

— Ладно! — сказал Храбр и крикнул Девятко, чтобы тот вернулся до полудня.

Девятко хорошо расслышал слова Храбра, потому что струг снова стал набирать скорость.

— Мне тоже не нравится этот Девятко, — сказал Храбр, провожая глазами струг.

— Отчего же? — удивленно спросил князь.

— Как верно отметил Стоум — слишком угодлив. И слишком жаден. И слишком себе на уме, — сказал Храбр. — Не люблю я таких хитрых. Мне по душе дружинники проще.

— Мы все любим богатство, потому и жаждем его, — заметил Стоум. — Хотя мне этот Девятко тоже не по душе.

— Да, хотеть богатства не зазорно, — сказал князь.

— Да... только не всем оно дается... это уж как угодно богам, — сказал Стоум.

— Отец его кто? — спросил князь.

— Из торговцев, — сказал Стоум, который хорошо знал родственные связи дружинников.

— А зачем же он пошел в княжескую дружину, остался бы с отцом? — сказал князь.

— Он девятый сын в семье, так что ему от отцовского наследства ничего не досталось. Отец любит старшего сына и ему все отдает, — сказал Стоум.

— Многие обделенные младшие сыновья приходят в княжескую дружину. Это не удивительно, — сказал Храбр. — Но только он уж слишком жаден. За деньгу готов перегрызть горло любому. Поэтому я ему не даю поручений, где можно получить что. Пусть довольствуется долей в дружине.

— Он ненадежен? Не предан князю и дружине? Плохой воин? — спросил князь.

— Ну, пока такого не замечалось... — сказал Храбр

— Тогда он наш любимый друг и брат, — сказал князь. — Он уже давно в дружине. А если сомневаешься, то проверь.

Не желая продолжать разговор на эту тему, отвернулся и, приложив ладонь ко лбу, вгляделся в горизонт.

— Мне тоже не нравится этот Девятко. Он молодых не любит, — сказал на ухо Гостомыслу Ратиша.

— Он дружинник отца. Отцу не нравится, когда вмешиваются в его дела, — сказал Гостомысл.

— Это я просто так, — сказал Ратиша.

— Просто так? Да от него и в самом деле тянет подлостью и опасностью! — сказал Гостомысл.

— Чую, это дело затянется надолго. Похоже, мы морских разбойников сегодня и не найдем, — сказал Ратиша Гостомыслу и предложил: — Пошли в тепло?

— Пошли, — согласился Гостомысл, который уже чувствовал усталость.

Глава 9

Корабль шел очень быстро, и казалось, что он летел над волнами. Однако гребцам Девятко не разрешил отдыхать, хотя струг не потерял бы скорости и под одним парусом.

Пока гребцы надрывались в пустой работе, Девятко лежал на мягкой подстилке у мачты и дремал.

Кормчий хотел сказать ему, что надо было бы поберечь силы гребцов на случай, если придется столкнуться с разбойниками, но, уже столкнувшись с боярином, понял, что у него на редкость сварливый характер, потому ушел на корму.

Гребцы, видя, что боярин дремлет, стали небрежно грести, но кормчий сделал вид, что не замечает этого, сел у руля и стал задумчиво смотреть на пробегавшую мимо воду.

От других кормчих, которые ранее ходили с Девятко, он слышал, что боярин жесток к людям.

Но многие дружинники не щадят людей. Они служат князю. Нет у них связи с горожанами. Князь почему-то не любит, когда дружинники берут жен из города.

Кормчий подумал, что ему не повезло с боярином.

Через два часа Девятко проснулся, сел, зевнул и крикнул:

— Эй, ты, на руле!

— Чего? — неприязненно спросил кормчий.

— Иди сюда, — сказал Девятко.

— Я на руле, — ответил кормчий.

— Так, посади на руль другого, — с досадой проговорил Девятко.

— Нельзя, слишком сильный ветер, — сказал кормчий.

Ругаясь, Девятко встал. Потянулся и пошел на корму. По пути на одного из гребцов, который, как показалось ему, греб недостаточно усердно, замахнулся, чтобы смазать по лохматой голове.

— Проснулся злыдень. Чтоб он сдох, — донесся шепоток.

Девятко придержал руку, обернулся и окинул гребцов злобным взглядом:

— Кто сказал?

Гребцы молчали: лица потные, злые.

«Такие могут и за борт уронить... хорошо хоть на носу сидит десяток мечников», — отметил Девятко и подумал, что и мечники тоже, наверно, не любят его.

Ничего не сказав, Девятко прошел на корму.

Здесь его ожидала новая обида: кормчий сделал вид, что не заметил его, и смотрел вдаль по ходу ладьи чересчур внимательно.

Девятко показалось, что к его губам прилипла едкая усмешка.

— Ветер, говоришь, сильный? — со злостью проговорил Девятко кормчему.

— Ветер, — сказал кормчий, снова не взглянув на боярина, и улыбаться не перестал.

Девятко плюнул за борт, плевок ветер ударил о волну.

— Ты чего лыбишься? — зло спросил он кормчего.

— Так это у меня рот такой, — насмешливо сказал кормчий, не отводя взгляда от воды.

Девятко подумал, что кормчий ведет себя слишком дерзко и следовало бы дать ему по морде.

Рука у боярина зачесалась, но он вовремя остановился, — кормчий и гребцы люди свободные, могут дать сдачи.

Девятко покосился на мечников, те дремали, прикрыв глаза.

«Притворяются», — подумал Девятко.

— Куда правим? — спросил Девятко кормчего.

— Известно куда — туда, куда и велено, — сказал кормчий.

«Нет, надо дать ему по морде», — подумал Девятко.

— До Невы далеко? — спросил он.

Кормчий наконец-то перевел взгляд на боярина. Взгляд дерзкий.

Секунду глядел на боярина, затем отвернулся и показал рукой в сторону горизонта:

— Смотри, боярин, видишь — прибрежный камыш показался. Там и Нева.

Девятко взглянул по направлению его руки, но ничего, кроме темной полосы на горизонте, не увидел.

— Сколько еще идти? — спросил Девятко.

— С час, не больше, — ответил кормчий.

— Нам надо вернуться до обеда, — сказал Девятко.

— Надо дать отдохнуть гребцам, — сказал кормчий.

— Зачем? — спросил Девятко, искренне недоумевая, зачем гребцам отдых.

— Затем, что обратно нам придется идти против ветра, — сказал кормчий.

— Ну и что?

— Волна крутая, придется идти на веслах, — сказал кормчий.

Девятко взглянул на воду. Волна стала еще круче.

— Буря, что ли, будет? — спросил он.

— Нет, но встречная волна будет сильно тормозить ход. До обеда не успеем.

— Будут грести, как следует, — успеем, — сказал Девятко.

Оба замолчали.

Через минуту кормчий снова сказал:

— Однако, если разбойники нас увидят и погонятся за нами, то с уставшими гребцами нам не уйти.

Девятко еще минуту думал, потом проговорил:

— Ладно, пусть гребцы отдыхают.

Кормчий дал команду гребцам отдыхать. Весла втянули в струг, и гребцы обессилено упали на лавки.

Через час, как и обещал кормчий, струг подплыл к камышам. У берега ветер оказался еще сильнее, и камыш играл волной.

— А где вход в Неву? — спросил кормчего Девятко.

— Недалеко. Подойдем к нему под камышами, — сказал кормчий.

— Мудришь, — недовольно сказал Девятко.

— У входа могут стоять разбойничьи струги, — сказал кормчий.

— Да? — почуял холодок под ложечкой Девятко.

— Да. Поэтому лучше было бы пристать в камышах к берегу, пройти по берегу к Неве и посмотреть, что там делается, — предложил кормчий.

— На это много времени уйдет, — сказал Девятко.

— И что делать? — спросил кормчий.

— Пройдем мимо входа на скорости. Если там есть разбойники, то они не догонят нас, — сказал Девятко.

— Так мы ничего не увидим, — сказал кормчий.

— Увидим, — сказал Девятко.

— Но... — попытался возразить кормчий, но Девятко оборвал его.

— Молчи и делай, как я говорю.

— Как скажешь, боярин, — проговорил кормчий, и в его глазах мелькнуло сомнение.

Он переложил руль. Ветер дунул в бок струга, и тот начал клониться. Чтобы корабль не перевернулся или не зачерпнул бортом воду, парус опустили, а так как корабль потерял скорость, гребцов снова посадили на весла.

Вход в Неву открылся неожиданно. Не сбавляя скорости, струг прошел поперек протоки и снова скрылся за камышами. Теперь с северной стороны.

— Видел разбойников? — спросил кормчего Девятко.

— Их струги стоят на входе в протоку, — сказал кормчий.

— Я это видел, — сказал Девятко. — Сколько их было?

— Наверно, пять или шесть, — сказал кормчий.

— Я тоже насчитал пять штук, — сказал Девятко.

— Сом, говорил, что стругов у разбойников было больше. А мы другие струги не увидели, — сказал кормчий.

— Остальные, наверно, ушли в море. Да и какая разница, сколько их? Пять или десять. Это не имеет значения. У князя все равно больше сил, — сказал Девятко.

— Но лучше было бы пристать к берегу и пройти к лагерю разбойников. Мне показалось, что над ними датское знамя, — сказал кормчий.

— Дурак, — сказал Девятко.

— Я не дурак, — обиделся кормчий.

— Дурак. Разбойники уже заметили наш струг, и, наверно, начали искать нас. Я не хочу попасться в их руки, — сказал Девятко.

— И все же... — проговорил кормчий.

— Ты дерзок не по чину, — перебил его Девятко.

— Но...

— Поменьше болтай. Правь-ка отсюда, пока я не надавал тебе по морде. А я могу и повесить за непослушание, — пригрозил боярин.

— Твоя воля. Как скажешь боярин, — сказал кормчий и отвернулся.

Глава 10

Гостомысл проспал в пристройке на носу не меньше двух часов. Проснувшись, он увидел, что Ратиша сидит у двери комнаты. Глаза Ратиши были закрыты, но как только Гостомысл пошевелился, так сразу открыл глаза.

Гостомысл опустил ноги на пол. От тонкого дощатого потолка тянуло жаром. Огонь в очаге не горел.

— А где все? — спросил Гостомысл.

— Наверху, — сказал Ратиша.

— Девятко вернулся? — спросил Гостомысл.

— Нет пока, — сказал Ратиша.

— А мы далеко от Невы? — спросил Гостомысл.

— Уже близко. Ерш говорит — пару часов хода, — сказал Ратиша.

— А где повар? — спросил Гостомысл, чувствуя голод.

— Все обедают, — сказал Ратиша.

— Я тоже хочу есть, — сказал Гостомысл.

— Сейчас, — сказал Ратиша.

Ратиша вынул из шкафа горшок, миски и поставил все на стол.

— Ладью вроде меньше качает, — сказал Гостомысл.

— Князь приказал пока паруса убрать. Он хочет, прежде чем подойдет к Неве, встретить Девятко, — сказал Ратиша.

Гостомысл подсел к столу и спросил:

— Ты думаешь, Девятко найдет разбойников?

— Наверно, — сказал Ратиша.

Деревянной ложкой он наложил в миску княжича гречневой каши. От каши пошел вкусный запах.

Ратиша пододвинул миску ближе к Гостомыслу и спросил:

— Ты будешь серебряной ложкой?

— Нет. Деревянной буду. Как все, — сказал Гостомысл.

Ратиша подал княжичу деревянную ложку.

Гостомысл зачерпнул кашу и сказал:

— Каша с мясом.

— Князь велит кормить в походе кашей с мясом. Мясо силу придает, — сказал Ратиша и поинтересовался. — Молока тебе налить?

— Налей, — сказал Гостомысл.

Ратиша прошел опять к шкафу и принес кружки и флягу. Одну из кружек поставил перед княжичем и налил молока.

— В походе князь запрещает пить вино, — сказал Ратиша.

— Я вина не пью, — сказал Гостомысл.

— Скоро будешь, — сказал Ратиша.

— Может быть. Садись рядом, поешь, — сказал княжич.

Ратиша сел рядом, наложил в миску кашу и принялся торопливо есть. Заметив, что Гостомысл ест медленно, заметил:

— Надо как следует поесть. Ешь и ты княжич. Может случиться так, что сегодня больше не придется есть.

Гостомысл положил ложку на стол и пожаловался:

— Что-то в горле пересохло.

— Это от боязни. Попей молока, — сказал Ратиша.

— Какой еще такой боязни? — с обидой спросил Гостомысл.

— Ну, ты же первый раз идешь в поход, сказал Ратиша.

— И что же? Я не боюсь, — сказал Гостомысл.

— Ничего. Все боятся. Только не все показывают виду. Я тогда на ладье Медвежьей лапы со страху чуть не наложил в штаны, — сказал Ратиша.

— Я в штаны не наложу — я княжич, — сказал гордо Гостомысл.

— Все равно тебе будет страшно, — сказал Ратиша.

— Не пугай меня, — сказал Гостомысл.

— И не думаю. Лучше знать, что тебя может ожидать, — сказал Ратиша.

Гостомысл взял кружку с молоком и почти всю ее опустошил. Отдышавшись и вытерев губы, сказал:

— Судьба человека зависит от богов, а человеку неведомы их замыслы.

В миске Ратиши закончилась каша, он допил молоко и проговорил:

— Ну да: боги правят людьми. Но люди вольны поступать по своему разумению. Так что, чтобы не было страшно, я взял вина. Перед сражением выпьем немного. Вино снимет страх.

— Ладно. Пошли наверх. Надо узнать, что там делается, — сказал Гостомысл.

— Пошли, — сказал Ратиша, и они вышли из каморки. Ладья, подгоняемая ветром, медленно плыла по воде. Около мачты стоял большой котел. Пахло горячей гречкой и вареным мясом. Однако почему-то никто не ел.

— Кажется, судно на горизонте, — сказал Ратиша и показал рукой вдаль.

Гостомысл пригляделся и увидел едва заметное белое пятно. Его легко можно было спутать с чайкой.

— Это Девятко возвращается, — сказал Ратиша.

— Ты так думаешь? — с сомнением спросил Гостомысл.

— Знамени не видно. Наши струги и струги разбойников издали похожи. Но это не могут быть разбойники, потому что судно одно. Поэтому это точно — Девятко, — сказал Ратиша.

— Может быть, — сказал Гостомысл.

— Ты сомневаешься? — сказал Ратиша.

Разбойники тоже могли выслать на разведку корабль, — сказал Гостомысл.

— Ладно, подойдет ближе, рассмотрим, — сказал Ратиша. Гостомысл представил в уме, что он является начальником на струге, и сказал:

— До того, когда он подойдет ближе, надо было бы дать команду приготовиться к бою. На море нельзя быть неосторожным.

— Это правильно. Но нас много. Один корабль не представляет опасности, — сказал Ратиша.

— Отец сейчас, наверно, отдаст распоряжение готовиться к бою, — сказал Гостомысл.

— А ведь пообедать не успели, — сказал Ратиша.

Словно угадывая мысли Гостомысл а, Храбр отдал приказание, и мечники встали рядом с бортом, со стороны которого должен был подойти неизвестный корабль, с луками наготове и стали смотреть в сторону приближающегося корабля.

Гостомысл почувствовал радость оттого, что угадал правильные действия воеводы.

Тем временем повар принес в совке угли из очага и стал накладывать их в горшки, привязанные к бортам. От бортов потянулся дымок. Огонь нужен был, чтобы быстро зажигать огнем стрелы, обернутые просмоленной паклей.

Воины приготовили стрелы.

Наконец расстояние уменьшилось настолько что стал виден флаг на мачте.

— Это Девятко, — сказал Храбр.

— Вижу, — ответил князь.

— Что-то он быстро вернулся, — сказал Стоум.

— Надо бросить якорь, — сказал Храбр.

— Нет. Сильная волна. Девятко не сможет причалить к нам, — сказал Стоум.

— Ерш! — позвал князь.

Кормчий Ерш подошел.

— Слушаю, князь.

Князь кивнул на струг Девятко и спросил:

— Он сможет причалить к нам?

Ерш посмотрел на приближающийся струг.

— Причалить не сможет, но если будет ловок, пусть перепрыгнет.

— Горло драть ни к чему. Надо спокойно поговорить. Пусть прыгает, — сказал князь.

— А свалится в воду и намочит штаны, невелика беда — обсохнет, — со смехом сказал Храбр.

— Пусть подходит с подветренной стороны, — сказал Ерш, — приму, как младенца в колыбель.

— Сигнальщик, — крикнул Храбр, — дай кормчему на струге Девятко знак, чтобы подходил с подветренной стороны.

— Надо бы и другим начальникам стругов перейти к нам на ладью, — заметил Стоум.

— Зачем? — спросил Храбр.

— Если Девятко нашел разбойников... — начал мысль Стоум.

— Он нашел разбойников, потому что вернулся быстро, — сказал Храбр.

— Начальники нам понадобятся, чтобы переговорить, как действовать сообща, — закончил мысль Стоум.

— Ладно, — сказал Храбр. — Будем собирать их. Правда, на это уйдет уйма времени.

— Не надо собирать начальников. Сначала послушаем Девятко, — сказал князь.

Пока разговаривали, струг Девятко нацелился на борт княжеской ладьи, и Ерш приказал гребцам взять багры, чтобы в случае опасности оттолкнуть струг.

Кормчий на струге Девятко все же оказался опытен, и его струг, удерживаемый баграми с ладьи, осторожно замер в паре метрах от борта ладьи.

По приказу Ерша гребцы перекинули через верхушку мачты крепкую веревку и свободный конец передали на струг.

Этим концом на струге обвязали за пояс Девятко. Затем на ладье потянули свой конец веревки, и боярин оказался в воздухе.

Веревку привязали слишком низко, и, потеряв опору под ногами, боярин начал переворачиваться головой вниз. Чтобы не перевернуться, он задрыгал ногами и руками.

Не каждый день приходится видеть гордого боярина, висящего вниз головой. И кто-то на ладье, глядя на эту диковинную картину, не удержался и озорно крикнул:

— И здоров же ваш баран!

Со струга тут же ответили:

— Это не наш баран, это наш боров.

Результат не заставил себя ждать — с обоих судов грянул хохот Улыбался даже сам князь.

Наконец Девятко опустили на палубу ладьи, и один из гребцов стал развязывать веревку, грубо дергая затянувшиеся узлы.

Пока развязывали веревку, Девятко от унижения краснел и пыхтел. Однако на княжеской ладье в присутствии князя вспылить он поостерегся: князь пальцем не тронет дружинника, но вспыльчивый Храбр другое дело — лучше его лишний раз не злить.

Освободив боярина от веревки, его поставили перед князем.

Пока Девятко перетаскивали с корабля на корабль, слуги раскинули толстый войлочный ковер на палубе под мачтой, уставили его мисками с едой.

Князь сидел, опершись спиной о мачту. Рядом сидел Госто-мысл. Бояре расположились по сторонам ковра.

Слуги наливали в серебряные чаши медовуху.

Князь взял полную чашу в руку и кивнул Девятко:

— Садись.

Девятко огляделся: свободное место оказалось с дальнего конца от князя. Для боярина это было обидно, но Девятко сел, ни словом не проявив обиды.

В это время Храбр поднял чашу и провозгласил здравицу князю:

— За здоровье нашего князя Буревого!

Князь поднял ответную чашу:

— И за ваше здоровье, мои друзья!

Когда опустошили чаши с медом, князь обратился к Девятко:

— Ну, теперь, Девятко, рассказывай, что видел.

Девятко рассказал.

— Мы подошли к Неве под камышами. Видели: вражеские струги и шатры на берегу.

— Сколько их? — спросил князь.

— Стругов с десяток. Шатров видели не больше.

— Значит, их около сотни человек, — сказал князь.

— У нас больше, разобьем их одним натиском, — сказал Храбр.

— Флаги разглядел? — спросил князь.

Девятко поперхнулся, потому никаких флагов он не видел, но на свою удачу припомнил пропущенные было мимо ушей, слова кормчего.

— Это даны, — сказал он.

— И чего данам тут надо? У них же есть западные моря, — удивился Стоум.

— Давно не били, вот и осмелели подлецы! — сказал Храбр.

— Вообще-то доходят слухи, что даны и норманны ходят походами на южные земли, на берегу Западного океана, — сказал Стоум.

— Нам своих земель хватает, — сказал князь.

— Вот, может, даны и зарятся на наши земли? — сказал Стоум.

— Для этого их пришло слишком мало, — сказал Храбр.

— Это может быть разведка, перед тем, как прийти большим войском, — сказал Стоум.

— Может быть, — сказал князь. — Если это и в самом деле даны, то на следующий год после того, как этих разбойников побьем, сходим в Данию. Пора их отучить ходить в наши моря, — сказал князь.

— Жалко, дани с них нечего взять, — сказал Храбр.

— Однако наши купцы жалуются, что греки их обижают. Думаю, что это более важная проблема, чем нищие даны, — сказал Стоум.

— Купцов надо защищать. Наши предки из-за этого уже ходили на греков. Но не сейчас. У греков сильное войско, поэтому на них надо идти большой ратью. А чтобы собрать рать, требуется время. И так как греки наши земли не трогают, то повременим с ними, — сказал князь.

— Действительно, греки сами не ходят на наши земли, но они науськивают на это кочевников хазар. Каждый год хазары тревожат полян, — напомнил Стоум.

— Все равно, пока не побьем данов и не отобьем у них охоту ходить в наши земли, думать о греках невозможно, — сказал князь и обратился к Девятко. — Девятко, они видели тебя? Можно ли на них напасть внезапно?

— Можно. Они не видели меня. И мне показалось, что они спят, — сказал Девятко.

— А сколько же всего данов? — повторил вопрос Стоум.

Слуги снова наполнили стаканы медовухой, и теперь он задумчиво смотрел на золотистую жидкость в чаше.

— Я близко к берегу не подходил, поэтому не разобрал точно, сколько их там. Но видел не больше десятка стругов, — ответил Девятко.

— А ты точно видел все струги? — с подозрением спросил Храбр.

— Все, — уверенно солгал Девятко, хотя внутри него все задрожало.

— Неважно десять или двенадцать у них кораблей, нас раза в два больше, поэтому побьем их запросто, — снова сказал Храбр.

— А сторожей они выставили? — спросил князь.

Девятко ухмыльнулся и вытер рукавом красный, точно у девки, рот.

— Так я и говорю, что они меня не видели — хмельные они все там: мясо жарят, песни горланят, бабы визжат... (Этого Девятко не видел, но решил приврать для убедительности.) Подберемся к ним, они и не заметят.

Князь взглянул на бояр и спросил:

— Что делать будем, друзья?

Храбр кашлянул и проговорил:

— Если они и в самом деле пьяные, то к ним легко будет подобраться незаметно и перебить их.

— План-то хорош, да вот в самом ли деле там обстоит все так, как говорит Девятко? — высказал сомнение Стоум.

— Я же не слепой? Чай, первым пойду на дано, — обиженным тоном проговорил Девятко.

Пока шел разговор, Гостомысл скромно обкусывал жареного перепела.

Конечно, сейчас ему можно было вообще ничего не говорить, и, наверно, даже лучше было бы так, потому что по тому, что он скажет, бояре составят о нем мнение.

Гостомысл за малолетством раньше не участвовал в военных советах. Но теперь, когда он начинает собирать свою дружину, Гостомысл почувствовал, что для него пришла пора заняться и своим авторитетом. Поэтому он решил высказать свое мнение, даже если оно и не отличится от других.

Отец не обращал на него внимания, и Гостомысл, чтобы обратить его внимание, умышленно громко кашлянул.

Князь взглянул на Гостомысл а и догадался о его желании. Он подумал, что пора сына приучать к руководству дружиной и пожалел, что до сих пор не дал ему своей дружины, хотя другие князья даже дают сыновьям водить свои дружины.

— А что ты думаешь, княжич? — спросил князь Буревой.

Гостомысл наморщил лоб и постарался говорить рассудительно.

— Девятко и бояре правы — надо напасть на данов, пока те беспечны...

Краем глаза он заметил, как отец слегка улыбнулся, и продолжил:

— Но и боярин Стоум прав — нельзя бросаться сломя голову на врага, надо проявить разумную осторожность.

— Такое невозможно. Нельзя в бой идти робко, — возразил Храбр, и бояре поддакнули ему.

— А я и не предлагаю идти в бой робко. Надо только напасть не всеми силами сразу, а часть ратников спрятать в засаде. А если не хватит сил одолеть врага, то поддержать в нужный момент засадным отрядом. А если основными силами сломим врага, то засадным отрядом будем преследовать врага.

Князь Буревой бросил на сына удивленный взгляд и проговорил:

— Больно уж мудрено. Ты сам догадался?

Гостомысл смутился, но честно признался:

— Нет, это я вычитал в греческих книгах, что привозят купцы от греков. Греки много пишут о стратегии и правильном устройстве государства.

— Понятно, — многозначительно проговорил князь и обратился к воеводе: — И что, скажешь, Храбр?

— Все это писано для больших битв, а сейчас перед нами небольшой отряд разбойников. Нас намного больше, и нам тут важно не дать убежать норманнам, потому что те, которые убегут, на следующий год вернутся и приведут с собой еще большее войско, — сказал Храбр со снисходительной улыбкой на губах.

— Чего нам мудрить — подкрадемся тихо, нападем, да всех побьем, — поддержал воеводу Девятко. Он рассмеялся: — Да мы их шапками закидаем!

— Так и решим — шапками закидаем, — сказал князь и поднял чашу. — За нашу победу!

Бояре допили остатки медовухи, и князь велел Девятко вернуться на свой струг и дальше идти впереди и показывать путь.

Девятко переправили назад тем же испробованным способом, и вскоре флот двинулся в сторону устья Невы.

Кораблей было много, и флот начал растягиваться, поэтому князь приказал кораблям построиться тремя колоннами.

На это ушло много времени, при этом несколько кораблей едва не столкнулись.

Гостомысл, наблюдая за неуверенными перестроениями кораблей, сказал Ратише, что когда будут собирать дружину, заодно надо будет учить кормчих совершать перестроения на воде.

Ратиша удивленно спросил:

— Княжич, зачем это нам?

Гостомысл кивнул на отставшие суда:

— Видишь?

— И что? Так всегда бывает, — сказал Ратиша.

— Если придется сражаться на море, то такие неумелые перестроения повлекут за собой поражение.

Ратиша пожал плечами.

— Мы обычно сражаемся на суше. Я никогда еще не видел, чтобы на воде происходили большие сражения. Поэтому дело кормчих довезти дружину на кораблях туда, куда следует. А каким они при этом будут идти строем — неважно.

Гостомысл улыбнулся и проговорил:

— Ратиша, ты не читал греческих книг, а потому не знаешь, что именно на морях решаются судьбы государств.

— Но то у греков. Они живут на берегу моря. А у нас на реках негде развернуться, — сказал Ратиша.

— Ты ошибаешься, Ратиша, нам еще придется сражаться на море. Хотя бы потому, что придется воевать с морскими разбойниками.

Разговор прервал подошедший Стоум.

— Вы о чем говорите? — спросил он.

— Я говорю, что неумело строятся корабли, — сказал Гостомысл.

— Ну да, — рассеянно сказал Стоум. — Но это ерунда.

Гостомысл покраснел.

— А, в общем, княжич, не расстраивайся, ты правильные вещи сказал на совете, — сказал Стоум.

— Однако Храбр посмеялся надо мной, — сказал Гостомысл.

— Храбр смелый человек, хороший воин. Но он привык ломиться в открытые ворота. Он не дальновиден, — сказал Стоум.

— Отец его любит и доверяет ему, — сказал Гостомысл

— Ты тоже будешь любить своих дружинников. Однако всегда помни, — дружина любит храбрых воинов, но еще больше любит осторожных князей, — проговорил Стоум.

Стоум ушел к князю, а Ратиша заметил, что ему тоже больше нравится хитрый Стоум, чем простодушный Храбр.

Глава 11

Когда флотилия подошла к берегу, струг Девятко прижался к самым камышам и пошел на веслах.

— Однако Девятко не дурак, — одобрил маневр боярина князь Буревой и отдал приказ, чтобы вся флотилия шла вслед за стругом Девятко.

Храбр тоже похвалил Девятко:

— Молодца Девятко! За камышами нас разбойники не увидят. Да и солнце светит им в глаза, а потому не даст им рассмотреть нас.

Однако Стоум ехидно напомнил:

— А ты, Храбр, еще сомневался в Девятко.

— Я сомневался в его преданности князю, — сказал Храбр.

— Может, и напрасно, — сказал Стоум.

— Я все равно в нем сомневаюсь, — сказал Храбр.

— Ну, так проверь, — князь же велел тебе его проверить, — напомнил Стоум.

— Не спорьте, бояре, — сказал князь, — преданность делом доказывают, а не словами. Пока Девятко меня не подводил.

— Тебе, князь, виднее. Только жадность никого еще до добра не доводила, — пробормотал Храбр.

На мачте струга Девятко появился красный вымпел.

— Пришли к месту, — сказал Храбр.

Струг нырнул в высокие камыши.

— Правим за ними в камыш, — сказал князь. — Будем высаживаться на берег там.

— Хорошо, — сказал Храбр и передал приказ Ершу.

Корабль направился в камыши.

— Когда высадимся на берег, соберешь мне всех бояр, — сказал князь, глядя на приближающие камыши.

— Соберу, — сказал Храбр.

Стоум снова подошел к Гостомыслу и сообщил:

— Княжич, сейчас будем высаживаться на берег.

— Я готов, — сказал Гостомысл.

Стоум окинул его взглядом.

На боку у княжича висел легкий меч. В руке он держал боевой топорик. За спину закинут красный щит.

— Топор не тяжелый? — спросил Стоум.

— Нет, в самый раз, — ответил Гостомысл.

Стоум обратился к Ратише:

— А ты, молодой человек, проверь оружие и доспехи своего господина.

— Сейчас проверю, — сказал Ратиша.

— Княжич, ты в бой не лезь. Смотри со стороны. Тебе надо учиться, как вести сражение, — сказал Стоум.

— Я воин и в кустах отсиживаться не намерен! — гордо ответил Гостомысл.

— Ты княжич. И ты еще молод, — сказал Стоум.

Гостомысл недовольно засопел:

— Ну и что? Мои братья в мои годы водили дружины.

— Твои братья были тоже люди отважные. И что же вышло? Они погибли, когда им не исполнилось и шестнадцати годов, — сказал Стоум.

— Значит, так угодно было богам. Боги мстят за грехи моего прадеда, — сказал Гостомысл.

— Боги тут не причем. Они погибли потому, что не знали меры своей храбрости, — сказал Стоум.

— Боги дали характер моим братьям. Так суждено было. И человек не может изменить волю богов, — сказал Гостомысл.

Стоум поморщился и проговорил:

— Когда человек не думает своей головой и делает промашку, то он всегда ссылается на волю богов. Удобно свалить свой огрех на богов.

Княжеская ладья рассекла камыши, и через несколько секунд обнаружилось, что за камышами скрывалась довольно большая заводь с пологим песчаным берегом.

Пока корабли входили в заводь, Девятко вывел своих мечников из струга, и они стояли небольшой толпой, ожидая остальной отряд.

Ерш причалил княжеский струг рядом со стругом Девятко. Вслед за ним к берегу подошли и остальные корабли отряда.

Как только княжеская ладья коснулась носом берега, Стоум сказал, что он должен быть рядом с князем и ушел.

Князь за высадкой наблюдал с носа корабля. Отсюда был виден весь берег. Рядом с ним стоял Храбр. Затем подошел Стоум.

Тем временем гребцы сбросили с судов сходни на берег и по ним на берег начали сходить воины.

Начальники отрядов торопливо строили воинов в колонны. Чуть в стороне собирался отряд горожан.

Когда ладья почти опустела, Ерш подошел к князю и спросил:

— Князь, дозволь и гребцам сходить на разбойников?

Князь догадался, что гребцы узнали, что разбойники награбили прилично, и потому добыча обещалась быть большой, и поэтому им тоже хотелось поживиться на этом деле.

— Добычи хотите? — насмешливо спросил князь.

— Конечно, — без всякого смущения сказал Ерш, — разве гребцом много заработаешь?

— Да, не заработаешь, — согласился князь.

— Дружина обойдется без гребцов и сама побьет разбойников, — ревниво возразил Храбр. Он защищал интерес дружины, которой не любила делиться добычей с другими.

— Добыча будет большой. На всех хватит, — сказал Ерш. — А среди гребцов есть рабы, они хотят выкупиться, другой возможности у них не будет.

Князь подумал, что в конце концов он пошел на разбойников не за добычей, хотя и она была не лишней, а затем, чтобы отбить им охоту появляться в словенских морях и землях.

— Я не должен думать о рабах, — сказал Храбр.

Князь подумал, что Храбр был прав. Однако ему пришла в голову мысль, что разбойники могут оказать ожесточенный отпор, — даны хорошие воины, — поэтому лучше первыми на них пустить ополченцев. Пусть сначала ополченцы побьют разбойников, а дружинники завершат дело. Хоть и не боятся дружинники смерти, а беречь их надо. Они ой как еще пригодятся в спорах с племенными князьями.

— Они не рабы. Пусть все идут, — сказал князь.

Храбр недовольно хмыкнул.

— Я сказал — пусть все идут, кто пожелает! — сказал князь.

Храбр раздраженно сплюнул на землю и спросил:

— Кто старшим над ними пойдет?

— Гребцы просят меня начальником, — сказал Ерш.

— Зачем тебе это? — спросил Храбр.

— У меня женка молодая, ей тоже нарядов хочется, — сказал, усмехнувшись, Ерш.

— Нельзя его пускать в сражение. Убьют, и что тогда будем делать без кормчего? — засопротивлялся Храбр.

— Он прав, — сказал князь, — пусть начальником изберут другого.

— Ладно, я скажу горожанам, чтобы они выбрали себе старшим другого, — неохотно согласился Ерш.

— Ерш, а ты оставишь на судах кормчих и охрану. А на моей ладье пусть остаются все гребцы, — сказал князь.

Немного помолчал и добавил: — Можешь сказать им, что я дам им долю от добычи.

— Все, выгрузка окончена, — сказал Храбр и подал руку князю, — пора идти на берег.

— Пошли, — сказал князь.

Князь и бояре начали спускаться по сходням.

Стоум задержался около Ратиши и сказал:

— Ратиша, присмотри за княжичем. Он рвется в бой. Сам знаешь, что в бою не всегда важна сила, а важно везение. Как бы что не случилось.

— Я буду смотреть за ним, — сказал Ратиша

— А случится что с княжичем, ты сам без головы останешься, — добавил Стоум, но тихо, так, чтобы Гостомысл не услышал его слов.

— Я буду его сторожить крепче, чем самого себя, — пообещал побледневший Ратиша.

Стоум пошел по сходням, а к Ратише подошел Гостомысл, который видел, что Стоум что-то сказал Ратише, и тот после его слов побледнел.

— Что он тебе сказал? — спросил Гостомысл.

— Хочет, чтобы я тебя берег, — сказал Ратиша, размышляя, серьезен ли был боярин, угрожая лишить его головы.

— Стоум слишком много беспокоится обо мне. Нянькой хочет мне быть всю жизнь, — недовольно сказал Гостомысл.

— Он боится, что проклятие рода словенских князей опять сбудется, — сказал Ратиша.

Гостомысл мрачно проговорил:

— Проклятие-проклятием, но князь не может сидеть в тереме и бояться за свою жизнь.

— Об этом никто не говорит. Надо только вести себя разумно, — сказал Ратиша.

— Я буду делать то, что считаю нужным. И если я умру, значит, так угодно будет богам. Пошли! Все уже на берегу, — сказал Гостомысл и двинулся к сходням.

— Постой! — сказал Ратиша. — Я все же еще раз осмотрю твои доспехи и оружие.

— Только быстрее, — сказал Гостомысл.

Ратиша внимательно осмотрел его доспехи. Доспехи и оружие были в порядке, и Ратиша сказал, что можно идти.

— Ну и пошли на берег, — нетерпеливо сказал княжич и быстро пошел к сходням.

Но первым к сходням успел Ратиша. Сходни коварно прогибались, и Ратиша подал княжичу руку. Но тот сделал вид, что не заметил его руки.

Глава 12

Вокруг князя Буревого и воеводы Храбра собрались бояре. Все были в доспехах и с полным вооружением: с мечами, топорами и копьями.

Рядовые дружинники стояли в стороне, кроме мечей и топоров у них были также луки.

— Далеко отсюда до лагеря данов? — спросил князь Девятко.

— Через лес шагов триста, — ответил Девятко. На самом деле он не знал расстояния до лагеря разбойников, поэтому ответил наугад.

— Пойдешь первым со своим отрядом, а мы будем позади шагов на сто. Если попадутся сторожа, тихо снимешь их. Мы должны подойти к их лагерю тихо, — сказал князь.

— Сделаю, — сказал Девятко.

— Иди, — сказал князь.

Девятко ушел. Князь обратился к боярам, которые были начальниками отрядов:

— Идем по лесу цепью. Не шуметь. Когда выйдем к лагерю, сначала бить их стрелами. А когда перебьем и оставшиеся в живых станут разбегаться, бейте их топорами и мечами.

— Понятно, — ответили бояре.

Князь обратился к боярину Вячко:

— А ты вернись к стругам. Возьми три корабля, и, если разбойники попытаются убегать по воде, нападешь на них.

— Будь уверен, князь, я не дам никому уйти, — с улыбкой проговорил Вячко.

— Князя разбойников не убивайте, надо его взять в плен. Я хочу узнать, какие планы у данов, — сказал князь.

— Мы их как мышей переловим, — со смешком сказал Вячко.

— Иди, — сказал князь, и Вячко ушел.

— Пора нам тоже идти, — напомнил Храбр.

— Пошли, — сказал князь. Тут он обратил внимание на Го-стомысла. Немного подумал и сказал: — а ты, княжич, будь рядом со мной, чтобы я тебя все время видел.

По знаку Храбра все вошли в лес.

Лес был густой — казался одной зеленой стеной. Чтобы не шуметь, приходилось нагибаться под ветвями, но с копьями и в полном вооружении это было непросто. Поэтому сухие ветки все время трещали под ногами.

— Как бы не насторожить разбойников раньше времени, — обеспокоено сказал Храбру князь.

— Тут недалеко, и поэтому даже если разбойники обнаружат нас, то у них не будет времени организовать оборону, — сказал Храбр.

— Ну да, Девятко, в случае чего даст сигнал, — сказал князь, успокаивая себя, и в подтверждение его слов из кустов впереди послышалось кряканье утки.

— Пришли, это Девятко дает нам сигнал, — сказал Храбр.

Действительно, через десяток шагов они увидели ратника с оружием. Затем из кустов вышел Девятко.

— Тут кончается лес. А разбойники спят на поляне. Они даже не выставили охраны, — довольно ухмыляясь, доложил Девятко.

— Время обеденное, а они дрыхнут. Однако даны обнаглели! — с удивлением проговорил князь.

— А чего им бояться? Место тут уединенное, незаметное, удивительно, как Девятко нашел их, — сказал Храбр.

— Молодец! — похвалил Девятко князь, и у того на лице появилось довольное выражение.

— А теперь показывай их лагерь, — сказал князь.

Девятко раздвинул ветви кустов.

— Вот поляна, а вон и датские корабли... — начал показывать он.

— Ага! — сказал князь.

Перед ним предстала большая поляна на пологом берегу реки. Но князь первым делом обратил внимание на боевые корабли данов. Они находились на плаву и были привязаны канатами к деревьям на берегу. С кораблей на берег были опущены длинные доски сходни. Пройти по таким надо иметь изрядное умение и ловкость.

— А знамена на кораблях и в самом деле датские, — сказал князь.

Храбр вслух начал считать вражеские корабли:

— Один, два, три...

— Десять легких кораблей, — сказал князь.

Храбр закончил счет выводом:

— Таким образом, у данов около сотни человек.

— А Медвежья лапа говорил, что на него напало два десятка кораблей, — припомнил князь.

— У страха глаза велики, — презрительно сказал Девятко.

— Не говори напраслину — Медвежья лапа не пуглив, — сказал Храбр.

— Другие разбойники могли уйти на море, — сказал Девятко.

— А где их лагерь? — спросил князь.

— Гляди, князь, — сказал Девятко и показал рукой на шатры на другой стороне поляны.

Там в тени под деревьями горел костер: на вертеле жарилась оленья туша. Слуги медленно поворачивали вертел, стараясь, чтобы туша прожаривалась равномерно.

Под деревом на низкой лавке, прикрытой звериной шкурой сидел мужчина в дорогой одежде и кубком вина в руке.

Слуга наливал ему в кубок вино. Другой слуга держал блюдо с парящимся от жара мясом.

— Это их князь, — сказал Девятко.

— Ага! — многообещающе промолвил князь Буревой.

Перед главарем разбойников был расстелен большой ковер, на ковре сидели дружинники.

Слуги суетились, поднося данам, которые развалились на войлочных коврах рядом с большим деревом, блюда и вино.

Даны что-то весело кричали, видимо, приветствуя своего князя.

— Это их бояре, — сказал Девятко.

— А ты же говорил, что даны спят? — припомнил слова Девятко Храбр.

— Они проснулись, — сказал Девятко.

— Ладно, — сказал Храбр.

— Однако надолго они расположились, — сказал князь.

— Мы вышли удачно, они о нас не подозревают, — сказал Девятко.

— И оружия от них далеко. Пока они до него доберутся, мы их перебьем, — сказал Храбр.

— Но где же остальные? Неужели Медвежья лапа ошибся и их была только сотня? — с сомнением спросил Стоум.

— Сто или больше их. Какая разница? Сейчас неважно, где остальные. Главное, что они не ожидают нашего нападения, а мы здесь и готовы напасть на них, — сказал Храбр.

— Может, они в море? — сказал Стоум.

— Если остальные ушли в море, то этим только облегчили нашу задачу — нам легче их разбить по частям, — сказал Храбр.

— Надо не теряя времени напасть на данов, — сказал Девятко.

— Начнем? — спросил Храбр, глядя на князя.

— Начинай, — сказал князь и предупредил:. — Только их князь мне нужнее живым. Я хочу узнать его планы.

Храбр предупреждающе поднял руку.

Лучники подняли натянутые луки. Убедившись, что они готовы пустить стрелы, Храбр резко опустил руку.

Лучники отпустили тетивы, и в данов полетел рой стрел.

Через секунду стрелы стали падать на землю. Как только стрелы упали, среди данов поднялся переполох, и они стали разбегаться в разные стороны.

Удивительно, но среди данов немного оказалось раненых и убитых. Впрочем, за поднявшейся суетой словены не заметили этого.

После второго залпа, князь сказал:

— Теперь давай ополченцев, а то даны разбегутся, потом их не поймаешь.

Храбр подал очередной сигнал, и из леса на поляну, как муравьи, вывалились ополченцы. В несколько секунд они добежали до лагеря данов и стали рубить топорами всех, кто попадался под руку.

— Мы победили, — сказал Гостомысл.

— Не спеши, — сказал Ратиша. — Данов еще много.

Его опасения оказались не напрасными: даны оказались опытными воинами, многие из них успели прикрыться щитами и выстроиться стеной вокруг своего вождя.

Поэтому нападавших ополченцев встретила ощетинившаяся копьями стена.

— Забери их нечисть, — выругался Храбр, понявший, что первым ударом опрокинуть данов не удалось.

— Ополченцам их не взять, — сказал князь Буревой и от досады даже сплюнул.

— Надо всей дружиной ударить, — сказал Храбр.

— Ну, раз так они умелы, то и мы не лыком шитым — сейчас зададим им, — зло проговорил Храбр.

Князь вынул из ножен меч.

— Теперь пора и нам идти в бой, — сказал он.

Ближние бояре встали рядом с князем с копьями наперевес.

— За мной, мои други! — крикнул князь и ринулся на данов.

Вслед за ним побежали и дружинники. Однако вскоре дружинники обогнали князя и первыми врезались в стену данов.

Этим стальным ударом словенская дружина сломала стену данов: она рассыпалась и завязалась рукопашная схватка.

Правда, небольшой отряд все продолжал стоять стеной вокруг своего вождя, но по всему видно было, что больше минуты он продержаться не мог.

Видя эту картину, Гостомысл выхватил свой меч и метнулся, было, к толпе сражающихся людей, но Ратиша ухватил его за полу плаща.

— Ты с ума сошел!? — зло спросил Гостомысл.

— Княжич, не спеши; дело князя — вести за собой своих воинов, но прежде чем вступать в схватку надо и головой думать, — попытался остудить княжича Ратиша.

— Не учи меня. Сейчас как тресну по голове мечом! — сердито сказал Гостомысл.

— Княжич, я не смею учить тебя, — смело проговорил Ратиша.

— Тогда отстань! — нетерпеливо дернул полу плаща Гостомысл.

— Я обещался тебя хранить, — сказал, оправдываясь, Ратиша.

— Ну и храни. Или ты испугался схватки? — сказал Гостомысл.

— Не испугался. Но тут что-то нечисто, — сказал Ратиша.

— Некогда мне с тобой препираться! Там уже бой заканчивается, — сказал, горячась, Гостомысл.

— Княжич, данов слишком мало. На нашу ладью напало два десятка стругов, а тут людей и на десяток не наберется.

— Ну и что? — сказал Гостомысл, продолжая попытки вырвать из рук слуги полу плаща.

— Как бы не попасть в засаду, — сказал Ратиша, еще крепче цепляясь за плащ.

Гостомысл с сожалением посмотрел на блестящий клинок в своей руке. Клинок был сделан искусными словенскими мастерами. Такой клинок рубил сталь, и стоил он стада коров. Но он не был испробован в сражениях.

Пока они спорили, битва почти закончилась: даны были либо убиты, либо убежали, на поле боя оставался только небольшой отряд датского князя. Но словене окружили его и уже слышались радостные крики словенских воинов, предвкушавших победу.

— Ратиша, отпусти, дурак, опоздаем! — отчаянно крикнул Гостомысл.

— Не отпущу! — уперся Ратиша.

Гостомысл поднял меч и пригрозил:

— Сейчас тресну.

Ратиша повис на его руке.

— Стой, княжич! Все равно не пущу!

— Подлый раб, — крикнул разозленный Гостомысл и ударил Ратишу по голове плоской частью клинка.

Ударом он сбил с Ратиши шлем. Шлем упал на землю, и Гостомысл ударил Ратишу по голове кулаком.

От удара у Ратиши потемнело в глазах, и он пополз на землю, но руку княжича все-таки не отпускал.

— Смерд проклятый, я же убью тебя! — со слезами в голосе крикнул Гостомысл и начал отдирать руки Ратиши от себя.

— Княжич, гляди на лес! — из последних сил крикнул Ратиша.

Гостомысл невольно бросил взгляд на лес и увидел, как среди деревьев замаячили фигуры неизвестных воинов

Еще через секунду на поляну выскочила большая толпа разъяренных воинов. Размахивая топорами, мечами и копьями, они с яростными криками устремились на увлеченных боем словен.

Дело оборачивалось худо, занятые боем с остатками данов, словене не замечали новую угрозу.

— Кто это!? — воскликнул остолбеневший на мгновение Гостомысл.

— Это даны! — крикнул пришедший в себя Ратиша.

— Откуда?!

— Они прятались в лесу, — сказал Ратиша.

— Надо предупредить отца! — крикнул Гостомысл.

— Поздно, — сказал Ратиша.

— Отец! Отец! — закричал изо всех сил Гостомысл.

В шуме боя, разумеется, никто его не слышал. Поэтому, когда словене заметили нападавших, оказалось поздно что-либо предпринимать: новый отряд данов врезался им в спины.

Таким образом, словене оказались между двумя стенами данов.

Первыми дрогнули ополченцы. В ужасе они прыснули в лес.

Ратиша потянул Гостомысл в сторону кораблей.

— Идем, княжич, скорее к стругам! — кричал он. — Или ты погибнешь!

Гостомысл же, поняв, что отцу ничем помочь не сможет, в расстройстве чувств упал на землю и заплакал навзрыд.

Между тем несколько данов заметили юношу в дорогой одежде и, догадавшись, что это необычный воин, устремились к нему, желая захватить его в плен.

— Даны идут к нам! Надо скорее бежать! — кричал Ратиша в ухо Гостомысла и пытался поднять его с земли.

К его облегчению, Гостомысл пришел в себя и поднялся.

— Куда бежать? — спросил Гостомысл.

— Тебя хотят захватить в плен, — показал рукой Ратиша на приближающихся данов и потянул Гостомысла в лес. Однако, заметив отряд данов, намеревающийся взять его в плен, Гостомысл сам со всех ног бросился в лес.

Глава 13

Князя Буревого спасло то, что в азарте даны погнались за ополченцами. Пока они гонялись за ополченцами, опытные дружинники, построившись плотным строем вокруг князя и стали отступать к ладьям.

Учитывая, что Гостомысл и Ратиша в сражении участия не принимали, они прибежали к кораблям раньше всех.

Ерш, увидев бегущих Гостомысла и Ратишу, сразу догадался, что битва не удалась, и приказал гребцам оттолкнуть ладью от берега.

Правда, когда ладья отчалила от берега и закачалась на глубокой воде, Ерш приказал остановиться и ждать в готовности, — князя он не мог оставить.

А на случай нападения данов на корабль он велел нескольким гребцам взять луки и приготовиться к стрельбе.

Следуя его примеру, и остальные кормчие отвели корабли от берега.

В результате убегавшим от данов остаткам разбитого словенского войска пришлось добираться до спасительных кораблей по горло в воде.

При этом те из дружинников, которые были в тяжелой броне, завязнув в донном иле, стали тонуть, но на их спасение не было ни сил, ни времени.

Но именно это и спасло князя Буревого и его бояр.

Даны гнались за ними, наступая на пятки, и если бы корабли оставались на месте, то они ворвались бы на плечах словен на корабли и захватили их.

А так, благодаря лучникам удалось, хотя и с трудом, отсечь данов от спасающихся словен.

Забравшись на борт ладьи, дружинники падали на палубу и тяжело дышали, широко раскрыв рты, точно рыба, вытащенная на берег.

Отдышавшись, князь, огляделся: его ладья была уже далеко от берега, за ней следовало всего два струга. А совсем далеко виднелись корабли с датскими знаменами: даны, побив словен на суше, решили добить их на воде.

Увидев эту картину, князь помрачнел.

— Стругов и ладей осталось слишком мало, чтобы всерьез драться с данами, — сказал он вслух.

Ерш сказал:

— Я приказал быстрее уходить в море.

— Они идут быстрее нас, — сказал кто-то.

— Вячко задержит их, — сказал другой.

— Боя не избежать, и мы опять потерпим поражение.

— Мы будем сражаться.

— Нас мало, и мы все погибнем, — сказал первый.

— Значит, так угодно богам, — сказал князь.

— Князь, не догонят нас даны, — сказал Ерш.

Князь Буревой взглянул на кормчего и в мрачном настроении прошел под мачту, где стояло кресло, и сел, опустив голову.

К нему подошли дружинники, их было совсем мало.

Князь оглядел собравшихся: из бояр увидел он только Стоума и Всеслава.

Гостомысла среди них не было, и лицо князя Буревоя исказил ужас.

— Где Гостомысл? — осевшим голосом спросил он.

— Где княжич? — пронеслось по кораблю.

— Я здесь, — крикнул Гостомысл и поторопился подойти к отцу.

— Слава богам! — воскликнул князь и обнял сына.

От Гостомысла пахло молоком и тиной.

— Ты цел? — спросил князь, отпустив сына, и оглядывая его.

— Цел, — сказал Гостомысл.

— В бою был? — спросил князь.

Гостомысл, краснея, сказал:

— Я рвался в бой, но меня Ратиша не пустил.

Стоявший за спиной Гостомысла Ратиша вышел вперед и поклонился:

— Прости князь, но я боялся за его жизнь.

— Молодец, Ратиша. Ты хороший слуга, — сказал князь.

— Я обещал беречь своего хозяина пуще своей жизни, — сказал Ратиша.

Гостомысл встал за спину отца, и за его спиной встал Ратиша. Теперь князю можно было заняться и другими делами.

— Где Храбр? — коротко спросил князь.

Стоум развел руками и сказал:

— Он остался, чтобы задержать данов.

— Он убит, — сказал кто-то из дружинников.

— Убит? — спросил князь.

Другой дружинник добавил:

— Я видел, как он сражался с данами, преграждая им путь к ладьям.

— Жаль... А другие? — спросил князь.

— Тоже убиты.

Князь обхватил голову и в расстройстве застонал:

— Полное поражение! О боги, за что дали мне такое наказание?!

Слуги поднесли кубок с вином и подали его князю, но тот не обращал внимания на вино.

Он стонал с минуту, затем решительно вскинул голову, взял кубок и залпом осушил его.

По усам и бороде князя потекли ручьи красного вина, и Гостомыслу показалось, что это кровь.

— Так угодно богам, — сказал боярин Всеслав.

— Боги правят людьми, словно пастух овцами, люди не могут повлиять на их волю. Но в воле людей вести себя достойно и мужественно, так, чтобы боги устыдились своей несправедливости к людям, — сказал Стоум.

Слуга добавил в кубок вина.

— Дайте всем вина, — приказал князь.

Слуги разнесли дружинникам кубки, стаканы и чаши с вином.

Князь поднял кубок и сказал:

— Поднимем чаши за наших друзей, сражавшихся мужественно и храбро. Они пали в битве. Теперь они с небес глядят на нас. Но они навсегда останутся в наших сердцах.

Князь приложился губами к кубку и стал молча пить вино. Дружинники также молча пили вино.

Когда кубки опустошили, князь отдал кубок слуге и обвел собравшихся тяжелым свинцовым взглядом. Казалось, он кого-то искал.

Корабль охватила зловещая тишина.

— Мне обещали победу, — проговорил князь ужасным голосом.

— Кто обещал победу? — пошел шепот среди дружинников.

— Это волхвы нам предсказали победу, — крикнул кто-то тонким голосом.

— И где эти волхвы? — спросил князь, и взгляд его стал недобрым.

Молчание в ответ.

— Я же велел их взять в поход! — налился злой кровью князь.

— Они прячутся в трюме! — крикнул кто-то.

— Сюда их! — приказал князь.

Среди дружинников возгикло движение, и через минуту волхвов с заломанными за спинами руками вывели и поставили перед князем на колени.

— Скажите, волхвы, — где обещанная победа? — потребовал ответа князь, протыкая пристальным, словно кинжал, взглядом волхвов.

Волхвы почувствовали недоброе, и у них затряслись руки, а у волхва в белой одежде дернулась щека.

— Или вы волю богов неправильно передали? — холодно спросил князь.

Волхвы молчали.

— Или вы ее не знали?

Волхвы молчали.

Кто-то из дружинников крикнул:

— Чего их слушать, и так все ясно — утопить их!

— Повесить! —- послышались еще одно предложение.

Князь задумался.

Лица волхвов стали бледно-серыми, как новое небеленое полотно.

Но белый волхв все же сохранил самообладание.

— Князь, — заговорил он осипшим голосом, — мы ничего тебе не обещали, мы только передали волю богов. Ты сам видел, что дощечки падали белой и черной стороной. Боги сказали, что за победу придется заплатить жизнью самого храброго воина. Так все и сбылось.

— Но мы не победили, — сказал князь.

— Ты победишь в войне с разбойниками, но до победы тебе придется претерпеть и поражения, — сказал волхв.

— Я потерял всю дружину. Мне теперь не с кем воевать, — сказал князь.

— В этой войне победит тот, кто не падет духом, если ты сейчас падешь духом, то не видать тебе и победы. Ты проиграл сражение, но вся война еще впереди. А новую дружину ты наберешь, — сказал волхв.

— Князь, нас догоняют датские корабли, — сказал Ерш.

— Готовьтесь к бою! — сказал князь.

— Мы ушли бы от них, если бы у меня были гребцы. Но многие из них погибли, — сказал Ерш.

— Гребцы есть. Пусть все садятся на весла. Немедленно, — сказал князь, встал с кресла и прошел на помост рулевого.

Дружинники спустились вниз и села за весла.

Князь с тревогой смотрел назад. Там виднелось несколько кораблей. Длинные красные вымпелы на верхушках мачт свидетельствовали о том, что это были словенские корабли.

Князь пересчитал их: кораблей было около десятка, это была половина от того флота, что был у него утром.

Князь болезненно поморщился.

— Ерш, где даны? — спросил князь.

Ерш показал рукой вдаль: там, на мутном горизонте виднелись еще корабли.

— Вон они.

— Ты думаешь, что это не наши корабли? - спросил князь.

— Да, — коротко ответил Ерш.

— Но почему? Нам же не видно их флагов, — сказал князь.

— Я видел, как они напали на струги Вячко, а потом пошли за нами. Все это время я не упускаю их из вида, — сказал Ерш.

— Мы сражаться не можем, наших кораблей осталась половина, — сказал Всеслав.

— Но сколько на них воинов? Половина или меньше? — спросил Стоум.

— На стругах оставалась только охрана и кормчие. Они могли увести струги пустыми, — сказал Ерш.

— Ерш, так мы можем уйти от датских кораблей? — раздраженно спросил князь Ерша.

— Ветер задул с юга. В город нам идти против ветра. На веслах против ветра мы не уйдем от датских стругов. У нас мало гребцов... — начал рассуждать Ерш.

Князь бросил взгляд на догоняющие корабли.

— Если даны нас не догонят на море и если мы пойдем в город, то они придут за нами и осадят город А город не готов к обороне. Нельзя их вести за собой в город, — перебил Ерша князь.

— Такими силами в море нам не справиться с данами, — сказал Стоум.

— И без тебя вижу! Лучше скажи, что нам делать, — зло сказал князь.

— Если бы поставить паруса... — сказал Ерш.

— И что тогда? — спросил князь.

— Наши корабли без людей стали легче стругов данов, и мы пошли бы быстрее, — сказал Ерш.

— Так нам в город не попасть, потому что, если мы пойдем по ветру то нам придется плыть на север, — сказал князь.

— Там на острове у нас городок Корела, — напомнил Всеслав.

— В Кореле мы спрячемся, но как же с Городом? Он же останется без защиты, — сказал князь.

— Даны идут за нами. Таким образом, мы их уведем за собой на север, — сказал Всеслав.

— Как бы не прогадать, — заметил Стоум.

— Если не пойдем на север, то даны разобьют нас совсем. Поэтому главное сейчас уйти от данов. Потеряв нас, даны вернутся в свой лагерь. Ну а не отстанут, то будем обороняться в Кореле.

Этим мы отвлечем данов от города. А там мы соберем силы и вернемся, — сказал князь.

— Как бы не прогадать, — упрямо вздохнул Стоум.

— У тебя есть еще предложения? — спросил князь.

— Нет, — сказал Стоум.

— Тогда не каркай, — сказал князь.

— Идем на север? — спросил Ерш.

— Ставь парус, — сказал князь.

По команде Ерша гребцы поставили парус, ладья ускорила ход, и вскоре стало заметно, что датские струги отстают.

Князь вернулся к мачте. Волхвы все стояли на коленях. Рядом с ними пара дружинников.

Князь остановился рядом с волхвами и сверкнул недобрым взглядом из-под висящих седых бровей.

Молчание затянулось.

— Утопим их или повесим? — наконец спросил Всеслав.

— Мы смерти не боимся, — сказал волхв в белой одежде.

— Ладно, волхвы, живите пока. Но впредь слушайте волю богов, как следует... и не попадайтесь мне в недобрый час на глаза, — сказал князь.

— Так что с ними делать? — спросил один из охранявших волхвов дружинников.

— Отпустите их. Пока... — сказал князь.

Князь пошел на нос ладьи. А волхвам развязали руки, и они, пятясь задом, словно раки, исчезли в темных трюмах ладьи.

— Тому, кто берется говорить от имени богов, следует хорошо помнить, что ему придется отвечать и за их грехи, — сказал боярин Стоум Гостомыслу.

— Однако опасная это работа — передавать волю богов, — сказал стоявший рядом Ратиша.

Глава 14

Городок Корела стоял на острове при впадении реки Вуокслы в Нево-озеро.

Городок ограждал высокий земляной вал, а поверх вала шла стена из толстых заостренных бревен, обмазанных, чтобы его нельзя было поджечь, толстым слоем закаменевшей на солнце рыжей глины.

Вообще-то остров, как и земли севернее Нево-озера, принадлежал карелам.

В бескрайних лесах они били зверя, бортничали; в реках ловили рыбу. Поэтому сам по себе остров им был неинтересен.

А вот словепе облюбовали остров: из-за впадающих здесь в Нево-озеро многочисленных рек уж очень он оказался удобным для ведения торговли с северными народами.

Постепенно здесь вырос городок.

Словенские купцы торговали оружием, украшениями, гончарными изделиями, тканями, обувью. Доходили до карел и товары из далекой Греции. Но это уже так — баловство.

Бойкая торговля привлекла в городок карелов, да и другие северные народы.

Закономерно, что в городке появилось свое производство: чтобы не везти издалека, словенские ремесленники организовали изготовление превосходного оружия да и других полезных в хозяйстве вещей.

Карельский князь быстро понял выгоду от словенского городка на его земле и не только не стал изгонять словен с острова, но и даже завел в городке свой двор.

Правда, бывал здесь редко, обычно зимой, когда привозил северные товары на обмен.

В конце концов на необычный городок словен на чужой земле обратили внимание и сильные словенские князья.

Городок оказался удобным для контроля северных народов, признававших верховенство словенский князей, и сбора дани.

Таким образом, в городке появился дворец словенского князя.

А так как между словенским и карельским племенами была давняя дружба и словенский князь брал не тяжкую дань, а так — ради приличия, то карельский князь не стал обижаться на это.

Двор словенского князя в Кореле почти ничем не отличался от княжеских дворов в других городах.

Терем из толстых бревен в два этажа, увенчанный золотистым шпилем. Широкое крыльцо, ведущее прямо на второй этаж, где располагалась большая горница. Горница отделана золотистой сосновой дощечкой. Полы дубовые, пропитанные воском и отполированы до блеска. От дерева воздух в горнице был чист и приятно пахнет.

По стенам горницы развешено парадное оружие и знамена.

В горнице князь имел возможность собрать до сотни людей. Но обычно больше полусотни и не требовалось: на думу собирались в горнице только старшая часть дружины и городская старшина.

Остальные ждали решения во дворе, замощенном деревянными досками Решение объявлялось с высокого крыльца.

У входа на крыльцо стояла охрана из мечников — никому не разрешалось входить на крыльцо без разрешения самого князя.

На первом этаже терема находились служебные помещения: здесь воевода распределял задания младшей дружине; ключники вели записи и выдавали дружинникам необходимое для жизни.

На дворе словенского князя скапливалась собираемая с северных племен дань, в связи с чем на складах были большие запасы продовольствия и оружия.

Глядя на князей, завели дворы в Кореле и словенские купцы, и богатые карелы.

Завели дворы и ремесленники: кузнецы, и кожевники, и другие. В каждом дворе в хлевах стоял многочисленный скот и птица.

Это оказалось выгодно для всех.

Только жито приходилось привозить со стороны, на острове земли под поля не хватало, с трудом находили место, где пасти скот. Но зерна на несколько лет осады хватило бы.

Таким образом, благодаря расположению и высоким стенам врагу взять Корелу одним налетом было сложно.

А чтобы взять осадой город, требовалось несколько лет. При этом словене находились бы на твердой суше, а осаждающие на воде.

К тому же контролировать связь городка, находящегося среди множества заросших камышом островов, с большой землей было вряд ли кому под силу.

Против врага выступала и сама природа — первый же шторм, частый гость в этих местах, разнес бы флот осаждающих и потопил.

Однако, несмотря на долгое время существования города, еще ни разу не удавалось проверить его неприступность.

Глава 15

Князь Буревой с тревогой всматривался в море. Ладья резала воду мутным пенным следом.

Уцелевшие словенские корабли давно отстали, и теперь сзади были едва видны походившие на сидящих на воде чаек паруса.

Над горизонтом нависло темно-кровавое солнце, наводившее на сердце смутную тоску и страх.

Стоявший рядом с князем Стоум, догадавшись, куда направлен взор князя, проговорил:

— Корабли далеко отстали от нас.

— Но отстали ли датские корабли? — задумчиво проговорил князь.

— Князь, что тебя так тревожит? — спросил Стоум.

— Меня тревожит все. Я потерял дружину. За нами идут военные корабли и неизвестно чьи они, наши или вражеские, — сказал князь.

— Это наши струги. Я видел, что они все время шли за нами, — сказал Стоум.

Он тоже был неуверен, что идущие следом корабли принадлежат словенам, а не данам, но ему хотелось приободрить князя.

— Наверно, — сказал князь. — Но если за ними идут даны? Успеем ли мы приготовить город к обороне? Нас ведь там не ждут. И они ничего не знают о нашем походе на разбойников.

— Город должен быть готов к обороне всегда. Медвежья лапа проверял и остался доволен. И люди там есть. Там все время находится часть нашей дружины. Они первый удар отразят. А за это время мы на стены выведем горожан, — сказал Стоум.

— Хорошо было бы, если бы в городе оказался князь Вяйне-мяйнен с дружиной, — сказал князь Буревой.

— Вряд ли он будет в городе. Князь Вяйне приходит в Корелу только перед зимой, — сказал Стоум.

— С князем Вяйне было бы надежнее держать оборону, — сказал князь Буревой.

— Его воины очень бы пригодились нам, с ними мы покончили бы с разбойниками-данами, — сказал Стоум.

— Найти его надо будет, когда мы прибудем в Корелу, — сказал князь.

— Знать бы, где его искать. Да и найдем, так раньше осени он не придет, — сказал Стоум.

— Все равно — надо послать гонцов, — сказал князь.

— Вижу город! — крикнул дозорный с мачты, прервав разговор князя и боярина.

— Вот сейчас все разрешится. Удержим Корелу — спасемся. Ну а нет... — сказал Стоум и замолчал.

— Мы удержим Корелу. Скоро стемнеет. В ночь даны не будут штурмовать город. А к утру мы соберем людей, — сказал князь.

Глава 16

У княжеского посадника в Кореле Возгаря болела спина, и он разговаривал с ключником Сбыней о прошедшей проверке, лежа на кровати.

— ... А боярина я обвел вокруг пальца, — купил у Казимира десять возов сена, а потом написал, что сено съели кони, и это же сено снова отдал Казимиру и снова купил, — хвалился Сбыня.

— Ох, и жук ты, Сбыня, зря тебе отец не дал имя — хомяк, — сказал Возгарь.

— Так я все в дом тащу, а не наоборот, — сказал, улыбаясь, Сбыня.

— А не боишься что попадёшься? — спросил Возгарь. — Ведь узнает князь о твоих проделках, голову снимет, и все добро отберет.

Сбыня открыл кошель, и положил на стол несколько золотых монет.

— Это твоя доля, Возгарь. А насчет того, что попадусь? Не боюсь. Князь далеко, а мы здесь. Князь присылает для проверки бояр. Бояре хорошие воины, но ничего не смыслят в записях. Так что им в жизни не докопаться до правды.

— Ну, ну, — сказал Возгарь, и, кряхтя, рукой дотянулся до монет и стряхнул их в ладонь.

— Спина болит? — сочувственно спросил Сбыня.

— Ох, болит, проклятая! — сказал Возгарь, пряча монеты под подушку.

~ А ты скажи пасечнику, чтобы он тебе пчел поставил на спину, — посоветовал Сбыня.

— Сказал. Сейчас должен прийти. Только кусаются эти черти больно.

В дверь стукнули.

— Ну, вот и пасечник пришел, — сказал Возгарь и крикнул: — Заходи, Душан.

Дверь открылась. Но в комнату вошел не пасечник Душан, а начальник стражи.

— Чего тебе? — с удивлением спросил Возгарь.

— Я пришел с башни, — сказал начальник стражи.

— И что тебе надо? — спросил Возгарь.

— Дозорные сказали, что ладья к городу подходит, — сказал начальник стражи.

— Купец, наверно, — сказал Сбыня.

— Следом за ладьей видны струги. Пять или шесть: не видно, — далеко они, — сказал начальник стражи.

— Разбойники? — испуганно спросил Возгарь.

— Не знаю, — сказал начальник стражи.

— Надо сказать страже, чтобы были готовы закрыть ворота, если это окажутся разбойники, — сказал Возгарь.

— Скажу, — проговорил начальник стражи.

— Смотри, головой отвечаешь за это, — пригрозил Возгарь.

— Ладно, все сделаю, — сказал начальник стражи.

— Ну, иди, — сказал Возгарь.

Но начальник стражи не спешил уходить.

— Ты чего? Тебе чего-то еще надо? — спросил Возгарь.

— Флага на ладье еще не видно, но кажется мне, что это княжеская ладья, — сказал начальник стражи.

— Глупости! Зачем князю приходить в город, — похолодел Возгарь и попытался приподняться, чтобы выглянуть в окно.

— Помогите мне, — приказал он Сбыне и мечнику.

Сбыня и мечник под руки подняли посадника. Встав, Возгарь шагнул к открытому окну. Из окна было видно море и подходящий корабль. Теперь хорошо был виден княжеский флаг.

— Князь! — с ужасом выдавил Возгарь.

Сбыня от страха присел и тихо завыл:

— Ой, не к добру это! Ох, я так и знал...

Возгарь сообразил, что глаза и уши начальника стражи сейчас были явно лишними.

— Молчи, дурак, — сказал Возгарь Сбыне и приказал начальнику стражи: — Скажи городским старшинам, чтобы они шли на причал встречать князя. Я тоже сейчас приду.

Начальник стражи ушел.

Поглядывая на закрытую дверь, Возгарь сказал плачущему ключнику:

— Ты, дурак сопли вытри. Неизвестно, по какой надобности пришел князь. А увидит твой страх, обо всем догадается.

Возгарь сунул Сбыне золотые монеты.

— А денег я от тебя не брал. Если что, — отдувайся сам. Я отвечаю только за охрану города.

От испуга боль в спине прошла. Слуги одели Возгаря в парадную одежду, и он без посторонней помощи вышел на причал.

Глава 17

Мутное разочарованное солнце сливалось с краем горизонта. Княжеская ладья подходила к причалу в сумраке.

На причале виднелась толпа празднично одетых людей.

— Посадник и старшины встречают нас с торжеством, — сказал Стоум князю.

Князь Буревой подумал, что если бы он пришел с победой, то такая встреча была бы к месту, но сейчас...

Князь промолчал.

Ладья подошла к причалу. Один из гребцов бросил на берег канат, на причале его подхватили и привязали к толстому столбу.

Князь не стал ждать, пока сходни будут приставлены к ладье, перепрыгнул через борт, и быстрым шагом пошел к встречающим.

Князь должен выходить из ладьи с достоинством. Поэтому, при виде такого бесцеремонного нарушения этикета, Возгарь обомлел, а когда разглядел злое лицо князя, и совсем ахнул:

— Ну, все, мы пропали!

— Пропали! — как эхо отозвался Сбыня и весь затрясся.

«Надо скорее упасть князю в ноги и молить о прощении», — думал он. — «Князь суров и горяч, но быстро отходчив. Если сразу не повесит, то простит... может быть...»

Хоть и говорил Возгарь Сбыне, что отвечает только за охрану города, однако с посадника за все спрос, и за воровство тоже. Зная свою вину, Возгарь почувствовал, как сердце замерло, затем быстро забилось; и ноги ослабели и стали, словно ватные; и на него напал странный столбняк.

За князем перевалились через борт и остальные дружинники и поспешили за князем.

Как только князь приблизился, Возгарь упал в ноги.

— Здоров ли, князь-батюшка? — спросил он непослушным языком.

Вслед за ним упали на колени и другие княжеские слуги.

Только городские старшины поклонились не низко, но уважительно, — они служат городу, а не князю.

— Готов ли город к обороне? — спросил князь посадника.

Возгарь, не понял вопроса, принялся причитать:

— Прости меня, князь.

Князь побагровел:

— Что за чушь ты несешь?! Отвечай — готов ли город к обороне или нет?!

Возгарь, думая о том, что князь приехал по доносу на его воровство, совсем потерял голову от страха. Обнимая сапоги князя, и обливаясь слезами и рыдая, он что-то невнятно бормотал.

Князь, занятый мыслями о скором нападении на город данов, рассвирепел.

— Поставьте этого дурака на ноги! — приказал он дружинникам.

Дружинники подняли посадника. Но так как он не хотел стоять на ногах, или не мог, и все время сползал на землю, то пришлось им держать его под руки.

— Дурак, отвечай — готов ли город к обороне или нет? — зло спросил князь.

Возгарь побледнел еще больше, но ничего внятного ответить не смог. В его голове словно заклинило, он только и бормотал, — прости, прости.

— Значит, город не готов? — сделал вывод князь.

— Прости, —- повторил сотый раз посадник.

Чаша терпения князя переполнилась, и он крикнул:

— Повесить его! Повесить негодяя на городских воротах, чтобы все видели, как я наказываю бездельников!

Дружинники потащили Возгаря к воротам, где уже кто-то особенно ловкий перебрасывал веревку через перекладину.

Висеть бы посаднику на потеху народу и корм воронам: эти твари, необыкновенно чуткие на падаль, уже заняли удобные места на стене, чтобы, как только грешника подвесят, успеть полакомиться глазами.

Спас Возгаря его приятель Сбыдя. Неожиданным приездом князя он был перепуган не меньше Возгаря. Однако ушлый ключник, из-за воровства не раз и ранее попадавший в подобное неприятное положение и до сих пор выходивший сухим из воды, быстро сообразил, что на этот раз князь приехал не по их душу.

Да и не стал бы князь тратить свое время на разбирательство с воришкой, — он прислал бы боярина, и тот бы рассудил все на месте и привел приговор в исполнение.

В общем-то, на Возгаря Сбыне было наплевать, но он подумал, что если князь вместо Возгаря назначит другого посадника, то его прибыльному делу придет конец: по крайней мере оно остановится на некоторое время. И еще неизвестно, удастся ли найти общий язык с новым посадником. Ведь, как известно, новые начальники предпочитают иметь рядом с собой известных им людей.

Поэтому, когда Возгаря потащили к воротам, Сбыня поднял голову и крикнул:

— Погодите! Князь не казни Возгаря!

Князь взглянул на Сбыню и, узнав его, проговорил:

— Ага, ключник! Ну, так скажи, — почему же я не должен казнить ленивого посадника?

Сбыня встал, отряхнулся и проговорил:

— Потому что город готов к обороне.

— Готов?! —спросил князь таким грозным голосом, что многие почувствовали, как у них сердце юркнуло в пятки.

— Готов! — твердо ответил Сбыня, и его смелость удивила князя.

— Погодите! — сказал он дружинникам, которые уже накинули веревку на шею несчастному посаднику, — приведите его сюда.

Дружинники подтащили посадника обратно к князю.

— Ты еще жив? — спросил князь.

— Жив, жив, — радостно сообщил Возгарь.

— Говорить можешь?

— Могу.

— Ну, так ответь, готов ли город к обороне или нет?

— Как же город не готов к обороне? Готов, готов!

— А чего тогда плетешь? — спросил князь и покосился на штаны посадника, — на штанах виднелось большое мокрое пятно, и от него пахло мочой и свежим человеческим дерьмом.

Угроза смерти заставила мозги Возгаря необыкновенно быстро работать, и он уже догадался, что князь разгневан совсем не потому, что Сбыня попался с воровством. Скорее всего, случилось что-то другое.

«Но что»? —- подумал Возгарь и соврал: — Князь прости...

Князь недовольно поморщился.

— Это я от болезни сболтнул то, что не надо, — сказал Возгарь.

В глазах князя появилось подозрение.

— Какой такой болезни? — спросил он.

— В спину мне стрельнуло, — плачущим голосом сказал Возгарь.

Князь окинул его взглядом.

Возгарь, с крашенной в рыжий цвет бородой и усами, был такой толстый, что его живот с трудом сдерживал широкий кушак.

Буревой подумал, что для боя такой толстяк вряд ли пригоден, но посаднику незачем самому махать мечом, у него другое дело.

Но бледное, как мел, лицо посадника свидетельствовало, что он действительно был болен.

— Толком о положении в городе доложить можешь? — спросил князь.

— Могу, — попытался поклониться Возгарь.

Князь нетерпеливо топнул ногой.

— Хватит кланяться и причитать. Докладывай по делу!

— Князь-батюшка, городок подготовлен к осаде, — быстро затараторил Возгарь и начал перечислять. — Вал подсыпали весной, тогда же и стены подправили; запасов оружия и стрел достаточно; у кузнецов запасено железо, поэтому, если понадобится, они накуют еще топоров и наконечников для копий. Запасов продовольствия в городе на два года.

Князь удовлетворенно кивнул головой.

— Вот это другое дело. А то плетешь что-то: скулишь, как побитый пес. Прямо, как девка, нечаянно согрешившая с проезжим молодцем.

Возгарь натужно хихикнул.

— Медвежья лапа провел проверку княжеских запасов; их тоже достаточно, чтобы высидеть длительную осаду, — сказал Возгарь.

— Воняет от тебя дерьмом, — сказал князь и потерял интерес к посаднику. Теперь он занялся городскими старшинами.

— Идите сюда, господа старшины, — сказал князь.

Старшины приблизились к нему и с достоинством поклонились.

— Люди у вас есть оборонять город? — спросил князь.

— Так в поле-то народ, — сказал один из старшин.

— А карельской дружины нет в городе? — спросил князь.

— Да что же такое случилось, князь? — спросил один из старшин.

Князь махнул рукой.

— Долго рассказывать, господа старшины. Одним словом — неудачно сходили в поход на морских разбойников. Еле убежали. До самого конца они гнались за нами.

— Ах ты какая неурядица! — горестно всплеснули руками старшины.

Главный старшина — тысяцкий доложил:

— Все в поле. В городе мало кого осталось.

— Тогда выводите на стены всех, кто имеется в городе и может держать в руках оружие. Нам надо отбить город, чтобы морские разбойники не взяли его налетом, — сказал князь.

Сбыня шепнул на ухо Возгарю:

— Возгарь, я тебя спас, так что за тобой должок.

— Всех выведем на стены, — сказал тысяцкий.

— Ничего я тебе не должен. Долг я тебе вернул своей долей за сено, — прошептал Сбыне в ответ Возгарь.

Взгляд князя упал на Нево-озеро, и он заволновался.

— Тогда быстрее шевелитесь. Бегом людей выводите! И ворота запирайте, — прикрикнул князь и показал рукой на воду. — Видите — струги подходят.

Старшины кинулись к воротам. Князь шагнул за ними.

— Это наши струги, — сказал Гостомысл Стоуму Тот пригляделся и проговорил: — Ив самом деле.

Стоум подошел к князю и сказал:

— Князь, это наши струги.

Князь остановился и посмотрел на подходившие струги.

— На мачтах наши флаги, — сказал Стоум.

— Это ничего не значит, — сказал князь.

— На струге я вижу боярина Вячко. Он машет рукой, — громко, так, чтобы его слышал князь, сообщил Ратиша.

— Ив самом деле — Вячко, — подтвердил боярин Всеслав, который все время находился неподалеку.

Князь пригляделся, и в самом деле на переднем струге боярин Вячко махал рукой. Он был в доспехах.

Как только струг коснулся причала, Вячко спрыгнул со струга и быстро пошел к князю.

За стругом Вячко к причалу начали подходить и другие струги.

— Слава богам, ты цел, князь! — с радостью проговорил Вячко, подходя к князю.

— И я рад, что ты цел, — сказал князь и обнял Вячко.

Вслед за князем обняли Вячко и другие бояре.

— Жаль, что мало воинов осталось, — сказал Стоум, глядя на строящихся дружинников. Бояре накинули на себя парадные плащи, однако было заметно, что они были утомлены и подавлены. Многих бояр и рядовых дружинников не хватало.

— Многие погибли. Мы попали в засаду, — сказал Вячко.

— Но для защиты города нам теперь хватит людей, — сказал Стоум.

— А где Девятко? — спросил князь.

— Тоже пропал, — ответил Вячко.

— Жаль. Своей нерадивостью он погубил наше войско. Хотел бы я его спросить, почему он не нашел данов, сидевших в засаде, — со злостью проговорил князь.

— Если не погиб, то дружина найдет его и спросит за этот грех, — проговорил сурово Вячко.

— Так и будет, — сказал князь и задал вопрос: — А где же даны?

— Они гнались за нами всю дорогу. Но наши струги легче, и они отстали, — сказал Вячко.

— Наверно, вернулись в свой лагерь, — сказал Всеслав.

Князь обратился к Стоуму.

— Боярин, ты человек дальновидный и осторожный, нужен твой талант — пошли разведку, чтобы выяснить, где сейчас разбойники.

— На рассвете пошлю, — сказал Стоум.

Князь продолжил распоряжения:

— Всеслав, проверь укрепления. Распредели бояр за участками. Посадник говорит, что город готов к обороне, но пусть бояре скорее проверят свои участки и укрепят, где слабо. До утра надо управиться.

— Только работников у нас будет маловато, — отметил Всеслав.

— Если надо будет еще что-то сделать — пусть городские старшины приведут всех людей, кто есть в городе. Женщин тоже пусть выводят, — сказал князь.

— Сейчас займусь, — сказал Всеслав и ушел к построившимся дружинникам.

— Возгарь! — сказал князь.

Возгарь придал лицу внимательное выражение.

— Слушаю, князь-батюшка.

— Проследи, чтобы старшины выставили сторожей на закрепленных за ними участках стен. Если что скажут бояре сделать — делай немедленно. Приготовьте бочки с водой, чтобы тушить огонь, если даны будут стрелять зажженными стрелами, — приказал князь.

Возгарь приложил руку к груди.

— Смотри посадник, головой за все ответишь! — пригрозил князь.

Возгарь снова побледнел.

— Иди, — сказал князь, и, взглянув на штаны посадника, сказал: — Да по пути смени штаны, а то смердит, как от свиньи.

— Щас сделаю. Щас сделаю, — всполошенно сказал Возгарь и рысцой побежал в город.

Князь обвел взглядом присутствующих и остановился на ключнике.

— Сбыня, выдавай дружине все, что попросят, —• распорядился князь, и Сбыня побежал к своим амбарам.

Гостомысл внимательно наблюдал и запоминал распоряжения отца, предусмотрительно рассудив, что когда-либо это пригодится.

Ратиша же посматривал на заходящее солнце. Неожиданно он воскликнул:

— Князь, на море появились паруса!

Все стали смотреть в сторону заходящего солнца, там, в темной закатной полосе, чаячьими крыльями зарозовели паруса.

— Это даны! — воскликнул князь.

Услышав полный тревоги голос князя, к нему подошел Всес-лав, который давал поручения дружинникам.

— Что случилось? — спросил он.

— Корабли данов подходят, — сказал Вячко.

Вячко, бояре, выводите всех на стены! — распорядился князь и направился к строю дружинников.

Перед строем он сказал небольшую речь, в которой призвал дружинников стойко обороняться и разделил дружину между боярами.

Затем дружинники пошли занимать свои места на стенах.

Последним в город вошел князь. Он лично проследил, как за ним закрыли ворота.

Глава 18

Над городком тянулся тяжелый звук набата, — Возгарь распорядился ударить в большой вечевой колокол на городской площади — на радостях от спасения он развил необыкновенно бурную деятельность.

Услышав звук набата, горожане бросали свои дела и с встревоженными лицами выглядывали из дворов.

Посыльные, разосланные Возгарем и старшинами во все концы города, объявляли о том, что к городу подходит враг и всем горожанам необходимо выйти на стены на защиту города.

Надеть островерхий шлем, накинуть кольчугу — минутное дело; а топоры, мечи, копья и луки всегда наготове.

А так как городские стены были закреплены за посадами еще с момента строительства, то горожане хорошо знали участки стен, которые они должны были защищать, поэтому им требовалось не более пяти минут, чтобы занять свои места.

Старшинам оставалось только проверять, кто вышел на защиту стен, а кто не вышел.

Вместе с мужчинами на стены вышли и женщины Оборона города дело общее, и если враг ворвется в город, то больше всего пострадают женщины и дети.

Женщины разжигали костры под котлами со смолой, а дети тащили связки стрел на стены.

Дружинники, назначенные князем старшими на участки стен, к приходу горожан уже были на стенах. Они покрикивали на горожан, поторапливая, но на этом их роль и заканчивалась — горожане и без них знали, что делать им.

Князь Буревой, ближние бояре, Гостомысл с Ратишей поднялись в башню у ворот. Ворота в городе самое слабое место, в них всегда стремится ворваться враг, поэтому они требуют самого пристального внимания.

Пока готовились к обороне, на закате выросли волшебные розовые дворцы. На востоке темно-синяя ночь пожирала землю.

А вот вражеские корабли исчезли. Они словно растворились в длинной закатной тени. Если бы ни факелы, багрово мерцавшие в темноте зловещими звездами, можно было бы решить, что разбойники испугавшись ночи, убрались, как страшный сон, восвояси.

Но нет, разбойники все так же крались к городу.

Огней было много, точно само небо упало на землю. Гостомысл досчитал до полусотни и сбился. Но, даже не считая, было понятно, что к городу подходит многочисленное войско.

— Врагов слишком много, — дрожащим голосом сказал Гостомысл и испугался сказанного, так что екнуло сердце.

— Очень много, — сказал князь и коснулся взглядом сына.

Гостомысл был бледен, а резкие тени сделали его лицо грубым и старым, словно у мертвеца.

— У них тысяча человек наберется, — сказал Стоум.

— Это и в самом деле слишком много для нас, — сказал князь. — Откуда их столь много?

— Ах, Девятко, ах, как подвел нас Девятко, — огорченно проговорил Стоум.

— Они сейчас пойдут на приступ? — спросил Гостомысл.

— Да! — сказал князь.

— Но почему они на ночь глядя идут на штурм? Как они разберутся в городе, где свои, где чужие? Они с ума сошли? — возмущенно спросил Гостомысл.

— Они надеются, что застали нас врасплох, и внезапно в потемках ворвутся на стены. А когда подпалят город, то огонь пожаров поможет им, — сказал князь.

— Да, особенно им разбираться и незачем. Всякий кого они встретят в городе, будет их врагом. Потому они будут убивать всех, кто попадется им, — сказал Стоум.

— Им нужно золото, а не люди, — сказал князь.

Эти страшные слова заставили Гостомысла почувствовать, как по его спине побежали холодные мурашки. Затем его тело стало охватывать странное оцепенение. Его ноги словно погрузились в ледяную воду. Руки стали чужие, и чтобы сделать движение пальцем, приходилось прилагать огромные усилия мысли. Но и сам мозг скоро отказался повиноваться, потому что им завладела только одна мысль, — «скоро придет смерть, скоро придет смерть».

Говорят, что погибшие в бою воины сразу попадают в рай.

Но Гостомыслу вдруг представилось его изрубленное и искалеченное тело, валяющееся в луже его же крови, перемешанной с грязью и конским навозом. Пустоглазое окровавленное лицо, — вороны всегда успевают полакомиться самым лучшим блюдом — глазами, — бездумно уставилось в бездну. А над нежным телом за юное сердце дерутся собаки.

Представившаяся картина была столь яркой, что к горлу юноши подкатила неудержимая тошнота, и он согнулся в попытке ее сдержать.

Гостомысл еще никогда не испытывал такого дикого страха. Он еще не знал, что этот страх посещает каждого человека, когда он лицом к лицу встречается со смертью. Этот предвестник смерти заставляет людей терять разум и бежать в поисках спасения неизвестно куда, и именно это приводит людей к гибели. Только по-настоящему мужественный человек способен преодолеть этот страх. Но того, кто его преодолел, уже ничем не испугать.

Неизвестно что случилось бы с Гостомыслом, если бы его рука в бессмысленном движении не наткнулась на рукоять меча.

Орудие смерти приносит смерть, но оно же дает тому, кто им владеет, силу. Почувствовав холодную рукоять меча, юноша невольно выдвинул меч из ножен, и полированная острая сталь тускло сверкнула.

Говорят, что в мече воина живет его дух.

Меч Гостомысла выполнил свою роль и дал своему хозяину спокойствие, а с ним и уверенность. Правда, сердце все еще пыталось выпрыгнуть из груди, но страх уже ушел.

Князь Буревой заметил странное состояние сына и догадался обо всем.

— Ты испуган? — спросил он.

— Нет! Я испугался, но я не испуган, — твердо сказал Гостомысл и резким ударом руки всадил меч обратно в ножны.

Ратиша протянул Гостомыслу флягу.

— Выпей глоток.

— Что это? —- спросил Гостомысл.

— Это вино. Глоток вина успокоит тебя, — сказал Ратиша.

Убедившись, что с сыном и в самом деле все в порядке, князь, проговорив, — не бойся врага, но береги себя, сын, — вернулся к своему делу.

Датские корабли, не сбавляя хода, рассыпались в линию.

Гостомысл отпил из фляги. Пахнущая виноградом жидкость пробежала по гортани и опустилась в желудок, и расцвела там огненным цветком, и по жилам побежала горячая волна.

Гостомысл почувствовал себя легко и радостно: и врагов было уже не так много, и не так уж они были сильны и свирепы.

«Да и что они могут со мною сделать? Убить? Всего лишь — убить, — рассмеялся Гостомысл. — Но тогда я попаду в рай. Люди рождаются для того, чтобы умереть. Но люди бессмертны, потому что смерть, это только ворота в другую жизнь».

Взглянув в заблестевшие глаза Гостомысла, Ратиша сказал, — пожалуй, тебе хватит, — и бесцеремонно отобрал флягу. Однако прежде чем повесить флягу на плечо, он, снова взглянув на повеселевшего Гостомысла, что-то подумал и отпил из фляги добрый глоток.

— Все будет хорошо, потому что с нами не может случиться чего-либо плохого, — весело сказал Гостомысл.

— Ну да, — сказал Ратиша, — как же нам может быть плохо, если нам хорошо?

Как только вражеские корабли подошли на расстояние полета стрелы, с них поднялся огненный поток горящих стрел.

Гостомысл, чувствуя себя неуязвимым, не пошевелился.

— О боги, княжич, ты что делаешь?! — воскликнул Ратиша и накрыл Гостомысла щитом, в то же мгновение щит взъерошился стрелами, словно рассерженный дикобраз.

— Проклятые собаки! — сказал Гостомысл и крикнул вниз: — Ну, погодите, я вам сейчас покажу!

— Княжич, а что у тебя за пятна на штанах? — неожиданно спросил Ратиша.

Гостомысл машинально провел рукой по штанине и смущенно покраснел, — пятно было мокрым. Он осторожно понюхал ладонь и проговорил:

— Это пот.

Огненный язык лизнул стены и оставил на них горящий ковер. Впрочем, покрытым глиной стенам это не нанесло никакого ущерба.

Но следующий язык уже перелетел через стены и лизал дома за стенами. Но тут же забегали, приставленные к бочкам с водой бабы и дети и стали тушить огни.

Князь встревоженно окинул взглядом по городку и увидел, что все было в порядке — пожары немедленно тушились. Были пораженные стрелами, в основном женщины и дети, но их было немного. Так что был порядок.

Когда датские корабли подошли под самые стены, князь дал команду дать ответный залп.

Данам пришлось плохо, — на открытой воде их защищали только щиты. Но щит не очень хорошая защита, когда стрелы падают лавиной.

Пораженные стрелами даны начали падать, как скошенная трава. Так защитники крепости могли перебить нападающих, не вступая с ними в рукопашный бой.

Возглавлявший данов конунг Готлиб понял это и крикнул:

— Чем скорее мы окажемся на стенах, тем вернее уцелеем!

Гребцы ожесточенно ударили веслами по воде, и через секунду корабли, точно стрелы, вонзились в песчаный берег, и из них посыпались дико орущие воины.

Но под высокими стенами оказалось даже хуже, чем в кораблях. Нападающим предстояло подняться на высокий вал. Они бросали веревки с крючьями, цеплялись ими за стены, и быстро и ловко в яростном порыве взбирались на вал.

Данов на крутом подъеме защитники крепости били стрелами, точно куропаток. Многие даны катились в воду.

Но разбойников это не останавливало. На мелкие раны никто не обращал внимания, остановить дана могло только попадание в сердце. Но на смену убитым лезли другие, и тех, кого не убили стрелами на крутом подъеме, с перекошенными почерневшими лицами лезли уже на высокие стены.

Здесь их поджидали копья, топоры и мечи.

Однако трем данам, без всякой защиты и голым по пояс, окровавленным и страшным, как сама смерть, удалось ворваться на стену, и теперь они яростно махали топорами и мечами, круша всех и все, что оказалось на расстоянии досягаемости их смертоносного оружия.

Они вели себя, как сумасшедшие медведи. Даже сами даны старались держаться в стороне от бешеных собратьев. Тем самым бешеные даны мешали своим же товарищам подняться на стены.

— Тю, да они не в себе! — со странной радостью воскликнул Стоум.

— Это берсерки! Их надо скинуть со стены пока не поздно! Иначе за ними придут и другие, — крикнул князь Буревой, и кинулся с обнаженным мечом в сторону ближайшего из сумасшедших разбойников.

За ним поспешили двое дружинников.

Заметив нового противника, здоровенный дан, — он был по крайней мере на голову выше князя Буревого, — оскалился и нанес князю сильнейший удар.

Наверно, другого бы берсерк убил на месте, но князь Буревой был опытный воин, и не зря ему дали имя — Буревой. Он уклонился от удара, и, подобно смерчу, сам обрушил на разбойника стремительный град сильнейших ударов.

Через мгновение берсерк падал со стены, разрубленный от плеча до пояса.

Вячко хмыкнул, — а чем мы хуже князя? — и бросился на другого берсерка. Оставшимся берсерком занялись другие дружинники.

Конечно, не все дружинники были сильны, как князь или Вячко, однако через небольшое время и остальные берсерки упали со стен убитыми.

Получив сильный отпор, даны отошли на свои корабли и, укрывшись за щитами, стали из вечерних потемок посыпать город тучами горящих стрел.

В ответ со стен полетели горшки с горящей смолой. Но корабли данов были слишком далеко, и огненные подарки не долетали до цели, падали на воду или землю. Разбиваясь, они превращались в яркие костры.

Тем не менее это приносило пользу — костры освещали подходы к стене.

Отблески пламени красили корабли данов в черно-кровавый цвет, и было видно, что они быстро растворяются во тьме.

Князь посмотрел вниз и сказал:

— Они уходят.

— Внизу почти ничего не видно. Только огни немного освещают подходы, — сказал Стоум.

— Этого хватит, — сказал князь.

— Кажется мне, что внизу еще остались датские лодки. Как бы они хитростью не залезли на стены в каком другом месте, — сказал Стоум.

— Не полезут. Они хотели неожиданным приступом взять город. Да не удалось им. Теперь они уйдут к себе в Данию, — сказал князь.

Пока шел этот разговор, Гостомысл озабоченно озирался, подыскивая, чем бы вытереть клинок.

Заметив это, Ратиша спросил:

— Ты что-то ищешь, княжич?

Гостомсыл показал окровавленный клинок:

— Меч испачкался.

— Дай меч, я его вытру, — сказал Ратиша.

Гостомысл отдал ему меч. Ратиша подошел к ближайшему из убитых данов и вытер о его одежду клинок, затем вынул из сумки белую холщовую тряпочку и нежно провел ей по полированному металлу.

Отдавая меч, Гостомыслу, Ратиша поинтересовался:

— Как ты чувствуешь себя, княжич?

Гостомысл расплылся в широкой улыбке.

— Ты не поверишь, Ратиша, — я еще никогда не чувствовал себя так хорошо, — захлебываясь от радости, заговорил Гостомысл. — Вначале я испугался так, что мне хотелось убежать, забиться под кровать и плакать. Я чуть даже не обмочился и не навалил в штаны. Но когда началось сражение, я вдруг почувствовал, что мой страх куда-то ушел: я хотел только одного — убивать врагов. Желание придало мне силы, и когда враги оказались на стенах, я рубил их мечом, и даже, наверно, кого-то убил. Я не видел этого, но я в этом уверен. Мое желание сбылось, и потому я счастлив, я счастлив так, как никогда не был счастлив. Думаю, большего счастья я уже никогда не испытаю.

Рассказ сына услышал князь Буревой. Он усмехнулся и сказал:

— Сын, вот теперь ты стал настоящим воином. И запомни: у мужчины есть три радости. Первая радость — это вино — оно даст тебе веселье. Правда, если много выпьешь, то тебе станет дурно. Поэтому пей вино в меру. А лучше вообще не пей. Победа над сильным врагом сделает тебя хозяином своей жизни. Мужчине власть приносит счастье. Но власть тяжела, от нее все время болит голова.

Стоум рассмеялся.

— А третье? — спросил Гостомысл.

— А вот третьего бойся больше всего, — улыбнулся князь, — потому что это любовь к женщине. Это самое сладкое для мужчины. Слаще ничего на свете нет. Но она оглупляет пораженного ею мужчину: заставляет его совершать безумные и бессмысленные поступки. Стремясь заполучить благосклонность любимой женщины, мужчины добывают сокровища, покоряют страны, убивают людей, разрушают и строят города, переворачивают мир с ног на голову. Все это кладется к ногам любимой женщины. И тут выясняется, что все это ей как раз и не нужно. А когда пытаешься разобраться, что же ей нужно на самом деле, то вдруг ощущаешь себя полным дураком, потому что ничего не понимаешь: она говорит одно, хотя имеет в виду совершенно другое и мечтает о третьем.

— Но почему же мужчины, зная обо всем этом, все же исполняют прихоти женщин и делают эти глупости? — спросил обескураженный Гостомысл.

— Не знаю, юноша, — сказал князь Буревой и обратился к Стоуму: — Боярин, может, ты это знаешь?

Стоум рассмеялся и сказал:

— Прости, князь, я тоже этого не знаю. Думаю, что даже сами боги этого не знают.

Разговор прервала воткнувшаяся в стену рядом с князем горящая стрела и стала осторожно разгораться.

Стоум сломал стрелу и бросил вниз.

— Кто это еще стреляет? — недовольно сказал князь и выглянул из укрытия.

— Осторожнее, князь, ты хорошо виден снизу! — предупредил Стоум. — Как бы...

Договорить он не успел, рядом с головой князя по дереву застучали стрелы, — эти стрелы не горели, поэтому были невидимы в темноте.

— Проклятье! — болезненно вскрикнул князь Буревой, схватился рукой за шею и стал сползать на пол.

Стоум бросился к князю. Вслед за ним бросились Гостомысл с Ратишей и находившиеся рядом дружинники.

— Что с тобой, князь? — испуганно спросил Стоум, наклонившись над князем.

— Кажется, разбойники шею стрелой задели, — сказал князь, и сев на пол, отнял руку от шеи.

Из доспехов на плече торчала стрела, по ней сочилась тонкая струйка крови.

Стоум охнул и приказал:

— Скорее снимайте доспехи!

— Ничего страшного, — слабо сказал князь.

Подоспевшие дружинники попытались снять защиту, но доспех не снимался — мешала стрела.

На мгновение задумавшись, Стоум решительно обломил стрелу.

Теперь доспех снимался. Было видно, что стрела насквозь пробила и кольчугу.

Тогда осторожно сняли и кольчугу, затем и одежду. Когда сняли одежду, обнаружилось, что стрела глубоко вонзилась в плечо.

Стоум тронул стрелу. Князь от боли поморщился.

— Опасная рана? — спросил он.

— Крови мало, — сказал Стоум. — Если стрела не... — промолвил он и в страхе замолчал.

— Тогда тяните проклятую стрелу, пока горячо! — приказал князь.

За обломок стрелы уцепился один из дружинников.

— Погоди, — остановил его Стоум и крикнул: — Приведите скорее знахаря!

— Некогда нам ждать знахаря — тяните стрелу, — сказал князь и попытался приподняться.

— Лежи, князь. Знахарь сейчас придет, — сказал Стоум.

— Что там делают даны? — спросил князь.

Стоум выглянул из-за стены.

— Там что-то странное происходит Подошел новый корабль, — сказал он.

— Это новые силы пришла на помощь к данам. Но ночью они на приступ теперь не пойдут, — сказал князь.

Стоум увидел знахарку и крикнул ей:

— Женщина, поторопись к князю!

Знахарка ускорила шаг. Вблизи она оказалось нестарой женщиной. На ее плече висела холщовая сумка.

Подойдя к князю, она быстро взглянула на рану на плече князя. Затем вынула из сумки маленький стеклянный флакон, красной жидкостью из него помазала вокруг ранки, затем вынула странный тонкий и узкий ножичек и быстрыми движениями рассекла плоть вокруг застрявшего в теле наконечника стрелы.

В глазах князя потемнело, от боли он поморщился, но не издал ни звука. Впрочем, еще через несколько секунд стрела была вынута, и кровь хлынула потоком.

Стоум испугался.

— Ты что делаешь, женщина? Ты так его убьешь.

— Пусть кровь немного стечет. С ней выйдет и вся порча, что попала в рану, — сказала знахарка и принялась завязывать рану куском белого холста.

— Что за стенами происходит? — обеспокоенно спросил князь, как только пришел в себя.

Стоум выглянул из-за стены.

— Что-то непонятное, — доложил он князю. — На корабле люди кричат и машут руками.

Как только на рану была наложена повязка, князь попытался пошевелить рукой, — рука шевелилась, хотя рана и отдавала болью. На губах князя появилась презрительная усмешка, и он поднялся на ноги и выглянул из-за стены.

Внизу действительно происходили странные события: воины, прибывшие на ладье, вместо того, чтобы броситься приступом на стены, стали избивать прячущихся на берегу данов.

Один из воинов с развевающейся на ветру, как знамя, серебристой бородой рубил топором борта вражеских лодок.

— Это Храбр! — радостно вскричал князь, разглядев необыкновенного воина.

Сил у Храбра было немного, но, подвергшись неожиданному нападению, даны сначала растерялись, а затем побежали к лодкам, и, столкнув их на воду, поспешно стали уходить в море.

Корабль Храбра, погнался было за вражескими лодками, но вскоре повернул назад.

Храбра, так неожиданно решившего исход битвы, встречали как героя. Князь, окруженный дружинниками и торжествующими горожанами, несмотря на рану, вышел встречать его на причал.

Радоваться было чему, все были уверены, что, получив сильный отпор, даны вряд ли скоро вернутся — не любят разбойники долгих осад.

Тут же в толпе рядом с князем оказались и волхвы, эти тоже были довольны, потому что их предсказание сбывалось — за поражением следовала победа. Теперь князю не за что было их корить.

Глава 19

Датский флот всю ночь уходил от стен Корелы.

А на рассвете внезапно поднявшийся ветер скомкал теплую гладкую поверхность озера седыми рваными морщинами.

Тревожно заныли снасти на мачтах, паруса вздулись серым пузырем, и понесли корабли по почерневшим от ярости волнам, бросая их словно маленькие щепки.

Огромные волны накинулись на хрупкие корабли, точно голодный волк на стадо телят, грозя растерзать их всех на мелкие куски и пожрать.

Волны и ветер опасно сближали корабли, грозя уничтожить их столкновением друг с другом. То поднимали корабли вверх, почти к самому небу, и стремительно сбрасывали вниз, в разверзшуюся пропасть, отчего где-то внизу живота образовывалась ледяная пустота, которая захватывала дыхание и жалила сердце.

Управлять кораблями под парусами оказалось невозможно, и даны бросились стягивать паруса.

Конунг Готлиб, возглавлявший данов, вторгшихся в словенские моря, с тревогой смотрел, как буря разбрасывала его флот в разные стороны.

Очередная волна ударила в борт корабля так, что он застонал и задрожал. Несколько человек упало в воду, и они мгновенно исчезли в волнах.

Харальд подал Готлибу конец веревки.

— Привяжись, конунг. Еще не хватало, чтобы ты утонул в этой взбесившейся луже, как щенок, — прокричал Харальд, пытаясь перекричать вой ветра и грохот беснующейся воды.

Готлиб не боялся шторма, в морских путешествиях опытнее его воинов нет: доходили они по Западному океану и до земель франков, и до жарких стран; видели бури и пострашнее. Но он не ожидал встретиться с такой свирепой бурей на внешне безопасном озере.

Он обвязал веревку вокруг пояса и крикнул Харальду:

— Харальд!

— Что, конунг? — ответил Харальд.

Из-за низкого борта Харальду в лицо хлестнула воды. Харальд отплевался от внушительной порции воды, попавшей ему в рот, и снова спросил:

— Что, конунг?

— Харальд, уж не гневаются на нас словенские боги? — крикнул Готлиб.

Человек с медным лицом развернул навстречу ветру широкую грудь в кольчуге, и, цепляясь за борта, подобрался к Готлибу вплотную.

— С нами бог Один! — прокричал он в самое ухо конунга и захохотал. — Словенские боги перед Одином все равно, что собаки перед медведем! Не надо бояться собак! Их надо бить палкой!

Готлиб скривил губы.

— Харальд, никто не боится чужих богов. Если бы их боги были сильнее Одина, то они не позволили бы нам так легко разбить туземного вождя. Но собаки кусаются больно — мы не смогли взять их город.

— Мы взяли бы этот город, если бы положили немало своих воинов. Но — зачем? Зачем, когда этот трусливый князек спрятался за стенами? Теперь мы можем спокойно грабить эту землю, — сказал Харальд.

— Если мы переживем эту бурю, — скептически заметил Готлиб.

— Переживем! Мы видели бури и посвирепее этой, — уверенно проговорил Харальд. — Закончится буря, соберемся и пойдем на юг. Разведчики сообщают, что там находится столица убежавшего князя...

Харальд пнул ногой ближайшего воина, мертвой хваткой уцепившегося в борт.

— Эй ты, трус! Не умри со страха!

— Не умру. Лишь бы не утонуть, как котенку.

— Трюгви?

— А?

— Как называется туземная столица? — спросил Харальд.

— Словенгард, — с хрустом разжал крытые инеем губы дан.

— Трюгви, а вправду говорят, что в словенском городе много золота?

— Правда.

— В этом городе много добра и женщин! весело скаля зубы, крикнул в ухо конунгу Харальд. — Ты можешь стать в этом городе королем.

— Мне не нужен город, мне не нужна эта земля. Мне нужно их золото. Много золота. Золото и меха. Годофрид коварно отнял у меня Данию и думает, что ему это пройдет безнаказанно. Он ошибается. На драгоценности, что мы здесь добудем, я наберу войско и свергну его. А когда он окажется в моих руках, я его повешу, как он обещал мне, на первом же дереве, — в ответ прокричал Готлиб.

— А если не удастся?

— Тогда и в самом деле придется стать тут королем.

— Те, кто здесь до нас были, говорят, что здесь народ злой, воинственный. Вряд ли он нас будет терпеть. Легче их убить, чем стать их королями. Так что лучше пограбить, а для королевства поискать племена посмирнее.

— Народ везде одинаков — кто имеет силу, тот им правит. А тех, кто нам не покорится, мы убьем, — сказал Готлиб.

Харальд накинул на плечи конунга шкуру.

— Конунг, прикройся шкурой от воды. Когда удача лежит у твоих ног, лучше тебе не болеть, — сказал Харальд.

Готлиб укутался в шкуру, показал рукой на луч, упавший из прогалины между истерзанных ветром туч, и сказал:

— Смотри, буря скоро стихнет!

— Скоро стихнет, — сказал Харальд.

— Тогда сразу идем на Словенгард! — сказал Готлиб.

— Однако буря сильно разбросала наши корабли, — заметил Харальд.

— Это не беда. По пути соберем корабли, — сказал Готлиб.

— А не соберем?

— Тогда нападем теми силами, что у нас есть.

— Нас мало, возьмем ли мы крепость? — спросил Харальд.

— Возьмем — там нас не ждут, — сказал Готлиб. — Сейчас их можно взять голыми руками.

Глава 20

Солнечный зайчик скользнул по золотистой стене и упал на лицо Медвежьей лапе.

Зайчик был теплый. Приятным прикосновением он разбудил в голове Медвежьей лапы что-то далекое и приятное: ему показалось, что его каким-то волшебством перенесло во времена, когда он был пухлым мальчишкой, которого мать ласково называла медвежонком.

По щеке боярина скользнула горячая слеза. Нет ничего этого: давно прошло то время; и люди, которые любили его и которых он любил, ушли по вечной дороге предков; и он стал стар, и, может быть, недалеко время, когда и он сам уйдет в дальний путь по дороге предков.

Боярин смахнул слезу и сел.

От быстрого движения пронзило острой болью грудь, так, что замерло сердце, и закружилась голова, и склонился было боярин назад, к мягкой подушке, но выпрямился — негоже старому воину поддаваться слабости!

Словно испугавшись его мысли, слабость тут же ушла. Почувствовав, что силы вернулись, боярин поднялся и подошел к окну.

Под окном тихо шелестел листьями сад. Сладко пахло медом и яблоками. В саду завершал любовную песню усталый соловей.

«Заигрался, баловник», — подумал боярин.

Скрипнула тяжелая дубовая дверь, и боярин повернулся.

— О боги! — воскликнула просунувшая в щель красивое лицо женщина.

У молодой женщины высокий лоб, светло-серые глаза, черные брови — греческой краской подводила. Как полагается приличной замужней женщине, волосы прибраны под белый платок, завязанный на затылке.

Женщина протиснулась в комнату.

Теперь было видно, что она была в голубом сарафане из легкой ткани, из-под подола сарафана виднелись стройные ножки в белых шелковых чулках, на ногах синие туфельки — боярин баловал жену, не жалел для нее ни денег, ни нарядов, поэтому одета она была не хуже княгини.

Людмила его вторая жена, на три десятка лет моложе его.

Медвежья лапа любил жену так, как может любить мужчина, который знает, что это его последняя любовь.

Боярин с изумлением смотрел на жену — еще в начале лета он отвез жену и малого сына в родовое сельцо на берегу небольшой речки, — там тихо и уютно.

— Ты как оказалась тут? — спросил он.

— А где же я должна быть, если мой любимый муж лежит израненный? — ответила вопросом на вопрос молодая женщина.

Легкими быстрыми шагами подбежала к суровому воину, поцеловала его в щеку и ласково запричитала: — Лапочка, да что же ты встал ни свет ни заря?

«Хвала богине Ладе, что дала мне такую ласковую жену!» — мысленно воскликнул боярин и осторожно прижал к себе гибкое женское тело.

Медвежья лапа среди своих товарищей отличался необыкновенной суровостью, он был как каменный утес — никто никогда не видел, чтобы он проявил даже тени слабости.

Но дома, с молодой женой, когда его никто не видел, он превращался в добродушного медвежонка.

— Что мне раны, моя милая, когда ты рядом?

Каждая женщина — кошка: ласковая снаружи и стальная внутри.

— Тебе надо лежать! — строго потребовала Людмила и осторожно потянула боярина к подушке.

Боярин улыбнулся, но с места не тронулся.

— Здоров ли Воеслав? — спросил он.

— Здоров, здоров, за ними мамки приглядывают, — проговорила Людмила и начала рассказывать с радостной озабоченностью: — Он такой бедокур, с ног сбились за ним смотреть. Позавчера полез на большую березу за вороньим гнездом. Залезть-то залез, а слезть не хочет: сидит на ветке — белой головенкой крутит, словно одуванчик на ветру. Так мы чуть с ума не сошли — пришлось звать слуг, чтобы сняли его. Положили соломки под березу, — на всякий случай, — и пустили мальчишку на дерево — еле снял. Воиславику понравилось на дереве — не хотел слезать. А вчера твой меч взялся поднимать...

— И поднял? — перебил жену боярин.

— А то. Маленький-маленький, а сил-то у него — ого!

Боярин довольно заулыбался.

— Мой сын вырастет настоящим воином — уже к мечу тянется.

По лицу Людмилы пробежала легкая тень.

— И чего ты печалишься, милая? спросил боярин.

— Года через два придется его отдавать на воспитание дядьке. Совсем мамку забудет, — сказала Людмила.

— Ну и что? Таков обычай, — сказал боярин.

— Но он же маленький, — сказала Людмила.

— Если меч поднимает, то уже не маленький — он мужчина, он будущий воин! — сказал боярин и его взгляд посуровел. — А ушел ли князь на разбойников?

— Ушел, еще два дня назад, — сказала Людмила.

— И как — разве не вернулся еще? — спросил Медвежья лапа.

— Не вернулся, — сказала Людмила.

— И известий нет? — спросил боярин.

— И известий нет. Ночью на море была буря, наверно, из-за нее и задержался, — сказала Людмила.

Боярин пошатнулся. Сил у него все же оказалось еще мало.

Людмила встревожилась:

— Ты чего это? Тебе лучше лечь.

Глава 21

Солнце багровой слезой выползало из дымного горизонта, и лизнуло нависшую дремотную тучку пунцовым заревом. Та испуганно исчезла.

От бури не осталось и следа — вода стала зеркалом.

Датские корабли медленно двигались по сверкающей воде. Паруса едва шевелились под попутным ветром.

Готлиб стоял на носу струга.

Голова с длинными молочно-белыми шелковистыми волосами обнажена.

Все даны черноволосые, только у Готлиба волосы были светлые, наверно, наследство от матери. Готлиб гордился своими волосами: они отличали его от других и придавали ему королевский вид. И как только буря утихла, он приказал служанке вымыть ему и расчесать волосы.

С данами на кораблях были женщин.

Ветер шевелит шелковые пряди легкой волной.

Готлиб также переоделся, теперь на его плечах парадный пурпурный парчовый плащ с вышитым золотым львом. Под плащом блестящие доспехи. На поясе меч в золотых ножнах.

Рядом с конунгом его верный воевода — Рыжий Харальд. Он в черной кольчуге, поверх кольчуги простой шерстяной плащ.

Над мачтами вьются и о чем-то рыдают жирные белые чайки.

Взглянув на них, Готлиб сказал:

— Они чувствуют, что сегодня наши мечи напьются досыта крови.

— Берег, — сказал Харальд, показывая рукой на ярко-зеленую полосу на горизонте.

Зеленая полоса сверкнула золотом.

— Однако, похоже, племя словенов сказочно богато — дома кроют золотом, — с удивлением проговорил Харальд, пытаясь рассмотреть далекий город на берегу.

— Город возьмем наскоком, пока там все спят, — сказал Готлиб.

— Верно, сейчас сторожа спят. Но надо торопиться, — кивнул лысой головой Харальд.

— Пусть воины сядут на весла, — сказал Готлиб.

— Всем на весла! — громко приказал Харальд.

Люди зашевелились, и через несколько секунд весла метнулись вверх.

— Ингвар! — распорядился Готлиб, — правь прямо на город.

Кормчий Ингвар, — суровый старик с жестким просоленным лицом, подал команду, — весла вонзились в воду, — и Ингвар начал счет.

Тишину разорвало тяжелое дыхание и ритмичный скрип десятков весел.

Готлиб окинул взглядом следовавшие сзади струги, там не спали, вовремя заметили действия на струге конунга и также опустили весла в воду.

— Никто не отстает! — с удовлетворением отметил Харальд.

— Быстрее пусть гребут! — недовольно проговорил Готлиб.

Харальд прикрикнул на кормчего:

— Ингвар, не спи! Чаще счет.

Кормчий участил счет.

Глава 22

— Погоди. Я хочу посмотреть на море. Пора бы княжескому войску появиться, — сказал Медвежья лапа.

Людмила подставила плечо.

— Возьмись-ка за мое плечо, — сказала она.

Медвежья лапа с сомнением взглянул на хрупкую фигуру жены.

— Однако... — неуверенно проговорил он.

— Я сильная, не сомневайся, — попыталась развеять его сомнения Людмила.

— Ну, ладно, — пробурчал боярин и осторожно положил руку на плечико жены.

Людмила и в самом деле не обманула — она как стальной стержень: гнулась, но не ломалась.

Поднявшись, боярин, опираясь на плечо жены, подошел к открытому окну.

Из высокого терема открывался вид с одной стороны на лес, с другой стороны на Нево-озеро. Лес сиял яркими зелеными красками. Пахло горьковатым запахом сосны. Нево-озеро, сонное и умиротворенное, ничем не напоминало о ночной буре.

Боярин провел взглядом по сверкающей воде; потом прищурил глаз и вгляделся вдаль озера.

Боярин показал рукой вдаль, туда, где синело море.

— А ну-ка, Людмила, молодым взглядом присмотрись, что там за черные точки.

Людмила пригляделась.

— Да вроде струги, — неуверенно проговорила она.

— Князь, наверно, возвращается? — обрадовано предположил боярин.

Людмила еще раз посмотрела вдаль.

— Не похоже — не видно княжеской ладьи, — сказала она.

— Как — не видно ладьи? — встревожился боярин. — А сколько у него было ладей?

— Говорили — три. И струги, — сказала Людмила.

— А что на мачтах-то? Какие флаги? — спросил Медвежья лапа.

Людмила опять бросила взгляд на море, и теперь она уже встревожилась.

— На мачтах нет княжеского знамени! — дрожащим голосом проговорила она.

Боярин ухватился за грудь и застонал.

— Да никак это разбойники! А что же с князем? — спросил он.

Людмила, бледная, едва вымолвила страшную догадку:

— Неужели наше войско погибло?

— Не каркай! — зло рявкнул боярин так, что Людмила присела от страха.

Уверенный в том, что к городу подходят разбойники, опытный воин знал, что предпринимать.

— Вот что, — приказал он Людмиле, — отправь людей к городскому воеводе, пусть соберет у меня всех городских старшин и дружинников, тех, кто остался в городе. Да пусть ударят в набат — звать всех горожан на стены защищать город. И пусть поторапливаются — разбойники уже скоро будут на причале.

Людмила выскочила из комнаты, бросив дверь открытой, и из коридора послышался ее властный голос, — одних слуг она посылала к городскому воеводе, других отправляла искать оставшихся княжеских дружинников.

Глава 23

Старшина купеческого ряда Лисий хвост, худощавый муж с бритым острым лицом, похожим на лисью мордочку, и бегающим взглядом, в это утро встал рано и ушел на причал.

У причала стояла готовая к отплытию ладья: гребцы уже на судне, но трап еще перекинут на берег.

Рядом стоят Лисий хвост и его приказчик Ворон. У Ворона лицо смуглое, волосы смоляные.

— Ворон, слушай меня, — напутствовал на дорогу приказчика Лисий хвост, — как знаешь, два дня назад, разбойники ограбили княжескую ладью с товаром. Этот товар князь собирался отправить с караваном к грекам.

— Князь побьет разбойников, — сказал приказчик.

— Надо быть дальновидным, Ворон! — укоризненно сказал Лисий хвост. — Я не сомневаюсь, что князь Буревой побьет разбойников, однако своего товара он все равно уже не вернет. Разбойники народ хитрый, знают, что воинское счастье переменчиво, поэтому добытые богатства сразу прячут в тайники. Прячут хорошо, не найдешь эти тайники. А может, уже и отправили товар-то к себе домой.

— И что? — спросил Ворон.

— А то, что товаров на складе у князя в городе не так уж много. Поэтому, когда князь вернется, то окажется, что ему нечего будет отправлять с караваном, — сказал Лисий хвост.

— У него есть склады в других городах. Он сгоняет туда струги. И привезет товар, — сказал Ворон.

— Есть склады, и товар есть, и, конечно, он сгоняет людей в другие города, — согласился Лисий хвост, — но на это понадобится не меньше дух недель. Тем временем купцы уйдут, не могут они ждать больше, — до зимы им надо быть у греков.

Ворон покачал головой.

— В таком случае, князь, не сможет в этом году послать товар. Ох и убыток у него будет.

— Выход у князя, думаю, будет один, — занять или купить товар у тех, у кого он есть, — сказал Лисий хвост.

— Так у кого он есть, товар? Все тоже отправляют Товар к грекам. Нет ни у кого товара, — сказал Ворон.

— Вот именно, что ни у кого товара в городе нет! — с торжеством проговорил Лисий хвост.

— И что из этого нам? — с недоумением в голосе проговорил Ворон.

Лисий хвост с самодовольным выражением на лице, хлопнул приказчика по плечу и сказал:

— Глупый ты, Ворон. Поэтому ты и должен через два дня привезти мне товар. Смотри, не задерживайся, — дорога ложка к обеду. Опоздаешь — отправлю коров пасти.

Ворон восхищенно цокнул языком и сказал:

— И хитрый же ты, Лисий хвост!

— Корабли идут с моря! — крикнул дозорный с ладьи.

Лисий хвост опять похлопал Ворона по плечу, подтолкнул его и сказал:

— Ну, давай, иди скорее, видишь — князь уже возвращается.

— Все сделаю, хозяин, как велел! — весело сказал приказчик и взбежал на борт ладьи.

Гребцы тут же убрали трап и оттолкнули ладью от причала. Лисий хвост с удовлетворением смотрел, как ладья неторопливо пошла по реке.

Когда ладья скрылась за поворотом, Лисий хвост увидел вышедших встречать князя городского главу Богдана и лучших людей города.

Первые среди них: старшина кузнечного ряда Громыхало (рост под два метра, черные волосы, черный глаз, бородатый, суровый до черноты, гордый — знает себе цену и своим мастерам — кузнечных дел мастера всегда в почете); старшина гончарного ряда Крив (толстый, лицо круглое и румяное, только один глаз косит — подбили в молодости, когда пытался соблазнить чужую женку); Четвертак — старшина кожного ряда; Доброжир Тишила, и другие богатые люди.

Лисий хвост подошел к ним и поприветствовал:

— Добро ли ночевали, господа старшины?

— Будь здрав, Лисий хвост! — в ответ поприветствовали старшины.

— Однако князь с победой возвращается — вон судов сколько много, — сказал Богдан.

Пока они разговаривали, флотилия уже приблизилась настолько, что уже можно было различить знамена на мачтах.

Первым разглядел необычные знамена зоркий Лисий хвост. Разглядел и почувствовал, как по спине пробежал озноб.

— Однако это не княжеские знамена, — неуверенно сказал он.

Остальные старшины принялись вглядываться в знамена подходящих кораблей.

— Это разбойники! — наконец воскликнул Богдан, и старшины толпой бросились к городу.

Кормчие, оказавшихся у причала стругов и ладьей, не теряя времени, также стали уводить корабли от причала.

Вскоре причал оказался пуст.

Заперев ворота, старшины отдышались.

— Где Богдан? — спросил Лисий хвост, озирая старшин.

Старшины оглянулись — Богдана и в самом деле нигде не было видно.

— Однако нет Богдана, — констатировал Доброжир.

— Богдан сказал, что заболел. Он ушел домой и его не будет, — сказал Крив.

— И когда же он успел заболеть? — возмущенно спросил Доброжир.

— И хороши же у нас дела — враг у ворот, а у нас нет городского главы, — многозначительно проговорил Лисий хвост.

— Надо найти Богдана, — сказал Доброжир.

— Некогда искать его, —- сказал Лисий хвост.

— Тогда надо другого избрать главу, — сказал Доброжир.

— Вот ты и берись за это дело, — сказал Лисий хвост.

— Почему я? — спросил Доброжир.

— Потому что ты самый умный среди нас, — сказал Лисий хвост.

— Да, Доброжир, берись за это дело, — поддержали Лисьего хвоста другие старшины.

Многие из рядовых старшин мечтали попасть на должность городского главы.

Завидная это должность, — городская казна в руках, да и власть — дело денежное.

Но только в мирное время.

А в случае войны городскому главе не позавидуешь, — все заботы об обороне города лежат на нем. И ответ придется держать перед горожанами в случае неудачи. А спрос будет строг.

Об этом подумал каждый из старшин, поэтому и постарался свалить с себя ответственность.

А Доброжиру деваться уже было некуда.

— Ладно, буду городским главой, — неохотно проговорил он.

Старшины повеселели.

— А где мы возьмем воеводу? — спросил Доброжир. — Бояр в городе не осталось.

— Между прочим, Медвежья лапа в городе, — сказал Лисий хвост.

— Но он болен, — сказал Тишила.

— Ну и что, — пусть подскажет, что нам делать, — сказал Лисий хвост.

— Нечего к нему ходить, мы все равно не удержим город, — сказал Доброжир.

— Почему? — спросил Громыхало.

— Потому что воинов нет в городе, — сказал Доброжир.

— А в кремле? — спросил Громыхало.

— В кремле не больше десятка воинов из числа молодежи и стариков. Они город не спасут, — сказал Доброжир.

— И что ты предлагаешь? — спросил Лисий хвост.

Доброжир замялся.

— Говори, — потребовал Громыхало.

— Воевать у нас некому, в таком случае остается только сдать город, — сказал Доброжир.

— Что ты говоришь, они же разграбят город! — возмутился Четвертак.

— А мы заплатим им выкуп, — сказал Доброжир.

— А кто же будет платить? — спросил Лисий хвост.

— Горожане, конечно! — сказал Доброжир.

— И все же надо сходить к Медвежьей лапе, — задумчиво проговорил Лисий хвост.

— Зачем? Он нам все равно ничем не поможет, — сказал Доброжир.

— Все равно надо сходить, — поддержал Лисьего хвоста Громыхало.

Другие старшины кивнули головой, — надо сходить.

— Ладно, — неохотно согласился Доброжир. — А кто пойдет?

— Ты же теперь городской глава, значит, ты и пойдешь, — сказал Лисий хвост.

— Один не пойду, — сказал Доброжир.

— Я с тобой пойду, — сказал Лисий хвост.

— И Тишила с вами пусть идет, — сказал Громыхало.

Глава 24

Медвежья лапа мрачно наблюдал из окна, как чужие корабли медленно приближаются. Над городом нависла зловещая тишина.

Наконец в коридоре послышался шум быстро идущих людей, и в комнату вошли три человека.

Это были старшины: Лисий хвост, Доброжир и Тишила.

— Будь здрав, Медвежья лапа! — поклонились они боярину.

— А где остальные! Почему так долго телятся? Почему не бьет набатный колокол? Враг же у стен города! — напустился на них боярин.

— Прости, боярин, но других не будет, — сказал Доброжир.

— Это почему не будет? Где городской глава? — спросил Медвежья лапа.

К его горлу поднялся гнев, и глаза сверкнули буйным огнем.

— Потому что все остальные ушли с князем на разбойников, — сказал Доброжир.

— Но ведь с князем ушло мало горожан. А кто не ушел, где они? — спросил боярин.

От сильного волнения он совсем потерял силы, с трудом дошел до постели и лег. Передохнув секунду, он попытался снова встать, но боль опрокинула его назад в постель.

Медвежья лапа застонал, и Людмила кинулась к нему и осторожно опустила его назад в постель.

Она уже поняла, что старшины не хотят защищать город, и она с трудом сдерживала гнев. Ей многое что хотелось сказать, однако женщине не разрешено лезть в военные дела, поэтому она молчала.

— А кто не ушел в поход, ушли в поля косить сено. Их теперь не скоро соберешь, — сказал Доброжир, подождав, когда боярин придет в себя.

— А Богдан-то где? — спросил Медвежья лапа слабым голосом.

— А Богдан заболел, — сказал Доброжир и соврал: — И дома лежит при смерти.

— Но где остальные старшины? — спросил Медвежья лапа.

— Из городских старшин остались только я, вон Лисий хвост и Тишила. Так что город защищать некому — надо сдавать его, а то сожгут и перебьют всех, а там видно будет. Глядишь и откупимся потом. Или князь вернется.

Старшины завздыхали.

— Если он жив, — добавил Доброжир.

Теперь и боярин догадался, что старшины не хотят защищать город, потому что надеются откупиться от разбойников.

— Подлецы! — крикнул Медвежья лапа и снова попытался подняться на ноги.

Ему это почти удалось, но когда встал, от слабости у него закружилась голова. Он схватился за голову и начал оседать, стеная и плача:

— Да как же это вы город оставили без защиты?!

Старшины не дали упасть боярину на пол, подхватили и положили на кровать.

Украдкой вздохнули, — однако, боярин, ты нынче не воин.

Как только Медвежья лапа оказался на кровати, Людмила захлопотала над мужем: налила ему в небольшую плошку целебного настоя и стала его поить.

Боярин не хотел пить, захлебывался слезами и порывался встать. Но он был так слаб, что пришлось Людмиле его придерживать, чтобы он неосторожными движениями себе же не повредил.

На помощь ей прибежала ключница Дарина.

— Осмотри боярина, — сказала Людмила.

Дарина была не только ключницей, но и знахаркой.

Старшины постояли некоторое время, затем бочком тиснулись к двери.

За дверью их догнала Людмила.

— Стойте, старшины!

Старшины остановились.

— Чего тебе надобно, боярыня? — спросил Доброжир.

— Я вижу, что вы замыслили сдать город без боя, — сказала Людмила.

— Боярыня, женщинам не гоже лезть в мужские дела, — строго сказал Доброжир.

— Однако женщины ходят в военные походы вместе с мужчинами, — напомнила Людмила.

— Боярыня, мы не хотим тебя обидеть, — сказал Лисий хвост.

Лисий хвост и Тишила до сих пор молчали, но сейчас Лисий хвост заговорил мягким вкрадчивым голосом:

— Но дело женщин лечить раненых. Людмила, я не одобряю, когда женщины берутся за оружие.

Людмила вспылила:

— Но что делать женщинам, если мужчины не хотят их защищать?

— Но зачем воевать? Если мы не сможем отстоять город от разбойников, то они обозлятся и всех побьют. Так зачем злить разбойников? — сказал Доброжир.

— Старшины, а вы думали о том, что будет, когда разбойники войдут в город? — спросила Людмила и напомнила: — Ведь грабеж победителями взятого города дело обычное

— Поэтому мы воевать с разбойниками не хотим. Мы откупимся от них данью, — сказал Доброжир.

— Какой данью? Своими женами и дочерьми? — спросила Людмила.

— Если разбойникам мы дадим дань, то они никого не тронут, — сказал Доброжир.

Тишила громко засопел, видимо, он был не согласен со своим товарищем, однако почему-то опять ничего не сказал.

— Я не верю в обещания разбойников, — сказал Людмила.

— Это твое дело, — сказал Доброжир и повернулся, чтобы уйти.

Лисий хвост замешкался. Рядом с ним остановился Тишила.

— Пошли скорее, — сказал им Доброжир.

— Иду, — сказал Лисий хвост и подтолкнул Тишилу. — Ты иди, я сейчас догоню.

Как только Доброжир и Тишила отошли немного, он тихо посоветовал Людмиле:

— Я против сдачи города... Но ты бы увезла боярина куда подальше. Говорят, он многих из этих разбойников покалечил и убил. Увидят его разбойники, плохо ему будет; злые они на него; да и тебе несдобровать.

— Увезу, — сказала Людмила и поинтересовалась: — А что с княгиней?

— Я сразу же послал к княгине человека Ее наверно, уже увезли из города, — сказал Лисий хвост.

Проводив старшин, Людмила крикнула ключницу:

— Дарина, подь сюда!

Та, очевидно, сторожила неподалеку, потому что тут же появилась.

Дарине было уже за сорок. Полянка. Чернявая. Худощавая и верткая, как угорь. Еще в молодости она попала в рабыни. Так как она была девицей весьма красивой, Медвежья лапа вначале определил ее было в наложницы, но затем, узнав ее характер — дотошный и придирчивый, приставил ее помощницей к старой ключнице. Ну а потом, когда старуха-ключница выжила из ума, все дела перешли к Дарине.

— Как боярин? — спросила Людмила.

— Лежит и плачет, — сказала Дарина.

— Как его раны? — спросила Людмила.

— Если горячка не скрутит, то скоро заживут, — сказала Дарина.

— Дарина, — объявила Людмила, — срочно готовься к отъезду: а чтобы скорее было — грузи на телеги самое ценное и сейчас же пришли мне пару крепких слуг, чтобы перенести боярина в телегу.

С того момента, как словены заложили город, враг никогда не входил в него, поэтому бегство из города было необычным явлением.

Но у богатых бояр и горожан были также дворы в селах, куда они выезжали на лето, поэтому ключница распоряжалась привычно — без спешки, но скоро.

Через десять минут в комнату зашли двое слуг, под присмотром Людмилы, они осторожно подняли боярина и перенесли в подготовленную телегу. Чтобы боярина не растрясло в пути, телега была щедро устлана соломой, солому покрыли толстым ковром.

Таким образом, боярин мог вполне удобно ехать.

Затем под бдительным присмотром Людмилы принесли и в эту же телегу в ноги боярина поставили сундук с драгоценностями.

В другую телегу положили несколько мешков с мехами.

Тем временем Дарина занималась погрузкой менее ценного добра.

Но как только все ценное уложили в телеги, Людмила дала команду трогаться. Остальное имущество ее интересовало мало.

Глава 25

Берег стремительно приближался. Теперь можно было рассмо треть позолоченные солнцем стены. Островерхие крыши засияли нестерпимым блеском.

— Богато, — холодно проговорил Готлиб.

— Однако город окружен высоким валом. Перед валом ров с водой. Стены высоки, — оценил городские укрепления Харальд, пытаясь рассмотреть городские стены из-под приставленной ко лбу ладони и сделал тревожный вывод: — Этот город слишком большой для нас. Положим всю дружину.

Готлиб нахмурил белесые брови.

— Все вздор! В большом городе большая добыча. Большую добычу никто без боя не отдаст, поэтому за нее приходится платить кровью. А что смерть воину? Каждый воин мечтает умереть в бою, чтобы на белом коне отправиться в Вальхаллу.

Харальд надел шлем и перебросил из руки в руку любимый боевой топор.

— Однако раньше времени не стоит попадать туда, где предстоит провести вечность. Говорят, вечность быстро надоедает.

Готлиб расхохотался. Давясь смехом, он спросил:

— Так говоришь — вечность быстро надоедает? Откуда ты это знаешь?

Харальд усмехнулся в вислые рыжие усы.

— А кто мне не верит, пусть проверит сам.

Готлиб взглянул на город, до которого уже стало совсем близко, можно было уже рассмотреть людей на причале.

— Жаль, врасплох их захватить не удалось. Это обойдется нам лишней кровью, — проговорил Готлиб.

Он скинул плащ на руки оруженосца, взял поданный шлем, увенчанный белым конским волосом, надел на голову и опустил забрало, — сверкающую холодом безжизненную маску с черными прорезями вместо глаз.

Положил руку на рукоять меча, сказал:

— Теперь, давай сигнал войску на штурм.

Боевые корабли начали вытягиваться в линию.

— Погоди, — Харальд коснулся руки конунга.

— Да? — спросил Готлиб.

— Не вижу на стенах воинов, — сказал Рыжий Харальд.

Готлиб поднял забрало и пригляделся.

— И в самом деле — кроме толпы на причале, никого нет, — согласился Готлиб.

— Может, они приняли нас за кого-либо из своих? — сказал Рыжий Харальд.

— Тем лучше, ворвемся в город на плечах этих раззяв, — предположил Готлиб и крикнул кормчему, чтобы судно ускорило ход.

Глава 26

— Надо собирать старшин, чтобы встречать гостей с почетом, — сказал Доброжир, когда он, Лисий хвост и Тишила вышли со двора Медвежьей лапы.

— Надо, — сказал Лисий хвост. — Теперь нам нельзя сердить разбойников.

— Гостей, — поправил Доброжир.

— Гостей? Нечистая побрала бы таких гостей, — зло сказал Тишила.

— Пошли в старшинскую избу, там должны быть все старшины, — сказал Лисий хвост.

— А успеем? — спросил Доброжир.

— Успеем. Мы только возьмем с собой старшин. Но торопиться надо, — сказал Лисий хвост.

Старшины быстрым шагом пошли по улице к старшинской избе.

Но в избе оказалось пусто.

— Где старшины? — зло спросил Доброжир сторожа, словно тот был в чем-то виноват.

— Так, нет их, — начал мять шапку испуганный сторож.

— Как их нет? — еще больше возмутился Доброжир.

Лисий хвост, заметив, что Доброжир, теряя самообладание, готов вот-вот полезть в драку, вмешался в разговор.

— Слышь, Наум, а что слышно, что люди говорят — куда делись-то старшины? — спросил он.

— Так, говорят разное.

— Ну а все-таки?

— Говорят, что Богдан сказался больным и уехал из города в одно из своих сел в лесной глуши.

— Знаем. А другие старшины?

— А другие старшины также исчезли бесследно.

— Все понятно, — сказал Доброжир. — Но с кем же встречать гостей?

— Надо сказать слугам, чтобы согнали народ на причал, — сказал Лисий хвост.

— Эй, слуги! — крикнул Доброжир.

Откуда-то из глубин старшинской избы вышли двое мужчин, и Доброжир объяснил им, что надо сделать для встречи разбойников.

Отдав приказания, он сказал Лисьему хвосту:

— Пошли на стену.

— Пошли, — сказал Лисий хвост.

Они пошли к городской стене.

Тишила, как всегда молча последовал за ними.

Лисий хвост, взглянув на него, подумал, что Тишиле совсем не хочется идти с ними, но он просто не может найти предлога, чтобы оставить их.

На стене было пустынно. Виднелись только редкие фигуры сторожей.

Старшины поднялись на башню около ворот.

— Вот видите, я же говорил, что некому защищать город, — сказал Доброжир с каким-то облегчением.

— Потому и некому, что и не позвали народ на стены, — тихо промолвил молчаливый Тишила.

Это было так неожиданно, что Доброжир и Лисий хвост уставились на него удивленным взглядом.

Тишила догадался, что он сказал не то, что хотели бы услышать его товарищи, замолчал и стал подчеркнуто внимательно глядеть на подплывающие корабли.

Между тем корабли морских разбойников были уже близко, и рассыпались в цепь для атаки.

Глядя на их маневры, Лисий хвост высказал опасение:

— Как бы разбойники не подумали, что мы хотим обороняться. Побьют тогда всех... ограбят.

Доброжир вздохнул.

— Обязательно могут подумать... да что делать-то?

— Надо встретить их на причале. Поднести хлеб с солью и богатые дары. Это их на первое время усмирит, — посоветовал Лисий хвост.

— Мудрая мысль! — обрадовался Доброжир.

Лисий хвост развил мысль дальше:

— Да надо бы пригнать на причал баб посимпатичнее и в нарядных одеждах.

Доброжир покосился на него.

— Так ведь разбойники... — сказал он.

— Вот именно, — сказал Лисий хвост, — поэтому и надо пригнать баб из смердов, пусть разбойники лучше тратят свои силы на них, чем на наших женах и дочерях.

— Однако мудрая мысль! — снова согласился Доброжир.

А Тишила опять громко вздохнул.

Доброжир не вытерпел и возмутился:

— Тишила, ты чего же все вздыхаешь и вздыхаешь?

— Так ведь не на праздник идем, — сказал Тишила и снова громко вздохнул.

— Как ворон беду накаркиваешь, — сказал Доброжир и посулил. — Что б тебя нечистая забрала!

— Надо торопиться, — сказал Лисий хвост.

— А кто займется этим? — спросил Доброжир.

— Ну, так ты же остался самым старшим в городе! Ты и распорядись, — сказал Лисий хвост.

Тишила что-то прикинул в уме, неожиданно разразился длинной речью.

— И в самом деле, Доброжир, ты самый старший из нас, богатый и уважаемый. Сам вызвался быть городским старшиной. Значит, тебе и встречать разбойников.

— Гостей! — поправил его Доброжир и с подозрительным видом заметил: — Только что-то ты разговорился? Ах, неспроста это.

Подвох был на поверхности, и он его огласил вслух.

— А когда князь Буревой вернется, — что ему скажем? Кто будет отвечать за сдачу города? — спросил Доброжир.

— Не бойся, Доброжир, князь Буревой еще неизвестно вернется или нет, — сказал Лисий хвост.

— Почему неизвестно, вернется он или нет? Он же наш князь, — сказал Доброжир.

— Если бы он мог, то уже вернулся. А раз не пришел, а к городу подходят разбойники, то они, как видно, побили нашу дружину, — сказал Лисий хвост.

— Но что же делать? — задал Доброжир привычный вопрос.

— Мы же уже все решили, — напомнил Лисий хвост.

— Я не хочу один отвечать за сдачу города, — сказал Добро-жир.

— Ты не один — так решили все старшины. Не наша вина, что мы не можем оборонять город. Но наша обязанность спасти город и народ. Это ему и скажем. Если он вернется. А не вернется, то лучше не сердить разбойников.

Тишила поддакнул:

— А какое наше дело? Наше дело маленькое.

— Ладно, — сказал Доброжир.

— Тогда пошли скорее встречать разбойников, — сказал Лисий хвост.

— Пошли, — обреченно проговорил Доброжир.

Старшины спустились с башни и остановились у ворот.

Два сторожа смотрели на них.

— А где другие сторожа? — спросил Доброжир.

— Дома, — сказал один из сторожей.

— Почему — дома? — удивился Доброжир.

— Так старшины же хотят сдавать город. Тогда лучше не попадаться на глаза разбойникам с оружием, — сказал сторож.

— А вы чего тут стоите? — спросил Лисий хвост.

— Ну, так откроем ворота и уйдем, — сказал сторож.

Доброжиру показалось, что эти слова сторож произнес с осуждением, и он неожиданно обозлился.

— Хватит болтать! — крикнул он. — Открывайте ворота и убирайтесь отсюда!

— Вот и я говорю, — сказал сторож второму сторожу.

Тот презрительно сплюнул на землю.

— Открывайте ворота, бездельники! — снова закричал Доброжир.

— Открывай — не открывай, закрывай — не закрывай. Надоело уже! — забурчал второй сторож.

Оба сторожа подняли за один край тяжелое бревно, служившее засовом и с кряхтением приподняли его.

Доброжир кинулся помогать им.

Лисий хвост и Тишила стояли на месте, не подумав помогать.

— Вы тоже помогайте, — сказал Доброжир.

Лисий хвост и Тишила все равно не пошевелились.

— Бездельники вы оба, — сказал укоризненно Доброжир.

— У меня болит спина, — сказал Лисий хвост.

Тишила ничего не сказал, но по его виду легко было понять, что он не намерен возиться с тяжелым засовом.

Сторожа с помощью Доброжира уложили один конец бревна на землю, затем и второй.

Убрав запор к стене, открыли ворота.

К этому времени слуги подогнали народ для торжественной встречи.

Доброжир оглядел собравшуюся толпу.

— Маловато, — сказал он, немного подумал и добавил: — Ну, ладно, и так сойдет. Пошли на причал встречать гостей.

Толпа во главе с Доброжиром прошла на причал, и здесь Доброжир начал выстраивать народ.

Выбрал самых нарядных девок. Дал им в руки каравай хлеба и принялся объяснять, что им делать, когда корабли разбойников подойдут к причалу.

На это ушло немного времени, и когда он закончил обучение, корабли разбойников были уже почти у берега.

— Ну, вот и все готово, — сказал Доброжир и, оглядевшись, с удивлением обнаружил, что из бояр он только один. Лисий хвост и Тишила испарились словно марево.

Доброжир в растерянности кинулся к слугам с вопросом:

— А где Лисий хвост и Тишила?

Слуги развели руками.

— Так кто их знает? Вроде только что крутились тут, а теперь нет.

После этого Доброжир догадался, что ему придется отдуваться одному, и он страшно выругался, отчего стоявший рядом с ним народ шарахнулся в стороны.

Глава 27

Шагов за триста до берега Готлибу уже стало видно, что на причале собрались в нарядных одеждах люди. Они не пытались бежать, хотя могли хорошо видеть, кто находился на кораблях.

Харальд, смеясь, сказал:

— Они сдают город без боя. Они сошли с ума.

— Струсили Первый раз нам так легко достается победа! Презираю трусов, но предпочитаю иметь дело с ними, — проговорил Готлиб и приказал: — Парадный плащ мне!

Когда стало ясно, что город сдается без боя, корабли сбавили ход.

— Надо выход на берег обставить со всей торжественностью, — сказал Готлиб Харальду.

— А стоит ли распускать перья перед этим ничтожеством? — усомнился Харальд.

— Надо. Надо, чтобы они прониклись почтением и уважением к нам.

— Есть сила, и уважать будут, — сказал Харальд.

— Ах, Харальд, ты хороший воин, но не знаешь, как надо управлять людьми, — сказал Готлиб.

— А чего понимать? Кто не слушается, тому голову долой, другие сразу станут сговорчивее, — сказал Харальд.

Готлиб усмехнулся.

— Харальд, туземцы похожи нравом на животных, а потому, чтобы они уважали, надо напускать в глаза побольше пыли. А иначе ведь разбегутся по лесам. Попробуй их потом найти. Видел, какие тут леса? Не то, что у нас в Дании.

— Ну да. Пойду искать свой плащ, — сказал Харальд.

— Все пусть наденут парадную одежду, — приказал конунг Готлиб.

Глава 28

Как только передовой корабль данов бортом с глухим стуком коснулся причала, люди на причале в знак покорности опустились на колени.

Задумавшийся седой ворон, сидевший на стене, внимательно косил круглым оранжевым глазам сначала на черного ворона, вышитого на белом шелке разбойничьего знамени, затем на вставших на колени людей.

Стоящим на коленях людям пришлось долго ждать.

Готлиб не спешил выходить на берег.

С помощью слуг сначала он надевал сверкающие парадные доспехи. Затем его расчесывали.

Все это делалось умышленно неторопливо.

Наконец, двое воинов вышли на причал, перекинули сходни и замерли статуями у сходней с обнаженными мечами и бесстрастными лицами.

Прошло еще с полчаса.

Народ на причале терпеливо стоял на коленях.

«И за что мне это наказание»? — думал Доброжир, и чем больше проходило время, тем больше он жалел, что не последовал примеру других старшин и тоже не сбежал из города.

Но вот неспешно и важно вышли на причал еще десяток воинов со знаменами. Они выстроились в две шеренги, лицом к лицу, образовав знаменами навес над проходом.

Только после этого тяжело зазвучали трубы, и на сходнях показался сверкающий доспехами конунг. Его вели под руки двое воинов.

Конунгу Готлибу не надо помогать выходить из струга на берег, когда надо было, он первым бросался с борта в ледяную воду. Но большая торжественность требовала и особого ритуала.

Следом за конунгом шли его ближайшие воеводы, за ними бояре, за ними простые воины. Все с суровыми лицами.

Неторопливым шагом конунг и его свита двинулась по проходу под знаменами. Как только шеренга закончилась, конунг остановился, и его окружили даны.

Доброжир встал с колен и, согнувшись в поклоне, сделал несколько шагов, намереваясь приблизиться к конунгу.

Его остановил неожиданно выставленный наконечник копья.

«Фу, ты! — испуганно подумал Доброжир. — Так и прикончить могут».

Доброжир поклонился.

— Здравствуйте, дорогие гости! — медовым голосом проговорил он.

Даны посмотрели на Доброжира с презрительным недоумением.

— Что это за дикарский ритуал? — спросил Готлиб.

— Наверно, так они встречают победителей, — сказал Харальд.

— Ага, — сказал Готлиб.

Заметив недоумевающий взгляд, Доброжир подал знак, и из-за его спины вышла красивая девица с подносом, на котором лежал каравай хлеба и деревянная солонка с белым кристаллическим порошком.

С другой стороны вышла девица с большой золотой чашей вина.

Доброжир еще раз низко поклонился и торжественно сказал:

— Отведайте, дорогие гости, нашего хлеба и соли.

Девицы вышли вперед и с поклоном протянули свои дары Готлибу.

Готлиб испуганно отшатнулся.

— Что им надо? — спросил Готлиб Харальда.

— Наверно, какой-то местный обычай, — предлагают поесть этот хлеб, — сказал Харальд. — Многие дикари предлагают свою еду в знак покорности.

— Я не хочу есть хлеба, сказал Готлиб.

— У них еще вино есть, — сказал Харальд, показывая глазами на вторую девицу.

— А девки-то красивые, — отметил Готлиб.

— Ты будешь пить вино? — спросил Харальд.

— А оно не отравлено? — с опаской поинтересовался Готлиб.

— Не должно быть, — сказал Харальд.

— Лучше не пить их вина, — сказал Готлиб.

— Слышал, что у местных хорошее вино. Я попробую это вино, — сказал Харальд.

— Как бы мне не остаться без лучшего воеводы. Пусть кто-либо другой попробует, — сказал Готлиб.

— Вы не бойтесь — вино не отравлено, — сказал Доброжир.

Даны уставились на Доброжира настороженными взглядами.

— Этот дикарь знает наш язык? — спросил Готлиб.

Харальд вгляделся в лицо Доброжира. Лицо сияло простотой и любовью.

— Вряд ли. Видно же, что он дурак, — сказал Харальд.

— Дурак или притворяется дураком? — спросил Готлиб и подумал вслух: — Может, сразу его повесить?

Доброжир вздрогнул.

— Давай повесим. На воротах, — сказал Харальд.

— Погоди, — сказал Готлиб.

Доброжир взял чашу из рук девицы, отпил глоток и снова протянул чашу данам.

— Пьет вино, — отметил Готлиб.

— Показывает, что вино не отравлено. Надо попробовать вино, — сказал Харальд.

Готлиб кивнул головой.

— Ладно. Пробуй.

Харальд взял чашу и сделал глоток.

— Вино и в самом деле отменное, — сказал он и снова приложился к чаше.

— Хватит, — сказал Готлиб. - А то и в самом деле у тебя живот разболится.

Опустошив чашу, Харальд рассмотрел ее.

— Однако чаша золотая.

Готлиб взял чашу в руки поднес к глазам. Рассмотрев, сделал радостный вывод:

— Значит, в этом городе много золота.

— Должно быть, тут и много вина, и многого другого, — сказал Харальд.

Готлиб передал чашу слугам и сказал:

— Надо будет приказать воинам, чтобы никто не смел лазить в склады местного конунга. Сначала я сам проверю, что там имеется.

— Позволь мне проверить винные склады, — сказал Харальд.

Готлиб рассмеялся:

— Ты хочешь один выпить все вино?

— Нет! Конечно же — с тобой! — со смехом проговорил Харальд.

— Чувствую, мы хорошо повеселимся в этом городе, — сказал Готлиб.

Харальд обвел похотливым взглядом девок.

— А девки здесь красивые. Надо будет заняться ими, — проговорил он.

— Немного погоди. Сначала войдем в город, — проговорил Готлиб и отдал приказ: — Всем улыбаться! Пусть думают, что мы их друзья. И никого не трогать. Успеем.

Видя, что суровые лица разбойников смягчились, Доброжир повеселел.

— Милости просим, дорогие гости, — пропел Доброжир.

Готлиб снова не понял его слова. Ему надоел такой разговор, и он спросил через плечо:

— У нас кто-либо знает их дикарский язык?

Харальд поманил одного из воинов.

— Олав, иди сюда.

Воин в простой одежде быстро подбежал к Харальду.

Харальд кивнул на Доброжира:

— Поговори с ним.

— Спроси, Олав, чего он говорит? — спросил Готлиб.

Олав обратился к Доброжиру на ломаном языке:

— Ты кто есть будешь?

Доброжир поклонился и сказал:

— Я городской глава.

— Как есть твое имя? — спросил Олав.

— Доброжир. Я главный в городе, — сказал Доброжир.

— Дебргир. То есть — бургомистр?

— Ну да — по-вашему так, — поклонился Доброжир.

— Что это все обозначает? — спросил Олав и показал рукой на людей за спиной старшины.

— Мы так встречаем дорогих гостей, — сказал Доброжир.

— Гостей? — изумленно спросил Олав, бросил беглый взгляд на конунга, который слушал их с высокомерным видом, и жестко проговорил: — Дебргир, я этого даже не буду говорить конунгу, потому что он тут же велит повесить тебя. Мы не гости — мы хозяева!

— Но... — попытался объяснить свои намерения Доброжир.

— Все не имеет значения. Пока важно одно — ты сдаешь город? — перебил его Олав и многозначительно прикоснулся к рукояти меча.

Доброжир испугался:

— Конечно.

Олав отвернулся от него и сказал Готлибу:

— Он бургомистр, и его зовут Дебргир. Он сдает город.

— Плевать на его дикарское имя, — сказал конунг Готлиб.

— Он может пригодиться в чужом городе, — сказал Олав.

— Когда понадобится, тогда и позовем, — сказал Готлиб.

Харальд громко захохотал:

— Отныне его зовут — раб! Склав!

— Негоже обижать хозяев, — обиженно проговорил Доброжир, поняв, о чем идет разговор.

— Молчи, дурак, не видишь, — я спасаю твою жизнь, — сказал Олав.

Готлиб нетерпеливо обратился к переводчику:

— Олав, что он еще там лепечет на своем тарабарском языке?

— Он просит взять его дары, — сказал Олав.

Готлиб небрежно бросил через плечо.

— Харальд, возьми его паршивые дары. Лучше бы золота и серебра побольше принес.

— Это у них мы возьмем и сами, — сказал Харальд и потянулся к подносу с хлебом.

— Хлеб должен взять ваш конунг, — сказал Доброжир.

— Чего этот толстяк опять лопочет? — спросил Готлиб.

— Он говорит, что дары должен взять конунг. Он должен отломить кусочек хлеба, окунуть его в соль... — сказал Олав.

— Это соль! — радостно воскликнул Готлиб, и в его глазах загорелся жадный огонь.

— Соль, — сказал Олав и продолжил: — Толстяк говорит, что ты, конунг, должен съесть этот кусочек хлеба, затем выпить вина. Потом дары можно передать слугам.

— Глупости, он не может указывать мне, что я должен делать, — сказал Харальд.

— У них такой обычай, — сказал Олав.

— Ах, вот что! — сказал конунг, протянул грязную руку к караваю, отщипнул кусок, окунул в соль, затем поднес ко рту, и остановился.

— А вдруг это, все-таки, отрава? — вспомнил он.

Олав покачал головой.

— Это не отрава.

— А если это и в самом деле отрава — то мы в городе убьем всех жителей, — сказал Харальд.

— Но я-то умру, — сказал Готлиб и подозрительно покосился на него. — Харальд, может, ты сам хочешь стать конунгом?

— Для этого я слишком прост и добр, — сказал Харальд. — Ешь конунг, а иначе они обидятся.

— Да плевать на их обиду, — сказал Готлиб.

— А ты не сомневайся в моей преданности, — сказал Харальд. — Как видишь, я выпил их вино и до сих пор жив.

— Ладно, — сказал Готлиб, засопел и отправил кусок хлеба в рот.

Вторая девица тут же поднесла ему чашу с вином, и Готлиб выпил из нее изрядный глоток.

После этого он повеселел.

— Девушек надо поцеловать, — сказал, улыбаясь, Доброжир.

— Чего он сказал? — спросил Готлиб.

Губы Олава растянулись до ушей, и он проговорил:

— Этот варвар говорит, что тебе теперь надо поцеловать девушек.

Готлиб расцвел в улыбке и жадно приложился к алым губам сначала одной девушки, потом другой.

Закончив обряд, он вытер губы и весело проговорил Харальду:

— А что — мне, пожалуй, нравятся местные обычаи!

— И девицы, — хохоча, проговорил Харальд. — Этих девиц надо приметить.

Готлиб кивнул головой.

— Если они и так будут послушны дальше, то мы здесь можем неплохо править, — сказал он.

Доброжир, видя, что контакт налаживается, уже сам полез к конунгу обниматься и целоваться.

— Идемте, гости, в княжеский дворец, там уже все приготовлено для пира, — сказал он с радушной улыбкой.

Харальд, не понимая, чего он хочет, стукнул его кулаком по лбу, и заслонил широкой грудью конунга.

Удар был сильный, и Доброжир от боли присел.

— Гости целуют хозяев, а не бьют их, — обиженно сказал он.

— Молчи, дурак! — сказал Олав.

Готлиб с досадой повел плечом.

— Чего ему еще надо?

Олав сказал:

— Этот дикарь зовет в город, в княжеский дворец, там все подготовлено для пира.

— Ну, так что еще ждать? Пошли! — сказал Готлиб, — пусть показывает дорогу.

Доброжир, получив разрешение, попытался идти рядом, показывая путь, но Харальд толкнул его в спину:

— Иди, варвар, впереди.

Глава 29

В город даны вошли почти всей дружиной. Только у кораблей оставили сторожей из слуг.

До ворот шли, насмехаясь над простодушием и наивностью аборигенов, но когда вошли в город, смех сам собой погас и сменился на возгласы восторга.

Первое удивление вызвали улицы, замощенные толстыми дубовыми досками.

Еще большее удивление вызвали сами дома. Они были совсем не похожи на те дома что видели норманны раньше.

На их родине дома, больше смахивали на землянки, а тут были огромные высокие дома из толстых бревен, в два, а то и три этажа, крытые чем-то серебристым. А крыши некоторых домов желтели даже золотом.

Но когда даны подошли к княжескому терему, великолепие дворца ввергло их в шок.

С робостью они вошли на чистый двор. Тут уже были расставлены столы с многочисленной снедью и кувшинами.

На расстоянии от столов стояли многочисленные слуги.

Зайдя на княжеский двор, Доброжир поклонился конунгу.

— Будьте дорогими гостями!

Олав перевел его слова, и конунг фыркнул.

— Скажи в последний раз этому дикарю, что мы не гости, мы хозяева. И пусть хорошо уяснит это, а не уяснит — повешу. И любого другого тоже.

Олав обратился к Доброжиру:

— Слушай, бестолковый толстяк, конунг сказал, что если ты еще раз назовешь его гостем, а не хозяином, то тебя тут же повесят. Конунг не любит повторять по нескольку раз, и, честно говоря, я удивляюсь, что ты еще не висишь.

Доброжир побледнел и сказал поспешно:

— Я исправлюсь.

Между тем Готлиб по-хозяйски прошел во главу стола и сел на место, полагающееся конунгу — большое кресло, покрытое дорогими тканями.

Подобной роскоши он еще не встречал, поэтому сначала уважительно пощупал ткань.

— Они глупцы, — сказал он и сел в кресло.

Рядом с ним по правую руку сел Харальд. Остальные места воины заняли по старшинству.

Доброжира за стол не пригласили, и он остался стоять.

Слуги налили вина в кубки, и Харальд поднял кубок и провозгласил тост:

— Друзья, поднимем наши кубки за нашего славного конунга Готлиба, даровавшему нам эту победу!

С восторженными криками даны опустошили кубки. После этого Харальд поднялся, все замолчали. В тишине Харальд вынул меч и разрубил лежавшую на столе тушку оленя, затем торжественно положил на блюдо перед конунгом окорок, сочащийся горячим соком и паром.

Готлиб кинжалом отрезал кусок и откусил.

Сигнал подан. Даны взорвались смехом и принялись за еду.

Кинжалами они рубили жареную дичь, — кабанов, оленей, — и жадно рвали мясо зубами.

Довольны были все. С тех пор как они примкнули к Готлибу, им еще ни разу не доставалось так много пищи и вина. Были только обещания. Наконец обещания сбылись.

По старшинству даны начали провозглашать речи во славу конунга. Через небольшое время пир перерос в обычную вакханалию: пьяно орали воины, визжали женщины, которых воины хватали и тащили в ночные тени.

Доброжир мрачно смотрел на происходящее. В конце концов Готлиб обратил на него внимание:

— А этот дикарь почему не пьет и не радуется? — зло спросил он, и два воина подскочили к Доброжиру, схватили его под руки, подтащили к конунгу и поставили на колени.

Готлиб пьяно отрыгнул на его голову.

— Раб, а ты чего не пьешь за мое здоровье? Или ты замыслил что-то плохое против меня?

Доброжир по-совиному закрутил головой, и рядом с ним встал Олав.

— Ты чего не пьешь, дурак? Или хочешь, чтобы тебя повесили?

Доброжир растянул губы в подобострастном оскале.

— Ну что вы, — я не удостоен чести приглашенным быть за стол, потому боялся помешать вашему празднику, — сказал он.

Выслушав перевод Олава, Готлиб взял самую большую чашу и приказал:

— Вина!

Слуги тут же вылили в чашу целый кувшин вина.

Готлиб подал чашу Доброжиру.

— Пей за нашу победу! — сказал он.

Воины отпустили руки боярина.

Доброжир взял чашу и едва не разлил вино, потому что тело и руки било крупной дрожью. Встал, низко поклонился и стал пить из чаши.

Когда выпил, Харальд хлопнул его по плечу и весело сказал:

— Вот, раб, гордись, — ты получил чашу из рук самого конунга. Будь послушен, и конунг будет с тобой ласков.

Готлиб расхохотался.

— Дикарь, я и в самом деле буду с тобой ласков, — можешь сесть у моих ног, — сказал он.

От выпитого большого количества вина у Доброжира кружилась голова, и уже ничего не понимая, он упал к ногам Готлиба.

— Он как большая беззубая собака, — хохотал Харальд, тыкая пальцем в голову старшины.

Готлиб пошевелил Доброжира ногой, тот не пошевелился.

— А черт с ним — брось! — выругался Харальд.

Готлиб распорядился:

— Олав, присмотри за этой собакой, чтобы никуда не сбежала, — он нам завтра, когда мы займемся городом, пригодится. А сейчас — гуляем!

Глава 30

Доброжир открыл глаза, когда теплый солнечный луч мазнул его по щеке. Осторожно приподняв голову, он огляделся: пиршественный стол усеян костями и испорченными остатками пищи; скатерть, словно кровью, залита вином.

«Лучше пролитое вино, чем кровь», — подумал Доброжир и привстал.

Даны спали: кто на лавке; кто, уткнувшись лицом в недоеденную пищу; кто просто на земле.

Дурно пахло блевотиной.

Где-то еще слышались пьяные вскрики, тихий женский плач, но все уже было кончено.

Кто-то осторожно тронул спину, и Доброжир обернулся — на него пристально глядел конунг данов.

— Ты уже пришел в себя? — спросил Готлиб.

— Да, конунг, — ответил на датском языке Доброжир, и спохватился — этим он выдал себя. На самом деле он знал язык данов, потому что не раз возил товары в землю данов.

— Ты знаешь наш язык? — настороженно глядя, спросил Готлиб.

— Вчера я выучил у твоих воинов лишь простые слова, — попытался исправить положение Доброжир.

Готлиб задумался.

Доброжир встал и отряхнул с одежды грязь.

Готлиб прервал свое молчание.

— Где Олав? — спросил он.

— Где-то спит, наверно, — проговорил, не открывая глаз, прислонившийся головой к спинке кресла Харальд.

Он, оказалось, не спал и слышал разговор конунга с Добро-жиром.

— Так найди, — сказал Готлиб.

— Сейчас приведу, — сказал Харальд.

Он обвел мутным взглядом двор, ища, кому бы дать приказание привести переводчика.

Никого не нашел и выругался:

— О великий Один! Даже слуги обожрались вина и дрыхнут без задних ног. Будь они все прокляты!

— Харальд, придется тебе идти самому искать Олава, — смеясь, проговорил Готлиб.

Харальд поднялся, потянулся, и сказал:

— Надо выпороть слуг.

— Не надо. Вчера мы победили благодаря моей мудрости без боя. Поэтому я хочу, чтобы все наслаждались плодами моей победы, — сказал Готлиб.

— Все равно надо выпороть слуг. Они должны были не вино пить, а нас сторожить. А если бы дикари нас перерезали, пока мы спали? — сказал Харальд.

— Тогда надо начинать с тебя, — сказал Готлиб.

— Почему с меня? — спросил Харальд.

— Потому что ты воевода и обязан был организовать охрану, — сказал Готлиб.

Харальд покрутил головой и сказал:

— Ладно, пороть никого не будем. Пойду искать Олава. Наверно, тоже где-либо пьяный валяется.

Харальд двинулся, едва держась на ногах, по двору. Через несколько секунд остановился и сказал:

— Вот он! Так и есть — пьяный валяется, словно мертвый. Думаю, сейчас толку от него никакого.

— А ты сунь его в холодную воду, — посоветовал Готлиб.

— Так и сделаю, — сказал Харальд и закричал: — Где тут бочка с водой?

Но никому не было дела до воеводы, и, поняв, что никто ему не ответит, и, оглядевшись, он сказал:

— Нет тут бочки с водой!

— А ты ему дай подзатыльника, хороший подзатыльник сойдет за воду, — сказал, посмеиваясь, Готлиб, которого эта картина забавляла.

— Сейчас, — сказал Харальд.

Он поднял одной рукой за шиворот Олава. У того голова клонилась, словно у сонного ребенка.

— Только постарайся не убить его! — предупредил Готлиб. — А то, где найдем другого переводчика?

— Ладно! — сказал Харальд и осторожно ударил Олава ладонью по щеке.

После третьего удара Олав открыл глаза и начал вяло отбиваться.

— Он пришел в себя, — радостно сказал Харальд.

— Тогда тащи его сюда, — сказал Готлиб.

Не отпуская ворота Олава, Харальд подтащил его к Готлибу.

— Получай своего переводчика! — ухмыляясь, сказал Харальд, роняя переводчика к ногам конунга.

Готлиб взял со стола чашу с остатками вина; отпил из нее глоток; поморщился и выплеснул вино в лицо Олаву.

Олав фыркнул застоявшейся лошадью но пришел в себя и вытер лицо рукавом.

— Олав, хватит дрыхнуть! Мне надо поговорить с вождем варваров, — сказал Готлиб.

— Он не вождь, он бургомистр, — сказал Олав.

— Плевать, — сказал Готлиб.

— Так что ему сказать? — спросил Олав.

— Скажи ему... — Готлиб взглянул на выползающее из-за стен ослепительное солнце, — скажи ему так — если он не хочет, чтобы мы разграбили город и убили жителей, то, как только солнце начнет клониться к западу, город должен заплатить нам выкуп.

Готлиб замолчал, и Доброжир почувствовал, как, в предчувствии неприятностей, по его спине побежали мурашки, и он поежился.

Готлиб бросил на него подозрительный взгляд.

— Дикарь, ты понял, что я сказал?

Доброжир молчал.

— Ты знаешь наш язык? — спросил Олав Доброжира.

— Не знаю, — слукавил Доброжир.

— Он утверждает, что не знает нашего языка, — сказал Олав.

— Врет он. Но пусть будет так. Если он знает наш язык, то все понял. А не понял, так доведи ему наши требования, — сказал Готлиб.

Олав обратился к Доброжиру:

— Дебргир, конунг сказал, что город до вечера должен заплатить выкуп. А иначе он прикажет воинам всех убить. А тебя повесить первым.

— Я все понял, — сказал Доброжир, но остался стоять.

— Чего он стоит? — спросил Готлиб.

— Ты чего стоишь? — спросил Олав Доброжира.

— Так какой выкуп ему надо? — робко поинтересовался Доброжир.

— Этот дикарь хочет знать, какой выкуп надо ему заплатить, — сказал Олав Готлибу.

— Половину всего их добра, — бесцеремонно ответил за конунга Харальд.

Готлиб зло ударил кулаком по столу.

— Харальд, — конунг я! И я принимаю решения, — напомнил Готлиб.

— Прости, конунг, — сказал Харальд.

— На будущее, если дорожишь своей головой, не лезь поперед меня, — сделал выговор Готлиб.

Затем добавил:

— Но раз уж ты все-таки сказал, то так и поступим.

— Половину вашего добра, — перевел Олав.

Доброжир пожал плечами и осторожно сказал:

— Но мы чужое добро не считаем.

— И что же? — спросил Олав.

— Как определить, у кого сколько добра?

Олав перевел его слова.

— Харальд, разберись, — сказал Готлиб.

Харальд подошел вплотную к Доброжиру. Он взял старшину за ворот, несмотря на его огромный вес, легко подтянул его к себе и с угрозой уставился ему прямо в глаза.

Увидев глаза дана, Доброжир в страхе задрожал, потому что глаза у этого дана были, как у страшного Вия: прозрачные и пустые до черноты; в глубине пропасти адским огнем светятся красные угли, пронзающие душу насквозь, словно желая ее пожрать.

Доброжир почувствовал, как бегущие по спине мурашки подернулись льдом.

— Ну, так посчитайте все свое добро! — сатанинским голосом проговорил Харальд.

У Доброжира от страха и волнения подкосились ноги.

— Подсчитаем, — сказал он.

— Вот проблема и решена, — сказал Харальд Готлибу и отпустил ворот Доброжира.

Отдышавшись, Доброжир проговорил на языке данов:

— Но на это понадобится много людей и уйдет много времени! Мы не успеем до вечера.

— Во, какой болтливый дикарь нам попался. От испуга даже на нашем языке залепетал, — сказал Харальд и спросил Готлиба: — конунг, давай его повесим? А то он нас своей болтовней изведет.

— Уймись, Харальд. А то они и в самом деле не успеют собрать выкуп, — рассмеялся Готлиб и обратился к Доброжиру: — Дебргир, ты, оказывается, хорошо наш язык знаешь. Ну, так слушай, — твой город очень богатый, поэтому я устанавливаю с города следующий выкуп: три бочки золота, десять бочек серебра...

Харальд вмешался в разговор:

— И воз мехов хороших.

— И мехов хороших — воз, — подтвердил Готлиб. — А также мясо, хлеб, мед и все остальное, что надо для прокормления моей дружины.

Доброжир не возражал, только кивал головой.

Речь свою Готлиб закончил предупреждением:

— Где все это возьмешь, меня не интересует. Но знай, — не принесете выкуп в назначенный срок, то мои воины сами пойдут и возьмут все, что им надо. А всех богатых людей возьмем в рабство.

Харальд ухмыльнулся и спросил:

— Дебргир, у тебя есть жена и дочери?

Доброжир побледнел и неохотно проговорил:

— Есть... только они больные.

— Придем в твой дом, разберемся, кто больной, а кто здоровый. А тебя повесим, — пригрозил Харальд.

Доброжир молчал, и Готлиб бросил на него удивленный взгляд.

— Дурак, ты чего стоишь? Или на виселицу торопишься попасть? Беги скорее, собирай выкуп.

Не дожидаясь повторного приглашения, Доброжир бросился со всех ног прочь с княжеского двора.

Глядя ему в след, Готлиб проговорил:

— Этот пес отъявленный лжец! Как видим, он хорошо знает наш язык.

— Теперь он знает наши планы, — сказал Харальд и предложил. — Может, его все же прикончить, пока он не спрятался?

— Потерпи, Харальд. Ты заразился от этого дикаря нетерпением, — сказал Готлиб. — Даже если ему и известны наши планы, то все равно никуда он не денется: боясь за свою жизнь и добро, сделает все, что нам нужно. Все равно других местных собак у нас под рукой нет.

Глава 31

От данов Доброжир сразу направился в старшинскую избу.

После пережитого унижения и страха он был зол и теперь искал на ком бы отвести душу.

В старшинской избе неожиданно для себя он застал слободских старшин. Они мирно дремали на лавках вдоль стены, словно ничего и не происходило.

Доброжир отметил, что здесь были и Громыхало, и Крив, и Четвертак, и Тишила, и у окна даже пристроился Лисий хвост с обычной ехидною улыбкой на губах.

Доброжир, втянул воздух заросшими волосами ноздрями, поморщился и со злостью проговорил:

— Однако и навоняли вы, господа старшины. Со страху, что ли, обделались?

— А ты, Доброжир, понапрасну нас не срами! — огрызнулся Крив.

— А как же с вами еще разговаривать?! — спросил Доброжир, сел на лавку перед столом и кликнул:

— Мирин, где ты?

Из второй комнаты выглянул писец Мирин: угодливая маска на лице, длинный нос и хитрые глаза.

«Вылитый хорек», — озлобленно подумал Доброжир и сказал:

— Мирин, дай вина!

Мирин уполз задом, точно рак в комнату, но через несколько секунд поставил на стол перед Доброжиром большой глиняный кувшин с вином и кружку.

Старшины подтянулись к столу.

Их глаза излучали нестерпимое любопытство, они хотели знать, чем закончились переговоры Доброжира с данами, но они видели, что Доброжир был, словно куча сухого хвороста, которая жаждала только искры, чтобы вспыхнуть огненным шаром. Никто не желал стать той самой искрой.

Поэтому старшины, пряча глаза, косились на Доброжира, но помалкивали.

Доброжир молча налил полную кружку вина и залпом опустошил ее. Потом еще раз налил и снова опустошил.

После третьей кружки расслабленно закрыл глаза и откинулся к стене.

Молчание длилось несколько минут.

Напряжение росло, всем казалось, что в избе вот-вот на головы собравшихся рухнет потолок.

Наконец, кто-то, не выдержав напряжения, осторожно кашлянул.

Доброжир открыл глаза.

— Ах, это вы, храбрые старшины! — сказал он с сарказмом.

— А ты чего злишься? — обиженно проговорил Громыхало.

От злости Доброжир подскочил с места.

— Как, и вы еще спрашиваете меня, чего я злюсь? А как же мне не злиться, если вы избрали меня городским старшиной, уговорили сдать данам город, а потом спрятались. Из-за вас я подвергся неслыханному унижению, я ползал на коленях перед варварами, в меня плевали, облевали с ног до головы...

Доброжир поднес к носу рукав на котором виднелось подозрительное пятно, с отвращением отвернулся и воскликнул:

— О боги, за что мне такие беды?!

Крив, мигнув подбитым глазом, сказал:

— А ты не жалуйся. Сам виноват.

Доброжир рухнул на лавку.

— Да в чем же я виноват?

— Ты хотел стать городским главой, — сказал Крив.

Глаза Доброжира округлились и превратились в две большие пуговицы.

— Так вы же сами меня уговорили! — напомнил он.

— Ты нас обманул, — сказал Крив.

— Чем обманул?!

— Ты уговорил нас отдать город разбойникам, — сказал Четвертак.

— Но мы не могли защищать город, — сказал Доброжир.

— Почему же не могли? — желчно спросил Крив.

— Так у нас людей не было!

— Их никто и не звал защищать город, — сказал Громыхало.

Доброжир догадался, что сейчас на него вывалится целый мешок обвинений.

Он мог на них отвечать, но было ясно, что старшины всю вину за происходящее решили свалить на него. И это ими было задумано с самого начала.

Доброжир махнул рукой:

— Ладно, валите всю вину на меня.

Лисий хвост встал и сказал:

— Однако, господа старшины, зря мы обвиняем Доброжира...

«Слава богам, хоть один не топит утопающего!» — мелькнула мысль в голове Доброжира.

— За предательство города... — продолжил Лисий хвост.

Сердце Доброжира рухнуло куда-то далеко вниз, — «ну вот, я так и знал!»

Лисий хвост говорил дальше:

— Я не думаю, что Доброжир из корысти сдал город. Видимо, хотел сделать для города как лучше. При этом он сделал много ошибок. Когда князь вернется, он разберется с его поступками.

— Но сейчас мы его судить не будем. Сейчас над нашими головами висит угроза. Пока угроза не миновала, не будем ссориться между собой.

— Мы вместе принимали решение, и отвечать будем вместе, — сказал Доброжир.

— Князь вернется и рассудит, — сказал Лисий хвост. — А сейчас говори, что хотят разбойники?

— Это даны, — сказал Доброжир.

— Даны, свей или еще кто... Сейчас это не имеет значения. Разбойники они, — сказал Лисий хвост.

— Город будут грабить? — торопливо спросил Крив.

— Они хотят выкуп, — сказал Доброжир.

Старшины оживились.

— Каков выкуп? — спросил Лисий хвост.

Доброжир налил вина в кружку и выпил.

Только после этого сообщил:

— Даны требуют три бочки золота, десять бочек серебра и мехов воз. А также мясо, хлеб, мед и все остальное, что надо для прокормления их дружины.

Крив изумился вслух:

— Так мало?

Четвертак зло затряс козьей бородкой.

— Крив, да ты и в самом деле одним глазом ничего не видишь — повадится волк таскать овец из стада, всех перережет. Сейчас они просят немного, а завтра все отберут.

Доброжир стукнул кулаком по столу так, что опрокинулся стакан, и по столу разлилось вино.

Лужица зловещего кровавого оттенка навела всех на неприятную мысль.

— Дурная примета! — сказал Четвертак.

— О боги, будьте к нам милостивы, — шепнул кто-то испуганно.

— Хватит, господа, спорить попусту. Датский конунг приказал сегодня к обеду привезти выкуп, иначе разграбит и сожжет город, и лучший мужей перебьет, а наших жен и дочерей заберет себе в наложницы и служанки. Поэтому нельзя тянуть — идите, собирайте выкуп! — жестко приказал Доброжир.

Он не имел права приказывать старшинам, словене свободный народ, но никто ему не возразил, все понимали, что сейчас Доброжир был прав.

А что потом скажет князь? Так перед ним будет отвечать Доброжир. Не стоило давать повода вставать на правеж рядом с ним.

Старшины с вздохом поднялись, чтобы уйти.

— Обождите. Есть еще одно дело, — сказал Доброжир.

Старшины остановились.

— Какое дело? — спросил Лисий хвост.

Доброжир бросил опасливый взгляд в окно и предложил:

— Садитесь ближе.

Когда старшины сели рядом, тихо сообщил:

— Я слышал, что говорили о своих планах даны.

— И какие у них планы? — вполголоса спросил Лисий хвост.

Старшины насторожились.

— Получив выкуп, даны не намерены уйти. Их конунг хочет остаться у нас князем, — сказал Доброжир.

— Но у нас есть свой князь, — с возмущением проговорил Громыхало

— Есть, — кивнули головами другие старшины.

— Был, — уточнил Доброжир.

— Что ты этим хочешь сказать? спросил Лисий хвост.

— Я вот подумал, — если даны здесь, то где князь Буревой? Где он? Почему он не вернулся в город и не защитил нас? Может, даны его войско разбили? А его убили? — сказал Доброжир.

В комнате повисло молчание. Через минуту Лисий хвост проговорил:

— Ты, Доброжир, сказал страшные слова. Буревой — словенский князь по роду. Он такой же, как мы. Словенское племя дало власть над собой ему. Наши князья никогда нас не притесняли, и все, что они делали, они делали ради нашего племени. Наши князья всегда побеждали в битвах. Благодаря этому наше племя поднялось над другими племенами. Многие платят нам дань. Наши купцы свободно ходят по рекам, даже до греков, продают наши товары. Поэтому мы богаты.

— Это так! — горделиво кивнули головами старшины.

— Теперь словенский князь потерпел поражение, что неслыханно, а над нами желает сесть князем чужеземец. Я спрашиваю, старшины: будет ли чужеземец по крови и по духу заботиться о словенском племени, как о своем?

— Не будет! — крикнул Крив.

— Несомненно чужеземец будет заботиться о себе и своих людях, а нас притеснять, — сказал Громыхало.

— Пока не разорит нас и не отдаст все наше добро своим, — сказал Четвертак.

— Все это так. И будет ли так или нет — неизвестно. Но сейчас опасность нависла над нашими головами — если мы не дадим им выкуп, то они грозятся убить нас, — сказал Доброжир.

— Лучше расстаться с добром, чем с жизнью, — согласился Лисий хвост.

Доброжир продолжил:

— Живот дороже золота. Поэтому я говорю, что надо сохранить свои жизни. А пока ничего не ясно с нашим князем, надо данам угождать. Если их конунг хочет остаться нашим князем, то он должен будет с нами дружить. Он покорил наш город, но как он будет заставлять другие города и племена платить ему дань? У него сил мало.

Громыхало кивнул головой.

— Без нашей помощи им никак!

Доброжир хитро улыбнулся.

— Так что потом, если сохраним свои жизни, наше добро вернется сторицей. А пока надо потерпеть — сейчас надо, чтобы у них прошла первая злоба. А там дальше видно будет. Может, их конунга убьют в какой битве. Наш народ яростен в битвах. Вон у Буревого было четыре сына, — остался только один, и то, только по малолетству.

— Над словенскими князьями висит проклятие богов, — сказал Громыхало.

— Надо делить доли по слободам, — сказал Лисий хвост.

— Мирин! — поманил Доброжир писца. Тот высунул голову из комнаты. Он хорошо слышал разговор старшин, но не обеспокоился, — если по горячке даны не убьют его, то им не обойтись без человека, знающего городские дела.

— А ну-ка, писец, распредели-ка доли выкупа по слободам, — сказал Доброжир.

Мирин подал ему приготовленный список.

— Список готов. Не угодно ли будет господам старшинам утвердить список.

Доброжир одобрительно кхекнул.

— Однако, Мирин, шустер же ты...

Взял список, пробежался по нему глазами, вернул Мирину и приказал:

— Зачитай-ка вслух свой список, чтобы все знали.

Мирин взял список, поднес к окну и начал монотонно читать.

Слушая его, старшины морщились, вздыхали, однако никто перечить не стал — не слишком велика дань, да и Мирин распределил доли справедливо — по дымам. Против этого не попрешь.

Глава 32

Заметив, что даны начали приходить в себя после ночной попойки, засуетились и слуги. Быстро убрали остатки вчерашней еды, грязную посуду. Принесли новую посуду и пищу и начали расставлять на столах.

Один из слуг стал прислуживать конунгу: налил в кубок вина и поставил перед ним жареного рябчика. Рядом блюда с жареным гусем. Второй слуга занялся Харальдом.

Выпив и закусив, Харальд обратил внимание, что женщин среди слуг не было видно.

— А где бабы? — бросил он через плечо слуге.

Слуга вежливо поклонился.

— Мне это неведомо.

— А кому ведомо? — зло спросил Харальд.

Слуга поклонился.

— Всеми делами во дворце распоряжается ключница.

— Ну так позови ее, — сказал Харальд.

— Сейчас позову ключницу, — сказал слуга

— И побыстрее! — приказал Харальд.

Готлиб бросил на Харальда удивленный взгляд.

— Зачем тебе сейчас бабы? У нас много дел сегодня — надо осмотреть дворец, выяснить, какое добро хранится на складах.

— Вот для этого как раз и нужен тот, кто здесь командует слугами, — сказал Харальд.

Пока они разговаривали, Олав куда-то ушел.

К столу подошла полная красивая женщина. Она была в дорогой одежде, на широким поясе висели ключи.

Женщина поклонилась и сказала:

— Здрав будь, конунг.

— Ты кто? спросил Готлиб.

— Я ключница княжеского дворца. Меня зовут Милана, — ответила женщина, но так как она говорила на словенском языке, Готлиб ничего не понял.

— И что она лепечет на своем дикарском языке? — обратился Готлиб к Харальду.

— А кто его знает? — Харальд пожал плечами, рявкнул: — Олав, разрази гром твою душу, ты где?!

Из-под стола выполз настолько грязный дан, что Готлиб сначала отшатнулся. Разглядев, сказал:

— Это не Олав. Это — Хельм!

Харальд захохотал.

— Хельм, ты что — всю ночь со свиньями любовью занимался?

Хельм вытер рукавом лицо, но его одежда была так грязна, что он лишь еще больше испачкал лицо.

Однако Хельм, ничуть не смутившись, сел за стол и хватанул вина из первого попавшегося под руку кубка.

Затем занялся гусем — начал руками отламывать ножку.

Харальд озлился на него:

— Хельм, свинья, иди жрать в другое место!

Хельм что-то проворчал набитым ртом и ушел, пошатываясь с обглоданной ножкой в руке. На его место сел появившийся откуда-то Олав.

— Ты где пропадаешь? — спросил Готлиб.

— Ходил нужду справить, — сказал Олав.

— Тебе что места вокруг мало? — насмешливо спросил Харальд.

— Не люблю гадить под себя, — сказал Олав, отломил от гуся вторую ножку и начал есть.

— Потому что ты не настоящий дан, — сказал Харальд.

— Харальд, не оскорбляй моего воина. Его отец дан, следовательно, — он настоящий дан, — сказал Готлиб.

— Много таких, — пробурчал Харальд.

— Моя мать — оборитская княжна, — напомнил Готлиб.

— Ты конунг. Тебе можно, — сказал Харальд и снова напал на Олава, правда, уже добродушно: — Олав, дурень, потом будешь набивать свое брюхо, сначала помоги разобраться, что бормочет эта дикарка.

Олав, откусил большой кусок, и с набитым ртом спросил женщину:

— Ты кто такая, дура?

Женщина снова поклонилась в сторону конунга и проговорила:

— Я не дура. Скажи им, что я ключница в княжеском дворце, и зовут меня Милана.

— Ее зовут Милана. Она ключница здесь. Заведует хозяйством, — перевел Олав.

— Заведует хозяйством? Это хорошо! — проговорил Готлиб и потребовал: — Скажи ей, чтобы показала нам дворец.

— И спроси еще — куда делись бабы? — добавил Харальд.

— Отстань со своими бабами, — сказал Готлиб.

Олав, продолжая набивать рот, перевел:

— Милана, надо показать дворец конунгу.

Ключница кивнула головой и недовольно проговорила:

— Покажем.

— Да, а куда делись бабы? — спросил Олав.

— А наших женщин вчера обижали, и вот они попрятались. Скажи конунгу, чтобы ваши воины не обижали наших женщин, — сказала Милана.

— Ладно, — сказал Олав и, дожевав кусок гусятины, доложил Готлибу. — Она покажет дворец. А насчет баб — попрятались они, вчера наши их обижали. Просит, чтобы не обижали их.

— Ладно, — махнул рукой Готлиб. — Харальд, скажи нашим, чтобы спрашивали согласие баб.

Харальд поморщился и проговорил по слогам:

— Согласие! Спрашивать! У баб?

— Ну да, — не хватало еще нам поссориться раньше времени с аборигенами из-за баб, — сказал Готлиб.

— Но как запретить воинам пользоваться женщинами в захваченном городе, если они не видели женщин уже два месяца? Это же их добыча!

— Как хотят, так пусть и договариваются, — проговорил Готлиб и приказал: — Олав, скажи ключнице, что идем смотреть дворец.

Готлиб поднялся и замер.

— Интересно, а у местного вождя есть в городе родня? — задал он вопрос.

Олав обратился к Милане.

— А ну-ка ответь конунгу, — где жена вашего князя?

— Нет ее в городе, — сказала Милана.

— А дети, сестры, братья? — спросил Олав.

— Нет никого, — сказала Милана.

— А куда они делась? — спросил Олав.

— Родители его умерли. Братьев и сестер нет. Сын ушел с ним в поход. А жена летом живет в летнем дворце, — сказала Милана.

Олав передал ответ Миланы Готлибу. Тот бросил на нее подозрительный взгляд.

— О каком летнем дворце она говорит? Разве бывают летние дворцы?

Олав спросил Милану:

— О каком летнем дворце ты говоришь? Конунг о таком не слышал.

— У наших князей имеются дворцы во многих городах. — С гордостью сообщила Милана.

— И много у вас городов? — спросил Олав.

— Вам не перечесть наших городов. Их тысячи, — сказала Милана.

Олав передал слова Милан Готлибу.

— Тысяча городов у них.

— Плохо, — сказал Готлиб.

— Что — плохо? — спросил Харальд.

— Плохо, что у них столько много городов, — сказал Готлиб.

— Конунг, но если остальные города хоть немного похожи на этот город, а жители так же робки, то нас ждет большая добыча, — сказал Харальд.

— Харальд, ты как всегда не видишь дальше своего носа. Если в этой земле тысячи городов, то где мы возьмем столько воинов, чтобы взять эти города? — сказал Готлиб.

— С воинами проблем не будет. Наши страны заполонены голодными и нищими. Позовем, — даже калеки станут здоровыми, — сказал Харальд.

— Так Дания останется без людей, — сказал Готлиб.

— А что нам? Мы здесь, Дания там. Что нас там держит? — сказал Харальд.

Подумав немного, Готлиб сказал:

— Вот и хорошо, моему братцу останется править разве только шлюхами из своего королевского двора.

Немного еще подумал и добавил:

— Да и те, думаю, разбегутся. Пошли смотреть дворец.

— Пошли, — сказал Харальд.

Трое данов последовали за ключницей Миланой.