Готовность номер один

Сегодня мы рано ушли с аэродрома. Боевой задачи полку пока нет. Гвардии майор Зуб приказал лётчикам отдыхать, набираться сил к новым боям.

Медленно идём по городу. Видны следы недавних боев. Особенно много разрушений вблизи железнодорожной станции.

Однополчанин Иван Лупов вспоминает об этих днях: "Немецко-фашистские войска недолго продержались в Моздоке. Но свирепствовали они, как лютые звери. Перед самым уходом из города зверски расстреляли группу детей, женщин и стариков. Мы хоронили невинные жертвы. А когда возвратились с кладбища, капитан Лещинер сказал:

— Фашистские палачи умертвили наших людей только за то, что они были советскими людьми.

Ребята поклялись тогда жестоко отомстить врагу. И слово свое сдержали в очередных боевых вылетах на вражеские позиции".

Наутро следующего дня, едва мы появились на аэродроме, — боевое задание.

— Парой двухместных самолётов разведать автоколонну противника на участке дороги от станции Прохладное до Георгиевска и с бреющего полёта точно установить, где находятся наши войска и где противник.

Командир полка назначил меня ведущим пары. Ведомый — Володя Ильин. Вместо воздушного стрелка со мной летит опытный штурман Тима Гуржий. Он ещё на самолёте СУ-2 был известен в полку как снайпер бомбометания. На его счету более полутора сотен боевых вылетов и не менее полсотни — ведущим группы.

— Тима, — спрашиваю я, — сможем мы отличить наши войска от немцев?

— Сможем, — без тени сомнения, слегка улыбаясь, отвечает он.

— Как, по каким признакам? — обращаюсь я уже и к Тиме и к стоящему рядом Володе Ильину.

— У наших шинели серые, а у немцев зеленые, — говорит Володя Ильин.

Тима Гуржий добавляет:

— Наш Ил-2 теперь уже хорошо знают и наши войска и немцы. Увидев нас, наши обычно стоят во весь рост и машут руками или шапками. А немцы разбегаются, как овцы, и прячутся, куда попало.

— Начнут стрелять по нам, все сомнения исчезнут, — единодушно заключаем мы разговор и расходимся по самолётам.

Руководствуясь этими признаками, мы действительно довольно легко установили точное местонахождение противника. Затем прошли немного на запад, за линию фронта. Севернее Георгиевска обнаружили большую колонну автомашин противника.

— Поохотимся?! — кричит мне Тима.

— Можно, отвечаю ему, делаю разворот, и наша пара устремляется в атаку.

Почти одновременно вспыхивают два вражеских грузовика. Разворот, ещё атака! И снова удачно. Веселая работа. Ни зениток, ни истребителей противника.

Под нами идут навстречу друг другу два бензовоза. Один из них зажигает Володя Ильин. Горящая машина остановилась поперек дороги, и в неё врезается встречный бензовоз. Взрыв, столб огня. Бензовозы горят. А мы снова и снова атакуем автоколонну.

У меня кончились боеприпасы в пушках и пулемётах. Сброшены все восемь РСов. Кажется увлеклись немного…

Патроны есть? — спрашиваю у Тимы Гуржия.

— Немного оставил.

— Идем домой!

Разворот на 90 градусов. Володя Ильин на месте, молодец, парень! И вдруг Тима кричит:

— Гости!

— Какие гости? Где?

— Два "мессера-109", справа вверху, уже заходят!

— Что будем делать Тима? Снарядов — то у меня нет!

— Будем уходить виражем, — отвечает Тима.

Я кричу Ильину:

— Володя, держись плотнее. Не отставай на вираже!

— Понял, понял, — басит он в ответ.

Немцы приближаются, вот-вот откроют огонь. Тима кричит:

— Вираж!

Закладываю глубокий вираж. Ухожу из-под прицела "мессеров". Короткий взгляд назад. Володя держится за мной.

— "Худые" вышли из атаки, докладывает Тима, следя за "мессерами", — и набирают высоту.

Ложимся на курс домой. А немцы снова приближаются и атакуют. И снова в критический момент команда Тимы:

— Вираж!

Так продолжается несколько раз. И всегда мы легко "надуваем" фрицев. Мы привыкли летать на бреющем полёте и можем уверенно делать глубокие виражи, едва не касаясь крылом земли. А им привычнее большая высота, на малой им опаснее: одно неверное движение и могут врезаться в землю.

И все же "мессеры" не отстают, все наседают и наседают. Они атакуют и бьют из пушек, но… к счастью, мимо. Тогда они, по-видимому, решили нас, как говорится, подловить: разделить по одному. Один фашист атакует. Мы делаем вираж. А когда ложимся на курс, второй фашист идёт в атаку. Однако и такой маневр им не удается.

Мы не успели ещё развернуться на 360 градусов, а только наполовину, как сталкиваемся со вторым "мессером" лоб в лоб.

"Откуда немец может знать, что у меня кончились снаряды? — мелькнула в разгоряченном мозгу мысль. — Спокойно, не кипятись!" И иду в лобовую атаку. Вижу неудержимо наплывающий на меня самолёт. "Ах, сволочь, были бы снаряды"… Мессер у меня в прицеле. А в кабине становиться почему-то так тихо, что слышу, как стучит молоточком в висках. "Таран так таран"… Отчетливо вижу кабину немца и, мне кажется, его румяное, словно на картинке лицо. Секунда, другая, и мы столкнемся. Но нет, немец, едва уловив, что я в него прицеливаюсь, круто взмыл вверх. "Ах, стервец, все-таки боишься наших пушек!"

Теперь снова курс домой. В лобовой атаке мы набрали метров сто высоты. Немедленно снижаться поближе к земле. И вдруг отчаянный Тимы:

— Вираж!

Предельный крен. Ручка на себя. Треск пулемётной очереди, и радостный возглас Тимы:

— Ага, доигрался "худой"! Есть! Упал!

Оказывается, едва мы отошли от земли, как один из фрицев подобрался — таки сзади снизу, под стабилизатор, где не видно его, и чуть было не открыл огонь с малой дистанции. Но мы вовремя снизились. Земля близко., "мессер" вынужден был выйти из-под хвоста и повис над нами метрах в тридцати. Тут-то и прошил его Тима длинной очередью из пулемёта. Немец взмыл вверх и с переворотом врезался в землю.

А второй стервятник куда-то исчез.

— Уходим домой!

— Понял, понял! — слышу голос Володи Ильина. — Иду за вами.

Через полчаса мы уже были дома.

На боевые задания из Моздока нам летать больше не пришлось.

— Самолёты приказано сдать соседнему полку! — разочарованно сообщил на следующий день гвардии майор Зуб своим заместителям и командирам эскадрилий. Как же так?! — возмутился Иван Карабут. — Тильки приноровились и на тебе…

Самый старший из командиров эскадрилий по званию и возрасту майор Иван Иванович Панин понимающе молчал.

— И половину летного состава надо отдать соседнему дяде, — подлил масла и огонь в огонь майор Провоторов.

— Самолёты отдать! — подтвердил свой прогноз командир полка. — А что касается летного состава, то еду сейчас же в дивизию. Всех лётчиков в машины и — в ближайшую станицу, чтобы ни одного не было в Моздоке, до моего приезда! приказал он начальнику штаба полка майору Провоторову и улетел к командиру дивизии.

Около недели, пожалуй, сидели мы в станице, а потом вернулся гвардии майор Зуб собрал весь лётный состав и, не скрывая довольной улыбки., сказал:

— Приказано всем лётчикам остаться в полку. Едем в Куйбышев получать самолёты!

Перед тем как развернуться последним событиям в полку, Женя Прохоров был направлен штабом в командировку в город Махачкалу.

Вечером, после возвращения с очередного задания, сидим в комнате. Женя пришивает к гимнастерке чистый подворотничок, готовиться в дорогу. Николай Есауленко чуть слышно перебирает клавиши баяна.

— Подвезло Женьке! — с доброй улыбкой говорит Николай, тихонечко наигрывая. — Будет где погулять-повеселиться…

Старший сержант Николай Есауленко — бывший лётчик-инструктор летной школы. Лихой, с характером парень, кубанский казак по крови и натуре. Отличный лётчик и прекрасный баянист.

Проводили мы Женю. Поджидаем обратно. А тут вскоре возвратился майор Зуб из штаба дивизии. Узнаем, что дорога наша тоже лежит через Махачкалу, Баку, Красноводск, Ташкент. Кружным путем едем в Куйбышев.

Даем телеграмму Жене Прохорову, что едем на Волгу через Махачкалу.

Встречает он нас на вокзале ночью. Увидели мы Женю в шумливой толпе пассажиров, закричали, услышал он, подбежал к вагону. Весь продрогший от холода. Махачкалинская зима не то что на Урале, но все же зима, да ещё поезд наш опоздал, тогда все эшелоны находились в пути по нескольку суток.

— Держите, — осевшим голосом говорит Женя и протягивает какой-то сверток, обернутый тряпицей. — А с этим "золотым теленком" поосторожнее братцы. — Он сует в руки Ивану Карабуту свой чемоданчик.

Не помню уже, с чьей легкой руки прилепилось прозвище к чемоданчику, с которым Женя приехал в полк и в котором вместе с пилоткой, парой белья постоянно находилась книга И. Ильфа и Е. Петрова "Золотой теленок". Её в часы досуга перечитал, наверное весь личный состав полка.

Вошли мы в вагон, разместились. Женя докладывает:

— Вот здесь, братцы, — он указывает на сверток, что в руках у Николая Есауленко, полбарана. А в "золотом теленке" пять бутылок.

Иван Карабут присвистывает:

— Только и всего?.

— А ты думал, на наши деньги можно цистерну купить? — под всеобщий смех парирует Женя Прохоров. — Хотите новый анекдот, братцы?

— Давай!

Ехали мы в общем вагоне. Наверху, в конце купе, мигал фонарь с огарком свечи. В полутьме мы и соседние пассажиры с интересом прислушивались к Женькиному выразительному голосу. На нижней боковой полке ехала какая-то девушка. Она в конце анекдота оглашала купе звонкими раскатистыми "хо-хо-хо", словно чайка-хохотунья. А за ней уже весь вагон содрогался от заразительного смеха.

На вторые сутки приехали в Баку. Ожидаем теплоход, чтобы добраться до Кисловодска. Голодновато без привычной горячей пищи. Во фронтовых условиях лётный состав кормили очень прилично. А тут приходилось мириться: скудный сухой паек. Наличные деньги почти на исходе. Да и денег — то у нас помногу никогда не было: отсылали по денежным аттестатам домой. До очередной получки ещё далеко. Довольствуемся тем, что есть.

Иван Карабут выдал каждому по два сухаря и по столовой ложке сахара-песку.

Раздобыли в порту кипятку. Подкрепились. Сидим, размышляем вслух, чего бы на оставшиеся деньги купить в дорогу из харчей.

— Закупим, братцы, чая, — хозяйственно предлагает Женя Прохоров.

В добром согласии закупили на все деньги чая и пустились в дальний путь на Волгу по Каспийскому морю, через всю Среднюю Азию.

Каспий вообще суров а зимой тем более. Штормит, многотонные, словно свинцовые валы методично бьют о борт теплохода, кидают его, словно щепку, шумно захлестывают палубу, накрывают её ледяной водой. С непривычки ребята неважно переносят морскую качку, но виду не показывают, стараются держаться бодро.

Лицо Жени Прохорова осунулось, стало серо-пепельным, но он, перебарывая себя, как обычно, рассказывает ребятам разные смешные истории.

День моего рождения — 10 февраля — отмечали на теплоходе. Все организационно-технические мероприятия взял на себя Иван Карабут. Договорился с капитаном, получил разрешение собраться в кают-кампании. Упросил корабельного кока приготовить закуску из баранины.

Собрались мы за праздничным столом. Пшенную кашу с бараниной сварил кок, да ещё от себя в подарок прислал к столу две вазы кураги. Разлили по рюмкам оставшееся вино, досталось каждому "по маленькой перечнице".

Майор Зуб поздравил меня, ребята тоже.

Все ребята были очень веселыми, радостными. Незадолго до этого, 2 февраля, наша армия завершила ликвидацию окруженной группировки гитлеровских войск под Сталинградом. Это был всенародный праздник, исторический, поворотный момент войны.

А потом Николай Есауленко потчевал всех нас, меня, понятно, в первую очередь, своей блестящей, виртуозной игрой на баяне и великолепными песнями.

Николай запевал, ему хором подпевали. Спели все песни, которые знали: и "Катюшу", и "Любимый город", и "Вечер на рейде", и многие другие. А в конце майор Зуб попросил:

— Сыграй ещё раз, Коля, ту самую…

Николай понимающе тряхнул чубом и растянул мехи баяна. В напряженной тишине полилась знаменитая "Землянка" на слова Алексея Суркова. Командир полка, чуточку опустив плечи, задушевно пел полюбившуюся всем нам песню. Мы вполголоса ему помогали. В уютной тишине, напоминавшей нам чем-то отчий дом, ровно звучал тоскующий голос нашего командира. Он, должно быть, вспоминал о жене и дочурке, от которых долго шли письма из далекого тыла, где они находились в эвакуации.

До тебя мне дойти нелегко,

А до смерти четыре шага…

Так было отмечено мое двадцатидвухлетие.

В Красноводске погрузились в два товарных вагона и стали держать путь в Куйбышев через Ташкент. Вагоны наши подцепляли на больших перегонах то к одному, то к другому составу. Тащились еле-еле. Но, если случалось подцепиться к угольному эшелону, мчались без остановки — по "зеленой улице".

Выданный на дорогу сухой паек с каждым днем таял на наших глазах. Зато мы впрок были обеспечены своим собственным чаем разных сортов.

На остановках дежурные разживались кипятком. В ведрах заваривали чай, черпали кружками и пили с сухарями и "вприглядку", когда они кончались. Ехали до Куйбышева в основном на чае…

Вся дорога от Моздока заняла у нас 22 дня. Где бы мы не останавливались в пути, всюду давала себя знать война. Она шла уже второй год. Люди устали но не унывали, боролись с трудностями и невзгодами.

В Куйбышеве мы остановились на заводском аэродроме. Побывали в театре и на вечерах — встречах с заводскими рабочими. Особенно бросались в глаза сверхчеловеческое напряжение людей и их непоколебимая вера в победу.

Выкроив один из вечеров, зашли мы к старушке, у которой квартировали в свой первый приезд. Узнала, обрадованно засуетилась.

— Уж извиняйте, Христа ради, гости дорогие, что угощать вас нечем, запричитала она, ставя на стол рядом с самоваром сковороду картофельных лепешек, обвалянных в отрубях.

— Чая и сахара, мамаша, у нас в достатке, — Иван Карабут выложил два мешочка. — Чего-чего а этого добра хватает…

— Хорошо, что у вас-то, фронтовиков, хучь есть. А мы тут как ни-то обойдемся. Теперича, поди, недолго уже осталось воевать-то?

— Недолго, недолго, мамаша, — согласно кивнул Иван

— А где же Коля? — вдруг неожиданно спрашивает меня Матрёна Фёдоровна и Николае Тимофееве.

— Погиб Коля, — тихо отвечаю ей.

Хозяйка наша опечалилась, тяжело вздохнула…

— А балабон-то этот, не помню как по фамилии не помню, ну, Васей звали, где?

— Вася Гаврилов тоже погиб…

— Царство им небесное, — всплакнула старушка — У меня тоже на одного сына похоронная пришла. — Она краешком платка утёрла слёзы.

— Живой-то сынок мой Гаврила пишет: медаль получил — обратилась она ко мне. — А у тебя ещё один орден прибавился?

Матрёна Фёдоровна с умилением смотрела на мои ордена Красного Знамени.

В Куйбышеве мы пробыли дней десять. Получили новые самолёты и полетели, как было приказано, в Армавир.

Пока мы ездили за самолётами фронт заметно продвинулся. Северный Кавказ был почти очищен от немецко-фашистских захватчиков. Линия фронта переместилась на север и северо-запад. Красная Армия только что освободила Краснодар и гнала врага дальше на запад. В районе станиц Славянская и Крымская противник ввел в бой свежие силы и сумел закрепиться.

— Когда фрицы драпали и был самый выгодный момент для их штурмовки, мы уехали в Куйбышев, — сетовал майор Провоторов. — А теперь он опять укрепились. Нам придется много сил приложить, чтобы взломать эту самую "Голубую линию".

На Кубани была ранняя весна, пожалуй, самое чудесное время на земле. Ясная синь неба с редкими белыми облаками. Редкие островки серого ноздреватого снега и черные поляны-проталины, пригретые палящим солнцем, дышат белесым паром. Стаи напуганных орудийным гулом, задержавшихся с пролетом на север грачей. А на проснувшейся земле уже копошатся люди. Вблизи жилья виднеются бело-розовые шапки деревьев — цветет миндаль…

Но в эту весеннюю пору враг ещё топчет нашу землю, и мы делаем в день по нескольку вылетов, сбрасываем смертоносный груз на его позиции.

Полк расположился на аэродроме возле станицы Новотитаровская. Первые два дня проходят удачно: задания выполнены и все самолёты возвратились на свою базу. Третий весенний день омрачен. Не вернулся с боевого задания отважный лётчик, командир третьей эскадрильи Григорий Курбатов. Самолёт его был подбит над целью. Уже над нашей территорией возник пожар в моторе. Курбатов начал резкое скольжение, чтобы сбить пламя. Но земля была слишком близко, и пламя сбить ему не удалось. Самолёт зацепил за дом на окраине станицы Поповическая. Комэск Григорий Курбатов погиб. Его место в строю занял Николай Дедов.

В середине апреля с гор хлынули холодные потоки воздуха, небо заволокло сизыми тяжелыми облаками, свисавшими рваными клочьями до самой земли. Нудно накрапывал мелкий дождик.

Сидим в белом уютном домике, чудом уцелевшим среди таких же своих собратьев, что были, словно колония грибов, разбросаны рядом с аэродромом. С КП пришел капитан Карабут. Слышно как он аккуратно чистил о скребок налипшую на подошвы сапог грязь и шумно стряхивал с шлемофона воду.

— Срочное задание, — сообщил он, войдя в дом и показывая мне на стул рядом с собой. Затем, увидев, как я посмотрел в окно на затянутый плотной пеленой горизонт, сказал: — Знаю, погода дрянь, но надо слетать. На юго-запад от станицы Крымская железная дорога и шоссе. Приказано разведать.

— Есть, товарищ капитан!

— Пойдете парой, с Прохоровым.

— Он идёт в первый раз…

— Знаю. Справится. Он умеет летать в сложных метеоусловиях.

И мы уже чавкаем сапогами по намокшей земле. По пути к стоянке самолётов объясняю Жене задание. Капитан Карабут, провожая нас напутствует:

— Будьте поосмотрительнее. Зря на рожон не лезьте. Помните задание только разведка.

Взлетели мы с Женей. Идем почти у самой земли. Вот и Крымская. На юго-запад от станицы — дорога, по ней оживленное движение автомашин противника. Эх, поштурмовать бы! Но с гор сползают низкие облака, точь-в-точь как в предгорьях Кавказа. Сверкнула очередь "эрликонов". Обстановка ясна. Лезть дальше в горы нет смысла. Разворот влево. Горы близко. Хотя и невысоки, каких-нибудь 400–600 метров, но на них лежат облака. Это опасно. Лишь на мгновение мелькнул в развороте неровный край серого тумана и я снова вижу землю. Обстановка сложная.

Женя — в первом боевом вылете, и сразу попасть в такую сложную ситуацию. На развороте он вскакивает в облака. Я уже на обратном курсе. Над нашей территорией, севернее станицы Абинская, делаю вираж, поджидаю Женю. Вот-вот, думаю, появится из облаков. А его нет и нет.

Смотрю на бензиномер и нехотя направляюсь домой. Хочется верить, что Женя уже, наверное, прилетел. Он прекрасно летает в облаках. Но дома его не оказалось…

На следующий день на небе ни облачка. С утра шестеркой идём бить по артиллерии противника. Южнее станицы Крымской, у западного склона высоты, на территории занятой противником, лежит разбитый обгоревший ИЛ. Раньше его не было. Никто, кроме нас, вчера здесь не летал. Значит это самолёт Жени Прохорова., значит он погиб…

Возвратились с задания, доложили на КП. День-другой подождали, нет лейтенанта Прохорова.

— Отошлите вещи его родным, — говорит майор Провоторов. — Все же какая-то память…

А вещей-то у лейтенанта Прохорова не оказалось лишь чемоданчик один "золотой теленок". Ехал Женя Прохоров к нам в полк на кратковременную стажировку и потому никаких вещей с собой не захватил. В чемоданчике оказалась пилотка, книга И. Ильфа и Е. Петрова "Золотой теленок" и карандаш.

Книгу мы отдали командиру полка гвардии майору Зуб. "Пилотку беру себе на память", — сказал капитан Карабут. А мне на память о Жене Прохорове достался карандаш…

Очень тяжело переживал я гибель друга. Терзал и винил себя, вспоминая вещие слова майора Зуба о том, что когда летишь не один, надо помнить о тех, кто идёт вместе с тобой… Терзал я себя тем более что это был первый боевой вылет Жени.

Дней через пять после того, как не вернулся Женя Прохоров, Саша Гуржиев летал с очередным заданием по связи в район Краснодара. Саша — опытный лётчик. На СУ-2 сделал около сотни боевых вылетов. Потом его списали по здоровью, после ранения. Разрешили летать только на ПО-2. Теперь он летал в дивизионном звене связи.

— Ребята видел Ил-2, - сообщил нам Саша в общежитии. — Стоит, накренившись, с поломанной ногой шасси. Уж не Женька ли там сидит?

— Ты что? — возразил Иван Карабут. — Прохоров дисциплинированный хлопец.

Все-таки на всякий случай Гуржиева направили вторично в то же место. И что вы думаете, привез он Женьку и его стрелка Швецова живыми и невредимыми. А их самолёт отбуксировали на ближайший аэродром, где техники быстро отремонтировали и ввели в строй.

Потом уже Женя рассказывал, как все случилось:

— Когда на обратном пути ударили зенитки, я ушел за тобой в облака. А выходить из них опасно — как бы в гору не врезаться. Вот и пошёл на восток, подальше от гор. Лечу, вижу: горючее на исходе. Вышел из облаков и не пойму, наша или чужая территория под нами. Похоже потерял я ориентировку в полёте. Летел-то на задание в первый раз. Особо за ориентировкой не следил. Ведь ведомым летел… Город какой-то.

— Давай подальше на восток о этого города, — советует Швецов. — Черт знает, наш этот город или у немцев…

Послушал его и тянул на восток, пока было в баках горючее. Сели возле деревушки, почти удачно сели, только в конце пробега попал одним колесом в яму, шасси у машины подломал. Сбежались жители. Деревенька оказалась нашей. Фашистов давно там уже не было. Дал я телеграмму в полк, как положено. А её видимо не получили. Охрану самолёта выставить некого: в деревне одни пацаны и старухи. Так и сидели мы со Швецовым у самолёта, пока нас Гуржиев на кукурузнике не подобрал.

После этого случая Женя Прохоров сделал много успешных боевых вылетов, участвовал в жарких воздушных сражениях. Ему уже неоднократно поручали водить группу самолётов. Парень он был талантливый, имел блестящую летную и штурманскую подготовку. Командование полка, оценив это, представило его к очередному званию старшего лейтенанта.

И вот, когда в полку за событиями и переживаниями стали уже забывать о случае с Женей Прохоровым, вдруг поступила телеграмма. В ней излагалась просьба вернуть лётчика-стажера лейтенант Прохорова после прохождения стажировки обратно в часть, из которой он прибыл в наш полк. На что майор Провоторов безаппеляционно сказал, свернув трубочкой телеграмму:

— Дудки им, а не Прохорова!

И пояснил свою позицию:

— Во-первых, он не лейтенант, а уже старший лейтенант. Во-вторых, он будущий заместитель командира эскадрильи. И, в-третьих, он уже не стажер, а опытный лётчик-штурмовик. И его нецелесообразно отправлять обратно в запасной полк.

Майор Провоторов тотчас подготовил шифровку в дивизию. Там с его доводами согласились. Так и остался Женя Прохоров в нашем полку до конца войны.

В полк вскоре прибыло новое пополнение летного состава: Иван Павлов, Николай Мельников, Николай Буравин, Василий Фролов, Николай Калинин. Это были молодые лётчики, но толковые и очень дружные между собой ребята.

Пополнение пришло в самое горячее время. В полку велась тщательная и всесторонняя подготовка к прорыву "Голубой линии". Так называли немцы свой сильно укрепленный рубеж обороны на Таманском полуострове. Южным концом "Голубая линия" упиралась в берег Черного моря, а северным — в плавни у реки Протока.

Рубеж этот немецко-фашистское командование позаботилось хорошо укрепить заранее, ещё перед своим отступлением с Кавказа, чтобы зацепиться на Таманском плацдарме. Противник сосредоточил здесь много артиллерии и в том числе зенитных орудий. Перед нами стояла задача: помочь наземным войскам взломать и прорвать оборону противника.

Перед очередным боевым вылетом гвардии майор Зуб сказал:

— По разведанным в станицах Молдаванская и Киевская у немцев много зениток. Имейте это в виду. Будьте поосмотрительнее.

Всякий раз, когда мы приближались к станице Молдаванской, противник встречал нас ураганным огнем. А вот артиллерия в станице Киевской почему-то молчала. При отходе от цели со снижением, мы часто проносились над зелеными кварталами Киевской и чувствовали себя в безопасности. Станица эта находилась почти на передовом крае немецкой обороны. Если подобьют, то можно вполне спланировать на нашу территорию. И главное: из пышных садов станицы не стреляют. Поэтому даже как-то приятно было пролетать над станицей Киевской, такой зеленой и казавшейся тихой и мирной. Но каково было наше удивление, когда после освобождения этих станиц мы узнали, что в Киевской зениток находилось гораздо больше, чем в Молдованской.

Майор Провоторов на это заметил, как всегда, прямолинейно:

— Чему удивляться? В Киевской — румыны.

Наземные войска Красной Армии при поддержке авиации вели изнурительные и ожесточенные бои. Но никак не могли одолеть вражеские укрепления и снова погнать немцев на запад.

— Крепкий орешек эта "голубая линия", — говорил майор Зуб. — Работы будет много. Успех боя во многом зависит от преимущества в воздухе.

И, действительно, в апреле 1943 года на Кубани развернулись небывалые доселе по размаху и ожесточенности воздушные бои. Противник сосредоточил здесь огромное количество истребителей и пытался вновь завоевать утраченное господство в воздухе. В Анапе находилась немецкая истребительная эскадра, состоявшая в своем большинстве из опытных лётчиков, воздушных "асов".

Что бы прикрыть с воздуха наши наземные войска, бомбардировочную авиацию и прочно удерживать господство в воздухе, наше командование перебросило в этот район боевых действий резервные соединения истребителей. В их состав входили истребительные полки с Дальнего Востока. Они были укомплектованы кадрами с хорошей летной подготовкой, лётчиками, которые стояли на страже восточных рубежей Родины и уже два года рвались в бой. Теперь они дрались с врагом, точно львы.

Как сообщала газета 4-й воздушной армии, один из этих лётчиков, старший лейтенант Иванов только за один день сбил пять вражеских самолётов.

Отечественная промышленность к тому времени уже безотказно снабжала нашу авиацию самолётами. На фронте появились бомбардировщики ТУ-2 и новые истребители Лавочкина и Яковлева.

В воздушных сражениях на Кубани в эти дни участвовали непревзойденные мастера воздушного боя Покрышкин, Лавриненков, Камозин, братья Дмитрий и Борис Глинки и другие замечательные лётчики — истребители.

Почти круглые сутки над линией фронта непрерывно шли жаркие воздушные схватки. В каждом боевом вылете на маршруте к цели мы наблюдали гигантскую панораму воздушного сражения. Идем плотным строем двух-трёх восьмёрок, а вокруг — слева, справа, вверху на большой высоте, над морем и над сушей всюду, куда не посмотри, — клубки воздушных боев, снующие точечки истребителей, словно тучи комаров. То и дело вспыхивают факелы горящих самолётов. На Кубани в ту пору в воздушных боях участвовало одновременно по нескольку сотен истребителей.

Командование фронта ещё в начале февраля высадило морской десант в районе Мысхако, юго-западнее Новороссийска. Это создало угрозу южному крылу обороны немецко-фашистских войск на "Голубой линии".

Противник стремился во что бы то не стало ликвидировать этот плацдарм. Нашему десанту приходилось в чрезвычайно тяжелых условиях вести бои, чтобы удержать занятые позиции. О событиях на Малой Земле — как тогда называли плацдарм наших моряков под Новороссийском — написано довольно много книг. Что бы не повторяться, мне хотелось бы отметить, что наш полк всемерно поддерживал десант морской пехоты. Лётчики доставляли морякам продовольствие, боеприпасы, медикаменты, бомбили вражеские войска, поливали пушечно-пулемётным огнем артиллерийские батареи противника. Само появление на Мысхако наших штурмовиков уже было помощью нашим морякам, так как при появлении самолётов на бреющем полёте автоматный, пулемётный и артиллерийский огонь врага, как правило прекращался. Фашисты боялись штурмовиков, летавших над их головами, прятались в окопы. В эти минуты "затишья" моряки либо имели короткую передышку, либо, воспользовавшись заминкой врага, переходили в контратаки. Штурмовики обычно летали под прикрытием истребителей. Однажды поутру мне поручили вести группу самолётов для поддержки десантников. По дороге положено было взять на соседнем аэродроме группу истребителей прикрытия. Как всегда в таких случаях, штурмовики делали круг над аэродромом, взлетали истребители, пристраивались, и мы вместе летали на боевое задание.

Подошли мы к аэродрому. Сделали один круг. Никто не взлетает. Второй круг. Опять наших истребителей не видно.

Что делать?

Только два выхода. Лететь без прикрытия истребителей и выполнить боевое задание или, израсходовав бензин, возвращаться с бомбами на аэродром, не выполнив задания.

Зная, что на Мысхако ждут моряки, принимаю решение идти без прикрытия истребителей.

Идем к цели. Вокруг воздушные бои. К счастью, вражеские истребители не атаковали нашу группу. Не до нас, видимо, было тогда "мессерам".

Мы сбросили бомбы на вражеские окопы, отштурмовались и возвратились благополучно на свой аэродром.

Прихожу на КП полка доложить о выполнении задания. А там командир дивизии полковнк Гетьман. Выслушал он мой доклад и говорит:

— Почему летали без прикрытия?

— Не взлетели истребители.

— Вы рисковали людьми! Хорошо, что все обошлось благополучно. Десять суток домашнего ареста с исполнением служебных обязанностей.

Летать на боевые задания я, конечно, по-прежнему летал, а вот в свободное от полётов время десять дней пришлось посидеть дома…

Вскоре я убедился насколько был прав командир дивизии в своей требовательности. 21 апреля группа старшего лейтенанта Дедова пошла на боевое задание в район Новороссийска. Истребители прикрытия, охраняя штурмовиков, вступили в бой с "мессершмитами" и "фокке-вульфами". В это время подошла вторая группа — более двадцати вражеских истребителей — и навалилась на восьмерку самолётов Николая Дедова.

Отважно дрались воздушные стрелки. Будучи тяжело раненым, Варич сбил один МЕ-109. Но силы были слишком не равны. Пять наших самолётов не вернулись домой. К счастью, пять человек из десяти оказались живы и несколько позже возвратились в полк. Самолёт Киселева — Варича приземлился на фюзеляж на Малой земле. Лётчики Слесарев и Лагош спаслись на парашютах. Воздушные стрелки Рагозин, Ямин, Фараджев, и Фадеев погибли. В этом же бою погиб отважный сын Дагестана Захар Кочкарев, который неоднократно отличался в яростных схватках с врагом ещё на Кавказе.

Напряжение боевых действий на "Голубой линии" все возрастало и возрастало. Наши наземные войска успешно атаковали противника в районе станиц Крымская и Киевская. Взаимодействуя с ними, усилила свои удары с воздуха на этом участке фронта и авиация. Мы делали по два-три боевых вылета в день. Наши воздушные стрелки каждый раз проявляли образцы мужества и стойкости, отваги и героизма при отражении атак истребителей.

В полковом дневнике в эти дни записано:

"28 мая 1943 года. 29 боевых вылетов.

29 мая. 35 боевых вылетов. Группа Синькова вела бой с истребителями противника. Воздушные стрелки Останин и Алексейков сбили два МЕ-109.

30 мая. 18 боевых вылетов. Вели бой с истребителями противника: группа Карабута, сбито три МЕ-109, группа Панина, сбито четыре МЕ-109. Воздушные стрелки Останин, Алексейков, Пластунов и Руденко сбили каждый по одному истребителю противника. "

Именно в эти дни наши истребители в жарких схватках завоевали господство в воздухе, стали хозяевами неба. Но зенитный огонь противника не ослабевал, а продолжал усиливаться. Полк нес боевые потери.

Ещё в начале мая нашим войскам удалось добиться некоторого успеха и овладеть станцией Крымской, важным опорным пунктом в системе обороны противника. Однако врагу удалось закрепиться на промежуточном рубеже и остановить продвижение наших войск. Напряженные бои продолжались вплоть до начала июня. И, наконец наступило временное затишье.

С 25 марта по 14 июня 1943 года полк потерял 11 лётчиков, 16 воздушных стрелков и 15 самолётов. За этот отрезок времени было совершено 734 боевых вылета.

В дни напряженных боевых действий росло не только наше умение бить противника, но и организованность работы на аэродроме. Надо было предусмотреть все до мелочей, чтобы в кратчайший срок подготовить самолёты к очередному боевому вылету. Инженеры и техники, оружейники и мотористы проявляли образцы слаженности и четкости в выполнении своего воинского долга. Мы приходили на аэродром с рассветом, а технический состав уже на месте, докладывает о готовности самолётов. В сумерках мы уходили с аэродрома, а техники и мотористы оставались, залатывать пробоины в самолётах, заменяли поврежденные в бою детали и агрегаты. Когда они только спали, уму непостижимо!

Учитывая обстановку на фронте, командование поставило задачу сократить до минимума время с момента получения боевого задания до взлета группы. В особо критические моменты мы выруливали со стоянок по сигнальной ракете с КП полка, а задача нам ставилась уже на старте и даже после взлета по радио. В этом случае время вылета сокращалось до нескольких минут.

… Четыре утра. Серые, ночные тени уступают место мглистому рассвету. Командиры эскадрилий — на КП полка. Десять-пятнадцать минут уточняется линия боевого соприкосновения, даются возможные варианты задач. Ещё столько же времени для постановки задачи летному составу, и мы — готовы к боевому вылету.

Лежим под крылом самолёта, ждем сигнальной ракеты. Резкий хлопок, и зеленая дуга, дымя, чертит полнеба. Садимся в кабины. Запускаем моторы. Через две-три минуты подруливаем к старту. Там начальник штаба полка майор Провоторов дает ведущему цель, и самолёты взлетают с интервалом десять пятнадцать секунд.

Иногда не обходилось без курьезов. Пять-шесть часов после трудного боевого дня — это, конечно, маловато. Хроническое недосыпание. В ожидании сигнала на вылет забираемся под крыло самолёта, чтобы на минутку сомкнуть глаза, пока есть время. Но "дежурное" сознание всегда начеку.

Хлопок — выстрел ракетницы! Вскакиваем. Смотрим, какого цвета ракета. У каждой эскадрильи — свой цвет. Ничего не видно.

— Да это не ракета, — говорит подошедший техник соседнего самолёта и смеется, — это Аня Трофимова нечаянно хлопнула крышкой ящика из-под снарядов…

— Тьфу ты, елки-моталки, а я уже на крыло вскочил.

Девушки-оружейницы, заменившие ребят, которые ушли в десантные войска, теперь уже в совершенстве овладели своей специальностью. Тася Лагунова, Аня Трофимова, Саша Мазюкова, Тося Дмитриева, Рая Пикалова, Клава Филаретова, Галя Танина, Лиза Шашева, Вера Лаврушкина, Паня Загузова, Паня Щербакова, Лея Искольд — всех не перечесть! Какие вы чудесные, умные, самые красивые девчата! Руки ваши не знают маникюра и золотых колец. Но это поистине золотые руки! Они так надежно, и с такой любовью снаряжают наши пулемёты и пушки, что те всегда стреляют до последнего патрона и снаряда. Вот только до сих пор мне не понятно как девушки могли снимать и ставить обратно в крыло самолёта огромные тяжелые авиационные пушки. Как они ухитрялись подвешивать без лебедки (чтобы побыстрее) стокилограммовые бомбы? Совершенно не понятно… А укладчица парашютов Полина Шишова не без основания могла гордиться тем, что уложенные её руками парашюты спасли жизнь нескольким лётчикам и в том числе самому Ивану Карабуту. Действительно, золотые руки!

Стоял тогда наш полк в станице Днепровская, которая утопала в садах. Вишневые деревья вплотную подступали к аэродрому. С крыла самолёта можно было собирать спелые сочные ягоды. Но мы этого не позволяли себе. Женщины-станичницы каждый день приносили нам целые ведра ягод, яблок, разных овощей, снабжали вкусными домашними лепешками и молоком. Словом подкармливали. Приносили все самое лучшее. Иногда бывали и забавные случаи.

Как-то рябая востроносая молодка повадилась носить молоко, но, очевидно, сперва снимала с него сливки. Вот воздушный стрелок Леня Татаренко — чудак такой был, любил шутку — подходит к женщине и говорит:

— Ах, опять принесла снятое молоко?

— Скажи ещё и кислое, — бойко отбилась станичница. — Типун тебе на язык.

— А мы сейчас проверим… — Леня подносит компас к ведру с молоком. Конечно, снятое, — смеется он. — Смотри, как стрелка прыгает…

Опрокинув молоко, молодуха подхватилась бежать.

Любили ребята в нашем полку шутку. Она создавала настроение, помогала в минуты отдыха быстрее размагнитится, отойти от скованности и напряженности боев. С шуткой легче было переносить все невзгоды и тяготы войны. Шутка давала заряд бодрости, смеха. А смех очищал душу от горечи переживаний за погибших друзей, освежал голову от тягостных мыслей, укреплял веру в торжество нашей победы. Как после боя хотелось вдвойне песни, шутки, смеха, так после смеха и разрядки хотелось с новой силой гнать врага, биться до победного конца, невзирая ни на какие трудности войны.

Любили в полку шутку и шутили, впрочем, может это выходило и не всегда тонко. Но всякая шутка это, по-видимому, своеобразный и определенный показатель стойкости духа солдата. Улыбается, шутит он, значит, крепок, здоров, бодр, готов к очередной схватке с врагом.

Шутку у нас понимали и шутили вне зависимости от звания и занимаемой должности. Иван Карабут, хотя и стал командиром эскадрильи, но в свободное от полётов время любил, как говориться, схохмить.

… На аэродром привезли обед. Мы уселись за столом и наблюдаем за магическими действиями официантки. Николай Есауленко что-то рассказывает, задевая словом Ивана. Тот сначала молча переносит, потом говорит:

— Коля, хватит языком чесать. Оставь трошки для женского полка…

А Коля не унимается, все подкалывает и подкалывает Ивана. В это время официантка ставит перед Иваном тарелку борща. Он пробует с тарелки огненный борщ, обжигается, но, не подавая вида, говорит на полном серьезе:

— Опять борщ чуть теплый… И когда же у нас порядок будет с обедом!

Не подозревая подвоха, Николай отправляет в рот полную ложку борща, но тотчас вскакивает со стула, словно ужаленный, и смешно вытягивает губы трубочкой.

— Аж язык ошпарил. Не борщ, а кипяток в томате…

Ребята покатываются со смеху. Иван тоже смеется:

— Как-нибудь переживем твою временную немоту…

Шутки шутками. Но они вовсе не были помехой для командира эскадрильи капитана Карабута. Он, когда нужно, умел потребовать и спросить с подчиненных. Как-то был такой случай. Пришел Иван с КП, видно там с него майор Зуб "стружку снял", скомандовал:

— Становись!

Выстроились мы. Ходит капитан Иван Карабут взад-вперед перед строем, сумрачный, серые глаза стали зелеными. — Почему это мы такие обшарпанные и по колено в грязюке?

Мы молчим. А он продолжает ходить и ощупывать нас холодным колючим взглядом. Остановился перед Николаем Есауленко и процедил:

— Вот вы, старший сержант, небритый. К девушкам ходите, а обросли, как дед… Чтобы небритым я вас больше не видел. Ясно?!

— Ясно! — громко чеканит Есауленко, видя, что дело принимает серьезный оборот.

И как только мы расходимся по команде, Николай достает бритву, помазок и долго, словно красная девица, возится перед зеркалом.

… На рассвете эскадрилья идёт на боевое задание.

Летим на малой высоте. Под нами проносятся цветущие поля. Тянет медуницей и полынью. Пряный, опьяняющий запах. Будто ты не в самолёте, а в цветнике. Вдруг внизу замелькала какая-то желтая полоска, и пряный запах сменился резким дурманом.

— Жень, а, Жень, — обращается к Прохорову Паша Хлопин. — Будто клопами пахнет…

— Прекратить болтовню! — слышу в наушниках требовательный окрик командира эскадрильи. — Я Карабут, прием…

Теперь в самый раз поведать о Саше Маркове.

Когда мы первый раз возвратились из Куйбышева на фронт, то удивились, что на ПО-2 летает не майор Кущ, как обычно, а какой-то стройный парень.

Заместитель командира полка по политической части майор Афанасий Григорьевич Кущ был очень приятным, душевным человеком. Свою работу он делал капитально, без лишних слов и суеты, был, как говориться, на своем месте, ощутимо помогал командиру полка в проведении политико-воспитательной работы среди личного состава полка. Сам он иногда летал на боевые задания в качестве воздушного стрелка что было вовсе не обязательным и среди людей его должности и звания считалось довольно редким явлением, о всяком случае в нашей дивизии. Майор Кущ сделал на "Голубой линии" более двадцати боевых вылетов. В одном из них он был тяжело ранен в голову. Врачи чудом вырвали его из рук смерти.

Майор Кущ летал в обычное время на ПО-2. А тут видим летит кто-то другой. (Лётчика, ведущего самолёт, мы узнавали, как человека по походке.)

Спрашиваем:

— Откуда такой лётчик взялся?

Оказывается, когда отступали, в Донбассе это было, Афанасий Григорьевич остановил трактор, на котором ехал черноволосый разбитной парень, старший сержант.

Разговорились они по дороге.

— Трудно небось с непривычки трактор водить? — спросил майор у парня. Тот поправил планшет и ответил:

— Трудности особой нет: тракторист я…

— А планшет что, на память взял?

— Лётчик-истребитель я. Самолёт немцы подбили. Теперь безлошадный. Отступаю вместе со всеми. Сел на бесхозный трактор, чтобы пешком не идти…

Взял тогда парня майор Кущ в свой полк. Посылали тогда парня из штаба полка с разными поручениями на ПО-2: то донесение отвезти в дивизию, а то слетать за арбузами в освобожденный колхоз для пополнения витаминами суточного рациона личного состава полка.

Парень так вот и дошел вместе с полком до Кубани.

Сначала летал и за воздушного извозчика, и за интенданта, а потом взмолился:

— Отпустите назад в истребители.

— Давайте документы, отпустим.

А документов нет, утеряны при отступлении. Тогда майор Кущ все же настоял чтобы комсомольцу Саше Маркову дали провозные на Ил-2 и допустили к полётам на боевые задания.

Проверили Сашу в воздухе на Иле. Летать может. Определили постоянно в нашу эскадрилью. Полк нес большие потери, очень были нужны лётчики на новые машины.

Потренировался Саша немного и полетел вместе со всеми на боевое задание. Слетал не хуже остальных один раз, другой, третий. И прижился в эскадрилье. Все было вроде нормально. На нашем участке фронта наступило короткое затишье. Из дивизии команда:

Проверить технику пилотирования у всех лётчиков. Для нас, "старичков", такие проверки не были в новинку. Их время от времени проводили, чтобы знать качество подготовки нового пополнения и держать под контролем опытный лётный состав авиасоединения. Мы не обижались: порядок есть порядок.

Стали проверять технику пилотирования новичков и в нашей эскадрилье. Полетел я в зону с Сашей Марковым. Когда он делал мелкие виражи и летел по прямой, то ещё ничего. Но как только вошел в глубокий вираж, так я прямо за голову схватился: координации никакой и высота теряется, аж свист вокруг кабины!

Говорю ему:

— Давай попробуем вместе.

Показал, как выполняется глубокий вираж.

Попробовал он сам, получилось уже лучше, но все же не так, как было нужно. Другой, третий раз и все — не то.

Садимся. Говорю ему:

— Как же вы летаете, старший сержант? Вы же совсем не владеете пилотажем.

Он молчит, а потом в оправдание:

— Голова у меня раскалывается от боли…

— Сходите в санчасть.

Санчасть — санчастью, а пилотаж — пилотажем. Доложил я командиру эскадрильи капитану Ивану Карабуту.

— А где же я других лётчиков возьму? — сказал тот в ответ. — Самая лучшая школа это боевые полёты. Захочет, научится…

На этом все кончилось. Наступила лётная погода, а с ней и новые боевые вылеты. По нескольку вылетов в день. О технике пилотирования Саши Маркова просто-напросто забыли в боевой горячке фронтовых будней. Летал он столько же, сколько и все, когда требовала фронтовая обстановка. Боевые задания выполнял успешно и в конце концов действительно научился летать не хуже других. А когда он стал младшим лейтенантом, командиром звена первой эскадрильи, то удивил однажды весь полк своим необычным желанием. Связано оно было с его награждением.

О наградах тогда мы как-то не задумывались это было заботой командования. Самой большой наградой для нас было остаться живым. В минуту задумчивого отдыха вдруг кто-то неожиданно для самого себя произнесет вслух:

— Все-таки, ребята, чертовски интересно было бы дожить до конца войны!

А Саша Марков тем и удивил всех, что однажды он проявил небывалый интерес к своей награде.

Обязанностью командования было представлять к наградам тех, кто уже достаточно сделал много успешных боевых вылетов или проявил образцы трудового героизма, обслуживая боевую технику на земле.

Подоспело время подготовки наградных документов и на младшего лейтенанта Маркова. Заниматься этим пришлось Саше Иванову. Он опытный штурман и снайпер бомбометания на самолёте СУ-2. В полку с момента его организации Саша адъютант первой эскадрильи. На самые сложные задания он летает на ведущем самолёте вместо воздушного стрелка. И вот теперь перед ним встала нелегкая задача. Недолго думая, Саша шутливо спрашивает у Маркова:

— Как ты смотришь на орден Отечественной войны 1 степени?

— Не-не-не…

— Разве это невзрачный орден?

— Хороший орден, но мне по душе другой…

— Какой-же?

— Орден Славы…

— Почему?

— Пока я ещё младший лейтенант, имею право получить этот орден. А вдруг лейтенанта дадут, тогда уже не получишь. А с остальными орденами ещё успеется…

Саша Иванов обратился к гвардии подполковнику Зубу. Тот улыбнулся про себя и спросил:

— Как летает этот Марков?

— Ничего…

— Пусть сделает ещё несколько боевых вылетов, тогда посмотрим.

Через месяц наградили младшего лейтенанта Семёна Маркова орденом Славы. (При объявлении приказа мы узнали, что настоящее имя Маркова — Семён. Он, как и Семён Локаткин, тоже не любил почему-то своего имени. Маркова однополчане до сих пор называют Сашей. Что это все Семёны не любят своих имён?. )

Награждение орденом Славы, оказывается, давало одновременно право на повышение в воинском звании. Стал бывший тракторист, истребитель Саша Марков кавалером ордена Славы, лейтенантом и неплохим лётчиком-штурмовиком. И все это, пожалуй, благодаря майору Кущу и своему боевому опыту, который Саша в довольно короткий срок пробрел на "Голубой линии".

Судьба военных дрог свела нас с капитаном Токарем ещё в Донбассе. Был этот чернявый, плотный, очень рассудительный человек штурманом полка. К своим служебным обязанностям относился честно, серьезно и творчески. Районы предстоящих полётов требовал от лётчиков изучать досконально, всегда обеспечивал нормальное самолётовождение и штурманскую подготовку лётчиков в полку.

Перелет из Куйбышева он обеспечил блестяще, разработал его по своей штурманской линии в мельчайших деталях. Все лётчики довели в сохранности самолёты до конечного пункта, где базировался полк.

Летал он много. Водил группы самолётов. Одно время был я у него ведомым. Это ещё когда в Донбассе летали. Ничего особенного за своим ведущим как-то не примечал. Но однажды…

Капитан Токарь вел группу на очередное задание. Перед вылетом он приказал:

— Держитесь покучнее.

Пристроился я вплотную к его самолёту. Летим крыло в крыло. Настолько близко, что отчетливо вижу его лицо. Он ведет группу на цель. Меня поразило и испугало выражение его лица. Оно было искажено, словно судорогой, гримасой страха.

Задание группа под его руководством успешно выполнила. Все лётчики вернулись домой. После полёта я поделился своими впечатлениями с Иваном Карабутом. Он мне сказал:

— Все знают, что капитан Токарь боится огня, тяжело переживает каждый вылет. Но все же летает, выполняет задания и свой воинский долг. А ты думаешь, что я не побаиваюсь в полёте?

Удивленный и обескураженный неожиданным сообщением Ивана я молчал. А он в раздумье продолжал:

— Не очень верь, когда тебе заявляют: "Я совсем не боюсь", Так говорят хвастуны или лгуны… Всем людям свойственно чувство страха. Только сильные духом преодолевают это чувство, если хочешь, борются со страхом. Именно так поступает капитан. Задания он выполняет нормально, а остальное не так уж важно…

Когда на нашем участке фронта наступило короткое затишье, из дивизии пришел приказ: провести тренировочные полёты командного состава.

Однажды ранним утром гвардии подполковник Зуб сказал:

— Сегодня будут тренировочные полёты комсостава. Рассматривайте это как подготовку к штурму "Голубой линии".

Полет был по маршруту на полный радиус действия самолёта. Следовало пролететь по треугольнику, в определенном месте на полигоне сбросить бомбы и отстреляться. После посадки в баках должно остаться горючего не более, чем на пять минут полёта. В этом последнем, собственно, и заключался смысл данного тренировочного полёта.

Первым, как всегда в подобных случаях, слетал гвардии подполковник Зуб. Блестяще, мастерски слетал. После него полетели командиры эскадрилий и их заместители. Все нормально. Дошла очередь до штурмана полка капитана Токаря. Полет по кругу на предельный радиус действия — это вопрос престижа штурмана. Капитану Токарю, естественно, не хочется "упасть лицом в грязь" в глазах своих однополчан. Да здесь ещё и командование дивизии…

Взлетел капитан Токарь. Хорошо взлетел. Отбомбился, отстрелялся и пришел на аэродром точно в срок, минута в минуту. Но при заходе на посадку допустил перелет. Видимо волновался, поздно убрал газ. Надо уходить на второй круг. Хватит ли горючего? Полет так рассчитан, что все на пределе. Если не хватит бензина, то возможна вынужденная посадка в поле, вне аэродрома, да ещё, не дай бог, шасси надо убрать, — это уже поломка винта… "Для штурмана полка такое просто недопустимо… "

И капитан Токарь принял решение садиться, может, посадочная полоса аэродрома окажется достаточной.

Самолёт приземлился с перелетом метров на триста-четыреста. Катится по земле, а впереди болото. Надо срочно убрать шасси, но это грозит поломкой винта… и он не убрал шасси а нажал на тормоза и вскочил в болото.

Самолёт скапотировал — перевернулся через нос и завалился на спину. Экипаж погиб.

Всех нас поразил своей нелепой неожиданностью этот скорбный случай. Мы очень переживали трагическую смерть товарищей, свершившуюся на глазах почти у всего состава полка.

Когда мы остались вдвоем с Иваном Карабутом, тот философски заметил:

— Видишь, как жизнь наша фронтовая все же примитивно устроена. Два года человек сражался. В воздухе подавлял в себе страх перед врагом. Хорошо воевал. И на ж тебе: не сумел побороть в себе чувство перед начальством…

Вместо выбывшего из строя капитана Токаря штурманом полка был назначен майор Панин. На его место — командиром эскадрильи — назначили меня. А замкомэском у капитана Карабута стал старший лейтенант Прохоров.

Хлопот теперь у меня прибавилось. Наряду с ответственностью за состояние личного состава надо было ещё отвечать за боеготовность самолётов эскадрильи. А в инженерно-технической службе я тогда разбирался ещё довольно посредственно. Большую помощь мне оказывали старший техник эскадрильи Михаил Переверзев и техники звеньев Иван Лупов и Яков Огнев. Машины они знали до винтика. Под их непосредственным руководством наши техники и мотористы тщательно, аккуратно и безукоризненно готовили самолёты к боевым вылетам.

Не помню уже в какой пьесе один из командиров — артиллеристов сказал расчету орудия: "Если артиллерия — бог войны, то вы — его апостолы!" наши техники звеньев казались мне тоже апостолами. До чего же здорово знали они свое дело!

А Ивана Лупова, коммуниста с довоенным партийным стажем, мы единодушно избрали парторгом эскадрильи. Он был возрастом всех нас постарше и всегда помогал мне, молодому коммунисту и командиру.

Стояла середина июля. Сухое, безветренное и по-кубански жаркое лето. Шел третий год войны…

Войска Красной Армии приобрели опыт ведения боевых действий. В огне боев выросли и сложились кадры командного состава. Тыл непрестанно наращивал выпуск самолётов, танков, орудий, снаряжения и боеприпасов.

Победа под Сталинградом предвещала закат немецко-фашистской армии. Однако вопреки здравому смыслу, гитлеровское командование в июле 1943 года снова предпринимает наступление под Курском, сосредоточив здесь крупные силы пехоты, танков артиллерии и авиации.

На нашем участке фронта, на Кубани, противник продолжал упорно сопротивляться. Пресловутая "Голубая линия" была плотно прикрыта зенитным огнем. Зенитки стояли чуть ли не на каждом бугорке.

Кратковременную передышку мы использовали для подготовки к предстоящему штурму "Голубой линии". В тренировочных полётах и на занятиях мы передавали опыт молодым лётчикам, пришедшим в полк на пополнение.

Надо было что-то придумать для подавления огня вражеских зенитных батарей. Обычно для этой цели в случае необходимости выделялась специально часть самолётов летевшей на задание группы. Если идут, например, двенадцать самолётов на цель, то четырем из них специально поручается сбрасывать бомбы на зенитные батареи противника. Однако и подобном случае задача эта очень серьезная и не такая уж простая, как может показаться на первый взгляд. Дело в том, что зенитное орудие ведет прицельный огонь с упреждением, то есть с известной поправкой на скорость самолёта. А когда самолёт пикирует на зенитную батарею, то зенитчики могут стрелять без упреждения, прямой наводкой по цели.

Пикировать на зенитку опасно. Штука эта, как говорится, обоюдоострая. Игра нервов. Кто кого. Изменила выдержка зенитчику — выиграл бой лётчик. А если наоборот, то оказывается победителем зенитчик.

Очевидно, все-таки лётчику сложнее, хотя бы потому, что не на земле, а в воздухе. И попасть бомбами в зенитную батарею или из пушек по зенитчикам — не такая уж простая задача. И все же, как правило, лётчикам удавалось заставить замолчать, хотя бы на несколько минут зенитные батареи, если их было две-три, не более. А как быть, если их двадцать-тридцать?

Наше командование пришло к логическому выводу: наносить сосредоточенные удары по противнику. Бить по его переднему краю и ближайшим тылам колоннами по сорок — шестьдесят самолётов. Противопоставить большому количеству батарей противника — массу самолётов, не меньше двух полков одновременно.

Сначала предполагалось, что такие воздушные "армады" будут водить в бой командиры полков и их заместители, но потом дело дошло и до командиров эскадрилий. Пришлось и мне три раза водить "дивизию" в бой.

При подготовке таких массированных ударов наш командир полка гвардии подполковник Зуб проявил исключительные организаторские способности. Готовил он полк к решающим схваткам без суеты, уверенно и рассчитано, как, впрочем, он умел делать все, за что брался или что ему поручалось командованием дивизии.

Он никогда не принижал инициативу командиров эскадрилий и ведущих групп. Вызовет на КП, поговорит минут десять-пятнадцать — и все. А дальше мы должны были действовать самостоятельно, решать поставленную задачу, сообразуясь с конкретной ситуацией. Но командир наш внимательно наблюдал за нашими самостоятельными действиями, и, если вдруг возникала необходимость, тактично и поразительно точно своими, казалось, незначительными советами он направлял выполнение боевой задачи по наилучшему пути.

Передышка на нашем участке фронта кончилась.

6 июля мы начали сосредоточенные удары по "Голубой линии", так называемую авиационную подготовку атаки наземных войск.

Идем дивизионной колонной пятерок. При подходе к цели — ураганный огонь зенитной артиллерии, преимущественно крупного и среднего калибра. Почти все пространство спереди и с боков заполнено черными клубками разрывов. Изредка, когда снаряд рвется вблизи самолёта, сквозь шум мотора слышно лишь глухое пуфф!

Война в воздухе по звукам резко отличается от наземного боя. Звуки боя слышны только тогда, когда стреляешь сам или получаешь прямое попадание снаряда противника в самолёт. Все остальное — одни лишь зрительные ощущения. Однако, если понимаешь и знаешь, что они означают, то действуют они ничуть не слабее ощущений звуковых…

Первая пятерка наносит удар, делает разворот. Затем бьет и потом разворачивается на следующий заход вторая пятерка, за второй — третья, пятая, десятая. Получается большой замкнутый круг.

После первого захода огонь зениток стихает наполовину, после второго остаются редкие одиночные выстрелы, на третьем и четвертом заходах вражеские батареи затихают полностью.

Мы становимся хозяевами в своем родном небе.

Как только авиация свое дело сделает, начинается артиллерийская обработка вражеских позиций, а потом уже идут в атаку танки и пехота.

И все же длительное время наземным войскам не удавалось прорвать "Голубую линию". Вот до чего немец здесь сильно укрепился, зарылся в землю, укрылся бетоном.

С вечера командир полка гвардии подполковник Зуб собрал на КП своих заместителей и командиров эскадрилий. Был он как всегда немногословным. Но в этот раз он показался мне более сосредоточенным и озабоченным, чем обычно.

— Наземные войска получили приказ, — сообщил он, — во что бы то ни стало прорвать оборону противника. Мы должны поддержать их своими силами. Применяем тактику сосредоточенного удара. Идем колонной пятерок. Превышение пятьдесят-сто метров. В первой пятерке пойдут со мной… он оглядел нас долгим задумчивым взглядом и назвал фамилии лётчиков.

Рано утром, как только взошло солнце, окропив бело-голубое небо багряными сполохами, армада в шестьдесят самолётов, которую вел Николай Антонович Зуб, вылетела на очередное боевое задание.

Я веду третью пятерку на дистанции пятьсот-семьсот метров, с допустимым превышением в пятьдесят-сто метров. Впереди линия фронта. Скоро цель. Взгляд на приборы — высота семьсот метров. Стало быть, у первой пятерки, которую ведет Николай Антонович, высота метров пятьсот-шестьсот, то есть самая опасная высота. Ведь в начале атаки самолёты идут по прямой, и вражеским зенитчикам легко их сбить.

Зенитные батареи пока молчат. Видимо тщательно прицеливаются. Необходим маневр, хотя бы небольшой. Первый залп — самый опасный. Дальше уже легче. А батареи все молчат. Напряжение растет. Сейчас атака…

И вдруг мгновенно вокруг пятерки гвардии подполковника Зуба возникают десятки смертоносных разрывов. Черные клубы кольцом опоясывают самолёт ведущего. Вся его пятерка, разом ринувшись в атаку, скрывается в сплошной черной массе разрывов.

"Что там? Все ли уцелели?"

Идем в атаку и мы. Разворот и снова заход.

А в ведущей группе — три самолёта вместо пяти. "Неужели сбиты? А может, дотянули до нашей территории?"

Команда с КП командира дивизии:

— После второго захода — домой!

Выходим из атаки. Курс — свой аэродром. Посадка. Командный пункт полка. Ошеломляющее известие: первым залпом сбиты Николай Антонович Зуб и Володя Ильин.

Почему Николая Антонович повел именно на этой высоте свою пятерку, для меня тогда было загадкой. Может потому, чтобы с меньшей высоты лучше поразить цель? Или просто отвага у него взяла верх над трезвым расчетом?

Горький удушливый клубок поступает к горлу, обида ест глаза.

На траурном митинге дали мы клятву отомстить за гибель командира полка и других наших товарищей. А жене гвардии подполковника Зуба — Анне Ивановне и его дочери мы послали письмо. Оно и сейчас, спустя много лет, сохранилось в семье Николая Антоновича.

"От партийной организации воинской части

Дорогая Анна Ивановна!

22 июля 1943 года, выполняя ответственное боевое задание в борьбе с гитлеровскими захватчиками, погиб наш боевой командир, стойкий большевик, отец полка, Ваш муж гвардии подполковник Николай Антонович Зуб.

Тяжела для нашей части, для партии, для Красной Армии эта утрата. Ещё тяжелее она для Вас, для вашей дочери Валентины.

Вы потеряли самого близкого человека, мужа, друга жизни. Партия потеряла лучшего своего члена стойкого большевика.

Для Красной Армии Николай Антонович Зуб был не просто бойцом, он был командиром, красным офицером-воспитателем. Для нашей части гвардии подполковник был не просто командиром полка, он был отцом, душой части. Придя к нам в полк в период Отечественной войны, Николай Антонович своим умелым руководством приумножил боевые традиции части, воспитал десятки отличных лётчиков, умелых командиров-руководителей.

Всегда, когда перед полком стояла ответственная задача, Николай Антонович сам садился в боевую машину и вел за собой своих питомцев громить врага. Лётчики всегда говорили: "С нашим боевым командиром мы выполним любое задание партии и правительства по разгрому ненавистного врага". И они правы.

Десятки раз тов. Зуб водил наших соколов громить вражеские аэродромы, вражеские переправы, вражеские танковые колонны, поезда и скопление войск.

Триста восемьдесят один раз гвардии подполковник Зуб летал громить врага, и всегда возвращался с победой. За свою светлую жизнь он уничтожил много вражеской техники, убил тысячи гитлеровцев.

Правительство и партия высоко оценили боевые дела любимца полка, боевая слава о котором идёт по всей Красной Армии, Зуба Николая Антоновича и наградила его медалью "За Отвагу", орденами Красной Звезды, Отечественной войны 1-й степени, орденом Красного Знамени и орденом Ленина.

На митинге, посвященном памяти гвардии подполковника тов. Зуб Н. А., воспитанники Николая Антоновича товарищи Сивков, Гладков и молодой лётчик т. Фролов дали клятву мстить за боевого командира, ещё больше уничтожить врага, его техники, чтобы быстрее приблизить победу, чтобы скорее совершить всенародно справедливый суд над теми, кто начал войну, кто вверг человечество в эту кровопролитную бойню. Техники, мотористы, работники спецслужб коммунисты, комсомольцы, весь личный состав части дали клятву мстить за командира — отца — друга Зуба Николая Антоновича. Каждый выступающий обязался ещё лучше работать на своем посту.

На место погибшего на боевом посту стойкого большевика тов. Зуба в нашу партийную организацию изъявили желание вступить лучшие лётчики и воздушные стрелки товарищи Варич, Качанов, Фролов, чтобы продолжить дело Николая Антоновича, полностью разгромить врага. Все они приняты в партию и сейчас на своих грозных машинах бомбовыми и штурмовыми ударами с воздуха помогают наземным войскам километр за километром очищать нашу священную землю от иноземных захватчиков.

Уважаемая Анна Ивановна!

Партийная организация части вместе с Вами скорбит о нашей общей большой утрате.

Не падайте духом. Ваш муж был и останется в памяти у всех героем. Он сделал все, что мог, для отвоевания счастья и свободы нашей Родины. Он не жалел сил и даже самой жизни для победы над врагом.

Желаем Вам бодрости и здоровья.

Пишите нам, партийная организация всегда будет считать за свой долг ответить на Ваши письма, оказать необходимую помощь.

По поручению партийного бюро подписали:

Парторг части (Петров)

Трижды орденоносец (Панин)

Трижды орденоносец (Сивков)

25. 07. 43 г.

Настроение в этот день в полку у всех было прескверное. Женщины на митинге плакали, а мужская часть полка крепилась, дала волю своим чувствам, когда разошлись по квартирам.

— Не понимаю, — сказал я Ивану Карабуту, едва мы остались наедине, — зачем он пошёл со своей пятеркой на такой высоте?

— Понимать тут нечего. Приказ был категорический. А Николай Антонович привык выполнять приказы. Здесь это стоило ему жизни. Но зато фрицы драпают. И мы с тобой живы…

И меня вдруг осенило. Николай Антонович Зуб знал о грозившей опасности. Вот почему он повел свою пятерку на этой высоте. Это, по-видимому, сделано было им с расчетом: при наименьших потерях обеспечить успех в выполнении задания командования. И он, командир, не знавший поражений, пожертвовал ради победы полка собственной жизнью.

— Полк потерял своего отца, — в раздумчивой грусти сказал мне Иван Карабут. — Но мы отомстим фашистским гадам!

В последующие дни полк делал по нескольку боевых вылетов, помогая в составе авиационной дивизии наземным частям. А вскоре под натиском пехоты и танков "Голубая линия" была взломана. Фашистские войска начали отступление на этом участке фронта.

Наши войска после тяжелых кровопролитных боев в середине сентября освободили город Новороссийск. Началось отступление немецко-фашистских войск по всей "Голубой линии". Однако отступление довольно организованное, на заранее подготовленные и сильно укрепленные позиции. Во всяком случае, мы ощутили это в последующих боевых вылетах по плотному огню ЗА противника.

Полку было приказано бить гитлеровцев на дорогах. Часто в плохую погоду приходилось летать парами, как у нас тогда говорили, на "охоту".

Когда истребитель шел "охотиться" — это была настоящая охота, так как истребители имели преимущество в скорости над всеми другими самолётами. А когда штурмовик идёт на "охоту", то ему надо смотреть в "оба", чтобы самому не превратиться в "дичь".

"Горбатыми" штурмовиков называли в шутку потому, что у этого самолёта кабина самолёта образует как бы горб.

"Охотились" мы на немцев, с воздуха помогали пехоте преследовать отступавшие мотодивизии противника. А в тех местах, где немцы задерживались, наземные войска при поддержке штурмовиков выбивали противника из укрепленных населенных пунктов.

Вот как рассказывает о боевых буднях осени 1943 года один из активных "охотников", Герой Советского Союза Николай Есауленко.

"Штурмовому полку помимо групповых полётов под прикрытием истребителей часто приходилось выполнять специальные задания: полёты на поиск и уничтожение подвижных целей противника — колонн автомашин и железнодорожных эшелонов, или, как такие полёты называли мирным, увлекательным словом, "охота".

Такая задача была поставлена двум экипажам 13 сентября 1943 года. Возглавил пару самолётов ведущий старший лейтенант Евгений Прохоров, а я у него был ведомым. Взлетели и пошли на задание. Погода на этот раз была хорошая. Воздух прозрачен. На небе ни облачка. Женя Прохоров всегда о такой погоде говорил:

— Видимость такая, что вокруг земного шара можно просмотреть и увидеть свою спину…

Правда, понятие о состоянии погоды у лётчиков, идущих на "охоту", не совсем обычное. Если небо покрыто сплошной облачностью, идёт дождь, плохая видимость, то это для лётчиков-"охотников" погода отличная.

Женя Прохоров на этот счет в шутку замечал, бывало:

— Погода сегодня хорошая, отличная, даже более того, посредственная…

Полеты на "охоту" обычно осуществлялись без прикрытия истребителей, а при ясной погоде такие полёты могут принести много неприятностей для лётчиков-штурмовиков. "Охотникам" не всегда удавалось уходить невредимыми.

Но как бы там ни было, мы летим. Женя посматривает на меня, показывает пальцем в небо и что-то говорит. Я не слышу что именно. Он не включает передатчик. По его губам я вижу, что сказанная им фраза не для широкого круга слушателей. Это он сердится на плохую погоду. Потом слышу его голос: "Как меня понял? Я "Кобра-пять", прием!"

Отвечаю, что очень хорошо и правильно понял. Женя смотрит в мою сторону и улыбается.

При полётах на охоту мы старались как можно меньше пользоваться рацией, что бы не обнаружить себя раньше времени. Иначе фрицы успеют подготовиться к встрече.

Прошли станцию Курчанскую. Здесь линия боевого соприкосновения. Все нормально. Фрицы не успели открыть огонь. Всполошились они, но было уже поздно.

Женя опять посмотрел на меня, снова показал большой палец и улыбнулся своей заразительной улыбкой. Так мог улыбаться только он один… Понял его отлично: мол все идёт, как следует быть.

Все внимание сосредоточилось на том, чтобы отыскать подходящую цель. Долго искать не пришлось. По дороге к линии фронта движется колонна автомашин и бронетранспортеров.

Женя показал мне взглядом вперед. Отвечаю кивком, что вижу колонну.

— Приготовиться! — звучит Женин голос. — Бьем с ходу и сразу идём на второй заход. Как меня понял? Я "Кобра-пять", прием!

— "Кобра-пять"! "Кобра-пять". Все понял! Я "Кобра-шесть".

Откинуты колпачки с кнопок сбрасывания бомб и пуска Рсов, сняты с предохранителей гашетки пулемётов и пушек.

Сейчас будет бой.

Враги пока не открывают огня. Вероятно ещё нас не заметили. А мы их отлично видим.

Женя покачивает самолёт с крыла на крыло. Это означает: "Внимание, приготовиться!"

Я тоже покачал крыльями: понял.

Ведущий отворачивает вправо, с таким расчетом, чтобы зайти вдоль колонны с тыла. Делает боевой разворот и с разворота переводит самолёт в пикирование.

Я продолжаю лететь по прямой и повторяю тот же маневр. Так было задумано на земле, чтобы увеличить дистанцию для выполнения самостоятельного прицеливания и штурмовки.

Вижу, как с плоскостей самолёта ведущего потянулись струйки трасс пушек и пулемётов, а на земле вдоль колонны замелькали вспышки. Уже горит одна автомашина.

Женя боевым разворотом уходит на следующий заход.

Беру на прицел сбившиеся в кучу автомашины, открываю огонь и бросаю бомбу. Результата не вижу, так как ухожу на повторную атаку.

Сделали мы по три захода и каждый раз, завершая атаку, бросали по одной бомбе.

При первом заходе фашисты почти не стреляли, а при втором и последующих заходах открыли огонь из скорострельной пушки "эрликон".

— Очухались, гады! — услышал я Женин голос, словно он разговаривал сам с собой.

От дыма и огня почти ничего не было видно, что делалось на земле. Заметил лишь автомашину, ваявшуюся вверх колесами в кювете.

При выходе из атаки почувствовал удар где-то в нижней части самолёта, и в то же время раздался треск со стороны правой плоскости. Самолёт начал сильно крениться вправо. Стоило большого усилия, чтобы удержать его в левом развороте.

— Я "Кобра-пять!" — послышалось в наушниках. — Кончай работу! Как меня понял? Прием! Вышли из боя. На этот раз нам повезло: в воздухе не появились "мессеры".

До самого аэродрома пришлось двумя руками держать ручку от сваливания самолёта на крыло. В правой плоскости зияла огромная дыра. Это была работа "Эрликонов".

Пришли на аэродром. Женя выпустил шасси и идёт на посадку. Захожу за ним, вижу, как его самолёт то накренится вправо, то резко выйдет из крена. Как он посадил самолёт я не видел, потому что при уменьшении скорости мой самолёт тоже стало сильно кренить вправо. Пришлось помогать себе коленом правой ноги, чтобы как следует держать ручку.

В общем, сел. В конце пробега мой самолёт резко развернуло вправо. Еле удержал направление, чтобы совсем не развернулся самолёт. Обычно при резком развороте шасси не выдерживали и ломались. Когда самолёт остановился, я вылез из кабины и увидел, что самолёт Жени Прохорова тоже стоит развернутый вправо. Колеса повреждены, пробиты баллоны. Рулить на них было нельзя.

На "эмке" подъехал командир полка подполковник Галущенко Николай Кириллович. Посмотрел на наши самолёты, махнул рукой и сказал: "Садитесь в машину, хлопцы".

Подполковник любил эту собранную из разных трофейных частей машину, всегда сам сидел за рулем. Довез он нас до КП полка. Там стал расспрашивать, как работали, какая цель, каким пользовались маневром.

Женя Прохоров доложил. Галущенко очень внимательно слушал, потом сказал: "Молодцы, хлопцы! А это все отрабатывается ещё на земле… "

Посмотрел на меня Женя и улыбнулся.

— Ты чего смеешься? — спрашивает Галущенко. — Может, я что не верно говорю?

— Да, нет, товарищ подполковник, я не поэтому, — нашелся Женя. — Вы говорили о наземной подготовке и я вспомнил рассказ Есауленко, как их обучали на земле тактике штурмовки.

Галушенко попросил меня рассказать. И я поведал ему о подготовке способом "пеший по-летному". Это было ещё когда мы стояли в Чир-Юрте.

Он долго хохотал, приговаривая: "Вот это да-а-а! Вот это бой так бой… Говоришь даже пикировали?"

Когда мы вышли с КП, Женя сказал:

— Надо же было фрицам так искалечить наши самолёты. Сволочи! На чем завтра лететь?

— Была бы работа, а лошадка найдется. А что нас маленько потрепали, это ничего, злее будем. Но и фашистам досталось крепко. Как они метались, места себе не находили. Будут ещё долго помнить и детям своим закажут.

Пока мы с Женей разговаривали, из КП вышли Галущенко и его заместитель по политчасти майор Кущ.

— Лейтенант Есауленко, ко мне! — скомандовал Галущенко.

— Слушаю вас, товарищ подполковник! — кричу я в ответ и на ходу говорю Жене: — Самодеятельность.

— Где твой баян?

— В клубе.

— Сегодня вечером устроим самодеятельность. Будет петь замполит, — он кивнул на майора куща, — потом цирковые номера моториста Иванова. Ещё есть в столовой тарелки?

Майор Кущ пояснил:

— Моторист Иванов крутит сейчас алюминиевые миски.

— Ну тогда ничего, пусть крутит. Будут и другие номера. В общем есть программа у Куща.

Вечером состоялся концерт самодеятельности. Кущ пел свою любимую песню "Дивлюсь я на небо"… Иванов выступал с цирковыми номерами. Исполнялась кантата "Идет война народная" полкового композитора Саши Бормотова. И другие номера тоже были. Действительно, у майора Куща всегда была наготове программа самодеятельности.

А дальше отдых после трудового дня, вот и закончился день 13 сентября 1943 года. Завтра опять бой".

Дни фронтовых будней мало чем отличались один от другого. Обычные дни напряженных и опасных вылетов с победами и боевыми потерями. В этой, ставшей уже повседневной, работе недавно пришедшие на пополнение молодые однополчане приобретали опыт, проявляли мужество и самоотверженность, отвагу и героизм, а случалось, и настоящие подвиги. На войне как на войне.

Наши войска гонят фашистов все дальше и дальше на запад, к Керченскому проливу.

Освобождена станица Славянская, родина Николая Есауленко. С разрешения нового командира полка подполковника Галущенко, Прохоров и Есауленко на ПО-2 летали к матери Николая. Пробыли там два дня. Привезли массу впечатлений о встрече с родными и близкими Есауленко.

А 17 сентября мы перебазировались ближе к линии фронта, в станицу Славянскую. Не успели ещё зарулить на стоянки, как поступило срочное задание: бить по немецким эшелонам на станции Джигинская.

Мне приказано вести четверку. В составе группы — экипажи Александра Маркова, Николая Калинина, Николая Антонова.

Как всегда перед вылетом, майор Провоторов, поставил задачу, предупредил:

— Поосторожнее, Гриша… Зениток там чертова уйма.

Линия фронта находилась в постоянном движении, и где расположены зенитные точки противника, мы, конечно, в этот раз не знали. Поэтому было решено нанести короткий удар с хода, с прямой. Затем разворот на 180 градусов, обстрел пушечно-пулемётным огнем и уход от цели со снижением до бреющего полёта.

Спокойно миновали линию фронта. Ни истребителей, ни зениток. Подошли к станции. Вижу два эшелона. Небольшой доворот, и мы входим в пикирование. Две-три очереди из пушек, залп РСов, небольшое упреждение на глазок — и бомбы пошли в цель. Порядок!

Теперь быстрый разворот на 180 градусов для повторной атаки.

И вдруг со всех сторон засверкали красные шарики "эрликонов"! "Ах, бандюги, плотный огонь по ведущему! Старый прием!. "

Треск справа спереди! В кабине стало жарко, как возле чугунной печки. "кажется все, — мелькнула мысль, — горим… "

Но нет, ещё не все. Мотор пока работает отлично. Запахло кипящей водой. "Ага, значит, пробита система охлаждения, но сам мотор не пострадал. Долго, однако, не протянет, перегреется и заклинит… до своих далеко, километров сорок… не дотянуть… надо на север, ближе к реке Кубань. Там камыши и кустарник. Можно спрятаться, пока придут наши… "

Разворот влево. курс 360 градусов. Оглядываюсь назад. За мной идут только два самолёта: Марков и Калинин. "Где же Антонов?" в свистопляске огня и маневров я не заметил, как он куда-то исчез.

Три-четыре минуты полёта, и вот она, полноводная красавица Кубань. Идем на восток, вдоль северного берега. Скорость заметно падает. Обороты двигателя уменьшаются. Вот-вот мотор остановится. И тогда немедленная посадка прямо перед собой, где придется… нет, этого допускать нельзя. Надо найти заранее более или менее пригодную площадку. Пожалуй, эта… Пора, пока не поздно… "Убрать газ. Выпустить посадочные щитки. Шасси не выпускать. Садимся на фюзеляж. Зачем жалеть машину — ведь это территория противника"…

Самолёт уже несется над землей. Вот-вот коснется её, уже, кажется, чуть-чуть зацепился. Руку вперед, на приборную доску, перед головой, чтобы смягчить удар и не набить шишек…

Р-раз! Из глаз — искры. Сухой металлический треск. Облако пыли. И вдруг все стихло…

Поднимаю голову. Ветерком быстро относит пыль. Земля необычайно близко. Самолёт лежит на фюзеляже.

Медлить нельзя. Фашисты будут охотиться за нами. Надо во что бы то ни стало уйти, спрятаться получше.

Фонарь открыт. Шлемофон с головы долой. Вместо него — пилотка из кармана. Лихорадочные, машинальные действия. И вполне осознанное: подготовить пистолет к бою.

Спрыгиваю с крыла на землю. Воздушный стрелок Степан Пластунов уже выскочил из кабины, с пистолетом наготове.

Над нами кружатся самолёты Маркова и Калинина. Накренив машины они смотрят, что с нами.

Оглядываюсь вокруг. Площадка приличная. Сесть можно. И неожиданно для себя делаю широкий взмах руками — сверху — вниз к земле: "Садись! Выручай! Сесть можно!"

Саша Марков понял: покачивает самолёт с крыла на крыло. И заходит на посадку, но… садиться нельзя. Шасси повреждено зенитным снарядом. Перебит подкос левой стойки шасси. Саша снова проходит над головой и покачивает крыльями. Расшифровываю этот ответ: "Смотри, рад бы выручить из беды, да не могу!. "

Медлить нельзя.

— Степан Иванович! — кричу Пластунову. — Бежим в камыши, пока не спохватились фрицы!

— Смотрите, смотрите! — кричит Пластунов. — Калинин заходит на посадку.

Коля Калинин хороший лётчик, умный, спокойный парень. Но сесть на маленькую площадку, да ещё на территории противника, — совсем не так просто. Тут надо обладать железной выдержкой и сознательно принять решение добровольно полезть дьяволу в пасть, которая в любой момент может захлопнуться.: достаточно одной пули из автомата в баллон колеса — и уже не взлетишь!.

Риск огромный. Но решение ребята принимают мгновенно. Лётчик Николай Калинин и воздушный стрелок Леонид Татаренко, рискуя собственной жизнью, садятся на вражескую территорию ради спасения товарищей.

Калинин планирует. Шасси выпустил, выравнивает, вот-вот колеса коснутся земли, но… дает газ и уходит на второй круг. Не рассчитал. Площадка все же маловата…

До камышей метров пятьсот. Мы бежим туда. Не успели пробежать и полпути, видим, как Калинин, сделав небольшой круг, снова пытается сесть. Теперь нам уже не до камышей. Надо бежать туда, где его самолёт остановится после пробега. И мы поворачиваем сторону садящегося самолёта.

Калинину опять не удается сесть. Мы снова бежим к камышам. Раз пять заходил Николай на посадку И мы метались туда и обратно. Степан Иванович спортсмен. Он — впереди, я — позади. Ему ничего А из меня уже и дух вон.

— Хватит бегать туда-сюда, — говорю Степану Ивановичу, — прячемся в камышах. Слышишь стреляют? Наверное фрицы очухались…

Высоченный — метра четыре — густой камыш. Задыхаясь, как загнанные лошади, бежим вглубь зеленой чащи. Пытаемся "замести" свой след в камыше. Руками выравниваем за собой высокие упругие стебли.

Остановились. Прислушиваемся. Что же дальше? Над головой по-прежнему рокот моторов и почему-то короткие очереди из пушек, сухой треск крупнокалиберного пулемёта. Что они кружат? Почему не идут домой? Почему стреляют?

Снова подбираемся к краю зарослей. Осторожно выглядываем. Но что это? Самолёт Калинина уже катится по земле!

Бежим!!!

Калинин ждет, винт вращается на малых оборотах.

Бежать осталось метров четыреста. И вдруг справа бьет тяжелый миномет врага. Разрывы все ближе и ближе. Вот-вот накроет, тогда амба!. Бегу а сам машу рукой к себе, — мол, Коля, отрули от разрывов, к нам поближе. А он почему-то медлит и продолжает стоять на месте. По-видимому, понял меня по-своему: дал команду стрелку Леониду Тараненко поджечь наш самолёт. Леонид мчится к самолёту, лежащему на фюзеляже, прострелил бензопровод, поджег бензин и — обратно.

Калинин видел разрывными и стал подруливать к нам поближе. Запыхавшись, вскакиваем с Пластуновым на крыло. Николай освободил уже место в кабине лётчика, спрашивает меня:

— Сами будете взлетать?

— Сам!

Калинин, Пластунов и подоспевший Татаренко быстро вскакивают в кабину стрелка. Я сажусь за управление.

Спешно выруливаю на взлет. С одной стороны — стена из камыша, с другой воронки от разрывов мин.

Начинаю взлет. Самолёт что-то тяжело разбегается. Того и гляди врежемся в кустарник… Включаю форсаж. Едва-едва оторвался от земли.

Смотрю на счетчик оборотов: он показывает 1800 вместо 2300 взлетных оборотов. Оказывается, второпях я не перевел регулятор оборотов винта на взлетное положение. И из-за этой моей оплошности все мы могли погибнуть. "Пускай уже взлетал бы коля Калинин, — поймал я себя на мысли, — он это сделал бы лучше… "

Все, к счастью обошлось благополучно. Мы прилетели на свой аэродром в станицу Славянскую.

Около КП нас уже встречал замначштаба капитан Лещинер. Выпили сначала по ковшу воды из бачка. Потом докладываю по форме: — Товарищ капитан, задание выполнено. Лейтенант Калинин совершил подвиг. Сел на территории противника и спас воздушного стрелка и своего командира эскадрильи.

Сильно поседевший Лещинер улыбается своими ямочками и говорит:

— Пошли наверх.

— Зачем?

— Пошли, пошли…

Выходим из землянки. Рядом по какому-то случаю оказался фотограф. Сфотографировал нас с Николаем Калининым.

А когда мы уходили с КП, то Коля Калинин подскочил к саше Музюковой и расцеловал её в обе щеки.

— Это ей говорите спасибо, — пояснил он мне. — Машину всегда образцово готовит к полётам.

Экипаж Коли Антонова не вернулся с боевого задания. А Саша Марков удачно приземлился на одно колесо. Только в конце пробега его самолёт, как подстреленная птица, опустился на подбитую "ногу", чиркнул концом крыла по земле, и, описав небольшую дугу, замер.

— Кто же стрелял из пушек? — спросил Пластунов Сашу, когда тот, не спеша, подошел к землянке КП.

— Я… увидел, как на дороге остановилась машина с немецкими автоматчиками. Они пытались окружить вас. Я решил их придержать немного…

4 февраля 1944 года за этот подвиг и за отличное выполнение боевых заданий Николаю Калинину было присвоено звание Героя Советского Союза. Но Коли тогда уже не было с нами…

Линия фронта медленно и верно продолжала продвигаться на запад, но в ряде мест немецко-фашистские войска оказывали отчаянное сопротивление.

Ожесточенные бои шли и за небольшой городок Темрюк. Здесь находилась переправа через реку Кубань. А на пристани отступавшие части грузились на самоходные баржи, отправлявшиеся в Крым.

Полк штурмует баржи, катера и другие плавсредства врага. Летаем на бомбежку переправы и подступов к ней. Противник, пытаясь сохранить переправу, быстро восстанавливает её разрушения после бомбежек. Тогда наше командование принимает решение: сжечь переправу через реку Кубань.

Это было чрезвычайно трудное задание. К переправе с какой стороны не подходи, все равно самолёт виден противнику. Плотный зенитный огонь. Самолёт летит на малой высоте. Такие полёты требовали от лётчиков огромного нервного физического и морального напряжения, ювелирной отточенности действий и высокого летного мастерства.

Неделю назад старший лейтенант Прохоров водил четверку на боевое задание с ВАПами. Две вражеские зенитные батареи, сосредоточив огонь по ведущему, при отходе от цели зажгли самолёт Прохорова. Едва перетянув через линию фронта, Женя посадил самолёт на фюзеляж. И только успели отбежать от горящего самолёта, как начали рваться боеприпасы и бензобаки. При посадке Женя был ранен в голову.

Сжечь переправу под Темрюком командование полка поручило заместителю командира эскадрильи Григорию Ильину, его ведомому Николаю Мельникову, воздушным стрелкам Георгию Егорову и Валерию Маслову.

Вслед за ними, с небольшим интервалом во времени, на повторную бомбежку переправы вылетела вторая пара — Василия Рябова и Ивана Белых. Воздушный стрелок Михаил Петров был только на ведущем самолёте. Иван Белых летел на одноместном самолёте.

Это ответственное и опасное задание было получено вскоре после обеда. Жарко припекало солнце.

Четыре лётчика и три воздушных стрелка готовились к выполнению боевой задачи. Сосредоточенно смотрели они на карту крупного масштаба — километровку и разговаривали между собой вполголоса:

— Зайдем с запада, Коля.

— Да, солнце поможет…

Обычное волнение, возникающее у каждого, кто должен идти в бой, можно было угадать лишь по отрывистым голосам да по едва заметной бледности лиц.

— Если подобьют, тогда в плавни…

— На бугре зенитка, стрельнуть бы по ней…

Стоявшие вокруг лётчики невольно притихли. Лишь изредка кто-нибудь глубоко затягивался самокруткой из махорки. Все понимали, что опасность велика.

Солнце клонилось к западу, и жара заметно спала, когда первая пара, а вслед за ней минут через десять — вторая легли на курс 270 градусов и на малой высоте скрылись в розовато-желтой дымке, окутавшей горизонт.

Молча проводив товарищей, мы остались на аэродроме. Уходить не кому не хотелось. В волнении мы ожидали их возвращения.

… Подойти к переправе незамеченными не удалось. Фашистские зенитчики были начеку. Смерч огня, сплетенный из красных пунктиров эрликоновских очередей, внезапно возник перед самолётами, когда они приблизились к переправе. И все же обе пары, одна за другой, неустрашимо пронзая огненное пекло, вышли точно на цель и зажгли её.

Два истребителя прикрытия, из которых уцелел лишь один — Николай Рекин, видели, как ведущие обеих пар ИЛов были сбиты в момент атаки цели. Самолёт старшего лейтенанта Григория Ильина, отойдя метров 800 от цели, начал резко падать и врезался в землю. По-видимому, Гриша потерял сознание или был убит ещё в воздухе. Самолёт лейтенанта Василия Рябова с левым доворотом упал в Кубань. Похоже, что Вася в самый последний момент отвернул от жилых кварталов города.

Так погибли в одном из боев за советскую Родину замечательные русские парни, ценой своей жизни выполнившие боевое задание командования.

Переправа через Кубань была надолго выведена из строя. Но отступавшие части противника все прибывали и прибывали в Темрюк. Нам приходилось совершать ежедневно вылеты и штурмовать скопление вражеских войск, бить по их новым переправам и плавсредствам.

Летали группами. И обычно самых лучших и опытных лётчиков, летевших на задание в этот район, ведущие специально выделяли для подавления огня ЗА.

Вражеские зенитки били с берега и с военных кораблей. Небо над Темрюком казалось кромешым адом.

Одна из батарей среднего калибра замаскировалась на высоком азовском берегу у станицы Голубицкая, неподалеку от маяка, и много хлопот доставляла нашим боевым группам.

В этот раз командир группы из двенадцати самолётов выделили на подавление зенитного огня экипажи Михаила Ткаченко, Александра Маркова и Николая Калинина. Отойдя немного вправо, они удачно миновали заградительный огонь и, отделившись от всей группы, веером с левым разворотом почти одновременно ввели свои самолёты в пикирование на зенитные батареи.

Николай Калинин выбрал самую назойливую батарею, которая непрерывно вела огонь по основной группе. Он уже успел выпустить РСы и бомбы. Но расчет одного из орудий прямым попаданием сбил пикирующий на зенитку штурмовик Николая. Самолёт упал недалеко от батареи на склоне крутого берега Темрюкского залива.

Погиб Николай вместе с воздушным стрелком Виталием Поповым.

Перестало биться сердце отважного лётчика, редкой души парня, которому я обязан своей жизнью.

— Каких ребят потеряли под этим самым, будь он не ладен, Темрюком… сказал майор Провоторов, записывая события очередного боевого дня в полковой дневник. — и похоронить по-человечески не похоронишь, раз там ещё немцы.

— После войны обязательно съезжу в станицу Голубицкую. Узнаю подробности гибели Коли. Потом разыщу его родителей. Если, конечно, останусь живой…

Обычно суровое и резкое лицо майора Провоторова подобрело.

— Правильно, Гриша, фронтовых друзей не забывают, тем более спасителей. И на добро всегда отвечают добром.

Когда нам случалось пролетать над местом гибели Коли, мы, не сговариваясь, делали круг и давали в воздух короткие очереди из пушек и пулемётов. Это был наш салют отважному лётчику-герою Николаю Калинину.

С песчаной косы Чушка наземные части Красной Армии прогнали врага.

Вчера майор Галичев сводил группу на порт Кордон. Там зацепились остатки вражеских дивизий. Противник на баржах переправлялся в Крым.

Была сплошная облачность. Фашисты, по-видимому, не ожидали налета. Группа майора Галичева успешно справилась с заданием и не имела потерь.

Утром 8 октября сводил и я свою группу на Кордон. За ночь гонимые ветром облака поредели. Шли мы над мелкими серо-сизыми облаками, ориентировались через просветы между ними. В воздухе было относительно спокойно. Зенитки молчали. Они начали стрельбу, когда наши самолёты вошли в пикирование. Сбросив бомбы, мы уходили быстро в облака. Потом неожиданно опять появлялись над целью и снова прятались в облака. Основательно полив свинцом вражеские позиции мы благополучно возвратились домой.

А днем на Кордон опять полетел майор Галичев со своей группой.

— Как слетали, Кузьма Ефремович? — спрашиваю, повстречавшись с ним около КП.

Майор Галичев, спокойный, никогда не торопившийся "старик", с седыми нависшими над глазами бровями, оживился:

— Ну и огонек был. Жару дали нам фрицы…

— Все пришли?

— Все! Ни одной царапинки!

Довольный удачей майор Галичев поспешил на доклад к командиру полка.

— А не пора ли нам отметить твой сотый вылет? — обращается ко мне подошедший Женя Прохоров. У неготповязка на голове. После ранения его пока не допускают в полёты.

— Отметить можно! — восклицает Николай Есауленко. — как же такое событие не отметить?

Эскадрилья Николая сегодня свободна от полётов.

— Подождите ребята. Схожу на КП.

Спускаюсь в землянку.

— Ага, на ловца и зверь бежит, — говорит командир полка Галущенко. Сивков, слетаешь ещё разок на Кордон. Поведешь шестерку на пристань.

— Есть, — отвечаю и спрашиваю уже в коридоре майора Гиличева: — Кузьма Ефремович, как облачность?

— Почти рассеялась. Лететь будет хуже.

Вышли мы с майором Галичевым из КП. Говорю ребятам:

— Приказано лететь на Кордон.

Женя присвистнул:

— Вот те, бабушка и Юрьев день…

— Вернешься, тогда отметим, — сказал Николай. — Ни пуха ни пера!

— К черту!

Не пролетели мы половины пути, облака совсем исчезли. Самолёты как на ладони, видны со всех сторон.

Знаю, что за линией фронта много зенитных установок. "Эрликоны" моментально сбивали самолёты, шедшие на высоте пятисот-шестисот метров. Высота в тысячу метров была уже менее опасна. А на высоте 1500 метров самолёты для "эрликонов" трудно досягаемы.

Принимаю решение идти на необычайно большой для нас высоте — тысячу шестьсот метров.

На цель вышли с запада. Успели снизиться до полутора тысяч метров. Сбросили бомбы. И в этот момент трассы "эрликонов" потянулись с земли, образовав огненный конус, острие которого, вытягиваясь змеиной головой, норовило ужалить нашу группу. И опять, как двадцать дней назад, удар где-то внизу спереди потряс мой самолёт Привычная вибрация и шум мотора исчезли. Наступила тишина.

"Прямое попадание в мотор… "

Мотор заклинило. Хорошо ещё, что была приличная высота, с которой можно спланировать километров на восемь-десять. Я понял, что линию фронта перетяну с большим запасом.

Планирую. Не спеша выбираю площадку, где бы сесть Дорога и справа от неё вспаханное поле.

Сажусь на фюзеляж на мягкую пашню. Стальной бронекорпус машины секунду-две скользит, как глиссер, едва касаясь валков черной земли. Затем внезапно погружается в неё выступающей словно редан, броней маслорадиатора и резко тормозится, оставляя за собой глубокую борозду. А я тут же привычным жестом левой руки страхую голову от удара, чтобы не набить шишку на лбу.

Сели на своей территории. Рядом с КП стрелковой дивизии.

— Хорошо, что справа от дороги сели, — говорит дежурный лейтенант. — Там уже разминировано… А слева ещё мины.

Это была моя пятая по счету и последняя за войну вынужденная посадка на подбитом самолёте.

Воздушный стрелок Степан Иванович Пластунов смотрит на меня, радостно улыбается. Доволен, что все обошлось благополучно.

Лейтенант говорит:

— К самолёту поставим охрану. А для вас транспорт вряд ли найдется…

— Разберемся сами, — говорю ему. — Только прошу позвонить в полк. Позывной "Резеда".

Лейтенант кивает:

— Обязательно дадим знать.

В свой полк мы в тот же день не добрались. Прибыли только на третий день. Там нас ждала новость: Иван Карабут переведен в соседний 7-й гвардейский полк нашей дивизии. Командиром второй эскадрильи назначен старший лейтенант Прохоров.

Мы попрощались с нашим боевым другом, соратником и учителем капитаном Карабутом, отметили повышение в должности Жени, а заодно и мой 101-й боевой вылет. Посидели часик-другой в столовой. Выпили понемногу вина. Вволю напелись песен под аккомпанемент баяна Николая Есауленко.

— Ещё раз поздравляю тебя, Гриша! — сказал мне капитан Лещинер, когда мы расходились по домам. — Хоть и с перебором…

— В нашем военном деле для верности лучше перебрать, — заметил майор Провоторов, — чем недобрать…

В первых числах октября 1943 года Таманский берег был полностью очищен от немецко-фашистских захватчиков. В этот день нашей 230-й штурмовой авиационной дивизии было присвоено звание Кубанской.

Вспомнилась мне та старая седая учительница, "вечера у камина", лермонтовский "Герой нашего времени", "Тамань"… Теперь Тамань снова стала свободным советским городом. А земля таманская обильно полита солдатской кровью. И поэтому мне этот город кажется родней, ближе и краше любого другого города широкой и мудрой России.

А 15 октября того же года наш 210-й штурмовой авиационный полк был представлен к ордену Красного Знамени.

По случаю освобождения Таманского полуострова от немецко-фашистских захватчиков командир полка подполковник Галущенко решил провести вечер отдыха, который тут же окрестили Таманским.

Вызвал подполковник к себе командира батальона аэродромного обслуживания:

— Надо сообразить что-нибудь насчет ужина.

— Сьестного у нас маловато… — ответил тот, неловко переминаясь с ноги на ногу.

— Эх, вы…

Командир батальона на это не обиделся, зная, что в полку все очень уважительно, без особых придирок, относились к батальону аэродромного обслуживания.

— На нет и суда нет, — безобидно сказал командир полка. — Тогда придется совместить обед и ужин.

На том и порешили.

Нас с Женей Прохоровым, с которым мы вместе квартировали, оповестили заранее из штаба полка. С ними вместе пошёл и Тима Гуржий. Он был уже в дивизии, приезжал к нам редко, а тут как раз появился. Женя Прохоров Съязвил:

— Ну и нюх у тебя, Тима, как у борзой на зайца.

Иван Карабут, прибывший к нам уже как гость, понимающе заметил:

— Ему положено, он же теперь начальство…

По случаю вечера столовая торжественно убрана. Хотим сесть вместе со своими ребятами, а дежурный по полку говорит:

— Приказано провести вас сюда, — и указывает на стол, что стоял рядом с другими, как верхняя планка у буквы "П".

Прошли мы, сели. Там уже командир полка со своими заместителями и командиры других эскадрилий.

Подполковник Галущенко поздравил всех присутствующих на вечере с освобождением Таманского полуострова и передал слово своему заместителю по политчасти майору Кущу. Тот сказал короткую речь.

Все чокнулись и выпили за скорую победу над врагом.

Вечер по причине, описанной выше, продолжался не очень долго.

— Ну и вечер, — возмущался Женя Прохоров, — точно ради того, чтобы поставить галочку в формуляре…

— И галочка иногда тоже нужна, — успокаивал его Тима Гуржий, как представитель дивизии.

— Не знаю как галочка, — сказал свой слово Иван Карабут, — а вечер дело стоящее. Тильки горилки было малувато.

Николай Есауленко молчал. Ему было все равно: он как всегда был самый трезвый.

По дороге к дому поймали ежа. Женя Прохоров предложил:

— Подложим к Фиме под простыню…

У хозяйки дома узнали, что Фима Фишелевич, наш полковой врач, ушел по срочному вызову: должно быть, кто-то заболел.

Ежа выпустили в опавший вишневый сад.

Утром перед полётом спрашиваю воздушных стрелков эскадрильи:

— Как вечер?

Они переглядываются и молчат. Один из них, бывший подводник Борис Панов, говорит:

— Что вечер? Мы трезвые были…

Все стало ясно: за столом командного состава полка кормили и поили хоть ненамного, но лучше… Устроители вечера перестарались…

И здесь я понял, почему мой бывший командир эскадрильи капитан Кондратков всегда в подобных случаях, не взирая на косые взгляды начальства, садился вместе с лётчиками своей эскадрильи: в его присутствии устроители старались всех оделить по справедливости.

— От начальства подальше, — обычно отшучивался он, когда его пытались упрекнуть, — а к вину и закуске поближе…

Нам, молодым и неопытным, тогда было невдомек, а потом мы с Женей Прохоровым обычно говорили:

— Спасибо, мы со своими эскадрильями сядем…

И, уж конечно, следили за тем, чтобы не обносили ребят интенданты.

Таманский полуостров освобожден. На очереди бои за Крым. Части Красной Армии ведут тщательную подготовку к форсированию Керченского пролива.

Полк 27 октября перебазировался ближе к фронту, в станицу Ахтанизовскую. Проводили тренировочные полёты с молодыми лётчиками. Изучали вероятные цели, противовоздушную оборону и аэродромы противника. Выезжали на передовую, визуально знакомились с близлежащими целями. Их видно в стереотрубу с НП. До начала операции две четверки слетали в район Керчи на разведку.

С керченской стороны, с высоты 175,0 била немецкая дальнобойная артиллерия. Она доставляла много неприятностей частям морской пехоты, готовившимся к десанту, и истребительному полку, аэродром которого был расположен на Таманском берегу, неподалеку от станицы Запорожская.

Вызывает меня командир полка подполковник Галущенко.

— Поведешь четверку. Цель — артиллерия на западном склоне высоты 175,0.

Взлетели. Взяли курс на Керчь. Зениток там уйма, по данным авиаразведки до 40 батарей. Будет жарко.

Заходим с севера, со стороны моря. Погода прекрасная. Высоту 175,0 видно хорошо. На её вершине и чуть западнее просматриваются какие-то пятна беспорядочно изрытой земли. Гитлеровцы искусно замаскировались. Никак не могу определить — батарея это или нет. Не видя больше ничего подходящего, решил бить по подозрительно "изрытому месту".

Входим в пикирование на цель с разворотом, не сбавляя оборотов двигателя. Это лучший противозенитный маневр: самолёт идёт по кривой, высота уменьшается, скорость непрерывно возрастает, попробуй-ка, зенитчик, прицелиться…

Вражеские зенитки пока молчат. Сбрасываем бомбы. Выходим из пикирования. С разворотом и дальнейшим снижением до бреющего уходим домой. Во время разворота вижу, что цель накрыта разрывами наших бомб. Зенитки по-прежнему не стреляют, не видно ни одного разрыва. Может, разведчики несколько преувеличили насчет количества немецких батарей…

Мы уже над керченским проливом. Спрашиваю своего воздушного стрелка Пластунова:

— Степан Иваныч, зенитки видишь?

— Да, очень много.

Оглядываюсь назад. О, ужас! Все небо усеяно разрывами. Яркая голубизна обезображена серо-черными отвратительными оспинами — следами залпов вражеских батарей.

Да, зениток действительно очень много. Но смертоносные разрывы уже позади: шли мы с хорошим ускорением. Зенитчикам, видимо, трудно учитывать его при стрельбе. Вот, оказывается, почему мне показалось, что зенитки вроде совсем не стреляют.

Сели. На КП нас встречает сияющий Провоторов и протягивает листок

бумаги

— Читай-ка, телеграмма от пехоты.

Читаю:

"Группа работала отлично. Часть бомб упала на высоте 175,0. Разбит НП противника. Остальные бомбы упали на северо-западном склоне высоты, в расположение батареи. Пехота просит объявить благодарность всей четвёрке. Заместитель начальника разведотдела майор Ледогоров. "

Назойливая батарея больше не стреляла по аэродрому истребителей. Но над высотой 175,0 нам пришлось ещё крепко поработать в последующие боевые вылеты.

Вечером 31 октября 1943 года начальник штаба полка майор Провоторов зачитал приказ командования о начале операции по форсированию Керченского пролива и освобождению Крыма.

— Начинаются жаркие деньки, — сказал он. — немцы сильно укрепили район пролива. Берег минирован. Много артиллерии. Очень трудно будет морской пехоте захватить и удержать плацдарм на крымском берегу…

А утром получаем информацию: моряки под прикрытием ночного тумана уже высадились и захватили небольшой плацдарм на берегу Керченского пролива. Удачно! Молодцы ребята! Необходимо их поддержать с воздуха.

Небо капризничает. Низкая облачность и никудышняя видимость. Но все равно вылетаем, чуть забрезжил рассвет. Идем на цель, как всегда в плохую погоду, парами. Над проливом нависли тучи. Они едва не касаются рваными краями закипающих белых барашков волн. С середины пролива не видно обоих берегов. На секунду в сознании всплывает Дзуарикау. Танки. Облака, сползающие с Кавказских гор. Саша Кубай…

Появляются неясные очертания высокого крымского берега. На бреющем полёте проносимся над головами наших моряков. Они сосредотачиваются для атаки высоты 175,0. Со стороны противника, у самой земли, мерцают желтоватые всплески-звездочки.

Это действуют огневые точки врага.

Короткий доворот и очередь по ним из пушек. Осколочные бомбы — на окопы противника.

Разворот, ещё заход. А тем временем моряки уже идут во весь рост. Машут нам бескозырками. Строчат из автоматов. Незабываемая картина. До сих пор стоит перед глазами.

Кружимся. Делаем пять-шесть заходов на вражеские окопы. Бьем из пушек по всему, что сверкает со стороны противника. Фашисты попрятались в окопы. Их пулемёты молчат. Моряки идут в атаку.

Нам на смену пришла следующая пара. Теперь она будет поддерживать своим огнем наступающую морскую пехоту.

"Эрликонов" пока не видно. Их не успели ещё подтянуть к переднему краю. Видимо не ожидали такого внезапного натиска нашей пехоты и авиации.

С боем взяли моряки высоту 175,0. Как радостно и приятно сознавать, что и мы помогли им в воздухе.

Морской десант прочно закрепился на Керченском полуострове, в районе Маяка. А вскоре моряки — десантники высадились и в районе Эльтигена.

Но немецко-фашистские войска крепко засели на заранее подготовленных и хорошо укрепленных позициях. Начались упорные, кровопролитные бои за Керчь, длившиеся почти полгода.

К переднему краю противник подтянул большое количество "Эрликонов". И вскоре среди наших пар, атаковавших врага в непогоду с бреющего полёта, начались, как свидетельствует полковой дневник, боевые потери.

"1 ноября 1943 года. 19 боевых вылетов на поддержку десанта в районе Маяка.

2 ноября. 17 боевых вылетов в район Аджимушкая. Подбит самолёт Максимова.

3 ноября. 16 боевых вылетов в район Баксы. Сбиты командир третьей эскадрильи Дедов и воздушный стрелок Варич. Подбит самолёт командира второй эскадрильи Прохорова.

4 ноября. 20 боевых вылетов в район Баксы. Сбиты Кочанов и Татаренко. Самолёт взорвался в воздухе и упал полтора километра восточнее Аджимушкая. Сбит огнем зенитной артиллерии Слесарев в районе высоты 104,3. Не вернулись с боевого задания экипажи Киселева и Когана. Предположительно сбиты зенитным огнем в районе Аджимушкая. Побиты самолёты Максимова, Едуша и Галичева. Сели на косе Чушка и в районе Фонталовской.

5 ноября. 8 боевых вылетов в район Аджимушкай — Колонка. Подбит самолёт Синькова.

6 ноября. 29 боевых вылетов. Сбрасывали продукты морской пехоте в районе Маяка.

8 ноября. 8 боевых вылетов в район Капканы. Подбит самолёт Сосулева, сел на воду.

9 ноября. 5 боевых вылетов в район Аджимушкая.

11 ноября. 1 боевых вылетов в район Колонка — Аджимушкай и по баржам в порту Керчь. Экипаж Мельников — Маслов вел бой с тремя МЕ-109. Маслов сбил один МЕ-109, который упал восточнее Колонка. Самолёт Мельникова подбит.

12 ноября. 8 боевых вылетов в район Булганака. Сбит экипаж Белых — Уваров. Подбиты самолёты Фролова и Ткаченко.

14 ноября. 8 боевых вылетов в район Эльтиген — Булганак. Подбит самолёт Лесняка.

15 ноября. 1 боевой вылет по баржам противника.

19 ноября. 4 боевых вылета по баржам противника в районе Камыш — Буруна.

20 ноября. 12 боевых вылетов на Керчь.

25 ноября. 14 боевых вылетов на Эльтиген. Доставка продуктов десантникам морской пехоты.

26 ноября. 56 боевых вылетов. Доставка продуктов десантникам на Эльтиген.

28 ноября. 4 боевых вылета по зенитной артиллерии и катерам в районе камыш- Буруна.

30 ноября. 23 боевых вылета в район Эльтигена. Сбит экипаж Рабинович Пухов. Самолёт упал в море между Эльтиген и коса Тузла. Подбиты самолёты Фролова, Максимова, Лесняка.

1 декабря. 22 боевых вылета на Эльтиген. Не вернулись с задания экипажи Крестина и Ренева.

2 декабря. 19 боевых вылетов на Эльтиген. Сбит экипаж Едуш — Силин.

4 декабря. 38 боевых вылетов на Эльтиген. Самолёт Фролова при взлете скапотировал в Лиман. Воздушный стрелок Шабалин погиб. В районе эльтигена сбит экипаж Мартынович — Ахмадиев. Подбиты самолёты Блашенко и Бизякова.

5 декабря. 25 боевых вылетов на Эльтиген. Подбиты самолёты Иванова и Жданова. Возвратились в полк лётчик Блашенко и воздушный стрелок Вишняков".

210-й штурмовой полк всеми силами и средствами старался поддержать десант на Керченском полуострове. Личный состав полка работал, не зная усталости, проявляя при этом массовый героизм. Помимо обычной работы по бомбежке, штурмовке вражеских позиций, огневой поддержке десантников, когда они вели напряженные бои, нам проходилось ещё быть и "воздушными извозчиками". Перевозили в мешках десантникам боеприпасы, продовольствие, медикаменты, хотя самолёты-штурмовики, как известно, не были рассчитаны на выполнение подобной работы.

Но война есть война. Летному и техническому составу полка пришлось приспосабливаться к требованиям фронтовой обстановки, чтобы оказать наибольшую помощь наземным войскам в выполнении поставленной командованием задачи.

Войска Красной Армии на всех фронтах осуществляли зимнее наступление. Фашисты с боями отходили на запад, туда, откуда они пришли.

Война находилась в той стадии, когда мы уже могли во фронтовых условиях позволить себе собраться на торжественный вечер или предоставить командному составу полка возможность по очереди побывать на отдыхе.

Вспоминается праздничный вечер 6 ноября 1943 года. Накануне полк произвел массовые боевые вылеты. Помогали десантникам боеприпасами, продовольствием, медикаментами, поливали свинцом с воздуха немецкие окопы. А в этот праздничный день не было боевых вылетов.

Сидим с Женей Прохоровым в президиуме торжественного собрания личного состава полка. Майор Провоторов зачитывает праздничный приказ.

— Смотри-ка, он уже проник в этот монастырь, — толкает меня Женя и показывает на Колю глазами.

— Откуда девчата? — шепотом спрашиваю я у него.

Он шепчет мне на ухо:

— Откуда же им быть, как не из полка майора Бершандской.

Неподалеку размещался женский авиационный полк ночных бомбардировщиков.

— Жень, где-то эту чернявую, круглолицую, слева от Коли сидит, я мог видеть?

— Поди у неё спроси, — смеется Женя.

Девушки, очевидно, заметили наше перешептывание и чересчур пристальное внимание. Порозовели от смущения.

Потом мы узнали, что это были Ава Артемова и Катя Рябова. Ава до войны окончила Херсонскую авиашколу и работала лётчиком-инструктором в Краснодаре. Опытный лётчик, она успешно выполняла боевые задания в четвертой эскадрилье женского авиаполка. Катя была штурманом этой эскадрильи. Пришли они по своим хозяйственным делам в БАО — батальон аэродромного обслуживания, который стоял вместе с нами в станице Ахтанизовской и обслуживал одновременно и 46-й гвардейский женский полк и наш 210-й полк. Коля Есауленко хороший разведчик. Он, конечно, знал, что в БАО придут девчата. Встретил их там и пригласил на вечер.

Девушки отказывались:

— Не одеты по-праздничному…

Да разве перед Колей устоишь. На вечер они пришли. Только раздеваться не стали. Сидели в шинелях.

После торжественной части мы с Женей пригласили девушек танцевать. А Николай уже успел предупредить нас:

— Между прочим, симпатичная блондинка — это Ава. Она уже занята…

Чернявая, круглолицая оказалась Катей Рябовой. Танцевала она со мной. А месяц спустя мы случайно встретились в Кисловодске, куда меня командование отправило на отдых.