Трюгви воин был опытный. Приказ конунга на проведение разведки он воспринял с полной серьезностью и прикинул в уме, что ему сделать, чтобы поручение было выполнено как можно лучше. Для этого лучше всего было бы захватить купцов, возвращающихся из Корелы.
А вот совет Харальда по поводу захвата вражеской крепости вызывал только смех. С тремя десятками воинов можно врасплох захватить открытые ворота. В случае большой удачи — ограбить несколько домов. Но удержать тремя десятками воинов город? Это невозможно, даже во сне.
Однако приказ надо выполнять.
Конунг за невыполнение приказа своего дружинника не может ни повесить, ни побить палками. Даны свободные люди, но тех, кто не выполняет приказы конунга, рано или поздно находят с ножом в спине.
Трюгви мог отдать свою жизнь на поле боя, — это прямой путь в Вальхаллу, — но ему не хотелось, чтобы его зарезали, как собаку, и его тело потом валялось в луже мочи в темном закоулке.
Поэтому Трюгви решил, что дойдет до Корелы, а там найдет причину, чтобы не лезть в город.
В размышлениях об этом Трюгви с самого начала пути занял место рядом с дозорным на носу струга с гордым названием «Дух моря».
Дозорным был мальчишка по имени Лисенок. Лисенком его прозвали за то, что из-под его шлема торчали рыжие вихры. Он был неопытен в воинском деле, но был зорок, как орел, и это было причиной того, что Трюгви предпочитал именно его иметь дозорным.
— Сразу идем на север. — крикнул Трюгви кормчему Урсу.
— До северного берега мы дойдем только к вечеру, — сказал Лисенок.
— Ну и что? — сказал Трюгви.
— А разве мы не встретим словенские корабли ближе к нам? — спросил Лисенок.
Трюгви косо взглянул на любопытного молодого воина, но все же объяснил:
— Лисенок, я, конечно, не думаю, что словене будут сидеть в Кореле безвылазно, однако, по моим расчетам, корабли словен могут встретиться в северной части Нево-озера. Ходить недалеко у Словенгарда им опасно — мы же тоже не собираемся сидеть в городе. А сил воевать с нами у них нет. У них нет флота.
— А разве они не могут построить корабли? — спросил Лисенок.
— Для этого нужны деньги и мастера. У них нет ни того, ни другого, — сказал Трюгви.
— Но ведь мы же не нашли казну ихнего князя, — напомнил Лисенок.
— Не нашли. И жены, и детей. Наверно, они ушли из города с казной, как только увидели наши корабли, — сказал Трюгви.
— Говорят, у князя очень красивая жена? — спросил Лисенок.
— Слышал я это. Но кто его знает, мы же ее не видели, — сказал Трюгви.
— Здешние женщины все очень красивые, — сказал Лисенок.
Трюгви усмехнулся и спросил:
— Лисенок, а ты пробовал местных женщин?
— Нет, — сказал Лисенок, и его веснушчатое лицо густо покраснело.
— Н-да, немногие из наших могут похвастаться этим, — сказал Трюгви. — Дикари прячут своих женщин крепче золота.
— Если бы мы захватили жену князя, конунг убил бы ее? — спросил Лисенок.
— Зачем портить добро? — удивленно проговорил Трюгви. — Детей мужского пола, конечно, мы убиваем, потому что когда они вырастут, то будут убивать нас. А женщин мы берем в наложницы. Если они молодые и красивые. Старухи и уродки нам не нужны. Дети этих женщин будут нашими детьми. Поэтому конунг убил бы детей князя, а его жену взял бы наложницей. Этим бы он лишил князя продолжения рода и унизил его.
— А разве он не может завести другую жену? — спросил Лисенок.
— Завести другую жену может любой. Вопрос в том — сможет ли он завести с ней детей? А если заведет, то будут ли это его дети? Говорят, что местный князь уже старый, — сказал Трюгви.
— Это хорошо, — сказал Лисенок и замолчал. Он внимательно стал смотреть вдаль.
Трюгви этот взгляд был известен, — похоже, Лисенок в бескрайнем море что-то углядел. Однако, как Трюгви ни вглядывался в горизонт, он ничего не видел.
Наконец Лисенок проговорил:
— Вижу мачту.
— Ничего не вижу, — сказал Трюгви.
Лисенок показал рукой.
— Вон там тонкая черточка.
Трюгви вгляделся по указанному им направлению, напрягая до рези в глазах зрение. Наконец он тоже увидел какую-то темную черточку.
— Молодец, — сказал Трюгви.
— Это словенский корабль, — сказал Лисенок.
— Почему словенский? Харальд же отправил на разведку еще один наш корабль, — сказал Трюгви.
— Тот корабль ушел на запад. Я думаю, он пошел в Данию, — сказал Лисенок.
Трюгви изумленно расширил глаза.
— С чего это ты взял? — спросил он.
— Они взяли с собой большой запас продовольствия и воды, — сказал Лисенок.
— Ну и что? В море выходишь на день, бери воды и продовольствия на неделю, — сказал Трюгви.
— На корабль погрузили тяжелый бочонок, — сказал Лисенок.
— Бочонок с водой? — сказал Трюгви.
— Зачем на пресном море бочонок с водой? — спросил Лисенок.
— В самом деле, — сказал Трюгви.
— А почему бочонок такой тяжелый, что его несли четверо слуг? — спросил Лисенок и сам ответил: — Потому что это золото!
— Золото? — поперхнулся Трюгви.
Ему пришла в голову мысль, что если на небольшой корабль тайно погрузили столько много золота, то это может означать только одно — корабль послан куда-то с секретной миссией.
— Эрик... — позвал Трюгви.
Лисенок, вглядывавшийся в сторону неизвестного корабля, повернул к нему лицо и спросил:
— Чего?
— Ты об этом лучше помалкивай..., если хочешь сохранить голову на плечах, — вполголоса проговорил Трюгви.
— Но я...
Трюгви перебил его:
— Конунг не любит, когда болтают о его тайных делах.
— Понятно, — сказал Лисенок и продолжил наблюдение.
Через минуту он доложил:
— Там два корабля, они идут на веслах.
— Ветер для них встречный, — сказал Трюгви. — Ты гляди получше: купцы это или военное судно?
— Знамени еще не рассмотреть, — сказал Лисенок.
— А впрочем, никакого значения это не имеет, — сказал Трюгви и приказал кормчему править на неизвестные корабли.
Корабли быстро сближались.
— Купцы были бы нам кстати, — если они возвращаются из земли корелов, то мы сможем получить от них ценную информацию о том, чем занимаются корелы. И главное — что делает словенский вождь, — проговорил Трюгви, задумчиво глядя на приближающиеся корабли.
— Они слишком смело идут, — сказал Лисенок.
— Наверно, не увидели нас, — сказал Трюгви.
— Они не могут нас не видеть. Только разве, если все там спят, — сказал Лисенок.
— Глупости, — сказал Трюгви. — Значит, они намереваются напасть на нас.
— На них словенские знамена, — сказал Лисенок, рассмотрев наконец-то, корабли.
— У них два корабля, у нас три. Хорошее соотношение сил для нас, — отметил Трюгви. — Точно. Они с ума сошли.
И, в самом деле, словенские суда оказались в крайне невыгодном положении — из-за встречного ветра они не имели свободы маневра, и, кроме того, по ветру стрелы данов будут лететь дальше. Обойти же данов или спастись бегством словены уже не могли, так как корабли данов летели к ним на всех парусах, и расстояние уменьшалось с каждой минутой.
Трюгви ликующе потер ладони, приговаривая:
— Ага, попались!
Воодушевленный удачей и желая ускорить дело, Трюгви приказал гребцам сесть на весла и грести изо всех сил.
Затем приказал сигнальщику дать сигнал остальным стругам, чтобы они обошли словенские суда и отрезали им путь к бегству.
Получив сигнал, два крайних корабля сначала выстроились в линию, затем стали опережать средний корабль, так что линия превратилась в мешок, в который даны хотели поймать словен
Трюгви удовлетворенно рассмеялся, — словене, увидев идущие на них корабли, обязательно испугаются и попытаются спастись бегством. Но для этого им придется остановиться. В это время своим судном Трюгви врежется между стругами словен, а два других стиснут их с боков. Таким образом, словенским кораблям придется отбиваться сразу с двух бортов, притом, что на крайних стругах против них окажется в два раза больше воинов. В результате словен можно будет легко перебить.
Трюгви отдал приказ лучникам сосредоточиться у бортов и ждать его приказа.
Девятко дошел до Невы, однако входить в реку не стал.
Он рассудил: дальше по берегам Невы были болотистые места, поэтому если бы даны сторожили вход в Неву, то они расположились бы на берегу Нево-озеро, где суше и удобнее и хороший обзор озера.
К тому же Девятко не хотелось попасть в засаду: разгром словенской дружины наглядно доказал, что даны способны на хитрость. Обнаружив словенское судно, они и на этот раз могли проявить коварство — пропустить его в Неву, а там отрезать путь к отступлению и уничтожить.
Разумеется, служба в княжеской дружине предполагает риск и даже гибель.
«Но нужно ли это мне?» — думал Девятко.
Многие приходят в княжескую дружину, не имея ни дома, ни добра, ни жены ни детей. Нет у них ничего, кроме только крепкой руки да отваги.
К старости дружинник успокаивается и доживает свой век в сытости и богатстве — все это дает им князь.
Но, когда князь беспокойный и лезет во все драки, немногие из дружинников доживают до старости.
Обычно задиристы молодые князья.
Князь Буревой в молодости также был лихим воякой, и потому его верховенство признавали племена на огромной территории от южных до северных морей. Но к старости он успокоился, и если раньше его в княжеском дворце застать было невозможно, то в последнее время он предпочитал далеко от молодой жены не уезжать, а в серьезные войны не ввязываться.
Поэтому служить в его дружине было одно удовольствие: и спокойно, и прибыльно.
Девятко сначала показалось, что Гостомысл по малолетству будет тихо сидеть в Кореле. Ну, разве, решится сходить собрать дань. Поэтому, когда другие дружинники ушли из дружины,
Девятко остался.
Но теперь ему стало ясно, что Гостомысл княжеских обычаев не нарушит, будет воевать, не щадя своей дружины.
А раз так, то дальновидный боярин побеспокоится о себе сам.
Поэтому, издали осмотрев берега Невы, Девятко отдал кормчему приказ идти вдоль берега в сторону города.
Он рассчитал, что у берега, под прикрытием лесистых берегов и камыша, встречный ветер был тише, поэтому таким путем быстрее можно было дойти до точки встречи с Гостомыслом.
Так оно и вышло, — когда струг Девятко вышел из зоны затишья, то он сразу увидел несколько парусов. Вначале Девятко обрадовался быстрой встрече, но затем насторожился: у Гостомыс-ла было только два струга, а он видел целых пять: два двигались в сторону берега и три против них.
Вскоре Девятко рассмотрел — три струга шли под знаменами данов.
Теперь Девятко догадался, что происходило: Гостомысл нарвался на отряд данов, при этом оказался в крайне невыгодной позиции.
— Князь попал в западню, — сказал старший мечник Ясен.
— Вижу, — зло ответил Девятко.
Девятко понимал, что он обязан идти на помощь Гостомыс-лу: он мог напасть на данов сзади, и тогда данам пришлось бы туго.
Но он тут же эту мысль отмел: корабли данов и князя вот-вот столкнутся, и пока он дойдет до места сражения, с одной из сторон будет покончено; причем угадать, кто будет разгромлен, не сложно. При таких обстоятельствах вмешиваться в сражение было равноценно самоубийству.
— Кормчий, уходим снова в камыши! — приказал Девятко.
Кормчий не поверил своим ушам.
— Боярин, да ты никак рехнулся? Там же наши сейчас вступят в бой, и им наша подмога очень пригодится! — горячо проговорил он.
— Не твое дело, смерд! Делай как я приказываю! — взвизгнул на кормчего Девятко.
Однако кормчего услышали мечники и гребцы, и между ними пошел ропот, — это предательство!
Тут же к Девятко подошел старший над гребцами Хотен.
Косясь на гребцов, Хотен вполголоса проговорил:
— Боярин, гребцы не хотят уходить, они требуют идти на помощь Гостомыслу.
Девятко впал в ярость и, брызгая слюной, закричал:
— Как смеют смерды указывать мне, боярину, что делать?! Это бунт! Я сейчас же прикажу воинам повесить их на мачте!
Старший мечник Ясен хмуро перебил боярина:
— Боярин, мечники не выполнят твоего приказа. Надо идти на помощь князю.
Девятко захлебнулся от злости и схватился за меч.
Ясен накрыл своей тяжелой ладонью его руку.
— Боярин, будь осторожнее, если ты сейчас вынешь меч, тебя выкинут за борт, и никто этому не сможет помешать. Воины требуют идти на помощь князю, — сказал он.
Девятко испугался:
— Вы с ума сошли? Разве не видите, что это значит верная погибель?!
— Мы воины, и смерть наша постоянная спутница. Так стоит ли бояться того, что рано или поздно случится? Лучше умереть с мечом в руке, чем позорно бежать от битвы! — сказал Ясен.
Девятко махнул рукой:
— Делайте, как хотите. Но только отвечать за все, что случится, будешь ты сам.
— Хорошо — отвечу. И перед князем, и перед богами, — сказал Ясен и приказал. — Кормчий! Идем на помощь князю.
Все правильно рассчитал Трюгви, но словене повели себя неправильно, — вместо того, чтобы сбавить ход, они, наоборот, прибавили, и потому их корабли буквально стрелой пролетели мимо кораблей данов, едва не коснувшись бортами.
Конечно, лучники не сплоховали, и осыпали словенские корабли залпом стрел. Но это было все, что они смогли сделать.
Словены тоже в долгу не остались: не став тратить стрелы, на охватывавшие их с флангов корабли данов, они сосредоточились на одном корабле Трюгви и всадили в него с каждого борта двойную порцию стрел.
Последствия были ужасные — больше половины лучников и гребцов на корабле Трюгви была убита или ранена. Парус горел.
Разумеется, второго залпа лучники Трюгви уже не смогли сделать.
Такой жестокий отпор так ошеломил Трюгви, что он пришел в себя, когда его корабль оказался на безопасном расстоянии.
Осмотрев корабль, он пришел в уныние: всюду лежали бездыханные, раненые корчились от боли, весь корабль залит кровью; а в некоторых местах разгорался огонь от горящих стрел: мечники и гребцы метались по судну, поливая огонь водой из-за борта.
Трюгви, обхватив голову, устало сел на лавку рядом с кормчим. Кормчий Урс с окровавленным лицом с трудом удерживал судно.
— Тебя ранили? — спросил Трюгви, подняв голову.
— Нет, — сказал Урс.
— Ты весь в крови, — сказал Трюгви.
— Это кровь моих товарищей, — сказал Урс.
— Они били в упор, и как же ты уцелел? — спросил Трюгви.
— Я прикрылся щитами, — сказал Урс.
— Ты струсил? — спросил Трюгви.
— Они убили многих наших, — сказал Урс.
— Мы в них тоже стреляли и, наверно, тоже многих убили, сказал Трюгви.
— Я не видел их убитых. Но я видел убитых своих товарищей. Всего лишь вчера пил с ними вино, — сказал Урс.
Трюгви покачал головой.
— У них, должно быть, тоже много убитых.
— Не знаю. Они сумасшедшие. Они не обращали внимания на стрелы с двух кораблей, а стреляли только по нашему кораблю. Сумасшедших всегда смерть обходит, — сказал Урс.
— Ты струсил! — сказал Трюгви.
Урс медленно проговорил:
— Я не трус. Я стар. Я ходил с многими воеводами и конунгами. Я видел многое чего. Не счесть людей, скольких на моих глазах убили. Зачем убивали этих людей, из-за золота или из-за чего другого — я не знаю. Конунги приказывали, и воины исполняли их волю. А я простой лишь кормчий. Но хорошо знаю одно — не стоит воевать со словенами.
— Мы победили их на Неве, — сказал Трюгви.
— Да, но, как видно, война для словен не закончилась. А значит, она ждет и нас, — сказал Урс, задумчиво глядя куда-то в сторону.
— Мы победили их и сейчас! — сказал Трюгви, чувствуя, как под ложечкой разгорается гнев.
— Да, мы победили их, — сказал Урс и кивнул на мертвые тела, — жалко только, что многие не узнали этого.
— Молчи, глупый старик! — сказал Трюгви.
— Куда править? — спросил Урс.
— Поворачивай назад, я не позволю, чтобы какие-то дикари насмехались надо мной. Я догоню и убью их всех! — сказал Трюгви и отшвырнул от себя обломок мачты.
Урс приказал гребцам сесть на весла.
Пока гребцы рассаживались по местам, корабль остановился. Два других корабля, заметив, что корабль Трюгви стоит и затянут дымом, и думая, что он терпит бедствие, поспешили к нему на помощь.
Не видя, что происходит вокруг, Трюгви прошел на нос, где дыма оказалось меньше, так как ветер гнал дым в сторону кормы.
Сигнальщик Лисенок тоже был жив.
— Наши корабли идут к нам на помощь, — доложил он.
— Вижу, — холодно сказал Трюгви.
Корабли подходили ближе. Но даже издали было заметно, что они совершенно не пострадали.
Это несколько поправило настроение Трюгви, поэтому, когда они приблизились совсем близко, — чуть ли не пристали к борту, — он с яростью крикнул им, чтобы не теряли времени и разворачивались для новой атаки на словен.
— Словенских кораблей не видно, — сообщил Лисенок.
— Смотри лучше, — рыкнул Трюгви.
— Они, наверно, вдоль берега уходят к себе домой, — сказал Лисенок.
«Возможно, это и было так», — подумал Трюгви.
И, возможно, благоразумнее было бы не гоняться за ними по морю. Но Трюгви слишком жаждал мести, чтобы прислушаться к своему рассудку.
Корабли данов пошли за скрывшимися словенскими кораблями. И через несколько минут Трюгви обнаружил, что ситуация изменилась — теперь его кораблям сильно мешал встречный ветер, из-за чего непострадавшим кораблям также пришлось снять паруса и перейти на весла.
— Кормчий — медленно идем! Прибавь ходу! — рявкнул, вконец обозленный Трюгви.
— У нас гребцов мало! Идем и так из последних сил! — зло ответил Урс.
— Гребите! — цыкнул Трюгви.
— А как драться будем, когда сойдемся со словенами? Если выложимся на веслах, то где возьмем силы? — спросил Урс.
— Проклятый трус, — зарычал Трюгви, но в его голову настойчиво лезла мысль о том, что, учитывая потери на судне, перевес в силах его отряда над словенами уже не был настолько значительным, как в начале боя, хотя еще и оставался.
— У словен должны быть большие потери! — сказал Трюгви, не столько для трусливого старика, сколько убеждая себя в правильности своего решения.
Старик Урс обидно хмыкнул и сказал:
— На этот раз у словен будет попутный ветер, и они смогут уйти под парусом, а нам, так как у нас сгорел парус, вряд ли удастся догнать их на веслах.
«Впрочем, такой исход битвы нас устраивает, — подумал Трюгви, — словене трусливо бежали, и ни в малейшей степени не искажая истины, можно доложить конунгу Готлибу о своей победе: почет и уважение!»
Пока Трюгви размышлял над сложившейся ситуацией, ярость и обида куда-то исчезли.
— У нас много убито, мы обязаны вернуться домой, — сказал Урс.
— Домой? — насмешливо переспросил Трюгви. — Словенгард не наш дом. Это наша добыча.
— А где наш дом? — спросил Урс.
Трюгви задумался, но через минуту молчания сказал:
— Наш дом корабль и море.
— Я хотел бы остаться в этом городе и провести в нем свою старость. Тут живут хорошие, добрые люди, — сказал Урс.
— Ну, так кто тебе мешает? Оставайся, — сказал Трюгви.
— После того как мы принесли им горе. После того как конунг без вины казнил их старшин? После того как наши дружинники насиловали их женщин? Кто же захочет, чтобы мы жили рядом с ними? Обычай кровной мести не позволит этого.
Трюгви рассердился:
— Молчи, глупый старик! Никто не смеет осуждать нашего конунга! Мы убиваем словен для того, чтобы выжило наше племя, — сказал он и подумал, что старик Урс был прав и что, учитывая тяжесть потерь, он имеет право вернуться в Словенск.
— А ты сам какого племени? — спросил Урс.
Трюгви ничего не ответил. Он не помнил своих родителей, кто они и откуда. Он помнил только, что детство провел с такими же, как он безродными, в норе рядом с мусорной кучей.
Урс был прав, здравый смысл говорил, что надо было вернуться в Словенск. Однако Трюгви был упрям. Ведь благодаря упрямству он и выжил среди множества окружавших его опасностей.
— Приказ конунга надо выполнить до конца, — дойти с разведкой до городка Корела, — сказал Трюгви.
— У нас нет паруса, — напомнил Урс.
— Возьмем запасный парус на других кораблях, — сказал Трюгви,
Приняв решение, он отдал приказы:
— Урс, ложись в дрейф, раз дикарей все равно нам здесь не догнать, то пойдем на север; там они сами попадутся, как крысы в ловушку. Сигнальщик, — дай сигнал кораблям: «Подойти ко мне!»
Кормчий Урс подал команду гребцам поднять весла из воды, и корабль медленно поплыл по инерции.
Два других корабля свернули в сторону «Духа моря».
Пока они подходили, Трюгви распорядился сложить убитых и раненых в одно место, где они не будут мешаться. Заодно смыть кровь и поправить поврежденные снасти.
На эту возню ушло не меньше получаса, но когда струги встали борт к борту и на «Дух моря» перешли начальники кораблей Таппе и Том, корабль был в полном порядке, и ничто не свидетельствовало об ужасных потерях, которые понесла команда Трюгви в столкновении со словенами.
Первым делом Трюгви пригласил своих товарищей к столу с вином и пищей, который был установлен слугами под мачтой.
Выпив большую чару вина, Трюгви поинтересовался:
— Ну и что думаете обо всем этом?
Таппе, наколол кусок мяса на кинжал, окинул его критическим взглядом и проговорил:
— Вроде в самый раз прожарено.
Трюгви хмыкнул:
— Таппе, ты хорошо понимаешь, о чем я спрашиваю.
Том, обгладывавший крылышко рябчика, сплюнул кости за борт и ковырнул пальцем в зубах.
— Конечно, мы понимаем, что речь идет не об этом мясе, — сказал он.
Таппе отложил кусок мяса и сказал:
— Они дрались, как воины-берсерки. Они не обращали ни малейшего внимания на наши стрелы. Не нравится мне это.
— Тебе не нравится? Это мне не нравится, потому что все, что причиталось вам, они от всей души всадили мне — проворчал Трюгви. — Они перебили половину моих людей.
— Таков уж путь воина. Вечно в него пускают стрелы и суют ножи, — пожал плечами Таппе, отхватил зубами добрый кусок мяса и стал жевать его.
— Мне говорили, что словене сильные воины, но после того, как мы так легко разбили их князя на Неве, я засомневался в этом, — проговорил Том и сделал глоток вина.
— И в прежний раз со словенами было нелегко драться. Ты не видел этого, потому что пришел к концу битвы... — сказал Таппе.
— Я выполнял приказ конунга! — перебил его Том.
— А те, кто начинали ту битву, к твоему приходу были уже мертвы. И их было немало, — закончил речь Таппе.
— Я не виноват в этом, — сказал Том.
— Никто не виноват ни в чем. Мы все выполняли приказы конунга, — сказал Трюгви. — А словенам тогда не повезло.
— Но почему ты сейчас не стал преследовать словен? — спросил Том.
— Потому что у меня погибла большая часть гребцов и воинов. Некому сидеть на веслах. А парус сгорел. Поэтому мы не можем их догнать, — сказал Трюгви и подумал, что он зря все это сказал — теперь он чувствовал себя виноватым.
Таппе и Том молча ели мясо. Но в их глазах Трюгви заметил странное выражение.
«Эти двое думают, что я испугался словен, потому и не стал их преследовать, — догадался Трюгви и снова пожалел: — Все же зря я начал объясняться: хороший начальник никогда не будет объясняться, каждое его слово — истина! единственно верное решение».
— Я ничуть не испугался словен, — хмуро сказал Трюгви, — но я решил не гнаться за этими двумя стругами, а идти сразу к Кореле, где узнать, что происходит у словен. Таков приказ конунга. Затем я вас и позвал к себе. А эти корабли, если они из войска словенского князя, никуда не денутся, сами придут к Кореле. Вот там, на глазах ихнего князя, мы их и прикончим.
Таппе кивнул головой и сказал:
— Хорошая идея.
Том снова отпил вина и задал вопрос:
— Трюгви, а ты не думаешь, что словене в Кореле тоже не будут сидеть, сложа руки?
— Не думаю... — проговорил Трюгви.
Он собрался было объяснить свой замысел, но его прервал крик дозорного:
— Паруса сзади.
Трюгви вскочил с места и увидел, что с юга по ветру на раздутых парусах идут три корабля. Решимость, с которой они держали курс в сторону кораблей данов, недвусмысленно свидетельствовала об их воинственных намерениях.
За всю жизнь старый разбойник столько насмотрелся, что был уверен, что его уже ничто не могло удивить, но на этот раз случилось невероятное, за какую-то пару часов он второй раз не верил своим глазам.
— Проклятие — это словене! — изумленно воскликнул Трюгви.
Том и Таппе вскочили.
— Не может быть! — невольно вскричали они в один голос.
— Но почему три паруса?! — Все не верил своим глазам Трюгви.
— Они в засаде прятались! А мы не успеем набрать ход! — панически крикнул Таппе.
Однако, хотя и был Трюгви удивлен, он немедленно взял себя в руки и начал распоряжаться.
— Нечего рассусоливать — к бою! — гаркнул он. — Всем воинам и гребцам к бортам!
Таппе и Том кинулись на свои корабли, а Трюгви, по пути увлекая за собой воинов, побежал к корме. Здесь он устроил стену из воинов, защищенных большими щитами. Щиты сняли с бортов. Такую стену преодолеть было невозможно. А на двух других кораблях приходилось защищать только один борт.
Через мгновение струги словен врезались в датские корабли. Полетели острозубые кошки. На корабли данов неудержимой лавиной повалили воины.
Один из кораблей врезался носом прямо в нос «Духа моря». Затрещало дерево, и оба корабля начали наполняться водой.
От сильного удара люди на корабле Трюгви потеряли равновесие, и несокрушимая стена рассыпалась.
Пока воины поднимались на ноги, словене начали в упор расстреливать данов из луков.
«Это мясорубка!» — подумал Трюгви, схватил боевой топор и, прикрываясь щитом, бросился на словен, но те уже и сами ворвались на борт корабля.
Впереди словен, безрассудно, точно безумный берсерк, рубился воин в бедных доспехах. Но доспехи не скрывали, что он был молод и хрупок, — почти мальчик.
«Щенок, волчонок! — вскипел Трюгви. — А молодых волков надо убивать сразу, пока у них не выросли зубы!»
Оттолкнув от себя насевшего словенина, Трюгви одним движением топора полоснул, метя в голову молодого воина. Движение было мгновенным, но кто-то еще быстрее подставил щит, и, скользнув по стальным полосам, топор вывернулся из руки Трюгви и с тихим плеском упал за борт.
Опытного воина потеря боевого топора не смутит, и Трюгви выхватил из ножен меч. Но воспользоваться он им не успел, — его опрокинул страшный удар, — такой сильный, что в глазах дана потемнело и он молча упал под ноги сражающихся.
На дне корабля набухала кровью лужа.
Ветер стих неожиданно, поверхность воды остекленела, отражая нестерпимо яркий свет далекого солнца. Все словно уснуло под огненными лучами Ярилы. Только на воде, где недавно люди убивали друг друга, медленно расплывалось белое облачко.
Удар дана был настолько сильным, что Ратиша, прикрывший щитом князя, опрокинулся, ударился головой о дно судна и потерял сознание.
Когда он пришел в себя, криков боя уже не было слышно. У лица плескалась вода.
«Где князь?» — вскинулся Ратиша, и от резкого движения кольнуло острой болью в плечо, так что у него вновь потемнело в глазах.
Боясь снова потерять сознание, Ратиша осторожно огляделся: он лежал на лавке; ничего не было видно из-за плотного горького тумана, людей рядом никого не было.
«Неужели я уже мертв?» — пришла в голову Ратиши мысль. Но он тут же отмел ее, — он чувствует боль от ушиба. Мертвые, как известно, не могут чувствовать боли тела, потому что расстаются с ним, — они могут чувствовать только боль души.
Ратиша почувствовал тревогу на сердце: если он во время боя лежал без сознания, то кто же оборонял Гостомысла? Жив ли он?
Ратиша осторожно сел, и его ноги опустились в воду. Этим он был удивлен, но сразу сообразил, что судно было полно воды.
— Эй, есть кто тут живые? — слабо позвал он.
Из тумана появилась знакомая фигура.
— Слава богам, ты жив, князь! — радостно воскликнул Ратиша.
Гостомысл обнял его и заговорил торопливо, путаясь в словах. По этой горячей путаной речи чувствовалось, что он все еще не отошел от горячки боя.
Впрочем, его волнение было понятно — это было его первое настоящее сражение.
— Мы победили, Ратиша! Мы их побили, — радостно говорил он, обнимая Ратишу.
При этом он так сильно сжал плечо Ратиши, что тот невольно застонал. Гостомысл отпрянул от Ратиши и, спохватившись, сказал:
— Прости, мой верный друг. Ты ранен? Сильно?
— Нет, — сказал Ратиша, успокаивая Гостомысла. — Я не ранен, я только получил сильный удар по плечу.
— Я рад, что ты не ранен и не убит, — проговорил Гостомысл. — Ведь я уже почти простился с тобой. Когда ты упал, я подумал, что тебя убили. Сеча была такая жестокая, что некогда было разбирать, кто жив, а кто умер.
Гостомысл подал Ратише флягу и предложил:
— Выпей, мой друг, каплю вина, это подкрепит твои силы
Ратиша сделал глоток жгучей, немного горьковатой жидкости: по жилам пробежала горячая волна; и через секунду он и в самом деле почувствовал приток сил.
Ратиша поднялся и сказал:
— Какой странный туман окутал наш корабль...
Гостомысл усмехнувшись сказал:
— Это не туман, это дым горящих кораблей. А мы находимся на судне данов.
Ратиша встревоженно схватил его за руку. Гостомысл успокоил его:
— Всех данов мы перебили.
— Куда мы плывем? — спросил Ратиша, — парусов нет, а плеска весел я не слышу.
— Мы никуда не плывем, Ратиша, — ответил Гостомысл. — Все корабли разбиты и утонули, и только этот корабль держится на воде, но он тоже разбит и плыть на нем нельзя.
— А наши воины? — спросил Ратиша.
— Воины у мачты... там суше... приходят в себя, — сказал Гостомысл.
— А кормчий? Ерш? — спросил Ратиша.
— Он убит, — сказал Гостомысл.
— Плохо, — сказал Ратиша. — И как теперь будем управляться с кораблем?
— Некому управлять кораблем, — сказал Гостомысл.
— Кормчий Сом немного учил меня кормчему делу. Я думал, что это мне никогда не пригодится. Но вот как все оборачивается, — сказал Ратиша.
— Больше некому управлять судном. Раз тебя учил Сом, то попробуй, — сказал Гостомысл. Огляделся, и, обозрев печальную картину разрушений на судне, уныло махнул рукой. — А впрочем... плыть-то все равно не на чем.
— Не огорчайся, князь, — сказал Ратиша, поднимаясь на ноги.
— Мы были близко от города, поэтому надо как-то уходить отсюда, пока из города нас не заметили даны. Увидят, тогда нам будет верная погибель, — сказал Гостомысл.
— Надо посмотреть, что с кораблем, — озабоченно проговорил Ратиша.
Он направился по судну с осмотром. Гостомысл пошел за ним. Он почему-то был уверен, что Ратиша найдет способ исправить судно, и они вернутся в Корелу.
В конце концов с любимцем богини не может случиться ничего плохого.
А Ратиши, чем дальше продвигался к корме, тем больше темнел лицом.
Он предполагал, что судно находится в плохом состоянии, но увиденная картина превзошла все его опасения.
Все судно было залито водой странного багрового оттенка почти до самых бортов.
Ратиша подумал, что судно не пошло ко дну, только потому, что стихла волна. В воде плавали трупы, и чтобы пройти по судну, приходилось отталкивать их.
Оставшиеся в живых ютились на возвышении у мачты, почти все они были ранены. Они перевязывали друг друга. Вид у всех был унылый и растерянный.
А на корму пройти оказалось совсем невозможно, так как она была скрыта под водой.
Увидев все это, Ратиша тяжело вздохнул и проговорил:
— Пиррова победа.
— По-другому быть не может. В бою побеждает тот, кто не жалеет жизни своего противника, а еще больше своей жизни, — твердо сказал Гостомысл.
— Можно считать, что людей у нас нет, — сказал Ратиша.
— Исправить судно как-либо можем? — с тревогой спросил Гостомысл.
Исправить судно было невозможно, но Ратиша не стал расстраивать князя.
— Надо, наверно, сначала разгрузить судно, выкинуть мертвые тела из струга, — пробормотал он неуверенно.
Гостомысл заметил неуверенность Ратиши, и он сам засомневался, потому что павших в битве воинов положено было похоронить по обычаю — сжечь на костре. Однако, немного подумав, он согласился с Ратишей, — если не освободить тонущее судно от лишнего груза, то они все утонут. Освободив — они получат, хотя и небольшой, но шанс.
Поэтому он вернулся к мачте и распорядился, чтобы тела погибших опустили за борт.
— Это не по обычаю, — кто-то проговорил неуверенно.
— Не по обычаю. Но это спасет жизнь живых, — сказал Гостомысл.
— Души мертвых не смогут отправиться в рай, — тот же голос снова заметил.
— Если мы останемся в живых, то принесем богам большую жертву. Боги помогут павшим воинам попасть в рай, — сказал Гостомысл.
Больше возражений не послышалось, и те, кто мог шевелиться, стали подтаскивать тела убитых и опускать их в воду. Убитые были в тяжелых доспехах, и тела сразу же медленно опускались на дно. Но сначала они переворачивались лицом вверх, словно желая из холодной глубины в последний раз увидеть голубое небо горячее солнце и проститься с этим миром навсегда.
По щекам Гостомысла потекли слезы.
— Они отправятся в рай. Им там будет лучше, — сказал один из воинов.
— Да, — скупо проговорил Гостомысл. Немного подумав, добавил: — В раю лучше, чем в этом желанном, но таким жестоком мире.
Пока князь разбирался с павшими, Ратиша думал, что надо было бы предпринять меры, чтобы остановить поступление воды в корабль.
Судно было чужое, однако все корабли устроены одинаково, так как в море приходится выполнять одни и те же действия, поэтому Ратиша вначале решил, что надо найти ящик с инструментом и попробовать закрыть пробоины деревянными щитами.
Обычно инструмент хранится рядом с рулевым веслом, поэтому Ратиша попробовал пробраться на корму. Однако он быстро убедился, что это слишком опасное дело: едва он сделал несколько шагов к корме, как струг начал угрожающе погружаться Пришлось отказаться от этой затеи.
Поэтому Ратиша поспешил вернуться к мачте. Пока он искал инструмент, судно уже было освобождено от трупов. Но это мало могло чем помочь, — в корабль свободно поступала вода, и он верно и неминуемо погружался.
В растерянности Ратиша сел на свернутый парус и задумался, что еще можно было сделать для спасения корабля. Однако ему ничего не приходило в голову, и с каждой минутой он все больше ввергался в отчаяние.
Гостомысл вернулся с носа корабля и спросил:
— Все так плохо? Мы не можем исправить судно?
На этот раз Ратиша не стал скрывать правду.
— Очень плохо, — проговорил он, — струг медленно, но уверенно набирает воду; через час он уйдет под воду; видимо, на корме имеется большая пробоина, — ее надо было бы заделать... но нечем.
Гостомысл сел рядом с ним и положил руку на плечо.
— Ратиша, не падай духом, — до берега не так уж и далеко, попробуем добраться; тут есть... — проговорил он и оглянулся, — доски... бочки...
— Надо только снять доспехи, иначе мы утонем, — сказал Ратиша.
Гостомысл начал расстегивать ремешки на доспехах. Но от воды ремешки отсырели и не хотели расстегиваться.
— Давай, князь, я помогу тебе снять доспехи, — сказал Ратиша.
— Режь ножом ремни, — сказал Гостомысл.
Ратиша разрезал ножом ремни на доспехах Гостомысла и без сожаления их скинул за борт. Затем Ратиша снял свои доспехи и тоже бросил их за борт.
— Зачем выбросил доспехи? — спросил Гостомысл.
— Они тяжелы и тянут на дно. А без доспехов и оружия можно доплыть до берега, — сказал Ратиша.
— Меч я не брошу. В мече душа воина. Как можно отказаться от души? — сказал Гостомысл.
— Меч можно привязать к доске, — сказал Ратиша.
Гостомысл задел взглядом лежащих людей у мачты и спросил:
— Но что делать с ранеными? Их к доскам не привяжешь.
— Можно связать плот, — сказал Ратиша.
— На это уйдет много времени. Мы не успеем, — сказал Гостомысл.
— Раненых можно оставить, — сказал Ратиша.
— Я не брошу своих друзей, которые за меня отдавали свою жизнь, — сказал Гостомысл. — Если я брошу, то кто тогда захочет пойти со мной?
— Тогда мы все погибнем, — сказал Ратиша.
— Значит, так угодно богам, — сказал Гостомысл.
— Я не боюсь смерти. Но я не хочу утонуть, — сказал Ратиша. — Одно дело погибнуть в бою и отправиться в долгий путь в царство мертвых Вырий. И совсем другое дело утонуть и обречь душу на вечное скитание, превратившись в болотного упыря.
— Но что же делать? — сказал Гостомысл.
Ратиша встал с паруса и присел рядом с дырой. Он погрузился в воду по пояс, но на это он не обратил внимания.
— Вода прибывает, — отметил Ратиша, рассматривая отверстие в борту корабля.
Гостомысл присел рядом, потрогал рукой края дыры и задумчиво проговорил:
— И дыра-то небольшая, закрыть бы ее чем.
Ратиша взял кусок доски и приложил ее к дыре. Однако давление воды отталкивало доску от борта.
— Надо снаружи приложить, чтобы водой прижимала доску к дыре, — сказал Гостомысл.
Ратиша приложил доску снаружи. Действительно, вода прижала доску к дыре, но вода все равно продолжала поступать.
— Поступает меньше, — отметил Ратиша, на секунду задумавшись, предложил: — чтобы не протекала вода, надо приложить какую-либо тряпку.
Ратиша оглянулся, его взгляд упал на бочки, и его лицо озарилось радостью.
— Вот — это идея! — воскликнул он.
— Добраться до берега на досках? — бросил недоумевающий взгляд Гостомысл.
— Нет, но мы можем вылить из бочек содержимое, связать их веревкой и подвести под поврежденную часть корабля.
— Но вода, все равно будет прибывать через пробоину, — возразил Гостомысл.
— А мы дыру заткнем парусом. Подложим доски, а сверху покроем парусом, — сказал Ратиша.
— Вода все равно будет сочиться сквозь ткань, — сказал Гостомысл.
— Да. Но это будет происходить гораздо медленнее, ее можно будет вычерпывать. Это даст нам время на размышления. И мы сможем поставить парус и подойти к берегу... — медленно проговорил Ратиша.
В голове Гостомысла что-то блеснуло, словно неуверенный блик на вечерней волне, и исчезло.
Но эта мгновенная вспышка словно осветила путь к спасению, правда, она была такой мимолетной, что он сначала не понял, что же они должны были делать, чтобы спастись.
Вспышка погасла, но она сделала великое дело — у него появилась надежда, и даже уверенность, что они обязательно спасутся.
Гостомысл превратился в человека действия. Не успел Ратиша договорить фразу, как он с необыкновенной решительностью распорядился, чтобы все занялись опорожнением бочек.
Уверенность князя вселила надежду в отчаявшихся людей.
Наверно, все подумали, что Гостомысл знает путь к спасению. Поэтому, получив надежду на спасение души, живые и раненые принялись выливать из бочек за борт вино, хмельной мед, — что значат земные блага по сравнению со спасением души?!
Когда бочки были освобождены, Гостомысл велел опустить бочки в воду и привязать их к бортам: больше бочек привязать к той части корабля, которая глубже всего сидела в воде.
Вскоре все заметили, что погружение корабля и в самом деле остановилось, и на судне раздались крики радости.
Однако Гостомысл понимал, что радость преждевременна, — богиня смерти Мора только дала им отсрочку, — как только поднимется небольшая волна, так корабль сразу же камнем уйдет на дно.
В голове Гостомысла представилась толща зеленой холодной воды, и по его телу пробежала дрожь.
— Теперь не утонем, — сказал Гостомысл.
Он подумал, что приятно, когда тебя называют уважительным именем. Однако уважение вызвано надеждой на ум и силы того, кто знает, куда вести людей. Но как человеку трудно избрать путь, особенно когда он не знает, куда идти.
Не желая выдать свою неуверенность, Гостомысл взглянул на небо, — в небе недвижно застыли белые облака.
«Скоро ветер снова поднимется, — подумал он, — надо бы поставить парус»...
— Князь... — вмешался Ратиша, который на некоторое время остался без дела, — князь, если уж ты меня назначил кормчим, то разреши заняться делом.
Гостомысл бросил на него недоуменный взгляд и спросил:
— Ты чего хочешь делать?
— Дыру заделать, — сказал Ратиша
— Не утопишь? — спросил Гостомысл.
— Нет, — сказал Ратиша.
Лицо Гостомысла посветлело.
— Распоряжайся, — разрешил он.
— Всем взять парус! — громко скомандовал Ратиша.
Парус взяли.
— Расправить парус, — скомандовал Ратиша.
Растянули.
Ратиша привязал к концам паруса длинные веревки и стал распоряжаться дальше:
— Теперь подводите веревки под нос корабля.
С грехом пополам засунули веревки под днище корабля.
Закончив с этим, стали глядеть на Ратишу ожидающим взглядом. Никто не имел представления, зачем он заставляет их совершать эти странные действия.
Ратиша сам пока не знал, будет ли толк от его затеи.
Но если уж взялся делать дело, то его нужно доводить до конца, даже если кажется, что результат будет абсолютно бесполезен.
Поэтому, не пускаясь в объяснения, он взял веревки, прикрепленные к краям паруса, и велел протащить их вдоль борта к корме.
Здесь, где находилась пробоина, распорядился подтащить парус под днище.
На это пришлось затратить кучу времени. При этом струг угрожающе клонился и черпал воду, наверно, если бы не привязанные бочки, то судно давно бы ушло под воду.
Но Ратише некогда было рассуждать на эту тему: по пояс в воде, он натягивал заиндевевший парус на пробоину.
Наконец ему показалось, что парус лег точно на пробоину, чтобы убедиться в этом, он погрузился с головой в воду и открыл глаза.
Сквозь зеленую воду он увидел заслонившее пробоину белое пятно.
Это ему и надо было.
Вынырнув из воды, Ратиша прикрепил парус веревками к борту так, чтобы он не сдвигался, и дрожащим голосом велел всем вычерпывать воду из судна.
А чтобы не было сомнений в его распоряжениях, схватил попавшийся под руку шлем и стал выплескивать за борт воду.
Посмотрев на него, Гостомысл также начал вычерпывать воду. А следом за ним взялись вычерпывать воду и остальные.
Это принесло двойную пользу, с одной стороны люди согрелись, с другой стороны, край борта корабля сначала поднялся немного над водой, а затем в корабле стала убавляться вода.
Это подняло дух всех, и работа пошла скорее.
Работа разогрела Гостомысла, и от его мокрой одежды пошел парок, но и устал он также так, что по мере того, как уходила вода, опускался на колени, чтобы не упасть.
Заметив это, Ратиша, тронул его плечо.
— Князь, передохни: выпей медовухи из фляги, там вроде немного осталось, а потом полежи на сухом месте, теперь мы справимся без тебя.
Гостомысл мотнул головой и сказал:
— Не могу.
— Что? — спросил Ратиша.
— Не могу встать, — сказал Гостомысл.
Ратиша помог ему подняться и провел к мачте, там уложил его на сухое место и поднес к губам Гостомысла свою флягу.
От вина Гостомысл немного пришел в себя.
В судне было почти сухо, воды не больше, чем по щиколотку. Разумеется, сквозь парус немного воды в лодку все же просачивалась, но теперь ее не сложно было вычерпывать.
Облака на небе побежали, словно испуганное стадо, и волны принялись раскачивать струг, пока осторожно, как колыбель с ребенком.
— Вовремя, — сказал Гостомысл.
— Вовремя! — подтвердил Ратиша и громко объявил: — Теперь мы можем идти домой.
Нево-озеро осенью опаснее поднятого из берлоги медведя. В любой момент может налететь буря и разбить в щепки любое крепкое судно, не то что покалеченный струг, на котором Гостомысл пытался вернуться в Корелу.
Остаток дня и всю ночь никто на судне не сомкнул глаз.
Ратиша сидел у рулевого весла. Гостомысл стоял на носу в дозоре.
Остальные без отдыха гребли веслами.
Когда не гребли, вычерпывали воду из корабля, — вода просачивалась сквозь ткань, и таким образом вода в ладье постоянно держалась на уровне колена. От усталости к утру на судне никто не стоял на ногах.
Но, видно, боги благоволили к Гостомыслу и его дружине: сильной бури ночью не случилось и корабль не утонул.
А как только в небе загорелась заря, Ратиша увидел на западе скользящее по воде что-то розовое, напоминающее плавник большой рыбы.
— Князь, парус на западе! — подал он сигнал.
Все обратили свой взор на запад.
Гостомысл подошел на корму.
— Вижу корабль, — сказал Ратиша.
Гостомысл вгляделся в горизонт, затем пробормотал:
— Там действительно судно, и их два. Кто бы это мог быть?
Ратиша предположил.
— Может, из Корелы выслали помощь?
Гостомысл покачал головой и сказал:
— Стоуму не было приказано высылать нам навстречу корабли, и даже, если бы он выслал, то был бы один корабль.
— Но ведь до Корелы недалеко. Хотя... Хотя мы находимся где-то посредине Нево-озера. Тут кто угодно может быть, — проговорил Ратиша.
— Нет. Тут могут быть только даны! — сказал Гостомысл.
— Думаешь, они послали за нами погоню? — спросил Ратиша и почувствовал на сердце холодок.
— Если они узнали, что мы разбили их отряд, то должны были послать, — сказал Гостомысл.
Ратиша бросил обеспокоенный взгляд на приближающиеся корабли.
На корму пришел Девятко с вопросом:
— Князь, что будем делать?
Гостомысл окинул его удивленным взглядом: Девятко всегда отличался нарядным видом, а сейчас он был испачкан и измят. Лицо — словно у испуганного суслика.
— Как что делать? Будем драться! — твердо проговорил Гостомысл.
В глазах Девятко метнулась паника.
— Но нас мало! Нас перебьют. Лучше будет сдаться, — сказал он.
— Нет! — сказал Гостомысл.
— Но нас перебьют в одно мгновение, — сказал Дсвятко.
— Зато погибнем с честью, — сказал Гостомысл и с подозрением уставился на Девятко. — Боярин, а ты почему здесь? Почему оставил свое место за веслом?
— Я боярин... — гордо сказал Девятко.
Гостомысл перебил Девятко:
— Мы все воины. Поэтому иди к своему веслу и греби. А случится сеча, бейся изо всех сил.
Девятко, что-то бормоча себе под нос, ушел, и Гостомысл и Ратиша проводили его долгим взглядом.
— Им надо и в самом деле перед боем дать отдохнуть. Иначе будут, как вареные куры — меч не осилят поднять, — заметил Ратиша.
— Да, — согласился Гостомысл и громко отдал приказ: — Прекратить грести! Весла из воды! Всем готовиться к бою!
Послышался деревянный стук, — гребцы втянули весла в струг.
Гостомысл обратился к ним с короткой речью:
— Друзья, слушайте меня!
Все подобрались ближе к князю.
— Мы находимся в открытом море; наше судно разбито; мы починили его, хотя и не имели надежды доплыть до Корелы, ставшей нам родным домом; но теперь нам грозит новая опасность — нас догоняют даны. Нас мало, но мужайтесь, потому что лучше умереть с честью, чем отдаться в руки врагу, — сказал Гостомысл.
— Умрем с честью! Веди нас, князь, на битву! — послышались нестройные голоса.
Неизвестные ладьи уже были довольно близко, но пока разобрать знамена на мачтах было невозможно.
— Приготовить луки и стрелы! — отдал приказ Гостомысл.
Воины взяли луки и направили их в сторону приближающихся ладей.
Разумеется, два боевых судна, когда намереваются напасть, заходят с бортов, чтобы распылить силы обороняющихся.
Эти суда также еще издали наметились зайти с бортов корабля Гостомысла, что свидетельствовало об их враждебных намерениях.
Взгляд Гостомысла случайно упал на мачту своего корабля и он возмущенно воскликнул:
А где наше знамя?
Ратиша схватил знамя, лежавшее рядом с ним в сухом месте, сунул сверток за пазуху и, подбежав к мачте, полез к ее верхушке.
Добравшись до верхушки мачты, он привязал концы знамени к мачете, расправил его, и над полуразрушенным судном распростерся стяг цвета утреннего солнца.
С верхушки мачты он первым разглядел на мачтах атакующих ладей знакомые знамена.
— Эге-гей! Это варяги-солевары! — радостно закричал Ратиша и, держась ногами за мачту, замахал руками.
У варягов основные торговые пути были проложены на юг, к грекам. Но иногда их суда появлялись в Нево-озере: в Кореле они обменивали соль на меха. Ходили купцы солеваров и в северные моря. Хотя нужных товаров у викингов почти не было. Кроме, пожалуй, главной ценности — золота, которое викинги добывали во время своих походов. Им и расплачивались викинги за меха и продовольствие.
Хотя варяги и были словенами, и признавали верховенство словенского князя, и платили ему дань, однако народ в их торговых дружинах собирался лихой, запросто могли и своего ограбить, поэтому Гостомысл не стал расслабляться.
Вскоре варяги подошли ближе, и с их ладей приветственно замахали руками.
Гостомысл приказал опустить луки. Еще через некоторое время ладьи остановились на расстоянии полусотни шагов от струга.
На ближней ладье у борта появились люди в богатой одежде.
— Чьи вы? — приложив руки ко рту, крикнул один из них.
— Я словенский князь Гостомысл! — гордо ответил Гостомысл.
На варяжском судне несколько замешкались, затем оттуда послышалось:
— У словен князь — Буревой.
— Я сын князя Буревого. Мой отец умер, и теперь я князь, — сказал Гостомысл.
На варяжском судне зашептались.
Но через непродолжительное время с ладьи спустили лодку. В нее сели несколько человек с оружием и в доспехах, и лодка направилась к стругу.
Подойдя на десяток шагов к стругу, лодка остановилась.
Один из людей встал и спросил:
— Кто князь Гостомысл?
Гостомысл подошел к борту и сказал.
— Я князь Гостомысл.
Человек поклонился и сказал:
— Здрав будь, князь, а я купец из солеваров — Доброуст. Мы возвращаемся с туманных островов в Западном океане. Два года не были в родных местах. Не можем понять, что тут творится? Почему не видно наших кораблей. Море словно вымерло. Уж не война ли?
— И вы будьте здравы, почтенные гости! — ответил Гостомысл, — прошу зайти на мое судно. Тут я все объясню.
— Благодарствуем, князь, — проговорил купец, и после его распоряжения лодка причалила к судну.
Зайдя на судно, Доброуст обвел вокруг изумленным взглядом и задал вопрос:
— Да что же случилось с вами? Корабль вот-вот утонет.
— С данами воюем, — ответил Гостомысл.
— Откуда в этих местах даны? Это же наше море! Им сюда нельзя ходить, — недоумевая, проговорил Доброуст.
— Было нашим, да пришел конунг Готлиб на многих ладьях. Он захватил наш корабль с товаром, и тогда мой отец отправился его наказать с малой дружиной и попал в засаду. Даны разбили нашу дружину, и пришлось нам уходить в Корелу. Даны пытались взять и Корелу, мы их отбили, но отец был ранен отравленной стрелой и недавно умер. Меня провозгласили князем. Пока мы сидели в Кореле, даны захватили город, вот возвращаемся с разведки, — рассказал Гостомысл.
— Так вот какое дело! — вздохнув, покачал головой Доброуст. — А мы гадаем — судно вроде бы викингов и знамя нам незнакомое.
— Это судно мы захватили в бою — свои корабли в битве были разбиты и утонули. Как видите, и это судно едва держится на воде: плывем и не знаем, дойдем ли до Корелы. А знамя — мое. Боги мне дали знак иметь такое знамя, — пояснил Гостомысл.
— Понятно. На этом судне до Корелы вы не дойдете, — сказал Доброуст и поклонился. — Князь, мои корабли в твоем распоряжении.
Домой Медвежья лапа вернулся вместе со старшинами, когда поникшее солнце пряталось за черными тучами.
Высокие дубовые ворота, — хоть отбивайся от козар, —- были закрыты.
Боярина ждали, и сторож издали разглядел подъезжающих всадников, но, не рассмотрев их лица за вечерними сумерками, решил поостеречься.
Подъехав к воротам, Медвежья лапа приподнялся в стременах и стукнул кнутом по дереву.
— И кто там? — визгливым голосом, точно железом по стеклу, царапнул сторож и приподнял остроконечную шапку над тыном.
— Открывай ворота! — грозно потребовал Медвежья лапа.
Сторож хозяйского голоса не узнал и, серчая, пригрозил:
— Это усадьба славного боярина Медвежья лапа. Вот скажу боярину, что рветесь во двор без его разрешения, так он выйдет и одним махом душу из вас вытрусит. Он таких вот шустрых по семеро складывает на одну ладонь и другой прихлопывает.
Медвежья лапа затрясся от хохота:
— Сторож, а где же твое гостеприимство?
— А я что? — словоохотливо заговорил сторож. — Я рад путнику. Но без разрешения боярина — ни-ни. Не велел он кого-либо пускать в дом.
Лисий хвост хотел сказать, что боярин Медвежья лапа — вот он, стоит под воротами и его холоп не пускает в его дом, но боярина заинтересовала эта забава, и он положил руку на плечо Лисьему хвосту, давая ему знать, чтобы он не вмешивался в спор.
— Так спроси его, — сказал боярин.
— Так как же я его спрошу, если его нет! — сказал Заяц, и, поняв, что проболтался, спрятался за тын.
Боярин смилостивился:
— Ладно, сторож, ты что — не узнал меня? Это же я — твой хозяин по прозвищу Медвежья лапа.
— А откуда я знаю, что ты не врешь, — проговорил сторож из-за тына.
— Ну, так выглянь и посмотри на меня, — сказал Медвежья лапа.
— Да! — опасливо проговорил сторож, — я выгляну, а ты меня цап-царап, и поминай, как звали. Не выгляну я!
Медвежья лапа и старшины переглянулись.
Лисий хвост проговорил:
— Однако, сторож может и не пустить нас, так до утра с ним и проговорим.
Медвежья лапа взглянул на верхушку тына и пригрозил:
— Сторож, я тебя выпорю, если нас не пустишь.
— А ты попробуй — войди, — проговорил сторож и запальчиво пригрозил: — А ну отойдите, а то стрелу пущу!
Тишила потянул боярина за рукав.
— Давай отъедем боярин, а то и в самом деле — стрелу пустит.
Ворча под нос ругательства, Медвежья лапа отъехал на десяток шагов. Глядя на высокий забор, он снял шапку и зачесал затылок и расстроенно проговорил:
— Что делать, не приложу ума! Я его ведь даже имени не знаю.
— Наверно, придется искать другое место для ночлега, — проговорил Лисий хвост.
— Придется, — согласился боярин. — Тут недалеко есть...
Он не договорил, с тына позвал знакомый женский голос:
— Эй, кто тут рвется в усадьбу.
Боярин обрадовался, — это ключница! — подъехал к тыну ближе и крикнул:
— Дарина, это же я, боярин Медвежья лапа!
Через тын перегнулась женская голова. Узнав боярина, Дарина испуганно воскликнула:
— Ай, и взаправду, боярин! — и накинулась на сторожа. — Да что же ты, леший, не пускаешь хозяина в дом? Быстрее открывай ворота.
В ту же секунду за воротами сначала загремел засов, затем ворота открылись, и в них показался сторож с копьем в руке. Боярин подъехал, и сторож упал на колени.
— Прости, боярин, в темноте-то не признал. Да и не видел я тебя раньше.
— Ладно, — миролюбиво проговорил Медвежья лапа, — я тебя тоже не видел. А службу несешь исправно. Молодец! Вот такой мне и пригодится.
За дверью что-то стукнуло, затем послышался громкий шепот.
Удивившись шуму за дверью, Готлиб сел в кровати.
За окном было темно: осенью ночи становятся длинные, рассвет наступает поздно.
Готлиб подумал, что хотя и привыкла дружина спать вполглаза, но раньше, чем поднимется солнце, никто не вставал. Кроме, разумеется, слуг, которые должны приготовить конунгу завтрак.
Но так как для завтрака было еще рано, то шум за дверью ничего доброго не сулил. Эта мысль встревожила Готлиба, он нашел взглядом меч на стене и громко спросил:
— Кто там шумит?
— Вот видишь! — кто-то, уже не скрываясь, проговорил в полный голос.
Дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунул остроконечную голову охранявший спальню мечник.
— Конунг, это я.
Вид целого и невредимого сторожа немного успокоил Готлиба.
— Вижу. И чего тебе? — спросил он.
— Тут воевода хочет войти со срочным делом, — доложил мечник.
Готлиб снова забеспокоился: Харальд хотя и груб, но понапрасну беспокоить его не будет.
— Пусть входит, — сказал Готлиб.
Харальд быстро вошел. Он был в полном воинском облачении, в доспехах и мечом на поясе. Весь его облик навевал тревогу.
Почувствовав на спине озноб, Готлиб потянул на себя меховое одеяло.
— Конунг, — заговорил Харальд прямо с порога, — у меня плохие новости.
Готлиб кивнул на лавку и, пытаясь скрыть тревогу, насмешливым тоном проговорил:
— Дружище, с того момента, как мы вошли в этот проклятый город, у тебя все время плохие новости. Так что присаживайся, дружище, на лавку и рассказывай, что там у тебя случилось.
Харальд на лавку не сел, а, прислонившись задом к подоконнику, сообщил:
— Мы недавно посылали Трюгви на разведку к Кореле. Чуть позже три наших корабля ушли на север моря, чтобы собрать с местного населения дань. Полчаса назад корабли вернулись, но их осталось только два, — местные жители дани не дали и ушли в лес. Пока наши воины гонялись за ними, дикари перебили сторожей и угнали один корабль.
Готлиб вскочил и, метнувшись по комнате, яростно закричал:
— Выпороть сторожей! А деревню сжечь!
Харальд пожал плечами и проговорил:
— Сторожей убили, так что пороть некого. А деревню... там одни землянки, гореть нечему.
Готлиб остановился перед воеводой и спросил:
— Кто был начальником отряда?
— Эрик Лысый. Но это не имеет значения, — сказал Харальд.
— Почему — не имеет значения? — удивленно спросил Готлиб.
— Потому что на обратном пути он видел обломки «Духа моря», а также словенских стругов, — сказал Харальд.
— Отряд Трюгви разбит? — ужаснулся Готлиб.
— Не знаю, — признался Харальд, — но пока ни один из его кораблей не вернулся.
— Если бы он остался жив, то уже пришел бы, — мрачно констатировал Готлиб.
— Или его бы встретил Эрик, — сказал Харальд.
Готлиб подошел к столу, налил из кувшина вина в чарку и залпом выпил.
Харальд продолжил:
— Пропал также корабль, который мы посылали по реке в погоню за убийцами сторожей на причале.
Готлиб вернулся к постели, взял валявшиеся на полу штаны и стоя начал надевать. Он молча пыхтел с минуту, штанины путались, наконец, потеряв терпение, швырнул штаны в угол и заговорил:
— С дикарями может быть только один разговор — плетка и меч. Здесь мы повесили непослушных, и в городе стало тихо.
Пока мы не пройдем по этим землям с огнем и мечом, порядка не будет.
— Хорошая мысль, — проговорил Харальд и подумал, что конунг немного путает: в городе стало тише, но от этого он стал напоминать тучу, готовую в любой момент разразиться громом и молниями.
Готлиб брызнул слюной и взвизгнул:
— Убивать, убивать и убивать местных дикарей! Чем больше, тем лучше. Только жестокость и железная воля может привести этих дикарей в повиновение.
Харальд прошел в угол, поднял брошенные конунгом штаны, подал их Готлибу и предложил:
— Позволь, конунг, помочь тебе одеться.
Готлиб тяжело сел в постель, отчего та жалобно скрипнула.
— Не надо! — отрывисто бросил он. — Служанка сейчас придет.
Харальд положил штаны конунга на постель и рассудительно проговорил:
— Ты прав, конунг если мы собираемся здесь остаться, то лучше местное население истребить...
— Всех до единого! Всех! крикнул Готлиб.
— Или обратить в рабов... — продолжил Харальд.
— Я им уже дал возможность спасти свои жизни, но они не хотят покориться. Мне непослушные рабы не нужны!
— Но пока к нам не придет помощь из Дании, мы ничего сделать не сможем — наших сил просто не хватает, тем более, что мы за небольшое время потеряли несколько военных стругов и самых лучших воинов, — сказал Харальд.
— Наши послы весной приведут из Дании самых жестоких головорезов, — сказал Готлиб.
— Такие в этих краях как раз и нужны, — сказал Харальд. — Но только...
— Что — «только»? — вспылил Готлиб.
— Только, если наши посланцы дойдут до Дании, — сказал Харальд.
— Почему они не дойдут? Это хорошие воины, — сказал Готлиб и почувствовал холодок под сердцем.
— Воины они хорошие, да только, если словены ходят по морю и уничтожают наши отряды... они разгромили отряд Трюгви... то... — начал Харальд, но, видя набухающее гневом лицо конунга, замялся.
— Ну — говори?! — сказал Готлиб.
— То они могли уничтожить корабль с посольством в Данию, — наконец выдавил страшные слова Харальд.
Готлиб окаменел, по лицу побежали цвета всех оттенков.
— Тогда это будет катастрофа! Без подкрепления из Дании нам среди враждебного населения не удержаться, — сказал Харальд.
— Проклятье! — крикнул Готлиб, схватил сапог и в ярости швырнул им в Харальда.
Харальд, зная конунга, подобное ожидал, поэтому легко уклонился от сапога, и тот ударился о стену и упал на пол.
— Успокойся, конунг, пока не все так страшно. До весны мы в этом городе точно досидим, а там видно будет, — сказал Харальд нарочито спокойным голосом и поднял сапог.
Готлиб схватил кувшин с вином и стал его пить прямо из горлышка. Было видно, как жадно ходит его кадык. Слышалось бульканье в горле. Вино выплескивалось ручьями на лицо и грудь.
Он, наверно, выпил половину кувшина, когда вернул его на стол. Но теперь он был спокоен.
— Надо послать новое посольство, — сказал Готлиб, вытирая ладонью капли вина со щек.
— У нас и так мало людей, а это еще больше ослабит наши силы, — предостерег Харальд, ставя сапог рядом с кроватью.
— Если мы не получим помощь из Дании, десяток воинов все равно не будет иметь для нас значения, — сказал Готлиб и решительно приказал: — Посылай, как можно скорее нового посла.
— Твоя воля будет исполнена, конунг, — проговорил Харальд.
— Завтра отправляй! — приказал Готлиб.
Разговор был окончен.
В дверь заглянула служанка, обычно одевавшая конунга, но, заметив, что конунг занят разговором с Харальдом и, судя по красным лицам, этот разговор не был приятным, она скрылась опять за дверью: кому хочется попадать под горячую руку?
Готлибу пора было одеваться, но Харальд уходить не спешил.
— Что еще? — холодно спросил Готлиб.
— Хорошо бы нам поискать поддержки у местных бояр, — сказал Харальд.
Готлиб скривил губы в саркастической ухмылке и проговорил:
— После того как мы казнили их старшин?
— С местными старшинами мы и в самом деле перегнули палку, — согласился Харальд. — Но всегда есть и будут недовольные. И всегда смерть одних выгодна другим. А золото — лучший ключ ко всем сердцам.
— Заходи, девка! — громко позвал Готлиб служанку.
Служанка, плененная в земле франков молодая женщина с красной лентой в черных волосах, вошла в комнату. В одной руке у нее был кувшин с водой, в другой — таз.
— Сейчас, — сказал Готлиб.
Служанка поставила кувшин и таз на лавку.
Готлиб окончил разговор с Харальдом:
— Харальд, ты поищи людей, согласных нам помочь. А с золотом? Подумаем...
В награду за свое спасение Гостомысл объявил, что отныне варяжские купцы его гости и в его столице могут торговать беспошлинно.
Пока столицей словенского князя была Корела, и предприимчивые купцы на следующее же утро развернули палатки на торговой площади.
На продажу выставили товар, приобретенный у норманнов: золотые и серебряные изделия. В обмен с удовольствием брали меха: собольи, бобровые, беличьи.
Вскоре в Корелу потекло привлеченное богатым торгом местное население.
Пришел на нескольких стругах и князь карелов Вяйнемяйнен, с дочерью Кюллюкки, и дружиной во главе с воеводой Йовка-хайненом.
Князь Вяйнемяйнен по прибытии в Корелу поселился в своем дворце, днем с дочерью Кюллюкки сходил по торговым рядам.
Карельские женщины самостоятельны, даже сами ходят на охоту. Но девку одну отпускать в многолюдное место? Город не привычная тайга. Да еще накупит всякой дряни... Девки же, как сороки, бросаются на все блестящее.
А к вечеру князь Вяйнемяйнен с дочерью, воеводой и лучшим и мужьями дружины нанес визит словенскому князю.
Гостомысл, конечно, молод, но если карельские князья признавали верховенство словенских князей, и платили нетяжкую дань, то карельский князь и должен идти к князю словенскому, какого бы возраста тот не был.
Князь Вяйнемяйнен коренастый, крепкий и основательный, точно гриб боровик.
Белая борода сплетена в аккуратную косичку. Длинные усы висят, словно у сома.
Одет скромно: в кожаные штаны и куртку. Рубаха белая.
Не любил он яркой одежды, нет от нее никакого прока ни на охоте ни в бою. Только петухи любят яркие цвета, чтобы привлечь самок, но князь Вяйнемяйнен давно уже не юнец, — похоронил он трех жен, а новой и искать не хочет.
Но девка дело другое: ей бы одежду поярче, красные губы надуть, да вин и кушаний поизысканнее отпробовать, да веселья побольше.
Баловал князь дочку, потому что любил.
Гостомысл отметил, — дочь у карельского князя редкая красавица: роста среднего; лицо овальное, с гладкой кожей; глаза большие, оттенка морозного неба; губы полные, ярко красные; белоснежные волосы сплетены в толстую тугую косу, в косу вплетены красные ленты.
Красива карельская княжна, спору нет, только каким-то холодком от нее веет: прямо — снежная королева!
Воевода Йовкахайнен под стать своему князю: суров, крепок, — чисто медведь-годовик.
Гостомысл тоже проявил уважение к карельскому князю и со свитой воевод и бояр встретил карельского князя с почетом у крыльца.
Хотя карельский князь и данник словенскому князю, но Гостомысл прекрасно понимал, что в трудном положении, в котором он находится, нельзя терять друзей, тем более глупой кичливостью.
После обычной процедуры приветствия, расцеловавшись с карельским князем, Гостомысл пригласил его в горницу, где был накрыт богатый стол для пира, а бояре и старшины дожидались гостей.
Для этого случая бояре и старшины разоделись: бобровые шапки, шелковые яркие рубахи, кафтаны из тонкой шерсти, сафьяновые остроносые сапоги.
Пока поднимались на крыльцо, карельский князь выразил соболезнование по поводу смерти отца Гостомысл а.
— Славный был князь Буревой. Сильный. Жаль, не уберегся от отравленной стрелы. Но такова уж судьба воина. Видимо, богам было так угодно, — сказал карельский князь.
Разговаривая с князем Вяйне, Гостомысл невольно краем глаза поглядывал на его красивую дочь, та, обычно высокомерная, еще выше кос задрала, но глазом в него стреляла.
Старый князь не мог не заметить их взгляды, и многозначительно отметил в уме, — «эге, однако, эти двое глаз положили друг на друга!»
Однако виду не подал, хотя на этот счет в его голове уже начал складываться привлекательный план. Карельский князь только ухмылялся в вислые усы.
Как только князья вошли в горницу, гусляры и дудочники заиграли что-то громкое, радостное и торжественное.
От неожиданности, — раньше такого не было, — князь Вяйне даже на мгновение замер, но, поняв, что этой музыкой ему доставляется особый почет, заулыбался в усы и с важностью вступил в горницу.
Проходя мимо выстроившихся словенских бояр, Вяйне кому улыбался, а с кем и за руку здоровался — многие из бояр ему были давно известны.
У головы стола были поставлены три кресла. По правую руку на почетное место Гостомысл усадил карельского князя. А по левую посадил княжну.
По обычаю не принято женщинам сидеть за пиршественным столом рядом с мужчинами, но Гостомыслу хотелось сделать Вяйне что-либо особенно приятное.
Это мудрый Стоум, зная, что князь Вяйне любит свою дочь без памяти, дал совет оказать девице такую небывалую честь.
Правда, Кюллюкки, насладившись оказанной почестью, не стала злоупотреблять терпением мужчин и, как только мужчины выпили первую чарку вина, отпросилась и ушла на женскую половину дворца, где ее с нетерпением ждали жены и дочери бояр.
Лучшие мужи обеих дружин по заведенному обычаю сели вперемежку. Многие старые воины вместе не раз ходили в походы, сидели за одним столом и пили хмельной мед. Поэтому вскоре дружеские разговоры, прерываемые хвалебными речами в адрес князей, заполнили зал.
Пока дружина веселилась, князь Вяйне, оба воеводы и Ратиша, подсев ближе к Гостомыслу, занялись тайным разговором.
Стоум объяснил ситуацию не столько для Гостомысл а и Ра-тиши, сколько для карельского князя:
— Морским разбойникам каким-то образом удалось заманить князя Буревого в засаду и разбить малую княжескую дружину, вследствие чего многие наши бояре были убиты или ранены. Буревой думал отсидеться в Кореле, намереваясь, когда даны уйдут, вернуться в город. Но даны неожиданным налетом захватили город. Хотя они и не завоевали остального края, однако захватом города затруднили нам сообщение с южными землями, откуда можно было бы получить помощь.
Слушая Стоума, князь Вяйне только покачивал головой. Когда воевода закончил свое сообщение, с огорчением констатировал:
— Однако, князь Гостомысл, плохи твои дела. Судя по всему, данов сейчас не очень много, но и этих, чтобы выгнать из города, нужно большое войско. Пока даны сидят в городе, тебе войска в племенах словен и кривичей не собрать. Я уверен, что даны обязательно послали послов за помощью в Данию. Осенью помощь им не придет — скоро моря и реки покроются льдом. А весной им точно придет помощь. А когда им придет помощь из Дании, то ты, князь, их вообще не выбьешь из города. А потом и всю землю потеряешь.
Слушая князя Вяйне, Гостомысл только морщился. Когда он закончил говорить, Гостомысл сказал:
— Хотя и неприятные для моего слуха ты говорил слова, князь Вяйнемяйнен, однако благодарю тебя за честные слова, — сказал Гостомысл.
— А тебе сейчас слышать лучше горькую правду, чем сладкую ложь, — сказал карельский князь.
Стоум кивнул головой:
— Вот и я говорю, что данов надо выбивать из города до того, как весной морские пути отойдут ото льда.
Гостомысл проговорил:
— Я недавно ходил с малым отрядом на разведку к городу на трех стругах. По пути наткнулись на данов, потеряли все свои струги, хорошо захватили корабль данов, — струг разбит, еле починили, — на нем и пошли домой. Хорошо варягов на полпути встретили. Они и спасли нас.
Карельский князь покачал головой.
— Ах, как ты неосторожен, князь. Надо было разведку выслать.
— Так высылали разведку, — сказал Гостомысл.
— Слух нехороший ходит, — вполголоса проговорил Ратиша.
— Какой слух? — спросил Гостомысл.
Ратиша наклонился к его уху и шепотом сообщил:
— Не хотелось бы напрасно позорить боярина Девятко, но утверждают, что он неисправно ходил в разведку. И когда увидел, что нас бьют даны, не хотел идти нам на помощь.
— Это правда? —- спросил Гостомысл Стоума.
Стоум нахмурился:
— Не может быть. Это ложь!
Ратиша обиделся.
— Тому свидетели есть! — сказал он.
Гостомысл спросил:
— Кто?
— Старший мечник Ясен, — сказал Ратиша.
Гостомысл повернулся к Стоуму:
— Боярин, проверь. Не нравится мне это. Мой отец тоже посылал Девятко в разведку, а потом попал в засаду. Странное совпадение. Разберись, боярин, и если это правда, то Девятко надо прогнать из дружины.
Отдав распоряжение, Гостомысл вернулся к разговору с карельским князем:
— Таким образом, князь нам нужна твоя помощь.
Князь Вяйне качнул головой и проговорил:
— Да, это правильно, что ты обращаешься ко мне — твой отец нам всегда помогал бороться с разбойниками. Недавно разбойники приходили к нам, требовали дани, а когда жители разбежались, сожгли деревню. Но чтобы воевать с разбойниками на твоей стороне, мне надо посоветоваться с дружиной.
— Конечно, — сказал Гостомысл.
Вяйне прищурил глаз и сказал задумчиво:
— Неплохо было бы все же позвать кривичей и дружественные нам племена.
— Я говорил с варягами, — проговорил Стоум, — обещают уговорить своих старшин, чтобы выставили против данов городскую дружину; варягам даны тоже не нужны; даны им мешают в торговле.
Лицо Вяйне посветлело, и он сказал:
— Если варяги тебе помогут, то это будет хорошим известием.
— Варяги словенского племени, а потому помогут своему князю — и дружиной и деньгами, — твердо проговорил Гостомысл.
Стоум криво усмехнулся и заметил:
— А как же им не помочь нам... если свободно торговать хотят.
Пир закончился за полночь.
Многие бояре, сильно подвыпив, легли спать тут же на лавках. Кого-то слуги под руки отвели домой.
Ратиша на пиру, глядя на князя, хмельного меда не пил, потому оставался трезв, только сильно устал.
Поэтому он сопровождал Гостомысла, когда тот провожал князя Вяйне, как принято обычаем до ворот.
Князья шли впереди и о чем-то вполголоса разговаривали, рядом с ними шел Стоум^ — тоже трезвенник.
А Ратиша и воевода Йовка на несколько шагов отстали.
Они шли молча, но когда князья дошли до ворот, Йовка придержал Ратишу и проговорил:
— Молодой боярин, как я вижу, ты близкий друг князя Гостомысла, и он поверяет тебе свои мысли.
Ратиша кивнул головой и сказал:
— Князь относится ко мне благосклонно, и даже поручил набрать молодую дружину.
Йовка переступил с ноги на ногу. Кашлянул. Затем сказал:
— Ратиша, я думаю, что наша дружина не будет возражать князю Вяйне в его желании помочь князю Гостомыслу.
Йовка замолчал, словно заколебался, стоит ли дальше высказывать свою мысль, и по его заминке Ратиша понял, что сейчас он скажет нечто важное, но крайне деликатное, потому что старый воевода не будет зря тратить время на хотя и любимого, но молодого воина.
Йовка поднял голову и сказал
— Небо пасмурное. Зима наступает...
Ратиша ждал.
Йовка по-приятельски хлопнул по плечу Ратиши, и неестественно весело проговорил:
— А что, Ратиша, неплохо было бы, если бы наши князья стали родственниками...
Еще пару месяцев назад Ратиша стал бы с карельским воеводой рассуждать на эту тему. Однако за это время многое изменилось, Ратиша многого еще не знал, но он уже уяснил главное — если хочешь остаться в друзьях князя, то свое мнение лучше не высказывать. Князю нужны исполнители.
И так как все князья были одинаковы, то Ратиша не понял, зачем карельский воевода завел этот разговор.
На секунду задумавшись, он внимательно взглянул в лицо воеводе — не пьян ли? Не пьян.
Взглянув на Ратишу и убедившись, что тот запомнил его слова, Йовка усталым тоном проговорил, — князь, поди, уже заждался меня, — и тяжелым шагом поспешил к своему князю.
Когда карелы в сопровождении стражи из карельских и словенских мечников ушли, Ратиша обратился к Гостомыслу:
— Князь, воевода Йовка в разговоре со мной намекнул, что неплохо было бы, если бы ты и князь Вяйнемяйнен породнились.
— Он пьян, наверно, — проговорил Гостомысл.
Но Стоум отнесся к произошедшему разговору со всей серьезностью.
— Князь, воевода Йовка не пьян. Я его хорошо знаю, и знаю, что он пустые разговоры вести не будет, — возразил он.
— Хорошо, — зевнул Гостомысл. — Если за словами воеводы скрывается что-то серьезное, то давайте обсудим это завтра с утра. Сейчас я спать хочу.
— Утро вечера мудренее, — согласился Стоум. — Завтра и обсудим. А пока... — он обратился к Ратише: — Ратиша, друг, никому не говори о том, что сказал тебе Йовкахайнен. Дело скользкое, а потому в этом деле осторожность не будет лишней.
Два дня старшины отдыхали в усадьбе Медвежьей лапы.
Боярин гостей своих принял радушно. Для них истопили баню, сытно покормили. Уложили спать в мягкие постели.
На второй день после обеда старшины устроились дремать на сеновале. Осеннее солнце пригревало крышу сеновала, солнечные лучи янтарной струей падали на разворошенное сено.
Пахло медом и мятой.
Тишила взял пучок сена, поднес к лицу и жадно вдохнул
— Хорошее сено у боярина, — сказал он.
Лисий хвост повернулся с бока на спину и сонно проговорил:
— Хорошее. Потому молоко у него сладкое.
— Корову надо кормить хорошей травой, тогда и молоко будет сладким. А для этого из сена надо вычесывать полынь и другую дурную траву, — сказал Тишила.
— Для этого нужны добросовестные работники, — сказал Лисий хвост.
— У боярина много работников, — потянулся Тишила.
— Да, доброе хозяйство у боярина, и скота много, и борти есть. Многое чего у него есть, — сказал Лисий хвост.
— Не дай бог, нагрянут разбойники, — сказал Тишила.
— Такую усадьбу малым войском не взять. Медвежья лапа и свою дружину может собрать не хуже, чем у иных князей, — сказал Лисий хвост и, услышав шаги внизу, замолчал.
— Добро ли отдыхаете, старшины? — послышался снизу голос Медвежьей лапы.
Лисий хвост сел, склонился вниз и проговорил:
— Добро, хозяин, добро! Сейчас мы спустимся.
— Погодите, я сам поднимусь наверх, — сказал Медвежья лапа, и стало слышно, как под его тяжелым телом заскрипела лестница.
Через секунду он оказался на сеновале. Осмотрелся, и сел в сено рядом со старшинами.
— Отчего же тебе не спится, хозяин? — спросил Лисий хвост.
— Посоветоваться хочу с вами, — сказал Медвежья лапа.
Старшины подсели поближе.
— Передохнули мы, теперь пора решать, что нам делать дальше, — сказал Медвежья лапа.
Старшины переглянулись.
— Так мы же решили вернуться в город, — сказал Лисий хвост.
— А не боитесь, что даны вас схватят и убьют? — спросил Медвежья лапа.
— Не боимся, — сказал Лисий хвост. — Они не знают, что это мы убили их сторожа. Да и не до нас им будет — зима на носу.
— Значит, так и остаетесь при своем мнении? — сказал Медвежья лапа.
— А идти к князю нет нам смысла. На зиму, глядя, он на данов не пойдет. А приедаться в Кореле на чужом дворе, сам понимаешь, боярин, не очень хочется. Поэтому лучше вернемся в свои дома. Если даны их не сожгли, то как-нибудь проживем. А весной, глядишь, и князь вернется, — сказал Лисий хвост.
— Дело ваше, старшины. А я пойду к князю, — сказал Медвежья лапа и поднялся.
— Когда выходим? — спросил Лисий хвост.
— Завтра после завтрака. Хочу подойти к городу, когда стемнеет. И вам легче будет войти в город. Да и мне легче по реке пройти мимо стражи, — сказал Медвежья лапа, поднялся и спустился вниз.
Медвежья лапа ушел, а Тишила вздохнул.
— Что вздыхаешь? —- спросил Лисий хвост.
— Да целы ли наши дома? Что нас ждет в городе? — сказал Тишила.
— Ты не кисни — целы дома, — уверенно сказал Лисий хвост.
— А почему ты так уверен в этом? — спросил Тишила.
— Лето было сухое, и если даны подожгли хоть один дом, то весь город сгорел бы, — сказал Лисий хвост.
— Ну да, — сказал Тишила, лег в сено и опять вздохнул. — Жалко жену и детей.
— Других найдешь, — сказал Лисий хвост.
— Я других не хочу, — сказал Тишила, закрыл глаза и замолчал.
На следующий день, после завтрака, Медвежья лапа и старшины во главе небольшого отряда отправились к реке.
Медвежья лапа был при полном вооружении. Дворовых он одел в кольчуги и стальные шлемы и вооружил топорами, копьями и луками.
А так как Медвежья лапа собирался в Корелу на всю зиму, то подумал он и о припасах, и об одежде. Тюков с вещами и припасами набралась на три хороших воза. Из-за этого пришлось идти по проезжей дороге.
Но Медвежья лапа не боялся встречи с данами. Ему уже было известно, что даны из города боятся выходить.
Старшины шли налегке. Из города они бежали без доспехов. Утром Медвежья лапа предложил им кольчуги, но старшины отказались.
— По пути, надеюсь, ни с кем воевать не придется, а в город входить в доспехах опасно. Увидят даны — хлопот не оберешься, — возразил Лисий хвост.
На Волхов отряд Медвежьей лапы вышел перед обедом.
Тишка и Белка быстро нашли залив, в котором спрятали в камышах корабль. Однако с поиском самого корабля почему-то вышла заминка.
Потыкавшись в камыши, Тишка развел руками и сказал:
— Прости, боярин, ума не могу приложить, куда делся струг.
— А точно вы его тут спрятали? — спросил Медвежья лапа.
Тишка бросил взгляд на Белку.
— Ведь здесь же мы его спрятали? — спросил он.
— Вроде здесь, — неуверенно подтвердил Белка.
— Вот что, братцы, если вы и в самом деле именно здесь спрятали струг, то никуда за эти два дня он не мог деться. А потому ищите. Не найдете — получите такую трепку, какую вам не давали, даже тогда, когда в детстве вас ловили в чужом огороде, — сурово проговорил Медвежья лапа и распорядился: — Остальным отдыхать и обедать!
Люди привычно расположились на поляне. Начали было раскрывать возы, но Медвежья лапа предупредил, чтобы погодили с этим. Он опасался, что Тишка и Белка все же не найдут струг, и тогда придется возвращаться назад.
Обедали по-походному: остатками завтрака.
Боярину и старшинам слуги постелили ковер под деревом и выставили скромную еду: хлеб, холодное мясо, вареные яйца, яблоки, груши, лук и другую зелень.
Присев на ковер, Медвежья лапа отломил кусок хлеба и стал жевать кусок вареной телятины, заедая зеленым луком.
Слуга налил ему в стакан медовухи, но Медвежья лапа отпил немного.
Лисий хвост отдал предпочтение вареной курице и яйцам.
А Тишила, любитель поесть, ел все и помногу.
Глядя на него, Медвежья лапа усмехнулся и посоветовал:
— Ты бы, старшина, не набивал живот, а вдруг придется драться с кем? С набитым пузом больно не навоюешь.
Тишила полным ртом прошамкал:
— Пока дело дойдет до драки, я десять раз похудею.
Лисий хвост, аккуратно обкусывая куриное крылышко, проговорил:
— А ты знаешь, боярин, что у Тишилы есть секретный прием для драки?
— Нет. Какой? — спросил Медвежья лапа, заинтригованно поглядывая на Тишилу.
— Какой еще секретный прием? Нет у меня никаких секретных приемов, — недовольно пробурчал Тишила.
— Есть, есть. Он только не хочет его раскрывать, — с серьезным видом на лице проговорил Лисий хвост.
— Ты шутишь? — сказал Тишила, пытливо всматриваясь в лицо Лисьего хвоста, желая сообразить, что тот задумал.
— И какой же у него секрет? Скажи, если знаешь, — улыбнулся Медвежья лапа.
Он уже догадался, что Лисий хвост решил и в самом деле пошутить.
— Секрет прост, — начал рассказывать Лисий хвост. — Когда Тишила видит врага, он притворяется, что, испугавшись его, убегает, — это он заманивает, потому что с его весом ему догнать врага невозможно, — а когда враг догоняет его, он оборачивается и падает на него всем своим весом: враг превращается в лепешку.
Закончив рассказ, Лисий хвост расхохотался.
— Неправда все это. Я не давлю врагов пузом, — обиженно сказал Тишила.
— Он топчет их ногами, — простонал Лисий хвост сквозь смех.
Медвежья лапа, не удержавшись, тоже рассмеялся.
Тишила обиженно засопел и, чтобы скрыть свою обиду, присосался к стакану с медовухой.
— Ты, Тишила, не обижайся, — подавив смех, серьезно проговорил Медвежья лапа, — в ратном деле неважно, чем бьешь врага, важно, чтобы ты его побил.
— Ну да, — сказал Лисий хвост.
Их разговор прервал Белка. Он радостно доложил:
— Боярин, мы нашли струг!
Белка был покрыт тиной до самой макушки, но улыбался счастливо, от уха до уха.
— Это где ты так лазил? — спросил Медвежья лапа.
Белка ощерился.
— Пришлось залезть в самые камыши.
— И где же струг? — спросил Медвежья лапа.
— Щас, Тишка подгонит его к берегу, — сказал Белка
— И где он был? — спросил Медвежья лапа.
— Там где и спрятали, — сказал Белка.
— А чего же сразу не нашли? — спросил Медвежья лапа.
— Так эти камыши везде одинаковы. Чуть шаг в сторону отошел — и потерялся, — сказал Белка.
— Надо место замечать чем-либо — деревом сломанным или палкой воткнутой, — сказал Медвежья лапа.
— Хотели. Да побоялись — вдруг кто догадается, — сказал Белка.
Из протоки показался струг. Тишка, стоя на корме, отталкивался ото дна жердиной, но струг был слишком велик для одного человека, поэтому шел неохотно, виляя из стороны в сторону.
Как только струг оказался рядом с берегом, с берега в воду прыгнуло несколько человек и стали помогать причалить струг к берегу.
Медвежья лапа поднялся.
— Ну, все, господа! Отдохнули, пора приниматься за дело, — проговорил он, затянул пояс и крикнул: — А ну, хватит спать, грузитесь на струг!
Слуги, как муравьи облепили возы, развязали веревки и стали таскать в струг поклажу. Через полчаса груз был размещен на струге.
Медвежья лапа зашел на струг и проверил лично, хорошо ли закрепили вещи; подергал веревки; проверил затяжку узлов.
Груз был уложен на совесть.
— Добро! — удовлетворенно проговорил Медвежья лапа, закончив осмотр, и приказал дружинникам подняться в струг и занять места на веслах. Слугам, которых не брал в поход, велел возвращаться домой.
Еще через полчаса блужданий в протоке среди кам~ шг. корабль вышел на чистую воду.
На чистой воде, уловив попутное течение, корабль пошел быстрее.
Лисий хвост и Тишила в дело не вмешивались, они нашли уютное место на свернутом парусе под мачтой и предались послеобеденному сну.
Медвежья лапа рассчитывал, что подойдет к городу к вечеру, когда на причалах затихнет суета.
К городу струг подошел, когда мутное солнце нависло над далеким горизонтом.
Лисьему хвосту надоело валяться под мачтой, и он поднялся и подошел к Медвежьей лапе, который всю дорогу стоял на носу судна.
— Город, — сказал Медвежья лапа, показывая рукой на далекие блеклые огни.
Лисий хвост взглянул на заходящее солнце и сказал:
— Однако светло еще. Опасно подходить к городу. Даны держат стражу на реке и не пропустят чужое судно.
— Осень. Как только солнце скроется за горизонтом, станет темно, — сказал Медвежья лапа.
— Небо чистое. Ночью река будет хорошо видна, — сказал Лисий хвост.
— Нет, — возразил Медвежья лапа. — Луны на небе нет, и тучи, скоро закроют небо. Видишь, — солнце мутное.
— Дай вам бог, пройти незаметно, — сказал Лисий хвост.
На нос пришел Тишила и спросил, скоро ли они подойдут к городу. Было заметно, что ему не терпелось вернуться домой.
— Скоро, — сказал Медвежья лапа. — Как только станет темно, можно будет высадить вас на берег.
Пока разговаривали, струг подошел так близко, что стали видны причалы.
Оказалось, что у реки, несмотря на темноту, шла активная жизнь, — ходили люди с огнями: в их свете было видно, что около кораблей толпились воины.
— Как бы даны не увидели нас! — обеспокоено заметил Лисий хвост.
— Давай к берегу! — приказал Медвежья лапа кормчему, и корабль рыбкой нырнул в прибрежные камыши. В камышах в вечернем сумраке он был не виден.
— Ах, не пройдем! — испуганно сказал Тишила.
— Что-то даны слишком бойко шебуршат, — вполголоса проговорил Медвежья лапа.
— Может, в поход собираются? — предположил Лисий хвост.
— Может, — согласился Медвежья лапа, — только на ночь глядя никто по Нево-озеру не ходит.
— Может, они увидели нас? — сказал Тишила.
Медвежья лапа бросил на него взгляд: Тишилу трясло, то ли от холода — с севера подул ледяной ветер, то ли от испуга.
Затем он перевел взгляд в сторону причалов и озабоченно проговорил:
— Разницы нет: собираются — не собираются. Все равно нам мимо незамеченными не пройти. А заметят — догонят. Их много, нам количеством не отбиться.
— Что же будем делать? — хрипло спросил Тишила.
— Нам все равно надо идти в город, а боярину придется возвращаться, — сказал Лисий хвост.
— Добро, — согласился Медвежья лапа. — Вы посмотрите, что происходит в городе, поищите сторонников для князя, а через два дня вечером приходите сюда, — я буду ждать. Все расскажете мне. Князю надобно знать, что происходит в городе.
Договорившись о действиях, старшины хотели спрыгнуть прямо в воду, но Медвежья лапа предостерег их:
— Погодите, если даны увидят, что вы в мокрой одежде, то заподозрят в недобром, поэтому высажу вас на сухой берег.
Корабль вышел из камыша и вскоре ткнулся носом в песчаный пляж.
До причалов было совсем недалеко, но Медвежья лапа был уверен, что даны вряд ли их увидят, так как их слепят огни факелов.
Когда струг замер, завязнув носом в песке, Медвежья лапа приказал сбросить на берег сходни.
Через минуту старшины исчезли в темноте. Подождав еще некоторое время и убедившись, что на берегу все остается тихо, Медвежья лапа велел отплыть.
После ужина, перед тем как лечь спать, все домашние слуги Лисьего хвоста собрались на кухне, чтобы послушать сказки истопника деда Разумника.
Удобно расселись: кто развалился на лавке; кто на пол бросил старый тулуп; а ребятня одним гамузом пристроилась на печи — одни конопатые курносые мордочки торчат из-за занавески.
Дед Разумник сел на небольшую табуреточку, прислонился спиной к дышащей теплом печи. Рядом с ним сел огромный кот тигровой масти.
Дед провел по его бархатной голове морщинистой ладонью, кот довольно муркнул, словно подавая сигнал к началу действа, и дед начал очередную сказку.
А Уйка, убедившись, что домашние увлечены рассказом деда, потихоньку ушел, чтобы заняться давно задуманным делом.
Разбойники не сильно грабили дом Лисьего хвоста. Увидев, что ценного в доме нет, они решили не тратить время на поиски сокровищ.
Будь хозяин дома на месте, скорее всего, они попалили бы его огнем, чтобы выведать, где он спрятал свое добро. Но хозяина не было, а тратить время на пытку слуг — бесполезное занятие: ни один разумный человек не скажет своему слуге, где он прячет свое золото.
Пришлось данам поторопиться в те дома, где еще не побывали их товарищи.
Уйка же, обнаружив, что хозяин исчез из закрытого дома загадочным образом, не удивился, — старшина славился хитрыми проделками, не зря его кликали — «Лисий хвост», — но был озадачен, он никак не мог понять, с помощью какой хитрой уловки тому удалось это проделать.
Конечно, он мог уйти через подземный ход, но Уйка знал дом как пять своих пальцев и был твердо уверен, что тайного хода в доме нет.
А улететь по воздуху старшина не мог, так как известно, что передвигаться по воздуху могут только птицы и боги. Ни птицей, ни тем более богом Лисий хвост не был.
Уйка почесал затылок. Единственным разумным объяснением оставалось, что хозяин, как нечисть, умеет оборачиваться ужом, который, как известно, может пролезть в любую дыру.
Это было хорошее объяснение, хотя Уйка не замечал, чтобы хозяин раньше проделывал такие фокусы. Однако вызывало недоумение исчезновение находившегося рядом с хозяином старшины Тишилы.
Старшина Тишила на такие превращения точно был не способен.
Да и из толстого старшины, в лучшем случае, мог получиться только хороший хряк. А хряков в доме ключник не видел. Они водились только в свинарнике, но и там пополнения их рядов замечено не было.
Этот факт в корне подрывал единственное разумное объяснение исчезновению старшин, из всех которые приходили в голову Уйке, поэтому он на всякий случай все же решил тщательнее осмотреть дом.
Осмотр Уйка решил начать со спальни, где он в последний раз видел старшин.
Он подошел к двери спальни и постоял некоторое время в нерешимости, — тут он вспомнил, что нечистая сила не любит, когда вмешиваются в ее дела, — поэтому он уже собирался вернуться назад, как дверь тихо открылась, и в проеме показалось мертвенно-бледное лицо.
Это ввергло Уйку в изумление.
— Покойник! — едва выдохнул он, и в его голове мелькнула мысль, что ему лучше поскорее вернуться к живым людям. Нежить питается кровью живых людей и, вылакав их кровь, превращает живых в вурдалаков.
Уйке тут же захотелось убежать, но он не мог даже пошевелить пальцем, не то, что убежать: ясное дело — нечистая сила! И оставалось несчастному ключнику закрыть глаза и отдаться в лапы (точнее — зубы) нечистой силе.
— Чур меня! — едва слышно прошептал Уйка. Ноги не держали, и он, прислонившись к стене, стал медленно оседать.
Очнулся он оттого, что его кто-то сильно тряс за плечо.
«Наверно, я уже помер», — подумал Уйка, но любопытство все же заставило его приоткрыть маленькой щелочкой глаза.
Открыл... и закрыл.
— Уйка, ты чего придуряешься? — проговорила нежить голосом хозяина.
— Чур меня! Сгинь, нечистый, — отмахнулся Уйка.
— Я тебе сгину! Сейчас как дам по загривку, сам перевернешься три раза, — пригрозила нежить.
Уйка задумался, — «должна ли нежить сначала драться, или она должна сразу перегрызать горло своей жертве?»
Вопрос оказался неразрешимым, так как Уйка никогда раньше не встречался с нечистой силой.
Но так как нежить не пыталась его укусить, а только трясла за плечо, в промежутке отвешивая затрещины, то он осмелился приоткрыть один глаз.
— Кто ты? — дрожащим голосом спросил Уйка нежить.
— Ослеп, что ли? Я — твой хозяин! — заругалась нежить.
— Мой любимый хозяин старшина Лисий хвост. Он превратился в ужа и уполз, — сказал Уйка. — А ты, нечисть, сгинь! Не тронь меня!
— Что — я превратился в змею?! — воскликнул с возмущением Лисий хвост, подпрыгнул на месте и с размаху врезал по уху ключника с такой силой, что Уйка упал на пол.
Однако этот грубый прием оказался эффективнее, чем уговоры и тряска за плечо. Через полминуты Уйка почувствовал, что он вернулся в обычное состояние и способен шевелить руками и ногами, и даже думать. Держась за ушибленное ухо, он поднялся на ноги.
Изумленно глядя на старшину, он пробормотал:
— И в самом деле — хозяин!
А когда из-за спины старшины показался Тишила, его сомнения почти развеялись, и он бросился обнимать хозяина.
Лисий хвост с трудом отдирал от себя воспылавшего вдруг любовью ключника.
— Да отцепись ты от меня, — бормотал Лисий хвост и смущенно, и довольно: всем нравится, когда их любят или хотя бы притворяются, что любят.
Наконец он отлепил от себя ключника. Первая радость Уйки от появления хозяина прошла, и тут в его глазах снова появилось подозрение.
— Хозяин, а как ты сюда попал? Ведь ворота закрыты, а во двор никто не заходил. — спросил он.
Наблюдая за безуспешной попыткой ключника сообразить, что происходит, Лисий хвост пришел в благодушное настроение.
— Ты же говорил, что я умею превращаться в ужа. Вот и превратился, и прополз в дом, — пошутил он.
Уйка не поверил.
— Ну, ты, хозяин, может, и умеешь превращаться в ужа, не зря тебя зовут Лисий хвост. Но как же Тишила? Он точно не сможет превратиться в ужа.
— Ухо болит? — сочувственно спросил Лисий хвост.
Уйка потрогал покрасневшее ухо и сказал:
— Побаливает.
— Так вот, чтобы и второе ухо не заболело, не задавай лишних вопросов, — посоветовал Лисий хвост и приказал: — Лучше приготовь ужин и баню
Уйка закланялся.
— Будет сделано, хозяин! Сию минуту все будет сделано.
Лисий хвост придержал его и сказал:
— Тут в спальне накрой стол. И печь затопи. А то холодно.
Уйка выбежал из комнаты, и было долго слышно, как он радостно вопил, — люди радуйтесь, хозяин вернулся!
Лисий хвост морщился: дурак! Всех на ноги поднял. Как бы своим криком данов не приманил, — но был доволен.
Пока старшины смывали в бане грязь, слуги накрыли стол и растопили печь.
За окном было темно, ни звезд, ни луны не было, город словно опустили в густую смолу. Видимо, как и предсказывал Медвежья лапа, набежали тучи.
От окна тянуло холодным ветром. А в комнате было тепло. Потрескивала свеча, играя слабым огоньком. В темном углу за печкой поскрипывал невидимый сверчок.
Румяные от жара, в чистых холщовых рубахах и штанах старшины развалились на лавках. Усталость невидимыми узами стягивала тела. Веки словно налились свинцом.
Ужинали неохотно. Пока ужинали, перед ними стоял Уйка и рассказывал о том, что произошло в городе за время отсутствия старшин.
Известие о том, что даны не нашли в доме ничего ценного, старшина выслушал с ехидной усмешкой.
— Щас, я вам выложу на подносе свое добро, — сказал он.
А вот казнь старшин привела его в мрачное настроение. Когда
Уйка закончил рассказ, Лисий хвост начал спрашивать:
— А посадник Богдан, слышно о нем что?
— Убежал, и никто не знает, где он, — сказал Уйка.
— Хитрый Богдан, — сказал Лисий хвост.
Тишила перебил и спросил:
— А что с моим двором?
— А с твоим двором не очень хорошо, — сказал Уйка.
Сердце Тишилы упало к пяткам.
— Сожгли двор, проклятые? — со стоном, спросил он.
— Нет, даны побили сторожей, — сказал Уйка.
— Ну, это ерунда, — отмахнулся Тишила.
— Конечно, ерунда, — сказал Уйка.
— А что же плохого сделали проклятые разбойники? Отвечай скорее, — взмолился Тишила.
— Унесли дорогую посуду, — сказал Уйка.
— Это плохо, — сказал Тишила. — Но дело наживное.
— Баб обижали, — сказал Уйка.
— Жаль. Все живы? — спросил Тишила.
— Все, — сказал Уйка.
— Значит, все хорошо, — сказал Тишила. — Ну а что же плохого?
— Больше ничего, — сказал Уйка.
— Ладно, Тишила, завтра пойдешь домой, все узнаешь! — недовольно перебил разговор Лисий хвост и задал вопрос Уйке: — А сейчас — кто новые старшины? Избрали?
— А как же — избрали: Трояна, Стояна, Терчина.
— Добрые, надежные люди! — одобрительно кивнул Лисий хвост и приказал: — Уйка, завтра пригласи вечером старшин ко мне; и смотри, — больше никому не говори, что я вернулся.
Гостомысл был в чистой рубахе навыпуск с вышивкой на воротнике. На столе в спальне стоял черный чугунный горшок с золотистой кашей, глиняная крынка с молоком, глиняная кружка.
Завтракал Гостомысл скромно: пшенной кашей с молоком. Дорогой посуды в обиходе не любил.
Наложив в простую глиняную миску горку рассыпчатой горячей каши и положив рядом деревянную ложку, слуга встал около двери в готовности выполнить новое поручение князя.
Гостомысл зачерпнул краешком ложки кашу, попробовал — горячая! Положил ложку в миску. Взял крынку и плеснул молока в миску. Снова попробовал и ахнул:
— Однако хороша каша!
К завтраку обычно приходили Стоум и Ратиша. Во время завтрака Стоум и Ратиша рассказывали последние новости На этот раз оба задержались.
Когда они появились, Гостомысл кивнул на лавку напротив себя:
— Садитесь кашу есть.
Стоум и Ратиша сели, и слуга положил перед ними деревянные ложки и поставил миски. Затем большой ложкой плюхнул в миски каши, — щедро с горкой!
Ратиша жил в княжеском дворце, питался в княжеской столовой, и так как дел у него было много, то не всегда успевал позавтракать до встречи с князем. В этот раз тоже не успел позавтракать, поэтому с охотой ковырнул кашу с коричневой корочкой.
Стоум из приличия отведал ложку каши, — он сытно позавтракал дома, — положил ее рядом с миской и начал докладывать о новостях в городе.
Вначале, кто с кем подрался.
Гостомысл спросил:
— Жалобщики есть?
— Есть, — кивнул головой Стоум.
— Пусть приходят на суд, — сказал Гостомысл.
— Сам будешь судить? — спросил Стоум.
Княжеские суды происходили раз в неделю. Гостомыслу они были скучны, потому что в основном приходилось высушивать мелкие дрязги.
— Не буду я заниматься всякой мелочью, — сказал Гостомысл.
Стоум возразил:
— Судить — княжеское право и обязанность.
— Ну да. Но если князь будет тратить свое время на тяжбы по поводу украденной курицы, то не выйдет ли так, что слово княжеское упадет в своей цене? — сказал Гостомысл.
Стоум удивился:
— А что же делать? Без суда нельзя.
— А ты найди мне какого-либо разумного дружинника, я ему и поручу суд по мелким делам. А себе же оставлю только серьезные вопросы.
— Ладно. Сегодня же подберу подходящего для этого дела человека, — сказал Стоум, вынул из-за пояса свиток с записью и начал читать цены на продукты в городе.
Только начал, как Гостомысл поморщился и перебил его:
— Почему так дорог хлеб? Мало, что ли, хлеба на складах?
— Есть хлеб. Но жадничают купцы, — сказал Стоум.
— Выставьте на рынке хлеб из княжеских запасов, это собьет цену, — сказал Гостомысл.
— А не собьет? — засомневался Стоум.
— Тогда на городском вече пусть горожане выпорют купцов, — сказал Гостомысл.
Стоум покачал головой.
— Этим обидим купцов и этим плохой пример дадим горожанам.
— Умный купец не обидится, он поймет, что горожан обижать нельзя, он и так цену снизит, а глупых купцов нам жалеть нечего, — сказал Гостомысл.
— Ладно, подумаем, — кивнул головой Стоум, и вынул новый список.
Но Гостомысл не дал ему читать и строго напомнил:
— Боярин, цена на хлеб и мясо — дело государственное. Будет высокая цена, горожане отшатнутся от нас. Как тогда без них будем защищать город? А у нас же вся война еще впереди.
— Я поговорю с купцами, — сказал Стоум.
— Думаешь, они поймут тебя?
— А я поговорю с ними так, что поймут.
— Хорошо! — сказал Гостомысл и задал вопрос: — А что делается в городе?
Стоум горестно вздохнул.
— Пока никаких сведений из города нет.
Ратиша, прожевав полную ложку каши, вмешался в разговор.
— Доходят слухи, что викинги в городе зверствуют, вроде бы казнили городских старшин и разграбили дома лучших людей.
— Плохо, что не знаем, что творится в нашем городе, — ска-зал Гостомысл. — Мы ходили отрядом на разведку, но ничего не узнали.
— Чтобы знать, что творится в городе, надо было послать в город наших лазутчиков, — сказал Стоум.
— Хорошая мысль. Мы об этом раньше договаривались, — сказал Гостомысл.
— Я уже послал в город двоих молодых дружинников, — сказал Ратиша.
— А почему же от них нет сведений? — с сарказмом спросил Стоум.
— Потому что у нас нет связи с городом. К нам же не ходят корабли из города — даны не пускают корабли. Так как они передадут сведения? — сказал Ратиша.
— И какая же тогда польза от лазутчиков, если мы не получаем от них сведений? — спросил Стоум.
— Польза будет, — сказал Ратиша.
— И когда же? — спросил Стоум.
— Ближе к весне они вернутся по зимнику, — сказал Ратиша.
— Вилами это на воде писано, — буркнул Стоум.
— Не ругайтесь, — сказал Гостомысл.
— Толку нет от этих молодых, — снова пробурчал Стоум.
— Я тоже молодой, — сказал Гостомысл.
Стоум покраснел.
— Ты князь! — сказал он.
— Все были молодыми, и ты был молодым, — сказал Гостомысл.
— Мы были умнее и слушались старших, — сказал Стоум.
— Угомонись, боярин, — сказал Гостомысл, — вы были точно такими же.
Стоум вздохнул, и по его лицу пробежала тень недоверия.
— И с этой молодой дружины со временем будет толк. И они будут бурчать на молодых, — с улыбкой проговорил Гостомысл и повернулся к Ратише. — Ратиша, а вообще-то нам сведения из города пригодились бы именно сейчас. Мы должны знать, что делают даны и к чему нам готовиться.
Ратиша с минуту морщил лоб, потом пообещал:
— Пока лед не стал на озере, я попрошу рыбаков сходить в город и встретиться с моими лазутчиками. А весной, перед тем, как сойдет лед, они придут сами в Корелу.
— Хорошо. Занимайся этим делом, Ратиша, — сказал князь.
— Будет сделано, князь, и с рыбаками я пошлю двоих отроков помоложе, мальчишек возьму — даны их не заподозрят, — сказал Ратиша.
Убедившись, что разговор между князем и Ратишей окончился, Стоум хмыкнул и продолжил чтение списка.
Ратиша, окончив завтрак, ушел в угол и сел на лавку, а Гостомысл терпеливо слушал Стоума.
Наконец Стоум окончил чтение списка и спрятал его за пояс, а Гостомысл облегченно вздохнул и взял глиняную кружку.
Ратиша, стороживший каждое движение князя, быстро налил в кружку молока.
Гостомысл выпил несколько глотков и поставил кружку на стол. На краях губ отпечатались полоски молока, придававших лицу князя веселый вид.
Вытерев губы, заботливо поднесенным Ратишей рушником цветастыми узорами, Гостомысл встал из-за стола и проговорил:
— Ну, вот и позавтракали. Теперь можно делами заняться. Для начала пойду посмотрю, как обучается молодежь.
Он направился к двери. Стоум и Ратиша встали, но с места не двинулись.
— Вы чего? — спросил Гостомысл, остановившись у двери.
— Князь, есть еще один разговор, — сказал Стоум.
— Какой? Говори, — проговорил Гостомысл, стоя у двери.
Дверь открылась, и на пороге появился слуга.
— Не угодно ли еще чего князю? — спросил он.
— Погоди, — сказал Гостомысл.
— Разговор тайный. Кроме тебя, никто его не должен слышать. Пусть слуга уйдет, — сказал Стоум, покосившись на слугу.
Гостомысл удивился, но, видя серьезные лица Стоума и Рати-ши, приказал слуге выйти из комнаты, стать сторожем за дверью и без его разрешения в комнату никого не пускать.
После этого Гостомысл вернулся за стол и опять сел на лавку.
Рядом с ним присел Стоум. А Ратиша, когда слуга вышел, подошел к двери и плотно закрыл ее. После этого вернулся и сел с другой стороны князя, совсем близко.
— Однако странная таинственность, — с усмешкой проговорил Гостомысл.
— Рассказывай, Ратиша, — сказал Стоум.
Ратиша, опасливо поглядывая на дверь, громким шепотом, стараясь говорить прямо в ухо князю, сообщил:
— Как я говорил, вчера у меня состоялся разговор с воеводой Йовко.
— Ну и что? Какая же тут тайна? — удивленно проговорил Гостомысл.
— Он сказал, что хорошо было бы, если бы словенские и карельские князья породнились, — сказал Ратиша.
— Слышал я. И это все? — сказал Гостомысл.
— Все, — сказал Ратиша.
Гостомысл бросил непонимающий взгляд на Стоума.
— И что же тут необыкновенного? — спросил он. — На пиру у многих чрезмерно развязывается язык, и они говорят, что им взбредет в голову.
Стоум покачал головой и также вполголоса проговорил:
— Воевода Йовко не будет болтать попусту о таком. За его словами скрыт серьезный смысл. Теперь многое будет зависеть от того, что мы сделаем дальше.
— Не понимаю, — растерянно проговорил Гостомысл. — Если в этих словах скрыт глубокий смысл, то почему воевода Йовко их сказал Ратише, а не мне?
— Тут нет никакой загадки, — проговорил Стоум, — воевода Йовко довел желание князя Вяйне, чтобы ты женился на его дочери Кюллюкки. Ему это выгодно, потому что, когда ты женишься на его дочери, дружеские отношения корел и словен будут кровно закреплены. У князя Вяйне нет сыновей, таким образом, твой сын от Кюллюкки станет и вождем словен, и вождем корелов. Заодно мы получаем помощь от корелов и других дружественных северных народов. Все это нам очень выгодно.
— Но почему он мне сам не сказал? — спросил Гостомысл.
Он подумал, что, конечно, рано или поздно приходит время мужчине жениться и прикоснуться к тому, что о чем он мечтает во снах. У него уже был опыт с женщиной, но он тогда так ничего и не понял. Одно помнил, — то, что было у него с Деваной, ему показалось верхом блаженства, после этого дальнейшая жизнь теряет смысл. От этих мыслей щеки Гостомысл а слегка порозовели.
Стоум бросил снисходительный взгляд на князя и начал объяснять:
— Князь, если бы Вяйне завел бы с тобой подобный разговор, и ты отказался бы жениться на его дочери, то вы оба оказались бы в неприятной ситуации. Князь Вяйне, получив от тебя отказ жениться на его дочери, обязан был обидеться, и между вами легла бы вражда. Нам эта вражда, когда мы и так стоим на краю гибели, не нужна. А князю Вяйне не хочется враждовать со ело-венами, — они всегда от нас получали большую помощь, а дань платили малую, символическую. Придет другой князь, увидит, что земля карелов богата, из жадности наложит тяжкую дань. В этом деликатном деле князь Вяйне сделал мудрый ход. Он знает, что Ратиша твой друг, потому поручил воеводе довести до тебя свое желание через Ратишу. Теперь они ждут нашего ответа.
— Но мы еще молоды, чтобы спать вместе и иметь детей. Обычай предков не позволяет мужчине жить с женщиной моложе шестнадцати лет, — напомнил Гостомысл.
Стоум усмехнулся и сказал:
— А вас никто и не загоняет в постель! В этом деле главное объявить вас мужем и женой, будете жить, как жили, а когда вам наступит шестнадцать лет, тогда другое дело — будете спать вместе. По обычаю предков. Поэтому твой возраст — это не причина, чтобы отказаться от женитьбы.
— Кюллюкки красивая девушка, и многие мужчины хотели бы видеть ее своей женой, — сказал Гостомысл. Немного подумал и воскликнул: — Но я не хочу жениться на ней!
— Но почему? — изумленно спросил Стоум, запнулся, — по его лицу пробежала тень, и он осторожно поинтересовался: — Гостомысл, может, тебя не интересуют женщины?
Гостомысл опустил глаза и почувствовал, как его лицо запылало.
— Женщины меня интересуют. Но я не хочу жениться на Кюллюкки, потому что я люблю другую, — пробормотал он почти шепотом.
Ратиша побледнел от догадки. Он знал, о ком вел разговор Гостомысл.
Стоум этого не знал, поэтому он непонимающе взглянул в глаза Гостомысл а и спросил:
— Князь, о ком ты говоришь?
— Я о Деване, — сказал Гостомысл.
— Какой еще — «деване»? — рассердился Стоум. — Князь, будь добр — объясни?
— О той самой, — прошептал Гостомысл.
Ратиша осторожно пояснил:
— К князю во сне приходила богиня леса и охоты Девана...
Стоум от злости скрипнул зубами и сказал:
— Князь, если ты говоришь о той девке, что приснилась тебе во сне, то это был только сон. Богини не могут любить смертных людей, им это запрещено.
Гостомысл вскочил и возразил:
— Это был не сон. Девана любит меня и помогает мне в воинских делах.
Стоум встал, обошел стол, обнял за плечи Гостомысла и проговорил:
— Князь, ты не волхв, чтобы любиться с богами. За тобой стоит дружина. Ты должен оставить наследников. А потому ты не можешь уйти от людских дел.
Гостомысл почувствовал, как на его глаза наворачиваются слезы, и, чтобы скрыть свою слабость, он спрятал лицо на плече боярина.
— Но я люблю ее. Что же делать? — сквозь рыдания проговорил он.
Ратиша наблюдал за разговором молча, потому что он думал, что если бы его заставили жениться на нелюбимой женщине, то он скорее убил бы себя мечом, и под воздействием этих мыслей в его сердце росла ненависть к циничному и жестокому боярину.
Стоум погладил юношу по голове, приговаривая:
— Князь, бойся ненависти богов, ибо они могут навредить тебе. Но еще больше бойся их любви. Потому что их любовь — слепа. А слепые, не видя правды, часто жестоки в своих поступках и вредят тому, кого любят.
Рыдания Гостомысла стихли, слышались только редкие всхлипы. Тогда Стоум отстранил юношу от себя и, глядя в его лицо, сказал жесткие слова:
— Гостомысл, ты князь, а князья, как боги, не могут любить, они должны действовать по рассудительности. К тому же мы находимся на чужой земле. Чтобы прогнать врагов со своей земли, мы вынуждены просить помощи у карельского князя. Если он нам не поможет, ты потеряешь все — княжество, и даже жизнь. Отвергнув руку друга, ты не сможешь жить в его городе. А дружина не любит слабого князя, а потому к весне она совсем разбредется. С кем ты останешься? И где ты будешь жить? Я справлялся у волхвов, они утверждают, что твоя женитьба на дочери карельского князя угодна богине судьбы Макошь. Поэтому ты обязан жениться на Кюллюкки.
Ратиша представил в уме, что произойдет, когда Гостомысл останется без дружины и без пристанища: князь без дружины — не князь; его убьет первый же разбойник. Это было ужасно.
Ратиша встал с лавки и сказал дрожащим голосом:
— Князь, тебе надо послушаться совета боярина, каким бы тебе этот совет ужасным ни казался.
Гостомысл вытер слезы и спросил:
— И это советуешь ты, мой лучший друг? А как же любовь?
Ратиша опустил глаза и проговорил:
— Любовь важнее всего на свете. Но у тебя плохой выбор — ты должен победить или умереть. Без помощи карельского князя ты не победишь, значит, ты погибнешь. С тобой погибнут и те, кто тебе верит. Поэтому твоя любовь — это путь к смерти.
— Не пугай князя, Ратиша! — сказал Стоум, отпустил из объятий князя и, усмехнувшись, проговорил: — Князь, ты, конечно, обязан жениться по выгоде...
Гостомысл вздохнул со всхлипом.
Стоум продолжил:
— Князь Гостомысл! Послушай меня: любовь и супружество это разные вещи. Любим мы от сердца и для сердца. Что нас заставляет любить, мы не знаем — просто любим, и все! Любовь — это дар и наказание. Поэтому мы не выбираем, кого нам любить. А супружество предназначено для продолжения рода. Поэтому мы рассудком решаем, кого нам взять в жены и что она принесет в дом — богатство ли, славу, силу. Поэтому князь не может жениться на дворовой девке, но обязан жениться на девице княжеского рода.
Гостомысл опять вздохнул.
— Жениться? Сейчас выгодно на дочери карельского князя. А завтра? — в сердцах проговорил Гостомысл.
— А завтра? А завтра, если понадобится, женишься еще на ком-либо! — сказал Стоум и усмехнулся. — Гостомысл, но тебя никто же не заставляет кого-либо любить или не любить. Я же сказал, что любить ты можешь кого угодно. Хоть Девану. Хоть дворовую девку — Малку. Люби на здоровье, сердцу не прикажешь. Но женись на дочери карельского князя.
Гостомысл задумался. По его лицу было видно, что в его душе боролись противоречивые чувства. Наконец он хмуро проговорил:
— Надо послушать волхвов, — пусть скажут, чего хотят боги.
— Молодец! — сказал Стоум, кивая головой. — Надо послушать волхвов. А чтобы дело не откладывать в долгий ящик, я их уже позвал: они стоят за дверью и дожидаются разрешения войти.
Гостомысл вопросительно взглянул на Ратишу.
— А что ты скажешь, мой друг?
Ратиша подошел к Гостомыслу, обнял его, и сказал:
— Господин мой, я тебя люблю, но я повторю то, что уже сказал, — ты необычный человек, ты вождь моего народа, а потому ты должен действовать так, как это необходимо государству. Делать нечего — в интересах государства надо, чтобы ты женился на Кюллюкки.
Гостомысл отстранил Ратишу, тяжело вздохнул и проговорил:
— Друг мой, боярин Стоум циник, он уже ни во что не верит, но от тебя я таких слов не ожидал. Но что же... вижу, пророчество Деваны верно, — я буду любить одну, а жить с другими.
— Ничего, стерпится — слюбится! — облегченно проговорил Стоум, видя, что Гостомысл подчинился необходимости и стал вести себя разумно, и, подмигнув, сказал: — Слушай, князь, а, между прочим, наши обычаи разрешают иметь несколько жен.
Гостомысл возразил:
— Боярин, несколько жен иметь можно, но настоящий мужчина любит только одну женщину.
Ситуация разрядилась, и Ратиша решился пошутить.
— Князь, прости, но ты ошибаешься, — сказал он.
— То есть? — вскинув голову, спросил Гостомысл.
— Мужчина должен любить трех женщин: мать, жену и дочь, — сказал Ратиша.
Гостомысл печально улыбнулся и проговорил:
— Наверно. Но только дозволена ли такая роскошь, как любовь, князю?
Стоум хлопнул его по плечу.
— Дозволена, дозволена... люби кого хочешь — любая женщина в словенской земле будет твоей, стоит только тебе захотеть. Но жениться надо на Кюллюкки.
Гостомысл подошел к окну и, глядя на синюю гладь озера, проговорил:
— Ну, раз так угодно богине Макоши, так займись этим. И скорее собирайте для совета вождей племен...
Утром княжеский двор заполнен дружинниками.
Те, кто не был отправлен с княжеским заданием, разбившись на кучки, степенно разговаривают, ожидая выхода воеводы или самого князя.
Другие переходят от одной кучки к другой, — узнают новости.
Третьи хвалятся оружием: знатными мечами, тугими луками.
Молодежь на площадке в стороне, под присмотром старого дружинника, учится с деревянными мечами и топориками боевым приемам.
Дружинники старой дружины бросают на молодежь насмешливые взгляды и обмениваются насмешливыми комментариями.
Девятко разговаривал с дружинниками Бориславом и Вадимом.
Вадим приходился ему братом.
Ожидая выхода начальников, Вадим развлекался тем, что выпытывал у Борислава, сколько тот платит хозяину за постой, — у многих дружинников не было своих домов в Кореле, а жить на княжеском дворе беспокойно, — поэтому те, у кого были деньги, снимали жилье у местных горожан.
Борислав отвечал уклончиво. Он жил в доме богатого корела, и хозяину он не платил, так как у него была договоренность с хозяином, что в начале зимы он женится на его дочери. Но эти планы Бореслав пока не хотел раскрывать перед товарищами, особенно перед Вадимом, который славился недоброжелательством.
— Та тебе оно нужно знать, сколько я плачу? — сказал он.
Вадим допытывался:
— Но все же? А вдруг я переплачиваю?
— Ну, так иди жить на двор к князю, — посоветовал Борислав.
— Скажешь, — скривился Вадим, — у князя спокойно не поспишь, среди ночи дело найдут.
Борислав лихорадочно размышлял, как ему избавиться от Вадима, но тут, на его везенье, один из дружинников его позвал, и Борислав ушел.
Но Вадим не расстроился и сказал:
— Слава богам, ушел этот простак.
Девятко бросил на Вадима вопросительный взгляд.
— Думает, что я не знаю, что он ничего не платит хозяину, потому что обещал жениться на его дочери, — сказал с язвительной усмешкой Вадим.
— А-а! — бросил Девятко.
— Брательник, — вполголоса проговорил Вадим, — а ты знаешь, что над твоей головой сгущаются тучи?
Девятко насторожился.
— Что имеешь в виду? —- спросил он.
— Ходит разговор, что это ты подвел князя Буревого под засаду разбойников. Из-за этого нашу дружину и побили, — сказал Вадим.
Девятко вспыхнул:
— Я разведку исполнил исправно! Кто же знал, что викинги разобьются на два отряда? Князю самому надо было быть осторожнее.
— И Гостомысл, слышали вчера, на тебя обижался, — мол, давеча, не хотел идти ему на помощь, — сказал Вадим.
— С чего он это взял? — спросил Девятко.
— Так старший мечник Ясен говорит об этом всем, — сказал Вадим.
— Ясену давно пора на виселице болтаться — болтает много лишнего! — зло сплюнул Девятко.
Вадим пожал плечами и сказал:
— Как знаешь, брательник. Но я бы тебе посоветовал, пока не началось разбирательство, уйти к другому князю. А то ославят еще, никто потом из князей в дружину не возьмет. Да и твоей родне будет лучше без твоих хвостов.
— Вы думаете только о себе, — сказал Девятко.
— И о себе тоже думаем, — сказал Вадим.
— А я за себя отвечу, — сказал Девятко.
— Ответишь, но не забывай, что ты не сам по себе. За тобой род. А ты своими поступками бросаешь на наш род тень. И как нам жить? — сказал Вадим.
Он бросил взгляд на крыльцо княжеского дворца. На крыльцо вышел боярин Стоум и начал грузно спускаться по лестнице.
Воевода принимал дружинников в гридницкой на первом этаже дворца.
Посредине комнаты стоял стол, за ним по-хозяйски устроился Стоум с суровым видом.
За спиной воеводы на стене устроены полки. Полки завалены свитками и берестовыми книжками с текущими записями.
Под полками у окна пристроился писарь, — он записывал все задания воеводы: кому и что тот поручил. При необходимости писарь напоминал о данных заданиях.
Дружинники, имевшие задание или желающие получить задание, заходили в комнату и ожидали своей очереди предстать перед воеводой на лавках у засаленных стен.
— Ну, я пошел к воеводе доложить о выполнении поручения, — сказал Вадим и ушел.
Девятко остался. Он задания не имел и пока иметь не хотел, поэтому ему не было нужды заходить в гридницкую.
Получив предупреждение от брата, Девятко задумался — к нему вновь вернулись старые сомнения.
Князь Буревой был знаменитый воин: в походы ходил часто и всегда удачно, окружающие племена платили дань небольшую, но зато многие племена желали находиться под защитой непобедимого князя. Потому дружина имела хорошую добычу. Но рано или поздно происходит то, что должно случиться — старый лев промахивается. Промахнулся в конце концов и Буревой.
Девятко не считал, что в этом был виноват он. Разведка и у других бояр не всегда удавалась. Князь Буревой был отважен, но обычно осмотрителен, поэтому раньше и не терпел поражений.
А что касается Гостомысла... Юный князь встал во главе дружины в самое худшее время, каким оно могло быть. Отец потерпел поражение и умер. Он оставил плохое наследство, а Гостомыслу теперь приходится вкушать плоды поражения.
Положа руку на сердце, Девятко не верил, что неопытный мальчишка, хоть он и зовется князем, сможет прогнать данов из города.
Как сообщали купцы, разбойники по всему миру покоряли земли, изгоняли старых королей и садились на их место. А после того, как весной данам, разбившим дружину князя Буревого, придет подмога, их никакой силой невозможно будет прогнать.
Тем более с той, что была у Гостомысла.
Девятко с усмешкой взглянул на молодежь, бестолково махавшую деревянными мечами.
«Этим неумехам только с курями воевать. А старых воинов на пальцах легко было пересчитать. Нет, с такой дружиной серьезной битвы не выиграешь!» — подумал Девятко и пожалел, что не ушел от Гостомысла, когда от него уходила старая дружина.
Конечно, уходить из дружины, к которой привык, не так легко, хотя Девятко и не особенно дружил со своими товарищами, но и воевать с ними ему не очень хотелось. Впрочем, в этом особой трагедии Девятко не видел, — профессиональные воины, как он, нужны любому князю... или конунгу. Разбойникам еще больше нужны воины: в войне со словенами они взяли только один город, правда, важный, а потеряли немалое число воинов. Но до весны еще так далеко...
«Надо уходить скорее от Гостомысла», — подумал Девятко и решил все же зайти в гридницкую.
Он зашел в комнату, сел на лавку и стал ждать, когда воевода обратит на него внимание. В углу комнаты горела печь, и в комнате было душно, поэтому Девятко расстегнул кафтан.
Через минут десять Девятко почувствовал, как его толкают в бок.
— Иди к воеводе!
Девято встрепенулся, — оказывается, занятый своими мыслями, он и не заметил, как дошла его очередь предстать перед воеводой, — он поднялся и быстро прошел к столу.
Стоум поднял на дружинника глаза из-под нахмуренных бровей.
Девятко не понравился этот взгляд, — в упор глядели тяжелые подозрительные глаза, словно копье приставлено к груди.
Девятко почувствовал, как по его спине невольно пробежали мурашки, и в его голове снова всплыло предупреждение Вадима.
Видимо, испуг отразился на лице Девятко, потому что Стоум спросил:
— Девятко, ты болен, что ли?
— Да-да-да! — закивал головой Девятко.
Стоум еще больше нахмурился и сказал:
— Ну, так иди домой лечись.
Девятко подумал, что Стоум всегда относился к нему неприязненно, и потому если он начнет расследование, то припомнит Девятко все грехи, не постыдится приписать и тех, что нет.
Юный князь не станет устраивать открытый суд над дружинником.
Дружинник за дружинника стоит, и так как недавно Гостомысла покинула большая часть отцовской дружины, а оставшиеся еще не поверили в авторитет молодого князя, то лишний раз возбуждать против себя старых дружинников молодому князю опасно.
Но то, что не сможет сделать князь, легко сделает коварный Стоум, — с опальным дружинником он разделается без всякой огласки.
«Да, — подумал Девятко, — надо уходить, пока Стоум не начал расследование».
Девятко не уходил, и в глазах Стоума промелькнуло удивление.
— Тебе чего еще надо? — спросил он.
Девятко склонил голову и сказал:
— Воевода Стоум, я прошу разрешения уехать в город. У меня там дом. А тут живу, как петух на жердочке. Я заболел, и некому даже поднести воды.
Просьба Девятко оказалась для Стоума неожиданной. Он хмыкнул, подергал ус. Наконец спросил:
— Но там же даны. Им не понравится, что дружинник словенского князя живет в городе.
Девятко обрадовался, — хитрый Стоум не понял его замысла. Чтобы скрыть свою радость умышленно громко и печально вздохнул и сказал:
— Это так... но что же делать? Не поеду — умру тут...
Стоум молчал.
Пришлось Девятко предложить:
— Тогда, на время болезни, пусть князь отпустит меня с дружины.
Стоум окинул Девятко странным взглядом, на полминуты задумался, затем сказал:
— Пусть будет так. Можешь уходить. Дружинник волен служить тому, кому желает.
Как и обещал Медвежья лапа старшинам, он вернулся к городу через два дня.
За это время плотники обрубили собачью с рогами голову на датском корабле и приделали к носу высокий лик морской девы.
День был пасмурный: с утра блеснуло солнце, а потом небо заволокло белесой туманной хмарью, и посыпался мелкий холодный дождь. А как только солнце скрылось за почерневшим лесом и на свинцовую воду упала тень, с севера потянуло морозным ветром, игольчато кольнуло лица ледяной пылью, сменившей дождь.
Река опустела, стало неуютно и тихо.
Тишину осторожно резал плеск бережно опускаемых в воду весел и скрип дерева, —- гребцы поленились и плохо смазали салом уключины.
Медвежья лапа, положив руку на борт, вглядывался в темноту. Ходить на струге по темноте без огня опасно, но скоро должен появиться городской причал, на котором находятся сторожа викингов. Попадаться им на глаза не стоило.
— Ни зги не видно! — мрачно проговорил Медвежья лапа.
— Ага, берега совсем не видно! — сказал Белка, который за зоркий глаз был поставлен дозорным. — Так и проглядеть место можно.
— Не дай бог! — сказал Медвежья лапа и предупредил: — Ты, Белка, смотри в оба глаза, чтобы не проскочили место и не попали в лапы к данам.
Белка выругался:
— Леший их забери! Чего они огни не жгут? Давно пора.
Медвежья лапа нагнулся над бортом, всматриваясь в темноту и, видимо, что-то разглядев, проговорил:
— Постой, Белка, кажись здесь нам выходить на берег. Скажи кормчему, чтобы правил к берегу.
Белка пробежал между гребцов и шепнул кормчему прямо в ухо:
— Правь на берег.
Кормчий переложил рулевое весло и громким шепотом скомандовал гребцам:
— Левое весло — табань!
По левому борту гребцы придержали весла в воде, и струг, опустив водяные усы, плавно развернулся поперек реки.
Волна ударила в бок струга и качнула его.
Тогда кормчий дал следующую команду, и струг осторожно двинулся в темноту.
Вскоре появились темные очертания над водой, и нос корабля мягко врезался в песчаный берег. От неожиданного толчка Медвежья лапа едва не кувыркнулся через борт.
Удержавшись, злым шепотом приказал:
— Белка, пошарь за бортом.
Белка поднял с днища багор и потыкал впереди носа. Багор плеснул водой, хрустнул тонким прибрежным ледком и уперся в твердую землю.
Белка прислонил багор к борту и доложил:
— Боярин, разреши зажечь огонь и посмотреть, что там.
— Я тебе зажгу! Хочешь, чтобы даны увидели? — сердито проговорил Медвежья лапа и приказал: — Лезай так.
Белка перевалился через борт; на секунду исчез; затем мелькнуло белое пятно.
— Берег рядом! — горячо зашептал он в лицо боярину.
Медвежья лапа распорядился:
— Опускайте сходни!
Гребцы быстро выдвинули за борт доску с набитыми поперечинами и с шумным плеском уронили его в воду.
Медвежья лапа свирепо рыкнул:
— Тихо, оголтелые!
Белка поднял конец доски и аккуратно опустил на землю. Когда убедился, что сходни лежат на берегу надежно, сказал вполголоса:
— Боярин, можешь сходить. Я подам тебе руку.
— Сейчас, — проговорил боярин и распорядился: — Тишка, Булан, возьмите копья и пройдите вперед, зажгите небольшой костер и ждите старшин. А как появятся, ведите их сюда. А если даны появятся, то бегите со всех ног сюда и кричите.
Тишка и Булан сбежали по прогибающимся сходням.
— Остальные, — продолжил распоряжения Медвежья лапа, — раскачайте струг, чтобы отлип ото дна, пусть струг стоит на воде, чтобы в случае чего быстро можно было уйти.
Гребцы, низко пригибаясь, чтобы видеть сходни, сошли на берег и встали у бортов.
За ними на сходни ступил Медвежья лапа. Белка подал ему руку.
Держась за руку, Медвежья лапа сошел на землю и, встав в стороне, завернулся в шерстяной плащ и стал наблюдать, как гребцы раскачивают струг.
— И — ах! И-и — ах! — качнули струг гребцы.
После нескольких толчков струг закачался на воде, Белка едва успел придержать сходни, чтобы они не упали.
— Раззява! — незлобно отругал Медвежья лапа, проговорил: — Хватит! — и велел всем вернуться на струг, сесть к веслам и ждать сигнала к отплытию.
Сам остался на берегу. Рядом с ним кутался в зипун Белка. К этому времени там, куда ушли Тишка и Булан, загорелся желтый огонек.
Казалось, что огонек висит в воздухе, словно далекая звезда. Она была робка и далека, и от этого темнота казалась еще непроницаемее и неприветливее.
Медвежья лапа подумал, что в такой темноте вряд ли старшины найду, но огнем могут заинтересоваться даны.
На причале также зажгли огни, и эти огни казались совсем рядом. Были слышны даже голоса сторожей, — они с громким смехом переговаривались.
Боярин взглянул на Белку и сказал:
— Белка, а возьми на всякий случай лук и стрелы... и принеси мне щит.
— Щас, боярин! — отозвался Белка, ловко перемахнул через борт и через минуту снова появился рядом с боярином.
В одной руке он держал лук, в другой щит, на плече висел колчан, туго набитый стрелами.
— Готово! — доложил довольный Белка и подал боярину щит.
Медвежья лапа взял щит и отвернулся: ему показалось, что кто-то идет по направлению к ним.
Белка тоже услышал непонятный шум. Чтобы лучше слышать, он сдвинул шапку на бок и, освободив одно ухо, стал медленно поворачивать голову, пытаясь понять, откуда идет звук.
Наконец он определил направление движения, положил стрелу на лук и натянул тетиву, готовый в любое мгновение выстрелить.
Медвежья лапа знаком показал, чтобы Белка не торопился стрелять, и Белка немного ослабил тетиву. Наконец стали вырисовываться два темных силуэта.
«Старшин должно было двое, да двое дворовых», — подумал Медвежья лапа и услышал, как сердце тревожно забилось.
— Кто идет?! — громко спросил Медвежья лапа и свободной рукой стиснул рукоять меча.
— Белка, не стреляй! — послышался голос Тишки. — Боярин, это я и со мной городской старшина.
Медвежья лапа услышал, как Белка облегченно выдохнул воздух из груди.
— Идите сюда, — позвал боярин и к нему подошли Тишка и Тишила.
Медвежья лапа сразу отметил, что Тишила ведет себя спокойно, хотя его лицо и не блистало радостью.
— Где Лисий хвост? Что делают даны? Как дела в городе? — сразу по окончании процедуры приветствия засыпал его вопросами Медвежья лапа.
Тишила буркнул:
— Плохо!
Сердце боярина снова екнуло.
— Что плохо? Вас даны задержали? — спросил он.
— Нет, — продолжил разговор Тишила. — С нами-то все нормально, а вот старшин, что оставались в городе, даны страшной смертью казнили. Бесчестно взяли выкуп да еще дома богатых людей пограбили. Горожан бьют без разбора. Женщин воруют и тащат на княжеский двор. Недоволен народ. Не знает, что и делать.
— Понятно, — проговорил Медвежья лапа, — разбойники везде славятся буйством и непотребством. А где же Лисий хвост?
Тишила кашлянул и проговорил:
— Боярин, у нас есть к тебе дело.
— Какое дело? — спросил Медвежья лапа
— Лисий хвост у себя дома, сейчас он собирает новых старшин. Они будут решать, что делать дальше. Просят чтобы ты пришел, — сказал Тишила.
«Заманить хотят в ловушку?» — мелькнуло подозрение в голове умудренного жизнью боярина.
Он приблизил свое лицо к лицу старшины в упор и спросил:
— Старшина, а как твой дом?
— Эти проклятые все разворовали, женщин обижали! — зло проговорил Тишила.
Тон показался боярину искренним, и он проговорил:
— Ладно, но со мной пойдут двое слуг.
— Тебе виднее, боярин, — сказал Тишила, — только всем не развернуться в подземном ходе.
— А нам, если все честно, незачем будет разворачиваться. — усмехнулся Медвежья лапа.
На радостях от возвращения хозяина Уйка хотел снять с окон ставни, чтобы в комнатах было светло.
— Не вздумай! Держи окна закрытыми, — сказал Лисий хвост, подумав, что открытые в отсутствии хозяина в доме окна обязательно вызовут интерес разбойников.
Из-за этого в доме было темно, неприветливо и холодно, — печи обогревали только жилые комнаты. Постороннему человеку со стороны дом казался безжизненным, но как раз это и было нужно хитрому старшине.
Старшины начали собираться сразу же, как улицы прикрыли сумерки. Уйка провожал их в комнату хозяина.
В комнате посредине был поставлен стол. На столе — хмельной мед в кувшинах с узким горлом, хлеб, вареное мясо, соленые огурцы, яблоки. Комната освещена толстой восковой свечой, поставленной в глиняной плошке на средину стола.
Каждого из гостей Лисий хвост обнимал, целовал и сажал за стол. Некоторых он знал, других не знал. Но лучшее начало знакомства — за столом.
Когда собрались все старшины, Лисий хвост приказал Уйке ждать за дверью, а сам стал угощать гостей.
После первой чарки за здоровье хозяина завязался невеселый разговор.
— Ну, как жизнь, господа старшины? — начал Лисий хвост.
Старшины завздыхали.
— Плохо. Дома пограблены.
— Женщинам носа нельзя высовывать со двора, — даны хватают и тащат их к себе. Мою жену утащили, думал, уже смерть к ней пришла. Еле-еле через неделю живая приползла, — пожаловался Троян. — Кому жаловаться — не знаю? Жаловаться, что ли, конунгу?
Лисий хвост осклабился:
— Попробуй! Да только перед этим взгляни на головы старшин на колах.
Троян хлебнул из чарки и тихо, словно опасаясь, что его могут подслушать, проговорил:
— Мясо с голов казненных старшин вороны уже объели, одни черепа остались. Боязно.
— Если боязно, так что же ты пошел в старшины? — ехидно спросил Лисий хвост.
В глазах Трояна отразился хитрый огонек.
— Так что — я? — сказал он. — Народ просил, народ надо уважать...
Троян вздрогнул, — со стороны двери послышался тихий стук. Затем дверь распахнулась, и в комнату вошел огромный воин.
Воин показался старшинам таким страшным, что они от страха застыли, как каменные изваяния.
Первым очнулся Лисий хвост. Он вскочил с места и бросился к воину с объятиями, обильными, словно они расстались не два дня назад, а как минимум год.
— Боги милостивые, боярин Медвежья лапа! Как я рад тебя видеть! —- радостно воскликнул он.
Старшины, поняв, что угрозы для их жизни нет, встали и весело забубнили.
Лисий хвост обнимал боярина, при этом он так широко распахнул объятия, что Тишиле, чтобы попасть в небольшую комнату, пришлось протискиваться боком.
Закончив с объятиями, Лисий хвост торжественно объявил:
— Господа, перед вами Медвежья лапа, лучший боярин князя Буревого!
— Ну, не самый лучший... хотя и не последний, — скромно заметил Медвежья лапа.
Лисий хвост, на правах хозяина, начал представлять старшин.
Медвежья лапа жал им руки и улыбался, несмотря на то, что в душе Медвежьей лапы горячим ключом кипела обида на городских старшин, без малейшего сопротивления сдавших город захватчикам.
Закончив с представлением старшин, Лисий хвост пригласил боярина сесть на почетное место за столом.
Теперь боярину представился удобный случай выложить все, что он думал о горожанах.
Поэтому, усевшись во главе стола, Медвежья лапа без всяких прелиминариев приступил сразу к делу и громко заговорил:
— Я слышал, господа старшины, что под данами живется вам плохо. Городские старшины изменили князю и не стали защищать город. За это их постигла справедливая кара.
Старшины были крайне удивлены неожиданным появлением боярина, к тому же боярин говорил громко, не таясь, и это их пугало. Они пригибали головы к столу, но помалкивали.
Наконец тяжко вздохнули, и кто-то проговорил:
— Ну, кто же знал, что так будет.
В голове Медвежьей лапы всплыла мысль, что те старшины, которые предали князя, погибли, а этим приходится отвечать за грехи своих предшественников.
Он подумал, что можно, конечно, облегчить свою душу, вылив на их головы весь накопившийся гнев. Но только поможет ли это делу? Без горожан князю города не вернуть. Так стоит ли обижать тех, кто пришел за помощью?
— Ну, не будем к ночи упоминать умерших. Они за предательство получили свое, — сказал Медвежья лапа и смягчил голос. — Но, я, господа старшины, пришел не упрекать вас за то, чего вы не делали, а помочь. Поэтому сказывайте, старшины, не тая, что вы надумали, и мы вместе подумаем, что нам делать, чтобы избавить город от разбойников.
Старшины молчали.
Заметив, что разговор не клеится, Лисий хвост крикнул в сторону двери:
— Уйка!
В комнату заглянул Уйка.
Лисий хвост поманил его:
— Иди сюда.
Уйка быстро подошел и подставил ухо ко рту хозяина. Лисий хвост что-то проговорил ему на ухо. Уйка кивнул головой и стал наполнять большие чаши хмельным медом и ставить перед старшинами.
Когда закончил, Лисий хвост взял большую серебряную чашу, с поклоном подал боярину и сказал:
— Отведай нашего меда, боярин.
Медвежья лапа поднялся, держа чашу перед собой, и громко проговорил:
— Выпьем за здоровье словенского вождя!
(Медвежья лапа умышленно не назвал имя князя. О гибели князя Буревого опасно было говорить горожанам. Получив это известие, горожане, и так напуганные зверством данов, могли упасть духом и побояться сопротивляться данам. Все же Госто-мысл, двенадцатилетний мальчик без военного опыта, для них вряд ли мог показаться достойным защитником.)
За здоровье князя полагается пить стоя, старшины поднялись. Медвежья лапа подчеркнуто торжественно опустошил чашу, затем опрокинул ее, показывая, что он выпил чашу до дна, не оставив ни одной капли.
Чаши были большие, но, после того как боярин опустошил свою чашу, старшинам пришлось полностью опорожнить и свои чаши.
Хмельной напиток быстро подействовал: лица раскраснелись, языки развязались, старшины зашумели.
Общее мнение высказал Лисий хвост, чувствовавший себя старшим среди городских старшин.
— Измордовали даны, гнать надо данов! Правильно я говорю, старшины? — сказал он.
Старшины закивали головами.
— Правильно.
— Желание прогнать захватчиков у нас есть. Вот только как изгнать их? — спросил Троян.
Теперь за дело взялся боярин.
— А вот какой план, старшины, — сказал он. — Я сегодня же иду к князю, в Корелу, расскажу ему о вашем желании изгнать данов и передам ему вашу просьбу о помощи. Пока я буду в Кореле, вы готовьте людей. Когда князь приступит к городу, по его сигналу ударите по данам изнутри и откроете ворота. Так мы прогоним захватчиков.
— Правильно! — крикнул Терчин. — Всех этих гаденышей перебьем.
Старшины загорелись идеей восстания против данов, и, перебивая друг друга, они начали рассказывать, кто и сколько людей сможет поднять.
Медвежья лапа, улыбаясь, слушал их, — теперь он мог идти в Корелу с хорошим известием.
Лисий хвост также прятал довольную улыбку в чаше с хмельным медом.
Наконец Лисий хвост сказал.
— Господа старшины, прежние старшины не сохранили верность, поэтому надо бы послать с боярином к князю кого-либо из нас, — пусть князь видит, что мы на его стороне и храним ему верность.
Идея старшинам понравилась, но Терчин высказал опасение:
— Если кто из нас уйдет, то даны это заметят и назад ему вернуться будет нельзя.
Медвежья лапа усмехнулся и сказал:
— Так в чем же дело? Значит, надо послать того, о ком даны не знают.
Старшины перевели взгляд на хозяина.
— Лисий хвост, ты можешь уйти незаметно. Даны не в курсе, что ты в городе. Так что ты как раз подходишь для этого дела! — обрадовано проговорил старшина Стоян.
Лисий хвост поклонился.
— Спасибо, господа старшины, за доверие. Только в качестве кого я предстану перед князем? Надо посылать старшего из старшин.
— Посадник Богдан был городским главой. Теперь он пропал совсем, — напомнил Троян.
Медвежья лапа громыхнул:
— Если старый глава покинул город, значит, изберите нового главу.
Старшины переглянулись.
— А что, и в самом деле, если нет старого главы, то, значит, мы можем избрать нового. Кто-то же должен городом управлять? — проговорил старшина Терчин.
— Пусть Лисий хвост будет посадником, — сказал Тишила. — Он хороший хозяин, крепкий воин, и у него умная голова. Если бы не он, то и моя голова торчала бы на колу.
Стать городским главой не только великая честь, но и великая прибыль, особенно если вернется князь Буревой, который обязательно оценит верность вставших на его сторону людей. Поэтому Лисий хвост обрадовался такому обороту дела. Собственно, он к этому дело и клонил. Но чтобы старшины не подумали, что он домогается поста из корысти, скромно молчал.
— Так и решили — Лисий хвост избран городским главой, — твердо сказал Троян и, не встретив возражения, обратился к Лисьему хвосту: — Ты, Лисий хвост, иди спокойно с боярином к князю и сообщи ему о нашем желании помочь ему прогнать данов, а я прикажу писарю Мирину сделать надлежащие записи.
У карельского воеводы множество дел: ранним утром докладывает князю о происшествиях в городе.
Затем, пока князь одевается и завтракает, принимает в особо выделенной в княжеском дворце комнате для дружинников — гридницкой: дает им задания, слушает доклады о том, как выполняются уже данные задания.
А еще надо проверить оборону города, сохранность оружия, как обучаются дружинники воинскому мастерству. И это только малая часть того, что должен сделать воевода.
Гридницкая для дел воеводы обставлена скромно: два стола, кресло для воеводы, лавки для дружинников, полки с записями. В углу гудит огнем небольшая печь. За огнем смотрит чумазый мальчишка, впрочем, не столько смотрит, сколько дремлет.
В комнате душно, пахнет людским потом, кажется, комната заполнена не воздухом, а невидимой тяжелой и липкой жидкостью, а по ногам от постоянно открывающейся двери тянет морозным сквозняком.
Воевода Йовка заканчивал дела с заданиями для дружинников, когда прибежал посыльный мальчишка и сообщил, что словенский воевода вошел во двор.
В этом ничего не было необычного, карелы и словены вместе обороняли город. Однако попусту воеводы не будут заходить на чужой двор.
Велев писарю сделать записи о данных заданиях, Йовка набросил на плечи скромную беличью шубу и вышел из комнаты во двор.
На пороге жадно вдохнул хрустальный, точно живая вода, воздух. Нос защекотала проказливая снежинка, свалившаяся откуда-то сверху, из серо-свинцовой хмари.
Воевода Стоум умышленно неторопливо шел по двору, — он давал время карельскому воеводе встретить его, как любимого гостя, — у дверей.
Рядом с ним, немного отстав, шел воин: на голове заячья шапка; в простом овчинном тулупе, из-под которого выглядывала кольчуга; меч в ножнах висел на перевязи через плечо.
Любящий скромную одежду, воевода Стоум был одет необычно изысканно: бобровая шапка и длинная соболья шуба, на ногах украшенные бисером валенки, — у воеводы были застужены ноги, поэтому он старался их держать в тепле.
Йовка осторожно смахнул с лица снежинку-шалунью и шагнул навстречу. Встретившись, воеводы поздоровались и обнялись, хлопая друг друга по спине.
Закончив с приветствиями, Йовка поинтересовался:
— Как здоровье князя Гостомысла?
— Слава богам, хорошее! Ночью хорошо спал, — вежливо ответил Стоум и, в свою очередь, задал вопрос: — Здоров ли князь Вяйнемяйнен?
— Здоров, здоров! — ответил Йовка.
— И его любимая дочь Кюллюкки здорова?
— Здорова и стала еще краше, — ответил карельский воевода, и в его голове мелькнул интуитивная догадка, — «однако не зря воевода пришел на карельский двор».
— Прошу ко мне, — пригласил гостя Йовка в свою комнату.
— С утра забегался по делам. А пока шел, думаю, — какая хорошая погода! И уходить с улицы не хочется
Йовка покосился на неприветливое небо, но вежливо согласился.
— Однако погода и в самом деле прекрасная.
Стоум глубоко вдохнул в грудь холодный воздух и сказал:
— Ну, идем, друг Йовкахайнен, к тебе.
Они зашли в комнату. Писарь быстро подставил им лавки, и они начали рассаживаться друг против друга.
Пока садились, писарь подтолкнул мальчишку, — беги к ключнице за вином и угощением! — и тот выскочил за дверь, точно ужаленный десятком пчел.
Расстегнув шубу, Стоум неторопливо заговорил:
— Я, друг Йовкахайнен, вот зачем пришел: осматривал вчера городские стены; думаю надо бы править стены со стороны причала. Хоть и отбили мы данов, но стена в некоторых местах прогнила. Весной даны нападут, и как бы не подвели нас стены.
— Истинно — надобно править, — расправил усы Йовка. — К весне, наверно, данам придет помощь. А на юг они не смогут идти, пока не возьмут Корелу. Потому они снова приступят к Кореле. Так что надо обязательно укреплять стены. Только у нас же плотников нет, потому что не ставим мы больших крепостей.
— Потому и пришел. У нас плотники найдутся. Думаю, за зиму мы укрепим стены, — сказал Стоум.
— А мы можем углубить ров и поднять вал, — сказал Йовка.
— Это надо делать, пока не ударили морозы. В морозы землю тяжело будет копать, — сказал Стоум.
— Можно будет полить водой вал и стены, тогда лед на них продержится до весны, — сказал Йовка.
— Надо пройти вместе и определить, кто какую работу выполнит, — предложил Стоум.
— Добрый замысел, — согласился Йовка.
Беседа шла неспешная. Оба боярина понимали, что настоящий разговор еще впереди.
Наконец в комнату вошли слуги и начали устанавливать на стол сначала посуду: дорогого ярко-синего стекла рюмки, серебряные чарки и яркие цветные чаши. Серебряные ложки. Затем каравай хлеба. Затем золотистые стеклянные кувшины с вином и хмельным медом; блюдо с пирожками; блюдо с жареным глухарем; соленые огурцы; грибы. Затем принесли блюдо с горячим жареным молочным поросенком.
Закончив накрывать стол, писарь лично налил воеводам полные чарки греческого вина.
Стоум поднял чарку и провозгласил:
— За здоровье князя Вяйнемяйнена!
Поднял чарку Йовка и сказал:
— За здоровье князя Гостомысла!
После выпитого вина говорить стало легче, и Стоум решил коснуться главного вопроса, из-за чего он и пришел.
— Друг Йовкахайнен, многие лучшие люди наших племен роднятся между собой, мы старинные друзья, так неплохо было бы, чтобы и наши князья породнились.
Йовка улыбнулся в усы, — его внешне нечаянный разговор с молодым другом князя Ратишей, как он и рассчитывал, дошел до ушей тех, кому предназначался. Гостомысл понял его намек правильно.
— Неплохо бы! — уклончиво согласился он.
Лицо Стоума подобрело, и он сказал:
— Однако надо бы решать это дело.
— Надо, — проговорил Йовка.
— Князь Гостомысл породниться с карелами желает. Но не будет ли против молодая Кюллюкки? — сказал Стоум.
— Желаний девок в этом деле не спрашивают, — сказал Йовка.
— Но ведь Кюллюкки любимая дочь карельского князя, — намекнул Стоум.
— Если бы дело касалось только желаний молодых, то мнение девушки имело бы значение. Но дело идет больше, чем просто породниться дружественным племенам. У князя Вяйнемяйнена нет наследника мужского пола, и сын Кюллюкки будет вождем карельского племени.
— И словенского тоже, — сказал Стоум.
— Значит, он будет вождем двух племен, —- сказал Йовка.
— У наших племен разные обычаи, разный язык, — сказал Стоум.
— Да, различия у наших народов есть. Но мы же не собираемся стать одним племенем? — сказал Йовка.
— Конечно, наши народы как жили, так и будут жить, — сказал Стоум.
— Зато, объединившись, народы станут сильными и смогут дать отпор любому врагу. Нас на севере сильно теснят норвеги и свей. И нам прямая выгода, чтобы на юге у нас не было врагов, — сказал Йовка.
— А нам выгодно, чтобы на севере были друзья, — сказал Стоум.
— Так что объединение наших народов дело выгодное, хотя и очень сложное и серьезное.
— Но разве можно в таком серьезном деле полагаться на прихоти юной вздорной девицы? — сказал Стоум.
— Разумеется, нет! У женщин и так в голове полно глупостей, а в таком возрасте тем более, — сказал Йовка. — Однако Кюллюкки дочь князя. А княжеская дочь поступит так, как ей прикажет отец.
Стоум вспомнил, как пришлось уговаривать Гостомысла, чтобы он согласился на свадьбу с Кюллюкки, и тяжело вздохнул:
— Ох, уж эта молодежь! Им все хочется, чтобы на свете было так, как они желают. Но не люди, а боги правят миром.
— Истинно, — сказал Йовка. Он подумал, что Кюллюкки была горда, кичлива, и вьет веревки из своего отца. Вряд ли она захочет иметь мужем мальчика, к тому же моложе себя почти на два года.
Йовка тяжело вздохнул, думая, сколько сил придется потратить на то, чтобы уговорить своенравную княжескую дочь выйти замуж за юного словенского князя.
«Надо пообещать ей побольше украшений, женщины падки на блестящее», — подумал Йовка.
— Сватов засылать надо бы... — сказал Стоум.
— Это хорошо будет, — сказал Йовка. — Я думаю, что князь Вяйнемяйнен будет доволен.
Воеводы, видя, что дело на мази, повеселели. А писарь, уловив настроение бояр, ловко подлил им в чарки вина.
Иовка поднял чарку и сказал:
— Пусть процветают наши племена!
— Пусть будут наши народы богаты и сыты! — сказал Стоум и, усмехнувшись, добавил: — И слава богине любви Ладе, которая разум заменяет влечением.
Рассмеявшись, Йовка кивнул головой и выпил вино. За ним последовал и Стоум.
— Я думаю, что неплохо было угадать так, чтобы справить свадьбу по первому снегу, — сказал Йовка, вытирая капельки вина с усов.
— Добрая мысль, — кивнул Стоум. — Свадьба по первой пороше — к счастью.
— И за зиму молодые привыкнут друг к другу, — сказал Йовка.
— Ну да, а то весной нашему князю будет не до молодой жены — пойдем войной на данов, — сказал Стоум, и его губы тронула ироническая улыбка, и он проговорил: — Трудно только им придется.
— Почему трудно придется? — насторожившись, спросил Йовка.
— Так князю всего двенадцать лет. Он еще и не догадывается, что надо делать с женщиной в постели. А постель... она того — мужчину и женщину объединяет... — посмеиваясь, проговорил Стоум.
— А нашей княжне четырнадцать лет. Ломлива и капризна она без меры, на мужчин смотрит, как на диковинных зверей Однако, думаю, природа сама подскажет им, что делать, — сказал Йовка.
— Ладно, все равно им спать в совместной постели только через четыре года, — проговорил Стоум, — а за это время чему-либо научатся. Все равно нашему юному князю эти четыре года будет не до женщин, сначала ему надо разбить захватчиков и вернуть себе земли.
— Мужчинам всегда есть время до женщин. А князю Госто-мыслу мы поможем вернуть земли, — сказал Йовка.
Боярин Стоум поднялся и приложил руку к груди.
— Спасибо, воевода, за угощение. Но мне пора возвращаться с вестями к князю, — сказал он.
Воевода Йовка проводил боярина до ворот, затем поторопился вернуться. Направился он сразу к князю Вяйнемяйнену.
Князя Вяйне воевода Йовка нашел в оружейной комнате, где тот проверял запас оружия.
Князь удобно устроился на стульчике. Хранитель оружия зачитывал ему по списку перечень оружия. Слуга вслух пересчитывал и подносил князю оружие на проверку.
Увидев воеводу, князь подал знак рукой.
— Погоди — сказал он хранителю, и тот замолчал.
Воевода Йовка подошел к князю, нагнулся к его уху и коротко сказал:
— Он согласен.
Князь вскочил и обнял воеводу.
— Молодец!
Но, заметив, любопытные взгляды хранителя и слуги, предложил:
— Пошли в мою комнату.
Они прошли в личную комнату князя. Воевода Йовка закрыл за собой дверь и начал докладывать:
— Только что ко мне приходил боярин Стоум.
Князь кивнул головой.
— Боярин Стоум сейчас у словенского князя главный воевода.
— Да, боярин Стоум воспитатель Гостомысла, поэтому он прислушивается к нему, — сказал воевода Йовка.
— Хорошо, что Стоум умный человек, — заметил князь и сказал: — продолжай.
— Боярин Стоум сказал мне, что князь Гостомысл будет рад породниться с карельским князем, — сказал воевода Йовка.
— Это хорошо, — радостно потер руки князь.
— Князь Гостомысл молод, — сказал воевода Йовка.
— Мы все были молоды. Я женился в шестнадцать лет, и с тех пор у меня было три жены, — проговорил князь Вяйнемяйнен. Через секунду спросил: — А что, были какие-то проблемы?
Воевода Йовка вздохнул и повторил:
— Князь Гостомысл молод.
— Ну? — спросил князь.
— Молодые люди могут жениться, только когда им станет шестнадцать лет, — напомнил воевода Йовка.
— Кюллюкки уже четырнадцать, — сказал князь.
— Но князю всего лишь двенадцать лет, — сказал воевода Йовка.
— Ну и что? Это как-то мешает? — спросил князь.
— Да, в общем-то, нет! Мы поговорили с боярином и решили, что жениться они могут. Но жить станут вместе, когда ему наступит шестнадцать лет, — сказал воевода Йовка.
— Ну и правильно! — сказал князь. — Мы же женим их не для того, чтобы они спали вместе, а затем, чтобы получить из этого выгоду.
— Мы так и решили, — сказал воевода Йовка.
— А Гостомысл?
— Гостомысл это тоже понял, хотя...
— Что?
— Боярин прямо не говорил, но, судя по его намекам, решение князю далось нелегко.
Князь Вяйнемяйнен насупился.
— Мы не навязываемся в родство с кем-либо, — недовольно сказал он.
— Я не об этом. Словенский князь хочет породниться с нами, — сказал воевода Йовка.
— Так в чем же дело?
— Дело в твоей дочери, — намекнул Йовка на строптивый характер княжеской дочери и замолчал.
Князь молчал.
Он думал, что по древнему обычаю отцы не спрашивают у дочерей, за кого им идти замуж. Но когда любишь женщину, тем более дочь, весь мир перевернешь лишь бы им угодить. Не раз великие дела свершались только ради благосклонного взгляда любимой женщины.
— Я схожу к Кюллюкки и поговорю с ней, — наконец сказал князь.
— Князь, будь осторожен в разговоре с Кюллюкки. Тут прямотой не возьмешь, тут нужна хитрость, — сказал воевода Иовка.
— Я подумаю над этим, — самоуверенно сказал князь, вышел из комнаты и отправился в светелку дочери.
Однако чем он ближе подходил к комнате дочери, тем меньше у него оставалось уверенности.
Светелка княжны Кюллюкки состояла из нескольких комнат. В самой большой комнате, горнице, у стены стояло большое в человеческий рост зеркало.
Ни у кого такого зеркала не было, князь Вяйне купил его у купцов за великие деньги — сундук мехов отдал, да еще золота прибавил.
Теперь красавица Кюллюкки любила проводить время у зеркала в окружении подружек, дочерей бояр, заниматься рукоделием для дела, да вести тайные девичьи беседы для души.
Мужчинам вход в светлицу княжны запрещен, но на отца этот запрет не распространяется.
Зайдя в горницу, князь поцеловал в лоб дочь.
Кюллюкки бросила на него снисходительный взгляд, и князь почувствовал, что он уже откровенно боится, что если его высокомерная дочь закапризничает, то он не сможет настоять на своем.
Поэтому он придал лицу подчеркнуто суровое выражение и коротко сообщил, что ему надо переговорить с ней наедине.
Подружки тихонько хихикнули, — у женщин на свадебные дела особый нюх, — и, перебрасываясь многозначительными взглядами, вышли из горницы.
Князь собственноручно прикрыл за ними тяжелую дверь, — эти проныры — любительницы подслушать то, что не предназначено для их ушей, — однако, как ни странно, щель оставил.
Затем, продолжая сохранять суровый вид, но, уставившись на крупную жемчужину в ожерелье дочери, — так говорить ему было легче, — заговорил издалека:
— Дочь моя, тебе уже четырнадцать лет, в это время женщины начинают думать о замужестве...
— Отец! — перебила его дочь. —- Конечно, я думаю о замужестве...
Князь облегченно выдохнул воздух.
— Однако я думаю и о другом, — холодно продолжила Кюллюкки, — я красива, нет краше меня во всем карельском крае, а может, и во всей земле, так могу ли я выйти замуж за обычного человека?
Князь Вяйне обрадовался.
— Вот и я думаю, что пора тебе искать жениха... — сказал он.
Княжна надменно спросила:
— И кто же это может быть?
— Князь Гостомысл хочет послать сватов, — выпалил князь.
— Фи! — брезгливо сморщила нос Кюллюкки.
— Он тебе чем-то не нравится? — огорчился отец.
— Он же всего лишь сопливый мальчишка, ему только десять лет! — воскликнула Кюллюкки.
— Двенадцать. Он молод. Но этот недостаток слишком быстро проходит, — сказал князь Вяйне. — К тому же он князь.
— Он потерял власть, — сказала Кюллюкки.
— Это не страшно, с нашей помощью он ее вернет, — сказал князь Вяйне.
— Он недостаточно красив! — сказала Кюллюкки.
Князь открыл рот от удивления.
— Как это — недостаточно красив? —- спросил он машинально, затем проговорил: — Он нормальный мужчина, он смелый воин. Это он уже доказал в сражениях. А что касается внешности — разве может воин крутиться у зеркала подобно женщине и наводить на себя красоту? Во всем свете нигде такого мужчину ты не найдешь.
— Я не хочу в мужья сопливого мальчишку, — строптиво возразила Кюллюкки.
— Он не сопливый.
— Да какая разница.
— А кого же ты хочешь? — начал хмуриться князь Вяйне.
— Моей красоты достоин только бог, равный по красоте греческому богу Аполлону, — высокомерно проговорила Кюллюкки.
Князь ахнул:
— Да ты никак рехнулась девка!
Лицо Кюллюкки еще больше побледнело от гнева.
— Замуж за Гостомысл а не пойду, — отрезала она.
— Почему? — спросил князь.
— Я не выйду замуж даже за Солнце, Месяц, Звезду, тем паче — за прыщавого мальчишку! — сказала Кюллюкки, гордо задрав подбородок.
Князь растерялся, попыхтел с пару минут, затем сказал:
— Ладно, я все понял — это твоя дурь в тебе говорит. Я сейчас уйду, но ты подумай вот над чем, — все, что мы имеем, мы имеем благодаря отцу Гостомысла князю Буревому. Он брал малую дань, защищал нас от врагов. Даны прогнали князя Буревого, и сын его оказался в печальном положении. Теперь он готовится воевать с данами и просит нашей помощи. Если мы ему не поможем, и даны останутся, то весной они придут воевать нас, и все, что мы имеем, мы потеряем, потому что Гостомысл наш друг, а даны жестокие враги. Ходят слухи, что они жестоко казнили городских старшин в городе. Вот и выбирай: стать ли тебе женой нашего друга Гостомысла, который будет тебе защитой и опорой, который будет холить тебя и беречь, и стать матерю князей словенских; или обидеть его и стать рабыней какого-либо грязного и вонючего дружинника. Даны даже жен своих держат, как рабынь — хуже, чем скот. И не забывай — ты пока княжна!
Кюллюкки, обливаясь слезами, упала в кресло.
А князь Вяйнемяйнен, закончив речь, в сердцах развернулся и решительно вышел. Резко распахнув дверь, он едва не сшиб с ног девицу, которая, без сомнения, подслушивала разговор.
Девицы взвизгнули, и порхнули в стороны, словно перепуганные воробьи.
Князь едва успел поймать одну из них за руку.
Он знал, кого ловил. Это была Ловхи — самая близкая подруга княжны. Она была старше и опытнее Кюллюкки, и та прислушивалась к ее мнению.
— Идем, Ловхи, ты мне нужна, — решительно сказал князь и повел Ловхи по коридору.
— Как поживает твой отец? — спросил князь.
— Батюшка болеет, — сказала Ловхи.
— А я думаю — что-то не вижу его, ~ сказал князь. — Жаль. Надеюсь, скоро выздоровеет.
— Не знаю, — сказала Ловхи, и в ее глазах блеснули слезы. Князь остановился в подходящем уголке, где их никто не мог подслушать.
— Ловхи, у тебя же две сестры, а братьев нет?
— Братьев нет, а сестры еще маленькие, — сказала Ловхи.
— Плохо вам без мужской руки, — сказал князь.
— С мужчиной было бы легче. Да где же его взять? — сказала Ловхи.
Князь окинул ее оценивающим взглядом.
— Девушка ты красивая... Сколько тебе лет?
— Восемнадцать.
— Жених есть?
— Нет, — покраснела Ловхи.
— А почему никто замуж не берет? — удивленно спросил князь.
— Отец болеет, вот-вот умрет. А богатств он не накопил, — сказала Ловхи.
Князь укоризненно покачал головой.
— Ну и парни пошли. Мы женились на девушках по любви. А они, ишь, по богатству девиц выбирают.
Ловхи совсем смутилась.
— Ладно, — сказал князь, — помогу я тебе с женихом.
Ловхи ахнула и едва от радости не упала на колени. Князь успел ее подхватить.
— Красивого жениха подберу. Богатого, — пообещал князь.
— Спасибо, батюшка князь. Все, что пожелаешь, сделаю. — ухватила Ловхи за руку князя, и стала ее целовать.
— Ладно, ладно, — сказал князь, убирая руку. — Только и ты мне помоги.
— Чем могу помочь? — спросила Ловхи.
— Ты мой разговор с Кюллюкки слышала? — спросил князь.
— Да, — немного покраснев, кивнула головой Ловхи.
— Надо сделать так, чтобы Кюллюкки согласилась выйти замуж за Гостомысла, — сказал князь.
— Ах, это несложно сделать, — хихикнула Ловхи.
Только что столкнувшийся с упрямством дочери князь с недоверием взглянул в глаза девушки и спросил:
— А ты точно уверена, что это так легко?
— Уверена! — сказала Ловхи.
— А я — нет! — сказал князь.
— И неудивительно! Вы, мужчины, не умеете разговаривать с женщинами, — сказала с улыбкой Ловхи.
— Я говорю женщинам такие же слова, как и другим. А как же еще с вами разговаривать? — спросил князь.
— Женщины слова воспринимают не так, как мужчины. Надо быть хитрее, использовать слабости женщин, — сказала Ловхи.
— Воевода то же самое говорит... не понимаю — какие слабости? — сказал князь.
— Женщине всего лишь надо дать то, что она хочет, — сказала Ловхи.
— У нее голова полна вздорных мыслей, и как же понять, чего она хочет? — сказал князь.
Ловхи взяла его за руку и сказала:
— Мой милый князь, вы мне дали поручение, так представьте же мне возможность выполнить его так, как я умею. А получится или не получится? Увидим скоро.
— Ладно. Жду от тебя хороших известий, — сказал князь и ушел.
Тем временем подружки Кюллюкки, как только князь вышел, осторожно приоткрыли дверь и просунули любопытные носы. Видя, что Кюллюкки плачет и не обращает на них внимания, уже смело зашли и, причитая, засуетились вокруг княжны.
Кюллюкки подняла зареванное лицо и пожаловалась:
— Отец заставляет меня выходить замуж.
Девицы начали возмущаться:
— Ах, какой князь жестокий! Разве можно такую красавицу отдавать замуж за нелюбимого?
Ловхи, войдя в комнату княжны, прицыкнула на подружек, — тихо курицы! — обняла плечи девушки и, придав лицу сочувственное выражение, мягко проговорила:
— Не плачь, Кюллюкки, мужчины все такие грубые. Они думают, что женщина должна следовать первой же их прихоти. А у женщин тоже есть душа и есть желания.
— Да, мужчины несносные, — всхлипнула Кюллюкки и, словно маленькая девочка, спрятала лицо в складках платья Ловхи. От этого движения упала лямка сарафана, и ткань обнажила белоснежное плечо.
Ловхи погладила оголившееся белоснежное плечо и сказала:
— Подружка, но все женщины мечтают выйти замуж. Женщина должна выходить замуж, рожать детей. Так уж устроено богом.
— Да, но не за прыщавого же сопливого мальчишку? — со слезами в голосе возразила Кюллюкки.
— Конечно, — вмешалась в разговор одна из подружек.
Ловхи окатила ее таким ледяным взглядом, что та мгновенно спряталась за спинами подруг.
Ловхи опять занялась Кюллюкки, и ее взгляд опять смягчился.
— А что? — невинным голосом сказала она. — Гостомысл хороший мальчик. Я слышала, — он очень храбрый, ходил в поход на данов, в сражении бился, как лев. Они тогда чуть не утонули. А еще — он очень добрый.
— Но он не Аполлон! — сказала Кюллюкки.
— Когда вырастет, он будет красив, — сказала Ловхи.
— Ему всего десять лет, — сказала Кюллюкки.
— Двенадцать. Через четыре года ему будет шестнадцать, — сказала Ловхи.
— Это будет не скоро, — сказала Кюллюкки.
— Зато женой князя можно стать сейчас. А это наряды, украшения. Все удовольствия! — сказала Ловхи.
— Украшения и наряды я и сейчас имею, — сказала Кюллюкки.
— Это тебе сейчас дает отец. А если рассердится, то ничего не даст. А если выйдешь замуж за Гостомысла, то тогда все богатства словенских князей станут твоими, и ты сама сможешь всем распоряжаться, — сказала Ловхи.
— Да? — сказала Кюллюкки, взглянув на это дело по-новому. — А он богат? Разве даны не отобрали их сокровища?
— Сокровища у словенских князей отнять невозможно, потому что главное их сокровище не золото и серебро, — сказала Ловхи.
Кюллюкки заинтересовалась:
— Да что может быть дороже золота и серебра?
— У Гостомысла есть дружина, и он храбр. Это дороже всего. Храбрый князь с дружиной все добудет, — сказала Ловхи.
— A-а. Но отец Гостомысла потерпел поражение, — сказала Кюллюкки.
Гостомысл обязательно изгонит врага со своих земель, — убежденно проговорила Ловхи.
— Не знаю, — сказала Кюллюкки.
Ловхи вздохнула.
— Ну, ты как хочешь, Кюллюкки, отец тебя любит и вряд ли будет тебя заставлять выходить замуж за Гостомысла. А я хотела бы стать женой князя Гостомысла, — сказала Ловхи, мечтательно закатывая глаза, и обратилась к подружкам: — Правда, девочки, — Гостомысл — милашка?
Она подмигнула, давая знать девушкам, что хочет их поддержки. Уловив, что от них требуется, девушки завздыхали:
— И, правда, он милый. Всем такого мужа хотелось бы.
Кюллюкки, неожиданно почувствовав ревность, рассердилась:
— Вот еще, будет князь жениться на всякой девчонке?! Он князь, а потому должен жениться на княжне, самой лучшей и самой красивой. Стать женой князя Гостомысла достойна только я и никто больше.
Она на секунду задумалась и сказала:
— И все равно — не хочу я спать с этим сопливым мальчишкой!
— Тебе с ним не спать, — сказала Ловхи.
— Но если же я выйду за него замуж, то обязана буду спать с ним в одной постели, — сказала Кюллюкки.
— Ты сможешь с ним спать, только когда ему исполнится шестнадцать лет, — сказала Ловхи.
— А где же я буду жить все это время? — спросила Кюллюкки.
— Во дворце словенского князя под присмотром мамки. А может, он тебе построит даже целый город, — сказала Ловхи.
— Но это же другое дело — ему нескоро исполнится шестнадцать лет, — повеселев, сказала Кюллюкки и громко объявила: — Я решила — я выйду за князя Гостомысла замуж!
— Тебе надо сшить самое красивое платье для свадьбы, — сказала Ловхи.
— Да, — сказала Кюллюкки загоревшаяся новой идеей. — Зовите сюда портних.
— А отцу что-либо будешь говорить? — спросила Ловхи.
— Конечно. Но сначала — портних! — сказала Кюллюкки.
— Сейчас позову, — сказала Ловхи и вышла из комнаты.
Здесь она столкнулась с князем.
Как оказалось, князь Вяйне не ушел, а стоял за дверью и слушал женский разговор.
— Дело сделано, господин, — Кюллюкки выйдет замуж за Гостомысла, — доложила Ловхи.
Князь торжествующе потер руки, — вот и ладно!
Он уже собрался уходить, но, вспомнив свое обещание, задержался и сказал Ловхи:
— Ловхи, ты тоже готовься к свадьбе. Я свои обещания выполняю.
— А кто жених? — спросила Ловхи.
— Тебе это важно знать? — спросил, улыбаясь, князь.
— Конечно, важно! Ведь хочется...
— Завтра выберешь себе жениха, — перебил ее князь и поинтересовался: — Тебе карела или словенина?
— Мне молодого, красивого и богатого, — сказала Ловхи.
— Завтра узнаешь имя жениха, — сказал князь и отправился в гридницкую.
В гридницкой он застал воеводу и, не скрывая радости, торжественно сообщил ему:
— Иовкахайнен, князь Гостомысл может присылать сватов!
— Она согласилась? — с недоверием спросил воевода Йовка.
— Согласилась. Да еще как!
— Слава богам! — облегченно сказал воевода. — А я уж и не верил, что тебе удастся ее уговорить.
Он налил себе полный стакан вина и залпом выпил его. Вытирая усы, с нескрываемым удивлением поинтересовался:
— И как, князь, тебе это только удалось?
— С женщинами надо быть хитрым. Им надо дать то, чего они хотят, и они будут, как шелковые, — повторил слова Ловхи князь.
— Да. Только как понять, чего они хотят? — крутанул ус воевода.
Гостомысл каждое утро требовал сведений о том, что происходит в городе, а от разведчиков, ранее засланных в город, известий не поступало, поэтому Ратиша надумал послать в город новых лазутчиков.
Однако посылать людей в захваченный врагом город дело серьезное. Если даны схватили ранее посланных разведчиков, то теперь они будут еще бдительнее: любой новый человек будет вызывать у них подозрение.
Впрочем, известия от разведчиков могли не поступать и потому, что связи города с Корелой не было.
Но независимо от причины послать людей в город требовалось.
Для этого Ратиша подобрал из молодой дружины двух молодых парней, которым в городе было устроиться несложно, — у них там имелась родня. И по внешнему виду они казались малы для дружины, так что можно было предполагать, что даны вряд ли обратят на мальчишек внимание.
Но когда все было готово, Ратиша столкнулся с серьезным препятствием: возник вопрос — как отправить разведчиков в город? По суше? По суше можно посылать людей, только когда станут санные пути. А так по болотам не пробраться. И зимой путь нелегкий и опасный.
Самым удобным и скорым представлялась посылка разведчиков водой.
Но Корела стояла в стороне от торговых путей, и купцы сюда давно не заходили. Оставалось самим послать струг, хотя это было и опасным делом, — нево-озеро зверски терзали осенние бури.
Струги были наперечет, тем не менее выполнить поручение князя следовало, хоть вывернись наизнанку.
Изломав над проблемой голову, Ратиша под вечер пошел за советом к Стоуму.
Боярин жил на княжеском дворе в выделенной ему избе. Изба небольшая, три комнаты: в одной жил сам боярин, в другой слуги, а третью обустроили под кухню.
Сам Ратиша также жил на княжеском дворе, в небольшой комнатке.
Идти было недалеко, поэтому Ратиша не стал надевать тулупа, схватил только плащ.
Едва он вышел во двор, сильный ветер ударил в лицо, словно дубиной, и дыхание железным комом встало в горле.
В город вторглись призрачно-белые посланцы зимы. Из темноты с волчьим воем нападали они на все живое, что попадалось по пути: на почерневшую землю; на избы с желтыми глазами; на случайно вышедших на улицу людей. Кололи живую плоть ледяными стрелами, жаждая умертвить ее, покрыть белым саваном.
Но время зимы еще не пришло, и в ярости коварные слуги Морены метали клочья холодного снега.
Завернувшись в плащ, Ратиша перебежал двор. Пока бежал, продрог до полусмерти и, не сбавляя хода, плечом высадил тяжело окаменевшую от мороза дверь и ввалился в сени.
В полном мраке пошарил рукой по тому месту, где должна быть вторая дверь, зацепил шершавую деревянную ручку и потянул ее на себя.
В комнату вошел в облаке тумана.
Холодный воздух, ворвавшийся вместе с гостем, лизнул морозным сквозняком, удобно устроившегося на лавке боярина.
Потерявшись в тумане, Ратиша невольно остановился.
Боярин ужинал. Почувствовав холодный сквозняк, беззлобно рыкнул:
— Ну, кто там? Скорее входи и закрывай дверь.
Ратиша поторопился закрыть за собой дверь, шагнул вперед и поприветствовал с легким поклоном:
— Здрав будь, боярин.
— А, Ратиша! — весело проговорил Стоум, разглядев гостя. — Заходи, молодой друг! Будь гостем. Садись за стол. Вместе поужинаем. А то одному скучно. А на улице как будто Желя по покойнику стонет.
— Холодно! — сказал Ратиша и присел к столу. Взял пирожок и надкусил его. — С зайчатиной... — констатировал, и потянулся к крынке с молоком.
Стоум с непонятным любопытством взглянул на него и проговорил:
— Давеча я к Йовке заходил...
Ратиша кивнул головой.
— Завтра пошлем сватов, — сказал Стоум.
— Да ну! — удивленно воскликнул Ратиша и даже отложил надкушенный пирожок.
— А чему удивляешься, наши племена давно дружат... — сказал Стоум.
Ратиша мотнул головой и проговорил:
— Я удивляюсь, потому что слышал, что княжна Кюллюкки девица высокомерная, кичится своей красотой и обещалась выйти замуж только за греческого бога Аполлона.
Стоум рассмеялся и сказал:
— Я еще не встречал девиц, головы которых не были бы забиты вздорными фантазиями. Все они мечтают об Аполлонах. Но когда подруги им говорят, что они сами мечтают взять то, от чего те отказываются, то тут же соглашаются. Женщину не зря сравнивают с кошкой. Кошка, поймав мышь, все своим видом показывает, что удивлена этим не меньше самой мыши, мол, — зачем ты мне? Шла бы по своим мышиным делам дальше. Если мышь и дальше будет лежать недвижно, то кошка оставит ее в покое. Но стоит только мыши попытаться сбежать, как кошка цепляет ее острым коготком. Ни одна кошка не упустит пытающуюся улизнуть от нее добычу. Это кошачий инстинкт. Так и женщина: то, что не интересует других женщин, и ей не надо, но за то, что привлекает других, она будет драться с тигриной яростью.
Ратиша бросил на Стоума взгляд полный уважения и поинтересовался:
— Уважаемый боярин Стоум, а ты подсобишь мне, когда я соберусь найти себе жену?
Стоум усмехнулся:
— А чего искать? Князь Вяйнемяйнен подыскивает жениха для подружки невесты.
— Она красивая? — спросил Ратиша.
— Говорит — красивая.
— А богатая? — спросил Ратиша.
Боярин Стоум хмыкнул:
— Ишь ты! Сразу — богатая ли? А ты выбирай жену не по кошелю и не по красоте, а по душе.
— Мне нельзя — по душе. Я бедный, потому мне жену надо выбирать по тугому кошелю, — сказал Ратиша.
— Хитрец! — сказал Стоум.
— А потом мне еще рано жениться. Я же не князь, — сказал Ратиша.
— Ладно, когда соберешься, помогу найти тебе подходящую жену. А пока готовься идти с князем в дружках, — ты самый лучший его друг. А за отца пойду я. Князь Буревой поручил мне быть Гостомыслу вместо отца.
— Ага! — радостно кивнул головой Ратиша.
Стоум взялся за кувшин с медом, приподнял его и лукаво взглянул на Ратишу.
— Вино будешь? — предложил он.
Ратиша смутился и сказал:
— Ну что ты, боярин, я лучше молока.
— Похвально! — сказал Стоум, налил себе в рюмку вина.
Дождавшись, когда он выпьет вино, Ратиша задал вопрос:
— Боярин Стоум, а вообще-то я пришел к тебе по делу. Хочу посоветоваться с тобой.
Стоум утопил ложку в меде, затем облизал ее.
— Ну, давай — что у тебя там? — спросил он.
— Князь поручил мне вести разведку в городе, — сказал Ратиша.
— Ну?
— Я послал людей. Но от них сведений не поступает, — сказал Ратиша.
— Неудивительно — у нас связи нет с городом, — сказал Стоум.
— Я тоже так думаю. Поэтому хочу послать в город новых разведчиков из молодых, — сказал Ратиша.
— Правильная мысль, — сказал Стоум.
— Людей я надежных подобрал, —- сказал Ратиша.
— Только никак не решу, каким образом их переправить в город, — сказал Ратиша.
— Ну...
— Можно на лодке, — сказал Ратиша.
— На лодке нельзя, — осень, на море бури! — сказал Стоум.
— На струге? сказал Ратиша.
— Стругов у нас и так мало, — сказал Стоум.
— Остается — по суше, — сказал Ратиша.
— Можно по суше, — сказал Стоум.
— Но через болота сейчас не пройти, а санный путь станет не раньше, чем через пару месяцев. А нам время дорого...
Стоум вытер рушником рот.
— Действительно — ждать тоже не с руки.
— Но что же делать? — сказал Ратиша.
Стоум наморщил лоб и после целой минуты размышления проговорил:
— Дело сложное — надо бы поразмыслить. Разве кто из купцов зайдет в Корелу...
— Но кто же из купцов решится идти по осеннему Нево-озеру? — сказал Ратиша.
— Да... никто... а сведения нужны, — сказал Стоум и задумался.
Ратиша взял новый пирожок и разломил его: он оказался с капустой, и Ратиша отправил его в рот.
Размышления Стоума прервал странный шум в сенях.
Кто-то выругался, затем дверь отворилась, и в комнату с облаком тумана ввалились двое вооруженных людей в таких обледенелых доспехах, что они показались пришельцами с того света.
От неожиданности Стоум вскочил и ухватил висящий на стене на ремешке меч.
У Ратиши с собой меча не оказалось, и он метнулся в угол, где прислонились к стене топоры.
Конечно, топор неподходящее оружия для боя в тесной комнате, но на худой конец и он годился.
Тут же послышался громовой хохот, и вошедший человек спросил:
— Стоум, ты с кем это воевать собрался?! В такую погоду самое-самое — дремать на теплой печи.
Голос показался Стоуму знакомым, попытки вошедшие люди не предпринимали, и Стоум опустил меч.
Огромный человек тут же полез к нему обниматься.
Ратиша с недоумением смотрел на представившуюся ему картину, наконец тоже узнал воина.
— Медвежья лапа! — радостно воскликнул он.
Медвежья лапа отпустил Стоума и ухватился за Ратишу, крутя его в руках, точно маленького ребенка и приговаривая:
— Вот это вырос, малыш! Ну, прямо — воевода!
Ратиша осторожно, чтобы не обидеть своего старого друга, освободился из рук Медвежьей лапы.
Когда первая радость от встречи прошла, все заметили новое лицо —- хитроватого вида остроносого человека.
Стоум вспомнил его:
— Лисий хвост, да никак это ты? Какими судьбами занесло к нам?
— Мы из города пришли... — сказал Лисий хвост.
— Из самого города?! — ахнул Ратиша, и посыпался град вопросов: — Как там дела? Что делают даны?
Медвежья лапа перебил его:
— Об этом потом. Скажи лучше, — правда ли говорят, что князь Буревой умер?
Стоум, печально вздохнув, проговорил:
— Князь Буревой давно уже ушел по дороге к предкам.
У Лисьего хвоста от этой новости вытянулось лицо, а в глазах появилось тоскливое выражение.
— Слышал я это, но не верил. Жаль, у нас к князю были хорошие известия, — сказал Медвежья лапа. — А что же случилось?
— Князь Буревой был ранен отравленной стрелой данов и умер, — сказал Стоум и предложил всем сесть за стол.
Когда гости выпили чарку за душу погибшего Буревого, Стоум начал рассказывать Медвежьей лапе о событиях, случившихся после того, как князь Буревой ушел бить данов, напавших на ладьи Медвежьей лапы.
Когда он окончил, все некоторое время молчали.
В потемневших глазах сурового воина Медвежьей лапы слабо отражался желтый огонек от свечи, и он хмурил глаза, пытаясь скрыть нечаянно катившуюся из глаза слезу.
Слеза скатилась на ус и повисла на его кончике ясной речной жемчужиной.
Медвежья лапа снова налили в чарку вина выпил ее одним махом.
— Князем сейчас Гостомысл. Ему и передашь хорошие вести, — сказал Стоум.
— Это хорошо. Думаю, сын такого великого отца совершит немало подвигов, — сказал Медвежья лапа и замялся: — Только...
— Что — «только»? — спросил Стоум.
— Только он очень молод, — сказал Медвежья лапа. — Никто еще в таком младом возрасте не становился князем.
— Князь молод, неопытен. Но мы тогда на что? — сказал Стоум.
— Князь Гостомысл уже совершил подвиги, — вмешался в разговор Ратиша, — он ходил в поход на данов и разбил их отряд из трех стругов. Мы едва при этом не утонули. Наши струги были разбиты в щепки, и мы чудом спастись на захваченном струге данов.
Медвежья лапа с любопытством взглянул на Ратишу и спросил:
— Ты вместе с ним ходил в поход?
— Он теперь воевода молодой дружины, — сказал Стоум и предложил: — Идемте к князю. Я думаю, что ваши вести обрадуют его.
В небольшой комнате было тепло. Свеча горела на столе, как скромный летний цветок. На столе стояли: блюдо с ярко-красными яблоками, корзинка с медовыми пряниками, жбан с молоком, — вдруг князю захочется есть.
За окном жалобно стонала буря, снег в ночной черноте лепился на стекло.
Хотя в комнате было тепло, Гостомысл удобно устроился в креслице боком к печи. У его ног на низкой лавочке присел белый волхв.
Гостомысл любил читать по вечерам старинные книги.
Но бесценные словенские летописи, которые велись с древних времен, остались в городе, захваченном данами. Поэтому, с тех пор, как словенский князь обосновался в Кореле, волхв приходил в комнату к Гостомыслу по вечерам и рассказывал ему о старинных временах.
Память волхва была полна удивительных историй о таких временах, что упоминание о них заставляет замирать сердце.
Но в этот вечер Гостомыслу не удалось послушать сказания волхва. Не успел тот начать очередную историю, как в дверь стукнули, и в комнату вошел сначала Стоум, а затем еще люди.
Волхв запнулся на полуслове.
В комнате вдруг стало тесно. Тут был Стоум, Ратиша... еще двое с заросшими волосами лицами.
— Что случилось? — екнуло сердце князя, но он тут узнал в одном из людей Медвежью лапу.
Князь Гостомысл легко встал и обнял старого воина.
Медвежья лапа крепко, — чуть не треснули кости у молодого человека, — обнял князя, затем отстранился и сказал:
— Погоди, князь, я заиндевевший, как бы тебе не простыть.
Волхв, поняв, что ему не удастся досказать свое сказание, а в комнате и без него тесно, поклонился и сказал:
— Князь, так я пойду?
— Иди, иди! — сказал Гостомысл и хлопнул по плечу старшину. — Ну, здравствуй, Лисий хвост.
Тут в голову ему пришла мысль, что необузданные разбойники даны, ничего не ценившие, кроме золота, могут повредить хранившиеся в городе летописи, и он задержал волхва.
— Погоди, волхв.
Волхв остановился и, обернувшись к князю лицом, поклонился.
— Знаешь, волхв... — проговорил Гостомысл, — поручаю тебе собрать и занести на бумагу сказания и легенды сказителей о старинных временах. Конечно, это будут не те точные записи, что хранятся в городе, но важно сохранить историю нашего племени, хотя бы в сказаниях.
Волхв поклонился, сказал: будет сделано, — и вышел.
Гостомысл показал на лавки, предложил, — рассаживайтесь, друзья, — хлопнул в ладоши и позвал:
— Эй, кто там за дверью?! Зайди!
Дверь приоткрылась, и показался молодой воин, из тех, что дежурили у двери князя.
— Скажи ключнице, что у меня гости! Пусть принесет нам ужин и вино, — отдал приказ Гостомысл.
Воин исчез, и за дверью послушался топот бегущего человека.
Гостомысл сказал:
— А пока будут накрывать стол, рассказывай, Медвежья лапа, откуда ты и как попал к нам?
Бояре сели на лавки у стола, а Ратиша подошел к небольшому шкафу, достал бутыль с вином и серебряные стаканы. Поставил посуду на стол и начал разливать вино.
Медвежья лапа кашлянул, прочищая горло, затем поднял стакан и сказал:
— За твое здоровье, князь!
Все подняли стаканы и выпили вино.
Гостомысл тоже поднял стакан, но только пригубил — он на ночь глядя не любил пить вино.
Ратиша по примеру князя также воздержался пить вино.
А чтобы Медвежья лапа не обиделся, Гостомысл сообщил:
— Завтра по случаю твоего прибытия устроим пир.
— Погоди, князь, — проговорил Медвежья лапа, вытер ладонью усы и продолжил: — Вот что я тебе расскажу, а там уж видно будет — до пиров ли нам.
Медвежья лапа начал подробный рассказ о своих приключениях. По ходу рассказа лицо Гостомысл а то светлело, то темнело.
Рассказ прервало появление слуг с блюдами и кувшинами во главе с ключницей. Они молча накрыли стол и вышли в коридор.
Выпроводив слуг, ключница ласково сказала:
— Князюшка, не угодно ли приставить слуг, чтобы они ухаживали за вами?
Гостомысл бросил взгляд на Стоума. Тот отрицательно покачал головой и заметил:
— Дело секретное.
Медвежья лапа пробурчал:
— Тут и без них тесно.
— Не надо, — распорядился Гостомысл.
Ключница поклонилась и предупредила:
— Если что понадобится — я за дверью.
Закончил рассказ Лисий хвост словами:
— В общем, просят, князь, горожане помощи у тебя, — уже не в силах терпеть нам разбойников.
Медвежья лапа покачал головой и сказал:
— Однако скоро Нево-озеро покроется льдом, и на судах ходить будет невозможно. А по льду идти еще опаснее, — нево-озеро коварное, зимой много полыней, скрытых снегом, все войско легко утопить. Так что, пока весной не сойдет лед с озера, воевать данов невозможно.
Гостомысл, соглашаясь, кивнул головой, но высказал сомнение:
— Но, когда лед сойдет, данам придет помощь. Не опоздаем ли?
Ратиша, загорячившись, вмешался в разговор:
— Тогда надо послать отряд, чтобы загородили Неву.
Боярин Стоум скривил губы и снисходительно проговорил:
— Ратиша, нам нельзя разделять свои силы, у нас и так мало людей. С оставшимися мы город не возьмем.
— Нам князь Вяйне обещал помочь, — напомнил Гостомысл.
— И все равно будет мало. Да и воины у карельского князя не умеют брать осадой города. Нет, помощь от них, конечно, пригодится, особенно в сражении в поле. Хорошие они воины, чего лукавить. Но для взятия города они непригодны, — сказал Стоум.
— Зачем мне тогда жениться на Кюллюкки? — спросил Гостомысл.
— Затем, что весной нам придется, скорее всего, также биться с разбойниками в море, а в море карельские корабли и воины будут в самый раз. И надо смотреть в будущее: получив известие о гибели твоего отца, многие племена захотят себе другого покровителя, потому, когда выгоним разбойников из города, без карельского войска нам с ними не договориться.
— Но мы соберем войско и других князей, — сказал Госто-мысл.
Боярин Стоум вздохнул и проговорил:
— Северные князья слабы. В их племенах многие люди ушли на охоту и вернутся не раньше весны.
— А — южные?
— А до южных — далеко. К тому же на их границах ходят хазары. Пока за спиной южных племен стоял князь Буревой, хазары боялись нападать на их, а теперь, как только пригреет и появится корм для коней, обязательно нападут. Так что не будет от них помощи.
Обескураженный Гостомысл, опустил голову и, минуту помолчав, пробормотал:
— Так, значит, помощи нам не от кого ждать?
— Как не от кого? — возмутился Медвежья лапа. — А горожане?
— Да, — сказал Лисий хвост, — горожане, князь, на твоей стороне.
Стоум, что-то надумав хитрое, снова взял разговор на себя.
— План можно устроить такой: как только сходит лед, мы всеми силами идем на город и нападаем на него. А чтобы легче было — горожане нападают на данов со спины. Сейчас данов мало, думаю, что таким образом мы справимся с ними, — сказал он.
— Горожане готовы помочь князю с оружием в руках. А за зиму сторонников князя в городе станет еще больше, уж больно даны зверствуют, — напомнил Лисий хвост и высказал сожаление: — Жаль только, что даны отбирают оружие у горожан, скоро курицу нечем будет зарезать. А кузнечных дел мастера оружие перестали ковать, — не хотят вооружать данов
Медвежья лапа сказал:
— Оружие можно будет передать по подземному ходу.
— Какому — «подземному ходу»? — спросил Гостомысл.
— С берега реки в мой терем ведет подземный ход, — сказал Лисий хвост.
— Да, я тоже ходил в город по этому ходу. Там довольно просторно, — сказал Медвежья лапа.
— Откуда этот подземный ход? — спросил Гостомысл.
Лисий хвост усмехнулся и рассказал:
— Двор мне достался от моего отца, а ему от деда. Еще при моем деде рыли этот ход.
— А другие подземные ходы в городе есть? — спросил Гостомысл.
— А кто его знает? — ответил Лисий хвост. — Такие ходы держатся в тайне Но из старшин, похоже, только у меня есть подземный ход.
— Доставить оружие в город будет хорошим делом, — сказал Стоум.
— А чтобы надежнее было, можно через тайный ход небольшим отрядом войти в город, чтобы, когда наше войско пойдет на приступ города, захватить и открыть ворота, — сказал Медвежья лапа.
— Хороший план, — сказал Стоум.
— Значит, так и будет, — подвел итог Гостомысл. — Только храните наш план в тайне.
— Теперь нам надо отправляться обратно в город, — сказал Медвежья лапа.
— Нет, — возразил Гостомысл, — на Нево-озере буря. Теперь она надолго — пока не покроется льдом вода. И так как ваша задача слишком ответственна, чтобы полагаться на везение то идти на струге сейчас нельзя. Пойдете санным путем, когда ляжет снег. К весне придете.
— Долго, —- промолвил Медвежья лапа.
— Долго, да надежно, — поддержал князя Стоум. — Все равно вам ни к чему торопиться: горожане за зиму еще больше озлятся на данов, так что время работает на нас. А Медвежья лапа и здесь пока пригодится — у нас учить молодых дружинников некому.
Все переговоры по поводу свадьбы князей были окончены, и настало время для самого обряда, назначенного на первый день месяца студеного.
Идти от двора князя Гостомысла до двора карельского князя было всего ничего — пару сотен шагов, но по древнему обычаю жених должен был приехать за невестой целым поездом во главе дружины.
Смех и грех, — не проехали и пары десятков шагов, как голова свадебного поезда оказалась у ворот карельского двора, а хвост не выехал со словенского двора.
Однако обычай соблюден, и как только голова свадебного поезда уперлась в крепко запертые ворота карельского двора, молодые дружинники со смехом и криком выскочили из саней, и всем гамузом кинулись на выручку своему князю.
Солнце радостно сияло в холодном синем небе. Но ветра не было, и горячее дыхание окутывало покрасневшие от мороза лица.
Воевода Стоум, который был за отца жениха, встал в санях.
Покосился на ослепительное солнце.
Покосился на любопытствующий народ, выстроившийся двумя толпами рядом с санями от ворот дворца словенского князя до ворот дворца карельского князя.
И, зажмурив глаза, весело проговорил:
— Само Ярило сулит тебе удачу, князь!
Путь к воротам преградили десятка два таких же молодых, только карельских, дружинников, во главе с двоюродным братом невесты Ахти.
Ахти велик, как медведь: в плечах косая сажень, на голову выше любого.
Стоит, ухмыляется — румяный, уверенный. Полушубок распахнут, видна расшитая жемчугом рубашка. Поигрывает дубинкой в руках: а дубинка велика — не всякому ее и поднять.
В окошке в воротах выглядывает разукрашенное, расплывающееся, словно блин, женское лицо — мамка невесты.
— А кто это смеет беспокоить наш дом? — притворно грозно кричит Ахти.
— Пора идти на переговоры, — говорит Стоум.
Гостомысл приподнялся.
— Ну, ты, князь, пока сиди, а мы делом займемся, — сказал Стоум.
Из саней вылезли Стоум, Медвежья лапа и Ратиша.
— С Ахти я поведу переговоры, — сказал Стоум и шепнул на ухо Ратише: — Скажи своим молодым, чтобы попробовали залезть во двор через забор.
Ратиша отстал, поманил рукой молодых дружинников с улыбающимися лицами. Подбежали самые бойкие.
— Через забор пробуйте, пока мы будем отвлекать Ахти, — сказал Ратиша.
Молодые дружинники скрылись за санями. Там, столпившись в кучку, начали обсуждать план действий.
Стоум и Медвежья лапа приблизились к Ахти. Остановились за пять шагов. Вперед выступил Стоум и заговорил нарочито озабоченным голосом:
— Эй, добрый молодец! Бежала от нас куница, красивая, богатая, а не забегала ли она в ваш двор?
Ахти еще шире ухмыляется и отвечает.
— Может, и забегала, да вам-то какое дело?
Подошел Ратиша и сказал на ухо Стоуму:
— Полезли. Надо только отвлечь Ахти.
Стоум, краем глаза увидев, как молодежь подкралась к забору, сдвинулся так, чтобы Ахти, разговаривая с ним, оказался спиной к ним.
— Хотим ее купить у вас, — сказал Стоум.
— Так эта куница дорого стоит! Хватит ли денег у вашего князя, чтобы купить ее? — спросил Ахти.
— У нашего князя — хватит! — гордо отвечал хитрый боярин.
Он видел, как молодые словенские дружинники, пользуясь тем, что карелы заняты разговором с ним, украдкой полезли через частокол, но делал вид, что ничего не замечает.
Молодые парни уже переваливались через забор, но тут их заметили карелы и с криками возмущения начали стаскивать с ограды.
— Ах я вас! Уходите, не отдадим мы вам куницу, — возмущенно крикнул Ахти и притворно грозно затряс дубинкой.
После минутной возни словенских парней с хохотом и криками отогнали от забора.
— Ладно, — сказал Стоум и уступил место Медвежьей лапе. — Твоя очередь, боярин.
— Посторонись! — повел широким плечом Медвежья лапа и стал грозиться: — А не хотите отдавать нам куницу, тогда мы возьмем ее силой!
Ратиша молодым петушком задиристо крикнул:
— Вот ужо, щас, наваляем вам!
— Ну, подходи, попотчую, — просто сказал Ахти.
Однако Ратиша под руку Ахти не полез. Даже шутейно карел-здоровяк мог так задеть, что потом в голове будет звенеть целый день.
Вызов принял Медвежья лапа. Он начал закатывать рукав кафтана и грозиться:
— А вот я тебе сейчас!
Здоров Ахти, но он малый медвежонок против старого воина Медвежья лапа, однако он не испугался.
— Эй, дружина, ко мне! — крикнул он, и молодые карелы, стащив словен с ограды, стали стеной за спиной Ахти.
Драться на свадьбе святое дело, но в планы Стоума это не входило, поэтому он опять вышел вперед и миролюбиво сказал:
— Славный воин Ахти, побиться всегда успеем, но не лучше ли договориться миром?
Биться никто не хочет.
— Сейчас, — сказал Ахти. Он собрал вокруг себя товарищей и устроил совещание. Совещались шумно.
Пока они были заняты своими делами, Стоум обратился к женщине в окошке:
— Мать, открывай ворота, мы хорошо заплатим.
— А сколько заплатите? — хитро спросила женщина.
— Серебряную монету дам, — пообещал Стоум.
— Какой хитрый — драгоценную куницу всего лишь за серебряную монету, — строптиво ответила женщина.
Гостомысл тихонько в санях ждет, чем все закончится. Он знает, что все это игра, однако его сердце почему-то часто бьется.
Наконец Ахти закончил совещание, выступил вперед и сказал:
— Боярин, мы отдадим твоему князю куницу, если он хорошо заплатит.
— А какова ваша цена будет? — спросил Стоум.
— А бочонок золота, — сказал Ахти.
— Ой, слишком дорогая куница. Стоит ли она столько? — сказал Стоум.
— Наша куница всем куницам куница — вся из золота, — спорит Ахти.
Минут десять они торговались, наконец ударили по рукам. Стоум отдал Ахти золотые и серебряные монеты, карелы открыли ворота, и радостная толпа ввалилась на княжеский двор.
Гостомысл с облегчением вздохнул.
Стоум вернулся к саням и подал руку Гостомыслу.
— Пошли, князь, во дворец.
Гостомысл снова тяжело вздохнул.
— Боярин, а без этих глупостей нельзя ли обойтись? — спросил он, держа Стоума.
— Никак нельзя, князь. Ты уж терпи, — сказал Стоум.
— Ну, пошли тогда, — сказал Гостомысл и вышел из саней.
Стоум подал знак слугам:
— Берите сундуки с подарками.
Через несколько минут рядом с санями выстроилась процессия: впереди скоморохи с бубнами, дудками, и другим инструментом; за ними, отстав несколько шагов, — трое волхвов; следом — боярин Стоум, который держал под руку, тоскующего от дурных предчувствий Гостомысла; затем — четверо слуг с большим сундуком (в сундуке подарки); за ними — слуги с разными мелкими вещами (тоже подарки, которые не уместились в сундук); в конце —- слуги без вещей, с довольными физиономиями (сами, как подарки); вокруг — ликующий народ (для народа были приготовлены столы во дворе словенского князя); под ногами народа — шайка собак (под шумок они играли и свою свадьбу).
Убедившись, что все идет, как и задумано, боярин Стоум подал новый знак.
Скоморохи дружно ударили в бубны, загудели веселую мелодию, и процессия двинулась в княжеский дворец.
Шли от силы минуту. Процессия остановилась около крыльца, дальше пошли только волхвы, Стоум, Гостомысл и слуги с сундуком.
Скоморохам Стоум велел веселить народ. А для народа, чтобы было ему еще веселее, слуги карельского князя выкатили во двор бочку с медовухой.
Бочка с медовухой вызвала у народа неописуемое взрывы радости.
Для Гостомысла же все происходило словно во сне. Стоум куда-то его вел, что-то говорил.
Что, куда, зачем? — Гостомысл не понимал. Поэтому он просто кивал головой, когда его спрашивали, и шел туда, куда его вели.
Вот его ввели в горницу.
В горнице никого не должно было быть, но из всех щелей выглядывали подружки невесты и закатывались придавленным смехом.
Посредине горницы стоял стол и лавка. За столом сидела девушка. Голова ее была покрыта белым кружевным покрывалом, глаза опущены: едва заметно подрагивали ресницы, казалось, она не знает, сердиться ей или радоваться.
— Это Кюллюкки, — сказал, улыбаясь, Стоум.
— Она и в самом деле необыкновенно красива. И взрослее, чем я думал. Поэтому я не узнал ее, — тихо сказал Гостомысл.
Рядом с девушкой сидел мальчик лет семи с торжественным лицом. Он сидел смирно, однако по его глазам было заметно, что серьезность дается ему с трудом.
— Это ее двоюродный брат. Он будет продавать сестрину косу. Ему надо дать выкуп, — сказал Стоум.
Следом за Гостомыслом и Стоумом в горницу зашли гости и родственники невесты.
А уж без подружек не обойтись — их целая стайка, издали напоминающая полянку, полную ярких диковинных цветов. Они косятся на молодых дружинников и хихикают, отчего у тех замирают сердца.
У всех есть дело. Всем хорошо.
Вперед вышел Ратиша и обратился к мальчику:
— Малыш, отдай нам сестру.
— Не отдам. Сначала купите ее косу, — сказал мальчик.
Ратиша вынул из кошеля медную монету.
— Вот тебе медная монета.
— Я так дешево сестрину косу не продаю, — сказал мальчик.
Ратиша вынул серебряную монету.
— Вот тебе серебряная монета.
— И за серебро не продам, — сказал мальчик.
Ратиша вынул новую монету.
— Вот тебе золотая монета.
— Давай, — сказал мальчик.
Получив монету, мальчик, освобождая место рядом с невестой, спрятался под стол.
Стоум подвел Гостомысла к столу и посадил его рядом с не вестой. Гостомысл почувствовал, как его ожгло горячее женское бедро, и он невольно отодвинулся.
Невеста не шелохнулась.
От неловкости у жениха и невесты расцвели лица, словно весенние маки.
За спиной жениха выстроились Стоум и Ратиша.
За спиной невесты князь Вяйнемяйнен и воевода Йовкахайнен.
Ратиша прошептал на ухо Гостомыслу, — поцелуй ее, — и Гостомысл, шмыгнув носом, неуверенно коснулся губами щеки невесты.
Кюллюкки задрожала, точно замерзла на морозе, и еще больше покраснела, но все равно не шевелилась.
— Вот теперь можно двигаться дальше, — весело сказал Стоум и хлопнул в ладоши.
Слуги внесли сундук с подарками, поставили его на пол перед столом, подняли крышку и отступили в стороны.
Стоум подошел к сундуку, начал вынимать из сундука вещи и дарить их карелам.
Каждому по чину: кому монету серебряную, кому золотую, кому блюдо, а кому и сапоги сафьяновые.
Ахти подарили меч работы словенских мастеров, и он так обрадовался лучшему в мире мечу, что обо всем забыл, все вынимал меч из ножен и любовался узорчатой синевой клинка.
Когда все карелы были одарены и сундук оказался пустым, Ахти и его друзья внесли свой сундук, и теперь воевода Йовкахайнен начали одаривать словен: кому шкурку белки, кому и шкурку бобра, а кому и шубу.
Когда обмен подарками закончился, подружки принесли головной убор замужней женщины и подали его невесте.
Кюллюкки бросила его на пол.
Головной убор подняли и снова подали ей, и снова она его бросила.
Ей вновь подали головной убор, и опять она бросила его на
Только на четвертый раз она надела головной убор.
После этого в горницу торжественно внесли ритуальный каравай. Боярин Стоум разрезал его и дал по куску всем присутствующим.
После этого угощения к невесте юркнули подружки, они начали обнимать Кюллюкки.
Кто-то из них завыл жалостливую песню. Но никто не печалился: подходило время ехать на двор жениха, где всех ждал пир.
Красный от смущения Гостомысл боялся даже взглянуть на Кюллюкки, только косился краем глаза.
Пока подружки причитали, Ахти и его друзья приготовили приданое Кюллюкки.
Чувствуя, что девушки еще долго намеревались прощаться с Кюллюкки, Стоум тихо отдал приказ: молодых подхватили под руки и повели из горницы.
На улице приданое невесты сложили в сани. Молодых посадили в другие сани. Сунули в ноги невесте связанную черную курицу, и поезд торжественно двинулся во двор жениха.
Перед воротами словенского дворца сани на несколько секунд задержались, — здесь горел длинный костер, перегородивший въезд.
Затем сани медленно переехали через костер, — огонь очистил невесту от нечистых сил, которые могли пытаться пробраться с ней в дом мужа.
Въехав во двор, сани остановились около крыльца, и молодых (при этом Кюллюкки все время держала черную курицу в руках) ввели в горницу.
Перед тем как переступить порог, Кюллюкки развязала ноги черной курице и опустила ее на пол. Курица, почувствовав свободу, с недоумением оглянулась, но заметила зерна на полу и, поклевывая зерна, направилась к пиршественным столам.
Все радостно устремились за курицей.
Зима пролетела незаметно.
Всю зиму Гостомысл с дружиной ходил на охоту и на рыбалку. Совмещали развлечение и полезное дело: готовили припасы для похода на данов, — во время похода некогда будет добывать питание, а народу ожидается немало, — к тому же Лисий хвост, который ушел в город, прислал известие, что на город накатывается голод — даны не выпускают народ за город.
А вот молодой жены Гостомысл почти не видел: Кюллюкки сменила дворец, но не привычки, и продолжала жить прежней жизнью: гуляла с подружками, веселилась. Но Гостомысл был рад этому: пусть делает, что хочет, лишь бы не досаждала ему.
Весна началась неожиданно: еще вчера вечером тяжелая, набухшая снегом туча, точно стельная корова, покрывала небо от горизонта до горизонта, а утром засияло солнце и пахнуло теплым воздухом. Воробьи облепили ветви, точно мошкара, и завели звонкие переговоры. Сугробы засочились хрустальной водой. Лед на Нево-озере потемнел, словно от печали прощания с матерью-зимой.
В комнате было жарко натоплено. Огонь в приоткрытой печи облизывался слабыми синими сполохами. Солнечные лучи ослепительными полосами линовали сверкающий лаком пол и украшенные резаными чудными завитками стены.
Гостомысл стоял у окна.
Из-за жары расшитый красными петухами ворот длинной, до колен, белой шелковой рубахи расстегнут. На ногах мягкие сафьяновые сапожки; в короткие сапожки заправлены штаны тонкого полотна.
Гостомыслу показалось, что в комнате чересчур жарко, и он попытался открыть окно. Окно не открылось.
Гостомысл звонко хлопнул в ладоши, и в комнату заглянул слуга.
— Открой окно, — сказал Гостомысл.
Слуга подошел к окну и взялся за раму. Рама не поддавалась. Повозившись немного, слуга сказал, что от сырого весеннего тепла рама разбухла и не открывается, поэтому надо привести плотника, чтобы он отворил окно.
— Иди, — сказал с досадой Гостомысл.
Слуга ушел, а вместо него в комнату пришел с утренним докладом боярин Стоум.
В Соболевой шубе и высокой бобровой шапке. Красная шелковая рубаха перехвачена поясом со звериными серебряными накладками. На поясе кинжал в ножнах, украшенных красным камнем.
Важен боярин, увидит смерд — на колени падает.
— Жарко тут, — сказал Стоум и расстегнул шубу.
— А ты сними шапку и шубу, — сказал Гостомысл.
Стоум подумал немного и последовал его совету, — снял шубу и шапку и повесил их на деревянный крюк на стене.
Гостомысл присел к столу и сказал:
— Ну, присаживайся, боярин, и рассказывай.
Стоум присел к столу напротив князя и начал вынимать из привязанного к поясу кошеля записки на кусках бересты.
Не успел он разложить свои записки, как в комнату вошел Медвежья лапа: в кольчуге и при мече, лицо суровое, обветренное — всю зиму обучал молодых дружинников, да и старикам спать не давал.
— Здорово ли ночевал, князь? — спросил он.
— Здорово, — сказал Гостомысл.
Почувствовав жару в комнате, Медвежья лапа покрутил носом.
— Однако жарко в комнате. Чего же, князь, они морят тебя духотой? Надо отворить окно.
— Рама отсырела и разбухла. Вот, приказал привести плотника, чтобы открыл, а он пока не пришел, — сказал Гостомысл.
Медвежья лапа подошел к окну, тронул раму. Рама не поддалась, тогда могучий воин нанес несколько легких ударов по краям рамы, и окно открылось.
Медвежья лапа глубоко вдохнул весенний воздух.
— Ну, вот и открылось, — сказал с удовлетворенным видом Медвежья лапа и прошел к столу.
Следом за Медвежьей лапой в комнату вошел Ратиша.
Ратиша и его молодые дружинники ночевали около входа. Все время они были рядом с князем, хранили его каждый шаг и вздох. Когда они умывались и ели неизвестно, но лица чистые, веселые, пахнут приятными благовониями.
Ратиша сразу присел на лавку в уголке, вынул кусок чистой бересты и серебряное стило.
— Докладывай, боярин, — сказал Гостомысл, и боярин Стоум начал читать свои записи.
Стоум рассказал о последних известиях в городе, о ценах на хлеб и мясо.
Корела — город карельский. Однако карелы еще в начале зимы ушли на промысел, да и князь Вяйнемяйнен после свадьбы ушел с дружиной столоваться по своим городкам. Поэтому Гостомыслу приходилось управляться в городке самому.
Пока боярин докладывал о своих делах, Ратиша скромно сидел в уголке за столиком и что-то царапал на куске бересты.
По приказу князя он вел записи разговоров. Эти записи хорошо помогали Гостомыслу. Когда вопрос был сложным и он не знал, что сказать, он откладывал решение вопроса. На следующее утро он перечитывал записи, — если требовалось, советовался с человеком, знающим вопрос, — и только после этого принимал решение.
Не зная этого, остальные только дивились мудрости распоряжений молодого князя.
Когда Стоум закончил доклад, заговорил Медвежья лапа.
Многозначительно посматривая в окно, из которого было видно потемневшее Нево-озеро, он проговорил:
— Кажись, князь, подходит время в поход идти.
Стоум возразил:
— Море еще покрыто льдом.
— Мои люди проверяли: лед от берегов у южного берега уже отошел, — сказал Медвежья лапа. — Значит, скоро мы сможем пройти вдоль берега к городу. А то, что лед будет оставаться на середине озера, так это нам на руку: во-первых, — к данам помощь не сможет подойти, — они будут ждать, когда все озеро вскроется, — а во-вторых, — даны в городе не ожидают нашего нападения.
Гостомысл оживился и спросил:
— Значит, мы можем выходить?
Медвежья лапа снова взглянул на озеро, перевел взгляд на небо, затем сказал:
— Думаю, через две-три недели пора будет выходить.
Гостомысл обратился к Стоуму и Ратише:
— И что вы скажите на это?
Ратиша с горячей радостью воскликнул:
— Молодая дружина уже готова идти в поход!
— Горячие какие, — скептически хмыкнул Стоум и взглянул на Медвежью лапу.
— Боярин, ты всю зиму занимался с молодой дружиной, вот и скажи, — как там на самом деле?
Ратиша запыхтел от злости.
Медвежья лапа крякнул, однако и сказал:
— Ратиша прав — молодую дружину можно пробовать в сражении. А старая дружина давно готова. Чего нам? Взял меч и на коня. Да и надоело старикам сидеть в Кореле. Это молодежи — хиханьки да хаханьки, а нам поближе к дому пора.
— Вот и досиделись по домам до того, что разбойники побили старую дружину, словно стаю зайцев, — сорвался Ратиша.
Стоум и Медвежья лапа налились кровью.
— Ты... я тебе голову оторву... — начал было Медвежья лапа, но Гостомысл перебил его:
— Нечего ссориться. Значит, через две недели можно выходить в поход?
Недовольный Медвежья лапа пожал плечами и проговорил:
— Ну, через две — не знаю, а через три точно.
— Не спеши, боярин, — сказал Стоум, — оттепель эта нестойкая, завтра может такая метель задуть, что все завалит снегом по самые крыши.
Медвежья лапа почесал голову и пробормотал:
— Ну да. Такое бывало, и не раз.
— Так что же делать? Когда нам выходить в поход? — спросил Гостомысл.
— Через три недели, — сказал Медвежья лапа. — Все будет зависеть от погоды.
— Через три недели? — спросил Гостомысл и покачал головой. — Но ведь князь Вяйнемяйнен с дружиной еще не подошел.
Мы договаривались с ним, что он придет, когда береза зацветет. А она зацветет не раньше, чем через месяц.
— Обойдемся без них. Тут важно улучить момент, не прозевать полного вскрытия озера. Если неожиданно нападем, то успех будет на нашей стороне. Лисий хвост передает, что горожане тоже готовы биться с данами, — сказал Медвежья лапа.
— Если мы обойдемся без карелов, то зачем же я тогда женился на Кюллюкки? — спросил Гостомысл.
— Теперь боярин Медвежья лапа горячится, — насмешливо сказал Стоум. — Без карелов мы не обойдемся. Однако весна в этом году ранняя, поэтому надо послать гонцов к князю Вяйне-мяйнену, чтобы поторопился.
Его замечание задело Медвежью лапу, он фыркнул, и голосом полным яда спросил:
— Стоум, не иначе ты свихнулся, как же князь Вяйнемяйнен подойдет, если на озере лед? Струги пока не умеют плавать по льду.
Лицо Стоума покраснело.
— А ты меня, боярин, не срами перед князем, — я воин не хуже тебя?
Медвежья лапа усмехнулся и тронул рукоять меча.
— Ты — не хуже меня? Насчет языка — может быть. А насчет другого — давай поборемся.
Бояре были так решительно настроены, что Гостомысл испугался, что они подерутся.
Насчет итога драки он не сомневался. Стоум был хитер, но Медвежья лапа был силен так, что одним ударом мог его прихлопнуть. А Гостомыслу нужны были оба боярина с их достоинствами и недостатками.
— Тихо, бояре! — прикрикнул Гостомысл. — На поле боя будете выяснять, кто из вас лучше. А то схлестнулись как, тетерева на току.
Бояре тяжело сопели, но уже попыток драться не предпринимали.
— Ратиша, дай им вина. Это их успокоит, — приказал Гостомысл.
Ратиша вынул из шкафчика жбан с вином, плеснул в кружки и поставил их перед боярами.
Бояре к ним не притронулись.
— Пейте! — приказал Гостомысл.
— С утра — вино пить? Нелепо, — пробурчал Стоум.
— Драться моим лучшим воеводам еще нелепее, — сказал Гостомысл.
Бояре взяли кружки и выпили вино. После этого они и в самом деле стали смотреть друг на друга не так злобно.
— Вам есть чего еще сказать по делу? — спросил Госто-мысл.
Оба боярина молчали.
— Значит — нет, — сказал Гостомысл и заключил: — Как я вижу, вы не можете сказать мне, когда выходить нам в поход...
— Через три недели, — сказал Медвежья лапа.
— Глупости, — сказал Стоум. —- Только после того, как к нам придут карелы.
— Потому что сами не знаете этого, — сказал Гостомысл, — поэтому вот вам мое решение: готовьте наше войско к выходу, чтобы в любой момент оно могло выйти. А остальное будет зависеть от богов. Все — идите.
— Будет сделано, — сказал Медвежья лапа и вышел из комнаты.
Стоум задержался, собирая записки.
— Медвежья лапа слишком неосторожен и недальновиден. Воин он несомненно хороший, но воевода плохой, — сказал он, проводив Медвежью лапу глазами.
— А для чего тогда мы, — сказал Гостомысл.
Боярин хотел еще что-то сказать, но Гостомысл перебил его.
— Кюллюкки с подругами самовольно захватила половину дворца. Теперь у нас не дворец, а девчачий цветник. Куда ни пойдешь, на девку наткнешься, — огорченно проговорил Гостомысл.
— Прогнать ее с девками в отведенные ей комнаты? — спросил Стоум.
— Не надо. Все равно скоро нам идти на войну, — сказал Гостомысл.
— Да, тогда тебе надолго будет не до нее, — сказал Стоум.
— Зря ты меня заставил жениться на Кюллюкки. Она противная девчонка. После свадьбы со мной даже не разговаривает. И смотрит на меня с презрением, — сказал Гостомысл.
— Она еще глупая, — сказал Стоум. — Но скоро поумнеет.
— Скоро мы, может быть, погибнем, — сказал Гостомысл.
— Тогда ее отцу самому придется биться за твое наследство, — сказал Стоум.
— Но тогда для нас это не будет иметь никакого значения, — сказал Гостомысл, ушел к окну и сделал вид, что чем-то увлекся.
Поняв, что разговор завершен, Стоум поклонился и вышел.
Как только он вышел, Гостомысл вернулся к столу и спросил Ратишу:
— И что ты думаешь об этом?
— Все это плохо. Они поссорились надолго. Теперь они будут спорить по каждому поводу, — сказал Ратиша.
— Конечно, нехорошо, когда воеводы ссорятся из-за пустяков перед началом войны, но зато теперь они, соревнуясь между собой, будут проявлять весь свой ум и способности. На войне это полезно, — сказал Гостомысл.
— Наверно, — сказал Ратиша. — Я весь разговор записал. Читать будешь?
— Позже. Сейчас сходим и посмотрим на наши корабли. Не развалились ли за зиму? — сказал Гостомысл.
Ратиша помог одеться Гостомыслу, и они пошли на причал.
Готлиб и Харальд с утра также направились на причал.
Как только они вышли из городских ворот, из посеревшей пустыни Нево-озера потянуло ледяным дыханием зимы.
Даны завернулись в шубы, — за зиму они награбили в городе немало ценных мехов, поэтому больше скромную одежду из грубых шкур не носили.
Причал и стоящие на берегу струги и ладьи были еще завалены снегом, но у берега уже темнела тонкая полоска воды.
— Как ты думаешь, скоро ли сойдет лед? — спросил конунг.
Харальд пожал плечами и проговорил:
— У нас давно бы лед сошел, но здесь места намного суровее.
— Нам очень важно знать, когда сойдет лед. Не нравится мне настроение горожан, — ходят волком косятся, а выехать за пределы города, все равно, что смерть искать. Ингвар ушел с несколькими воинами в начале зимы на охоту, так и не вернулся. То ли замерз, то ли убили дикари. Поэтому нам очень важно знать, когда сойдет лед, — проговорил Готлиб.
Харальд напомнил:
— Мы осенью посылали гонцов в Данию.
— Но дошли ли они? Дикари всю осень разбойничали на море, — сказал Готлиб.
— Должны были дойти. Наверняка помощь уже стоит где-либо у берега моря, и как лед сойдет, придут к нам, — сказал Харальд.
— Но когда? — тяжело вздохнув, спросил Готлиб. — Местные, что говорят, —- когда в этих местах сходит лед?
— Местные ничего не говорят. Они прячутся по домам и трясутся от страха и злобы. Никто нам не будет помогать, — сказал Харальд с кислым выражением на лице.
Готлиб на минуту задумался. Наконец проговорил:
— Уважение порождает только сила. Мы были слишком добры к дикарями, а потому не смогли заставить их уважать нас. Поэтому никто не хочет нам помогать.
Харальд хмуро заметил:
— Мы заставим их уважать нас, как это делают наши братья в Европе. Кстати, ко мне подходил один из дружинников разбитого нами князя Бурвольда.
Готлиб заинтересовался:
— А что он говорит о планах словенов?
— Ничего особенно, он ушел от них еще осенью. Поэтому не в курсе дел ихнего князя, — сказал Харальд.
— Все равно — сегодня же приведи его ко мне, — сказал Готлиб. — Мне кажется, что он нам может пригодиться. Не так уж много дикарей, которые к нам хорошо относятся.
Розовый отблеск утренней зари падал прямо в лицо Девятко.
Девятко сидел за столом: перед ним стояла глиняная миска пшенной каши, крынка с молоком, большая кружка.
Девятко ковырял кончиком расписной деревянной ложки кашу и лениво жевал.
Его лицо было хмуро, — в голове шевелились неприятные мысли.
Осенью, еще до того, как на Нево-озере стал лед, на рыбацкой лодке он ушел из Корелы.
Он не был исключением, — многие старые дружинники ушли от молодого Гостомысла, но только один Девятко вернулся в захваченный данами город.
Остальные разошлись по дружинам окрестных князей.
Многие ушли к варягам-солеварам, тем для сопровождения торговых караванов требовалось много воинов. Жизнь дружинника у варягов хлопотливая, на месте не дают сидеть, но солевары не жалели денег на оплату воинов.
Вернувшись в город, Девятко сразу же зашел к датскому воеводе Харальду, чтобы тот не подумал, что он прибыл с каким либо тайным замыслом.
Но Харальд не обратил на него никакого внимания, сказал пару слов и, словно смерду, велел уйти с княжеского двора.
После такого разговора и речи не могло быть о том, чтобы вступить в датскую дружину, на что рассчитывал Девятко.
Обидевшись, Девятко на всю зиму спрятался в доме. Он решил, весной, как только лед сойдет с реки, уйти к варягам и предложить им свои услуги.
Уверенные тяжелые шаги за дверью прервали размышления боярина. Затем тяжелая дубовая дверь неожиданно распахнулась, и в комнату вошли двое данов с оружием и в кольчугах. Из-за их спин выглядывало виноватое лицо ключника.
Взгляд Девятко метнулся было к оружию на стене и затух: в тесной комнате с двумя воинами он вряд ли бы справился, к тому же в коридоре могли находиться еще даны.
Оставалось только отдаться на милость богини судьбы — Макоши.
Скрывая страх, Девятко встал и, натужно улыбаясь, предложил:
— Прошу к столу, гости дорогие.
Окинув взглядом стол и увидев горшок с пшенной кашей, один из данов презрительно бросил:
— Ты — Девятко?
— Да, я Девятко... боярин, — подтвердил Девятко.
— Пошли с нами, — коротко проговорил дан.
— Зачем? — спросил Девятко.
Дан недовольно засопел, но ничего не ответил.
— Мне надо одеться, — сказал Девятко, чувствуя, как на сердце навалилась тяжесть.
Дан взглянул на простую рубаху и штаны боярина, поморщился и разрешил:
— Одевайся! Только побыстрее.
Ответу Девятко обрадовался, — когда хотят казнить или бросить в темницу, на одежду не обращают внимания. Следовательно, — его ведут к какому-то важному дану.
«Может, воевода данов все же решил взять меня в дружину»? — подумал Девятко.
Готлиб и Харальд после прогулки на причал, почувствовав голод, решили перекусить, для этого зашли в гридницкую. Около крыльца стояли заранее предупрежденные кормчие.
Зайдя в комнату, скромную, — стол, кресло, лавки у стен, прокопченный потолок, — Готлиб скинул шубу, — ее предупредительно подхватил слуга, — и сел в кресло. В гридницкой было жарко, и на его лбу враз выступили капли пота.
Харальд приказал слугам принести вина и мяса, а затем велел кормчим зайти в комнату.
Когда те зашли и робко встали вдоль стены, Харальд прошелся мимо них. Что-то подумал, заговорил:
— Господа, конунг и я утром были на причале... — Тут он многозначительно замолчал.
Послышался осторожный кашель. Харальд продолжил:
— И мы увидели, что некоторые струги не до конца просмолены... днища прогнили — обшивка до сих пор не заменена!
Сонная муха зажужжала в окне.
Слуги внесли кувшины с вином и блюдо с копченой рыбой, поставили их на стол и остановились у двери, ожидая дальнейших распоряжений. На них никто не обращал внимания.
Дальше разговор с кормчими продолжил Готлиб.
— Короче — на дворе весна! гаркнул он. — И если окажется, что какое судно не готово выйти, то кормчего и плотников вздерну прямо на мачте этого судна.
Кто-то осторожно выдохнул:
— Нам плотников не хватает.
Готлиб повернулся к воеводе:
— Харальд! Местные, говорят, очень хорошие плотники. Найти их, привести на причал, домой не отпускать. Пусть живут у судов до тех пор, пока не отремонтируют. А чтобы хорошо работали, объяви — кто будет плохо работать — повешу!
— Сделаю, конунг! — сказал Харальд и обратился к кормчим: — Слышали?
— Слышали, — после недолгого замешательс гва последовал робкий ответ.
— Тогда идите отсюда, пока конунг добрый, и делайте, что вам сказано! — сказал Харальд.
Выгнав кормчих из гридницкой, Харальд крикнул в открытую дверь:
— Снио!
Через секунду в гридницкую вошел крепкий воин, на его плечи для защиты от холода была наброшена шкура. Вид у него был мрачный.
Готлиб усмехнулся и сказал:
— Вот это настоящий воин. А то разнежились, — в шубах ходят. Харальд, прикажи остальным снять шубы и вести себя, как мужчинам.
Харальд на эти слова конунга не ответил и обратился к Снио:
— Снио, возьми десяток мечников, пройдись по городу, и налови с полсотни плотников. Отведешь их на причал, пусть помогают нашим плотникам и кормчим ремонтировать суда. А чтобы не разбежались, приставь к ним охрану.
Снио поклонился и молча вышел.
— Люблю таких воинов, — сказал Готлиб. — Мало разговаривают, да хорошо дело делают. Только надо было его предупредить, чтобы не калечил плотников.
Харальд пожал плечами и сказал:
— Зачем? Если и покалечит кого, так другие лучше работать будут.
— Ну да! — рассмеялся Готлиб.
Харальд не смеялся, у него имелся новый разговор.
— Готлиб... — холодно начал Харальд.
Харальд никогда еще так холодно к Готлибу не обращался и, почувствовав неприятный разговор, с губ конунга улыбка мгновенно исчезла.
Харальд продолжил:
— Готлиб, мы пережили тяжелую зиму: климат в этих местах очень суровый; местные жители не любят нас, как только наши люди удаляются от стен города, так они бесследно исчезают, и неизвестно убиты ли они, или они замерзли. Мы ни разу не сходили ни на охоту, ни на рыбалку. А так как мы не выпускаем и местных жителей, то с едой становится плохо. Нашим воинам не нравится...
Готлиб вскочил и яростно крикнул:
— Что им не нравится?! Что я дал им добычу, какую они и за десяток походов не смогут взять?! Они что — голодают? Они мне не верят?!
— Успокойся, конунг, — спокойно проговорил Харальд. — Дружина тебе доверяет, но нашей дружине нужен праздник.
— Ах, вот в чем дело! — так же быстро успокоился Готлиб. — Ну, так давай устроим пир. А если чего нет в наших кладовых — отобрать у дикарей. Пусть они подыхают с голоду, а я своих воинов ни в чем ущемлять не буду.
Харальд улыбнулся и сказал:
— Так и сделаем. Только не ругай их за шубы. Здесь так холодно.
Когда Девятко привели в гридницкую, и он увидел конунга и воеводу Харальда, он окончательно уверился, что даны решили принять его в свою дружину.
Сопровождающие воины остались за спиной Девятко и, положив руки на рукоятки мечей, настороженно наблюдали за ним.
Девятко внутренне усмехнулся, — у него не было оружия, — но злить данов было ему не с руки. Он расстегнул богатую шубу, снял шапку и низко поклонился.
«Как раб кланяюсь! — злобно подумал Девятко, и осек себя, — Чем ниже сгибаешься, тем голова целее!»
— Здрав будь, конунг... и ты, воевода, — проговорил он медовым голосом.
Бронзовая кожа на копченых окунях от жара треснула и обнажила ослепительно белое мясо. От рыбы распространялся такой соблазнительный запах, что Девятко невольно облизнулся.
Но конунг не словенский князь, — за свой стол чужого боярина не посадит.
Минут пять Девятко ждал, пока конунг разделает окуня, затем оближет пальцы и выпьет большой стакан вина.
Воины за спиной Девятко молчали, но он спиной чувствовал их презрительный взгляд.
Наконец конунг икнул и обратил внимание на словенского боярина.
— Это Девятка, — сказал Харальд.
— Собачье имя, — сказал, усмехнувшись, конунг.
Девятко понял, о чем они говорили, но, хотя оскорбление и задело его, промолчал.
Готлиб спросил:
— Харальд, он знает наш язык?
Харальд пожал плечами.
— А как же мы будем с ним разговаривать? — спросил конунг.
— Надо позвать Олава, — ответил Харальд. — Он по-ихнему тараторит, как на родном.
— Я знаю ваш язык, — злорадно сообщил Девятко.
Но даны ни в малейшей степени не смутились.
— Ну, раз знаешь, так отвечай на наши вопросы, — сказал Готлиб.
— Задавайте — отвечу, — сказал Девятко.
— Ты воевал с нами? — спросил Харальд.
Девятко на секунду задумался, — если скажет, что не воевал, то даны ему не поверят, к тому же это будет означать, что он плохой воин.
— Воевал. Я дружинник князя Буревого, — честно ответил Девятко.
— А почему изменил своему князю Бурвольду? — спросил Готлиб.
— Я не изменял ему, — сказал Девятко и заметил, как в глазах дана мелькнуло удивление.
— Ты шпион? — быстро спросил Харальд.
— Ну что вы, — князь Буревой был ранен отравленной стрелой во время вашего нападения на Корелу и умер. А молодому князю я не захотел служить. От него ушла почти вся старая дружина, — поторопился объяснить Девятко.
— Князь Бурвольд умер? Князем стал его малолетний сын? — воскликнул пораженный известием конунг и бросил возмущенный взгляд на Харальда. — Харальд, почему мы до сих пор этого не знали?
Харальд зло уставился на Девятко.
— Почему ты не сказал этого при первой встрече?
Девятко опустил глаза и проговорил:
— Я хотел сказать тебе воевода, но только ты не захотел со мной говорить.
Харальд зло засопел.
— Ладно, — сказал Готлиб, — и сколько сил осталось у молодого князя?
— Гостомысл его кличут, — подсказал Девятко.
— Неважно, как его зовут, — перебил его конунг. — Сколько у него сил?
— А сил у него немного — сотня молодой дружины, да полсотни старых воинов. Но молодая дружина это не сила, там одни сопляки неопытные, — сказал Девятко.
Готлиб и Харальд многозначительно переглянулись.
— Жаль, что мы этого не знали раньше, — сказал Готлиб.
— Жаль. У нас только опытных воинов под три сотни, — сказал Харальд. — Но у нас нет шпионов в Кореле.
— Надо было завести, — укоризненно сказал Готлиб.
Харальд ничего не ответил. Он обратился к Девятко:
— Ты знаешь планы молодого князя?
— Молодой князь мне не доверял, — сказал Девятко, и на лицах данов появилось разочарование.
Но Девятко продолжил:
— Слышал я, что он собирал князей окрестных племен и просил у них помощи, чтобы воевать с вами. Из-за этого ему пришлось даже жениться на дочери карельского князя.
Конунг встревожился.
— И когда они собираются идти на нас? — спросил он.
Девятко поморщил лоб и сказал:
— Я этого не знаю... но я так полагаю: карелы сейчас на охоте, вернутся не раньше, чем снег сойдет. А без карелов у Гостомысл а нет сил идти на вас.
— А южные племена? — спросил Харальд.
— А южным племенам не до вас, весной на них пойдут хазары: они, наверно, уже знают, что князь Буревой умер, и потому не упустят удобный момент, — сказал Девятко.
— Это все, что ты знаешь? — спросил Готлиб.
— Все, — сказал Девятко. По его расчетам сейчас должны были перейти к обсуждению главному — к предложению вступить в войско данов.
— Тогда можешь идти домой! — сказал Готлиб и занялся рыбой.
— Она уже начала остывать, — сказал Готлиб.
— А?.. — начал было Девятко.
— Что — «а»? — недовольно спросил Харальд.
— Я думал, что вы предложите вступить мне в вашу дружину, — сказал Девятко.
Готлиб быстро метнул недоеденный кусок рыбы в Девятко, — тот едва увернулся, и рыба размазалась по бревенчатой стене, оставив жирное пятно, — и захохотал.
— Варвар, проваливай-ка скорее домой и сиди тихо! — вполголоса посоветовал Харальд.
Девятко был разочарован, — теперь он понял, что данам он нужен был только как источник информации и они и в мыслях не держали предложить ему вступить в дружину.
Раздосадованный Девятко попятился к двери.
Готлиб поперхнулся и прорычал:
— Проклятый дикарь, думает, что мы в свою дружину берем все отбросы...
Что дальше сказал конунг, Девятко не слышал, так как выскочил за дверь. Однако догадаться о смысле его слов было несложно.
День закончился. В спальне князя на столе тускло горела свеча. На столе рядом со свечой лежала открытая книга. Шевеля губами, Гоетомысл пытался вникнуть в смысл написанного.
Ратиша развалился на покрытой мохнатой шкурой лавке у стены и лениво следил глазами за князем. По беспокойным огонькам в глазах было заметно, что ему хочется заговорить, но он опасается мешать князю.
Наконец Гоетомысл оторвался от текста и осторожно перевернул страницу. Ратиша счел это за сигнал к действию.
— Князь, — заговорил он, — что за чудную книгу ты читаешь? Я думал, что это греческая книга, да не видел я таких книг раньше.
Гоетомысл повернул голову и сказал:
— Ратиша, это не греческая книга.
— А какая же? — приподнялся на руке Ратиша.
— Понимаешь, это очень древняя книга, — с задумчивой грустью в глазах начал пояснять Гоетомысл, — настолько древняя, что ее написали еще до рождения прадеда моего Волхова. Она рассказывает о начале времен, когда наше племя только пришло в эти места.
— Я читал об этом в греческих книгах, — они пишут, что наше племя пришло в эти места с юга, — обрадовался разговору Ратиша.
Гоетомысл покачал головой и проговорил:
— Греки ничего не знают об этом, они даже толком не знают о временах до великого потопа. Тогда в этих местах лежал толстый слой вечного льда. Греки диким племенем скитались по горным местам. А наш народ уже тогда жил в городах на благодатных равнинах вокруг Южного озера. Наш народ достиг высочайшей культуры, обладал великими знаниями. Но пришла беда: случилось землетрясение, и перемычка, охранявшая озеро от вод большого океана, рухнула, озеро переполнилось, и наши города погибли. Оставшимся в живых пришлось уходить на север. Но здесь они столкнулись с дикими племенами кочевых германцев, которые шли из Азии со стадами в поисках новых пастбищ. Германцев нашему народу удалось прогнать, но в стычках с ними мы снова потеряли много людей. Пришлось идти еще дальше на север в пустынные места. Вокруг озера Ильмень нам удалось осесть, построить новые города и долго жить мирно. Когда народ восстановил численность, часть людей пошло на юг, на запад, на восток. Поляне, древляне и другие нынешние племена — это часть нашего народа. Поэтому мы говорим на похожем языке, у нас единый облик и у нас похожие обычаи.
Ратиша сел и спросил:
— Кстати, князь, о льде. Медвежья лапа говорил, что лед с Нево-озера сойдет через три недели. Но вот что мне рассказывал кормчий Сом, — лед с Нево-озера сходит не одновременно, сначала он отходит от берегов южного берега, там солнце жарче, к тому же Волхов, несущий более теплые воды из Ильменя, отгоняет лед. Поэтому, когда у нас лед только отойдет от берега, южная часть Нево-озера будет уже очищена ото льда, и там можно будет ходить на судах...
Гостомысл вскочил.
— Ты, думаешь?! — в тревоге перебил он Ратишу,
Ратиша встал и подошел к князю.
— В этом году зима была холоднее. Но, может, она нам показалась холоднее, потому что мы на севере, а не на юге? Как я помню, в это время в городе льда у берега почти нет, — сказал он.
Гостомысл беспокойно прошелся по комнате, затем остановился перед Ратишей и воскликнул:
— Ратиша, ты понимаешь, что ты сказал?
— Что? — удивленно округлил глаза Ратиша.
— То, что все это срывает наши планы! — со слезами в голосе крикнул Гостомысл.
— Почему?! — спросил Ратиша.
— Потому что, ожидая, когда здесь сойдет лед, мы прозеваем подход помощи данам! — воскликнул Гостомысл. — А сколько их придет до того, как мы сможем подойти к городу?!
— Но корабли среди льда не пройдут, — напомнил Ратиша.
— Тогда надо идти по льду на санях, — сказал Гостомысл.
— Необычно это. В это время на льду много промоин. И когда мы подойдем к городу, то между нами и городом окажется чистая вода. Так что на санях тоже не подойдешь к городу, — сказал Ратиша.
— Правда, — сказал Гостомысл и, опустив голову, заплакал, причитая: — Ах, не придется мне вернуться в родной город... Будут над нашим племенем властвовать чужеземцы. А мне придется умереть.
Ратиша обнял его за плечи.
— Не плачь, князь, сейчас мы позовем воевод, думаю что-либо вместе придумаем, — сказал он.
Гостомысл поднял голову и проговорил:
— Зови воевод, мой друг, скорее зови, теперь нам нельзя ждать. Завтра может оказаться поздно.
Днем весеннее солнце точило горячими лучами сугробы, а вечером деревянные тротуары покрылись острым, как битое стекло, инеем, отчего ноги скользили, грозя скинуть прохожего в грязь.
Медвежья лапа с трудом сдерживал равновесие и тихо ругался. Отрок с факелом, которого прислали за воеводой, едва ли не бежал впереди. Влажный ветер рвал огонь, и факел почти не освещал тротуар под ногами. Наконец, поскользнувшись и ухватившись за забор, при этом всадив в палец занозу, Медвежья лапа выругался:
— Отрок, сказился ты, что ли? Не спеши так!
Отрок оглянулся.
— Князь сказал, чтобы быстрее шли, — сказал недовольно. Однако шаг сбавил.
— Да что случилось-то? — в очередной раз повторил вопрос воевода и отрок терпеливо ответил:
— Князь не говорил.
У ворот на княжеский двор Медвежья лапа столкнулся с боярином Стоумом, — тот тоже шел с отроком, — и обрадовался.
— Боярин, надеюсь, хоть ты-то знаешь, что приспичило князю звать нас в ночную пору?
Боярин, закутанный в огромную шубу, лишь вздохнул и заметил:
— Не знаю... но попусту Гостомысл тревожить нас не будет.
Медвежья лапа нахмурил брови и спросил:
— Уж не даны ли идут на нас?
— На Нево-озере лед еще, — сказал Стоум.
— Могли прийти на санях? — сказал Медвежья лапа.
— Окстись. воевода! — насмешливо проговорил Стоум. — Это же даны! Где это видано, чтобы они на санях ездили?
— Да кто его знает... — проговорил неуверенно Медвежья лапа. — Однако не верится мне, что они сидят в городе безвылазно.
Стоум поставил точку в разговоре:
— Нет, тут что-то другое.
— Надеюсь, не пустые капризы, — пробурчал Медвежья лапа.
Отроки отвели бояр в княжескую спальню.
Княжеская спальня не место для больших разговоров, но бояре рассудили, что князю виднее, тем более, что в спальне, кроме Ратиши, никого не было.
Войдя в комнату, бояре поклонились.
— Здорово ли вечерял, князь? — отдал дань вежливости Стоум.
— Здорово, — коротко ответил Гостомысл и приказал: — Садитесь на лавку! Говорить будем о деле.
Бояре скинули шубы и сели на лавку рядом.
Гостомысл многозначительно покосился на приоткрытую дверь.
Ратиша, заметив его взгляд, прошел к двери, приказал стоящим на посту отрокам, чтобы никого в комнату не пускали, и старательно прикрыл дверь. После этого присоединился к боярам.
Гостомысл, продолжая стоять, сурово объявил:
— Бояре, однако, плохие советчики из вас.
Бояре замерли, не понимая, о чем идет разговор.
Гостомыслу и не нужен был их ответ, он сразу приступил к делу.
— Мы тут с Ратишей подумали... — сказал он.
Бояре бросили иронические взгляды в сторону Ратиши. Но тот сидел с каменным лицом.
— ...и вот до чего додумались — когда у нас начнет сходить лед, в южной части Нево-озера его уже не будет. И корабли там будут ходить свободно, — сказал Гостомысл.
Медвежья лапа хлопнул себя по лбу и воскликнул:
— Ах, бестолковая у меня голова, айв самом деле — у города раньше лед сходит, чем у Корелы.
Стоум качнул головой и рассудительно проговорил:
— Плохо, что мы забыли об этом, — если на юге раньше сойдет лед, то даны смогут получить помощь, прежде чем мы выйдем на них.
Гостомысл сел в кресло у стола и спросил:
— Что делать будем, бояре?
— Надо скорее выходить походом на город, — сказал Медвежья лапа.
— Но на озере лед, кораблям не пройти, — намекнул Стоум.
— Тогда пойдем на санях, — сказал Медвежья лапа.
Стоум напомнил:
— Но у южного берега уже, наверно, открылась вода. А на озере множество промоин. Утонем все. Поэтому нельзя идти на санях по озеру. Надо идти по берегу.
— Ратиша, дай карту! — неожиданно сказал Гостомысл.
Ратиша быстро поднялся, подошел к полкам, нашел карту и развернул ее на столе перед князем.
Бояре стали вокруг стола.
Гостомысл обвел пальцем озеро на карте и пояснил:
— Вот это озеро. Здесь — Корела. Здесь — город. Прямо через озеро идти на санях — три дня. Вокруг, — морозы ослабли, болота начали оттаивать, — за месяц не доберемся.
— Надо идти на санях по озеру, — упрямо сказал Медвежья лапа.
— Нельзя идти на санях по озеру, — возразил Стоум.
— Почему?
— Потому что подумай лучше — а как будем переходить через открытую воду?
— Лодки возьмем с собой на санях, — сказал Медвежья лапа.
— Даны малые лодки утопят в два счета, — возразил Стоум.
Ратиша вмешался в разговор:
— А что если не лодки тащить, а сразу струги.
Медвежья лапа рассмеялся и проговорил:
— Ратиша, да ты никак с ума сошел? Как же тащить струги по льду за две сотни верст?
— Погоди, Медвежья лапа, — сказал Гостомысл и напомнил: — Но купцы-солевары таскают же ладьи из реки в реку по суше.
— Да, кладут на бревна и катят, — сказал Ратиша.
— Но не за двести же верст! — буркнул Медвежья лапа.
— Между прочим, они таскают ладьи по земле и в гору, — проговорил Стоум.
— Но не за двести же верст! — повторил Медвежья лапа. — У нас людей не хватит, и тащить будем месяц.
Ратиша отошел к окну и поежился — из почти незаметных щелей в раме тянуло ветром.
— Сильный ветер к ночи поднялся, — заметил Ратиша.
Медвежья лапа усмехнулся и сказал:
— В это время всегда дуют сильные ветры. Мы однажды на струге под одним парусом добежали от Корелы до города за полдня.
— Ну, ты и загнул, боярин! — укоризненно проговорил Стоум. — За полдня до города из Корелы только что на крыльях можно долететь.
Медвежья лапа не смутился:
— Так мы и летели как на крыльях. Ветер был такой сильный, что камни нес над землей...
— Стой! — воскликнул Ратиша.
Боярину не понравилось, что его перебивают.
— Ты, отрок, не кричи, а слушай, что старшие говорят, — начал отчитывать он Ратишу.
На губах Ратиши засияла улыбка.
— Прости, боярин, что перебил, но я знаю, что надо сделать! — воскликнул он.
Медвежья лапа ухмыльнулся.
— Молодо-зелено, а туда же — знаю!
— Хороший ты воин, Медвежья лапа, но плесневеть ум твой начал, никакой выдумки у тебя нет и другим ее высказывать не даешь. А тут без выдумки не обойдешься. — Недовольно проговорил Гостомысл и предложил: — Ты говори, Ратиша.Ратиша радостно доложил:
— Можно поставить струги на салазки и поднять паруса. Сильный ветер их сам потащит по льду, как по воде. А когда лед кончится, корабли соскользнут со льда и пойдут по воде. Даны и опамятоваться не успеют, как мы будем у стен.
Медвежья лапа покраснел, но, одобрительно отметив, — однако, отрок, ловко ты выдумал! — обратился к Гостомыслу:
Ратиша дело говорит — сейчас, особенно по ночам, дуют сильные ветра в сторону юга. Долетим на парусах за день. Вот только как будем править?
— Придумали эту хитрость, придумаем и другую, — сказал Стоум.
По выражению его лица было заметно, что он тоже обрадовался неожиданному решению проблемы.
— Сколько нам надо времени, чтобы оборудовать струги полозьями? — спросил Гостомысл.
— Дня хватит, — ответил Ратиша. — Я займусь этим.
— Поспеши, — сказал Гостомысл и обратился к воеводе: — Как старшая дружина — сможет выйти в поход через два дня?
За старшей дружиной задержки не будет — хоть завтра готовы выйти, — доложил Медвежья лапа.
— Припасы? — спросил Гостомысл.
— Припасы есть: пшено, рыба, мясо. За зиму рыбы и мяса заготовили на два года, — сообщил Стоум.
— А чтобы быстрее были сборы, запасов грузить в струги не больше, чем на две недели, — сказал Гостомысл. —- Город возьмем с налета.
— А если придется встать в осаду? — осторожно спросил Стоум.
Медвежья лапа махнул рукой и сказал:
— А если с налета город не возьмем, то пропадем — со льда нам осаду держать будет невозможно, а со дня на день придет подмога данам. Тогда совсем худо станет. Но, я думаю, когда нас увидят горожане, Лисий Хвост с горожанами помогут нам. У меня с ним давно все сговорено, и оружия мы отправили им. Впрочем, нам требуется только, чтобы они ворота открыли.
Если с налета город не возьмем, то вернемся назад и будем ждать подхода карельского войска. Будем с данами драться на море, — сказал Гостомысл.
Стоум покачал головой и промолвил:
— Однако тяжко придется тогда нам.
— Тогда, значит, день на подготовку А утром чере" день выйдем. День и ночь будем идти, и до следующего рассвета выйдем к городу, а как начнет светать, так штурмом нападем на город, — объявил план похода Гостомысл.
— Добре! — крякнул, соглашаясь с планом князя, Медвежья лапа.
Стоум добавил:
— Только надо хранить в тайне наш план, вдруг в Кореле у данов имеются шпионы — голубя пошлют с письмом или другой какой знак дадут.
— А мы скажем воинам о нашем плане только, когда подойдем к городу, — усмехнулся Медвежья лапа, — пусть наш план для всех будет тайной.
Гостомысл покачал головой и сказал:
— Надо все же посоветоваться с богами.
Медвежья лапа тихо буркнул под нос, — богам рассказывать свои планы, только смешить их, — однако не стал упорствовать, когда Ратиша отдал приказ дежурным отрокам привести к князю волхвов.
На следующее утро Ратиша развил бурную деятельность: еще не рассвело, а он с двумя отроками сбегал к кузнецам, — объяснил им, какие полозья надо и сколько выковать.
Кузнецы люди солидные, немногословные (дали заказ — исполняй), и, не мешкая, застучали молотами по железу.
Убедившись, что кузнецы приступили к делу, Ратиша оставил одного отрока для наблюдения, а сам рванулся к плотникам, — распорядиться полозья прикреплять к стругам.
Старшина плотников, Креслав, удивился приказу княжеского любимца прикреплять к стругам полозья
— Ратиша, уж не сбрендил ли ты? Зачем полозья на струги? Это же не санки! — сказал он.
Ратиша неожиданно грозно рыкнул на него:
— Креслав, я плачу — делай, что тебе говорят, и не задавай лишних вопросов... если тебе дорога голова.
— Как скажешь, молодой воевода, — с ехидцей поклонился Креслав.
Он был уверен, что распоряжение княжеского любимца вздор, — но за ваши деньги — любой каприз, — и он начал распоряжаться.
Но делал он это так медленно, что Ратише пришлось снова пригрозить:
— Креслав, если к обеду полозья не будут готовы, то я лично тебя вздерну на воротах.
Креслав строптиво подбоченился и спросил:
— Это ты, сопляк, меня вздернешь на ворота?
Ратиша подумал, что ему самое время возвращаться к кузнецам, так как те должны были уже выковать первые полосы для полозьев, поэтому недолго думая он так ловко мазнул кулаком старшину в ухо, что тот завалился на спину.
— Благодари богов, что некогда мне с тобой, дураком, связываться! — зло процедил Ратиша сквозь зубы.
Затем приказал отроку проследить, чтобы плотники вышли к стругам, и побежал к кузнецам, — оттуда шел заливистый звон молотов.
Креслав подобрал шапку, поднялся и пригрозил вслед Ратише:
— Погоди, вот я тебе, сопляк... — Затем обернулся к отроку. — Ты видал? Я потребую суда у князя.
— Видал, — нахмурившись, проговорил отрок и посоветовал: — Ты бы, Креслав, помалкивал и скорее делал, что тебе приказал князь. Ему не понравится, что ты отказываешься выполнить его приказ, да еще облыжными словами обкладываешь его любимого боярина.
Креслав испугался, за обиду дружинника полагается немалый штраф.
Отряхнув снег с шапки, он смущенно проговорил, — да я что? я ничего, — и побежал собирать плотников.
Кузнецы сработали полосы для полозьев ловко и быстро. Через два часа, погрузив полосы на сани, повезли их к причалу.
Ратиша шел во главе небольшой колонны и хмурился, — он жалел, что ушел к кузнецам, оставив задиристых плотников без личного присмотра. Одна была надежда, отрок, которого Ратиша оставил присматривать за плотниками, был крепок и скор на расправу.
Когда Ратиша подошел к причалу, то увидел, что струги облепила куча народа, сыпались звонкие звуки топоров.
На сердце Ратиши отлегло, — зловредный Креслав все же вывел на причал всех имевшихся в городе плотников.
Сани остановились у первого струга, и погонщик на головных санях, приподнявшись, весело крикнул:
— А ну, плотники, принимай груз.
Из-за струга вышел Креслав, его тулуп и шапка были украшены кружевной стружкой.
— Как идет дело? — озабоченно спросил Ратиша.
Креслав хлопнул варежками по плечу, сбивая кружевную стружку, и сказал:
— Ну, молодой воевода, почти все готово, — осталось только железо набить на полозья.
— Крепко ли сделано, не развалится ли по пути? — спросил Ратиша.
— Шутишь, боярин, когда Креслав что-либо делал плохо? — с шутливой обидой проговорил Креслав.
Ратиша подошел к ближайшему стругу и с силой качнул пахнувшие свежим деревом полозья, — полозья даже не пошевелились.
— Вроде крепко, — сказал Ратиша и увидел, как от ворот к причалу идет длинная процессия.
Впереди шел сам князь, рядом с ним оба воеводы, за ними воины и слуги с грузом на плечах.
Креслав обмер.
— Да никак, сам князь идет проверять работу? — спросил он.
Ратиша исподтишка погрозил ему кулаком и сказал:
— Смотри, Креслав, не дай бог, подведешь!
Ратиша направился встречать князя, а Креслав засуетился, — сам ухватился и начал стаскивать полосу железа с саней.
Полоса оказалась тяжелой, и Креслав визгливо принялся ругать плотников, что те отлынивают от дела и не помогают ему.
В ответ плотники бросили топоры, навалились на сани и стали растаскивать полосы к стругам, словно муравьи.
Когда князь подошел ближе, Креслав подбежал к нему и стал кланяться.
Медвежья лапа обратился к Ратише:
— Скоро будут готовы струги?
Креслав встрял в разговор:
— К вечеру все струги будут готовы.
— Хорошо, — сказал Медвежья лапа и, повернувшись к сопровождавшим его воинами, распорядился: — Начинайте грузить вещи в готовые струги.
Тем временем Гостомысл подошел к ближайшему стругу и с интересом осмотрел устроенную на днище струга конструкцию. Затем ударил по полозьям рукой, проверяя прочность.
— Крепко, крепко сделано! — заверил Крее лав, также с силой поворочал полозья, и все увидели, что все сделано и на самом деле очень прочно.
Когда он закончил показ, Гостомысл обратился к наблюдавшим за действиями Креслава боярам:
— Греки и римляне славятся своими выдумками в мореходном искусстве, но, пожалуй, и у них подобного не было.
Креслав засиял гордой улыбкой.
— Так нам только волю дай, мы город на воде сделаем, — хвастливо сказал он.
— Ну да, — сказал Гостомысл. — Ведь кто как не наши предки делали ковчег Ною?
Шутливое замечание князя вызвало дружный смех.
Гостомысл похлопал по плечу Креслава:
— Креслав, хвалю за усердность в выполнении моего поручения. Ведь эти струги нужны не только мне, но и всему нашему племени. Я твоих плотников щедро вознагражу за работу.
Медвежья лапа шатнул рукой струг и сердито заметил:
— Как бы не развалился этот труд по пути.
— А куда вы собрались? — спросил Креслав, который давно уже был заинтригован происходящим.
— Не твое дело! — грубо отрезал Медвежья лапа.
Стоум как всегда рассудительно заметил:
— А чтобы было надежнее, пусть плотники идут с нами.
— Правильно, — согласился Гостомысл, — сломается что, так ответ на месте держать будут, искать не придется.
Креслав удивленно спросил:
— Да куда же нам идти?
— То тебе знать незачем, — сказал Медвежья лапа.
— Ну, хотя бы, что нам брать с собой?
Медвежья лапа угрюмо ощерился:
— Кроме инструмента берите харчи на две недели, да теплую одежду.
Ратиша подсказал:
— Да на случай ремонта сложите на корабли добрый запас досок.
Медвежья лапа был прав — все должно было решиться в течение одного дня. И Гостомысл, и Медвежья лапа, и бояре, посвященные в план, понимали, что имеется только одна попытка — расчет на растерянность врага, не готового к внезапному налету.
Даны взяли город точно таким же образом, без сражения, не потеряв ни одного человека.
Но, если немногочисленному войску Гостомысл а не удастся взять город налетом, то придется вернуться назад.
Поэтому брали немного. Запас пищи на несколько дней: хлеб, вареное мясо, вино. Все готовое — все равно некогда будет возиться с варевом.
Брали много оружия. Особенно стрел, чтобы в сражении не считать их.
Дружинники недоумевали странной подготовке. Но узнать о том, что происходит и куда князь собрался вести войско, было не у кого.
Стоум только хитро улыбался. А Медвежья лапа выглядел таким неприступным, что к нему боялись и подходить.
Пока укладывали припасы на корабли, солнце, опустившись к горизонту, покрылось багровой мутью, а затем и вовсе утонуло в серо-стальной мгле.
Тут же налетел буран. Он был жестким и твердым, словно из преисподней: острыми иглами колол лица до бесчувствия, а, лизнув кожу ледяным языком, оставлял мертвенно-бледный след.
Гостомысл, завернувшись в шерстяной плащ, наблюдал за погрузкой с причала, где он был беззащитен ветрам: вокруг него в дикой пляске кружились призрачные вихри. В надорванных ветром огнях факелов они сверкали драгоценными рубиновыми искрами.
Заметив на щеке Гостомысла белое пятно, Ратиша забеспокоился:
— Князь, ты совсем замерз, шел бы ты погреться.
— Нет! — сказал Гостомысл.
— Но тут и без тебя справятся, — сказал Ратиша.
— Я должен быть со своей дружиной, — сказал, едва шевеля замерзшими губами, Гостомысл.
— У тебя щека побелела. Обморозишься — болеть будет, --сказал Ратиша.
— Буду дожидаться конца погрузки. Погрузка скоро закончится, — разлепил губы Гостомысл.
«Упрямый!» — с восхищенным осуждением подумал Ратиша и, снимая с руки пуховую рукавицу, предложил:
— Давай, тогда, я тебе щеку потру.
— Я сам, — сказал Гостомысл и потер шелковистой рукавицей щеку.
— Надо сильнее тереть, — сказал Ратиша.
— Сам знаю, — сказал Гостомысл.
Пока растирал щеку, подошел Медвежья лапа и доложил, что погрузка завершена. Его лицо рдело перезрелым яблоком.
— А где дружинники? — спросил Гостомысл.
— Они спрятались от ветра в затишке за кораблями, — сказал Медвежья лапа.
— Хорошо, — сказал Гостомысл.
— Надо идти в тепло. Выспимся, а перед рассветом отправимся, — сказал Медвежья лапа.
— Только охрану тут оставь, — сказал Гостомысл.
Сильный порыв ветра рванул из его рук полы плаща. Гостомысл поежился.
— Оставлю, — сказал Медвежья лапа и окинул скептическим взглядом Гостомысла, — плащик-то не греет. Надел бы ты, князь, тулуп. А то так недолго и окочуриться.
— Надену, — проговорил Гостомысл, кутаясь в плащ. — Но не это меня беспокоит. Не слишком ли сильный ветер? Не помещает ли он нам?
Медвежья лапа покосился на снежные струи.
— Нам такой ветер только в радость. Он поможет нам незаметно подобраться к стенам города. Главное, чтобы только он оставался попутным.
— Да, — сказал Гостомысл.
— Пошли-ка, князь, домой, — предложил Медвежья лапа. — А то ты и так весь синий. Да и другие замерзли.
— Пошли, — сказал Гостомысл.
Медвежья лапа крикнул дружинникам, и они пошли в город.
Ратиша, видя, что Гостомысл продрог до костей, первым делом потянул его в горячую баню.
Гостомысл воспротивился.
— Не хочу я в баню. Я спать хочу.
— Нет, князь, ты на улице замерз, теперь тебе надо хорошо прогреться, — твердо настаивал на своем Ратиша. — А иначе ты к утру свалишься в горячке. Кто тогда поведет войско в поход?
Довод попал в цель. Гостомыслу показалось ужасным в самый ответственный момент оказаться не у дел, поэтому моментально согласился.
Ратиша пропарил в бане Гостомысла так, что тот светился внутренним янтарным светом, словно новая восковая свеча. После чего накормил ужином и отвел в спальню.
Уложив князя в постель, накрыл его одеялом и объявил:
— Позволь, князь, спать с тобой?
— Устраивайся, — сказал Гостомысл.
Глаза у него слипались, словно были намазаны медом.
— Сейчас, — сказал Ратиша и вышел из комнаты. Через несколько минут он вернулся с огромным овчинным тулупом на плече и подушкой в руке.
Застелив тулупом лавку около двери, он сел на лавку и проговорил:
— Знаешь, князь, что-то на сердце тревожно. Вся эта затея со стругами на полозьях никем еще не пробовалась, и выдержат ли струги, предназначенные для плавания в воде, поездку по твердому льду? Не развалятся ли? Неизвестно!
Гостомысл ничего не ответил, и Ратиша, думая, что он уснул, лег.
Однако через минуту Гостомысл заговорил:
— Знаешь, Ратиша, многие князья терпят поражение, но собирают снова дружины и заново начинают борьбу. Дружинники к ним идут, потому что князья им известны. А в моей дружине слишком мало старых воинов, — ушли они, не поверив молодому князю. Обидно это.
— Не унывай, князь. Мы и с молодыми справимся с данами, — сказал, приподняв голову и подложив под нее руку, Ратиша.
— Молодые воины отважны, смелы, но слишком мало у них боевого опыта, который ценится важнее всего. Потому что не только отвагой побеждает воин, но и в первую очередь воинской хитростью, — проговорил Гостомысл.
— Но осенью же мы побеждали данов. Победы осенью в малых стычках на воде приободрили дружину. И тогда у нас не было боярина Медвежьей лапы. А сейчас есть, — напомнил Ратиша.
— Побеждали. Но мы чуть сами не погибли, — сказал Гостомысл.
— Князь, но на войне всегда так — если не побеждаешь, то гибнешь, — сказал Ратиша.
Гостомысл снова не ответил и снова обронил через пару минут:
— Если нам не удастся захватить данов врасплох, то мы потерпим поражение. Это будет означать мою смерть.
— Почему же? Ты теперь родственник карельского князя. Он позволит тебе жить в Кореле столько, сколько тебе пожелается, — сказал Ратиша.
— Нет. Чтобы победить данов в городе, следует разбить их до того, как им придет помощь. Другого варианта нет. Потому что на помощь данам в городе придет настолько большой отряд, что ни наших сил, ни даже войска карелов не хватит, чтобы их одолеть, — сказал Гостомысл.
— Если не возьмем город сейчас, мы сможем потом с ними сражаться на море, — сказал Ратиша.
— Даны и на море сильные и храбрые воины. Не приходится сомневаться, что среди морских бродяг имеется слишком много жаждущих завоевать новые земли. Поэтому завоевание наших земель они начнут с нападения на Корелу. Кореле перед сильным флотом не устоять. Поэтому я должен победить сейчас или умереть. Без этой победы завтра для меня не будет, — сказал Гостомысл.
В комнате снова повисла тяжелая тишина.
Ратиша подумал, что в предстоящем сражении за город Гостомысл будет биться, не щадя своей жизни, при этом его легко могут убить; но чем это грозит ему — любимому другу князя?
В дружине Ратиша занимает высокое положение благодаря расположению Гостомысла. Другим князьям Ратиша, как воин, неизвестен. Поэтому в дружине другого князя Ратиша окажется на самой низкой ступени.
Таким образом, он не должен допустить гибели Гостомысла, чтобы ни произошло.
Ратиша прислушался — князь дышал почти неслышно, но не похоже было, чтобы он спал, и Ратиша подумал, что, скорее всего, Гостомысл, как и он сам, терзается сомнениями по поводу завтрашнего дня.
Всю ночь Ратишу мучили тяжкие мысли.
Утром, едва он смежил веки, послышался стук в дверь, и Ратиша почувствовал облегчение, — все, сомнения прочь!
Ратиша открыл глаза.
Гостомысл уже сидел на кровати, свесив ноги на пол, хмурый и усталый.
В комнату вошел слуга с большой чашей и кувшином. Через плечо перекинут белый рушник.
— Добро ли почивал, князь? — спросил слуга, ставя чашу перед князем.
Князь мотнул головой в сторону двери.
— А что там? — спросил он.
— Завтрак уже ждет, — сказал слуга и налил воду в чашу.
— Дурак, я о погоде на дворе, — беззлобно промолвил Гостомысл.
— Во дворе мороз и метель, — сказал слуга.
Гостомысл торопливо плеснул водой в лицо, слуга тут же подал ему рушник в руки.
Наскоро вытерев лицо и руки, Гостомысл ухватился за одежду. Ратиша помог ему одеться, накинул кольчугу, повесил меч, и через несколько минут они были в столовой.
Длинный стол был накрыт словно на пир, — мясо, рыба, каши. Вдоль стола сидели дружинники. Все до единого.
Но это был не пир, — вина и медовухи не было, как не было и веселья.
Гостомысл устроил общее застолье по совету Стоума, который посоветовал молодому князю, перед тем, как отправиться в поход, накрыть богатый стол для дружинников, чтобы их приободрить.
Завтрак был недолгий: как только все сели за столы и утолили первый голод, в горницу вошли волхвы.
Гостомысл встал из-за стола и подошел к ним.
Глядя прямо в глаза им, тихо, но отчетливо, спросил:
— Волхвы, скажите волю богов без обмана, — будет ли нам удача?
— Мы скажем тебе волю богов! — торжественно проговорил белый волхв, и, ударяя в бубны, они стали ходить по кругу, с каждым кругом все быстрее и быстрее.
Дружинники оставили еду и окружили волхвов. Все наблюдали за волхвами молча. Никто не мешал волхвам разговаривать с богами.
Наконец волхвы упали на пол. Они лежали минут пять, затем поднялись.
Старший волхв ударил посохом о пол и громко провозгласил:
Иди, князь, смело. Вам сама богиня смерти Мора будет смотреть в глаза. Но если не испугаетесь, то будет вам удача. Скоро будем праздновать победу.
Среди дружинников послышались возгласы радости.
Гостомысл по очереди обнял волхвов и сказал:
— Спасибо, волхвы!
— Мы только передали волю богов, — сказал волхв.
Гостомысл обратился к дружинникам:
— Все слышали слова богов?! — громко спросил он.
— Все! — чуть ли не хором крикнули дружинники и послышался звонкий грохот металла, воины стучали мечами о щиты.
Ратиша надел на плечи Гостомысла пышное парадное пурпурное красное корзно.
Тем временем в зал отроки внесли кроваво-красный стяг с трехликим богом.
Гостомысл подошел к стягу, встал на колено, поцеловал край багрового знамени.
— Помоги нам, великий Треглав! — проговорил он, и направился к выходу. Следом за ним понесли стяг.
Когда Гостомысл вышел на крыльцо, в лицо ему ударил ледяной ветер, и он на секунду замер.
В то же мгновение рядом с ним встали Ратиша, Медвежья лапа и Стоум. Все в латах, лица суровые и решительные.
— Слишком сильный ветер, — сказал Медвежья лапа.
— Теперь нам и сам бог Погода не сможет помешать, — сказал Гостомысл и решительно шагнул вперед.
— А мальчишка-то — настоящий князъ, — сказал Медвежья лапа на ухо Стоуму.
— Я в этом никогда не сомневался, — сказал Стоум, и они последовали за князем.
В темноте протянулась длинная цепочка рваных огней. В скудном свете факелов был виден мальчик с бледным лицом, упрямо шедший наперекор ветру. Черная буря раздирала с сухим треском багровое знамя за спиной мальчика.
Через полчаса Гостомысл был на берегу.
Вечером корабли стояли очищенные от снега, но сейчас на их месте были огромные сугробы. Между сугробами рвались снопами искр костры.
— Мы с вечера сторожим корабли! — сказал подбежавший от костров Крее лав.
— Очистите корабли от снега! —- приказал Гостомысл, и все бросились сгребать с кораблей снег.
Чистили кто лопатой, кто подобранной доской, а кто и просто руками. Буря, завалившая корабли снегом, неожиданно помогла им, сдувая разворошенный снег.
Скоро стали видны заледеневшие корабли.
— Они не сдвинутся с места, — сказал кто-то из темноты.
«Они не сдвинутся с места!» — подумал Гостомысл и приказал: — Помогите мне подняться на борт судна.
К борту приставили скользкие сходни, и. Гостомысл, поддерживаемый за руку, поднялся на судно. Он прошел на нос корабля. Встал, опершись рукой о борт, и вгляделся в темноту.
Все замерли, ожидая, что произойдет дальше.
Ночь, буря и холод со всей очевидностью доказывали, что намерение идти на кораблях по льду под парусами всего лишь детская фантазия.
Наверно, и Гостомысл уже так думал. Но в нем вдруг проснулось неожиданное упрямство.
Взглянув на приунывших людей, он громко приказал:
— Знамя ко мне!
Два отрока со стягом поднялись на борт и встали рядом с князем. Стяг рвало из рук бешеным ветром, — пришлось отрокам вместе держать древко.
Неожиданно ветер хлестнул полотнищем по лицу князя. Удар был болезненный, Гостомысл вздрогнул, но не отстранился.
— Вот так, — с этим знаменем, мы и победим! — сказал Го-стомысл и отдал новый приказ: — Спускайте струги на лед!
Медвежья лапа толкнул Креслава в спину и крикнул, продираясь громом сквозь бурю:
— Всем к бортам струга! Толкайте! Толкайте струги на лед!
Креслав метнулся к сбившимся у костра плотникам, начал их оттаскивать от огня, и вскоре люди, как муравьи, облепили борта первого струга.
Медвежья лапа подал знак:
— Скатывай струг на лед!
Люди толкнули струг, и произошло непредвиденное, — под напором ветра струг вдруг сам покатился с берега. Струг вот-вот мог разбиться в щепки и убить находящихся на нем людей.
Медвежья лапа первым сообразил, какая опасность грозила стругу, и надрывно воскликнул:
— Сдерживай струг!
Затем кинулся к борту струга, уперся спереди сильным плечом. На помощь ему кинулись люди. Они уже не подталкивали струг, а своими телами, с хриплыми стонами начали сдерживать ход струга.
Через несколько минут борьбы им удалось плавно опустить струг на лед.
Когда струг оказался на ровной поверхности, Ратиша с облегчением выдохнул воздух из груди и бросил взгляд на Госто-мысла.
Гостомысл стоял на прежнем месте неподвижно, только побелевшее, как мел, лицо выдавало его чувства.
Заметив встревоженный взгляд Ратиши, Гостомысл поднял руку к небу и громко проговорил:
— Богиня смерти Мора взглянула в наши глаза и, увидев нашу отвагу и решимость, отступила. Так будет и впредь! Хвала нашему покровителю трехликому богу! Хвала богам, помогающим нам.
И почти никто не слышал, кроме разве Ратиши, как юный князь тихо добавил:
— Спасибо тебе, моя любимая, за любовь ко мне.
Ратиша понял, что он благодарил ту, что на всю жизнь заняла его сердце.
Получив первый опыт, остальные струги спустили на лед без особых проблем. На это ушло не больше часа. Когда струги выстроились в линию, Гостомысл велел поднять паруса.
Паруса подняли и ветер, ударив в преграду, качнул струги. Корабли немного подтолкнули, и вскоре странная флотилия, набирая ход, исчезла в метели.
По совету опытного воеводы Харальда конунг Готлиб также устроил для своих дружинников пир.
Правда, для пира пришлось тряхнуть горожан, так как запасы на княжеском дворе значительно оскудели.
Готлиб и Харальд лично с ключницей Миланой прошли по амбарам.
Осматривая почти пустые склады, Готлиб ругал ключницу и даже грозился ее прибить Но Милана с презрительным выражением на лице вынула амбарные книги и начала зачитывать приход и выдачи.
Готлиб не стал ее слушать, так как и без записей было ясно, что амбары пустые, потому что он с дружиной всю зиму просидет в городе безвылазно.
Да и как он мог поступить иначе? Ему повезло, что город он взял с налета, неожиданно появившись под его стенами. Но он так же хорошо понимал, что стоит ему с дружиной выйти за ворота, как они закроются, и он больше в город не войдет. К тому же за зиму горожане так обозлились на его войско, что смотрят волками.
Готлиб подумал, что с таким настроением они в любой момент вцепятся в горло его воинам.
Была еще одна причина ненависти горожан к нему. Теперь он уже понимал, что, не подумав, велел казнить без причины лучших горожан, и тем самым превратил все население города в своих кровных врагов.
Теперь вопрос только времени, когда они отомстят ему за гибель своих близких.
Покидая амбары, Готлиб с горечью думал, что если не придет помощь из Дании, то он и его дружина обречены на гибель.
Заметив тоскливый взгляд конунга, Харальд догадался, о чем тот думает и, желая поддержать, может, не столько конунга, сколько себя, уверенно проговорил:
— Они скоро придут. Лед уже отступает от берега. Нам остается только дотерпеть пару недель.
— Дотерпим, — сказал Готлиб и приказал: — Харальд, возьми воинов и пройди по домам. Забирайте все, что попадется под руку. Особенно продовольствие.
— Совсем обозлим горожан. У них тоже еды почти не осталось, — заметил Харальд.
— Не верю я, что у горожан ничего нет, вон — по улицам ходят сытые. А сдохнут — новые придут. Как только придет нам подмога, мы разрешим им выходить из города — побегут, как голодные тараканы, не до нас им будет, — зло оскалился Готлиб.
— А если подмога не придет? — осторожно предположил Харальд.
— А если в течение месяца не придет, то погрузим все добро в ладьи и уйдем в Данию. С богатством, которое мы тут добыли, там мы наймем войско. И тогда я милому братику покажу, кто настоящий конунг в Дании, — сказал Готлиб.
— А если словене погонятся за нами? — спросил Харальд.
— А мы перед уходом подпалим эту деревню. Пока они будут бегать, словно паленые собаки, и тушить свои дома, мы далеко уйдем, — сказал Готлиб.
Харальд рассмеялся и с ободрением проговорил:
— Готлиб, ты умный конунг. Не зря мы пошли за тобой, когда тебя брат выгнал из Дании.
— Не зря. Но на всякий случай пусть слуги перетащат добытое добро на мой корабль. И поставь к нему крепкую охрану.
Ветер гнал струги по льду с такой силой, что снежные буруны висели у носов, словно седые усы.
С такой скоростью двигаться было опасно — струги метало по льду, точно старого пьяницу, после хорошей порции крепкого вина.
Но Гостомысл, облепленный мокрым снегом, словно мраморная статуя, не сходил с места на носу струга.
Ратиша тронул за его плечо. Гостомысл не пошевелился.
Испугавшись, что князь замерз, Ратиша потянул его за край плаща сильнее, и только после этого Гостомысл зашевелился.
На белом лице без бровей глаза смотрели, как две ледышки.
Ратиша набросил на плечи Гостомысла тяжелый овчинный тулуп.
— Зайди, князь, в будку, там тепло, а то совсем замерзнешь, — крикнул на ухо Гостомыслу Ратиша, но тот мотнул головой.
— Ратиша, мы не можем управлять стругами! — крикнул он.
— Давай остановимся и поговорим с кормчими. Может, они что-то подскажут, — предложил Ратиша.
Гостомысл тряхнул за плечо окоченевшего сигнальщика и приказал:
Дай сигнал, — «всем стой». Воеводам и кормчим ко мне.
Сигнальщик белыми губами подул в трубу, но звуки трубы уносились ветром в заснеженную даль. И тогда другой сигнальщик поднял сигнальный огонь на мачту, после чего начал размахивать факелами.
Вскоре все струги остановились и к княжескому стругу потянулись начальники кораблей и кормчие.
Через полчаса у теплой печи в надстройке шло совещание.
— Мы не можем так идти, ветер побьет струги. А не побьет, так мы растеряемся в буране. А нам надо вместе подойти к городу. В этом весь смысл похода, — объяснил проблему Гостомысл.
Один из кормчих предложил:
— А может, нам связать между собой струги веревками?
Медвежья лапа возразил:
— Нет, будет еще хуже, если веревки не порвутся, то мы запутаемся в них.
— Можно на веревках сзади стругов опустить что-либо тяжелое. Ветер будет толкать вперед, а якорь будет тянуть назад. Вот и будет струг идти ровно, — предложил другой кормчий.
Все переглянулись, — предложение показалось дельным.
— Надо попробовать, — сказал Гостомысл.
— Сейчас проверим, — сказал Медвежья лапа и вышел наружу.
Гостомысл и остальные последовали за ним.
Для опыта из осторожности выбрали самое малое судно.
Медвежья лапа объяснил кормчему, что надо сделать. Затем предложил всем спуститься на лед, чтобы посмотреть на происходящее со стороны.
Пока кормчий занимался якорем, — в качестве якоря использовали тяжелые бочки с припасами, — князь, воеводы и кормчие вышли на лед и встали в стороне.
Да рассвета еще было далеко, и о происходящем на корабле догадываться можно было только по огням факелов.
Вот гребцы оттащили якорь назад, вернулись и начали поднимать парус. Не успели полностью поднять парус, как ветер резким ударом повалил струг на бок и из него посыпались люди.
Медвежья лапа выругался:
— Осторожнее же надо поднимать парус!
Общими усилиями струг вернули в прежнее положение и предприняли новую попытку. Но теперь парус поднимали очень медленно.
Как только парус приподнялся и надулся, ветер опять начал кренить струг, но теперь все были на страже: поддержали борта струга и подтолкнули его. Струг медленно начал набирать скорость.
Медвежья лапа махнул рукой и приказал:
— Стой!
Струг замер, и кормчий выпрыгнул с корабля и подбежал к князю.
— Идти так можно, надо только быть на страже, и в случае чего, придерживать струг, — доложил кормчий. — Но управлять стругом на ходу не получается.
— Не надо управлять стругом на ходу, — перебил его Госто-мысл. — Будем идти прямо. Парус полностью не поднимать. Всем быть готовым придержать струг, а когда потребуется повернуть, остановимся и развернем струг, как надо. Никому далеко от моего струга не уходить.
Возражений не последовало, только Медвежья лапа подал голос:
— Князь, разреши мне идти вперед самому.
Гостомысл бросил на него вопросительный взгляд.
— Зачем? — спросил он.
— Я попробую со своим отрядом раньше подойти к городу, пробраться в город и поднять горожан. А когда вы подойдете, ударим в спину данам и откроем ворота.
— А не всполошишь ли ты данов раньше времени? — спросил Стоум.
— Нет. Не увидят нас даны. За бурей и за сто шагов не видно. К тому же мы затемно пройдем мимо города, — заверил Медвежья лапа.
Воеводы, не знавшие о тайном ходе в город, удивились плану Медвежьей лапы и начали возражать.
— Надо всем вместе подходить к городу. Поодиночке подходить, только злить врага.
Но Гостомысл согласился.
— Иди, боярин. И помни, — чтобы ни случилось, ты должен успеть к рассвету. Ты не должен заблудиться или даже умереть. На рассвете мы пойдем на штурм города, независимо от того, выполнишь ты свою задачу или нет. Но если не выполнишь, на твою душу падет кровь погибших друзей.
Медвежья лапа приложил руку к груди и сказал:
— Князь, я выполню, даже если останусь один.
Медвежья лапа отправился на свой струг, а вслед за ними и остальные разошлись по стругам. Вскоре струг Медвежьей лапы рванулся в метель, а следом за ним неторопливо пошли и другие.
Пир удался. Пьяные даны, словно снопы на осеннем поле, валялись по всему княжескому дворцу. А Готлиба слуги отвели в спальню. Там его раздели и уложили в кровать. Он проснулся, когда за окном было еще темно. Страшно болела голова.
Готлиб сел и охватил голову ладонями.
— Эй, кто там? — слабо позвал он.
Любой громкий звук отдавался в его голове стопудовым колоколом, который словно для мучения воткнули ему в голову.
За дверью никто не отозвался.
Готлиб отпустил больную голову, наклонил, взял сапог и кинул его в дверь. После этого дверь осторожно открылась, и в щель просунул голову стоявший на страже мечник.
Судя по измятой обслюнявленной физиономии, мечник спал.
— Проклятье! — прорычал Готлиб.
В голове взорвался огненный вулкан, и Готлиб упал на колени. Его начало рвать.
— Умираю! — с хрипом стонал конунг между приступами рвоты.
Мечник что-то крикнул в глубину коридора. Через несколько минут в комнате появились слуги. Один подсунул под нос хозяина большой медный таз; другой, улучив момент, приставил к губам Готлиба стакан с жидкостью. Тот жадно сделал глоток.
Жидкость была солоноватой и приятно пахла пряностями.
— Что это?! — спросил Готлиб, придя в себя.
— Это жидкость из-под соленой капусты, — сказал слуга.
— Не отравлюсь? — с опасением спросил Готлиб.
— Местные утверждают, что после большого количества вина эта жидкость хорошо помогает, — сказал слуга.
Готлиб с сомнением взглянул на мутную жидкость в стакане, однако, почувствовав облегчение, сделал еще несколько глотков.
Вскоре он ощущал себя увереннее, и даже решился прилечь. Правда, тут же к горлу из желудка подкатил противный горький комок. Он снова сел и отпил из стакана новую порцию рассола.
Пока конунг боролся с последствиями буйного застолья, в комнату зашел Харальд.
Увидев конунга, ухмыльнулся, сел на лавку и начал отлеплять с усов засохшие комки какого-то серо-желтого вещества.
— Однако хорошо погуляли, — заметил Готлиб.
Харальд рассмеялся.
— Хорошо. Весь город стоял на ушах. Бабы визжали, как резаные поросята, — наши не дали им спуска.
Готлиб встал с кровати, но его сильно качнуло, пол пошел в сторону, точно палуба в шторм, и он рухнул в кресло.
— Надеюсь, дикари не воспользуются нашей слабостью, — сказал он.
— Куда там! — сказал Харальд. — Наши по пьянке вроде бы посекли с десяток дикарей. Мы их так перепугали, что они попрятались по погребам. А тот, кто не спрятался... сам виноват!
— Главное, что дух наших воинов приподнялся, и теперь доживем до прихода помощи, — сказал Готлиб.
Харальд поморщился:
— Дозорные доложили, что ночью по реке прошел корабль. Они не разглядели, кто в корабле.
— Купцы? — спросил Готлиб.
— Так рано им ходить по реке, — сказал Харальд.
— Тогда... — вслух подумал Готлиб. От накатывавшего в голову предположения его лицо из серого начало превращаться в пунцовое.
— Вот мне и чуется что-то нехорошее. Поэтому я пришел за тобой — надо сходить посмотреть, что происходит на реке, — сказал Харальд.
— Одеваться! — крикнул Готлиб и ухватился за голову, — проклятая голова точно хочет расколоться.
Через полчаса Готлиб и Харальд были на стене и рассматривали реку. Метель утихла, но поземка струилась по земле и извивалась, словно клубок змей.
Над горизонтом висело огромное солнце. Оно переливалось оттенками кроваво-красного цвета, отчего на сердце Готлиба появлялась странная тревога.
Готлиб показал рукой на черную полосу и сказал:
— А река полностью вскрылась.
— Река течет с юга, поэтому в ней вода теплее, чем в озере, — пояснил Харальд.
Готлиб вгляделся в белый туман на озере. Но там трудно было что-то разглядеть. Через некоторое время Готлиб проговорил:
— Знаешь, Харальд, у меня появилась какой-то страх на сердце. Чудится мне, что сегодня у нас будет беспокойный день. Как бы нам все не потерять в одночасье.
— И горожан не видно. Словно затаились перед тем, как напасть на нас, — многозначительно проговорил Харальд.
Готлиб бросил на него обеспокоенный взгляд.
— А если и в самом деле? — спросил он.
— Что — «в самом деле»? — спросил Харальд.
— А если они и в самом деле приготовились напасть на нас? — сказал Готлиб.
Харальд повернулся в сторону города и задумчиво промолвил:
— Горожан много. Хотя и отбирали мы у них оружие, однако все не отнимешь.
— Надо бы собрать воинов? — неуверенно сказал Готлиб.
— Боюсь, мы многих не досчитаемся. Уж слишком много вчера выпили, — сказал Харальд.
— Значит, надо собрать тех, кого сможем, — жестко распорядился Готлиб. Он посмотрел в сторону озера и добавил: — Вдоль берега идет темная полоса, значит, там тоже льда нет.
Харальд понял его мысль.
— Конунг, но словене не смогут прийти по воде — на середине озера лежит толстый лед. Не могут же они плавать по льду? — сказал он.
Готлиб покачал головой и сказал:
— Все равно — пошли лодку, пусть проверят, далеко ли отошел лед от берега...
Готлиб не договорил. Над городом потянулся тягучий грозный гул.
— Что это? — изумился Готлиб.
Красное лицо Харальда стало свинцовым.
— Это набат. Вечевой колокол! — срывающимся голосом крикнул он.
— И что это значит? Кто велел бить в колокол? — рассердился Готлиб.
Харальд бесцеремонно потянул его за край одежды.
— А это значит, что нам пришел конец! — сказал он. — Восстали горожане. Бежим скорее к стругам, Готлиб.
— Но наши воины... — начал возражать Готлиб.
— Наших воинов уже перебили, — сказал Харальд и торопливо спросил: — Ты идешь со мной или остаешься с трупами своих воинов?
Готлиб ничего не ответил, он без слов метнулся со стены по ступеням вниз.
Харальд оказался прав — внизу чернела толпа горожан. В руках у них были щиты, копья, топоры и даже мечи. На многих были доспехи.
В голове Готлиба мелькнул поразивший его вопрос, — откуда у горожан оружие и доспехи, хотя он давно велел воинам отобрать у горожан все оружие?
Но мелькнул вопрос только на доли секунды. Думать было некогда: толпа горожан бушевала, словно штормовое море: данов рубили и били всем, что имелось в руках людей.
Готлиб и Харальд врезались в толпу с обнаженными мечами, которые сверкали в их руках серебряными дисками.
От неожиданного яростного нападения толпа расступилась, и, воспользовавшись заминкой, конунг и его воевода выскочили за ворота.
Оценив происходящее со стороны, Готлиб понял, что им необычайно повезло — небольшая горстка данов, отбиваясь топорами и копьями, медленно отступала к причалу, еще минута, и выйти бы из города было невозможно.
У причала суетились гребцы, сталкивая усыпанные снегом корабли на воду. Два корабля, лихорадочно взбалтывая веслами тяжелую воду, уже уходили от берега.
Харальд крикнул Готлибу, что струги уйдут, бросив избиваемых в городе данов, и они бросились со всех ног к кораблю-стругу, который еще касался бортом причала.
Перевалившись через низкий борт корабля, Харальд яростно прорычал:
— Вперед!
Готлиб упал на заснеженное дно корабля, и его начало неудержимо рвать.
Когда Готлиб пришел в себя, берег в утреннем сумраке был не виден, но то, что он был еще опасно близок, свидетельствовали удары, впивающихся в корабль падающих стрел.
Несколько стрел с глухим стуком воткнулись в борт совсем рядом с конунгом, и он предусмотрительно укрылся за щитом.
Наконец всплески на воде стали отдаляться.
Готлиб отбросил щит в сторону и, тяжело вздохнув, сказал Харальду:
— А ведь мы всю добычу оставили в городе.
— Нет. Я вчера выполнил твое приказание: заставил снести добытое в этом городе добро на твой корабль. Поэтому тут и к удаче оказалась сильная охрана.
— Хорошо, — повеселел Готлиб.
— Мы многих людей потеряли, — сказал Харальд.
— С золотом у нас будет много новых людей, — сказал Готлиб.
Харальд толкнул его и показал рукой в туман на озере. Из тумана вырастали ослепительно-белые паруса множества стругов.
— Смотри, словене подходят! Нам не о добыче надо сейчас переживать, а как бы свою жизнь сохранить! Помоги нам, великий Один, уйти от них, — сказал Харальд.
Когда словенский отряд был уже недалеко от города, буря, точно устрашившись смелости людей, неожиданно прекратилась. Небо очистилось от туч и стало прозрачным до страшнофиолетовой глубины.
Солнце радостно расцвело ослепительно-желтым цветком.
Под жаркими лучами весеннего солнца туман растаял. Белоснежные сугробы засочились хрустальными каплями, и вскоре землю покрыли бездонные синие лужи.
Отряд Гостомысла встречали все горожане. Впереди горожан стоял с сияющей, словно отполированное золотое блюдо, физиономией Лисий хвост. Рядом с ним Медвежья лапа.
Вот первый струг коснулся причала, множество рук схватили брошенные со струга веревки и стали привязывать их к дубовым тумбам.
Не дожидаясь, пока струг будет привязан, с него на причал соскочили дружинники.
Они ловко подставили к борту сходни. И князь Гостомысл в парадной одежде нарочито медленно и важно сошел на берег по упругим сходням.
Как только он коснулся земли, торжественно запели трубы, и собравшиеся горожане взорвались криками восторга.
Гостомысл поднял руку, показывая, что он хочет говорить.
Когда толпа стихла, он громко заговорил:
— Мои любимые единоплеменники. Боги наслали на нас невиданные испытания. Нам пришлось испить полную чашу горя. Но мы победили. Поэтому не будем омрачать сегодняшний день горестными воспоминаниями. Сегодня я объявляю пир на княжеском дворе. Я прошу прийти на пир всех горожан. Бедный ли или богатый, я каждому окажу внимание и почет.
Толпа вновь взорвалась восторгом. В воздух полетели шапки.
А, Гостомысл, не отводя глаз от радующегося народа, с улыбкой вполголоса обратился к Лисьему хвосту:
— Глава, ты зачем начал восстание до того, как мы подошли?
Лицо старого пройдохи расплылось в радостной улыбке, и он сказал:
— Князь, так даны же были пьяные в стельку. Нельзя же упускать такой удобный момент?
— Нельзя, — сказал Медвежья лапа, который почувствовал, что князь почему-то недоволен произошедшим.
— Нельзя, — сказал Гостомысл, и по его лицу пробежала тень.
Он подумал о том, о чем и помыслить не мог старый простодушный вояка. Он думал о том, что после того, как горожане сами освободили город, уже нельзя будет править городом и страной без согласия ее граждан. И это обязательно приведет к ссорам между горожанами и князем, и потому ждут словенского князя новые испытания.
Взгляд Гостомысла упал на ликующую толпу. Люди были счастливы.
«Но мы сделали главное — прогнали вторгшегося в страну врага. Люди счастливы. А все остальное будет уже потом», — подумал Гостомысл, и его лицо снова озарила радостная улыбка.
И было лето от сотворения мира 6313 (805)...