Граф де Шантелен

Глава XI СЧАСТЛИВЫЕ ДНИ

После этого ужасного вечера, когда ненависть всей округи обрушилась на одного человека, жизнь в Дуарнене вошла в обычную колею. Рыбаки, обретя спокойствие и уверенность, вернулись к своим повседневным заботам. Со смертью богохульника они перестали бояться неожиданного визита республиканцев, которые и не подозревали о случившемся. Однако граф и Кернан опасались именно такого поворота событий; можно было предположить, что первым результатом освобождения Ивна станет его донос на жителей деревни. Тогда со дня на день здесь появятся гвардейцы из Кемпера и озверевший городской сброд. Над графом и его дочерью нависла серьезная опасность.

Несколько дней прошли в сильном беспокойстве. Кернан принял необходимые меры на тот случай, если придется срочно покинуть эти места. Но минула неделя, и тревожные ожидания графа стали понемногу рассеиваться.

Либо Ивна не добрался до города и угодил в руки прихожан, либо решил отказаться от мести своим гонителям.

Существовало, однако, и третье объяснение: городские власти и делегаты Комитета общественного спасения настолько упивались борьбой с уцелевшими отрядами вандейцев и подавлением зарождающегося движения шуанов, что у них не нашлось времени для рассмотрения жалобы святого отца.

Как бы там ни было, деревня вновь зажила спокойной, размеренной жизнью, и граф вернулся к своим обычным делам. Со стороны было заметно, что он сильно постарел; Кернана подчас пугала та стремительность, с которой несчастье состарило его господина. С некоторых пор бретонец стал обращать внимание, что мысли графа занимает какая-то идея, неизвестная ему, Кернану. Верный слуга, которому граф всегда доверял свои мысли, очень тяготился этой неожиданной скрытностью, однако ни о чем расспрашивать не решался.

Мари также заметила, насколько замкнутым стал отец. Каждый раз, входя в комнату графа, она видела его на коленях возносящим к небу жаркие молитвы. После таких сцен девушка возвращалась в сильном волнении, которое и не пыталась скрыть. Кернан успокаивал ее как мог, хотя и сам не находил себе места.

Дни шли своим чередом. Рыба ловилась плохо, и ее нередко хватало лишь на пропитание многочисленной семьи. Зима выдалась суровой. Мари, как прежде, шила рубахи из грубого полотна, и ее пальчики с честью справлялись с этой неблагодарной работой. Когда же у нее не хватало сил проткнуть иглой толстый подрубленный край, на помощь приходил Анри; юноша в свободное от обязанностей рыбака время смело брался за ремесло портного. Впрочем, многим из бывших аристократов пришлось добывать себе пропитание физическим трудом, и это совсем не считалось унизительным, даже наоборот. Анри часто бывал неловок, и это забавляло Мари; однако, с его помощью или без, ей удавалось заработать не более пяти-шести су в день.

За те несколько часов, когда Анри помогал девушке, он рассказал ей историю всей своей жизни и жизни своей сестры. Мари находила в своем сердце нежные слова утешения.

— Господин Анри, — вопрошала она, — не могу ли я быть вашей сестрой? Не должна ли я заменить подле вас эту святую мученицу, чья смерть спасла меня?

— Да, — отвечал шевалье. — Вы — моя сестра; вы — такая же добрая и прекрасная, как она! У вас ее сердце и ее глаза, и всю ее душу я нахожу в вас! Да! Вы — моя сестра, моя любимая сестра!

Тут он останавливался и часто убегал прочь, чтобы не сказать большего, так как замечал, как другое чувство, более сильное, чем любовь брата к сестре, переполняет его.

Девушка, не подозревавшая, что происходит в душе ее друга, сама чувствовала странное волнение, охватывавшее ее сердце. Впрочем, она считала, что это — лишь бесконечная благодарность своему спасителю.

Однако подобные чувства не могли вечно томиться взаперти в таких честных и открытых душах. Сердце, которое по-настоящему любит, часто оказывается переполненным любовью, и, поскольку Анри никогда бы не осмелился открыть свои истинные чувства девушке, он выбрал в поверенные Кернана.

Бретонец давно все видел, но решил не торопить события.

Анри начал издалека.

— Если граф вдруг покинет свою дочь, — предположил он однажды, — что тогда станется с нею? Не окажется ли бедная сирота на краю гибели? Как сможет несчастная дочь графа защититься от врагов?

— Я буду рядом, — улыбаясь ответил Кернан.

— Конечно, конечно! Но, мой отважный Кернан, кто знает, куда забросит вас судьба! Разве граф не может призвать вас под знамена католической армии? А кто тогда останется, чтобы защитить Мари?

Кернан мог бы резонно заявить, что ни граф, ни слуга никогда не оставят мадемуазель де Шантелен одну, но он сделал вид, что доводы шевалье показались ему неоспоримыми.

— Да, — согласился он, — кто же тогда защитит ее? А, господин Анри, нужно найти храброе сердце, достойного мужа, который оградил бы ее от врагов твердой рукой. Но кто захочет жениться на изгнаннице без приданого?

— Зная ее так, как знаем эту девушку мы, ее мужу вовсе не обязательно обладать большой смелостью, — живо ответил юноша. — Мари прошла через жестокие испытания, она будет достойной женой достойному спутнику, чтобы пройти через революционные бури.

— Вы правы, господин Анри, — подтвердил Кернан, — «если бы ее знали», но кто ее знает? А в Дуарнене вряд ли найдется достойный муж для моей племянницы.

Произнося эти слова, Кернан хотел, чтобы юноша высказался более открыто; но они произвели обратный эффект. Шевалье послышался в словах Кернана приговор, и больше он никогда не заговаривал на эту тему, что очень расстраивало бретонца.

Пролетел февраль. Всю неделю наши друзья работали не покладая рук, а в воскресенье граф читал им службу в большой комнате первого этажа, и эти набожные люди молились с истинно католическим рвением. Они молились и за своих близких, и, как настоящие христиане, за своих врагов — все, кроме бретонца. Последний составлял исключение. Он не был христианином до такой степени, чтобы забыть нанесенные обиды, и каждый вечер его молитвы заканчивались клятвой мести.

Когда выдавался погожий денек, Кернан звал всех на прогулку по берегу моря. Граф редко присоединялся к ним, предпочитая оставаться дома. Анри, Кернан и Мари пробирались среди скал; карабкались по склону холма, на котором раскинулся Дуарнене; поднимались по дороге, ведущей к церкви, откуда открывался вид на всю гавань — клочок моря, широко распахнувшегося на горизонте, то спокойного, то коварного в своих просторах. Какое потрясающее зрелище представляла собой эта бухта во время шторма! Нередко можно было наблюдать, как какая-нибудь лодчонка с убранными парусами боролась с волнами, подчас исчезая в их пене. Иногда шторм относил ее далеко от порта. С высоты холма виднелся мыс Ра — оконечность длинной полоски суши, уходящей в океан.

Анри, хорошо знавший эти места, показывал своей спутнице очаровательные виды. Он называл все колокольни соседних местечек: Пулана, Безека, Пон-Круа, Плугофа, напоминавшие теперь лишь об осиротевших приходах.

Потом эти прогулки продолжились до берега Святой Анны де Ла-Палю; молодые люди обходили все побережье бухты; издали любовались грядой холмов Арэ, которая прогибалась под собственной тяжестью, словно опустившись отдохнуть среди равнины.

Иногда, преодолев расстояние в несколько лье, они приходили слушать, как ревет океан у оконечности мыса Ра. Здесь прибой в восхитительной ярости разбивался о скалы маленькой бухточки, которая носила страшное имя: залив Ле-Трепасе.[64] Зрелище бушующих волн живо волновало воображение девушки. Она прижималась к руке шевалье, наблюдая, как пенные скатерти, вздыбленные ветром, падали вниз шумным каскадом.

Эти края хранили легенды, многие из которых Анри рассказывал своим спутникам. Самая знаменитая из них повествовала о дочери короля Каню, которая отдала дьяволу ключи от бездонного колодца, расположенного среди бескрайней равнины, на том самом месте, где сейчас плещутся волны гавани. Колодец по неосторожности оставили открытым, и выплеснувшаяся вода затопила города, жителей, стада; плодородная страна превратилась в кусочек моря, который получил название залива Дуарнене.

— Что это было за время, когда люди верили в подобные россказни, — говорил Анри.

— Не стоит ли оно нашего жестокого века? — отвечал Кернан.

— Нет, Кернан, — возражал ему юноша, — потому что времена невежества и суеверия всегда достойны презрения; тот век не мог породить ничего доброго. Тогда как в наше время, когда Бог сжалится над Францией, кто знает, не извлечет ли человечество из всех этих ужасов какую-либо выгоду для себя, которую мы не можем и предположить? Пути Господни неисповедимы, и зло всегда скрывает семя добра.

И, беседуя так, ободряя себя надеждой на лучшее будущее, они спокойно возвращались домой. Прогулка на свежем воздухе возбуждала хороший аппетит. Для наших друзей настали действительно счастливые дни; и, если бы не странная озабоченность графа, изгнанникам оставалось лишь пожелать себе продолжения такого счастья.

Анри не пытался больше откровенничать с Кернаном, хотя нередко с удивлением ловил хитрые взгляды, которые бретонец бросал на него и Мари.

А наивная девушка, не замечавшая этой хитринки, не стесняясь, говорила с дядюшкой о шевалье де Треголане с подлинным энтузиазмом.

— Действительно замечательное сердце! — восхищалась она. — Сердце настоящего дворянина, я бы и мечтать не могла о лучшем брате, чем он.

Кернан не прерывал ее.

— Иногда я даже спрашиваю себя, не злоупотребляем ли мы его великодушием? Ведь он, не щадя себя, работает для нас, бедный господин Анри, и мы никогда не сможем расплатиться с ним за все то, что он для нас сделал.

Кернан не отвечал.

— Добавь к этому, — продолжала девушка, которая полагала, что бретонец во всем соглашается с ней, — добавь, что сам он не изгнан, у него есть покровители — ведь он смог добиться в Париже помилования для своей сестры! И, однако же, остался в этих краях, в этом убогом домике, посвятил себя нелегкому ремеслу, рискует жизнью, и все для кого? Для нас! О, Небу следовало бы вознаградить его, поскольку мы сами не в состоянии этого сделать.

Кернан продолжал молчать, едва улыбнувшись при мысли, что вознаграждение не заставит себя долго ждать.

— Ну, а ты не находишь, что он достоин всяческих похвал?

— Безусловно, — согласился Кернан. — Твой отец не захотел бы другого сына, ну а я, моя племянница Мари, не искал бы себе другого племянника.

Это был единственный намек, который позволил себе бретонец, но он не знал, поняла ли его девушка. Однако вполне возможно, что в разговоре с шевалье Мари передала ему мнение Кернана. Действительно, несколько дней спустя Анри, будучи в одной лодке с бретонцем, открыл ему свою любовь к девушке, покраснев и упустив в море сети.

— Нужно сказать отцу, — рассудил бретонец.

— Прямо сейчас? — вскричал шевалье, напуганный таким стремительным поворотом дела.

— По возвращении.

— Но… — начал юноша.

— Поставьте руль по ветру, а то мы потеряем ход.

И всего лишь. Анри взялся за руль, но правил так плохо, что Кернан вынужден был пересесть на его место.

Это произошло двадцатого марта. Все предыдущие дни граф казался более озабоченным, чем обычно; много раз он надолго прижимал свою дочь к груди, не произнося ни слова. Когда Кернан и Анри возвратились с рыбалки, которая, право сказать, не отличалась уловом, — они встретили Мари.

— Где твой отец? — спросил бретонец.

— Отец вышел, — ответила девушка.

— Гм, это довольно странно, — произнес Кернан, — и совсем не в его привычках.

— Он ничего вам не сказал, мадемуазель? — допытывался Анри.

— Нет! Я вызвалась проводить его, но вместо ответа он лишь крепко поцеловал меня и ушел.

— Ну так дождемся его возвращения, господин Анри, — вздохнул Кернан.

— Вы хотели с ним поговорить? — предположила девушка.

— Да, мадемуазель, — пролепетал Анри.

— Да, — добавил Кернан, — безделица, сущий пустяк. Подождем.

Настал час ужина, а граф все не появлялся. Друзья подождали еще, но вскоре их охватило беспокойство. Локмайе рассказал, что видел графа на дороге в Шатолен; он двигался быстрым шагом, опираясь на палку, как это делают путешественники.

— Что все это значит? — воскликнула Мари.

— Как! Он ушел, не предупредив нас?

Анри бросился по лестнице в спальню графа. Вскоре с письмом в руках он сошел вниз и протянул его Мари. Оно состояло всего из нескольких строк: