Готовность номер один

Хорошо, правда, да и метко очень. Писалась она как раз в то время, когда были самые длинные ночи с луной и облачностью в 400 метров. А цели за 100–150 километров. Как раз в то же время вводили у нас парашюты, которые сначала для нас были действительно злом. А теперь мы уже совсем привыкли к ним, а особенно после случая с Руфой, когда мы на деле увидели пользу парашюта. Да, Марина-то находится пока временно в городе Тухолья [4]. Наши части подошли почти вплотную к Штеттину. Вот здорово пошли! Ну, а как у вас? Скоро начнете? Кончаю. Привет всем, всем. Целую тебя, мой дорогой, много, много раз и нежно и крепко (скоро ли кончатся эти бумажные поцелуи?!) Ещё раз целую. Твоя Катя. Привет от девочек".

"Гришенька, здравствуй! Давно я тебе, кажется, не писала. Соскучилась очень. Вот пишу тебе, поговорю чуть-чуть, и как-то легче становится. Изменений у меня почти никаких нет, перебазируемся очень часто не потому, что быстро продвигаются наши части, а все хорошей площадки никак не найдем, да и фронт наш очень растянулся, то летим на север, работаем по северному флангу, от на юго-запад и бьем по южному флангу. Вот с этими перелетами я никак не могла написать тебе письмо. Надеюсь простишь мне это, да? Роккосовский снова решил организовать котел очень мощный. Снова наша "женская" работа у котла…

Господи! Когда дадут мне спокойно написать тебе письмо! В соседней комнате расположилась пехота, шум ужасный. Один решил "развлечь" меня. Ужасно интересуется, кому я пишу письмо и посылаю фотокарточку. Я совсем чуть-чуть рассказала о тебе. "Счастливый, — назвал он тебя, — а у меня никого нет: ни родных, ни знакомых, нет и любимой девушки". Рассказал обычную, но ужасную историю: мать замучили, отца живого закопали, а девушку увезли в Германию. Очень жалеет, что точно не знает её места, но надеется встретить, уверен, что она по-прежнему, но втрое, вчетверо стала любить его, ведь в трудных условиях любовь растет, крепнет, а ей, должно быть, очень тяжело. Он очень хорошо сказал, что в тяжелых, суровых условиях чувство становится сильнее. В трудных условиях перед тобой всегда встают образы любимых людей. Вспоминаю свой полёт с Женей Поповой. Когда нам было очень трудно, когда я первый раз в жизни почувствовала, что жизнь моя кончена, — передо мной промелькнули все любимые мной люди. Об этом я могла бы писать долго и очень много, но ведь ты уже очень хорошо меня понял, да?

Стоим мы сейчас в немецком городе Мариненвердере, но завтра же утром улетаем на другой фланг. Жителей здесь никого. Совершенно пустой город…

Пока. Пойду в столовую. Целую тебя, мой родной, много, много раз. Твоя Катя. Привет Жене. 2. 3. 45 г. "

Поговорил с Катей, стало легче на душе. Потом немного подремал у притухшего костра. А на рассвете опять идём с подполковником искать новый наблюдательный пункт. Через час-полтора уже корректируем и направляем удары штурмовиков. Занимаемся этим несколько дней, пока наступает наша пехота.

Вернувшись в полк, узнаю, что не пришел с боевого задания командир полка. Вел он группу самолётов. Было тихо. Вражеские зенитки себя не обнаруживали. Видимо подпускали поближе. Зенитный снаряд попал в самолёт Кондраткова. Не стало ещё одного моего наставника, боевого товарища, друга.

Весть о его гибели как-то не принял всерьез. Может от того, что не верил, что может погибнуть такой опытный лётчик. Может потому, что шли жестокие бои и гибли почти в каждом вылете молодые лётчики. Может, потому, что за годы войны научились уже ничему не удивляться. Шел четвертый год жестокой, кровавой войны, ставшей для нас обыденным делом, привычной работой. Столько пришлось повидать разных смертей, что уже, казалось, ничего теперь не могло удивить, даже смерть самого близкого человека… Не знаю почему, но все время ждал: вот-вот он придет, как случалось приходить с подбитых самолётов ребятам снова в свой полк…

Тянулись долгие дни, а он не возвращался. И здесь вдруг я острот почувствовал, до нестерпимой боли в сердце, что нет рядом близкого человека, нет рядом отца…

Горькая грусть, наводившая страшную тоску, сменялась приливами лютой ненависти. В очередных боевых вылетах забывалось обо всем. Помнился лишь его наказ всегда думать о жизни тех, кто идёт рядом с тобой в группе.

После возвращения с задания одолевала опять тоска до боли. Особенно, когда приходили на квартиру. Жили мы с майором Артемием Леонтьевичем в одной комнате. Мы с Женей Прохоровым постоянно и горько ощущали его отсутствие.

Обычно мы брились с вечера, чтобы не торопиться утром. Майор Кондратков по-отцовски улыбается: — Опять с вечера. Опять поздно будете вставать?!

— В столовую не опоздаем…

Он поднимался рано. Брился, обтирался по пояс водой. Будил нас. Все вместе отправлялись на завтрак.

Теперь его не стало среди нас. В комнате пустота и леденящий холод. Когда приходили на КП, майор Провоторов сидел туча тучей, не зная, куда себя деть. Он как начальник штаба очень сработался с майором Кондратковым.

— Хороших людей и снаряд любит, — грустно говорил майор Провоторов и сокрушался: — Такого командира потерять! Перед самым концом войны…

Нам тогда не давали покоя наплывающие воспоминания.

"Чтобы не отстать от пехоты, давайте подыскивать аэродромы", — говорил майор Кондратков. И летал над вражеской территорией, заранее предусматривал посадочные площадки для штурмовиков своего полка.

Два раза и мы летали с ним за линию фронта на разведку. Он разрешал даже садиться на вражеской территории. Но мы этого старались не делать.

— Черт его знает, — отшучивался Женя Прохоров. — Сесть-то сядешь… А вдруг ещё не взлетишь.

По мере продвижения наших войск полк перебазировался все дальше и дальше на запад.

В одном из населенных пунктов, кажется Трауерсдорф, в Австрии нам впервые в жизни довелось увидеть настоящую усадьбу помещика. Поместье, похожее на средневековый замок. Ворота, рвы. Внутренний двор, посреди которого большие двухэтажные строения.

Разместились мы на втором этаже одного из домов. Огромные залы. Широкие длинные коридоры. Картинная галерея. Полотна, написанные кистью искусных художников, и много портретов — очевидно, далекие предки помещика.

Богатый был дом. Все оставлено на своих привычных местах. Видно, поспешно покидали насиженное гнездо господа.

Ходили мы по залам, и нам почему-то все время казалось — вдруг появится хозяин и спросит:

— Что вы здесь делаете? Что вам нужно в моем доме?

О помещичьих усадьбах мы раньше знали по книгам и по картинам, а теперь своими глазами увидели господский дом.

— Неплохо устроились, господа, — замечает Николай Есауленко. — Со всеми удобствами…

Женя Прохоров сердито бросает:

— За счет чужого труда хоромы построили, роскошью обзавелись. А крестьяне голодные вкалывают на них, как ломовые лошади.

Николай согласно кивает головой:

— Капитализм… Куда не кинь, а все клин: частная собственность и эксплуатация.

В имении пробыли два дня и перебазировались на другую точку.

Командиром полка назначили подполковника Заблудовского, опытного, заслуженного лётчика и довольно приятного человека.

Война подходила к своему концу. Но враг ещё не сдавался, как загнанный, смертельно раненый зверь, обессиленно злобствовал и, гонимый Красной Армией, откатывался назад.

Наступила европейская весна. Одевались в нарядный убор леса. Пахло сыроватой апрельской прелью. Раздавались звонкие трели истосковавшихся за зиму птиц. На буйно зеленевших полях по-хозяйски вышагивали стаи грачей. Предчувствуя, очевидно, скорый конец артиллерийской перестрелки, они не торопились перелетать дальше к востоку.

А на фронте сильные бои за Вену. Летаем на помощь своим наземным войскам. Они на подступах к городу ведут последний штурм.

Вена взята сравнительно меньшей, чем Будапешт, кровью.

По всему чувствуется, скоро конец войне. И тем не менее, когда в ночь с 8 на 9 мая стало известно, что война кончилась, это было для всех нас большой неожиданностью.

Вечером после очередного боевого задания поужинали и пошли на отдых в деревню Гетцендорф, вблизи которой был наш аэродром. Вдруг среди ночи слышим стрельбу. По тревоге оделись, выскочили на улицу.

— Кто стреляет?

— Почему стрельба?

Наконец разобрались.

Победа!!!

— Враг капитулировал!

Выхватываем пистолеты, палим в воздух. Деревушку оглашают залпы импровизированного салюта.

Немного вздремнули и рано утром пошли на аэродром.

— Что делать дальше?

Никто в полку не знает.

Удивительное и непонятное состояние. Наступил долгожданный конец жестоким схваткам. Враг разгромлен в его собственном логове. Немецко-фашистское командование подписало акт о безоговорочной капитуляции. В Берлине на рейхстаге реет алое Знамя Победы!

Так трудно и долго шли мы к этому заветному дню. И вот наконец он наступил. На душе хорошо от буйной радости победы и как-то непривычно тихо вокруг. Не надо никуда лететь, не надо никого поливать свинцовым дождем и сбрасывать смертоносные грузы. Словно ты остался без дела, к которому уже привык, выполняя свой священный долг.

Наступил исторический день окончательного разгрома фашистской Германии, день великой Победы нашего народа над германским империализмом.

Великая Отечественная война завершилась нашей полной победой!

Смотрю на ребят и никого не узнаю. Добродушные, улыбающиеся лица. Нет ненависти в душе, ни злобы во взгляде. До чего же покладист и незлопамятен характер у русского, советского солдата, самого мирного и самого сильного на матушке-Земле!

9 мая 1945 года, как уславливались с Николаем Семериковым и Катей, подал рапорт командованию с просьбой при ближайшей возможности послать меня на учебу в академию имени Н. Е. Жуковского.

С разрешения командира полка поехали с Женей Прохоровым в соседний полк к своему бывшему комиссару Лещинеру в гости. Он уже майор и начальник штаба полка. Там помянули боевых товарищей, павших в войне, и последний раз сфотографировались на память.

Здесь, под красавицей Веной, завершился славный боевой путь 210-го штурмового авиационного Севастопольского Краснознаменного ордена Кутузова полка. Путь, начавшийся три с лишним года назад на Украине.

А несколько дней спустя командир полка подполковник Заблудовский приказал:

— Поедете в Москву для участия в параде Победы.

Отгремели победные залпы орудий.

Однополчане мои разъехались, кто куда, в разные города и села страны, возвратились к родным очагам. Вместе со всем народом принялись залечивать раны, нанесенные войной, восстанавливать разрушенные фабрики, заводы и города, воскрешать плодородные земли. Многие ребята и девчата стали устраивать свои судьбы.

В июне поженились и мы с Катей. Она к тому времени уже демобилизовалась и готовилась продолжать учебу в МГУ. Свадьбы у нас как таковой не было. После загса устроили небольшой ужин. Гостей собралось немного: Катины родственники, пришел кое-кто из друзей. И наши пути опять разошлись, но не надолго. Катя уехала с женской делегацией во Францию. А я улетел в Австрию, в свой полк.

Так состоялось наше "свадебное путешествие".

Когда находился в Москве, то сходил, конечно, в академию имени Н. Е. Жуковского. Там мне сказали, что в полк уже давно послана разнарядка. Но мне о ней ничего не было известно. Поскольку академия считалась инженерной, очевидно, о разнарядке сообщили только инженерно-техническому составу.

— Как же быть? — удрученно и озабоченно говорю полковнику из приемной комиссии. — Не хотелось бы год терять.

— Если в полку отпустят, приедете на подготовительные курсы вне разнарядки. Дадим вам такое письмо. Уж так и быть…

Письмо у меня в кармане. Теперь осталось "самое малое": чтобы отпустили из части на учебу.

Прилетев в полк, обращаюсь по инстанции к командиру корпуса генералу Толстикову. Он наложил резолюцию на рапорте: "Откомандировать после того, как полк перебазируется".

Понимаю командира корпуса. Я штурман полка и должен обеспечить этот перелет по своей штурманской линии. Получил в штабе карты, разработал маршрут, проверил штурманскую подготовку летного состава. Жду приказа. Готовлюсь к экзаменам. Привез из Москвы учебники за среднюю школу. После работы сижу, штудирую. Многое вспоминать надо: выветрилось за долгие годы войны. Но это не беда, лишь бы поехать на учебу. Середина июля. Полк готов к перелету. Приказа нет. Поехал в корпус, опять, но ужо устно, обращаюсь к генералу.

— Сказал, что отпущу, значит, отпущу.

— Время уходит. Год может пропасть, товарищ генерал!

— Наберись терпенья. Поедешь в академию. Прошло ещё три недели. А приказа все нет и нет. Снова обращаюсь к генералу Толстикову.

— Напористый вы народ — штурмовики! — улыбаясь, встретил он меня в своем кабинете. — Ладно, езжай, учись. Желаю успеха.

— Спасибо, товарищ генерал!

С третьего захода наконец отпустил меня генерал Толстиков на учебу в академию имени Жуковского.

Приехал в Москву. В академии сказали, что до начала занятий почти месяц.

Решили мы с Катей поехать в деревню на Урал, к моим родным.

Там нам закатили уже настоящую свадьбу, по-уральски, с размахом, широкую, веселую и шумную. Трудно, конечно, было моим родичам после войны, жили они не ахти как, но тут уж ни перед чем не остановились… Гуляли по старинному обычаю. Свадебные песни под баян, хороводы. Словом, свадьба по всем правилам свадебного ритуала. На столах вдоволь вина и закуски. Традиционные пироги с рыбой и шаньги к чаю.

По старинному обычаю снохи испытывали молодую.

— Что-то у нас сора много в избе, — нараспев говорит сноха Дуся и берется за веник.

— Ай, у нас нет молодой в доме? — останавливает её сноха Зоя.

Катя, розовея от волненья, принимает у снохи веник, подметает пол. Подмела половину, а в это время уже разбили горшок или кринку. Подметает опять. Когда пол избы чист, гости начинают бросать деньги.

— Плохо подмела, — кричат, — мусор оставила. Катя собирает деньги в большое блюдо, ставит его на стол. В это время заиграл баян, девушки закружили молодую в шумном хороводе. Деньги передали в открытое окошко ожидавшим на улице братьям. А когда Катя снова подходит к столу, то кто-то спрашивает:

— Где же деньги?

— Пустили на дело…

— Снохам надо везти свекровь в корыте в натопленную баню.

— Силушки не хватает! — кричат жены старших братьев и зовут Катю на подмогу. Впряглась молодая сноха и втроем повезли свекровь…

Свадьба продолжалась три дня. Гуляла почти вся деревня.

С Урала поехали мы под Москву, в село Сенжаны, на родину родителей Кати. Любопытное название у селенья. Как гласит предание, когда-то давным-давно выиграл в карты русский помещик у француза деревню, перевез крестьян в Россию, а новое поселенье нарек на французский манер: Сенжаны, что в переводе означало "святые Иваны".

Родные Кати уехали из деревни ещё задолго до войны. Но их хорошо знают в Сенжанах. Там они были и во время войны, в эвакуации, работали в колхозе. А теперь правление колхоза устроило нам вторую свадьбу. Тоже с размахом, на все село, по традициям здешних мест.

В Москве поселились у Катиных родителей. В небольшой комнатушке жило нас шесть человек. Но, как говорится, в тесноте, да не в обиде.

Указом Президиума Верховного Совета СССР 18 августа 1945 года меня наградили второй медалью "Золотая Звезда".

Первый раз я в Кремле. Необычайное волнение охватило нас, когда мы вошли в здание Большого Кремлевского дворца. Московский Кремль — сердце нашей Родины! Отсюда осуществляется руководство страной, здесь объединялись и направлялись усилия парода на сокрушительный удар по ненавистному врагу — немецкому фашизму, отсюда творческие дерзания миллионов сливаются в гигантский мощный поток, идут в стремительный бросок вперед, к счастью всего человечества!

Награды группе фронтовиков и тружеников тыла вручил Заместитель Председателя Президиума Верховного Совета СССР Н. Я. Наталевич.

После вручения наград мы посетили Мавзолей Владимира Ильича Ленина. С глубоким волнением смотрели на знакомые, родные черты всем нам бесконечно близкого, дорогого человека, великого вождя народов. Каждый из нас мысленно произносил клятву: отдать все свои силы Коммунистической партии, её неустанной борьбе за осуществление бессмертных ленинских идей.

С сентября начались напряженные занятия на подготовительном курсе. За год слушатели прошли программу средней школы и были допущены к вступительным экзаменам в академию.

Экзамены сдал я успешно и был зачислен на первый курс Военно-воздушной инженерной академии имени Н. Е. Жуковского. Наконец-то осуществилась мечта моей юности! Был я на седьмом небе от счастья.

А мечта эта, если вы помните, возникла у меня под влиянием моего друга Николаи Семерикова. Его девизом было: "Жить и творить на счастье человека" Об этом поведал он мне в одном из своих фронтовых писем. И чтобы оправдать, закрепить этот девиз, Николай очень хотел попасть в такое первоклассное военное учебное заведение, как академия имени Н. Е. Жуковского. Ведь из этого храма авиационной науки вышла целая когорта авиационных конструкторов мировой известности. Академия — поистине кузница инженерных кадров ВВС, достойных великой Страны Сонетов. Академия — мечта Николая Семерикова, которому не довелось дожить до Победы… Но что не осуществили ведущие, должны довести до конца их ведомые.

Академия произвела на меня, крестьянского сына, познавшего радость полёта и опаленного порохом войны, неизгладимое впечатление. Словно зачарованный, ходил я по этажам и коридорам, с затаенным дыханием читал надписи на дверях аудиторий, кабинетов и лабораторий.

Заглядываю в аудиторию и тотчас закрываю дверь. Читаю надпись: "Кафедра динамики полёта". Интересно… Но, к сожалению, эту науку предстоит изучать только на третьем курсе.

Поднимаюсь в волнении этажом выше. "Лаборатория кафедры конструкции двигателей". Светлый полукруглый зал. У стен стоят препарированные авиационные моторы разных типов. Ребята заносят какие-то детали. Спрашиваю:

— Что это?

— Части нового двигателя. Оборудование для новой кафедры реактивных двигателей.

Долгое время мне как-то не верилось, что закончились моя странствия по фронтовым аэродромам. Фронтовиков в академию поступило много. Мы с жадностью набросились на духовную пищу знаний. Все науки живо пленили меня и казались самыми интересными. На первом курсе шли общеобразовательные предметы: физика, математика, начертательная геометрия, химия и другие. Интересуемся понаслышке всем, но изучаем по-настоящему на лекциях пока только общеобразовательные дисциплины.

Заниматься самостоятельно приходится много, каждый день после лекций ещё часов по пять-шесть. А к концу недели обнаруживаешь, что недоделок ещё уйма. Вот и получалось, что выходных почти не было. Иногда успеешь сходить в кино или в театр, но эта роскошь отнюдь не каждую неделю.

Слушатель академии подобен альпинисту. Он идёт на трудный штурм одной вершины за другой. Поначалу эти альпинисты весьма и весьма неопытны. На штурм очередной высоты идут они толпой одиночек, и потому среди них нередки случаи "жертв" в виде двоек на экзаменах. Но очень скоро они убеждаются, что и здесь серьезная товарищеская взаимопомощь играет важную роль. И тогда начинает складываться настоящий боевой коллектив альпинистов. А в связке среди верных друзей не такими уж трудными кажутся и самые сложные восхождения…

Высшую математику преподавал у нас Герман Фёдорович Лаптев, доктор физико-математических наук, добродушный, жизнерадостный человек. Точная наука математика в его лекциях была совсем не академической и сухой, а живой, поэтической наукой. Знал он массу случаев, имевших место в среде математиков, и рассказывал их слушателям, перемежая трудные разделы лекций. Как сейчас помню, говорил он:

— Математик никогда не скажет: возьмем деталь со стола. Он скажет; возьмем одноточечное множество и перенесем его из точки А в точку Б…

Это звучало необычно загадочно, таинственно и притягательно.

Наиболее трудно доступную для восприятия часть высшей математики векторный анализ излагал он интересно и живо. Вот, например, как преподносилось им понятие градиента:

— Вы находитесь в комнате у горячей печи. Пока вы идете пять метров от печи к окну, температура меняется от сорока градусов до нуля. Значит, в вашей комнате градиент температуры восемь градусов на метр… Теперь понятно, что такое градиент?

— Понятно… только раньше мы это называли бесхозяйственностью, — острит кто-то из слушателей с дальнего ряда столов.

Герман Фёдорович — блестящий методист и высокоэрудированный ученый. Многое он, очевидно, перенял от своего учителя генерала Голубева, профессора МГУ и начальника кафедры математики нашей академии. Герман Фёдорович часто говорил о нем по ходу своих лекций.

Владимир Васильевич Голубев был одним из выдающихся ученых-механиков МГУ. Много сил отдал он проблемам аэромеханики, в частности теории механизированного крыла, Владимир Васильевич — создатель теории машущего крыла и автор солидных научных трудов в области математики. Был он ярким представителем отечественной школы математиков и механиков. Лекцию на нашем курсе он читал всего один раз. Но она оставила у слушателей неизгладимое впечатление, поразив отточенной филигранностью педагогического мастерства. Ближе довелось мне с ним столкнуться на экзаменах по высшей математике.

Подошел я к столу, вытянул, как обычно, билет. Подготовился, выхожу отвечать. Экзаменаторов много. К кому из них пойти, думаю. Неожиданно поднялся профессор Голубев.

— Товарищ генерал, разрешите сдавать экзамен, я готов…

— Посмотрим, посмотрим, — оживленно и загадочно говорит генерал Голубев. На фронте вы отличились, посмотрим, как сильны в математике.

Он отложил билет в сторону и начал бегло гонять меня по всему курсу.

— Неплохо, — наконец остановился профессор и взялся за авторучку.

"Ну, думаю, пронесло, как над "Голубой линией". А он тем временем вкрадчиво говорит:

— Возьмите, пожалуйста, вот этот интеграл, — в пишет на листке.

Задачу решил быстро. — А ну-ка ещё вот этот возьмите, — говорит он и протягивает новый листок бумаги. Взял и этот интеграл.

— Ну, пожалуй, достаточно, — сам с собой говорит профессор и уже мне: Поздравляю вас, в математике вы тоже на уровне своих фронтовых успехов. Продолжайте и дальше в таком же духе…

… Часто вспоминаю однополчан. Они тоже не забывают меня, только успевай отвечать на письма. Вот и сегодня пришло ещё одно. "Доброго здоровья, Гриша, Катя! Получили твою весточку. За что большое спасибо.

Наше письмо, наверное, будет как раз ко времени. Так что от имени всего коллектива поздравляем вас с Новым, 1946 годом, в двенадцать ночи.

Гриша, сейчас коротко напишу тебе о наших друзьях, близких и знакомых. Терехов со всеми своими друзьями уехал. Заблудовский и Провоторов — тоже. Так что на старом месте никого нет.

Лещинер убыл, Шуляков также. Так что все сейчас разбрелись, кто куда. Мы пока ещё на старом месте, ожидаем эшелона. Как там на новом месте, ещё ничего не можем сказать, по прибытии туда сообщим.

Отпускники наши все переженились, но женушки ещё на родине. Привез только Заблудовский…

Много войска нашего демобилизовалось, убыл и Боря Корецкий.

Учеба проходит нормально: восемь часов в день и даже больше. Ну, как будто бы охватили все, в дальнейшей нашей переписке будем подробней информировать.

С новым Годом! С новым счастьем! Долгая вам и вашему потомству жизнь!

Привет и наилучшие пожелания от всей фронтовой братии.

Привет Москве белокаменной!

Жмем крепко ваши руки.

К сему: Кучеренко, Малютенко.

Верно: старший писарь Аношкин".

… Катя учится на четвертом курсе мехмата Московского университета. Я — на первом курсе академии. Получилось так, что мы оказались продолжателями традиционных связей академии и университета.

Традиция эта возникла давно, со времен Николая Егоровича Жуковского, профессора МГУ и первого ректора Московского авиатехникума, созданного по указанию В. И. Ленина в 1919 году для подготовки авиационных инженеров. Авиатехникум через год был преобразован в институт инженеров Красного воздушного флота, а затем в 1922 году — в Академию воздушного флота имени Н. Е. Жуковского. С тех пор деловая дружба коллективов двух выдающихся высших учебных заведений страны развивалась и крепла.

В трудные для Родины дни войны большая группа студентов четвертого курса мехмата университета стала слушателями академии.

А теперь у нас были "общие профессора". Н. Н. Бухгольц, А. П. Минаков, В. В. Голубев, А. А. Космодемьянский, Н. Д. Моисеев читали лекции и в университете, и в академии.

Три подруги, студентки МГУ, Рая Надеева, Ира Тюлина и Катя Рябова в 1941-м году ушли на фронт с третьего курса мехмата. Сейчас они снова вместе, вернулись с разных фронтов войны и опять продолжают учебу на том же факультете университета,

В прошлом году они восстанавливали знания за первые два курса, забытые за время войны. Кое-что надо было досдавать: учебная программа изменилась. Поднатужиться им пришлось крепко. Изголодавшись за войну по учебе, они с превеликим энтузиазмом и упорством догоняли ушедших вперед товарищей и уже принялись за программу третьего курса. Они "зубрили" теоретическую механику и математические науки, а потом досрочно сдавали экзамены. В это время я готовился к вступительным экзаменам в академию и краем уха прислушивался к их оживленному "триалогу". Они говорили почти всегда одновременно. Я слышал массу непонятных мне терминов, а иногда даже пытался вникнуть в их "высокие науки".

И вот теперь и я слушаю лекции по теоретической механике. Читает их доцент, кандидат физико-математических наук Кузнецов, тоже воспитанник мехмата университета. Он нам преподносит необычно короткие и четкие доказательства теорем векторным методом. А в учебнике те же доказательства даются длинными, на страничку и более, обычными математическими выкладками. Как ему удается все так коротко доказать, ну прямо в одну строчку? Восхищаемся мы своим преподавателем. Но однажды вышла загвоздка. Объясняет он довольно сложное понятие эллипсоида инерции, потом спрашивает:

— Поняли?.

— Нет…

Преподаватель объясняет ещё раз. Опять не поняли. И так — несколько безуспешных попыток. Ушли мы с лекции, не поняв, что хотел сказать нам преподаватель.

А при подготовке к экзамену мы неожиданно для себя обнаружили, что конспекты его лекций удивительно ясны и логичны.

На втором курсе теоретическую механику продолжает читать профессор Аркадий Александрович Космодемьянский. Он покоряет аудиторию, заражает её своим энтузиазмом и увлеченностью наукой. Механика тела переменной массы — это его специальность. К тому же он страстный рыболов и до мозга костей русской души человек, любитель жаркой бани и ядреного кваса. За всю свою жизнь профессор не был ни в доме отдыха, ни в санатории. Он признавал отдых только в родной деревне в Горьковской области.

— Самые лучшие мысли, — говорил он, — появились у меня в лесной тиши, на берегу озера, с первыми лучами солнца.

Речь его всегда красочна и образна:

— Приходит инженер в математическую мастерскую. А там по стенам развешаны различные математические инструменты: дифференциальное и интегральное исчисление, векторный анализ, операционное исчисление, вариационное исчисление… Самым подходящим инструментом для исследования ракет оказалось вариационное исчисление. Снимает инженер этот инструмент со стены и, засучив рукава, начинает исследование…

Профессор Уманский читает курс сопротивления материалов и строительную механику. Удивительно просто обращается он с математическими понятиями; режет и изгибает дифференциалы, принципиально неразрешимые задачи механики в сопромате становятся разрешимыми. Вот это инженер, математика для него — наука ради дела, а не ради науки.

А его коллега Масалов на лекциях неистощим на всевозможные истории с неудачными конструкциями:

— Всякая конструкция должна быть рассчитана не только на прочность, но и на жесткость. Представьте себе, что Иван Иваныч любит попить чайку из самовара на свежем воздухе. Выходит он на балкон с кипящим самоваром в руках, а консольные балки балкона изгибаются вниз под действием силы веса Ивана Иваныча с самоваром на семьдесят градусов. Иван Иваныч вместе с самоваром сваливается с балкона, а балкон, как ни в чем не бывало, выпрямляется снова в горизонтальное положение. Вот что значит рассчитать конструкцию на прочность, но забыть про её жесткость…

Да, нужно быть хорошим специалистом, чтобы правильно сделать все расчеты. А сколько требуется разных специалистов нашей стране! Мы, будущие инженеры ВВС, — лишь капля в море среди них. Тысячи вузов готовят огромную армию специалистов, а их все не хватает. Особенно остро ощущает недостаток в кадрах деревня…

Деревня… Как трудно тебе досталась война. Не успели ещё окрепнуть юношеские плечи колхозов, как на них упало тяжелое бремя войны. Все лучшие силы деревни ушли на фронт. Одни женщины и дети обеспечивали хлебом фронт и заводы, ковавшие оружие, делали все возможное и невозможное, чтобы накормить и одеть миллионы солдат.

Деревня глубокого тыла. О тебе совсем мало сказано в книгах, это ещё впереди. На тебя не падали бомбы, на твоей земле не рвались снаряды, но силы твои истощались от неимоверного напряжения. И ты вынесла все эти адские муки ради жизни своей Родины, ради счастья детей города и деревни…

После войны очень быстро восстанавливались разрушенные города, на месте эвакуированных в глубокий тыл заводов вырастали новые, оснащенные первоклассной современной техникой предприятия. А деревне труднее было подняться на ноги. Её здоровье было надорвано тяжестью войны, как организм юноши непосильным грузом. Заросли поля, соскучилась земля по пахарю и плугу, недоставало семян, тракторов, горючего. Помощь деревне шла из города. Рабочий протягивал дружескую руку колхознику…

Отец постоянно держит нас с Катей в курсе своей деревенской жизни и событий в родном колхозе.

"Здравствуйте, Григорий и Катя! Прежде всего шлем вам свой семейный привет. Живем мы пока ничего, все живы, здоровы. Евгений работает в заводе, где работает Василий, после работы учится. Виталий в ремесленном училище. Да, чуть не забыл, Евгений-то ведь женился, невесту затребовал из Омска, с которой ранее был знакомый. Звать её Надей, неделю была у нас, кое-что помогала матери. Пока нам с матерью понравилась, такая же по нам, небогатая. Свадьбу, конечно, праздновать не пришлось, потому что живем небогато.

Погода у нас всю осень стояла дождливая, так что уборка хлеба шла очень медленно, а уже валит снег…

Ну, и немного о себе. Живем мы почти так же, как и жили. Завтра собираемся съездить в Пермь, может быть, есть какие-нибудь продукты.

Промлимитная книжка получена, только не был с ней в дирекции универмага на прикрепление, завтра тоже зайду. За 4-й квартал по книжке купили Виталию костюм, Евгению брюки, Александру ботинки; юбку, платье, 4 метра ткани, галоши и одну простыню.

Ну пока все. До свидания. Ждем ответа. С приветом Флегонт Сивков. Передайте привет Катиной мамаше, братьям и сестрам. Извиняюсь, что письмо послал без марки; не пришлось купить. Желаем здоровья и хороших успехов в учебе".

… Третий курс. Мы входим в аэродинамическую лабораторию. И снова, уже и который раз, наше воображение поражают загадочные приборы и установки. Здесь проводятся уникальные эксперименты, от них во многом зависит будущее нашей авиации. Недаром совсем недавно группе сотрудников этой лаборатории присуждена Государственная премия!

Мы слушаем лекции по экспериментальной аэродинамике и по теоретической аэрогидромеханике.

Курс экспериментальной аэродинамики читает ученик Н. Е. Жуковского академик Борис Николаевич Юрьев. Никогда не подумаешь, что это выдающийся ученый, — до чего он всегда обыденно и просто излагает материал в своих лекциях. Но вот картина дорисована до конца и сделаны выводы. И тогда невольно проникаешься глубочайшим уважением к лектору: во всем чувствуется крупный специалист, одержимый наукой человек с кладезем капитальных знаний.

Борис Николаевич — ученый разносторонней эрудиции, специалист широкого профиля. Ещё будучи студентом третьего курса МВТУ, он изобрел автомат перекоса, обеспечивающий устойчивость и управляемость вертолета. Конструктивная схема автомата перекоса осталась практически до сих пор неизменной, и сегодня почти все вертолеты мира летают с этим автоматом.

Ещё в 1912 году на международной авиационной выставке Борис Николаевич получил золотую медаль "За прекрасную теоретическую разработку проекта геликоптера и его конструктивное осуществление". В 1964 году ему была присуждена Государственная премия за разработку конструкции двухвинтового геликоптера "Омега".

Борис Николаевич в совершенстве владел и теоретической аэрогидромеханикой. Он был создателем импульсной теории воздушного винта, в которой развил теорию винта Н. Е. Жуковского, и одним из первых авторов современного аэродинамического расчета вертолета.

… Кафедра теории реактивных двигателей. Мы слушаем лекции академика Бориса Сергеевича Стечкина. Он, как и Б. Н. Юрьев, ближайший ученик Н. Е. Жуковского. Оба они в юности были энтузиастами воздухоплавательного кружка, руководимого Николаем Егоровичем.

Борис Сергеевич — крупный специалист по теории реактивных двигателей, выдающийся представитель технической мысли, но разговаривал он со слушателями как с себе равными. И потому как-то незаметно будил у своих учеников мысль, заставлял относиться к любому вопросу творчески.

Во многих своих лекциях он высказывал совершенно новые, оригинальные идеи и делал это как само собой разумеющееся, будто бы все люди без исключения могли делать то же самое.

Крупный ученый не всегда бывает хорошим методистом. Так и Борис Сергеевич. Иногда в середине сложных рассуждений, когда уже вся доска заполнена длинными формулами, у него появлялась новая мысль. Он стирал написанное и начинал все сызнова, но мы этого как будто и не замечали. Мы глубоко уважали Бориса Сергеевича за широкую эрудицию и человечность, за приобщение всех нас, слушателей академии, обычных людей, к тайнам большого творчества, за то, что он, крупный ученый, всем своим поведением показывал: "Не боги горшки обжигают".

… Началась пора курсового проектирования. По курсу "Детали машин" получаем задание спроектировать редуктор. Казалось бы, совсем простой механизм, но ведь его конструкцию надо разработать и рассчитать самостоятельно!

Сразу же возникло множество вопросов; с чего начать? Из чего сделать корпус? Какой толщины стенки корпуса? Как его изготовить? И т. д. Впервые в жизни мы попробовали на вкус, что значит техническое творчество. Расчеты сделаны. Чертежи изготовлены. На душе радостно, как перед первым самостоятельным полётом.

Подошло время защиты. Моя очередь через десять минут. Последний раз пробегаю глазами по чертежам и вдруг замечаю: корпус редуктора при перечерчивании листа уменьшен на десять миллиметров. Ну, думаю, завернут обратно и начинай все сначала. А времени, как у студента, всегда в обрез.

Вышел все же на защиту. Бойко рассказал расчетную и пояснительную части. Преподаватель спрашивает:

— А это у вас, очевидно, описка? — и показывает на ошибку в размере корпуса редуктора.

— Дал промашку. Торопился…

Проект редуктора принят. А для меня опять урок: в науке никогда не следует ничего делать наспех…

Однажды, когда я учился уже на четвертом курсе, приехал ко мне однополчанин Иван Митрохович.

— Поступаем в академию вместе с Анатолием Чемеркиным.

Вспомнил я тогда изобретательную жилку этих двух неразлучных друзей и спрашиваю:

— Ну, а как дела с изобретениями?

— Да вот об этом я и хочу поговорить с тобой. Понимаешь, разработал я тут новый прицел, такой, чтобы и маневру для ухода от зенитного огня не мешал, и чтобы бомбы при этом точно в цель ложились.

— Интересно. Но возможно ли это?

— Возможно и почти все уже сделано. Но только вот рассчитать форму одной ответственной детали надо весьма точно, В этом вся загвоздка. Нужно несколько переделать баллистические таблицы.

— Ну, это не велик труд, сделаем.

Иван Митрохович довел до конца не только это свое изобретение. Он, пока учился в академии, получил несколько авторских свидетельств за весьма важные изобретения. Очень жаль мне было, что он не остался после академии в адъюнктуре. Вышел бы из него хороший конструктор. Но его потянуло ближе к жизни, к практическим делам сегодняшнего дня. Возможно, он и прав. Талантливые люди, новаторы по натуре нужны всюду.

… Наконец, дошел черед и до динамики полёта. Из вводной лекции профессора Б. Т. Горощенко мы узнали, что эта наука создавалась многими учеными, однако основы её заложил опять-таки Н. Е. Жуковский. Недаром В. И. Ленин назвал его "отцом русской авиации"!

У Николая Егоровича было много учеников, работавших под eго непосредственным руководством в воздухоплавательном кружке при МВТУ. Одним из лучших и наиболее талантливых учеников был Владимир Петрович Ветчинкин. Именно так и сказал Николай Егорович в одном из своих писем: "Я считаю В. П. Ветчинкина моим лучшим учеником".

Владимир Петрович всегда проявлял особый интерес к новым, совершенно неразработанным, но актуальным вопросам. Один из таких новых и весьма сложных вопросов — расчет тяжелого самолёта — В. П. Ветчинкин выбрал в качестве темы своего дипломного проекта и в 1915 году блестяще защитил его. Он был первым русским инженером, получившим диплом по авиационной специальности.

Владимир Петрович считал, что "авиационный инженер должен уметь летать, так же как инженер-путеец управлять паровозом". И он первым среди авиационных инженеров научился управлять самолётом, стал инженером-лётчиком.

И в создании авиационного расчетно-испытательного бюро при МВТУ, и в организации работы "летучей лаборатории", и, наконец, в работах по организации знаменитого ЦАГИ — всюду Владимир Петрович развивает кипучую творческую деятельность. Круг его научных интересов весьма широк: новые методы расчета на прочность авиационных конструкций, проектирование и расчет воздушных винтов и ветровых двигателей, расчеты на устойчивость и на прочность артиллерийских снарядов, экспериментальные исследования в полёте, астрономия и навигация, движение ракет и реактивных самолётов, бомбометание и новые методы приближенных вычислений. Но самое важное место в его исследованиях занимают работы по динамике полёта. Начиная с 1917 года, он провел более тридцати исследований в этой области науки. И не случайно поэтому первое в мире наиболее подробное систематическое изложение всех вопросов динамики полёта в капитальном труде и оформление её в самостоятельную науку принадлежит Владимиру Петровичу Ветчинкину.

Профессор В. В. Голубев о нем писал: "В. П. Ветчинкин был поэт в области науки и техники. Всякая новая техническая идея, особенно если она была неожиданна по своей смелости и открывала необъятные горизонты, увлекала его и целиком захватывала его творческое воображение.

Для Владимира Петровича решение научных вопросов было главным и единственным содержанием его жизни, и эта творческая напряженность его научных исканий была особенно привлекательна для всех, кто имел удовольствие встретиться с ним в жизни. Этот невысокий, необычайно живой и энергичный человек с доброй улыбкой на лице прежде всего поражал взглядом своих ясных голубых глаз: они всегда смотрели куда-то в одному ему видимую даль".

Вот каков он был, профессор В. П. Ветчинкин, лучший ученик Н. Е. Жуковского, блестяще сочетавший глубокую теорию с тонким научным эскпериментом, один из основных создателей науки о динамике полёта.

Мне довелось лишь однажды увидеть его из глубины зала — в президиуме на одном из торжественных собраний. К сожалению, я тогда ещё совершенно не представлял, кто этот симпатичный, небольшого роста, белый, как лунь, но весьма подвижный старичок.

Через несколько лет мне пришлось довольно близко познакомиться с его учеником и продолжателем дела развития науки о динамике полёта В. С. Пышновым.

А теперь мы слушаем лекции профессора Бориса Тимофеевича Горощенко. Поначалу эта наука не вызвала у нас особого восхищения. Может, это случилось потому, что лекции профессора Горощенко не были столь увлекательными, как, например, лекции В. В. Голубева. Только позднее, уже при дипломном проектировании более трезво и полно мы оценили курс "Динамика полёта", когда пришлось выполнять аэродинамический расчет самолёта, определять его летные характеристики, рассчитывать боевые маневры.

Военно-воздушная академия готовит авиационных инженеров. Полеты здесь не предусмотрены по учебной программе. А летать ох как хочется! Не у одного меня такое желание. Из бывших лётчиков в академии учатся только на нашем курсе человек десять, и все тоже хотят летать.

При академии тогда имелся учебный полк. Он только так громко назывался, а на. самом-то деле это было нечто похожее на полк скорее лишь по названию. Но здесь находились различные типы самолётов; истребители, бомбардировщики, штурмовики. Слушателей-оружейников в соответствии с учебной программой возили на полигон бомбить и стрелять, но они не управляли самолётом. А нам хотелось именно летать.

Во время очередного летнего отпуска группе слушателей-лётчиков удалось как-то проникнуть в этот полк. Командир полка майор Константинов, посвятивший свою жизнь авиации, "седой ветеран неба", не выдержал горячих просьб молодых энтузиастов, выпустил их в воздух. Но после окончания недельной тренировки в заключение сказал:

— Такая партизанщина не пойдет! Надо узаконить ваши полёты.

На одном из партийных активов академии обращаемся к Главкому ВВС Константину Андреевичу Вершинину. Окружили его в фойе и попросили:

— Товарищ маршал, нельзя ли в академии организовать регулярную летную тренировку? После академии хотим быть на летной работе. А тренироваться негде.

— Правильно, товарищи! Лётчики-инженеры очень нужны. Их всегда не хватает. Могу всех пересчитать по пальцам.

Инициативу нашу маршал поддержал. Вскоре последовало соответствующее распоряжение. Стали мы на законном основании летать: две недели за счет учебного времени, а две недели за счет отпуска. И, таким образом, каждый год оставшегося срока учебы мы проводили летную тренировку.

Летом собиралась лётная братия на подмосковном аэродроме. Жили в фанерных домиках лагеря. Летали каждый день. Восстанавливали свои летные навыки.

Летали не зря. Большинство бывших лётчиков, выпускников нашей академии, стало лётчиками-испытателями: Георгий Баевский, Вадим Кравченко, Сергей Дедух, Степан Микоян и другие. Многие из них и сегодня испытывают в воздухе новейшие образцы авиационной техники.

… У нас в семье появилась маленькая Наташа. Молодая мама ещё как следует не знает, как с ней обращаться, а папа совсем в этом деле профан. Выручает старшая сестра Кати — Сима. От неё мы получаем первую консультацию, когда Катя с дочуркой приезжает из роддома.

Ребенок в семье — большая радость. Но вместе с тем это и большие заботы и трудности. Кате не хотелось отставать от своих подруг по университету, и она продолжала учебу. Очень трудно, конечно, учиться, имея на руках грудного ребенка. В общем, досталось нам обоим. Первую половину дня с Наташей сидела Катя. Сменял её после обеда я, как только возвращался из академии. Катя ехала в университет готовить дипломную работу. Так распределялся у нас день. Но труднее была ночь. Сначала мы дежурили по полночи, но не получилось: не высыпались оба. Очередной эксперимент — дежурить по целой ночи — оказался более успешным. Через день мы отсыпались, это уже легче. Молодой папа научился пеленать. Удивительно: вышла из меня, как говорили, неплохая няня!

Катя и её подруги Ира и Рая блестяще защитили дипломные работы и все трое поступили в аспирантуру. Через три года они ужо стали кандидатами физико-математических наук. А я все ещё студент, слушатель академии. Отстаю я от своей жены…

Но вот и у моля настала пора дипломного проектирования. Мне поручили спроектировать самолёт-штурмовик. Задание получено, а что делать дальше, не знаю. Чувствую себя как человек, которого бросили в воду, чтобы научить плавать.

Читаю книги, готовлюсь. Узнаю, что мой товарищ по фронту Герой Советского Союза Василий Емельяненко закончил диссертационную работу на тему "Требования тактики к самолёту-штурмовику".

Поехал, конечно, к нему за советом, потом послушал защиту диссертации. Попросил официально выслать к нам в академию его диссертационную работу. Извлек все необходимое для начала работы над дипломным проектом.

Задача передо мной моим научным руководителем Сергеем Владимировичем Ильюшиным поставлена довольно сложная. Спроектировать самолёт-штурмовик по своим летным и техническим качествам лучше существующих ИЛов — второго и десятого, то есть на уровне последних достижений науки и техники. Генеральному конструктору, конечно, по плечу решать подобные проблемы: у него колоссальные знания и опыт, лаборатории, специалисты различных профилей. А дипломнику одному каково? Но что поделаешь, такова уж участь каждого студента…

На какое-то время становлюсь сам себе генеральным конструктором, разве что без необходимого опыта и конструкторского бюро… Двигатель на самолёт решаю установить новый, который проектирует мой однокашник слушатель академии Роман Федякин. Выбрано вооружение. Обоснованы тактико-технические требования. Теперь дело "за самым малым": скомпоновать самолёт, разработать конструкцию основных элементов силовой схемы, вычертить компоновочный чертеж с несколькими сечениями, провести расчеты на прочность, рассчитать летные характеристики. Словом, работы непочатый край.

Каждый день — с восьми утра до восьми вечера, включая выходные, — мы в проектном зале. Просмотрена масса литературы. Обдумано и отвергнуто множество идей Почти полгода напряженного труда. Вот это школа! Создается впечатление и не без основания, — что за это время мы выросли примерно на столько же, как и за все предыдущие годы учебы.

И вот уже проект почти готов. В целом самолёт-штурмовик у меня на бумаге получился (по отзыву научного руководителя) неплохой конструкции. Двигатель новый. Для защиты самолёта сзади теперь вместо одного пулемёта — две пушки с широчайшим сектором обстрела — почти во всю заднюю полусферу. Летно-технические данные моего самолёта приближались к данным первоклассного истребителя первых послевоенных лет ЛА-11

Дипломное проектирование — большая школа для будущего инженера, проверка его теоретических знаний. Работая над проектом, ощущаешь радость творчества в поисках и открытиях для самого себя. Это, пожалуй, один из ранних этапов шлифовки будущего самостоятельного работника.

С руководителем дипломного проекта Сергеем Владимировичем Ильюшиным мне приходилось тогда не так уж много раз встречаться. Он был сильно загружен в своем конструкторском бюро и к тому же нередко болел. Но и эти короткие встречи оставили во мне навсегда большое впечатление и удовлетворение.

Сергей Владимирович — человек весьма рационалистичный. Дипломниками он руководил не только для того, чтобы передать свои знания и опыт будущим инженерам, но строил работа таким образом, чтобы привлечь своих подопечных к конкретным, практическим проблемам, над которыми трудился коллектив возглавляемого им конструкторского бюро. В это время Сергей Владимирович проектировал новый самолёт-штурмовик.

Одному дипломнику он дал задание спроектировать штурмовик с поршневым двигателем, другому — с турбореактивным, а третьему — с турбовинтовым двигателем. В эти проекты он вкладывал свою инженерную мысль конструктора, учил нас методологии конструкторского мышления и, очевидно, одновременно получал для заводского проектирования от нас, бывших лётчиков-штурмовиков, кое-какую дополнительную информацию, проверял свои мысли по проектированию нового штурмовика.

Как сейчас помню, появляется в зале для дипломников невысокого роста, подвижный, моложавый на вид генерал. Мы замираем каждый на своем месте в ожидании четких по форме и глубоких по существу формулировок своего руководителя. Соображает он моментально, речь его насыщена меткими образными выражениями, иногда он дает лишь острые реплики на вопросы или ответы своих подопечных. Каждое его слово ловится на лету и откладывается в памяти благодарных и любознательных слушателей.

Вот генеральный конструктор объясняет очередную трудную для нас проблему. Слушаем, раскрыв, как говорится, рты. Вдруг кто-нибудь из дипломников находит для себя противоречие: малая посадочная скорость и максимальная скорость в полёте. Тут же следует вопрос (Сергей Владимирович очень не любил, когда слушатели оставались с невыясненными для себя вопросами). Ученый моментально дает исчерпывающее объяснение и четкую установку:

— Проектируемому самолёту действительно предъявляется много противоречивых требований. Например, малый вес и большая дальность полёта, хорошая устойчивость и управляемость и максимальная простота у надежность оборудования. Задача в том и состоит, чтобы наиболее полно и разумно удовлетворить всем требованиям и при этом обеспечить максимально простую технологию производства самолёта в заводских условиях. Таким образом, мысль направлена в трёх аспектах: лётчик, самолёт, завод.

Слушатель задает другой вопрос. Сергей Владимирович моментально дает ответ. Метким выражением парирует сомнение дипломника. Сразу все встает на свои места…

В стенах академии довелось мне встретиться с ещё одним авиаконструктором мировой известности — Виктором Фёдоровичем Болховитиновым. Им создано много различных конструкций самолётов. В частности, он спроектировал первый в Советском Союзе реактивный самолёт с жидкостно-ракетным двигателем.

Виктор Фёдорович был известен нам ещё до войны, когда мы с Николаем Семериковым учились в техникуме. Но первый раз мне удалось с ним поговорить в театре на чествовании Андрея Николаевича Туполева — академика, одного из выдающихся создателей отечественных самолётов. Это было в пору, когда уже летали наши реактивные самолёты.

— Когда мы будем летать на сверхзвуке? — задал я вопрос Виктору Фёдоровичу после юбилейного заседания.

— По уровню развития двигателей уже давно пора. Тяга двигателя достаточна. Но очень сложны вопросы устойчивости и управляемости самолёта при переходе через скорость звука.

Тут мне неожиданно вспомнилось, что на самолёте его конструкции погиб замечательный лётчик-испытатель Григорий Бахчиванджи. Почему он погиб, мне не было известно, а спросить постеснялся: может, думаю, этот разговор будет неприятен Виктору Фёдоровичу, Но я ошибся: оказывается, тот самолёт не был рассчитан на преодоление скорости звука.

Ближе с Виктором Фёдоровичем познакомился я при работе над дипломным проектом. Он нам читал лекции по проектированию самолёта. Когда мы только начинали дипломные работы, на его кафедре зародилось новое направление в науке конструирования самолётов. Прежде чем браться за создание новой машины, нужно было оценить её боевую эффективность. Но как? По каким критериям? С чем сравнить? Пока ещё не было четкой методологии. Этой проблемой и занялся Виктор Фёдорович со своим коллективом. Подобрал он себе талантливых учеников, и они, как в бою — отважно и смело, ринулись в атаку. За короткий срок проблема была научно разработана во многих аспектах. Защищены докторские и кандидатские диссертации. Сейчас это направление в авиационной пауке уже устоялось и получило множество разветвлений в самых различных направлениях.

Виктор Фёдорович Болховитинов был поистине выдающимся ученым, умеющим видеть перспективу развития авиационной техники, автором большого количества научных работ, воспитателем целой плеяды ученых и конструкторов, создателем советской школы теории боевой эффективности самолётов.

Во время дипломного проектирования познакомился я и с сыном генерального конструктора С. В. Ильюшина Володей. Он тоже был слушателем академии и поставил перед собой задачу стать лётчиком-испытателем. Учась в академии, он одновременно начал летать в аэроклубе, много тренировал себя физически. Он, как и его отец, очень целеустремленно шел к намеченной цели и после успешного окончания академии стал инженером-лётчиком. Только благодаря огромному желанию, настойчивости и железному упорству, он преодолел все трудности и преграды, добился направления в школу лётчиков-испытателей и с честью оправдал оказанное ему высокое доверие. Теперь вся страна знает лётчика-испытателя Владимира Ильюшина, удостоенного звания Героя Советского Союза за многочисленные, сложные и весьма опасные испытания опытных образцов авиационной техники.

Напряженные дни дипломного проектирования подходят к концу.

На защиту мы одеваемся в парадную форму. Волнуемся как перед боем… Двадцать минут доклада проходят, словно в тумане. И только под перекрестным огнем вопросов членов Государственной комиссии приходишь в себя: тут уже надо сосредоточиться и думать! Но, как ни странно, все кончается благополучно.

Торжественное вручение дипломов. Выпускной вечер. Откровенный разговор "по душам" со своими любимыми и "не очень" преподавателями. А на сердце как-то немного грустно… Мы так сроднились с академией, так много получили от наших наставников, что теперь жаль расставаться с этими чудесными людьми. Они крепко потрудились над нами — "сырым материалом", чтобы выковать из нас инженеров. Каждому они отдали частицу своего сердца. Успехов вам в вашем благородном деле, дорогие незабываемые учителя!…

Впереди захватывающая перспектива — работа лётчика-испытателя. Однако это получилось не просто, и об этом следует рассказать немного подробнее.

Занимаясь в академии, мы продолжали летать. Немалую роль в нашей летной тренировке сыграл Юра Носенко, отчаянный энтузиаст авиации. "Летать, летать и никаких гвоздей!" — часто, бывало, говаривал он. Мастер самолётного спорта, заядлый волейболист. Его часто принимали, глядя на значок, за мастера волейбольного спорта. Он действительно, как мастер, блестяще играл в волейбол одинаково что в защите, что в линии нападения.

Тогда у нас ужо официально маршалом авиации Вершининым была введена лётная тренировка. Но нам хотелось тренироваться не месяц в году, а побольше и на новых самолётах.

Подходило время войсковой стажировки на инженерных должностях в строевых частях ВВС. На очередной летной тренировке мы размечтались

— Неплохо бы во время стажировки полетать на реактивных…

— Кто ж тебе разрешит?

— Новый человек в части, да за один месяц выпустить самостоятельно на реактивном. Где это видано!

И в самом деле, это были практически неосуществимые мечты. А Юра Носенко тем не менее уже успел сделать несколько полётов с инструктором на реактивном самолёте. Великой и завидной пробойной силой обладал Юра!

Взялся он и нам организовать такие же полёты. Благодаря его настойчивости слушателям академия — бывшим лётчикам разрешили наконец пройти стажировку на испытательном аэродроме Это было тем более полезным, ибо многие из нас мечтали стать лётчиками-испытателями.

Коллектив, в который мы прибыли на стажировку, радушно принял нас, будущих инженеров, в свою семью.

— Значит, летать хотите? — спросили нас.

— Конечно, за тем и прибыли!

— Порядок, друзья, у нас строгий. Сначала изучите двигатель, самолёт и все инструкции. Сдадите зачеты, и тогда приступим к полётам.

С превеликим энтузиазмом "набросились" мы на живой реактивный самолёт, на котором предстояло летать. Теорию изучили ещё в академии и прекрасно знали, как работает реактивный двигатель. Но когда на реальном самолёте впереди вместо привычного винта мы видели "дыру"-устройство для входа воздуха в двигатель, — нам делалось как-то не по себе. "Неужели он все-таки летает?. "

Зачеты сдали. Приступили к полётам. И тут неожиданно со мной произошло ЧП.

Дело в том, что в то время при посадке довольно часто случался так называемый "прогрессирующий козел". Что это означает? Когда самолёт садится, он касается земли и отскакивает, а затем следует каскад возрастающих отскоков. Самолёт становится неуправляем, и, значит, можно разбиться… Самолёт МИГ-15 был исключительно хорошей машиной во всех отношениях. Опытному лётчику не составляло большого труда исправить "козла". Но, наслушавшись всяких рассказов, мы с опаской думали про себя: как будем производить посадку?

Слетали товарищи, наступила и моя очередь. Со мной в качестве инструктора летит опытный лётчик-испытатель. Жду его инструкций относительно полёта, а он вдруг спокойно говорит:

— На ИЛе "козла" исправлял, здесь тоже исправишь. А дальше разговариваем обо всем, только не о полёте. С точки зрения преодоления психологического барьера это, очевидно, правильно. Инструктор, между прочим, говорит:

— Первый полёт. Ты слабенько держишься за управление, чтобы почувствовать, как все я буду делать. Во втором полёте делаешь все сам, кроме посадки. В третьем полёте делаешь все самостоятельно от начала до конца и после посадки заруливаешь на стоянку.

Первый и второй полёты прошли удачно. Все делал самостоятельно, кроме посадки. Наступил третий полёт. В воздухе все было нормально. Идем на посадку. Я отлично "вижу землю"[5] и чувствую, что уже смогу посадить машину, но снова слабенько держусь за управление, чтобы почувствовать, как это делает мой инструктор. Вдруг замечаю, когда колеса коснулись земли, самолёт на несколько сантиметров отошел от земли. "Это "козел"!" — тревожно думаю про себя и жду действий инструктора, а он не обращает внимания. Самолёт снова толкнулся о землю и отскочил уже на полметра, а инструктор не берет управления, чтобы исправить "козла".

Когда машина ударилась третий раз, тут уж он, чувствую по движению ручки, взялся за управление. Понял я, что до этого самолётом никто не управлял. Но было уже поздно…

Самолёт снова ударился колесами о землю и, как ретивый конь, взмыл вверх под таким большим углом, что мне стало по-настоящему страшно.

А самолёт в эти томительные секунды медленно перевалился через нос и с треском упал. "Ну, думаю, пришел конец моим полётам"…

К счастью, все обошлось более или менее благополучно.

Поломалась передняя стойка шасси. Самолёт, опираясь на стволы пушек, проскрежетал по бетонной полосе и, как вкопанный, остановился. Мы оба живы и невредимы. А самолёт часа через два был снова готов к полёту.

Однако "удовольствие" испытать на себе "прогрессирующего козла" стоило нам дорого. Инструктор получил взыскание за нечеткость инструктажа. А всем нам, слушателям академии, тотчас отменили всякую летную тренировку.

Вот так неудачно окончилась моя первая попытка овладеть реактивным самолётом и первое знакомство с коллективом лётчиков-испытателей.

После этого малоприятного случая я, откровенно говоря, уже не рассчитывал по окончании академии попасть в лётчики-испытатели. Но все обернулось иначе. Окончившим академию с золотой медалью командование предоставило право выбора будущей работы из нескольких вариантов, в числе которых мне было предложено место на испытательном аэродроме. Я, конечно, согласился. Очень хотелось летать. Таким неожиданным путем попал я все же в лётчики-испытатели. Осуществились сразу две мои заветные мечты; получил диплом инженер-механика ВВС и должность лётчика-испытателя.

Вадим Кравченко и я прибыли на аэродром, где у нас был "первый блин комом". Нам повезло. Мы снова в семье замечательных лётчиков-испытателей! Нам снова предстоит летать!

Заместитель начальника отдела по летной части Сергей Бровцев, молодой на вид, серьезный и энергичный, принял нас и без лишних слов сказал:

— Знакомьтесь с товарищами и готовьтесь к зачетам, Подготовитесь, доложите. Полеты запланирую через неделю, — и исчез так же внезапно, как и появился.

Примерно годом раньше к нам после окончания нашей академии пришли замечательные товарищи, о которых я уже упоминал: Саша Щербаков, Степан Микоян и Сергей Дедух. С ними познакомился я ещё во время летной тренировки в академии.

"Старожилы" познакомили нас с другими новичками: — Это Миша, самый спокойный по характеру человек в отделе.

Добродушный здоровяк, с открытой обворожительной улыбкой на лице, протянул огромную лапу.

— Борошенко. Кто из вас играет в шахматы? Миша-опытный испытатель. Он работает уже давно, чуть ли не с самой войны.

— А это кто только что пробежал по коридору?

— С Золотой Звездой?

— Да.

— Жора Береговой. Парень что надо. Между прочим, лётчик-штурмовик. Звезду, как и ты, получил за полёты на ИЛах.

— Интересно… А здесь что он делает?

— Испытателем у Иванова.

— А это кто?

— Василий Гаврилович Иванов-то? Самый опытный среди испытателей. Умнейший человек. Академий он, правда, не кончал, как мы с тобой, но очень грамотный лётчик-испытатель. Ловим на лету каждое его слово, оно, как всегда, по делу. Испытывает сейчас новую микояновскую машину.

— Первый сверхзвуковой самолёт?

— Да!

А несколько дней спустя выходим мы утром из столовой после завтрака, Вадим Кравченко говорит:

— Смотри! Видишь плотного, чернявого человека со строгим лицом?

— Вижу.

— Это и есть Василий Гаврилович Иванов. Смотри, он никак пошёл на штопор на новом самолёте Микояна.

— Жаль, не удастся поглядеть. У нас сейчас занятия с Бровцевым…

Собираемся в летной комнате. Бровцев говорит:

— Начинаем полёты согласно плановой таблице. Услышав рев мотора взлетающего самолёта, подбегает к окну. Мы, конечно, за ним.

— Василий Гаврилович взлетел! — благоговейно и с уважением говорит нам Бровцев. — Вот это техника! Ввести новую машину в штопор, это вам не фунт изюма слопать! Неизвестно, что у новой модели за характер, может ещё не захочет выходить из штопора. Правда, на самолёте, установлены противоштопорные ракеты на всякий случай, — да и не в первый раз Василий Гаврилович идёт на штопор. Много раз видел и каждый раз восхищаюсь! Пойдемте посмотрим.

Хорошая видимость. Самолёт стремительно набирает высоту. Вот он перешел в горизонтальный полёт и уже на глаз видно, как уменьшается скорость.

— Сейчас будет входить в штопор. Наблюдаем, затаив дыхание.

Самолёт кренится, но быстро и послушно выходит в горизонтальный полёт.

— Это только проба, срыв в штопор, но не сам ещё штопор, — говорит Бровцев. — На этом этапе самолёт выводится из штопора легко. Это уже неплохо. Посмотрим, что будет дальше.

Самолёт делает один виток, и снова Иванов выводит машину из штопора. Она послушно выводится, почти без запаздывания.

Самолёт снова набирает высоту.

— Смотрите, сейчас будет более продолжительный штопор, — комментирует Бровцев. — Несколько витков! Самолёт входит в штопор.

— Один, два, три, четыре, — считает вслух витки Бровцев. — Пора выводить!

А самолёт почему-то не хочет выходить из штопора. До земли остается не более трёх тысяч метров. Чувствую, как у меня замирает от волнения сердце. Вдруг раздается сухой треск ракеты, и самолёт, неестественно покачнувшись и прекратив вращение, выходит из пикирования.

За время последних секунд, чуть было не окончившихся трагедией, никто из нас не вымолвил ни слова. Всем было и так все ясно.

А самолёт между тем заходил на посадку.

Доклад Иванова мы не слышали. Но потом узнали, что он применил три различных способа, но самолёт из штопора вышел лишь с помощью ракеты.

Теперь конструктор будет устранять дефект. Но это сложное и нелегкое дело: надо сначала установить причину. И в этом полёт и рассказ испытателя Иванова окажется неоценимым в новых поисках конструктора Микояна.

Когда мы поднимались наверх, то увидели Ольгу Николаевну Ямщикову, она встречала самолёт Иванова.

Ольга Николаевна Ямщикова была лётчиком-испытателем и первой в мире женщиной, летавшей на реактивном истребителе! — Ольга Николаевна, расскажите о полёте Иванова. Вы в курсе.

— Какие дела? — говорит она. — Не выходит из штопора, и все тут. Думать надо теперь, почему? Вы академики, вот и помогайте…

— Куда нам! Пока ещё немногое осилили… Ольга Николаевна Ямщикова человек трудной и любопытной судьбы. С раннего детства она мечтала попасть в авиацию. Это не всем ребятам удавалось сделать. А тут девушка, да ещё худенькая, тонкая, как былинка… Но никакие преграды не могли остановить настойчивую дивчину. В лётчики её не берут, так она пошла работать на аэродром. Стала на тракторе развозить по самолётам масло. Люди, работавшие в аэродромной службе, с уважением относились к маленькой Оле. А однажды с ней произошел такой случай. Ехала она, как обычно, на тракторе. То ли груза много взяла, то ли дорога была неровной, колесный трактор вдруг остановился, не в силах преодолеть груза. Но мотор не заглох, продолжал работать. Оля не понимает, в чем дело, прибавила газ. Трактор был настолько легок, а груз и колеса его так велики, что он сам стал медленно вращаться, встал на дыбы и лег на спину. Оля едва успела спрыгнуть с сиденья и удивилась: "Полупетлю сделал мой "Фордзон".

— Не удается полетать на самолёте, — подтрунивали над Олей товарищи, — так решила пилотировать трактор…

Но Ольга Николаевна все же стала лётчиком. Однако ей, неугомонной, хочется быть не просто лётчиком, а ещё и инженером. И её направляют в академию. Командование академии колеблется. Она тогда идёт к начальнику академии, был он тоже лётчиком.

— Хочу учиться и летать! — говорит она.

— Что же, посмотрим, какой вы лётчик… Идемте к самолёту!

А была Ольга в узкой юбочке и туфельках. Что же делать? Так ведь не полетишь на пилотаж. Не растерялась. Сбросила туфли, поддернула юбку, вскочила на крыло и в кабину самолёта. Так вот и полетела!

Когда вернулась, начальник академии говорит:

— Летаете хорошо! Значит, будете учиться. Перед самой войной окончила Ольга Николаевна инженерный факультет академии и была на фронте командиром эскадрильи истребителей. А теперь она работала инженером-испытателем. Одной академии для этого было явно недостаточно, нужна многолетняя напряженная работа, чтобы приобрести необходимые для лётчика-испытателя навыки. С усердием и большим желанием принимаюсь за любимое дело.

Порядок на новой работе мне очень понравился. Летать можно было сколько хочешь, без ограничения. Все полёты, разумеется, планировались заранее. Но учебно-тренировочные полёты мы планировали себе сами. Планировали, конечно, таких полётов много. Летали с увлечением, почти на всех типах самолётов, имевшихся в отделе: от реактивных машин до вертолетов.

Словом, перед нами открывалось широкое поле деятельности. Летай, если хочешь, на чем хочешь и сколько хочешь!

Мне удалось полетать на всех тренировочных и реактивных самолётах. С превеликим удовольствием летал на МИГ-15, никаких "козлов" больше не было. В самостоятельных полётах наиболее ощутимо и зримо прочувствовал, что такое высший пилотаж на реактивном самолёте. Пересесть с поршневого самолёта на реактивный было приблизительно так же, как с телеги, ехавшей по булыжной мостовой, в комфортабельный автомобиль, идущий по ровному и гладкому асфальтовому шоссе.

Мягкий шум, никаких вибраций и огромная скорость. Реактивный самолёт кажется всесильным, не знающим никаких преград. Лети хоть до Луны, не сбавляя вертикальной скорости. Ощущение такое, будто умная, послушная машина все может, только прикажи…

Среди лётчиков-испытателей, с которыми меня свела новая работа, что ни человек, то яркая, интересная самобытная, по-своему неповторимая, личность. Это, очевидно, объясняется самим характером трудной и опасной работы.

Первым, с кем мне пришлось вместе работать, был Михаил Борошенко. Бывалый лётчик-испытатель, неторопливый, добродушный и очень осторожный, как все испытатели, в полёте: так много риска и опасности выпадает на их долю.

Однажды полетели мы с ним на учебно-тренировочном самолёте. Дал он мне задание лететь по курсу. Я, сидя в закрытой кабине и пилотируя самолёт по приборам, в любое время должен знать, где мы находимся. Для этого по скорости и времени полёта нужно в уме вычислять расстояние, пройденное с заданным курсом. Инструктор дает новый курс. Я должен записать время, отметить на карте точку поворота и продолжать полёт с новым курсом. Так повторялось несколько раз, наконец Борошенко спрашивает:

— Где мы находимся?

— Рядом с аэродромом.

— А ну-ка, открой шторки, посмотри, где мы. Открываю шторки, вижу, летим на небольшой высоте. Неприятное чувство от такой неожиданности. Но Борошенко меня страхует, все время зорко ведет наблюдение за полётом. Местонахождение самолёта определить точно не могу. Под нами какое-то поле. Борошенко приказывает:

— Набирай высоту!

Послушно выполняю команду своего инструктора. С высоты точно определяю:

— Находимся в пяти километрах от аэродрома. Борошенко смеется в наушники.

— Я нарочно завел тебя в поле… Пригодится на будущее.

Потом нам, "новичкам", стали поручать мелкие, второстепенные испытания самолётов. Мне досталось испытание радиоаппаратуры — довольно простое задание. Надо выполнить несколько режимов полёта на различных курсах, во время которых аппараты на земле записывают отсчеты и показания приборов.

Летать следовало на высоте шесть тысяч метров. Перед полётом, проверяя оборудование кабины, я открыл кран кислородного баллона, но не проверил, работает ли кислородный прибор. В воздухе почувствовал некоторую нечеткость мысли. Подумал, что немного устал. Задание выполнил, сел, зарулил самолёт на стоянку. Техник проверяет машину, вдруг кричит мне:

— Почему кран кислородного прибора закрыт?!

— Не может быть…

— Имей в виду, можешь потерять в полёте сознание. И тогда…

— Понятно, венок от месткома…

На этом случае лишний раз убедился я, что в летном испытательском деле нельзя допускать ни малейшей оплошности. Мелочей для лётчика-испытателя не существует: все важное, все главное.

Как-то опять полетел с Мишей Борошенко в тренировочный полёт на реактивной машине. Выполнив задание, уже должен идти на посадку. Вдруг слышу резкий хлопок Встревоженно спрашиваю:

— Миша, что это?!

— Ничего, — отвечает он спокойно. — Иди на посадку! Сел. И уже на земле обнаружил, что нет фонаря задней кабины, где находился Миша. Фонарь сорвало. Опасность угрожала серьезная. И здесь я по большому счету оценил Мишино спокойствие в воздухе. Даже сказал ему об этом. А он мне:

— Имей в виду: первое качество лётчика-испытателя в воздухе — это спокойствие при любом ЧП.

Понял я это и крепче осознал происшедшее, когда мы уже были на земле, целые и невредимые.

В отделе, где я теперь pаботал, быт широкий набор всевозможных летательных аппаратов. Нам полагалось испытывать и вертолеты. Начали учиться летать на этих машинах.

Вертолет — весьма сложный летательный аппарат и совершенно необычный для лётчиков, летавших на самолётах. Он сложнее в управлении. У вертолета в сравнении с самолётом весьма заметна неустойчивость и большое запаздывание в реакции на отклонение рулей.

Вот, скажем, инструктор дает указание увеличить скорость вертолета. Даешь ручку управления "от себя", а вертолет никак не реагирует на это движение, дальше жмешь на ручку, вертолет опускает нос. Берешь ручку "на себя", а вертолет продолжает опускать нос. И первая попытка "укрощения" вертолета превращается в раскачивание его с хвоста на нас…

— Попробуем вместе, — говорят инструктор, прекращая дикие колебания машины. Повторяется все снова. Инструктор, умело и привычно успокоив машину, говорит: Попробуй ещё разок сам…

Необычность вертолета состоит ещё и в том, что в отличие от самолёта он может лететь с земли прямо вверх, а в воздухе — вбок и назад.

Постепенно постигаю тайны этой любопытной машины. Очередное упражнение на вертолете — висение над землей на расстоянии от двух до десяти метров. После такого урока обычно вылезаешь из кабины мокрый, как мышь, хотя и мороз градусов до тридцати. Так велико напряжение в полёте.

— Ну, как? — смеется Миша Борошенко. — Это тебе, брат, не самолёт… Хочется на шутку ответить шуткой, но сдерживаешь себя. Сергей Бровцов и другие страшно не любят, когда в их присутствии подшучивают над вертолетами…

После месяца почти ежедневных полётов начинаешь кое-что смыслить в пилотировании вертолета. После очередного полёта снимаешь шлемофон, а товарищи вдруг замечают:

— Ого, да у тебя волосы на голове уже сухие! Пора, значит, летать самостоятельно.

Здесь я ещё ближе узнал замечательного товарища по академии — худощавого, по-юношески стройного, его зовут Игорь. Он большой оптимист.

Как-то собираемся лететь "в зону" на сложный пилотаж. Бровцев объяснил задание, а потом говорит Игорю:

— В прошлый раз вы не выдержали время. Будьте добры выдерживать плюс минус одна минута. Ведь предупреждали всех нас неоднократно: лётчик-испытатель должен к себе относиться чрезвычайно строго. Малейшая оплошность может стоить жизни.

— Понял вас, — отвечал пилот, — сделаю для себя выводы.

Этот лётчик хорошо владел пилотажем, летал осторожно и всегда результативно. И это не мешало ему, очень веселому, жизнерадостному по натуре человеку, иной раз пошутить к месту.

На вертолете очень много вибраций и поэтому весьма затруднительно содержать в хорошем состоянии радиооборудование. Радиостанции всегда барахлили. Иногда доходило до курьезов: ничего нельзя было толком разобрать, что тебе говорили с земли.

Перед тем как взлететь, пилот запрашивает;

— Я — Роза. Разрешите взлет.

— Роза, Роза, — неясно сквозь шорохи и свист слышится в ответ. — Взлет разрешаю.

Игорь на досуге очень смешно имитировал работу рации. Вместо обычного ответа на запрос у него получалось одно хриплое клокотанье, бульканье и шипенье. Ребята тогда покатывались от смеха.

Однажды облачным осенним днем полетел Игорь на пилотаж "в зону". Летал он хорошо и много. Этот полёт за облаками и с возвратом на аэродром по радиокомпасу не составлял для него, опытного лётчика, особого труда.

Взлетел он, сделал обычный круг, вышел за облака, выполнил задание и сообщил: "Иду домой". Ждем, вот-вот он должен садиться. Прошло уже время, а Игоря все нет и нет. Прибегает Вадим Кравченко

— Игоря нет! — взволнованно говорит он. — Связь с ним прервалась!.

— Горючее у него давно должно кончиться! Стоим, в волнения смотрим на горизонт. Игорь не появляется. "Значит, с ним что-то случилось. Все исходные данные для поиска имеются. Надо срочно высылать вертолеты".

Послали на поиски вертолет. И вскоре привезли живого и невредимого Игоря. Он потом рассказывал:

— Иду домой. А радиокомпас повел меня вместо востока на запад. Пока понял, что иду не туда и взял курс на аэродром по магнитному компасу, прошло минут пять. И бензин на исходе. Ну, думаю, надо садиться. Пробил облачность и сел, не выпуская шасси, на фюзеляж, прямо в поле. Неподалеку колхозное стадо паслось. Прибежал мальчик-пастух, увидел меня, кричит: "Дяденька, живой? Я сейчас за врачом в деревню мигом обегаю!" — "Не надо, — говорю ему. — За мной скоро прилетят наши на вертолете. Эта служба у нас поставлена здорово! Не то что на колхозном ветпункте". Поговорили мы немного с хлопцем, а туг вскоре и наш вертолет подоспел…

Вертолетостроение начинало широко развиваться после войны. Дело это было относительно новым, и поэтому испытания вертолетов изобилуют различными случаями.

… Шли испытания необычного вертолета, который создал конструктор первоклассных истребителей Яковлев. Эта двухвинтовая машина, рассчитанная на большое количество пассажиров и имевшая большую грузоподъемность, была очень нужна для народного хозяйства страны.

Испытания машины проходили в сжатые сроки и довольно трудно.

Испытывали новый вертолет Бровцев и Борошенко. Они обнаружили в конструкции много различных дефектов. На аэродроме работала группа заводских рабочих. Заменят нужную деталь, и вертолет снова в воздухе на испытаниях.

Эта машина, похожая внешне на вагон электропоезда с маленькими окнами, имела много вибраций, что создавало дополнительные трудности в работе испытателей. Однажды чуть не дошло до трагедии. Вибрация нарушила регулировку системы управления. Вертолет на высоте восемьсот метров вошел в крен, из которого его никак не могли вывести. Не дало ничего и изменение режима работы двигателя. Вертолет из крена не выходил. И лишь у самой земли опытному испытателю Сергею Броцеву как-то удалось без аварии посадить вертолет.

А вскоре конструкторы вместе с испытателями устранили конструктивные недостатки, и вертолет получил "добро", как часто говорят лётчики.

Возвращается как-то с очередного испытания вертолета МИ-1 мой бывший инструктор со штурманом.

— Еле пришли, — говорит он. — Сильный ветер. Пришлось в нарушение инструкции лететь. А так бы загорали где-нибудь без горючего.

— Как же так?

— А очень просто. Крейсерская скорость, на которой меньше всего расходуется топлива на маршрут, составляет сто пятьдесят километров в час. Встречный ветер был со скоростью сто километров в час. Плелись, плелись мы навстречу ветру "но инструкции", как сытая каракатица. А потом плюнули на инструкцию и дали полный газ. Зато теперь дома… Не то в инструкции написано: рассчитана она на безветрие. А как быть, когда ветер? На какой скорости лететь, чтобы выгодно было и по ветру, и против ветра? Понял, академик?.

"Лишь всего-то три года прошло, как сдавал экзамен по динамике полёта, а уже основательно подзабыл, как учитывать ветер в определении скорости полёта на максимальную дальность", — подумал я и вспомнил Игоря. Когда после академии пришел на испытательный аэродром, он мне сказал:

— Знания, если их не применяют, улетучиваются из головы, как эфир из открытой колбы.

В тот же вечер сажусь за книги. Тут же восстанавливаю забытое, соображаю, как можно решить этот вопрос. Но требуется время. Нужно построить несколько кривых, так сказать, пересчитать данные режима полёта на условия ветра.

Посидел несколько вечеров, посчитал. Случайно разговорился с одним инженером. Он, оказывается, испытывал самолёты на дальность полёта.

— Принесу экспериментальный альбом, — говорят он. — Посмотри, может пригодится.

— Давай. Есть некоторые теоретические соображения. Любопытно сопоставить их с экспериментом.

Сопоставил теорию с экспериментом, в результате получилась первая научная статья. Называлась она:

"Учет влияния ветра на режим максимальной дальности" — и была несколько позже опубликована в "Вестнике воздушного флота".

Вновь не дает покоя мечта о научной работе. Мечта, зародившая ещё во времена дружбы с Николаем Семериковым, мечта, укреплявшаяся в спорах и беседах с Катей. Мечта, зревшая под влиянием профессоров академии и окончательно выкристаллизовавшаяся здесь, после практики. И когда передо мной возник вопрос; или остаться лётчиком-испытателем, или быть научным работником, то вдруг почувствовал, что даже при прежнем огромном желании летать я уже не могу отказать себе в творчестве, в научной работе. Инженер все-таки пересилил во мне лётчика-испытателя. И я никогда впоследствии не жалел об этом, познав муки и радости творческого инженерного поиска. А адъюнктура, которую мне предлагали сразу после окончания академии, ещё больше меня убедила в этом.

— Мы — испытатели конкретной новой авиатехники, — сказала мне Ольга Николаевна Ямщикова. — А у вас, конечно, впереди более интересная работа и жизнь для науки. А потом нас лимитируют здоровье и возраст. А в науке этого предела практически не существует совершенно…

Посоветовался дома с Катей. Она к тому времени уже стала преподавателем в МГУ. И поехал "на разведку" в академию.

Встретил там случайно Болотникова, бывшего лётчика, доктора технических наук, автора известной книги "Динамика полёта".

— Ты чего здесь?!

— Хочу поступать в адъюнктуру…

— И ты тоже "отравлен наукой?

В академии выяснил, что в принципе поступить в адъюнктуру можно, но надо сдавать конкурсные экзамены. Это последнее обстоятельство окончательно утвердило меня в принятом решении. Если за год работы испытателем основательно подзабыл теорию, то что же будет после нескольких лет?.

Получил разрешение на сдачу экзаменов. На кафедре динамики полёта было три кандидата на одно место адъюнкта. Дмитрий Егорович Жуков и Борис Алексеевич Алексеев были для меня серьезными конкурентами. Оба в этом же году окончили академию, поступали в адъюнктуру со свежими знаниями. Вместе мы готовились и вместе сдавали экзамен. Все трое получили высшие оценки и по рекомендации Бориса Тимофеевича Горощенко были приняты в адъюнктуру.

На кафедре динамики полёта было три профессора: Б. Т. Горощенко, Я. М. Курицкес и В. С. Пышнов.

Кто из них будет моим научным руководителем? Выбор от адъюнкта не зависел: кому тебя дадут или кто тебя возьмет.

Моим научным руководителем стал Владимир Сергеевич Пышнов, крупный ученый, основатель кафедры динамики полёта.

Владимир Сергеевич окончил академию в первом выпуске и сразу же был назначен на должность преподавателя. Он создал оригинальный курс динамики полёта, а затем и возглавил новую кафедру по этой специальности.

За многие годы преподавательской работы Владимир Сергеевич написал ряд учебников по динамике полёта, в том число и таких, по которым мы ещё в юности учились в аэроклубе.

Ещё в 20-х годах Владимир Сергеевич стал известен в авиационном мире как первый человек, серьезно исследовавший штопор. А для нас, курсантов аэроклуба 1938 года, В. С. Пышнов — автор основного учебника "Теория полёта" был где-то на недосягаемой высоте.

Владимир Сергеевич не защищал докторской диссертации. Ученая степень доктора технических наук была присуждена ему без защиты диссертации: за капитальные труды в области динамики полёта, за то, что он уже давно стал признанным авторитетом в авиационной науке не только в нашей стране, но и за рубежом. Генеральные конструкторы В. С. Ильюшин, А. С. Яковлев, П. О. Сухой и другие всегда внимательно прислушивались к советам выдающегося ученого. Мнение профессора В. С. Пышнова учитывало и командование ВВС, принимая решения о строительстве новых самолётов.

Разве мог я когда-либо мечтать о том, что стану учеником профессора Пышнова?! Владимир Сергеевич в то время работал в управлении ВВС и был занят решением весьма серьезных проблем. Однако связей со своим детищем — кафедрой динамики полёта он не терял, всегда был в центре её научной жизни, успевал и прочесть курс лекций, и руководить адъюнктами.

Обычно в адъюнктуру приходили уже с темой научной работы. А у меня её ещё не было. Обращаюсь к профессору Пышнову:

— Владимир Сергеевич, не подскажете ли, чем мне заняться?

Он задумался, потом говорит:

— Проблемой оптимальных режимов полёта сверхзвуковых самолётов. Перспективная и весьма полезная тема. Однако это ещё совсем не разработанная область. Придется серьезно потрудиться.

Такая перспектива меня заинтересовала. Но справлюсь ли я?

Сверхзвуковых самолётов тогда ещё не было. Проблема интересовала многих, но заниматься ею вплотную стали лишь лет через пять. Сотни людей, десятки институтов. А тогда было только начало. Владимир Сергеевич смотрел далеко вперед.

Проштудировал я все задачи в учебниках. Посмотрел напечатанное в научных журналах. Перевели мне товарищи с итальянского языка две небольшие статьи. Литературы — почти никакой. А научный уровень того немногого, что появлялось в печати, был довольно низок.

Надеяться приходилось на Владимира Сергеевича и на самого себя. Стал я прежде всего изучать основательно математику.

— Если хотите понять, что такое вариационное исчисление, то вот проштудируйте книгу Эйлера, создателя этой отрасли математической науки, — советует профессор Пышнов. — По первоисточнику всегда лучше, а в других изданиях уже компилятивные перепевы…

Работаю по восемь-десять часов в сутки, без выходных. Так увлекла меня новая тема. Один раз в месяц встречаюсь с профессором Пышновым. Разговор час-два, а мне зарядка и дел на месяц.

По истечении месяца встречаемся снова. Рассказываю Владимиру Сергеевичу, что и как сделал за это время. Мое краткое сообщение подходит к концу. Жду от него дальнейших указаний. А он молчит. Думает. Пять, десять, пятнадцать минут. Человек он на вид мягкий и немногословный, больше думает, чем говорит. Зная эту его особенность, терпеливо жду.

— Мы отыскиваем экстремум. А вы подумайте, пожалуйста, вот над чем: возможно этот экстремум и не нужен вовсе? Давайте попробуем оценить вот так…

Владимир Сергеевич направляется к доске и начинает быстро писать мелом убористым почерком формулы. Полдоски занято. Он задумчиво глядит на выкладки, потом говорит:

— Вот, пожалуй, так. Подумайте.

И, попрощавшись, уходит.

Жирными крупными буквами пишу на доске: "Не стирать!" Так все мы, адъюнкты, делали после встречи со своими научными руководителями. Я сажусь и переписываю в тетрадь. Несколько дней потом разбираюсь самостоятельно. Много идей подбросил Владимир Сергеевич, направление задал. Теперь надо сделать математическую обработку.

Каждая такая встреча с профессором Пышновым вносила неоценимый вклад в разрабатываемую адъюнктом тему.

Когда мы, адъюнкты, начали проникать в научный мир, стали посещать заседания ученого совета, слушать защиты диссертаций, то здесь я услышал, как выступает профессор Пышнов в качестве официального оппонента. Он никогда обычно никого не ругал, а начинал свою речь примерно так:

— У меня небольшие замечания, — и добродушно, неторопливо, обстоятельно все разложит но полочкам, но подчас выдаст такие "замечания", что всем становится ясно: диссертационная работа далека от совершенства.

У Владимира Сергеевича была интересная привычка. Приходит к нему человек, приносит свой манускрипт с решением какой-нибудь задачи. Владимир Сергеевич берет лист бумаги и сам решает эту задачу своим, одному ему известным приближенным методом. Вместо пятнадцати принесенных страниц у него нередко получалось всего полторы-две странички. Если его результат решения задачи примерно сходится с выводами пришедшего, то он начинает с ним беседу, если нет, то не утруждает себя бесполезным разговором.

Владимир Сергеевич Пышнов, как все истинные ученые, очень ценил свое и чужое время. Когда я серьезно вник в тему своей диссертации, то понял, что в теории наивыгоднейших режимов полёта сверхзвуковых самолётов много белых пятен, непочатый край работы. Чуть ли не каждый день открывал для себя потрясающие задачи. И с каждой новой встречей проникался все большим уважением к таланту профессора Пышнова, умевшего своевременно увидеть наиболее актуальные проблемы современной авиации. Вот почему он и является для меня самым уважаемым учителем.

В ходе работы над диссертацией у меня появились некоторые теоретические соображения по одному из наивыгоднейших режимов полёта сверхзвуковых самолётов. Доложил профессору Горощенко. Он сказал:

— Заслушаем на кафедре.

На заседании кафедры хорошо приняли мое сообщение. Метод изложенной проблемы новый, актуальность большая. Доклад одобрили и порекомендовали

— Ещё раз проверьте расчеты. Глава диссертации уже готова, потом будет статья.

Я был, конечно, очень доволен. Хотя и маленькое открытие, но уже сделано…

Приехал домой, засел за проверку расчетов. И… о ужас! — при проверке вдруг выясняю, что процент эффективности получается гораздо ниже, чем об этом было доложено на кафедре.

— В расчеты вкралась ошибка, — сообщаю начальнику кафедры. — Существенного мной ничего не сделано.

— Продолжайте думать…

Сижу, обложился книгами, читаю, думаю. Работа над темой диссертации продолжалась на протяжении почти трёх лет и состояла для меня из "открытий" и "закрытий". Наконец теоретически тема была разработана. И тут возникла необходимость в применении вычислительной техники, которую тогда никто ещё толком не знал на кафедре. И я поэтому не имел ни малейшего понятия о вычислительных машинах.

Пришлось серьезно заняться вычислительной техникой. Знакомлюсь с этими машинами, изучаю программирование. Машин на нашей кафедре ещё не было. Что делать?

Выручила жена. Случайно в разговоре она сказала:

— В вычислительном центре МГУ есть машина и работает там Коля Трифонов, кандидат физико-математических наук. Попробуй к нему обратиться.

Выясняю, что первая в то время в МГУ цифровая вы- числительная машина "Стрела" не полностью загружена, есть "окна". Получаю на кафедре разрешение и с помощью свободных программистов начинаю решать задачу, поставленную в диссертации.

С первых же шагов ощутил недостаток в своих математических познаниях. Снова сажусь за книги, снова напряженная работа.

Провести все расчеты на этой машине, оказалось, нельзя: быстродействие её было ещё мало. Стало ясно, что поставленная задача не будет доведена до своего логического конца, хотя начало и было положено.

Позже, когда я стал кандидатом наук и когда появились более совершенные вычислительные машины, понял я, что эта задача чрезвычайно трудная и имеет множество решений.

Вторая, поставленная в диссертации задача — о наивыгоднейших маневрах сверхзвуковых самолётов в горизонтальной плоскости — решилась проще, без вычислительной техники. Теоретически эту задачу я довел до конца, и теперь надо было проверить в эксперименте. Обращаюсь к талантливейшему лётчику-испытателю и опытнейшему экспериментатору Василию Гавриловичу Иванову за советом.

— Дело нужное, стоящее, — одобряет он, — только нужно разрешение командования.

Иду на прием к руководству, докладываю, что и как. Мне разрешают провести эксперимент. И вот я снова у лётчиков-испытателей.

Утвердили группу: лётчик-испытатель Степан Микоян, кандидат технических наук Борис Фирсов и я.

Изложил товарищам суть дела. Разработали программу. Начались полёты проверка на разных высотах. Закончились они успешно. Теоретические вы- воды были подтверждены летным экспериментом.

Серьезно помог мне в работе над диссертацией своими советами доцент Николай Михайлович Лысенко. Знал я его, ещё когда был слушателем академии. Он нас консультировал по динамике полёта. Был он тогда молодым преподавателем, но знания умел передать очень доходчиво. Николай Михайлович добродушный, улыбчивый и соответственно своей фамилии… совсем лысый, всегда умел дать исчерпывающий ответ на вопрос слушателя. Он-ученик профессора Пышнова. Владимир Сергеевич и в последний год моей работы над диссертацией был перегружен Ответственными делами вне академии, и мне часто приходилось советоваться с доцентом Лысенко.

Практическая часть диссертационной работы была сделана, оставалось только описать и соответствующим образом оформить результаты.

Перед защитой, как принято, сделал на кафедре репетиционный доклад. Вообще такие доклады обычно проходят не очень здорово, а у меня совсем неважно вышло. Доклад свой я затянул, больше говорил о том, что не получилось, и почти ничего не сказал о том, что было сделано хорошего при разработке диссертационной темы.

— Если будете гак докладывать на защите, — сказал профессор Горощенко, — то могут набросать много "черных шаров"…

Защита прошла успешно. Замечания товарищей учёл, доклад сделал лучше. Мне была присвоена ученая степень кандидата технических наук. А за месяц до этого блестяще защитили диссертации и мои бывшие "конкуренты" — Борис Алексеев и Дмитрий Жуков.

— Думаем предложить тебе должность начальника лаборатории, — говорит Лысенко, лицо его, как всегда, сияет ясной доброй улыбкой.

Николай Михайлович помимо преподавательской работы в течение нескольких лет руководит партийной организацией кафедры. За годы моего пребывания в адъюнктуре мы с ним ближе познакомились. Я был депутатом Моссовета, и мне нередко приходилось выполнять различные партийные поручения по организации помощи некоторым сотрудникам кафедры.

— Лаборатории-то ещё нет…

— Нет, так будет.

С большим желанием и свежими силами принимаюсь за новую работу.

Получаем первую электронную вычислительную машину, Это так называемая аналоговая, моделирующая машина, или короче — электронная модель. Надо прежде всего понять, как она работает, разобраться, что может и чего не в состоянии делать.

С волнением приступаем к решению самых простых задач. Решает! А что, если посложнее? Тоже можно. Но вот те задачи, которые меня интересуют и в которые я уже, что называется, "влез с головой", наша машина, к сожалению, решать не может. Для увеличения её "способностей" получаем дополнительные так называемые "нелинейные" блоки. И все-таки для решения вариационных задач оказывается и этого мало. Нужны цифровые машины, которых в нашей академии пока ещё нет.

Снова выручают друзья. Один из товарищей по учебе в академии специализируется по программированию для цифровых машин. Он говорит, что есть возможность использовать цифровую машину вычислительного центра Академии наук. Едем на разведку. Оказывается, действительно можно. Однако надо изучить программирование. Лучше всего, когда сам исследователь может общаться с машиной, "говорить" с ней на общем языке, обходиться без третьего лица, без посредника-программиста. Постепенно преодолевается и этот рубеж. И вот уже машина успешно решает вариационные задачи о движении ракет. Как ни странно, эти задачи оказались проще, чем самолётные.

А нерешенных проблем выплывает из-за горизонта все больше и больше. Эх, нам бы в академию цифровую машину — вот мы уж развернулись бы тогда… Мы ведем напряженные, подчас весьма мучительные поиски. Математики несколько отстают. Они ещё не дали нам, инженерам, надежного метода решения наших самолётных задач на цифровых машинах. Приходится самим крепко "ломать голову", "изобретать" новые методы без серьезного математического обоснования. Ведь мы все же не математики, а инженеры… Мысль работает всегда, даже во сне, над "проклятыми" вопросами, а "сдвиги" весьма слабые…

На одном из вечеров в университетской компании Кати делюсь (в меру дозволенного, конечно) своими горестями с её друзьями-математиками. Тимур Энеев, один из выдающихся учеников профессора Космодемьянского, советует:

— Эти "проклятые" нелинейные краевые задачи надо попробовать решать вот так… — и с ходу пишет в моей записной книжке серию интегралов.

Он думает, что я так вот сразу все и понял… Легко сказать, надо ведь прежде всего знать, что означает каждый из этих интегралов.

Попытался я потом разобраться в предложенной идее и почему-то пришел к выводу, что не годится она для наших задач. Но через несколько лет убедился, что был неправ…

… Мы невольно оказались на "переднем крае". Зачастили к нам посетители из разных организаций. Мы с удовольствием делимся нашим ещё пока весьма небогатым опытом использования вычислительных машин для решения задач динамики полёта. И вдруг узнаем, что нашими задачами начал заниматься "настоящий" математик Лев Иванович Шатровский. Он собирается на этих задачах защитить докторскую диссертацию. Встречаемся с ним. Вникаем в его хитроумные математические построения. Интересно! Должен быть, наконец, разработан надежный метод решения наших задач!

На одной из встреч с Тимуром Энеевым, захлебываясь, рассказываю ему о методе Шатровского. А он в ответ:

— Чудак, я тебе об этом три года тому назад говорив!. Интересно бы потолковать с этим Львом!

Встретились они, побеседовали, и выяснилось, что оба одновременно пришли к одному и тому же градиентному методу решения краевых вариационных задач.

… На кафедре все идёт своим чередом. Мы уже начали выпускать кафедральные сборники научных трудов. Стал активно работать семинар по динамике полёта, проводимый совместно с родственной кафедрой МАИ, возглавляемой известным авиационным деятелем профессором Иваном Васильевичем Остославским. Часто на семинаре разгораются интереснейшие споры о современных проблемах развития авиации, о новых методах решения задач динамики полёта, о необходимости новых математических исследований. А после этого — снова напряженный поиск, снова беспрерывная работа мысли, работа всегда и везде, где только не мешают думать, и даже тогда, когда мешают…

4 октября 1957 года сверкнуло, как молния, сообщение о запуске в СССР первого в истории человечества искусственного спутника Земли!

Вечером того же дня мы всей семьей, включая маленькую Иришку, впервые наблюдали с балкона пятого этажа нашего дома звезду, которая двигалась курсом на северо-восток… Никто не верил на следующий день нашим рассказам о том, что мы своими глазами видели первый спутник Земли. Но очень скоро все убедились, что это была правда. Теперь мы уже внимательно прислушивались к ходу космических исследований. Всем стало ясно, что полёт человека в космос не за горами.

И все же событие 12 апреля 1961 года оказалось совершенно внезапным и потрясающим для нашего воображения. Подумать только, человек в Космосе! Наш соотечественник — Юрий Гагарин! Впервые в истории человечества! Нам повезло, мы — свидетели такого удивительно выдающегося события!

На нашей кафедре назревает замена руководства. Секретарь партбюро Лысенко нам сообщает:

— Профессор Горощенко уходит в отставку… Начальником кафедры командование назначает профессора Аркадия Александровича Космодемьянского одного из пионеров космонавтики, блестящего лектора и методиста, страстно увлечённого наукой. Он заведовал кафедрой теоретической механики и одновременно читал курс лекций в МГУ. В свое время Аркадий Александрович после блестящей защиты кандидатской диссертации был самым молодым ученым в Московском университете.

Благодаря своей страстной увлеченности наукой, умению показать её захватывающие перспективы профессор Космодемьянский буквально заражает слушателей энтузиазмом и огромным желанием заняться решением животрепещущих научных проблем. Аркадий Александрович нередко приводит изречения выдающихся людей:

— Иван Бернулли сказал: "Нет ничего более благородного, чем попробовать силу своего анализа на решении практических задач". "В научном мышлении всегда присутствует элемент поэзии", — сказал Альберт Эйнштейн.

И сам Космодемьянский по натуре поэт (хотя я и не слышал никогда его стихов). Он незаурядный воспитатель ученых. Недаром ряд его талантливых учеников приобрел большую известность, а некоторые уже стали членами-корреспондентами Академии наук СССР.

Теоретическая механика и динамика полёта — науки близкие, но они имеют и существенное различие. Механика — более широкая наука. Динамика полёта — наука более конкретная, прикладная и требует знания множества практических сведений из области авиации. И поэтому даже великолепному математику и механику, профессору, доктору наук не просто овладеть ею в совершенстве: требуется время… Кафедра работает по плану. Новый её начальник оказался хорошим организатором. В коллективе к нему относятся с уважением.

В это время в академии учились космонавты. Потребовалось прочитать им курс лекции по динамике полёта. Пришлось крепко потрудиться Аркадию Александровичу над созданием нового курса лекций, да ещё и учебник к этому курсу написать. Быть учителем космонавтов — это не только почет и уважение, но и прежде всего напряженный, вдохновенный труд!

Аркадий Александрович отличается от многих других начальников, больших и малых, каким-то особым тактом, умением не показывать своего высокого служебного положения, чувством неподдельного, искреннего товарищества и простоты в обращении, постоянным неиссякаемым оптимизмом и тонким юмором. Недаром именно из его уст мы услышали, не помню уж чье, изречение: "Важность это уловка тела, чтоб скрывать недостатки ума". Чувствовалось, что Аркадий Александрович всей душой презирает эту напускную важность и чопорность некоторых чиновников от науки.

Очень жаль, что слишком быстро пришлось нам расстаться с этим обаятельным человеком: он перешел на другую работу.

Распрощавшись с нами, Аркадий Александрович оставил коллективу кафедры своего рода подарок "на добрую память о совместной работе", и, надо думать, весьма оригинальный. По его инициативе на кафедре начались занятия философского семинара. Программу мы составляем сами, включая в неё наиболее актуальные вопросы марксистско-ленинской философии, тесно связанные с нашей непосредственной деятельностью. По очереди делаем доклады, читаем рефераты. При подготовке к семинару используем научные статьи по философии. Обсуждение рассматриваемых проблем проходит довольно интересно. Нередко возникают горячие споры, которые подчас продолжаются уже в коридоре.

Вначале семинаром руководил и умело направлял его по нужному руслу сам профессор Космодемьянский. А после его ухода пришлось и мне по поручению партийного бюро некоторое время руководить этими занятиями.

Однажды здесь у нас неожиданно возник серьезный разговор о недостатках современных сверхзвуковых самолётов, Не зря, видно, говорят: "У кого что болит… " И в самом деле, до чего же сложны стали самолёты! Они до предела насыщены сложнейшими механизмами, автоматами, радиоэлектронной аппаратурой. Почему они такие сложные? Плохо это или хорошо?

Казалось бы, хорошо: новейшая техника, электроника, автоматика! Но, если посмотреть поглубже, то все это не так уж хорошо. Сложнейшее оборудование оказалось необходимым, как говорится, "не от хорошей жизни". Просто иначе самолёт с турбореактивным двигателем не может летать на сверхзвуковой скорости. А вообще-то было бы куда лучше, если бы можно было обойтись без сложного оборудования: чем проще, тем надежней. И помимо того, современные сверхзвуковые самолёты из-за чрезмерного насыщения сложнейшей аппаратурой страшно дороги. А сколько они съедают горючего! Тонны и десятки тонн за час полёта.

Откуда же взялись эти недостатки? Ведь, казалось бы, техника движется вперед семимильными шагами, а тут-на тебе, что ни дальше, то все сложнее и сложнее. Чем больше скорость полёта, тем больше недостатков у самолёта. Явное противоречие! Тут что-то не то!.

Но ведь подобное положение в авиации уже было, и не так уж давно, когда поршневые двигатели стали невероятно сложными и ненадежными. Самолёты с поршневыми двигателями едва добрались до скорости шестьсот километров в час. А дальше — что ни шаг, то все сложнее и сложнее. Противоречие! И тут, как говорят философы, произошел качественный скачок: появились принципиально новые двигатели — турбореактивные. Самолёты начали наращивать скорость уже не десятками, а сотнями километров в час. Они очень быстро подошли к так называемому "звуковому барьеру" и задержались только при взятии этого рубежа. А затем, перешагнув скорость звука, пошли дальше: полторы, две, две с половиной скорости звука. Но вот опять все стало сложным. Опять каждый шаг вперед дается ценой величайших усилий. Ну что ж, это и плохо, и хорошо! Хорошо, потому что близок новый качественный скачок, и мы несомненно будем его свидетелями и очевидцами!

Вот к какому логическому выводу мы пришли в результате горячих споров на одном из занятий философского семинара.

Недели через две после этого семинарского занятия я встретил Олега Александровича Чембровского. Он тоже вдруг заговорил о необходимости создания принципиально новых двигателей, будто был у нас на семинаре и продолжал начатый разговор…

Олег Александрович — горячий патриот нашей Родины и отечественной авиационной науки. Как и многие юноши нашего поколения, Олег хотел стать лётчиком. Однако — здоровье виновато — не пришлось. На фронте он был артиллеристом. В Сталинграде командовал батареей противотанковых орудий. Участвовал в битве на Курской дуге. Форсировал Днепр. Два раза был тяжело ранен. И несмотря на глубокую веру в великую силу своих безотказных противотанковых пушек, он, как и в юности, оставался горячим патриотом авиации. После фронта он поступил в академию имени П. Е. Жуковского и окончил её раньше меня. Среди многочисленных друзей приобрел Олег Александрович репутацию талантливого изобретателя и неистощимого поставщика новых идей. Теперь он занимался нужными "до зарезу" научными проблемами.

Меня удивляло, что он до сих пор, как говорят у нас, "не остепенился", то есть не защитил диссертации. И вдруг он приезжает в академию защищать свою кандидатскую диссертацию.

— Почему так долго не защищался?

— Много было основной работы. Некогда было сесть и оформить собранный материал…

— А как сейчас?

— Не было бы счастья, да несчастье помогло. Перелом ноги. Пока лежал в госпитале, разработал и записал математическую часть диссертации…

Чембровский успешно защитился. А через некоторое время приезжает опять, но уже с докторской — так много собрал он научного материала в процессе работы.

… Сегодня он без лишних предисловий вдруг начал:

— А знаешь, есть идейка одна: создать новый движитель.

И стал мне выкладывать серию формул.

— Погоди, надо записать, без бумажки трудно сообразить…

— Не дает покоя эта идея. Современные самолёты и ракеты весьма далеки от совершенства. Страшно много расходуют топлива. Чтобы "Аполлону" раз слетать на Луну, потребовался стартовый вес в три тысячи тонн, из коих около девяноста процентов — топливо… Пора создавать новый движитель. — Почему только движитель, а не двигатель? — спросил я, удивившись совпадению наших мыслей.

— Как почему? Да это же ясно, как день. Энергией мы располагаем почти в неограниченном количество — ядерная энергия у нас в руках. Уже давно работают атомные электростанции. Поставить реактор на самолёт или на космический корабль в принципе возможно, да только одного этого далеко недостаточно…

— Почему?

— Опять почему! Да все дело в том, что, кроме энергии, нужен ещё импульс, то есть нужно что-то отбросить назад, чтобы получить силу тяги, направленную вперед. И если мы будем отбрасывать воздух или продукты сгорания ракетного топлива, как и раньше, с черепашьей скоростью не более четырех километров в секунду, то и дальше будем продолжать расходовать массу рабочего тела тысячами тонн. Никакие ракеты не помогут! Нужен принципиально новый движитель, способный что-то отбрасывать со скоростью света. Нечто вроде фотонного двигателя!

— Пожалуй, ты прав, — согласился я, немного поразмыслив. — Действительно, все дело в движителе. Если бы удалось при сохранении экономичности атомного реактора получить тягу, способную поднять летательный аппарат, то сразу все резко упростилось бы! Стало бы не нужным все то огромное количество сложнейшего оборудования, которым насыщен современный сверхзвуковой самолёт. Вот тогда действительно можно было бы полетать по-настоящему!

— Человечество стоит на пороге важнейшего открытия, создания принципиально нового движителя, — продолжал Чембровский. — И ты, конечно, прекрасно понимаешь, что нам далеко не безразлично, кто первый сделает это открытие: мы или наши враги…

— Физиков надо бы привлечь. Может, побыстрее сообразят, как ответить на наши вопросы.

— Конечно, неплохо бы создать нечто вроде ГИРДа[6], да ведь для этого надо сначала что-то продемонстрировать. С голой идеей не высунешься: никто не поверит на слово. Нужны убедительные аргументы…

— Выходит, заколдованный круг: чтобы получить результаты, нужны затраты, а чтобы получить средства, нужны результаты…

— Пока действительно "круг", но мы попробуем все-таки его разомкнуть. Да, кстати, ты, кажется, собираешься в отпуск?

— Да.

— И в Пермь опять поедешь?

— Обязательно. А что?

— Просьба к тебе. Там на выставке прибор один экспонируется. Вот проспект и схема. Штуковина интересная, а как действует неясно. Будешь в Перми, будь добр, узнай.

Разыскал я в Перми автора прибора. Им оказался заводской конструктор, ныне пенсионер, Владимир Николаевич Толчин. Человек незаурядных способностей. Передо мной открылась прелюбопытнейшая картина: множество созданных им приборов, действующих, как показалось на первый взгляд, вопреки законам классической механики.

Так вот сразу весьма трудно сказать, почему они так действуют. Потом уж, когда основательно подумали, ответили на этот каверзный вопрос.

Владимир Николаевич не имеет специального высшего образования, более сорока лет проработал на заводе. Начинал рабочим, а закончил уже конструктором. Много различных механизмов и машин пришлось ему разрабатывать за это время.

— Некоторые из них начинали почему-то работать "не по науке", рассказывает Владимир Николаевич, — я заинтересовался подобными явлениями. Начал экспериментировать, усиливать эти непонятные свойства машин. Разработал приборы, на которых можно было демонстрировать эти новые эффекты, и обратился к ученым-механикам. Те только пожимали плечами: "Так не должно быть!"

Ходил, ходил Владимир Николаевич от одного учёного-механика к другому и все безрезультатно. Тогда и начал он сам разрабатывать теорию, объясняющую загадочные действия этих механизмов. Только мыслил он при этом не математическими формулами и абстрактными терминами современной науки, а по-своему, по-конструкторски, наглядными физическими представлениями. И когда получалось объяснение того или иного явления, сверял свои выводы с тем, что было написано в книгах по механике. И вот тут-то начал он замечать, что не все гладко в этой, казалось бы, весьма стройной и логичной науке.

— Много в механике всяких абстракций. Все они придумывались человеком, конечно, для пользы делу, для того чтобы, например, научиться рассчитывать всевозможные машины и сооружения. Да, к сожалению, не все они хорошо согласуются с реальными явлениями, а иногда становятся настолько формальными, что и концов не найдешь, где тут физика, а где пустая абстракция, не соответствующая никакой физике.