Герш-сапожник летней ночью,
После трех стаканов водки,
Шел походкой прихотливой
Из корчмы домой.
Шел он улицей пустою,
Мимо старой синагоги,
Где молитвы не звучали
Целых триста лет.
Словно холодом дохнуло
От камней, поросших мохом,
Показалось Гершу, будто
Огонек мигнул.
И тотчас остановившись,
Он прильнул к стене разбитой,
И всмотрелся осторожно
В синий полумрак
Он увидел восемь старцев
В окровавленных одеждах,
А на камне свиток Торы,
А над ним — свечу.
А над Торою склонился
Старый ребе Элиягу
Гайдамаками убитый
Триста лет назад.
Хмель развеялся мгновенно.
Отшатнулся Герш-сапожник
И хотел бежать, да ноги
Приросли к земле!
И взглянул покойный ребе
На испуганного Герша,
И промолвил: «Наконец-то
Есть у нас миньян».
Протянул он Гершу руки,
А в руках зияли раны
От гвоздей, что были вбиты
Триста лет назад:
Был раввин упорен в вере,
И за это гайдамаки
Пригвоздили Элиягу
Мертвого к стене!
И сказал раввин печально:
«Не могли мы помолиться,
нас ведь было только девять —
это не миньян.
Потому-то и не слышал
Нас небесный Вседержитель,
И выходит, ты, сапожник,
Вовремя пришел».
И молился Герш-бедняга
В синагоге с мертвецами,
А как утро засветилось —
Стал одним из них.
И нашли его соседки —
Шифра-знахарка и Двойра,
И вдову его позвали,
И сказали ей:
«У покойников в миньяне
Герш находится отныне,
Чтоб могли они молиться
За живых — за нас».
И вдове они велели
Вылить воду из кадушки,
Потому что ангел смерти
В ней омыл свой нож.
…С той поры промчались годы.
Нет евреев в Яворицах.
Стерлась память, и окончен
Наш рассказ о них.
Но безлунными ночами
У развалин синагоги
Кто-то молится беззвучно
За живых — за нас.