Государство против революции

Особенности Советской власти

На первый взгляд двухэтажная система власти – партийная бюрократия, стоящая над государственной, – кажется странной, тем более что руководящие посты как в партии, так и в государстве занимали одни и те же люди. Казалось бы, партия, захватившая все рычаги власти посредством созданных ею репрессивных и пропагандистских структур, вполне может обеспечить управление государством и обществом напрямую.

Однако партия, как неоднократно указывал в своих работах В. И. Ленин, – это передовой отряд пролетариата, его организованное меньшинство. Здесь-то и возникает вопрос о легитимности власти партии. Большинство населения, как и булгаковский профессор Преображенский, пролетариат не любило и потому подчиняться приказам партии не видело никаких оснований. Легитимность, основанная на насилии и харизме, – вещь хрупкая и сильно зависит от настроения толпы. Другое дело – легитимность легальная, то есть на основе закона. А такая легитимность может быть только у государства, ибо только оно может сформулировать и защитить закон, которому подчинилось бы все население.

Именно поэтому в условиях начинавшейся Гражданской войны большевики по-быстрому отказались от марксистских утопий насчет немедленного отмирания государства и приступили к его строительству. Уже в марте 1918 года Ленин заявил: «Мы сейчас стоим безусловно за государство». Именно государству поручалось строить социализм, причем «дать характеристику социализма в развернутом виде, где не будет государства – ничего тут не выдумаешь, кроме того, что тогда будет осуществлен принцип – от каждого по способностям, каждому по потребностям», «без всякого военного контроля и насилия»[30].

Вот только строительство государства и установление закона – дело небыстрое, особенно в условиях Гражданской войны, так что партии пришлось фактически подменять государство, используя методы силового командно-административного управления. Реальным центром принятия решений и партии, и государства стал возглавляемый Лениным Совнарком[31]. Свои решения партия-суверен оформляла в виде декретов Советской власти, которые были не столько нормативными, сколько декларативными актами.

После окончания войны государственное строительство стало осуществляться куда более быстрыми темпами, что естественным образом привело к взрывному росту государственной бюрократии, который так напугал Владимира Ильича. В своих последних работах вождь не придумал ничего лучше, нежели бороться с бюрократией бюрократическими же методами, создавая новые контролирующие и надзирающие государственные органы.

Роль партии в системе управления Ленин видел следующим образом: «Что представляет собой организованное меньшинство? Если это меньшинство действительно сознательно, если оно умеет вести за собой массы, если оно способно ответить на каждый вопрос, становящийся в порядок дня, – тогда оно, в сущности, является партией»[33].

То есть коммунисты должны находиться в гуще народа, понимать его интересы и нужды, донося их до государства, организовывать общество на трудовые и, если надо, ратные подвиги. Одновременно растворяться в обществе и растворять общество в партии, чтобы в итоге все граждане стали коммунистами, и если не в смысле членства, то в смысле мировоззрения. Речь идет о создании партией нового общества, а никак не о руководстве государством.

Совершенно иное представление о роли партии в управлении обществом было у И. В. Сталина. Еще в 1921 году в неопубликованном тогда наброске плана брошюры «О политической стратегии и тактике русских коммунистов»[34] Сталин дал свое оригинальное определение партии: «Компартия, как своего рода „орден меченосцев”[35] внутри государства советского, направляющий органы последнего и одухотворяющий их деятельность». Развивая свою мысль, Сталин писал далее: «Партия – это командный состав и штаб пролетариата, руководящий всеми формами борьбы пролетариата во всех без исключения отраслях борьбы и объединяющий разнородные формы борьбы в одно целое»[36].

С потерей Лениным трудоспособности центр принятия решений переместился из Совнаркома в Политбюро ЦК РКП (б).

Юридически государственную власть возглавлял коллегиальный орган – Съезд Советов Союза ССР. В период между съездами работал Центральный Исполнительный Комитет, который, в свою очередь, состоял из Союзного Совета и Совета национальностей и имел Президиум.

В союзных республиках действовала подобная структура Советов, далее городские и районные Советы.

Реальные рычаги управления находились в руках Советов Народных Комиссаров. По названию похожи (тоже Советы), однако оперативные исполнительно-распорядительные функции были у Совнаркома СССР и далее по подчиненности – Совнаркомы республик, исполкомы краев, автономных республик, областей, затем городов и районов. Муниципалитетов в то время не было, действовала жесткая вертикаль.

Законодательные и иные акты принимались в зависимости от компетенции, установленной в Конституции СССР и республиканских Основных законах.

Иногда возникали дискуссии о соотношении ведомственных союзных актов и, например, законов республики. Вопросы решались, исходя из компетенции органов. Точки в таких дискуссиях ставились партийными органами в основном за счет ротации кадров, она была, как мы увидим далее, весьма динамичной.

Приведем для наглядности иерархию нормативных (общеобязательных) актов.

Союзные Конституция, законы, постановления съездов, ЦИК, Президиума ЦИК, постановления СНК – эти акты публиковались в «Известиях Советов народных депутатов». Самые важные с политической и экономической точек зрения печатались в «Правде» – печатном органе ЦК ВКП (б).

Ведомственные акты в виде постановлений, инструкций, директив, писем, телеграмм и прочего тогда не регистрировались и в лучшем случае публиковались в ведомственной печати.

Иерархия республиканских нормативных актов была похожа на союзную, с той лишь разницей, что внутри республиканской подчиненности нужно было ориентироваться на союзные акты.

Что касается партии, переименованной во Всесоюзную коммунистическую партию (большевиков) – ВКП (б) – в декабре 1925 года на XIV съезде, то она, формально говоря, оставалась вне правового поля, поскольку законом ее деятельность и взаимодействие с государством и обществом никак не описывались. Впрочем, как и остальные, по нынешним понятиям, общественные организации: комсомол, профсоюзы, пионерия и т. д.

Легитимность власти партии была связана исключительно с марксистско-ленинской квазирелигией, то есть с теологией. Это шмиттовское расщепление легитимности и легальности[38] было трудно увидеть невооруженным взглядом, поскольку партийные лидеры, занимая ключевые посты во ВЦИКе и Совнаркоме, как бы осенялись легальностью, исходящей от Советской власти. Иначе партийный лидер не мог представлять государство перед населением и на международной арене.

В 1925 году Политбюро состояло из семи человек: Л. Д. Троцкого (на тот момент – наркомвоенмор и председатель Реввоенсовета СССР), Г. Е. Зиновьева (председатель Петроградского Совета), Л. Б. Каменева (заместитель председателя СНК СССР), И. В. Сталина (член ВЦИК), А. И. Рыкова (председатель Совета Народных Комиссаров СССР), М. П. Томского (член Совета труда и обороны СССР) и Н. И. Бухарина (член Президиума Исполнительного комитета Коммунистического интернационала).

Причем структура органов государственной власти имела повторяющуюся форму, поскольку республиканские структуры практически полностью воспроизводили союзную.

Аналогичную структуру имела и ВКП (б), за одним исключением: в РСФСР республиканская компартия отсутствовала, поскольку создание отдельной партии в РСФСР было объявлено «величайшим вредом», так как «фактически означало бы существование двух центральных руководящих органов, потому что удельный вес российской части в партии союзного значения сам собою ясен»[39]. Так что ВКП (б) включала только КП (б) Украины, КП (б) Белоруссии и партийные организации ЗСФСР.

Это обстоятельство раздражало российских коммунистов на протяжении всей истории СССР, но все попытки создания российской компартии блокировались в самом начале. И только перед самым распадом Союза российские коммунисты смогли создать компартию республики, что совсем не способствовало консолидации коммунистов, более того – стало одной из многих причин развала страны.

Партийные организации создавались на всех уровнях государственного и местного управления, а также на фабриках, заводах, в учебных, научных и других организациях (тогда была триада юридических лиц: предприятия, учреждения, организации) по той же схеме. Съезд или конференция коммунистов республики или региона, партийное собрание юридического лица, партийное собрание его подразделений. Избрание руководящего органа – ЦК компартии республики, крайкома или обкома партии, обслуживаемого соответствующим аппаратом, организация и деятельность парткома предприятия с освобожденным секретарем и небольшим аппаратом, партбюро крупного подразделения, например цеха, парторга для более мелких структур, работавших на общественных началах.

Во второй половине декабря 1925 года на XIV Съезде ВКП (б) был серьезно обновлен партийный Устав. В структуре партии произошли изменения: численность членов Центрального Комитета ВКП (б) была увеличена, а сам ЦК стал играть роль «внутрипартийного парламента». Съезды ВКП (б) предполагалось созывать раз в 5 лет; роль исполнительного органа партии перешла к Секретариату ЦК ВКП (б).

Отметим, что в Секретариат ЦК входили не технические секретари, а ответственные партийные руководители, курировавшие определенные направления работы. Зачастую секретари ЦК одновременно возглавляли те или иные отделы ЦК ВКП (б) (являлись заведующими отделами) или, не возглавляя отдел, координировали работу нескольких отделов. Выделялись секретари, курировавшие только промышленность, сельское хозяйство, кадровую работу, военно-промышленный комплекс. В то же время один секретарь мог курировать культуру, науку, образование, СМИ. Естественно, партаппарат стал разрастаться быстрыми темпами.

Подразделения ЦК не то чтобы командовали народным хозяйством, но подготавливали соответствующие постановления, которые после их принятия становились обязательными к исполнению не только партийными, но и государственными органами. Впрочем, без контроля и надзора со стороны партаппарата за исполнением решений партии дело также не обходилось.

При этом решения высших партийных органов если и публиковались, то в цензурированном виде и исключительно в партийной прессе. Значительное число партийных документов засекречивалось, некоторые доводились до широких партийных масс с помощью так называемых закрытых писем, оглашавшихся исключительно на партсобраниях с предупреждением «о нераспространении».

Массив документов высших партийных органов, за исключением решений Политбюро[40], собственно, и представлявших собой содержание Права катастроф, был опубликован в наиболее полном виде только в конце 1980-х годов. Даже краткий их анализ за рассматриваемый период (тома с 3-го по 6-й) показывает, как в решениях суверена становится все меньше политики и все больше сугубо управленческих решений в отношении народного хозяйства в целом, отдельных его отраслей и даже конкретных предприятий, учреждений и организаций.

Еще в 1923 году был установлен «твердый перечень должностей, по которым назначение, перемещение и смещение работников всегда и обязательно производится через ЦК». Таких должностей было определено от 3,5 тыс. до 4 тыс. – так называемая Номенклатура № 1. В Номенклатуре № 2 назначение и смещение работников производилось ведомствами с обязательным уведомлением ЦК – 15 тыс. мест. В Номенклатуру № 3 были включены должности уездного масштаба – 29 тыс.

Внешняя часть представляла собой Закон, точнее – позитивное право, нормативистская теория которого была впоследствии развита Г. Кельзеном[41]. Именно в соответствии с Законом функционировали государственная машина и управление на местах.

В соответствии с Законом жили и все граждане СССР, за исключением высшей партноменклатуры, которая соблюдала его приблизительно и по желанию. Впрочем, представители партноменклатуры были постоянной мишенью для чекистов и контрольных органов самой партии.

Партийные метаморфозы

В 1923 году (после чистки 1921 года[42]) партия насчитывала 386 тыс. членов. Большевики с дореволюционным стажем составляли менее 2 %. Остальные же вступили в партию в годы Гражданской войны. 40 % составляли рабочие, причем на заводах из них осталось лишь 11 %, остальные уже занимали управленческие должности[43].

Большевики представляли собой партию ожесточившихся в годы войны, грубых и не очень образованных людей, обуреваемых идеей переустройства мира. 90 % из них имели лишь начальное образование. Например, видный партийный деятель Лазарь Каганович был крайне малограмотен. Сапожник по профессии, никогда не получивший никакого образования, он писал с грубыми грамматическими ошибками, а сочинять связные тексты просто не умел[44]. Г. Е. Зиновьев и Л. Б. Каменев проучились в университетах по два семестра, Л. Д. Троцкий – несколько месяцев, И. В. Сталин так и не окончил духовную семинарию.

В то же время численность государственных служащих составляла 1,2 млн человек, кроме того, 103 тыс. управленцев работало в системе кооперации, 28 тыс. – в профсоюзах, 50 тыс. – в армии[45]. Партийных кадров для обеспечения контроля партии над госорганами явно не хватало.

29–31 января 1924 года ЦК РКП (б) объявил так называемый ленинский призыв в партию[46]. В результате общая численность РКП (б) к 1 августу 1924 года достигла 666,9 тыс. человек[47]. В 1927 году по случаю юбилея Великой Октябрьской революции ЦК постановил организовать «широкое вовлечение в партию рабочих и работниц»[48]. К 1 апреля 1928 года общая численность ВКП (б) достигла 1294,5 тыс. человек. Из них 529,2 тыс. являлись рабочими «от станка», что составляло примерно 40,9 % всех членов и кандидатов в члены партии[49].

Было это осознанной тактикой партаппарата или нет[50], но факт остается фактом:

Конечно, эта кампания проводилась под самыми благовидными предлогами: укрепить связи партии с рабочими, сделать ее более авторитетной среди населения и т. д. и т. п.

Принятые в партию рабочие в основном имели производственный стаж от 1 года до 2 лет. Это были маргиналы, порвавшие связь с крестьянской культурой, но еще не ставшие полноценными городскими жителями. С крайне низким образовательным уровнем, по сути дела, совершенно аполитичные, они были прекрасным материалом для манипуляций со стороны партаппарата. Они никогда не подвергали сомнению политический курс, который задавала партийная бюрократия, не противопоставляли себя ему, а большинство самозабвенно проводило его в жизнь, голосуя на всевозможных собраниях по указке начальства, никогда не задумываясь над последствиями своих действий и ответственностью за них.

Так было положено начало тому, что впоследствии получило название агрессивно-послушного партийного большинства.

В отличие от старых большевиков новобранцы видели в партии в лучшем случае эффективный социальный лифт, а по большей части – источник различных жизненных благ. «Производственная ячейка превратилась в бюро протекций, члены партии без всякого зазрения совести требуют себе хорошо оплачиваемых должностей, если их не удовлетворят, грозят уйти из партии и идут в райком»[51].

К тому же членство в партии предохраняло их от тревог, связанных с масштабной безработицей, возникшей вследствие введения рынка труда, заставившего руководителей предприятий освобождаться от неквалифицированных и бесполезных работников. Вместо того чтобы обивать пороги восстановленных бирж труда[52], они приходили в губкомы, райкомы и укомы партии и получали направление на работу независимо от их квалификации или образования. Получившие столь «ценные» кадры руководители хватались за голову: «люди пришли в партию, а делать ничего не умеют», но поделать ничего не могли.

Как известно, наилучший способ обезвредить никчемного работника – выдвинуть его на руководящую работу.

До октября 1917 года и даже в начале Гражданской войны РСДРП (б) и РКП (б) были вполне демократичными организациями. Участие в них было делом свободного желания их членов и потому манипулировать ими было невозможно. Борьба за власть в самой партии, имевшая призом партийную кассу, влияние на партийные органы и печать, велась исключительно с помощью убеждения. Даже Ленин не раз оставался в меньшинстве и должен был заново отвоевывать свою власть в партии. Можно было иметь свое мнение, не соглашаться с правящими органами, оспаривать их решения. Эта свободная борьба внутри партии создала длительную привычку внутрипартийной свободы, которая в рассматриваемый период еще существовала.

Первым ударом по партийной демократии стала пресловутая резолюция Х Съезда РКП (б) «О единстве партии», в которой по настоянию В. И. Ленина, продавливавшего введение НЭПа, было принято решение запретить фракции и группировки в РКП (б). Теперь всякое инакомыслие можно было объявить фракционной борьбой с соответствующими последствиями, в том числе исключением из партии. Еще в 1919 году ЦК РКП (б) определил: «Исключение из партии есть тягчайшая мера наказания члена партии; исключение из партии есть гражданская и политическая смерть для исключенного, так как каждая партийная ячейка должна принять меры к тому, чтобы исключенный из партии не мог занять не только ответственного поста, но и получить простую работу в каком-либо советском учреждении»[53]. Ни дать ни взять гражданская казнь, легко переходившая в натуральную в годы репрессий.

Этот принцип был закреплен в новом Уставе РКП (б) в 1922 году. С лета 1922 по осень 1923 года из 191 секретаря губернских комитетов ВКП (б) выбранными оказались лишь 97, остальные были назначены и, следовательно, от возглавляемых ими организаций никак не зависели. Игнорирование принципов демократии возводилось в партийную норму[54]. Начиная с состоявшегося в 1925 году XIV Съезда ВКП (б) делегатами съездов становились не выбранные своими партийными организациями, а назначенные вышестоящими партийными органами люди.

Политбюро оправдывало эти нововведения, ссылаясь на политическую неграмотность 60–70 % рядовых коммунистов. «Управляющая такой страной, как наша, Российская коммунистическая партия не может не быть строго централизованной организацией. Но в очень значительной степени этот факт объясняется и тем, что культурно-политический уровень всей массы членов партии слишком отстал от уровня руководящих слоев ее», – писал в газете «Правда» Г. Е. Зиновьев[55].

Пока демократические традиции в партии были еще сильны, многие коммунисты с дореволюционным стажем или вступившие в РКП (б) во время Гражданской войны пытались протестовать против ползучего захвата партии аппаратом. Сначала возникла «рабочая оппозиция»[56], потом в октябре 1923 года против «бездушных партийных бюрократов, которые каменными задами душат всякое проявление свободной инициативы и творчества трудящихся масс» выступил Троцкий. Затем в ЦК поступило так называемое «заявление 46»[57] о внутрипартийном режиме, когда не партия принимает какие-либо решения, а всем командуют бюрократы – партийные секретари.

Эти настроения получили широкое распространение не только среди рядовых коммунистов, но и в трудовых коллективах, поскольку командно-административные методы управления становились все менее адекватными в условиях НЭПа. В августе 1923 года состоялись забастовки на заводах в Москве, Харькове, Сормове, внутри партийных организаций стали возникать нелегальные группы, боровшиеся с коррумпированностью некоторой части хозяйственных руководителей.

Несмотря на то что 5 декабря Политбюро ЦК и Президиум ЦКК приняли резолюцию «О партстроительстве», в которой предлагалось «улучшить внутрипартийную, политическую и организаторскую работу» и формально осуждалось «назначенчество», борьба между бюрократами из ЦК и продемократической оппозицией выплеснулась в низовые парторганизации и прессу.

Как раз в это время (январь 1924 года) были объявлены выборы делегатов на общесоюзную партийную конференцию, которые проходили в рамках районных, городских и губернских конференций. При этом, получив большинство, одна из сторон дискуссии волевым порядком снимала кандидатуры меньшинства из списков по выборам делегатов на районные и городские партконференции, членов партийных органов, добиваясь однородности состава делегаций, партийных бюро и комитетов.

В ходе голосования в столичных низовых парторганизациях ЦК терпел поражение: даже в огромной ячейке самого ЦК большинство голосовало против ЦК. А ведь на столицу равнялись провинциальные организации. Этому обстоятельству было посвящено заседание тройки, на котором формально обсуждалась повестка заседания Политбюро. Именно на этом заседании в ответ на вопрос Каменева: «Как завоевать большинство в партии?» – прозвучала знаменитая максима Сталина: «Я считаю, что совершенно неважно, кто и как будет в партии голосовать; но вот что чрезвычайно важно – это кто и как будет считать голоса»[58]. Даже таких прожженных интриганов, как соратники по тройке, это заявление сильно удивило.

В итоге различного рода манипуляций, особенно там, где верховодили назначенные секретари региональных отделений, на январском (1924 год) Пленуме ЦК РКП (б) было объявлено, что подавляющее большинство коммунистов во всех партийных организациях высказалось за линию Центрального Комитета. Антибюрократическая оппозиция в партии была разгромлена, что не удивительно, поскольку она не имела организующего начала и была неоднородна по составу – правые децисты[59] и крайне левый Троцкий со товарищи.

В общем, случилось все по Марксу: государство присвоили бюрократы[60], а партию – аппарат. Видеть в этом обстоятельстве чей-то злой умысел (обычно кивают на Сталина) – явное преувеличение. Для существовавших условий это был естественный и потому неизбежный процесс.

РСДРП, одной из фракций которой были большевики, действовала в рамках соответствующего законодательства Российской империи об обществах и союзах[61]. Предметом деятельности любой партии является продвижение собственных модернизационных инициатив по развитию (или деградации – это как посмотреть) общества и государства. Большевики продвигали идею социалистического общества без государства, которая при первом же прикосновении к реальности обратилась в дым.

В результате партия превратилась в ключевой элемент системы государственного управления. Первейшей задачей системы управления является обеспечение устойчивого функционирования государства, то есть воспроизводство существующего порядка, а это невозможно без создания бюрократической структуры. Собственно, бюрократия, администрация и система управления – это почти что синонимы. Поэтому бюрократический аппарат в рамках большевистской партии не мог не возникнуть.

Вместе с тем общественная составляющая партии никуда не делась. Множество профессиональных революционеров и просто активистов постоянно спорили с руководством, предлагая свои подходы к строительству социализма в стране. Безусловно, это вносило существенный элемент нестабильности в процесс функционирования.

Поступить так, как это принято во многих государствах, где пришедшая к власти партия просто делегирует своих представителей в государственные органы, а сама остается в рамках общественной структуры, продвигая свои идеи, большевики не могли. Их базовая идея диктатуры пролетариата, то есть диктатуры мизерного социального слоя над всем населением, этим самым населением в большинстве своем воспринималась в штыки. Вряд ли коммунисты выжили бы на поле конкурентной публичной политики без ВЧК и ОГПУ, управления системой распределения всяческих благ и тотального контроля над прессой, то есть без поддержки государства.

Бюрократия и общественная деятельность в рамках одной сущности – это такой нонсенс, которому трудно подобрать аналог во всей богатой мифологии человечества. Разве что двуликий Янус, смотрящий в противоположные стороны, одна половина которого склонна к авантюрам, а другая – любит тихую и размеренную жизнь.

Путем растворения активистов-общественников в серой массе маргиналов, запрета на фракционную деятельность, внедрения «назначенчества» вместо выборности партийных секретарей, ужесточения Устава партии и всякого рода процедурных и политтехнологических уловок в ходе выборов на партконференции и съезды аппаратчики одержали сокрушительную победу над общественниками. Иначе и не могло быть, исходя из сущности этих противоборствующих сторон.

В то же время стать партией исключительно бюрократов, этаким орденом, ВКП (б) тоже не могла. Без огромного количества рядовых, не обремененных партийными должностями коммунистов, находящихся во всех порах социума, управляющие сигналы верхушки повисли бы в воздухе. Необходимо было превратить их всех в послушных исполнителей решений суверена, не задающих ненужных вопросов.

Однако оставались еще авторитетные профессиональные революционеры, которые в силу своего громадного опыта по свержению законной власти теоретически могли подорвать всевластие партийной бюрократии. Именно у них аппарат должен был отобрать право на модернизационную риторику, на которой зиждилась легитимность партии, а значит, и партийной бюрократии.

Укрощение строптивых

Борьба за власть в партии в значительной мере осложнялась личным соперничеством между лидерами революции.

В советских канонических текстах вроде «Краткого курса истории ВКП (б)»[63] и последующих учебников по истории КПСС эта борьба представлялась в виде конкуренции идей по поводу дальнейшего развития страны. На самом деле внутрипартийные дебаты и борьба за власть между конкретными персонами были тесно взаимосвязаны, и отличить одно от другого практически невозможно.

Когда в конце 1922 года стало ясно, что Владимир Ильич Ленин уходит в вечность, вопрос о том, кто займет освободившееся место вождя, встал в полный рост.

Будучи основателем Учения, Владимир Ильич олицетворял легитимность, а в качестве главы исполнительной власти – легальность Советской власти. Во время Гражданской войны вторым признанным вождем революции был Лев Давидович Троцкий – не менее доктринированный и куда более харизматичный деятель революции, организатор Октябрьского переворота и вождь Красной Армии, силой устанавливавшей новую государственность.

Ленин и Троцкий были фанатиками коммунистической идеи и старались во что бы то ни стало воплотить ее в жизнь, а для шедших за ними практиков эти идеи были не более чем крайне эффективным методом завоевания и удержания власти. После смерти Ленина главными претендентами на роль двух новоявленных вождей революции были Зиновьев и Каменев.

Хотя в условиях мирного времени Лев Давидович растерял свой ореол революционного монстра, тем не менее именно он представлял главную опасность, поскольку его популярность среди коммунистов была еще велика.

Троцкий был настолько упертым догматиком марксистско-ленинского учения, что никакие доводы здравого смысла не могли его смутить. Он отрицал возможность «построения социализма в отдельно взятой стране» не столько потому, что капиталистическое окружение подавит его силой оружия, сколько потому, что в условиях изоляции без постоянной экспансии социализм падет от руки мещанства с его стремлением к спокойной и мирной жизни и разлагающим влиянием на революционные массы[64]. Троцкий был знаменем коммунистов, не признавших НЭП и настаивавших на силовых методах построения социализма.

Остальным членам Политбюро, которые уже присиделись в теплых аппаратных креслах и мечтали наконец-то обрести спокойную жизнь и полагавшиеся им награды за бурную революционную деятельность, все это сильно не нравилось. Особенно Зиновьеву, который претендовал на роль идеолога партии. Не случайно, как мы уже упоминали, пресловутая тройка взялась за удушение несистемного элемента бюрократическими методами. К тому же Лев Давидович был высокомерен, заносчив, склонен к скандалам и истерикам, что явно не прибавляло ему любви со стороны многих членов ЦК. Так что укрощение строптивого противника захвата партии аппаратом было лишь вопросом времени.

Дискредитация оппонентов с помощью компромата, плохо отличимого от клеветы, основанного на иезуитской интерпретации давно известных фактов, ленинские записки, собранные отовсюду, в которых вождь критиковал соратников, – все шло в дело. Оппонент обвинялся в каком-то уклоне (правом, левом, кулацком, недооценке чего-то, переоценке, забвении чего-то, отступлении от заветов Ильича и т. д.), а на самом деле все это было чистым словоблудием. Причем, победив противника, Сталин порой сейчас же без всякого стеснения принимал его точку зрения, которая только что объявлялась преступной, меньшевистской, кулацкой и т. д.

Тайный сбор информации о видных деятелях партии и правительства с целью манипулирования ими был поставлен на твердую техническую основу. В частности, «вертушки», установленные для высших руководителей, прослушивались «специалистами», и доклады шли Сталину.

Еще интереснее была технология выявления отношения коммунистов к своим вождям. На съездах ВКП (б) избирались составы ЦК, ЦКК, Центральной ревизионной комиссии. Голосовали списком, предложенным Центральным Комитетом и руководителями крупнейших делегаций. Каждый делегат при тайном голосовании имел право вычеркнуть из списка любую фамилию и заменить ее другой по своему выбору, которую он должен написать своей рукой. Однако при регистрации каждый делегат заполнял длиннющую анкету, тоже, разумеется, собственноручно. Сравнение бюллетеней для голосования с анкетами позволяло специально обученному графологу из ОГПУ определить, кто проголосовал против Сталина, Троцкого, Зиновьева и пр.[65] В особенности, конечно, кто скрытый враг Сталина[66]. Но и списки недоброжелателей остальных вождей находили свое применение.

Что касается лицемерия, лжи и провокаций, то такие приемчики внутрипартийной борьбы для большевиков были в порядке вещей еще с дореволюционных времен, так что упрекать в них одного Иосифа Виссарионовича было бы несправедливо.

Вместе с тем Сталин в силу объективных и субъективных обстоятельств стал главным вдохновителем ползучего захвата власти аппаратом. Иосиф Виссарионович выступил глашатаем перемен. Еще 17 июня 1924 года на курсах секретарей уездных комитетов при ЦК Сталин сделал доклад, в котором довольно ясно объявил будущим аппаратчикам, что диктатура пролетариата сейчас, в сущности, заменяется диктатурой партии – читай партаппарата. Это совершенно честное заявление было лицемерно осуждено членами Политбюро как явно ошибочное. Понятно, что никто из них в эту самую диктатуру пролетариата давно, а может, и никогда не верил, но признаться в своих властолюбивых намерениях они опасались, чтобы заранее не подставляться[67].

Из политических убийств, осуществленных по указке Сталина, наиболее известны гибель Троцкого от руки агента НКВД в Мексике в 1940 году и убийство Михоэлса[68], замаскированное под автокатастрофу в Минске в 1948 году. Также широко известно описание Б. Пильняком убийства М. В. Фрунзе[69]. Сколько менее статусных персон, вызвавших недовольство Сталина, незаметно погибло от рук его палачей, покрыто мраком истории.

Возникает вопрос, для чего Сталиным были устроены показательные процессы над его уже поверженными врагами, закончившиеся вынесением смертных приговоров, которые иначе, чем публичными политическими убийствами, не назовешь? Ведь он мог продолжать по-тихому их травить, подстраивать несчастные случаи и т. д., а затем с почестями хоронить. Все выглядело бы вполне благопристойно. Дело в том, что для Сталина было важно не столько уничтожить, сколько окончательно дискредитировать тех людей, идеями которых он на самом деле пользовался. Троцкий, Зиновьев, Каменев и Бухарин как раз и были этими людьми.

После того как на январском 1925 года Пленуме ЦК Троцкий, обвиненный за его антиаппаратные выступления в раскольнической и фракционной деятельности, был скомпрометирован и потерял посты наркомвоенмора и председателя Реввоенсовета[70], вопрос о власти в партии стал еще острее.

Сталин предпочитал не вмешиваться в идеологические диспуты между теоретиками марксизма, а выступать в качестве примиряющего начала, «золотой середины», позволяя своим оппонентам компрометировать друг друга. Этакий мудрый руководитель, для которого и правый, и левый уклон «оба хуже».

Впрочем, свою гранату на поле боя между Троцким и Зиновьевым с Каменевым он все-таки бросил. Он начал продвигать тезис о возможности построения социализма в одной стране, что с точки зрения Учения было полнейшей ересью – Маркс, Энгельс и Ленин (по крайней мере, до 1922 года) такую возможность отрицали.

Началась очередная схоластическая дискуссия[71] между аватаром Сталина Бухариным и Каменевым, Зиновьевым, Сокольниковым и активно поддержавшей их Крупской, подписавшими «платформу четырех». Однако победу в политической дискуссии определяла не убедительность приведенных аргументов, а голосование на партийных форумах – Пленумах ЦК, партконференциях и съездах. А здесь Сталин был вне конкуренции: все активнее давало о себе знать агрессивно-послушное большинство, формируемое им на партийных собраниях, все изощреннее становились манипуляции коммунистами.

Осенью 1924 года тройка стала семеркой: теперь наряду с Г. Е. Зиновьевым, Л. Б. Каменевым и И. В. Сталиным в нее вошли и остальные члены Политбюро – А. И. Рыков, М. П. Томский, Н. И. Бухарин и секретарь ЦК, председатель Центральной контрольной комиссии В. В. Куйбышев. Сформировав себе прочную поддержку в Политбюро, Иосиф Виссарионович мог единолично заранее предрешать все вопросы, выносившиеся на заседания этого органа.

Оппозиционеры хорошо понимали тактику Сталина и также старались играть в эти игры, попытавшись организовать «монолитное выступление» в свою поддержку крупнейших делегаций (Ленинградской, Московской и Украинской) на состоявшемся в 1925 году XIV Съезде ВКП (б). Неожиданно обнаружилось, что на стороне Зиновьева с «монолитным единством» выступила одна только ленинградская делегация, а Сталин противопоставил ей весь остальной съезд, также действовавший в «монолитном единстве». Оппозиция была разгромлена – было принято решение о начале строительства социализма в СССР.

В 1926 году Г. Е. Зиновьев и Л. Б. Каменев объединились со своим бывшим противником Л. Д. Троцким на основе единства взглядов по вопросу невозможности «построения социализма в одной стране» и «сверхиндустриализации»[72]. Вскоре к ним присоединились члены партии с дооктябрьским стажем[73]. Они по-прежнему критиковали недемократизм И. В. Сталина и утверждали нереальность построения социализма в одной стране.

В сентябре 1927 года оппозиция начала готовиться к последнему бою. На 7 ноября (день рождения Троцкого и десятилетие Октябрьского переворота) Троцкий и его сторонники решили устроить что-то вроде майдана, говоря современным языком. В Ленинграде, Харькове, Москве они вышли на альтернативную демонстрацию, развернув транспаранты. Главная демонстрация состоялась около Кремля, но там их встретили сотрудники ОГПУ, переодетые рабочими, закидали гнилой картошкой и разорвали все транспаранты. Стало ясно, что на стороне Сталина выступает не только партаппарат, но и государство, по крайней мере, его силовые органы[74].

Через неделю Зиновьева и Троцкого, как организаторов демонстрации, исключили из партии. 17 ноября 1928 года Троцкий был выслан в Алма-Ату. В 1929 году его выслали в Стамбул, потом он оказался в Норвегии, затем в Мексике, где был убит. Зиновьева и Каменева, которые покаялись в своих «преступлениях», ждала еще менее завидная судьба.

Уничтожив своих главных заклятых товарищей (пока только политически), Сталин оказался в щекотливой ситуации. Внешне все выглядело как победа «генеральной линии» над ложными теориями блока Троцкий – Зиновьев – Каменев. Однако в основе этой самой генеральной линии лежали идеи группы Бухарина об изменении отношения к крестьянству и началу строительства социализма в одиночку путем дальнейшего развития НЭПа в условиях классового мира. Эти идеи находили широкий отклик среди многих коммунистов, а главное – среди населения, уставшего от бесконечных войн и революций, стремившегося к спокойной жизни.

Но зачем тогда нужна коммунистическая партия с ее марксистской теорией классовой борьбы, порождающей ощущение перманентной катастрофы? Да еще этот умник Бухарин, «любимец партии», явно заслонял величие Сталина как главного теоретика марксизма.

Без колебаний Иосиф Виссарионович тут же перекинулся в адепты перманентной революции, предполагавшей ограбление крестьянства ради ускоренного развития промышленности. Начались резкое сворачивание НЭПа и подготовка к проведению всеобщей коллективизации. В 1929 году Сталин выдвинул теорию обострения классовой борьбы наряду с развитием социализма, которая стала одним из краеугольных камней сталинизма во внутренней политике Советского Союза. Якобы остаточные буржуазные элементы сохраняются в стране и при поддержке западных держав попытаются проникнуть в партию.

Началась тягучая аппаратная борьба против Бухарина с использованием всех уже описанных методов. Был создан миф о правой оппозиции, которая хочет реставрировать капитализм. Пропаганда начала описывать правых как «кулацкую агентуру в партии», а бухаринскую теорию врастания кулака в социализм – как антимарксистскую. На апрельском Пленуме 1929 года Бухарин был снят с постов главного редактора «Правды» и председателя исполкома Коминтерна.

Теперь уже никто вслед за Троцким не посмеет назвать суверена идейным убожеством, замененным аппаратным всемогуществом. Право принятия окончательных решений перешло – в общесоюзном и общепартийном масштабах – к Сталину, которого его ближайшее окружение в общении и переписке между собой называло Хозяином.

Последнюю попытку остановить мерную поступь нового Чингисхана к вершине пирамиды абсолютной власти, с которой невозможно спорить или договариваться, а можно только ей подчиняться, к вершине пирамиды, построенной из черепов политических противников, предприняла группа Рютина.

В 1932 году Мартемьян Никитич Рютин вместе с несколькими большевиками с дореволюционным стажем провозгласил «Союз марксистов-ленинцев». В обращении «Ко всем членам ВКП (б)» Рютин писал: «С помощью обмана и клеветы и одурачивания партийных лиц, с помощью невероятных насилий и террора… Сталин за последние пять лет отсек и устранил от руководства все самые лучшие, подлинно большевистские кадры партии, установил в ВКП (б) и всей стране свою личную диктатуру… <…> Ни один самый смелый и гениальный провокатор для гибели пролетарской диктатуры, для дискредитации ленинизма не мог бы придумать ничего лучшего, чем руководство Сталина и его клики»[75]. В обширной рукописи «Сталин и кризис пролетарской диктатуры» он дал еще более жесткие оценки деятельности Сталина: «Все винтики, большие и маленькие, второстепенные и первостепенные, – хотят они или не хотят, «верят» они или не «верят» – вынуждены вращаться со всей машиной. Если же какой-либо винтик или целая группа отказывается вращаться вместе со всей машиной и «протестует» – машина беспощадно их размалывает и со скрипом, треском и скрежетом до поры до времени продолжает свою «работу» дальше. Террор в условиях невиданной централизации и силы аппарата действует почти автоматически»[76].

Но это были еще цветочки. Абсолютная власть порождает постоянный и непреодолимый страх перед невидимым, скрытым врагом, таящимся где-то в тени и готовым в любой момент ударить из-за угла. И такой враг был Сталиным обнаружен. Им оказалась бюрократия, и в частности – взлелеянный и выпестованный им партаппарат.

И действительно, бюрократические структуры – это такое болото, которое может поглотить любого гения или героя. Крючкотворцы сидят в своих конторах, издают какие-то директивы и циркуляры, определяющие жизнь государства и общества. Что они там наскрипят своими перьями? А вдруг какую-нибудь крамолу, искажающую решения суверена?

На XVII Съезде ВКП (б) в 1934 году Сталин заявил: «Бюрократизм и канцелярщина аппаратов управления, болтовня о «руководстве вообще» вместо живого и конкретного руководства… отсутствие систематической проверки исполнения, боязнь самокритики – вот где источники наших трудностей, вот где гнездятся теперь наши трудности». И тут же предложил рецепт борьбы с этим злом:

А пока было объявлено об очередной реорганизации структуры партаппарата. Было решено перейти к производственно-отраслевому принципу[78]. И для ЦК нацкомпартий, крайкомов, обкомов, и для ЦК ВКП (б). К той структуре, которая предполагала в самое ближайшее время максимально использовать, вобрав в себя, коммунистов не с «прошлыми заслугами», а с профильным образованием и опытом работы.

Проще говоря, бюрократическому болоту нельзя давать застаиваться. Для этого нужна постоянная и повсеместная ротация кадров. Правда, за кадром остается вопрос, что делать с отставниками, которые могут обидеться и при этом слишком много знают? Ответ на этот вопрос вскоре был дан в ходе массовых репрессий 1936–1938 годов.