Государство против революции

Национализация крестьян

С практической точки зрения доктрина Сталина, заключавшаяся в создании мощной в экономическом и военном отношении социалистической империи с имманентно присущим ей экспансионизмом, и доктрина Троцкого – перманентная мировая революция, возглавляемая государством победившего социализма, ничем друг от друга не отличались. На самом деле спор между «двумя выдающимися вождями» шел о дальнейшей судьбе партии, соотношении двух ее функций – управленческой и идеологической.

Либо сувереном, принимающим Решения, остаются политические лидеры партии, а аппарат – лишь исполнитель их воли, как это было изначально. Либо партаппарат окончательно становится ключевым элементом системы управления государством и обществом, а партийные лидеры разных масштабов выполняют роль общественников, становятся своеобразной государственной церковью с разветвленной системой приходов на всех предприятиях, в учреждениях и организациях.

Это была хорошо известная из истории борьба государства и церкви за командные высоты. Как и прежде, победило государство. Государство и было объявлено богом вместо революции. В качестве «Отче наш» стала фраза: «Жила бы страна родная – и нету других забот». Она заменила «Да здравствует мировая революция!». В массовом сознании государство все больше приобретало черты конкретной персоны.

Зато полемика с правой оппозицией (группа Бухарина) носила сугубо тактический характер и касалась путей развития экономики. Н. И. Бухарин и его единомышленники настаивали на встраивании крестьян, в том числе и кулаков, в социализм. Сталин, перешедший на левацкие позиции, хотел ускоренной индустриализации за счет ограбления крестьян. Однако и здесь имелось второе дно.

Их интересы не распространялись дальше их поселения. Поэтому становиться адептами новой религии и включаться в строительство социалистического государства они не спешили. И это при том, что крестьяне составляли подавляющее большинство населения, а в их руках находились основные материальные ресурсы страны.

«Эгоизм» крестьян, столкнувшись с советским государственным строительством, породил два экономических кризиса – в 1923–1924 годах вследствие «ножниц цен», когда крестьяне не могли купить слишком дорогую промышленную продукцию, и в 1927–1928 годах, когда из-за военной тревоги 1927 года[79] крестьяне в ожидании развития событий перестали продавать хлеб (так называемая хлебная стачка). Из-за диспропорций цен на сельскохозяйственное сырье (продававшееся по вольным ценам) и готовый хлеб (из заготовленной по государственным ценам муки) осенью 1928 года правительство было вынуждено ввести хлебные карточки в крупных городах.

Начальство в принципе не любит, когда подданные живут не его интересами, а своими собственными. Так что обращение крестьян в новую веру стало насущной необходимостью. Для этого надо было загнать крестьян в колхозы.

Хлебный кризис 1927 года и опасения насчет войны с Великобританией, Францией и некоторыми другими странами подвигли Сталина на ускоренную индустриализацию страны прежде всего в плане усиления военной мощи. Иного способа, кроме как изъять недостающие ресурсы у крестьян путем коллективизации крестьянских хозяйств, большевикам в голову не приходило.

В противовес идее полного огосударствления сельского хозяйства выступили экономисты А. В. Чаянов, Н. Д. Кондратьев и др. Они считали более перспективным соединить индивидуально-семейную, коллективную и государственную формы организации производства[80]. Однако такой подход противоречил политике Сталина, который в тот момент боролся с правой оппозицией в лице группы Бухарина. Опять же о намерении укротить крестьянскую вольницу надо не забывать. Этот демарш вскоре вышел ученым боком.

Политическое решение об объединении единоличников в коллективное хозяйство формировалось на фоне кризиса с хлебозаготовками и было принято на XV Съезде ВКП (б) в конце 1927 года.

Впрочем, давайте по порядку.

В январе 1928 года было принято решение проверить ситуацию с заготовками хлеба на местах. Руководство страны во главе с вождем выехало проверять аграрные регионы.

Сталин отправился в Новосибирск, Барнаул, Рубцовск, Красноярск и Омск. Пробыв в Сибири три недели, генсек увидел и прочувствовал катастрофическую ситуацию с продовольствием. 19 января 1928 года в шифрограмме в ВКП (б) на имя С. В. Косиора[81] он пишет: «…Прибыл Новосибирск 18-го. Тот же день устроили собрание в сорок человек партийно-советско-кооперативной верхушки. Общее впечатление от собрания: страшно запоздали с заготовками, очень трудно наверстать потерянное, можно наверстать потерянное при зверском режиме (выделено авт. – П. К.) и умении руководить, работники готовы разбиться в лепешку для того, чтобы выправить положение. О решениях собрания сообщу дополнительно»[82].

10 февраля Сталин отправил еще одну шифровку, где предложил: «…В четырех губерниях Центрально-Черноземной области совершенно необходимо применение статьи 107 Уголовного кодекса в отношении отдельных злостных кулаков, причем именно действительных кулаков, не выпускающих большие партии хлеба»[83]. Статья 107 УК РСФСР предусматривала лишение свободы до трех лет с конфискацией имущества за «злостное повышение цен на товары путем скупки, сокрытия или невыпуска таковых на рынок». Локомотив репрессий набирал обороты.

В ноябре 1929-го в газете «Правда» была опубликована статья Иосифа Сталина «Год великого перелома», в которой провозглашались окончательный отказ от политики НЭПа и курс на насильственную коллективизацию. По сути, речь шла о желании переломить хребет крестьянству как независимому субъекту хозяйственной деятельности.

Формально крестьянам был предоставлен выбор из трех вариантов способов хозяйствования: колхоз, совхоз и единоличное хозяйство. На самом же деле в полном соответствии с Правом катастроф этот выбор осуществлялся не крестьянами, а партийным и государственным руководством конкретной территории.

В колхозах происходило обобществление (передача колхозу) основной части имущества крестьян, в собственности у них оставались дом, хозяйственная постройка (как правило, сарай), домашняя птица, мелкий инвентарь, домашняя утварь. Остальное передавалось колхозу (кооперативу), имущество которого помещалось в паевой фонд и делилось на паи. Расчеты производили, исходя из трудодней, деньгами или сельскохозяйственной продукцией.

Совхозы, в отличие от колхозов, были государственными предприятиями, где все имущество принадлежало государству, а крестьяне и другие лица работали по найму и получали заработную плату.

Первоначально совхозы создавались в основном как специализированные сельскохозяйственные предприятия для выращивания свеклы, табака, хлопка и т. п. Кроме того, действовали животноводческие совхозы. Вместе с тем 11 июля 1928 года ЦК ВКП (б) принял решение «Об организации новых (зерновых) совхозов» для увеличения производства зерна. Уже 1 августа 1928 года было принято постановление ЦИК и СНК «Об организации крупных зерновых советских хозяйств»[84]. На основании данных документов создавались новые и объединялись действующие совхозы.

В колхозах и совхозах у крестьян имелись подсобные хозяйства, в которых в свободное от работы время трудились сельчане.

В подавляющем большинстве случаев местное руководство выбирало колхозы как наиболее эффективный способ лишения крестьян средств производства. Совхозы требовали инвестиций со стороны государства, а единоличников было решено истребить под корень.

1 февраля 1930 года Совет Народных Комиссаров СССР и Центральный Исполнительный Комитет СССР издали постановление «О мероприятиях по укреплению социалистического переустройства сельского хозяйства в районах сплошной коллективизации и по борьбе с кулачеством»[85].

Документ отменил аренду земли и использование наемного труда в единоличных крестьянских хозяйствах. Исключение могло быть сделано на основании специального совместного решения районного и окружного исполнительных комитетов только в отношении середняков.

Секретным решением Политбюро ЦК ВКП (б) от 30 января 1930 года «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации»[86] и секретной инструкцией ЦИК и СНК от 4 февраля в отношении кулаков отменялся ряд положений «Общих начал землепользования и землеустройства». В районах сплошной коллективизации предписывалось конфисковывать у кулаков средства производства, скот, хозяйственные и жилые постройки, производственные и торговые предприятия, продовольственные, кормовые и семенные запасы, наличные деньги и «излишки домашнего имущества». В отношении середняков регулирование должно было происходить под руководством и контролем окрисполкомов.

В этих документах и Приказе ОГПУ от 2 февраля 1930 года кулаков подразделяли на три категории:

– первая – контрреволюционный кулацкий актив (участники контрреволюционных и повстанческих группировок, злостные и махровые одиночки) – подлежала незамедлительному аресту и заключению в концлагеря и могла быть приговорена к «высшей мере репрессии»;

– вторая – активные противники коллективизации (бывшие помещики, полупомещики и кулацкие авторитеты) – подлежала массовому выселению в отдаленные районы;

– третья – сочувствующие первым двум категориям – подлежала расселению в пределах района.

Все категории кулаков выселялись вместе с семьями, производилась конфискация имущества.

Были еще подкулачники – те, кто сопротивлялся вступлению в колхоз, при том что колхозы, как мы уже указывали, были объявлены добровольным объединением крестьян. К январю 1932 года было выселено 1,4 млн человек, из них несколько сотен тысяч – в отдаленные районы страны.

Предпринятые меры были направлены на ликвидацию не только кулаков, но и вообще крестьян-единоличников, в силу своей самодостаточности и автономности представлявших угрозу для государства.

Крестьяне активно сопротивлялись коллективизации. В марте 1930 года ОГПУ насчитало 6500 бунтов, восемьсот из которых было подавлено с применением оружия. В течение всего 1930 года около 2,5 млн крестьян приняли участие в 14 тыс. выступлений против коллективизации[87]. Они громили сельсоветы, избивали присланных из города агитаторов, случались и убийства. Обстановка в деревнях накалилась настолько, что в любую минуту мог бы вспыхнуть всероссийский крестьянский бунт. Наиболее ожесточенное сопротивление коллективизации оказало население национальных окраин СССР[88].

Сталину пришлось, как сейчас говорят, отъехать в традиционном жанре «царь хороший, бояре плохие». 2 марта 1930 года в газете «Правда» появилась его статья «Головокружение от успехов», в которой критиковалось нарушение принципа добровольности вступления в колхозы и предлагалось искать формы коллективизации, наиболее приемлемые для конкретной местности. В «перегибах на местах» были обвинены руководители регионов, которые на самом деле просто хотели выслужиться перед начальством.

Было принято постановление ЦК ВКП (б) «О борьбе с искривлениями партийной линии в колхозном движении» (14 марта 1930 года). Показательно наказаны некоторые руководители на местах.

Чуть раньше, 7 декабря 1929 года, был образован Наркомат земледелия, который возглавил Я. А. Яковлев (Эпштейн). Наркомзем доработал и представил на утверждение главный документ колхозной жизни.

1 марта 1930 года был принят Примерный устав сельскохозяйственной артели[89]. В нем провозглашался принцип добровольного вхождения в колхоз, определялся порядок объединения, объем общественных средств производства.

Рубанок раскулачивания снимал слой за слоем зажиточного крестьянства: первоначально в колхозах полностью исчезли кулаки, затем середняки и впоследствии активисты, обогатившиеся на первых стадиях борьбы с кулаками.

В итоге всех мероприятий значительную часть крестьян в колхозах составляли бедняки. Вступая в колхозы, они абсолютно ничего не теряли, так как ничего и не имели. Для них это становилось своеобразной гарантией того, что они защищены от голодной смерти, поскольку за каждый трудодень человек получал оплату в виде набора продуктов. Им был абсолютно безразличен конечный результат их деятельности. Широко распространились случаи хищения хлеба, укрытия его от учета. Против этого государство боролось опять-таки с помощью репрессий.

7 августа 1932 года было принято постановление ЦИК, СНК СССР «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности»[90], или «Закон о трех колосках», написанный практически под диктовку Сталина. За хищение колхозного и коллективного имущества полагался расстрел с конфискацией всего имущества, при смягчающих обстоятельствах он заменялся лишением свободы на срок не менее 10 лет с конфискацией. Амнистия по делам такого рода была запрещена. В соответствии с этим законом десятки тысяч колхозников были арестованы за самовольное присвоение даже небольшого количества ржи или пшеницы.

Уже в сентябре 1931 года охват коллективизацией достиг 60 %[91]. После этого темпы насильственной коллективизации были существенно снижены. Согласно секретной Инструкции ЦК ВКП (б) и СНК СССР от 8 мая 1933 года, адресованной всем партийно-советским работникам и всем органам ОГПУ, суда и прокуратуры, раскулачивание стало проводиться в индивидуальном, а не в массовом порядке. А с 24 мая 1934 года в соответствии с постановлением ЦИК СССР «О порядке восстановления в гражданских правах бывших кулаков» в индивидуальном порядке начался процесс восстановления «лишенцев» (кулаков-спецпереселенцев) в гражданских правах.

13 августа 1954 года процессы, связанные с проведением политики ликвидации кулачества как класса, были прекращены постановлением Совета Министров СССР «О снятии ограничений по спецпоселению с бывших кулаков и других лиц». К этому времени единоличных хозяйств в стране практически не осталось[92].

В августе-сентябре 1934 года были повышены ставки сельхозналога с единоличников, и, кроме того, для них был введен единовременный налог, на 50 % увеличены нормы обязательных поставок продукции государству по сравнению с колхозниками[93].

Для частников оставалось только три выхода из этой ситуации: уйти в город, вступить в колхоз или стать наемным работником в совхозе. При этом уйти в город было не так просто. В 1932 году была введена отмененная революцией паспортная система, установившая жесткий административный контроль за движением рабочей силы в городах, а в особенности из села в город, по сути, превратившая колхозников в государственных крепостных.

На II Всесоюзном съезде колхозников-ударников, проходившем в феврале 1935 года, Сталин с гордостью заявил, что 98 % всех обрабатываемых земель в стране уже являются социалистической собственностью[94]. В честь этого грандиозного достижения еще в декабре 1934 года государство сняло с колхозов все задолженности по ссудам (кредитам), полученным до 1 января 1933 года.

Сам Сталин в разговоре с У. Черчиллем вспоминал о коллективизации: «Это было что-то страшное, это длилось четыре года, но для того, чтобы избавиться от периодических голодовок, России было абсолютно необходимо пахать землю тракторами. Мы должны механизировать наше сельское хозяйство. Когда мы давали трактора крестьянам, то они приходили в негодность через несколько месяцев. Только колхозы, имеющие мастерские, могут обращаться с тракторами. Мы всеми силами старались объяснить это крестьянам. <…> Все это было очень скверно и трудно, но необходимо. Многие из них (кулаков) согласились пойти с нами. Некоторым из них дали землю для индивидуальной обработки в Томской области, или в Иркутской, или еще дальше на север, но основная их часть была весьма непопулярна, и они были уничтожены своими батраками»[95].

Таким образом был ликвидирован последний социальный слой, противостоявший социалистическому государству, – «мелкобуржуазные» земледельцы, а за их счет была осуществлена индустриализация страны.

Однако окончательное удушение «буржуазной стихии» в лице нэпманов, кулаков и зажиточных крестьян осуществлялось не только насильственными и административными методами. Значительную роль сыграл и такой инструментарий, как налоговая и финансовая политика государства. Конечно же, и советская пропагандистская машина делала свое дело. Газеты, радио, фильмы, Союз писателей обеспечивали пропагандистское прикрытие: советских граждан убеждали, что все это в их интересах и во благо советской Родины.

23 августа 1929 года ЦК ВКП (б) принял решение об установлении и торжественном проведении 13 октября Дня урожая и коллективизации[96]. Вместо праздника урожая, проходившего до революции 21 сентября, имеющего также и другие дополнительные названия, большевики предложили отмечать в середине октября национализацию крестьян.

«Вместо цепей крепостных…»

Массовая коллективизация была успешно осуществлена в рамках Права катастроф, то есть путем командно-административного принуждения и репрессий. Для обеспечения дальнейшего устойчивого функционирования колхозной системы требовалось его законодательное обеспечение.

Внутренняя «матрешка» советского права была спрятана внутри внешней – советского законодательства. Это было сделано заблаговременно и совершенствовалось постоянно.

На момент начала коллективизации действовал Земельный кодекс РСФСР 1922 года[97], который был принят в качестве одного из базовых нормативных актов НЭПа. В кодексе не было запрета на выход из земельной общины для заведения единоличного, самостоятельного хозяйства на хуторах или отрубах. Провозглашалась возможность ведения крестьянами как единоличных, так и коллективных хозяйств.

Этот нормативный акт не отменялся и не приостанавливался в период коллективизации и массового раскулачивания крестьян. Формально он действовал в военный и послевоенный периоды, вплоть до 1971 года. Конечно, в него вносили поправки, направленные на обобществление крестьянского труда, и его первоначальная миссия была существенным образом изменена[98]. Однако, по большому счету, властям этот документ не мешал проводить в деревне свою политику. Про него вспоминали по мере необходимости.

Запоздалая попытка систематизировать советское земельное законодательство была предпринята накануне коллективизации. Первым кодифицированным актом о земле на уровне Союза ССР стали «Общие начала землепользования и землеустройства», утвержденные Постановлением ЦИК СССР от 15 декабря 1928 года[99] (далее также – «Общие начала»), которые состояли из 13 разделов, посвященных как общим положениям о землеустройстве и землепользовании, так и правовому режиму разных видов земель (земли специального назначения, городские земли, земли государственного запаса и др.).

Основой земельного строя Союза ССР провозглашалась национализация земли, то есть отмена навсегда частной собственности на земельные участки и установление на землю исключительной государственной собственности Союза ССР. Всякого рода сделки, нарушающие в прямой или скрытой форме начало национализации земли (купля-продажа, залог, дарение, завещание земли, самовольный противозаконный обмен землей и т. п.), признавались недействительными и влекли за собой уголовную ответственность участников этих сделок, лишение их по суду права пользования землей.

Согласно ст. 7 «Общих начал» все желающие обрабатывать землю своим трудом могли получить ее в трудовое пользование путем вступления в одно из существующих объединений землепользователей или образования новых землепользований. Преимущественное право на получение земли в трудовое пользование имели сельскохозяйственные коллективы, а также бедняцкое и середняцкое безземельное и малоземельное население.

Основной обязанностью землепользователей являлось «правильное и целесообразное использование предоставленной им земли». Земля предоставлялась в трудовое пользование без установления срока.

«Общие начала» принимались уже после решений XV Съезда ВКП (б) о коллективизации (декабрь 1927 года). Соответственно, коллективным хозяйствам предоставлялись преимущества перед другими трудовыми землепользователями. Им выделялись земли, более удобно расположенные, допускающие облегченную обработку и обеспеченные необходимыми для ведения правильного хозяйства водой и дорогами.

Несмотря на преимущественное регулирование деятельности коллективных хозяйств, «Общие начала» декларировали и другие формы земельного хозяйствования, и потому в итоге этот законодательный акт оказался ненужным документом. Известный специалист в области советского земельного права О. С. Колбасов отмечал: «Через три-четыре года после принятия «Общих начал» в основном была завершена сплошная коллективизация, и картина землепользования в сельском хозяйстве изменилась коренным образом; сохранились лишь остатки единоличного трудового землепользования, которому в «Общих началах» и республиканских земельных кодексах было отведено так много места. Кратковременность эффективного действия «Общих начал» землепользования и землеустройства и земельных кодексов союзных республик объясняется еще тем, что в условиях сплошной коллективизации сельского хозяйства оказалось неприемлемым распространенное ранее понимание земельного законодательства как системы норм, регулирующих организационно-хозяйственную деятельность землепользователей в сельском хозяйстве, т. е. условия членства в кооперативах, имущественные отношения в них и в крестьянских дворах и т. п.»[100].

О неэффективности сельского хозяйства в СССР красноречиво свидетельствовали данные, предоставленные Н. Д. Кондратьевым[101]: «Общая численность населения в США в 1925 году составляла 115 млн человек, из них живущих вне городов – 53 млн человек, т. е. меньше половины, 46,1 %. В СССР, по данным на 1 января 1926 года, при общей численности населения в 146 млн человек сельское население составляло 120 млн человек, т. е. 82,2 %. В США – 6,5 млн ферм, у нас – 24 млн хозяйств. На одну ферму приходится 20 десятин, у нас – 4 десятины. Доходность фермы в 1925 году составляла 2500 руб., у нас – 302 руб. Едва ли больше 10 % всего населения Америки пользуется доходом с земли как с единственного источника, остальные же 36 % работают в качестве рабочих сельского хозяйства»[102]. При этом тот факт, что в США земля находилась в частной собственности, конечно же, умалчивался.

Попытки легализовать колхозный строй в дальнейшем упорно продолжались. 17 февраля 1935 года ЦК ВКП (б) и СНК СССР был утвержден новый Примерный устав сельскохозяйственной артели[103] вместо документа с аналогичным названием от 1930 года. Устав назвали сталинским[104]. Документ определял правовой режим колхозной земли как всенародной государственной собственности, закрепленной за артелью в бессрочное пользование и не подлежащей ни купле, ни продаже, ни сдаче в аренду. Из общественных земель в личное пользование каждому колхозному двору выделялось от четверти до половины гектара, а иногда даже целый гектар.

За счет получаемых доходов артель должна была погасить обязательства перед государством по поставкам и возврату семенных ссуд, расплачиваться с машинно-тракторными станциями за использование техники, засыпать семена для посева и фураж для прокорма скота, создавать неприкосновенный семенной и кормовой фонды, фонд помощи старикам и инвалидам, нуждающимся семьям красноармейцев, содержать детские дома и ясли, выделять часть продуктов для продажи государству или на рынке. Все, что оставалось после этих изъятий, распределялось между колхозниками по трудодням[105]. В общем, сплошная барщина на государство при практически полном отсутствии сил и времени для обработки выделенного семье клочка земли и отсутствии механизмов защиты от неурожая вследствие природных катаклизмов.

Результатом этой системы вкупе с практически полным изъятием всего урожая в 1932 году стал массовый голод 1932/33 годов в целом ряде регионов СССР. Власть создала все условия – можно сказать, открыла ворота – для возвращения одного из всадников Апокалипсиса, а конкретно – всадника на вороном коне по имени Глад, то есть голод, а за ним, как известно, следует другой – по имени Смерть[106].

Колхозникам, пытавшимся выжить за счет своего участка и не сильно напрягавшимся на колхозных полях, а то и вовсе уходившим на отхожие промыслы, государство-крепостник устанавливало новую ответственность.

7 мая 1939 г. было принято постановление ЦК ВКП (б) и СНК СССР «О мерах охраны общественных земель колхозов от разбазаривания»[108], в котором говорилось: «Разбазариванию и расхищению колхозных общественных земель способствуют неразбериха и беспорядок в земельном хозяйстве колхозов, когда приусадебные участки и общественные земли колхозов перемешаны между собой… отсутствует учет полевых и приусадебных земель».

В постановлении устанавливались следующие меры ответственности:

– уголовная ответственность за всякую попытку урезать общественные земли колхоза в пользу личного хозяйства, а также за всякое увеличение приусадебных участков сверх размеров, предусмотренных Уставом сельхозартели;

– исключение из колхоза с лишением приусадебного участка тех, кто допускал сдачу в аренду приусадебного участка или передачу его в пользование другим лицам.

Предусматривалось обязательное ведение учета колхозных земель и приусадебных участков в специальной земельной прошнурованной книге, а также в государственных земельных книгах в райисполкомах.

Было рекомендовано установить, что трудоспособные колхозники и колхозницы, не осилившие годовую минимальную норму трудодней, должны считаться выбывшими из колхоза и потерявшими права колхозника.

При этом, следуя неповторимой большевистской логике, чуть раньше было принято постановление ЦК ВКП (б) и СНК СССР от 19 апреля 1938 года № 500 «О запрещении исключения колхозников из колхозов»[109]. В этом документе запрещалось исключать семью колхозника по случаю его ухода на временную или постоянную работу на государственное предприятие или в учреждение, а также исключать из колхоза за нарушение правил внутреннего распорядка. В качестве крайней меры исключать дозволялось «явно неисправимых, подрывающих и дезорганизующих колхоз, и лишь после того, как исчерпаны все предусмотренные Уставом сельхозартели меры предупредительного и воспитательного характера… по решению общего собрания, на котором присутствует не меньше двух третей общего числа членов артели».

Видимо, для того, чтобы сельская интеллигенция сохраняла силы для основной работы, постановлением ЦК ВКП (б) и СНК СССР от 28 июля 1939 года[110] «О приусадебных участках рабочих и служащих, сельских учителей, агрономов и других не членов колхозов, проживающих в сельской местности» была ограничена площадь приусадебного участка – не более чем 15 соток.

После того как советские правоведы установили отраслевую модель законодательства, не признававшую деление права на публичное и частное, нашлись энтузиасты[111], обосновавшие такую отрасль советского законодательства, как колхозная. По сложившейся традиции (в теории советского права законодательство и право практически не различались) они называли это «колхозным правом». По сути, речь шла об очередной схоластической попытке дать нормативистскую интерпретацию документам Права катастроф, то есть партийным решениям, обеспечить юридическое оформление насильственных методов радикального переустройства деревни.

Было это отнюдь не просто. Например, раскулачивание, то есть принудительное безвозмездное изъятие собственности кулаков, в партийных документах и в законодательном акте – Постановлении ЦИК и СНК СССР от 1 февраля 1939 года – называется конфискацией. Однако эта мера не была конфискацией в юридическом смысле слова. Эта специфическая мера принуждения, которая не имеет аналогов в системе узаконения способов лишения собственника его имущества, представляет собой не что иное, как произвол, больше похожий на узаконенный грабеж[112].

По мере дальнейшего упорядочивания колхозного строя «колхозное право» имело дело с нормативно-правовыми актами, регулирующими отношения в сфере организации и деятельности колхозов, охраняющими их от нарушений со стороны как самих колхозов, так и иных лиц. Характерной чертой колхозного законодательства 1930-х годов считается усиление его жесткости, порой даже жестокости[113]. Да и как иначе, если речь идет о государственном крепостничестве, опирающемся на репрессии и перманентный террор в отношении крестьян?

Террор без фальши и прикрас