Графиня Листаль

I.

Займемтесь теперь немного методичным полицейским агентом Фермом, агентом с системой, как его называл Даблэн.

Он, т. е. Ферм, находит, что, не смотря на некоторую ловкость, впрочем, вполне рутинную, Даблэн положительно стоит ниже своих обязанностей. Это не такой следователь, каким он должен быть по понятиям господина Ферма.

Как! он видел портрет Джемса Гардтонга, и что же он открыл?

Ничего, положительно ничего! К чему после этого служит ему его проницательность, если только она у него есть?

Почтенному Ферму можно бы было заметить, что он сам не Бог весть что открыл после того, как случайно узнал имя жертвы. На этот раз Ферм ответил бы вам сначала таинственным "может быть", потом прибавил бы:

— Я только простой агент, я не должен быть умнее следователя.

Когда Ферм входит в суд и идет по лестнице к следователю, то он чувствует (что же делать, нельзя быть совершенством), сильное желание сесть его. Почему Провидение не дало ему сделаться следователем, вместо того, чтобы пресмыкаться в роли агента? Быть следователем, иметь свои дела, секретаря, видеть обвиненнаго, лицемерно кланяющимся, самаго жандарма, чувствующаго уважение к таинственному величию кабинета, где решается судьба человека, видеть все это, завязать борьбу с предателем и лжецом, проникнуть все его хитрости, разсеять, как дым, все его предположения…. О! эта картина была для господина Ферма уголком рая, о котором он мечтал. И когда вечером он засыпал, то ему снились эти радости, увы! слишком высоко стоявшия, чтобы он мог достичь до них.

Он заказал себе визитныя карточки…. для одного себя… Оне лежали в шкатулке, запиравшейся секретным замком. Это было безумие, потому что на них было написано: Г-н Ферм, судебный следователь. Это была слабость Ферма. Самым любимым его занятием было играть у себя дома в судебнаго следователя. Он запирался, делал сам себе вопросы, изменял голос, чтобы представлять обвиняемаго. Сколько ловкости употреблял он тут, как он, наконец, заставлял сознаваться преступника, бывшаго не в состоянии защищаться против такой проницательности.

Амиенское убийство наделало шума. Общественное мнение взволновалось; вечный вопрос о безопасности путешественников выступил на сцену. Таким образом, внимание префекта полиции было поневоле привлечено на дело, следствие о котором велось без всякаго результата. Даблэн, верный своему слову, выставил в своем донесении услуги, оказанныя агентом, поэтому Ферм имел удовольствие быть призванным к префекту полиции и с подобающей скромностью принял похвалы за свое открытие, но на этом еще не остановилось впечатление, произведенное рекомендацией следователя Даблэна.

— Милостивый государь, сказал префект агенту, отличныя сведения, полученныя мною на ваш счет, заставляют меня дать вам поручение, которое, я надеюсь, вы исполните с честью.

Ферм почувствовал неописанную радость, захватывавшую ему дух. Но благодаря власти над собой, он сдержался и отвечал самым естественным голосом:

— Господин префект может разсчитывать на полное усердие с моей стороны.

— Хорошо. Но прежде всего вы должны отвечать одному необходимому условию. Говорите вы по английски?

Бывают минуты радости, когда кажется, что небо открывается перед человеком. Так было с Фоном, когда он услышал этот вопрос. Он слегка закрыл глаза и отвечал, кланяясь:

— Господин префект, может быть, не знает, что я воспитывался в Англии?

— Действительно, я не знал этого. Но сколько вам было лет, когда вы оставили Англию?

— Восемь лет.

— Вы возвращались туда?

— Никогда.

— В таком случае, позвольте вам это заметить, не смотря на знание языка, вы будете в затруднении, если вам придется снова туда возвращаться.

— Когда знаешь язык…. поспешил сказать Ферм, охваченный ужасом.

— Тем не менее, можно не знать обычаев и жизни воров и других преступников…

— Если господин префект удостоит подвергнуть меня испытанию, сказал почтительно агент, то я могу уверить вас, что нескольких дней будет достаточно для меня.

— Я не сомневаюсь, но эти несколько дней будут потеряны.

— Однако… заметил, пораженный ужасом, Ферм.

Префект был человек умный, имевший ясный взгляд на вещи, он отлично понимал Ферма, он видел, что перед ним один из тех честолюбивых низших агентов, которые только и жаждут случая отличиться и которых исключительное усердие бывает опасно.

Он подумал, что время очень удобно, чтобы успокоить энтузиазм агента, слишком расположеннаго придать своей роли более важности, чем сам префект желал ей дать.

— Вот мои инструкции, сказал он почти сухо. Вы немедленно отправитесь к господину Лекофру и будете исполнять его приказания. Сегодня вечером вы отправитесь в Англию, т. е. я хочу сказать, что сегодня ночью вас уже более не будет в Париже.

Идти к Лекофру! Какое разочарование! Но для того, чтобы хорошенько понять смысл этих нескольких слов и влияние, которое они имели на агента, нам необходимо сделать несколько обяснений.

Лекофр был помощник следственнаго пристава. Очень естественно, что он был в правильной вражде с приставом, который, со своей стороны, от всей души ненавидел помощника, который, современем, должен был занять его место.

Пристав и его помощник всячески старались брать себе самыя важныя дела. Разсказывают даже, что во время одного важнаго дела помощник забыл уведомить пристава о поимке виновнаго, хотя первоначальныя данныя были все собраны самим следователем. Безполезно прибавлять, что эта забывчивость была, по мнению многих, положительно преднамеренной.

Нечего и говорить, с каким бы удовольствием Ферм, честолюбивый агент, мечтавший, за неимением места следователя, получить хоть место пристава или даже его помощника, — нечего и говорить, сколько он готов бы был сделать забывчивостей, если бы только смел, чтобы отнять у Лекофра славу первых открытий, потому что, даже тогда, когда эти открытия были бы сделаны им, Фермом, то и тогда передавать их стал бы Лекофр. Кому же бы принадлежала честь их? Кто бы знал Ферма? Никто. Нужна была случайная находка карточки Джемса Гардтонга, чтобы имя Ферма дошло до ушей префекта.

Таким образом, Ферм чувствовал к Лекофру ту глубокую ненависть, которую может внушить только зависть. И вдруг префект посылал Лекофра. Под его начальством должен был Ферм вести следствие, начатое им, для котораго он один доставил сведения! Но что делать? Было–ли возможно, было–ли благоразумно сопротивляться, даже решиться сделать простое замечание?

Ферм обдумывал все это и молчал.

— Ну, что же? по прежнему холодно спросил префект.

Ферм вздрогнул.

— Я исполню приказание господина префекта.

— Хорошо, сказал префект. Я разсчитываю на вас… Я придаю большую важность… и он сделал ударение на этих словах, я придаю большую важность успеху этого дела…

Ферм поклонился и вышел.

Оставшись один, он стал думать. Мало по малу охлаждающее впечатление, произведенное словами префекта, уменьшилось и уступило место новой мысли, непредвиденные результаты которой могли быть чрезвычайно обильны.

Ферм принадлежал к числу энергических натур, которыя в несчастии укрепляются и, как Цезарь он нашел в поражении средства в победе.

— А! шептал он, меня ставят под начальство Лекофра. А! ему желают предоставить всю честь открытия. А! моя опытность будет служить его успеху! А я останусь скромным слугой! Ну, нет, этого не будет! Да, я буду покорен; да, я буду твоим слугой, великий помощник пристава, но посмотрим, кто посмеется последним.

Сходив, по приказанию префекта, к своему начальнику, Ферм провел остальное время дня составляя план, может быть смелый, но который должен был во всяком случае удастся. Когда наступило время отезда, Ферм, с улыбкой на губах, предложил Лекофру первому занять место в вагоне, который должен был увезти их из Франции.

Скажем несколько слов о Лекофре.

Это был высокий, немного тучный мущина, с энергическим лицом. Никакая усталость не пугала его, никакая трудность не заставляла его отступить.

Как почти все полицейские, он имел страсть к своему делу. Единственным его недостатком было то, что он никогда не смотрел вниз, а всегда в верх. Дерево противится урагану, качающему его вершину, но топор срубает его с низу. Лекофр видел своего начальника и удачно вел борьбу с ним. Он не знал — нравственно — Ферма, единственное желание котораго было уничтожить его.

Мы не будем следовать за агентами в их путешествии, к тому–же, мало интересном.

Мы находим их уже в Лондоне в гостиннице.

Чтобы читателю не осталось никаких сомнений относительно намерений Ферма, мы их обясним в двух словах.

Его намерением, исполнение котораго зависело от обстоятельств, было просто напросто отнять у своего начальника всякую заслугу в открытии порученнаго им дела.

Как приняться за это? Это–то и спрашивал себя агент, когда, сидя напротив Лекофра в гостиннице, он с улыбкой предлагал ему вино.

Впрочем, Лекофр, казалось, не торопился приниматься за дело. В минуту откровенности, он даже сказал Ферму:

— Между нами будь сказано, я думаю, что мы ничего не откроем; я не думаю, чтобы убийца Джемса Гардтонга был так глуп, чтобы вернуться в Лондон. Что вы об этом думаете?

Ферм прежде всего думал, что выскочка Лекофр показывает очень мало усердия к выполнению своего поручения, и что для общественной безопасности было большим счастьем, что ему, Ферму, было хоть наполовину поручено это дело.

Но конечно он не сказал этого, а, напротив того, отвечал:

— По правде сказать, я готов согласиться с вами и признаюсь, что если бы я был обязан вести дело один, то я отчаявался–бы в успехе.

— Вы слишком добры, сказал смеясь Лекофр, который не понял иронии, скрывавшейся в словах агента. Но как я ни ловок и как удачно ни будете вы мне помогать, я думаю, что префектуре напрасно придется заплатить издержки по нашему путешествию….

— Но префект разсердится!

— Пусть сердится, сколько угодно…. Невозможное — невозможно!

— Не хотите–ли еще стакан вина?

— С удовольствием!

— Теперь мы обдумаем план нашего будущаго поведения.

— Я весь обратился в слух, отвечал Ферм, который действительно не проронил ни одного слова.

— Который теперь час? Шесть часов…. Уже поздно идти в Скотлэнд—Ярд….

— Это здешняя префектура? спросил Ферм.

— Да…. английская полиция очень ловка, и очень методична…. Здесь бюро оставляется непременно в известный час.

— И они правы!

— Я тоже думаю. Но так как нам безполезно идти туда, то, если вам угодно, мы отложим это посещение до завтра.

— Я к вашим услугам….

— Но само собою разумеется, рано утром….

— А как?

— Около десяти часов.

— Но, заметил Ферм, мы, может быть, теряем драгоценное время.

— А! сказал смеясь Лекофр, вы еще принадлежите к той школе, которая говорит, что для успеха дела надо торопиться…. Это ошибка, мой милый. Все приходит во–время к тому, кто умеет ждать. Поверьте мне, я сумел достигнуть успеха в жизни потому, что я умел ждать….

Агент улыбнулся, он вспомнил, что Лекофр ждал случая, чтобы спихнуть своего начальника.

— О! сказал беззаботно Ферм, я не так спешу, как вы можете это подумать. Я думаю, что хороший отдых….

— Сделает и наши головы свежее. Вот это настоящие принципы. Беречься от всякаго волнения, идти тихими шагами, но всегда прямо: это лучше чем задыхаться и бежать зигзагами.

— Вы правы….

— Тем более, что в Лондоне приходится делать не малые концы, надо идти то из Уаппинга в С. Джильс, то из Блэкфриара в Вестминстер! Тут не мало устанешь.

Ни одно из этих названий не ускользнуло от агента, который, благодаря знанию языка, легко мог запомнить их.

— Мы будем искать сведений в этих кварталах? наивно спросил он.

— Да, тут или в других местах…. Но, между нами будь сказано, у меня есть одна идея…. Я знаю, что существует, недалеко от тунеля, в Сен—Джорже, маленькая таверна, по имени…. чорт возьми, забыл как она называется…. два…. три…. шесть повешенных…. одним словом, что то в этом роде.

— И эта таверна? настаивал Ферм.

— О! в ней есть всего по немногу…. Однако нельзя сказать, чтобы общество было в ней смешанное…. Негодяи, воры, убийцы, есть всего, но все это одного поля ягоды….

— Но почему вы предпочитаете именно эту? так как мне кажется, что здесь не может быть недостатка в подобнаго рода заведениях.

— Вот почему. В одном предидущем деле, два или три года тому назад, в котором нам помогала здешняя полиция, нам были доставлены сведения о различных притонах наших клиентов .. и эта таверна, я очень хорошо помню, была указана как место сборища космополитов, но преимущественно американцев.

— Теперь я понимаю.

— Кроме того, около есть другая, соперничествующая с первой, потом может быть третья, а раз найдя нить….

— Мы доберемся и до клубка.

— Именно. Но довольно на сегодняшний вечер говорить об этом. Не хотите–ли пойти со мною куда–нибудь развлечься.

— Если вы позволите, сказал Ферм, то я лучше отдохну немного, море утомило меня.

— Как вам угодно.

Час спустя, тогда как Лекофр считал своего товарища спящим, Ферм выходил из гостинницы, оглядываясь вокруг, один–ли он.

Было восемь часов вечера.

II.

— Эй! Кэт! чорт возьми! Принесешь–ли ты мне виски?

— Когда ты попадешь чорту в лапы!

Такия восклицания и энергическая брань слышались в таверне, мало известной среди английской аристократии, но в которую необходимость заставляет нас ввести читателя.

Пройдя Пикадилли, Реджент—Стрит, Стрэнд, потом Флит—Стрит, Банк, и Ломбард—Стрит, вы придете, следуя по берегу Темзы, как–бы в иной город, замечательный свой атмосферой, пропитанной заразой.

Квартал Сент—Джорж простирается до самых доков. Здесь настоящая сила Англии — корабли. Тут они царствуют, все место принадлежит им.

Шлюзы подходят к домам, мачты чуть что не толкаются в окна, носы кораблей упираются в стены.

Ночью зрелище всего этого самое фантастическое. На улицах пусто. Газ освещает доки.

Время от времени отворяется где–нибудь дверь и в нее мелькает свет. Это таверна, по большей части деревянное здание, очень низкое, стекла в окнах от грязи почти непроницаемы. Внутри две комнаты.

Первая назначена для всех, в ней есть выручка, на стенах нарисованы бочки с вином.

Вторая предназначается для всегдашних посетителей. По средине стоит массивный стол, на столе кружки и бутылки, по обе стороны стола скамейки, вокруг спящие или спорящие люди.

Соединением между двумя комнатами служат две женщины, одна старая, другая молодая. Это уже правило. Если в таверне есть хозяин мужскаго пола, то его надо искать во второй комнате он — пьет и курит. Днем он работает на доках; вечер пьет.

Все эти таверны черны и грязны, одне больше, другия меньше. Кто посещает их! Несчастныя, колеблющиеся между преступлением и нищетой, вышедшие из госпиталя или из тюрьмы.

Назвать все безчисленныя улицы и переулки окружающие доки было–бы занятием, потребовавшим очень много времени, поэтому мы прямо введем читателя в одну из только–что описанных нами таверн, известную под интересным названием "Дохлой собаки".

В первой комнате таверны мы находим трех человек: первый — Джэк, по прозванию Веревка, второй — Петер Длинныя Руки и третий — Джон Косматый; все трое принадлежат к числу членов свободной американской республики и увидели свет в окрестности Пяти–углов {Перекресток в населенной ворами части Нью—иорка.}, там они занимались всем по немногу и наделали, как они выражались, неосторожностей; поэтому, в один прекрасный день, найдя, что соседство Могил {Нью—иорская тюрьма.} может быть для них гибельно, они сели на корабль и явились в столицу Англии продолжать свои похождения. Впрочем для того, чтобы пить, курить, браниться и красть, всякая страна хороша, и до сих пор лондонская полиция очень мало безпокоила их.

Бездействие тяготит их. И так как чувство патриотизма сильно развито в них, то они устроили род агенства для приема своих собратьев, американцев.

В этот вечер разговор не изсякал.

Как кажется, какое–то новое обстоятельство прервало монотонность их существования, которое не наполнялось вполне воровствами и ежедневными волнениями.

После повтореннаго Джэком Веревкой требования принести виски, Кэт подала грязный напиток, в котором было, кажется, всего по немногу.

— Чорт возьми, сказал Косматый, названный так, вероятно, в насмешку, потому что череп его был совершенно гол; а хотел–бы знать, Джэк, откуда ты раздобыл деньги?

— Это правда, заметил Длинныя Руки, я тебя никогда еще не видал таким богачем.

Джэк Веревка обязан был своим прозвищем тому, что будучи повешен, он своей тяжестью оборвал веревку. При виде этого, зрители вдруг прониклись жалостью к приговоренному и потребовали его освобождения, так как шериф не соглашался на это, то произошла свалка, которая, однако, дала Джэку время убежать вместе с веревкой.

Приехав в Лондон, он стал мечтать о том, как–бы составить ассоциацию из своих соотечественников, укрывшихся в Англии; цель этой ассоциации была самая многосторонняя: сам Джэк более не работал, а довольствовался тем, что давал советы тем, которые еще не освоились с нравами и обычаями Великобритании.

Что касается двух его товарищей, то они едва стоили того, чтобы быть названными, так как несколько ударов ножем еще не составляют известности.

Джэк слушал вопросы своих собеседников с иронической улыбкой, которая, казалось, хотела сказать:

— Я могу многое разсказать, но я хочу заставить себя просить.

— Ну, сказал Длинныя Руки, не скрытничай; ты меняешь сегодня уже второй суверен; это не естественно, тут что–нибудь да есть.

— Да…. очень может быть!

— Ну! так разскажи.

— Я буду платить за виски!

— О, это отлично! сказал, смеясь, Косматый. Так приятно в горле, когда пьешь и это так помогает разговору.

— Нет, этого мало, отвечал Джэк.

— А что же, твоя история занимательна?

— Она стоит целаго ведра джину.

— Не согласишься–ли на пинту?

— Поставьте бутыль, я согласен.

Друзья обменялись взглядом. Бутыль джину стоит четыре шиллинга и надо было сообразить, хватит–ли у них на столько капитала.

— Ну! куда ни шло! вскричал, наконец, Косматый.

Кэт была призвана, получила приказание и несколько мгновений спустя, Джэк, потягивая свой джин, начал разсказ.

— Вы знаете, мои дорогие друзья, заговорил он, что до тех пор, пока нам не удастся переделать свет, в нем будут совершаться ужасныя несправедливости?

— О! это совершенно справедливо! вскричал Косматый, припоминая несколько ударов плети, по его мнению, незаслуженных.

— Вы знаете также, продолжал Джек, не останавливаясь, что Сен—Лоран в Гвиане принадлежит французам.

— Конечно.

— Ну! один из наших товарищей, котораго я вам сейчас назову, возымел прекрасную идею оставить Нью—иорк, где он немного компрометировал себя, чтобы идти искать счастие в этой прекрасной стране, изобилующей индейцами и где, говорят, золото валяется по дорогам.

— Ну, это было не глупо, заметил Длинныя Руки.

— Нет…. но что было глупо, это то, что золота не оказалось и что в замен того, индейцы оказались очень щепетильны…. Один из этих негодяев, сказал нашему другу, что знает дорогу в Эльдорадо, страну алмазов. Но он не хотел выдать своей тайны, от этого завязалось ссора с краснокожим животным, индеец стал горячиться, тогда наш друг убил его Очень естественно, он нашел благоразумным удалиться; но счасте было против него…. он попал на отряд из Каэнны, разыскивавший какого–то беглаго. Новое недоразумение. Наш друг опять показал недостаток кротости…. он убил начальника отряда и двух солдат….

— Ну, молодец! с восхищением вскричал Косматый.

— После этого, он убежал в лес. Его преследуют, но не могут поймать… Но так как надо–же чем–нибудь жить, то он стал немного воровать, поджигать и грабить, где только представится случай. Его боялись на двадцать миль вокруг…. Самое интересное то, что у него вид настоящаго джентльмена…. Когда его встречали где–нибудь случайно, то его наружност и манеры не допускали ни малейшаго подозрения…. Он говорил мне, что никогда не убивал никого, не надев предварительно перчаток из боязни запачкать руки.

При этом последнем известии, два негодяя не могли удержаться, чтобы не расхохотаться.

— Хорошо! Но всему есть граница: и, в один прекрасный день, подлые люди, не останавливаясь перед изменой, застигли его ночью и связав по рукам и по ногам, предали французской полиции. Вот в чем несправедливость! Американец должен быть священ для этих проклятых французов, а то международное право есть, значит, не что иное, как пустое слово.

— Да, пустое слово! сказал серьезно Косматый.

— Одним словом, это так. Друг был взят, судим и приговорен….

— К смерти? докончили слушатели.

— Ну! нет…. Вот что страннее всего…. Почему ему не отрубили голову? я признаюсь, что ничего ни понимаю в этом чуде. Как кажется, он нашел себе адвоката, который доказал, что убитые им люди были сильно виноваты против него…. Одним словом, судьи удовольствовались тем, что отправили его на каторгу.

— На сколько времени?

— О! на всю жизнь… Конечно, это было очень жестоко, потому что нашему молодцу было тридцать лет и он не имел ни малейшаго желания посвятить лучшие годы своей молодости каторге.

— Что–же потом, спросили с нетерпением взволнованные слушатели.

— Чорт возьми! это очень просто…. для того, чтобы избавиться от каторги, есть только одно действительное средство….

— Бежать?

— Конечно. Он это и сделал. Но, так как он хитрец, то нашел и там француза, который поручил ему дело…. О! дело, в котором можно получить больше чем деньги.

— Что–же такое?

— Дети мои, если наш товарищ будет иметь успех, то он получит зараз громадное состояние, блестящее положение…. он получит себе семейство…. и я не знаю, где он остановится….

— Он здесь?

— Здесь.

— Но, зачем–же он явился сюда?

— Это не моя тайна. Я могу вам только сказать одно, он приехал жениться.

— О! о! о! вскричал Длинныя Руки, смеясь во все горло и выпивая пятый стакан джину.

— Чорт возьми, говорил в свою очередь Косматый, я отдал бы последний фартинг, чтобы познакомиться с ним….

— Ну, старый, это тебе не будет ничего стоить, так как через пять минут он будет здесь.

— Но как же, наконец, его зовут?

Здесь Джэк Веревка принял таинственный вид и сказал, наклоняясь к своим друзьям:

— Вы помните нападение на Коттедж—Ред-Роад?

— В Бруклине? еще бы не помнить! оно наделало не мало шума….

— Это была славная штука…. больше двух тысяч долларов достались за один раз.

— Вы знаете этого молодца?

— Еще–бы! я всегда сожалел, что он мне не друг.

— Ну, так вам представляется для этого случай, котораго не следует упускать, сказал Джэк, указывая на отворявшуюся дверь.

— Нед—Фразер! вскричали оба друга.

В комнату, где сидели наши три собеседника, вошел человек.

III.

Новоприбывший, встреченный восклицаниями троих негодяев, заставил их молчать, жестом, сопровождавшимся несколькими энергическими ругательствами.

— Когда вы перестанете реветь мое имя, как мальчишки! сказал он.

Затем оборотившись к Джэку, он прибавил:

— Поди сюда, мне надо показать тебе одну вещь.

Джэк сейчас–же встал и послушно пошел за Недом, который вышел в первую комнату таверны.

Войдя туда, Нед указал на какую–то безформенную массу, лежавшую около двери, в углу, едва освещенном лампой, висевшей над выручкой.

— Посмотри, сказал Нед, и скажи мне, что ты об этом думаешь….

Нед наклонился, грубо толкнул указываемую массу, из которой раздалось что–то в роде глухаго ворчанья, и подняв голову сказал:

— Это человек….

— Я думаю, что да, но между нами будь сказано, я не думаю, чтобы он долго останется им.

— Что ты с ним хочешь сделать?

— Сначала, если ты позволишь, то разсмотрим его поближе…. а потом решим, что с ним делать….

— Куда мы его денем?

— Сюда, на скамейку.

Масса, о которой шел вопрос, была поднята двумя друзьями и так сильно брошена на скамейку, что кости застучали.

— Где ты его нашел? спросил с любопытством Джэк?

— В ста шагах отсюда; но тогда он стоял на ногах, как следует человеку.

— Это ты его так скрутил?

— Да, я всегда ношу с собою все, что надо…. Следует быть всегда ко всему готовым. Развяжи ему голову, посмотрим немного его рожу.

Джэк развязал платок, который закрывал почти все лице несчастнаго и был завязан сзади.

Человек вздохнул с облегчением и его первым словом было просить пощады у тех, которые держали его в своей власти.

— Ты начнешь с того, что замолчишь, сказал Нед. Когда тебя будут спрашивать, тогда отвечай…. и то если еще тебе позволят. Подними его немного, продолжал он обращаясь к Джэку, и посвети ему в лице.

Джэк снял лампу, висевшую под вывеской, и так сунул ею в лице незнакомца, что тот поспешно отшатнулся с криком ужаса.

— Как кажется мы не любим света? сказал смеясь Нед. Ну! держись прямее.

Сказав это, он так ударил незнакомца, что тот немедленно снова принял вертикальное положение.

Говоря незнакомец, мы можем сказать, что это выражение справедливо относительно Неда и Джэка, что–же касается читателя, то физиономия этого человека для него уже знакома, одним словом, перед нами сам Ферм, посланный в Англию под начальством Лекофра и желавший во–что–бы то ни стало отличиться. Как кажется, он попал на ложный путь и несмотря на всю свою ловкость, попал в такия руки, из которых желал как можно скорее освободиться.

Самое любопытное из всего этого было бы, конечно заглянуть в мозги агента и прочитать его мысли. Сейчас мы узнаем каким образом он попался в руки знаменитаго Неда Фразера; но не надо думать, чтобы Ферм пришел в отчаяние от таких пустяков.

— Наверно я получу какия–нибудь драгоценныя сведения, думал он в те промежутки, когда него для давали ему отдых, вот я уже знаю теперь две таверны, посещаемыя американцами, тогда как Лекофр забавляется в каком–нибудь театре. Терпение! Терпение! И действительно, Ферму надо было обладать ангельским терпением, чтобы сохранять хладнокровие в тех критических обстоятельствах, в которых он находился.

Мы должны прибавить, что разговор, завязавшийся между Недом и Джэком, сделал ему такия открытия, которыя не мало должны были взволновать его стоицизм.

— Как, чорт возьми, Нед, говорил Джэк, забрал ты себе на руки эту птицу?

— О, это целая история. Я тебе сейчас разскажу ее. Представь себе, в ожидании того времени, когда я должен был сойтись с тобой, я преспокойно пил водку, сидя в таверне Притон Янки, как вдруг входит это животное. Он сел в угол и принялся искоса глядеть вокруг…. ты знаешь, старик, таким взглядом, на счет котораго обманываются только дураки.

— Не может быть! сказал Джэк, сильно ущипнув за руку Ферма.

— Я не люблю нескромных, продолжал Нед, я незаметным образом пододвинулся к этому идиоту. "Боже мой, сударь, сказал я самым любезным голосом, но хотите–ли вы выпить со мной стакан чего–нибудь?.. Негодяй, только и ждавший случая заговорить с кем–нибудь, отвечал, что я делаю ему слишком много чести….

— Естественно.

— Но он напрасно говорил. С перваго слова я узнал, что имею дело с французом. А ты знаешь, что в виду недавних обстоятельств я имею поводы опасаться этой любезной нации. Впрочем, если у них нет сыщиков похитрее этого, то надо сознаться, что они не наделают блестящих дел.

Ферм слушал во все уши: при этом последнем намеке, столь неприятном для его самолюбия, он повесил нос и принялся размышлять

— Что! это тебе не по нутру! сказал Нед на чистейшем французском языке, отпустив агенту снова такой удар кулака, что он мгновенно вывел Ферма из задумчивости, и напомнил о тяжелой действительности.

— По твоему мнению он сыщик? спросил Джэк.

— Непременно, отвечал Нед, а, кроме того, негодяй имеет несчастие немного заниматься нами. Представь себе, он имел глупость спросить меня, естьли кроме Притона янки какая–нибудь другая таверна, где собираются американцы.

Действительно, заметив по выговору своего собеседника, что он американец, Ферм не нашел ничего остроумнее, как сделать ему этот вопрос.

— Что же ты ему отвечал? спросил Джэк.

— Ты понимаешь, дорогой Джэк, что на вежливый вопрос нужен короткий ответ. Я любезно предложил этому господину служить ему проводником. Мы вышли держась под руки и на углу Лонг—Лэна, я показал ему средство избавиться от несноснаго друга.

— Надо сказать правду, с восхищением заметил Джэк, что ты молодцем скрутил его.

— Да, сказал не без самодовольства Нед, это мне не дурно удалось… путешествия образовывают молодежь.

— Что–же мы с ним будем делать?

— Сначала мы немного поговорим с ним.

Нед наклонился к агенту, который закрыл глаза, думая, что пришел его последний час.

— Ну, шпион, сказал американец, расположен ли ты говорить?

Страх Ферма был так велик, что слова останавливались у него в горле.

— Да или нет, ответишь–ли ты мне? продолжал Нед, встряхнув его.

Воображение Ферма смутно представило ему пытки австралийских миссионеров.

— Будем страдать и молчать, подумал он.

Ферм был из той породы людей, к которой принадлежал Регул.

Он молчал.

— А! ты отказываешься говорить. Хорошо! Погоди же! Эй, Кэт! закричал Нед.

Прислужница таверны прибежала на этот зов.

— Открой угольный подвал, приказал Нед.

Сильная ирландка схватила железное кольцо, приделанное к полу и Ферм, оправившийся от своего перваго волнения, увидел открывшееся в полу отверстие, и в нем лестницу вниз.

— Но уверяю вас, решился сказать несчастный, уверяю вас, что вы ошибаетесь, я честный человек…. я не желаю вам зла.

— Ты можешь желать, что тебе угодно, я очень мало об этом забочусь, засмеялся Нед.

Сделав знак Джэку взять Ферма за ноги, Нед схватил его за плечи.

Вдруг Джэку пришла идея, поэтому он выпустил без всякой осторожности ноги агента, который не мог удержаться, чтобы не закричать.

— Что, сказал Джэк, если прежде чем опустить его туда… и он указал на черное отверстие, что если мы немного пошарим в его карманах?

При этих словах, Нед, одобряя идею Джэка, в свою очередь выпустил из рук плечи Ферма, который сильно ударился головой о стену таверны.

— Это идея! вскричал он.

Агент был снова поставлен на ноги, Джэк засунул руки в его пальто, и с торжеством вытащил оттуда связку бумаг.

Положительно в Ферме не было ни малейших способностей быть полицейским агентом; с своей манией заметок, он счел нужным переписать самым лучшим почерком, на казенной бумаге, донесение об Амиенском деле. Прибавив к этому еще бумаги, подтверждающия правильныя сношения с Префектурой, невозможно было, чтобы негодяи сохранили хоть малейшее сомнение на счет общественнаго положения их пленника, если только такое сомнение было.

Нед расхохотался и его смех походил на сдержанное рычание дикаго зверя.

— Ну, твое дело теперь ясно. Ты можешь похвастаться, что прямо сунул голову в львиную пасть. Ну! убирайся в угольную яму во ожидании лучшаго.

Что могло быть лучше? Ферм не замедлил спросить себя об этом, потому что минуту спустя он полетел на кучу угля и всякаго хлама. Трап тяжело захлопнулся за ним, оставив агента предаваться размышлениям, которым еще более способствовала окружавшая его темнота.

Между тем оба негодяя вернулись в ту комнату, где остались их два товарища.

— Дорогой Нед, сказал Косматый, вставая и протягивая Неду руку, как я рад снова видеться с ним.

— Ну! довольно! перебил американец, отталкивая пожатие, которое, как кажется, мало доставляло ему удовольствия, мне надо переговорить с Джэком и вы будете так добры, что не станете слушать, если не хотите, чтобы вас выпроводили за дверь.

Репутация Неда была слишком знаменита, чтобы друзья хоть подумали сопротивляться; они прижались к стене, внимательно слушая и удерживая дыхание.

Нед Фразер был молодой человек, лет около тридцати двух, высокий, хорошо сложенный, с широкими плечами. Что касается до головы, то можно было смело сказать, что она олицетворяла собою самый совершенный флорентийский тип. Черные вьющиеся волосы падали на немного покатый лоб, нос был прямой и красивой формы. Длинныя черныя ресницы прикрывали влажные глаза с ясным и кротким взглядом.

Красныя, красивыя губы были украшены маленькими черными усиками. Белая шея была видна из под довольно открытаго воротника, повязаннаго черным шелковым галстухом. Но что особенно характеризовало Неда Фразера, это были его непринужденныя и изящныя манеры. Он был похож на деревенскаго джентльмена. Его легче было представить себе в соломенной шляпе и полотняном платье плантатора, чем в черном фраке городскаго жителя.

— Все идет хорошо? спросил Джэк в полголоса.

— Великолепно, отвечал тем же тоном Нед, так что я ослеплен великолепной перспективой, открывающейся передо мной….

— Ты не потеряешь голову?

— О! этого нечего бояться. Я буду так же силен лицем к лицу с удачей, как я был с неудачей.

— И так она согласилась?…

— Между нами будь сказано, заметил Нед, это бедовая женщина. Какая храбрость! Какая энергия! Клянусь Богом, что если бы мне нечего было делать, то я без памяти влюбился бы в нее!…

— Не делай глупостей, сказал Джэк, тоном глубочайшаго убеждения.

— Не бойся! Дело слишком выгодно, чтобы я решился испортить его такой глупостью. Я говорю это просто из любви к искусству… но что за женщина!

— Хороша?…

— Восхитительна. А какия манеры! Как приятно отдохнуть на ней глазу после всех наших красавиц….

— Не оскорбляй их….

— Я и забыл, что тебе нравится Кэт, у которой руки и ноги, как у слона. Но оставим это. Ты исполнил мои приказания?

— Буквально.

— Ты переписал все бумаги, которыя я тебе дал?

— Оне тут, сказал Джек, беря со скамейки большой портфель.

— Покажи–ка.

Джек вынул из портфеля пачку бумаг и передал их Неду.

Последний перебрал их одну за одной, тщательно пересматривая. Это были оригиналы, которые он внимательно сравнивал с копиями.

— Великолепно, сказал он. Какой артист исполнял эту работу?

— А! мой милый, это лучшее перо в Нью—иорке. И американские банки еще не забыли затруднений, причиненных им этими бумагами….

— Я сам не сделал бы лучше….

— Заметь хорошенько: ни одной черты не забыто, бумага та же самая, цвет такой же точно, и печати….

— О! печати — идеал фальшивых печатей.

— Ты знаешь, что на меня можно положиться, я употребляю только людей перваго сорта.

— Поэтому я не могу не расхвалить тебя. Ты великий человек!

— Похвалы я принимаю; но, кроме того, ты знаешь, что такия вещи стоят дорого….

— Я не торгуюсь. Что это стоит?

— Что ты об этом думаешь?

— Я буду откровенен. Для меня это безценно.

— И ты можешь заплатить?

— Очень щедро.

— В таком случае, поощрим талант. Дашь десять гиней?

— Без разговоров. Вот они.

Сказав это, Нед вынул из кармана пачку банковых билетов и отдал назначенную сумму.

— Кроме того, я поздравляю артиста от всей души….

— Похвали его самого, потому что вот он, сказал Джэк, указывая на Косматаго.

Косматый, который следил за разговором с живейшим интересом, встал и, поклонившись, принял самую скромную позу.

— Сударь, сказал ему Нед, вы драгоценный человек….

— Десять гиней, это хорошо… это даже слишком, сказал взволнованным голосом Косматый, но я хотел бы… другаго…

— Чего же? спросил с удивлением Нед.

— Я не знаю… одним словом… извините меня… я хотел бы… вашу руку.

И когда Нед снизошел до того, что протянул ему ее, то Косматый, в восторге, наклонился и поцеловал поданную ему руку.

— Ну! сказал Нед, когда прошло первое волнение, я не могу более терять ни минуты… Что мы сделаем со шпионом?

Джэк, ни говоря ни слова, сделал жест, показывавший, как свертывают голову цыпленку.

— Это будет благоразумнее, сказал Нед…. а потом в Темзу.

— Очень просто.

— Это решено, разсчитывай на меня. Когда ты едешь?

— Завтра утром.

— Когда я получу от тебя известия?

— Через неделю.

— Не опаздывай! Потому что я буду безпокоиться.

— Почему? Я ничем не рискую…

— Однако, если тебя узнают…

— Никто никогда меня не видел, а птичка, которая сидит внизу, доказала нам достаточно ловкость французской полиции.

— Но он может быть здесь не один?…

— Что же такое? пусть меня ищут здесь, тогда как я буду там. Смелость города берет.

— Действительно, едва–ли будут думать, что в нескольких милях от места…

— Я тебе говорю, что я совершенно спокоен. В два дня все будет готово. И тогда, плыви мой челн!…

Нед тщательно сложил бумаги, переданныя ему Джэком, снова напомнив ему, чтобы он спрятал оригиналы в безопасное место. Затем друзья разстались.

Джэк остался один в таверне.

Он пошел к трапу, поднял его и позвал полицейскаго агента.

— Ну, сказал он, не избавил–ли меня этот негодяй от лишняго труда?

Действительно, на его голос не было ответа. Джэк снова взял лампу, висевшую над выручкой, и наклонился над отверстием.

Он снова позвал.

Никакого ответа.

Тогда, нечего делать, Джэк стал сходить вниз, вооружившись громадным ножем, которым бы можно было убить быка, а не то что человека.

В черной куче угля виднелись следы падения человека.

Но погреб был пуст.

Ферм исчез.

IV.

"Морис Серван…

"Дорогой друг!

"Ты часто обвинял меня, что я мечтатель, на что я всегда отвечал тебе, что невозможно спорить об умственных или физических странностях, но теперь дело идет не об этом.

"Помнишь–ли ты, что я говорил тебе, в последнем письме, о графине Листаль? Трудно найти более очаровательную, более прелестную женщину; все говорят, что она крайне добра, в высшей степени любезна; только и говорят, что о ея милосердии к страждущим, о ея привязанности к всем окружающим ее.

"Что–же касается меня, то я повторял и опять повторяю что в этой женщине есть что–то, чего никто не знает. Тебе одному могу я высказать вполне мою мысль, зная, что ты не выдашь меня; эта женщина преступна, если не в прошедшем, то в будущем. Я уверен, что не ошибаюсь и Подумай как я несчастлив! Я наблюдаю за ней или, говоря вернее, я просто слежу за каждым ея шагом и до сих пор не открыл ничего положительнаго. Я знаю, я чувствую, что в ней есть что–то дурное; я чувствую что она опасна для меня и для тех, кого я люблю; но я еще должен покоряться перед общим чувством уважения и симпатии, которыя она внушает.

"Все мои способности устремлены на разрешение этой задачи, которую я сам себе задал; пока эта женщина будет стоять на моей дороге, до тех пор для меня не будет счастия.

"Впрочем война уже обявлена, и обявление ея принадлежит не мне. Я решился бороться до конца и уверен, что восторжествую; к счастию, я уже давно знал, что война начнется рано или поздно; на этот раз опять мой инстинкт не обманул меня. Я готов и у меня есть в руках ужасное орудие!

"Я сказал — война, но знаешь–ли ты, что такое эти ужасныя битвы, театром которых служит гостиная, где наблюдают друг за другом сидя рядом, где враг прячется за дверью будуара или в амбразуре окна?

"Впрочем, я все говорю тебе загадками, лучше будет, если я разскажу тебе, что произошло и каковы были первыя действия двух неприятельских армий, из которых каждая состоит только из предводителя, т. е. одна — графиня Листаль, другая — твой друг Морис Серван.

"Не смотря на отвращение или, лучше сказать, инстинктивную боязнь, которую внушала мне графиня Листаль, я принужден был быть с ней любезен. Действительно, с одной стороны, я без ума люблю Берту, этого чистаго и невиннаго ребенка, который достоин полнаго счастия.

"Затем я чувствую к графу де-Листаль самую глубокую симпатию. Это благородная душа. Он добр в полном значении этого слова.

"В нем я нашел только один недостаток и то в виду антипатии, которую внушает мне его жена. Он слаб до крайности. Эта женщина кажется покорной, преданной, кажется, будто у нея нет своей воли. Я уверен, что она разрывает полное самоотвержение. Граф даже и не подозревает, что он отказался от своей воли. Он любит жену, ловкость которой вполне покорила его. То, чего она хочет, ему кажется, что он сам пожелал, он думает, что приказывает, тогда как на самом деле только повинуется.

"О! друг мой, какия опасныя политики женщины!

"Прибавь к этому нравственному состоянию графа постоянную болезнь, и ты поймешь, что он видит только глазами жены и что, не сознавая того зла, которое может сделать, он действует согласно с ея желаниями, и главная сила этой женщины состоит в том, что она умеет скрыть свое влияние.

"Я тебе говорил, что я готов был жениться.

"Две недели тому назад, граф Листаль дал мне слово; Берта, моя дорогая Берта призналась мне в своей привязанности и я был счастлив. Но в ту минуту, когда все, казалось, улыбалось мне, когда ни одной тучки не было на горизонте моего счастья, я читал…. как? я сам не знаю…. я читал в спокойных и даже любезных взглядах графини предсказание близкой, неизбежной опасности.

"Однажды графиня уехала на несколько дней. Куда она ездила? я не знаю. Ея муж, казавшийся сначала очень озабоченным, по ея возвращении совершенно успокоился. Я не могу предположить, чтобы он не знал причины этого отсутствия, и между тем….

"Уже несколько дней, граф желал переговорить со своей женой о моей женитьбе на обожаемой Берте, и назначить окончательно время свадьбы. Этот разговор все откладывался с часу на час.

"По возвращении графини, казалось, что решению моей участи нет более никаких препятствий. Но тут судьба стала против меня. Хроническая болезнь, которой страдает граф, и которая на время успокоилась, вдруг, едва графиня вернулась, появилась с новою силою и с графом сделался сильный припадок болезни.

"Не предполагай ничего. Нет! Графиня ничем не виновата в этом возврате болезни. Напротив того, чем более я изучаю эту женщину, тем яснее я вижу ее чувства. Когда граф страдал, я смотрел на его жену. Ея глаза были сухи, взгляд лихорадочный, ея и без того бледное лице бледнело еще более под влиянием тайнаго ужаса. Она внимательно следила за ходом болезни, разспрашивала докторов, с безпокойством следила за больным, ухаживала за ним день и ночь. Это была истинная привязанность жены к любимому мужу, к другу, за жизнь котораго трепещут….

"Ну! в этом возбуждении я видел не палача, следящаго за действием яда, на лице жертвы, но также и не нежную привязанность жены; я видел графиню, богатую и уважаемую, счастливую в своей гордости и удовлетворенном тщеславии, я видел, что она боялась не смерти любимаго мужа, а смерти графа, существование котораго обезпечивает ея богатство и то положение, которое она занимает.

"Вот что любит эта женщина. Она любит графа только за то положение, которым она ему обязана. Даже более: она чувствует, что он ей необходим.

"Оставшись вдовой, она будет не так неуязвима.

"Почему? Как? Я не знаю, но жизнь графа залог безопасности для этой женщины. Если его не будет, между ней и обществом станет, я не знаю, какой призрак, существование котораго я угадываю, не будучи еще в состоянии дать ему имя. Она хочет, чтобы он жил во–что–бы–то ни стало. Я сужу по выражению ужаса на ея лице при виде страданий графа.

"Эта женщина — это сам эгоизм, свирепый, безпощадный. Ея сердце не знает привязанности. И в тоже время я чувствую тайну, которая при моем прикосновении разсеивается как туман…. О, я должен во чтобы то ни стало осветить этот мрак.

"Если–бы она не бросила мне вызова, я мог–бы — да и то еще не знаю! Я мог–бы пройти мимо нея, не стараясь проникнуть ея тайну. Но вот что она сделала….

"Она также угадывает меня, как я ее. Она знает, что я для нея опасен. Она инстинктивно боится моей проницательности, и, следовательно, не любит меня, не хочет чтобы я вошел в семейство. Но, в виду расположения ко мне графа, ей было трудно прямо воспротивиться выраженной им воле. Сначала она медлила: болезнь графа позволила ей действовать открыто и она не колеблясь сбросила маску.

"Прежде всего она захотела уехать из Амиена. По ея мнению, графу необходимо было ехать в Париж. Только там он мог найти уход, какого требовало его положение. Провинциальные доктора не понимали ничего в болезни, которой страдал ея муж. Необходимо было посоветоваться со светилами науки.

"Для меня не было ни малейшаго сомнения, что этой женщине надо было или уехать из Амиена или быть в Париже. Я пытался сопротивляться, но предлог был слишком ловко выбран. Графиня бросила на меня взгляд холодный, как лезвие ножа.

— Разве вы желаете, сухо сказала она, чтобы Берта скорее наследовала отцу?

"На это нечего было отвечать. Мой друг Даблэн, которому я сообщил мои подозрения, с которыми он не согласен, сделался в этом случае моим ярым противником.

"Надо было уступить. Сама Берта ничего не понимала в моем желании, чтобы путешествие не состоялось. Я был один против всех. Доктора также были очень рады, чтобы парижские доктора сняли с них ответственность….

"Граф и графиня уехали в Париж. Мне сделалось невозможным сопровождать их, но я последовал за ними. Вот уже десять дней, как они живут здесь, в предместья Сен—Жермень.

"Я вернулся в свою квартиру на шоссе д'Антэн. Каждый день я хожу к графу, но едва могу его видеть. Графиня принимает меня более чем холодно и уже не скрывает своей неприязни.

"Я разлучен с Бертой, с которой едва могу обменяться несколькими словами. И так, я был прав, говоря тебе, что война обявлена.

"Состояние графа не улучшается нисколько. Я знаю только, что опасность миновалась. Через две недели его страдания уменьшатся. Останется только слабость, от которой он не скоро поправится.

"Но это еще не все. И тут–то свет начинает мелькать для меня среди мрака.

"В узкой рамке этой драмы появилось новое лице.

"Едва Листали приехали в Париж, как на другой–же день явился господин, желавший засвидетельствовать свое почтение графине. Это молодой человек, ея соотечественник, американец. Я узнал, что при виде его она, казалось, была сильно взволнована этой неожиданной встречей. Я подчеркиваю слово неожиданной потому. что я не верю в эту неожиданность, и я уверен, что появление этого юноши имеет прямую связь с необходимостью ехать в Париж.

"Я не видел этого человека. Но, по словам Берты, это высокий брюнет, с вьющимися волосами. Голова его восхитительна, она напоминает головы неаполитанских лаццарони. Манеры его безукоризненны. Имя его Джордж Вильсон — он принадлежит, это я говорю со слов графини, к одной из лучших фамилий Нью—иорка. Он богат или, по крайней мере, кажется таким. Он показывает к графу живейшую привязанность, и мое изгнание оставило ему свободное поле действий. Каковы его планы? Почему он вошел в это семейство? Я еще не хочу знать этого, хотя боюсь, что угадываю. Я знаю только, что он очень почтителен с Бертой и что он выразил желание поближе познакомиться со мной.

"Это желание я также разделяю, потому что, рискуя показаться тебе совсем сумасшедшим, я скажу тебе, что инстинкт предостегает меня против него. Этот человек сообщник графини Листаль.

"Если есть сообщник, то значит есть и преступление. Но совершено–ли уже это преступление или еще должно совершиться? Я не знаю, но я знаю, что нашел след и дойду до цели.

"Этот человек не зовется Джордж Вильсон; он ждал госпожу Листаль в той гостиннице, где они остановились. Вот в чем я вполне уверен. Но каково его настоящее имя? Я узнаю это. Я угадываю, что они оба замышляют. О! все мое существо возмущено. Я не теряю ни минуты. Я хочу, во чтобы то ни стало, разорвать покрывало, закрывающее эту тайну, я уже дотронулся до него.

"P. S. Сейчас я получил записку от графини, которая просит меня придти, как можно скорее, в отель, так как ея муж желает говорить со мной. Это должно скрывать какую–нибудь новую неприятность. Но я готов и чувствую себя сильным для борьбы.

Твой М. С."

V.

Гостинница Прованс, в которой остановилось семейство де-Листаль, помещалась в бывшем княжеском отеле, какие еще существуют в Сен—Жерменском предместья. Там, где во времена Людовика XIV и его преемников толпились пажи, теперь расхаживали лакеи, с важным видом держа салфетки на левой руке.

Парк, находившийся за домом, продан по частям, но, тем не менее, здание все еще сохранило свою величественную наружность. Комнаты громадны и высоки, окна громадны. Лестницы с массивными перилами удивляют парижан, привыкших к узеньким лестницам, которыя, новейшие архитекторы, кажется, и то помещают с великим сожалением, и только в виду невозможности обойтись совсем без них. Семейство Листаль заняло большое помещение в первом этаже.

Комната графа выходила в остаток сада, сохранившийся еще при отеле.

Меблировка этой комнаты проста, но удобна.

Темныя занавесы едва пропускали свет.

Огонь, горящий в камине, освещает бледное лице графа, лежащаго в кресле.

Его бледное и худое лице отделяется, как лице призрака от темной обивки мебели. Глаза полузакрыты; он, кажется, мечтает.

Графиня стоит, облокотясь на спинку его кресла; ея белокурая головка склоняется к мужу. Ея черты носят на себе отпечаток усталости, по ним легко угадать, сколько безсонных ночей она провела.

— Мариен! сказал слабым голосом граф.

— Я здесь, друг мой, отвечала графиня, становясь перед мужем.

Она опустилась на колени, взяла его руки и поднесла к губам.

— Как вы себя чувствуете сегодня? спросила она его самым нежным голосом.

— Лучше, дорогая моя, лучше, прошептал Листаль. Я спал сегодня ночью и этот сон принес мне большую пользу… Мне кажется, что я начинаю, наконец, выздоравливать.

— Доктор утверждает это, отвечала графиня.

— О, доктора! сказал, печально улыбаясь граф, я, к несчастью, мало верю их словам…

— Разве они не спасли вас?

— Не говорите этого, Мариен. Что меня спасло, что успокоило мои страдания, это ваша неистощимая доброта, эта преданность, доказательства которой вы давали мне каждую минуту…

Сказав это, граф привлек к себе жену и поцеловал ее в волосы.

— Не говорите так, сказала, в свою очередь, Мариен, а то вы заставите меня думать, что не верите в мою привязанность, так как вы удивляетесь тому, что я сделала.

— Джордж приходил сегодня утром? спросил немного помолчав граф.

В глазах графини сверкнул луч удовлетворения. Было очевидно, что она ждала этого вопроса.

— Нет еще, отвечала она, но он не замедлит придти!… И если вы хотите, чтобы я его позвала…

— Нет, нет! поспешно сказал граф. Ему необходим отдых, так как вот уже несколько ночей, как я вижу его также у моего изголовья… Я, право, не могу не восхищаться преданностью этого молодаго человека, который, почти не зная меня, вел себя, как мой родной сын…

— Что же тут удивительнаго, сказала Мариен. Разве я вам не говорила, что знаю его с детства. Будучи еще бедной, одинокой девушкой, я нашли в его семействе помощь и поддержку…. он был для меня как бы братом…

— Но… простите мне этот вопрос… почему вы мне никогда прежде не говорили о нем?

— Счастье, которое я нашла около вас так велико, что мне кажется, будто моя жизнь начинается с того дня, как я узнала вас…

Когда тело утомлено страданиями, когда болезнь разстроила организм, сердце тем легче разстроивается выражениями привязанности, к которой оно тем более чувствительно, чем более в ней нуждается. Так было и с де-Листалем. Этот человек, обладавший умом, выше обыкновеннаго, был так разстроен страданиями, что выражения преданности жены сделались для него необходимостью и он все более и более подпадал под влияние Мариен.

Чем иначе обяснить, что этот человек, проведший всю свою жизнь за изучением человеческих страстей, не увидал на лице любимой женщины того принуждения, которое оставляет свои следы на лицах самых закоренелых преступников? Его воля была разбита. Энергия умерла. Случай помог графине: граф был в ея власти и, казалось, что никакая человеческая сила не могла впредь воспротивиться намерениям американки.

— Почему я не видел сегодня Берты? вдруг спросил граф.

Мариен не сейчас ответила.

— Не больна–ли она? продолжал с безпокойством де-Листаль.

Мариен пристально взглянула на мужа, точно желая прочесть его мысли. Потом сказала:

— Конечно, она разсержена тем, что вы сказали ей вчера вечером.

— Разсержена… она!

— Разве вы не помните вчерашняго спора?

— Спора!

— Конечно…. по поводу…. по поводу свадьбы Берты.

Графиня произнесла эти последния слова твердым голосом.

— Ея свадьбы! Ах! да, теперь я вспомнил…. сказал больной, который, казалось, должен был сделать большое усилие, чтобы припомнить это. Я вспомнил… она плакала, бедняжка…

Американка поднялась с колен и встала перед креслом мужа.

— Отчего ты взяла от меня свои руки? тихо спросил де-Листаль.

Ироническая улыбка мелькнула на губах Мариен, но она не пододвинулась.

— Да, она плакала; действительно, это так тяжело покориться желанию отца, который желает только ея счастья…

— О! Берта добра; я не могу предположить, чтобы она была раздражена против меня…

— Отчего же нет? Вы имели дерзость воспротивиться исполнению каприза молодой девушки; вы взяли на себя заботу подумать о ея будущности, о ея счастии; в глазах детей это большая ошибка родителей….

Говоря эти слова, Мариен пристально глядела на графа, который опустил глаза, точно ребенок.

Тем не менее, что–то противилось в нем влиянию, которое Мариен все более и более приобретала над ним.

— Сколько я помню, сказал он, правда, моя: память теперь плохо служит мне… но вы, кажется, сказали мне, что ея свадьба с Морисом Серван невозможна?

— Невозможна! медленно повторила графиня, я действительно говорила вам это и вы соглашались со мною.

— Да… да… это так. Однако… я дал ему слово…

— Едва обещание….

— Но Берта любит его!

— Фантазия ребенка!…

Де—Листаль взглянул на графиню: и тогда, он увидел на ея лице выражение безпощадной воли.

Он угадал — это был точно блеск молнии — он угадал, что участь его дочери безвозвратно решена. Какой–то голос кричал ему, что он должен сопротивляться, что счастие его ребенка было поставлено на карту и что ее хотели принести в жертву.

Графиня, между тем, приблизилась к нему и взяла его за руки. Какая–то приятная теплота распространялась вокруг нея. Наклонившись над мужем, Мариен окружила его какой–то опьяняющей атмосферой.

— Ну, чтоже? сказала она, голосом, который заставил задрожать самыя сокровенныя фибры его души, неужели вы откажете мне в том, о чем я вас просила.

— Говори! говори! прошептал де-Листаль, у котораго последняя энергия пропала; разве ты не знаешь, дорогая, что я сделаю все, чего–бы ты не потребовала от меня?

— Потребовала? о! какое нехорошее слово…. Разве вы не понимаете, что я прежде всего забочусь о счастии нашей дочери. Правда, что ея союз с Джорджем приятен для меня… мне кажется, что он освящает узы, соединяющия меня с вами… и я горжусь, что вы выбрали мужем вашей дочери соотечественника вашей жены… Кроме того, вы поможете мне заплатить долг благодарности.

— Да, да, шептал больной, который упивался звуками голоса Мариен, так сказать, не понимая даже смысла ея слов.

— Джордж любит Берту… Он красив, богат. Он не отнимет у вас дочери. Он будет жить вместе с вами. Вы согласны, не правда–ли?

Граф кивнул головой.

— О! благодарю! благодарю! вскричала графиня; вы мне одной минутой платите за всю мою привязанность к вам, за всю преданность…

В эту самую минуту в дверь постучались и вошедший лакей подал графине визитную карточку.

Она прочитала ее и вздрогнула.

— Наконец–то! подумала она, пора давно с этим кончить.

— Друг мой, сказала она вслух, подходя к мужу, г-н Морис Серван желает с вами говорить… Вы знаете… по вашему приказанию я просила его придти сюда… Хотите вы его принять?

— Пусть войдет, сказал граф.

— Я вас оставляю, сказала графиня, идя к двери.

Больной вздрогнул.

— Нет, нет… прошу вас… останьтесь…

Этого только и желала Мариен. Она боялась слабости мужа.

— Я повинуюсь. Но, прибавила она, наклоняясь к мужу, будьте спокойны… чтобы ни случилось.

Вошел Морис.

Молодой человек был бледен. Его большие черные глаза сверкали лихорадочным блеском. Но он был вполне хладнокровен. Он чувствовал, что находится лицем к лицу со своим врагом, и был готов начать битву.

Он низко поклонился графине и подошел пожать руку графу, потом сказал:

— Вы звали меня, граф. Я поспешил исполнить ваше желание. Но прежде всего скажите, как ваше здоровье? Я знаю, что опасность миновалась….

— Да, сказал Листаль, я чувствую себя гораздо лучше, благодаря заботам, которыми я окружен. Через несколько дней я буду совсем здоров.

— Друг мой, вмешалась графиня, позвольте мне напомнить, что доктора велят вам как можно меньше говорить. Поэтому, скажите скорее господину Сервану, зачем вы просили его придти.

Наступило минутное молчание.

Граф глядел на Мориса, он разсматривал его откровенное и благородное лице. Он говорил себе, что любил этого молодого человека.

Он припоминал их последний разговор и спрашивал себя, имел–ли право, граф Листаль, взять назад, раз данное слово.

Мариен ждала спокойно улыбаясь.

— Граф, сказал Морис, слегка возвышая голос, графиня права, вы должны избегать всякаго утомления и, если вы позволите, то я избавлю вас от труда говорить самому то, для чего вы меня позвали….

— Друг мой, сказал граф, как–бы для того, чтобы перебить его.

Морис взял руку Листаля и слегка пожал ее.

Затем продолжал, ясно выговаривая каждое слово:

— Новыя обстоятельства, независящия от вашей воли, заставляют вас, к вашему крайнему сожалению, взять у меня назад, данное мне вами слово…

Графиня не могла удержаться от восклицания удивления.

— Ваши планы, продолжал между тем Морис, относительно вашей дочери, изменились… и вы желаете, чтобы я отказался от надежды быть ея мужем…

Де—Листаль пристально глядел на Мориса; голос молодаго человека был спокоен, ни одной морщины не лежало у него на лбу. Только рука его продолжала держать руку больнаго….

Это немое пожатие, казалось, говорило графу и он более слушал это пожатие, чем то, что говорил Морис.

Эта рука говорила:

— Не удивляйтесь…. я ваш друг…. при надобности, я буду вашим защитником. Мы с вами обменялись словом, а такия люди как мы не изменяют своему слову.

Графиня, между тем, слушала Мориса; она спрашивала себя, не спит–ли она.

Она ожидала отчаяния, гнева. Это спокойстие пугало ее.

Морис продолжал:

— Не мое дело отыскивать причину, заставляющую вас действовать таким образом, я слишком люблю и уважаю вас, чтобы не понять, что только серьезная причина, могла изменить ваши намерения.

Говоря это, Морис взглянул на графиню, и их взгляды встретились. Мариен опустила глаза. Она инстинктивно испугалась.

Морис встал.

— Для вашего спокойствия, продолжал Морис, чтобы доказать вам мою сыновную привязанность, я сам отказываюсь. Вы свободны, граф, от всякаго обещания относительно меня, я вам возвращаю ваше слово…. Потом, обернувшись к Мариен, он прибавил:

— Можно–ли мне, графиня, сказать несколько слов мадемуазель Берте наедине? Я надеюсь, что мне нет надобности давать слова, что я не употреблю во зло вашего доверия.

Графиня колебалась. Только что происшедшая сцена показалась ей на столько странной, на столько противоречившей тому, чего она ожидала, что она угадывалаизападню, не видя ея. Давно уже Мариен чувствовала, что Морис ей враг, но она думала, что легко справится с ним.

Последнее обстоятельство перевернуло все ея мысли; она спрашивала себя, как мог Морис так хорошо угадать ея план. Она была уверена, что он не виделся с Бертой и что точно также, та не могла написать ему. Значит, этот человек обладал способностью угадывать. Что, если он угадает не одно это? Она вздрогнула.

Между тем, граф ждал ответа жены и ошибаясь на счет ея молчания, сказал:

— Дорогой Морис, мне кажется, что нам нет повода отказать вам в вашей просьбе.

— Благодарю, просто сказал Морис. В котором часу могу я иметь честь видеть мадемуазель Берту?

Мариен в это время оправилась от волнения.

— В пять часов, сказала она, Берта будет ждать вас в моей комнате.

Морис поклонился ей и пожав в последний раз руку графа, удалился.

Графиня взглянула в окно, чтобы видеть как он уйдет.

— О! прошептала Мариен, я чувствую опасность… я буду наблюдать.

В это–же самое время, выйдя на улицу, Морис очутился лицем к лицу с Джоржем Вильсоном, шедшим в отель.

VI.

Эти два человека никогда не видались. Тем не менее они узнали друг друга. У ненависти есть какой–то инстинкт.

— Вы мистер Джордж Вильсон? сказал Морис, подходя к молодому человеку.

— Да, сударь….

— Меня зовут Морис Серван, продолжал Морис, по английски, и я вам буду крайне благодарен, если вы уделите мне несколько минут….

— К вашим услугам, отвечал любезно Джорж. Куда вам угодно, чтобы мы отправились.

— В соседнюю улицу….

— Идемте.

Пройдя немного, молодые люди остановились у бывшаго парка отеля Прованс.

— Милостивый государь, сказал Морис, между светскими людьми упреки безполезны, и самыя лучшия обяснения те, которыя короче. Вам известно, что я должен был жениться на мадемуазель Берте де-Листаль?

— Действительно, и я очень сожалею….

— Не сожалейте, пока еще не о чем…. потому что, до тех пор, пока ваша свадьба состоится, нам еще остается сделать одно, довольно важное дело.

Джордж взглянул на своего собеседника.

— А! извините, сказал он…. я сначала не понял…. Вы говорите о дуэли, не правда–ли?

— Я буду дома от трех до четырех часов, продолжал Морис, и если вам угодно прислать ко мне двоих из ваших друзей….

— Я это сделаю, сударь.

— Само собою разумеется, я предоставляю вам выбор оружия, места и времени нашей встречи.

Затем молодые люди раскланялись и Джордж направился к отелю.

— Ну! шептал он, этот молодец может писать свое завещание.

Но было суждено, что он не войдет в отель без новой задержки.

Высокий человек, закутанный в широкий плащ, сидел на каменной скамейке у дверей отеля.

В ту минуту, когда Джорж хотел войти, незнакомец встал и подойдя к молодому человеку, шепнул ему:

— Нед Фразер!

Тот, котораго мы назвали Джорджем Вильсоном, поспешно обернулся, внимательно посмотрел в лице названному его Недом Фразером и сказал:

— Иди за мной, Джэк.

Тогда оба поднялись по лестнице отеля.

Минуту спустя, оба они сидели в комнате второго этажа отеля.

— А! вскричал Джордж, убедившись предварительно, что двери плотно заперты, за каким чортом ты явился сюда?

Тот, к которому обращались эти слова, ни в чем не походил на почтеннаго джентльмена, виденнаго нами в таверне Дохлой Собаки.

Тем не менее это был наш достойный Джэк—Веревка.

Но на этот раз он был одет, как достаточный землевладелец.

Не отвечая на вопрос своего собеседника, Джэк спокойно уселся в кресло и, сложив руки, сказал:

— Я думаю, ты не воображаешь, чтобы я предпринял это путешествие единственно для удовольствия переплыть канал.

— Ну, мой милый, если у тебя хорошия ноги, то, мне кажется, что пришло время, как можно скорее употреблять их в дело. Слушай, продолжал Джорж Вильсон, котораго мы будем продолжать называть этим именем. В этом доме, где ты теперь сидишь, есть, во–первых, полоумный больной, который миллионер, и все состояние котораго со временем будет мое. Затем, есть женщина, которая имеет неограниченное влияние над вышеназванным миллионером и в тоже время находится вполне в моей власти, кроме того, есть еще молодая девушка, которая мне очень нравится и которая, волей или неволей, будет моей женой и принесет мне в своей свадебной корзинке миллионы больнаго; наконец, в виде заключения, есть еще один господин, о котором не говорят иначе, как с некоторым ужасом, один из тех мнимых, выходящих из ряда вон личностей, одаренных какой–то сверхестественной проницательностью и который, будте–бы, угрожает моей безопасности; впрочем, я должен сознаться, что этот человек действительно немного безпокоит меня.

— Ну и что–же? спросил Джэк, видимо заинтересованный.

— То, что две минуты тому назад, этот человек вызвал меня на дуэль.

Здесь Джэк не мог удержаться от смеха.

— О! о! на дуэль! вскричал он. Это забавно!

Джорж нахмурил брови и, подойдя к Джэку, сказал далеко не успокоительным тоном.

— Мой милый, вы имеете недостаток не понимать того, что в известныя минуты надо уметь забыть, чем человек был и чем рисковал; поэтому, я вас прошу, если вы не желаете познакомиться с кулаками Неда Фразера, я прошу вас удерживаться от всякаго намека на прошлое, которое существовало только в вашем воображении.

Нед произнес эти слова таким сухим, резким тоном, что веселость Джэка мгновенно прекратилась.

— Вы говорили, сказал он покорным тоном, что вас вызвали на дуэль. Я извиняюсь, что смеялся, теперь я помню только одно, что со шпагой или с пистолетом в руке, Нед Фразер не имеет себе соперника.

— Что доказывает тебе, продолжал мгновенно смягчившись Джорж, что мое положение лучше чем когда–либо, завтра я отделаюсь от единственнаго серьезнаго врага, котораго я мог бояться. Нед Фразер исчезнет, а Джордж Вильсон, счастливый муж Берты Листаль, будет стоять выше всякаго злословия.

Здесь Джэк встал и подошел к Джоржу.

— Мой милый; сказал он, ты имеешь тот громадный недостаток, что слишком полагаешься на свои силы, ты знаешь, что песчинка может остановить колесо машины и вот эту–то песчинку я и пришел указать тебе.

Посмотрим, сказал Нед.

— Помнишь–ли ты дурака, принесеннаго тобою в Дохлую Собаку, котораго мы потом так любезно спустили в угольный подвал?

— После чего, как я предполагаю, вы не менее любезно бросили его в Темзу.

— Ну! вот именно это–то и есть песчинка, про которую я тебе говорил, вот что значит полагаться на людей! Кэт не предупредила нас, что в погребе был выход, и когда, после твоего ухода, я отправился с двумя товарищами, чтобы излечить молодчика от страсти к любопытству.

— Ну, что–же?

— То, что его не оказалось.

— Это невозможно! сказал Нед самым спокойным тоном.

— Так вот какое впечатление производят на тебя мои слова? Но разве ты не понимаешь, что этот побег — твоя погибель.

— Я так хорошо понимал это, что не смея сознаться тебе в этом я целую неделю бегал по всему Лондону, отыскивая это животное.

— Это было очень глупо, так как в десять часов можно быть здесь.

— Что делать? Я совсем потерял голову….

— Но, что–же, ты нашел его, наконец?

— Э! нет, от этого–то я и решился явиться предупредить тебя. Негодяй наверно дал в префектуру твое описание и с минуты на минуту ты можешь быть арестован.

— О! мой милый, ты не можешь себе представить, до чего я испуган.

И сказав это, Нед расхохотался.

— Но вскричал Джэк, я ровно ничего не понимаю в твоей беззаботности.

Не говоря ни слова Нед подошел к письменному столу, стоявшему у окна, открыл один ящик, вынул оттуда бумагу и, подойдя к Джэку, слегка ударил его ею.

— Ну, прочитай это, а потом говори.

Джек с глубочайшим удивлением развернул данную ему Недом бумагу.

— Читай вслух, сказал Нед.

Джэк начал читать:

"Джэк Веревка дурак: он дал убежать французскому сыщику, но мы поймали его и, если он когда–нибудь заговорит, то разве с рыбами в Темзе."

— Кто прислал тебе это? спросил Джэк.

— Добрые друзья, которых, не в обиду тебе будь сказано, я просил, в свою очередь, наблюдать и которые исправили сделанную нами глупость.

— В таком случае, сказал Джэк, мне остается только пожалеть, что я напрасно безпокоился и вернуться назад в Англию.

— О будь покоен я вознагражу тебя за убытки по путешествию.

— Значит, ты теперь совершенно покоен?

— Совершенно.

— А когда все кончится?…

— Самое позднее через месяц.

— Но эта дуэль, о который ты говоришь так легко?… Знаешь…. ведь от случайности не убережешься….

— Я не верю в случайности .. Но, тем не менее, признаюсь тебе, старик, что я совсем спокоен. И хочешь, я тебе скажу, почему?

— Я слушаю; потому что, если ты безпокоишься, то, значит, есть к этому повод.

— Действительно, меня не легко напугать…. И, тем не менее, этот человек, с которым я должен драться…. у него такия странныя манеры…. Чорт меня возьми, если я суеверен…. но он безпокоит меня…. в нем есть что–то, чего нет во всяком….

— А! сказал очень серьезно Джэк, неужели мой Нед трусит? Что это значит?… Волнение! Ну, продолжал он, подходя к своему другу, что если я столкну его с твоей дороги?… Ты знаешь, это не долго и не трудно. Раз и…. конец и ему, и его странным манерам, как ты говоришь.

Джорж подумал с минуту.

— Слушай, сказал он Джэку, я не такой человек, чтобы дать волю фантазиям. Я прежде всего человек практический. Твоя идея, в принципе, хороша. Когда встречаешь на своей дороге врага и боишься, что он сильнее, то надо быть, если не сильнее, то ловчее его…. Но прежде чем рискнуть, надо обдумать, и если есть опасность быть открытым, то лучше удержаться. Здесь, Джэк, не так–то легко заставить человека исчезнуть…. Я не знаю, как проклятая полиция за это принимается, но она ведет счет живым и замечает, если кого–нибудь недостает. Значит, надо быть крайне осторожным…. Во всяком случае эта дуэль не будет ранее завтрашняго утра, поэтому, будь готов, в случае, если ты понадобишься мне. Возьми предосторожности. Есть у тебя верные люди?

— О! я привез мою маленькую компанию. Я подумал, что нам может случиться здесь какое–нибудь дело.

— Хорошо! пусть они не показываются никому и ждут моих приказаний.

— Будь покоен.

— Когда я тебя увижу?

— Приходи сегодня вечером, к восьми часам.

— Хорошо.

После этого Нед с любезностью проводил своего посетителя до дверей отеля. Потом вернулся и велел доложить о себе графине де-Листаль.

— Ну, сказал он, у меня впереди три часа. Не надо терять времени.

Графиня приняла Джорджа.

— Мне надо переговорить с вами, шепотом сказал он.

— Пойдемте в мою комнату, отвечала ему Мариен. Граф отдыхает.

— Вы знаете, сказал Джорж, когда они остались одни, что игра усложняется!…

— Скажите лучше, что она упрощается.

— Как это так?

— Морис приходил.

— Сегодня? На письмо, написанное вами по моему совету?

— Да.

— Что–же произошло? Он верно упрекал, говорил, что не оставит ту, которую любит?… Я представляю себе, что наговорил этот красавчик….

— В этом вы ошибаетесь….

— Как?

— Он не сделал ни малейшаго замечания….

— Невозможно!

— Может быть и невозможно, но, тем не менее, это так. Не сказав ни одного слова, ни одного упрека, он отказался от руки Берты и от даннаго ему формальнаго обещания.

Джордж подумал с минуту.

— Впрочем, тут нет ничего удивительнаго…. Но каким образом граф сказал ему эту неприятную истину?

— Вот что всего страннее…. графу не пришлось говорить ему ни слова

— Вы говорите загадками….

— Я вам говорю истину…. Морис сам пошел на встречу тому, что должен был сказать граф…. он обявил, что ему известно, что граф берет у него назад руку Берты и прибавил, что понимает это изменение в его решении….

— Это невероятно! сказал Нед. Разве он не любил Берты?

— Не только любил, но я убеждена, что он и теперь любит ее….

— В таком случае как вы обясняете?…

— Я ничего не обясняю. Я передаю факт…. вот и все. Я убеждена, что Морис не считает себя побежденным…. и вы должны…. мы должны более чем когда–либо увеличить предосторожности….

— Теперь я понимаю то, что со мной случилось.

— Что такое?

— Ваш старинный друг вызвал меня на дуэль.

— На дуэль!

Не смотря на всю свою сдержанность, графиня, произнося эти два слова, не могла удержаться от радостнаго восклицания.

Действительно, каковы–бы ни были причины ея поведения, было очевидно, что эти два человека, Moрис и Нед, составляли для нея двойную опасность, которая однако могла уменьшиться через исчезновение того или другого.

Дуэль представляла возможность смерти одного из двух соперников. Который из двух ни умрет, его исчезновение обезпечивало для Мариен спокойствие и свободу.

Нед очень хорошо понял ея мысли.

— Дорогая графиня, сказал он тоном глубочайшей вежливости и иронии, я отлично понимаю вашу мысль. Если счастье не будет мне благоприятствовать, то вы избавитесь от друга…. немного стеснительнаго.

Графиня сделала отрицательный жест.

— О! между нами притворство безполезно. Вы были покойны. Вы думали, что смерть уже давно окружила молчанием ваше прошлое…. я явился и стал поперег вашей безопасности, поэтому, моя смерть кажется вам освобождением. Но позвольте вам заметить, что бумаги, копию которых я вам имел честь передать, существуют, и если, по несчастию, я умру, то будьте покойны, что какой–нибудь друг, гораздо менее деликатный чем я, явится предложить графине Листаль выкупить, за более или менее высокую цену, эти компрометирующия документы.

Эти слова были произнесены отрывистым, угрожающим голосом.

Мариен слушала, кусая губы.

— Наконец, сказала она, перейдемте–же к делу. Я согласилась на все ваши условия; до сих пор я исполняла все мои обещания, чего–же вам больше?

— Я у вас ничего и не требую. Я пришел только предупредить вас о происшедшем. Что–же ка сается остальнаго, то это мое дело… и, между нами будь сказано, я не думаю, чтобы вам не доставило удовольствия исчезновение Мориса Серван.

— О! его я ненавижу! вскричала графиня.

— Через два часа а отправлю ему моих свидетелей, а завтра убью его. Значит, с этой стороны вы можете быть вполне спокойны. Теперь, скажите мне, что вы думаете о вашей падчерице? Легко–ли она примет отказ Морису?…

— Она еще ни слова мне не говорила, она упрямо молчит, но Морис просил и получил позволение переговорить с нею….

Нед подумал.

— Пускай, сказал он, пойдем по нашему пути и не станем заботиться о мелочах. Что сказал граф?

— Ничего. Он в состоянии почти безчувственном, которое, так сказать, лишило его употребления всех способностей.

— Это отлично.

Сказав это, Нед встал, поцеловал руку графине и вышел.

VII.

— И так, сказал голос сзади графини Листаль, в ту минуту как дверь затворилась за Недом, итак, вот человек, с которым вы желаете соединить мою судьбу!

Графиня поспешно обернулась, Берта только что вошла в комнату.

Сильная перемена произошла в молодой девушке: это не был более веселый и беззаботный ребенок, счастливый, что начнет жизнь рука об руку с любимым человеком…. Ея щеки похудели и побледнели…. Веки были красны и носили следы недавних слез. Но, в тоже время ея взгляд, до этого времени столь кроткий, принял выражение твердое и энергическое.

Сложив руки она стояла перед Мариен.

— А! это вы, сказала графиня. Вы желаете говорить со мной?

— Я желаю спросить вас, продолжала Берта, в самом–ли деле вы решились принести меня в жертву этому человеку.

— О какой жертве говорите вы! возразила графиня, неужели так тяжело выйти замуж за человека, который вас любит и котораго выбрал ваш отец.

— Мой отец? вы отлично знаете, сударыня, что еслибы вы не злоупотребляли вашим влиянием, то мой отец никогда не решился–бы изменить своему слову….

— Берта!

— Вы знаете, что я люблю Мориса, вы сами одобряли эту любовь…. и вдруг, теперь, вы не колеблетесь разбить мне сердце….

— Берта! повторила графиня дрожащим от гнева голосом.

— Но этого не будет! продолжала Берта, одушевляясь все более и более…. Сударыня, сказала она подходя к графине, вам–бы следовало посоветывать вашему другу говорить не так громко. Сейчас, стоя за этой дверью…. я все слышала….

Мариен вскрикнула от ярости, в первую минуту она не помнила, какая часть ея тайны могла открыться во время предидущаго разговора.

Она смотрела на Берту большими глазами, с бледными губами, со сжатыми кулаками, точно спрашивая себя, не заставить–ли девушку замолчать силой.

— А! этот человек держит вас в своей власти! снова продолжала Берта, вы принуждены уступать ему и чтобы избавиться, не знаю какого открытия, какого ужасно напоминания о вашей прошлой жизни, — потому что я слышала как он сказал: "вы забываете ваше прошлое!" вы продаете меня этому негодяю вы делаетесь сообщницей убийства…. потому что эта дуэль убийство, слышите–ли вы? и я не хочу, чтобы она была….

Между тем графиня страшной силой воли подавила в себе поднимавшийся гнев и, пока Берта увлекалась все более и более, стала размышлять.

Новая опасность появилась перед ней.

Она быстро припомнила весь свой разговор с Недом. Она возстановила в своем уме каждое слово, каждую фразу, сказанную им и искала выхода.

Вдруг лице ея снова приняло спокойное выражение.

Она опустилась в кресло, а жестом указала Берте подле себя.

— Сядьте, сказала она, и выслушайте меня. Я прощаю вам жестокия слова, которыя вы сказали мне, я прощаю вам даже оскорбительныя подозрения, которыя вы не побоялись бросить в лице той, которая была для вас второй матерью.

— Сударыня! сказала Берта.

— Не перебивайте меня, дитя мое, поспешно сказала графиня. Я не буду напоминать вам о всем том, что я для вас сделала, чтобы доказать вам мою привязанность…. я знаю слишком хорошо на сколько вы сейчас будете разскаяваться в сказанном вами.

Графиня вполне овладела собой: ея голос был серьезен и хотя Берта желала противиться этому чувству, но тем не менее ласковый голос мачихи глубоко волновал ее.

— Да, дитя мое, продолжала графиня, ии хотя я сделала–бы все на свете, чтобы скрыть от вас это, но случай и…. и ваша нескромность позволили вам узнать, что в этом доме есть ужасная тайна.. Вы услышали несколько слов, которыя перетолковали по своему. И, здесь опять я не упрекаю вас…. Очень естественно, что ваше сердце обвинило меня, прежде чем…. прежде чем того, о ком действительно шел вопрос….

Графиня остановилась на мгновение, точно для того, чтобы дать время своим словам глубже проникнуть в сердце молодой девушки.

Берта слушала молча. Мысли толпились у нея в голове и она спрашивала себя, какое открытие последует за этими угрожающими намеками.

— Я не могу, продолжала графиня, просить вас верить мне на слово и отказаться от открытия тайны, которой вы не должны были никогда знать. Но обещайте, поклянитесь мне, что тайну, которую вы сей час узнаете, вы скроете на дне вашего сердца и никогда, ни словом, ни жестом, не докажете, что знаете то, что до сих пор здесь не было известно никому кроме меня.

— Клянусь вам, прошептала молодая девушка.

— Я не требовала–бы от вас этой клятвы, еслибы дело шло не о том, кого вы любите более всего на свете…. Еслибы дело шло только обо мне, о! тогда я дала–бы вам полную свободу говорить.

— Но, вскричала Берта, кого хотите вы обвинять?

— Выслушайте меня, и прежде всего судите сами, какой повод имели вы обвинить именно меня. Что вы услышали из моего разговора с Джорджем Вильсоном?… Он говорил, что мне неприятно, его присутствие, потому что он знает одну тайну прошедшаго. Он говорил еще, что компрометирующия бумаги находятся в руках наших врагов… Наконец он говорил, что знает, как мне выгодно, чтобы он исчез. Не правда ли, вы это слышали?…

— Да!

— Скажитеже, где мое имя было произнесено?… Вы меня не любите, Берта; вы никогда не любили меня, и ваше предубеждение ослепляет вас до того, что затемняет ваш обыкновенный светлый и здравый взгляд на вещи…. Вы хотите, чтобы я была виновна; вся ответственность должна была пасть на меня, ваш гнев ослепил вас….

Говоря, графиня внимательно следила за выражением лица Берты. Разве могла быть равной борьба между такой ловкой женщиной как Мариен и неопытной девушкой, испуганной и огорченной, видящей себя принесенной в жертву и ищущей, за чтобы схватиться в этом хаосе. Графиня видела, что Берта сдается и нарочно мучила ее неизвестностью и намеками.

Графиня продолжала:

— Прошедшее!… но разве оно есть у меня? Мне было восемнадцать лет, когда ваш отец взял меня к себе; с того времени разве можно упрекнуть меня в чем–нибудь?… Разве я не была постоянно преданной и любящей подругой моего мужа?… Дитя мое, в жизни каждаго человека существуют тайны, которыя могут быть обяснены только обстоятельства мы…. Никто не совершенен, никто не может поклясться, что, в минуту заблуждения, не сделаетчего–нибудь….

— Сударыня! вскричала Берта боясь понять.

— А когда целая чистая и благородная жизнь выкупает минуту увлечения, разве кто нибудь имеет тогда право упрекать этого человека?… Не заключается–ли, напротив того, долг всех окружающих его в том, чтобы уничтожить на всегда следы сделанной ошибки…. даже более, пожертвовать собою для того, чтобы это происшедшее не явилось когда–нибудь перед ним во всем своем ужасе?

Берта закрыла лице руками; она считала себя игрушкой сновидения.

Графиня встала и положила руку ей на плечо.

— Наконец, продолжала она, если к тому–же человек, совершивший эту ошибку, болен, если его здоровье, даже жизнь зависят от всякаго волнения и если в тоже время опасность явится неожиданно, то надо или нет бороться всеми силами, чтобы избавить умирающаго от этой неизбежной опасности?… Следует–ли побороть всякое личное, эгоистическое чувство и пожертвовать собою для того, кого любишь и уважаешь?…

— И так, вскричала Берта, поднимая голову, тайна, о которой он говорил…. эта ошибка, за которую я должна пожертвовать собой…. была сделана --

— Не произносите его имени! кротко сказала графиня, закрывая рукою рот девушки. Милосердие, в котором Бог не отказывает последнему из своих созданий, вы окажете тому, который искупил свою ошибку целой благородной и честной жизнью…

Берта упала на колени.

— Отец мой! отец мой! О! простите меня, вы ангел, а я осмелилась оскорбить вас….

— Не просите у меня прощенья…. лучше помогите мне. Да бедняжка, ужасная опасность висит над головою того, кого мы любим более жизни…. Чтобы спасти его, я должна была выслушать условия, предложенныя мне этим человеком…. Готовы–ли вы помогать мне?

Берта продолжала стоять на коленях; после последних слов мачихи она обернулась к двери, которая вела в комнату отца и прошептала:

— О! ты был для меня лучшим из отцов, тебе принадлежит моя жизнь, которую я отдаю тебе взамен тех огорчений, которыя я могла причинить тебе.

Молния торжества сверкнула в глазах Мариен. Ея адская хитрость восторжествовала над неопытностью ребенка, она сумела несколькими словами поселить в душе девушки ужасное подозрение против отца, и против этого подозрения Берта почувствовала себя не в силах бороться.

Однако одна мысль вдруг мелькнула в ея голове.

— А Морис? вскричала она оборачиваясь к мачихе.

— Вот где начинается ваша доля самопожертвования!

— Но вы не хотите, чтобы его убили! Это невозможно. Его смерть будет преступлением и вы не можете допустить, чтобы оно совершилось…

— Но разве я могу повелевать судьбой, дитя мое? сказала Мариен. К тому же он сам вызвал Джорджа.

— Но вы имеете влияние на Джорджа….

— Чтобы называете влиянием? Разве, напротив того, он не имеет в своей власти все, что я люблю?

Берта ломала руки.

— Но я не хочу, чтобы Морис умирал. О! мамаша! спасите его! умоляю вас….

— Вы говорите о моем влиянии на Джорджа, но его не существует…. Только одна особа может изменить его решение….

— Кто–же это?

— Вы сами!

— Я!

— Он любит вас…. Ваша красота тронула это каменное сердце…. Что–бы вы ни попросили его. будете уверены, что он это сделает.

— О! сказала Берта с отвращением.

— Малейшая ваша просьба будет им исполнена….

— Я не сделаю ничего! вскричала Берта. Это было–бы изменой!

— Но тогда Морис будет драться, Морис умрет!

— Умрет! он! о, я не хочу…. Послушайте, я схожу с ума! Посоветуйте, что мне делать?… Простите меня! у меня голова в огне…. Скажите мне, на что я должна решиться. Прикажите, я буду повиноваться. Я ваша дочь, я вам принадлежу…. Я слепо верю вам…. Скорее, скорее…. скажите, что я должна сделать, я готова на все, только–бы спасти Мориса, моего дорогаго Мориса….

— Морис придет, сказала Мариен, через несколько минут он будет с вами. Пусть от вас самих он услышит истину…. скажите, что вы не можете принадлежать ему, что вы его не любите….

— Боже мой! Боже мой! говорил Берта схватившись за голову руками.

— Не обясняйте ему причины этой перемены…. потому что вы должны помнить вашу клятву…. Скажите, что он должен ехать…. удалиться….

— А кто поручится мне, что эта ложь спасет его?

— Я! я беру на себя все! Вильсон услышит ваш разговор…. он будет тут…. и я со своей стороны, получу от него обещание отказаться от дуэли.

— Но это ужасно! с отвращением вскричала Берта. Мой язык откажется произнести такую ложь, потому что я люблю его, люблю всей душой!

— В таком случае спасите его!

В эту минуту явился лакей сказать, что господин Морис Серван желает говорить с мадемуазель Бертой Листаль.

Берта колебалась.

— Ну что–же, сказала графиня, обращаясь к молодой девушке, отвечайте.

Берта сделала над собой страшное усилие.

— Просите его! сказала она.

Секунданты Джорджа явились к Морису в назначенное время. Условия дуэли было скоро назначены. Она должна была произойти на другой день в Винсенском лесу. Вследствие уговора, дуэль начиналась на пистолетах, с каждой стороны могло быть сделано по два выстрела, после чего, в случае, еслибы никто не был ранен, дуэль должна была продолжаться на шпагах до тех пор, пока один из противников будет не в состоянии далее продолжать битву.

Разстояние для дуэли на пистолетах было назначено пятнадцать шагов, но Джордж был так уверен в своей ловкости, что ни минуты не сомневался в результате. Он вспомнил о любезном предложении, сделанном ему Джэком Веревкой, но решился отказаться от его помощи.

Самыя загрубелые негодяи чувствуют иногда странное удовольствие в том, чтобы действовать как честные люди, в особенности тогда, когда эта честность не может повредить их интересам. Морис был спокоен. Он также имел уверенность в себе, но в особенности в справедливость своего дела. Как только друзья американца ушли, он поспешил в отель Прованс. Он спешил увидать ту, которая была для него счастием его жизни. Он спешил успокоить себя, так как боялся, что графиня скрыла от него что–нибудь.

Едва графиня вышла из комнаты, чтобы Берта могла свободно переговорить с Морисом, как сейчас–же послала узнать, вернулся–ли Джордж в отель.

Последний немедленно явился к ней.

Тогда графиня поспешно передала ему все происшедшее между ею и молодой девушкой.

— Чорт возьми! вскричал Нед, тем не менее я испытал–бы не малое удовольствие, отделавшись от этого красавца….

— Будем благоразумны! отвечала на это графиня.

Между тем Морис поспешно подошел к Берте и говорил, взяв ее за руки:

— Дорогая моя! жена моя!

Берта отвернулась, крупныя слезы текли по ея лицу.

— Что с вами? вскричал Морис. Вы знаете все. Вы плачете, тогда как я отдал–бы последнюю каплю моей крови, чтобы избавить вас от огорчения!…

Берта молчала.

— А! я понимаю! вскричал Морис. Вы знаете все. Ваша мачиха передала вам об этой дуэли. .

— Графиня ничего не говорила мне, прошептала Берта. Я сама все узнала….

— И вы боитесь?…

— Нет, сказала Берта, вдруг побледнев, потому, что она вспомнила, что Джордж Вильсон невидимо присутствовал при этом разговоре; нет я не боюсь…. потому что я знаю, что этой дуэли не будет….

— Вы знаете!… с недоуением вскричал Морис

— Она не может состояться… И и хотите драться… за меня…. но я не хочу, чтобы вы рисковали вашей жизнью для той…. которая не стоит этой жертвы….

— Которая ея не стоит! вы не в своем уме! сказал Морис…. обяснитесь….

— Я хочу сказать, господин Серван, что вы должны отказаться от меня…. мой отец изменил свои намерения…. и моя рука…. обещана другому. .

Морис вспомнил разговор, который он имел утром с графом. Он хотел протестовать, обяснить причину своей мнимой покорности, как вдруг ему мелькнула неожиданная мысль.

Растерянная, взволнованная Берта не умела на столько скрывать своего волнения, чтобы оно ускользнуло от опытнаго взгляда Мориса. Он понял, что молодая девушка была стеснена; невозможно было сомневаться: кто–нибудь подслушивал их.

Тогда Морис указал ей на одну дверь и сделал вопросительный знак.

— Да, тихо сказала Берта, покраснев.

Морис улыбнулся.

— Сударыня, сказал он тогда громко, как ни тяжел удар, поражающий меня, но я могу только покориться. Действительно, чтобы быть вашим защитником, мне необходимо было быть уполномоченным на это вашей привязанностью. В настоящее время я вижу, что вы берете у меня это право.

Говоря таким образом, Морис взял из кармана бумажник и вынув из него клочек бумаги, поспешно написал на нем несколько слов. В то–же время он продолжал говорить громким голосом, позволявшим слушателям не потерять ни одного слова из того, что он говорил.

— Тем не менее, вы знаете, сударыня, говорил он, что в этих делах самолюбие играет главную роль…. Я могу только постараться сделать, со своей стороны все, чтобы вы не были компрометированы….

В это время он протянул Берте бумагу, на которой писал.

Затем он продолжал говорить, а она прочитала следующее:

"Не бойтесь ничего. Я берегу вас. Я вас люблю и буду любить всю жизнь. Вы моя жена, ничто не может нас разлучить; что–же касается этой дуэли, то не безпокойтесь. Человек, который называет себя Джорджем Вильсоном, завтра–же будет удален с вашей дороги."

Молодая девушка сделала жест точно желая обяснения.

— Прощайте, сударыня, сказал Морис, низко кланяясь; мне остается только попросит у вас извинения за то, что я мечтал о счастии, которое не суждено мне.

VIII.

Среди новых событий, мы совершенно забыли одного из важных героев нашего разсказа, положение котораго тем не менее было самое критическое. Мы подразумеваем почтеннаго Ферма.

Действительно, трудно человеку до такой степени испить до дна чашу горечи, чем это сделал Ферм, до того как попал в угольный подвал.

Мечтать о славе Коко—Лакура или Видока, организовать для этого целую систему, заранее наслаждаться неудачей Лекофра, ненавистнаго помощника пристава, следователя и всех завистников, повторять себе заранее все похвалы которыя, он должен был услышать от префекта, надеяться, наконец, что какой–нибудь будущий Эдгар Поэ или Эмиль Габорио примет его за тип образцоваго сыщика… и вдруг после мечтаний попасть в область действительности, в виде угольнаго подвала.

Это было более чем может перенести агент иерусалимской улицы.

Несколько мгновений Ферм был в полном отчаянии. Невозможно было сомневаться, что он попал в руки самых опасных негодяев, что достоинство сыщика, вместо того, чтобы помочь ему, напротив того, было для него самой большой опасностью. Ему нечего было ждать сострадания от людей, которые были заинтересованы в том, чтобы он исчез. На нем нашли донесение, которое он составил с такой тщательностью, эту бумагу, которая должна была повести его к славе и повышению.

Было от чего разбить себе голову об стену….

Стена!

Эта мысль вдруг поразила нашего приятеля. Невозможно было, чтоб горизонт погреба ограничивался громадной кучей углей, в которую он был брошен. Ферм только сожалел, что он не собирал сведений относительно английско–французских погребов, которые ему случалось посещать во время его продолжительной практики. Но он скоро сообразил, что всякий подвал должен непременно иметь отверстие, через которое мог–бы проходить воздух. Эта мысль повела за собою неприятное происшествие, потому что, за мыслью о воздухе, естественно явилось желание подышать им. Ферм сильно потянул в себя воздух, отчего ему в рот и в нос полетело громадное количество угольной пыли, поднявшейся с черной кучи служившей ему подушкой. Эта невольная операция имела своим результатом то, что понимание агента сделалось яснее и он не волнуясь принялся за нить своих размышлений.

— И так, говорил он, в этом подвале должно быть отверстие. Подумаем. Надо узнать во–первых, куда выходит это отверстие; во–вторых, можно–ли добраться до него, и в третьих, достаточно ли оно велико, что. бы в него мог пройти человек.

Кроме того надо было узнать, не привлекут–ли эти розыски внимания его преследователей; но то, что представлялось впереди Ферму, не имело ничего успокоительнаго. Или, он не будет двигаться, и тогда снова попадет в руки своих врагов, милосердие которых было достаточно доказано; или он пошевелится и тогда по крайней мере будет иметь то утешение, что сделал все возможное для избавления себя от грозившей ему участи.

И так, он решился искать выхода.

Он засунул руки в кучу углей, чтобы дать себе точку опоры, и приподнявшись на руках, он посмотрел вокруг себя.

Говоря, что он "посмотрел", мы должны обяснить это.

Подвал с углем был совершенно темен и как ни раскрывал глаза наш герой, но он был принужден сознаться, что не видит ничего….

Но Ферм знал, что это только дело терпения, он припомнил, что некоторые пленники, заключенные в феодальныя времена в мрачныя темницы, в роде той, в которой он находился, успевали наконец до того привыкнуть к темноте, что могли читать и писать, а то, чего могли достигнуть пленники, должно быть просто игрушкой для полицейскаго агента, поэтому, Ферм, открыв глаза, терпеливо ждал.

Действительно, он был прав, так как не прошло нескольких минут, как он уже начал, хотя еще неясно, различать каменныя стены своей тюрьмы; немного спустя, он не мог удержаться от глухаго восклицания радости, что доказывает, как мало надо, при известных обстоятельствах, чтобы обрадовать человека.

Тем не менее, открытие, заставившее агента вскрикнуть от радости, имело свою важность. Во первых, это был потолок, немного белевшийся из–под толстаго слоя угольной пыли и затем, под потолком, в стене, слабый свет, который мог проникать только снаружи.

Ферм отличался быстрым соображением: он ни минуты не сомневался, что это было то, чего он искал, в этом открытии заключалась возможность спасения.

Первый вопрос был решен.

Да, отверстие существовало.

Чтобы не поступить опрометчиво, агент несколько секунд обдумывал это важное открытие, и результатом его соображений было то, что необходимо поверить, действительно–ли существовало это отверстие или же открытие его было обман, произведенный его возбужденными чувствами.

Отверстие, если только оно действительно существовало, находилось почти у самаго потолка. К этому–то месту и надо было направить розыски.

Ферм, чтобы оставить руки свободными, поднялся на колени и протянул руки вперед, тогда, к новой радости, он заметил, что угольная куча подымалась около стены довольно высоко.

Значит, дело шло теперь о том, чтобы подняться на вершину этой кучи и добраться до отверстия. Но это было легче подумать, чем сделать и наш герой очень скоро убедился в этом.

Очень естественно, что агент прежде всего стал искать руками какую–нибудь твердую точку опоры, но руки его встретили только все тот же уголь, который посыпался; в это же самое время, колени его глубоко ушли в уголь; все покатилось, и несчастный, вместо того, чтобы подняться, почувствовал, что скатился почти на дно погреба.

Нужна была не малая твердость характера, чтобы устоять против этого поражения.

Предположим, что свет выходил действительно из отверстия, но не было–ли тем тяжелее видеть себя удаленным от того, что могло представлять надежду на спасение.

Но Ферм в высшей степени обладал качеством, свойственным всякому человеку, т. е. он крайне дорожил жизнью, на которую смотрел, как на самое великое благо в свете.

Одним словом, он находил, что первой неудачный опыт еще ровно ничего не значит и после него не следует отчаиваться, поэтому наш герой счел за лучшее постараться придумать какое–нибудь новое средство.

Скатившись вниз, вследствие своего неудачнаго опыта, Ферм заметил, не без удовольствия, что его ноги встретили почву менее подвижную.

Пол подвала, правда, состоял из липкой грязи, но все–таки он не раздавался под ногами как уголья…. Архимед вполне довольствовался бы такой точкой опоры для своего рычага, чтобы поднять землю, следовательно этого было достаточно для нашего героя далеко не столь тяжелаго.

Не знаем делал–ли агент подобныя соображения, но он выпрямился и твердо стал на ноги, а это уже само по себе было большим успехом.

Естественно, что прежде всего он постарался убедиться не сломано–ли у него чего–нибудь во время падения.

Вдруг необыкновенная радость выразилась на лице агента.

Что такое произошло?

Ничего, но это ничего было в настоящую минуту все.

Пробуя не сломаны–ли ноги, Ферм вдруг почувствовал под рукою что–то крепкое; сунув руку в карман, он убедился, что это "что–то" была, о счастие, коробочка со спичками.

Ферм едва мог перевести дух от радости.

С какой радостью он медленно вынул из кармана найденное сокровище! С какой осторожностью открыл он драгоценную коробочку, потом сосчитал количество спичек. Пять, их оставалось пять!

Нельзя было терять ни минуты; тогда Ферм вспомнил об одном правиле, которое мы передаем читателю.

Когда вы боитесь, что почему–нибудь спичка не загорится, то суньте ее поспешно в волосы, чтобы высушить, эта операция имеет своим результатом то, что спичка делается гораздо более способной воспламениться. Первый встречный химик обяснит вам причину этого, но во всяком случае, этот опыт очень не труден.

Таким точно образом поступил Ферм, затем чиркнул спичкой о коробочку.

Но сейчас–же заметил, что попал только по дереву, а не по шероховатой части.

Второй опыт был удачнее.

Неверный блеск осветил стены тюрьмы этого новаго Латюда.

То, что агент заметил в стене было действительно отверстие. Оно было овальной формы, не имело никакой решетки и через него легко могло пройти человеческое тело.

Спичка погасла.

Следовало–ли зажигать вторую? Самое обыкновенное благоразумие повелевало не злоупотреблять этим драгоценным средством и Ферм решился предпринять новое восхождение на угольную кучу в совершенной темноте.

Уверенность возвращает равновесие и уму, и телу; агент был уверен в спасении, поэтому его движения были более уверены. Он твердо поставил ногу на движущуюся почву и решился сделать шаг вперед–упершись со всею силою этой ногой, он подождал, пока она стала совершенно твердо и тогда решился поднять другую. Результат был успешен, следовало только не поддаваться нетерпению, чтобы снова не обрушиться вниз.

Вторая нога была также тщательно поставлена, затем первая была снова подвинута вперед. Ферм удерживал дыхание, он понимал всю важность производимаго им маневра, потому что, как ни тихо было его восхождение, но он, все–таки, поднимался. Правда, время от времени, уголья немного раздавались но все–таки он не падал вниз….

Наконец, Ферм поднял руки к верху, он почувствовал выступ и крепко ухватился за него…. Собрав все силы, он поднялся на руках и голова его очутилась наравне с отверстием….

Взглянув в отверзтие, он увидел какую–то черную массу, которая катилась аршина на полтора ниже отверзтия, услышал зловещий шум и различил на некотором разстоянии темную массу, которая была несомненно корпусом карабля….

Отверзтие выходило на Темзу или, покрайней мере, на один из бассейнов, которые в этом квартале окружают дома и делают из него Венецию из грязи.

Перспектива, открывавшаяся перед полицейским агентом, имела, очевидно, очень мало успокоительнаго. Надо было броситься в этот клоак и плыть до одного из кораблей, но, во всяком случае, это было спасение, если только не случиться чего–нибудь непредвиденнаго. Ферм плавал как рыба и в этом отношении мог поспорить с каким угодно пловцем.

Решение его было немедленно принято, не останавливаясь на соображениях, которыя могли ослабить его храбрость. Ферм снова осторожно опустился на уголь, который, по счастию, выдержал его тяжесть. Тут он снял с себя тяжелое и толстое пальто, которое бросил не без сожаления, затем сюртук, который был на нем надет, увы! всего в третий раз, затем сделал тоже самое с жилетом.

В ту минуту, как он бросил эту последнюю часть своего костюма, ужасная мысль мелькнула у него в голове. В жилете были часы и, кроме того, около сорока франков денег; но в серьезных случаях, мужественныя сердца не останавливаются ни перед какой жертвой. Чтобы взять часы, надо было сойти с кучи, а главное, снова взобраться на нее.

— Надо уметь покоряться необходимости, подумал Ферм, который трясся от холода, не имея на себе ничего, кроме рубашки и панталон.

Тогда, даже не оглянувшись назад, что при царствовавшей в подвале темноте было–бы, кстати, совершенно безполезно, Ферм снова поднялся на руках до отверзтия, взобрался на подоконник, просунул голову, затем плечи, сначала одну ногу, потом другую и с ловкостью первостепеннаго акробата, проскользнул в отверзтие.

Ферм был в воде.

Едва успел он это сделать, как трап в погреб был поднят и Джэк Веревка, только что простившийся с Недом Фразером и пожелавший ему успеха, показался в отверзтии, крича:

— Эй ты, старина? Жив–ли ты еще?

Естественно, что на этот зов не последовало никакого ответа.

— О! о! сказал Косматый, который наклонился вместе с Джэком, не задохся–ли он там нечаянно?

— Тем лучше! он избавил–бы нас от лишняго труда, сказал Длинныя Руки, который не любил работать.

— Надо посмотреть! сказал с безпокойством Джэк.

— Ну, Косматый, приказал он, полезай в подвал.

— Дай мне, по крайней мере, фонарь.

— Иди, я тебе посвечу.

Косматый, повинуясь приказаниям патрона, не заставил себя просить и поспешно соскочил в погреб.

— Огня! потребовал он.

Минуту спустя, он снова появился на верху.

— Ну! обявил он, негодяй провел нас всех!

— Как! вскричал Джэк.

— Он убежал через отверстие для воздуха.

— Чорт возьми! закричал Джэк в страшном гневе; это не правда….

— Поди, посмотри сам.

Одним прыжком Джэк был в погребе.

Косматый показал ему следы ног полицейскаго агента, оставшияся в угольях.

— Проклятие! с ужасом снова вскричал Джэк Что скажет Нед?

— Что он скажет! что он скажет, проворчал Длинныя Руки; сторожил бы его сам!

— А это что такое? спросил Джэк, указывая на оставленное Фермом платье.

— О! это ничего, отвечал Косматый. Это платье, которое он снял, чтобы легче плыть…. ничего не стоящее тряпье….

Джэк не спрашивал больше. А Косматый, который верно имел на это свои причины, не стал распространяться относительно оставшихся вещей.

— Ну, сказал Джэк, выходи скорее назад. Мы должны снова найти его, об этом нечего и говорить… Но что скажет Нед, что скажет Нед! снова повторил он.

— Во всяком случае, безполезно здесь киснуть, прибавил Косматый, который, казалось, торопился выйти из подвала.

Оба товарища снова вышли наверх.

Джек приотворил дверь.

— Чорт знает, что за погода! сказал он, темно, точно в пропасти… сегодня вечером ничего не сделаешь… Но завтра утром все должны взяться за дело. О! мы его найдем! не будь я Джэк Веревка.

— Да, повторил Длинныя Руки, завтра утром мы перероем весь Лондон… мы его непременно розыщем, твоего молодца…

Назначив свидание на завтра, три мошенника разошлись, награждая Ферма разными местными эпитетами.

Кэт принялась сейчас же загораживать дверь "Дохлой Собаки", но не успела она сделать этого, как раздался осторожный удар в дверь.

— Кто там? спросила она далеко не любезным тоном.

— Это я…

— Кто вы?…

— Я, Косматый.

— Что вам надо? Теперь поздно, пить больше нельзя… я устала и хочу отдохнуть.

— Я не хочу тебе мешать, добрая Кэт… Открой, мне надо тебя попросить об одном.

Как кажется, добрая Кэт, не смотря на свой немного хриплый голос, была довольно сговорчива, потому что она приотворила дверь.

Косматый вошел.

— Ну! что же такое?… говорите скорее, что вам надо?

— Вот в чем дело… дождь льет, как из ведра, а я живу у чорта на куличках… я хотел тебя попросить, нельзя–ли здесь уснуть на лавке…

— А вы шумите во сне?

— Я само молчание.

— Хорошо… я не такая женщина, чтобы выгнать человека за дверь, как собаку… Идите, ложитесь спать здесь… оно не очень мягко… но…

— Это все пустяки! перебил ее Косматый.

— А главное дело, прибавила Кэт, бросая кругом подозрительный взгляд, не трогайте здесь ничего…

— Ах! как ты могла это подумать!… Разве можно обкрадывать друзей…

— Впрочем, если что случится, то я пожалуюсь Джэку, а он шутить не любит…

— Будьте покойны!

— В таком случае, покойной ночи и приятных сновидений.

— Покойной ночи, Кэт.

Кэт исчезла.

Косматый остался один в таверне.

IX.

Надо сказать, что Косматый не только не жил в элегантных кварталах Лондона, но он даже был–бы в большем затруднении, еслибы ему пришлось указать свое жилище, так как оно было то под аркою какого–нибудь моста, то под каким–нибудь исправляющимся кораблем.

Надо сказать также, что вообще он далеко не был так чувствителен к погоде, чтобы дождь мог испугать его.

Нужно было, чтобы какой–нибудь особенный интерес руководил им, чтобы Косматый вернулся в таверну и действительно причина этого должна была скоро обясниться.

Косматый, который сначала улегся на скамейку, не замедлил приподнять голову и стал внимательно прислушиваться, не слышно–ли в доме какого–нибудь движения. Все было тихо. Кэт, очевидно, легла и может быть даже уже спала сном невинности, но наш герой был осторожен: он прождал еще более полчаса прежде чем решиться пошевелиться.

И когда это время прошло, он тихонько соскользнул со скамейки и стал пробираться к трапу, закрывавшему отверстие в подвал.

Вот какова была его цель.

Когда по приказанию Джэка он сошел в погреб и убедился в исчезновении пленника, то немедленно обратил внимание на оставленное им платье.

Косматый был одет далеко не изящно; он сразу увидел в каком отличном состоянии было оставленное платье, а главное дело, он обратил особенное внимание на жилет и лежавшие в нем часы с цепочкой возбудили в нем восхищение, которое он с трудом скрыл. Толкнуть все в угол, засыпать немного угольной пылью было минутным делом; к счастию, Джэк был слишком озабочен опасностью, которой подвергался Нед через бегство полицейскаго агента, чтобы обратить внимание на брошенное последним платье. Как мы уже видели, Косматый отвечал на вопрос Джэка уклончиво, в тоже время, обещаясь себе не потерять подобной добычи.

Теперь читатель поймет, почему в эту ночь погода показалась ему слишком гадкой.

Косматый решился присвоить себе платье бежавшаго и с этой–то единственной целью он оставил своих спутников.

Впрочем, исполнение этого плана не представляло, по видимому, никаких затруднений, было очевидно, что Джэк даже и не вспомнит о нескольких тряпках, как их назвал Косматый и что все достанется без раздела последнему.

Дойдя до трапа, Косматый осторожно поднял его, самое трудное было действовать в темноте, потому что было может быть опасно привлечь на себя внимание или Кэт или товарищей, которые могли в это время проходить мимо таверны.

Тем не менее все обошлось благополучно.

Косматый добрался до дна подвала, пошарил в нем, затем нашел платье и бросил его на верх, затем поспешно перебрался к той скамейке, которую так великодушно дала ему Кэт. Он пощупал жилет: часы лежали там по прежнему и, замечательная вещь, они даже шли. Косматый с восторгом прислушался к их правильному стуку.

Но радость его перешла всякую границу, когда, засунув пальцы в другой карман жилета, он ощупал в нем деньги. Пальцы мошенника не легко обмануты, поэтому Косматый сразу оценил достоинство неожиданной находки. В кармане лежал суверен, две кроны и несколько пенсов, одним словом целое сокровище.

Не смотря на торжественность минуты, Косматый готов был предаться шумному выражению радости, но место было не совсем удобно для этого и лучше всего следовало как можно скорее убраться.

— Но, сказал он себе, будем благоразумны до конца. Вместо того, чтобы стеснять себя этим неудобным свертком, не лучше–ли дать ему сразу его настоящее назначение.

Подумав об этом, Косматый решил, что в довершение всего он может даже оставить в погребе свое собственное, более чем простое одеяние.

— Таким образом, прошептал он улыбаясь, меня ни в чем нельзя будет упрекнуть, я просто сделаю обмен.

После этого соображения, Косматый снял различныя лохмотья, составлявшия его костюм и бросил все в погреб.

— Докончим превращение, сказал он. Затем, сожалея об отсутствии света и зеркала, чтобы можно было полюбоваться на его новый костюм, Косматый надел на себя жилет, сюртук и пальто полицейскаго.

Убедившись, что часы на месте, он с самодовольствием ударил рукой по тому карману в котором лежали деньги.

Сделав это Косматый нашел безполезным оставаться далее в "Дохлой Собаке", которая, конечно, не подходила к его настоящему блестящему положению.

Он с осторожностью открыл дверь, которая, благодаря его ловкости, отворилась безо всякаго шума и Косматый выскользнул на улицу.

Дело было сделано.

Но, увы! все на этом свете не прочно.

Едва успел Косматый сделать несколько шагов, как вдруг сильный удар кулака по голове ошеломил его и он со всего размаха растянулся на земле.

— А! проклятый шпион! сказал чей–то голос, ты напрасно думаешь убежать!…

— Нед был прав, говоря, чтобы мы наблюдали! сказал другой.

— Нет никакого сомнения, что без нас этот негодяй наверно–бы убежал, заметил третий.

Кому принадлежали эти голоса? Это решительно все равно. Кому, если Нед поручил наблюдать за Фермом, как не своим достойным сотоварищам из "Притона Янки".

Косматый имел неосторожность разсказать в этой таверне об исчезновении полицейскаго агента, поэтому приятели решились убедиться лично в справедливости его разсказа и в ту минуту, как Косматый выходил, они как раз подходили к таверне "Дохлой Собаки".

Благодаря костюму Косматаго, они ни минуты не сомневались, что это полицейский, который, во время розысков Джэка успел спрятаться. Тогда, по своему обыкновению, достойные сотоварищи Неда не ожидая никаких дальнейших разяснений, бросились на мнимаго полицейскаго. Косматый был оглушен и упал.

Один из товарищей потряс его и заметил цепочку от часов.

Невозможно было более сомневаться, они действительно поймали беглеца.

— Мы сыграем славную штуку с Джэком, сказал один. Мы покончим с негодяем и затем обратимся прямо к Неду, а Джэк пусть будет розыскивать своего шпиона.

Косматый, хотя почти лишенный сознания, тем не менее, все–таки мог сообразить, что происходит что–то ненормальное, он инстинктивно боролся, хотел говорить, но голос останавливался у него в горле.

Четыре сильныя руки схватили его. Падая, несчастный попал лицем в грязь и был неузнаваем, тем более, что переулок был едва освещен, да впрочем негодяи мало и заботились о том, чтобы проверить тождество попавшагося им.

— Что мы будем с ним делать? спросил один из нападавших.

— Чорт возьми! Кажется, дело очень просто.

— В Темзу?

— Конечно!

— Но без часов?

— И без денег, прибавил который–то, ощупав деньги в жилетном кармане.

Это последнее восклицание почти совершенно привело в себя Косматаго, который принялся жаловаться и просить.

— Друзья мои…. друзья мои…. вы ошибаетесь. Помогите!… ко мне!… помогите!

— А! да замолчишь–ли ты! сказал один.

Тут удары градом посыпались на Косматаго.

Его быстро подняли затем понесли куда–то. Холодный и сырой ветер бил ему в лице…. потом он почувствовал, что его качают…. затем пустота…. падение…. затем…. Джон Косматый был брошен в Темзу…. раз он вынырнул на поверхность, хотел кричать…. но река не легко выпускает свои жертвы!

Минуту спустя, черная масса снова сомкнулась.

— А теперь, сказал один из убийц, пойдем выпьем за здоровье покойника.

Вот почему Нед мог показать Джэку письмо, извещавшее о печальной кончине Ферма.

… … … … … … … … … … … … … … .

Возвратимся в отель Прованс.

— Ну, сказал Нед, оборачиваясь к графине Листаль, которая вместе с ним слушала разговор Мориса с Бертой, вот и еще одна опасность устранена и, по вашему мнению, самая серьезная. Вы напрасно боялись этого человека. В минуту раздражения, он имел неосторожность вызвать меня, но благоразумие возвратилось к нему, и….

— Э! Вы ровно ничего не понимаете в том, что происходит! с нетерпением сказала графиня.

— Сознайтесь, однако, что нет ничего проще. Вы слышали точно также, как и я….

— Вы слышали слова, слова и больше ничего…. Я лучше слушала чем вы и я слышала…. мысли!…

— Признайтесь, дорогая графиня, сказал, смеясь, Нед, что вы хотите задавать мне неразрешимыя загадки….

— О! как вы ни сильны, как ни смелы, но позвольте мне сказать вам, что вы дитя…. Вы считаете себя неуязвимым потому, что не останавливаетесь перед убийством человека…. Потому что вы составили этот простой план овладеть бумагами, которыя могли меня погубить…. Но вы не знаете, что за человек стоит на вашей дороге. Вы пожимаете плечами! Я вам повторяю, что вы безумны…. Этот Морис Серван, которым вы пренебрегаете, способен погубить нас обоих….

— В таком случае, надо его убить….

— Убить! убить! это легко сказать!… Слушайте, Нед, вы знаете меня или, по крайней мере, знаете часть моей жизни…. Скажите, считаете–ли вы меня малодушной?

— Я смотрю на вас, как на самую отважную и ужасную из женщин.

— Ну! так я вам говорю, я, женщина, которую вы ставите так высоко, я вам говорю, что я боюсь этого человека, что вы его не убьете и что он доведет вас до каторги, тогда как меня бросит назад в ту пропасть, из которой я вышла, и одна мысль о глубине которой пугает меня.

— В таком случае, сказал Нед, я преклоняюсь…. но так как я не люблю бороться с призраками, то вы позвольте мне держаться моей системы, которая не дурна…. Я жду сегодня вечером некоторых друзей и мы поговорим о будущности этого ужаснаго Мориса….

Графиня молчала.

— Право, я вас не узнаю…. Вы, которая не остановилась…. прежде, сегодня вы слабее ребенка….

В эту минуту раздался колокольчик графа Листаль и появился лакей сказать графине, что граф просит ее к себе.

— Не безпокойтесь, сказал, прощаясь, Нед, я отвечаю за все.

— А когда мы увидимся?

— Вечером; я приду навестить графа Листаля.

X.

— Как? это вы! говорила утром в тот–же самый день мадам Клементина, привратница дома No 3, в улице Сент—Шапель.

Это восклицание относилось к господину, появившемуся перед домом.

— Это вы! и в каком виде, великий Боже! продолжала достойная женщина. Откуда это вы? из больницы?

Действительно, личность, которую Клементина приняла с выражениями такого глубокаго участия, носила на своем лице следы тяжкой болезни.

Лысый и худой, Ферм, так как это был он, едва двигался. Его члены, никогда не отличавшиеся чрезмерной полнотой, теперь болтались как в мешке, в слишком широком платье. Он был желт, как лимон. Видно было, что какое–то ужасное несчастие разбило эту организацию.

Вот что в действительности произошло.

Бросившись в воду, Ферм доплыл до берега. Но холод и волнение парализовали его силы и он упал без чувств. Очнулся он в больнице, в сильной горячке. Затем им овладел бред, во время котораго Ферму представлялись следователи с лицем Неда Фразера, танцовавшия, в подвале с углем, какую–то дикую пляску. В бреду у Ферма были счастливыя и несчастныя минуты. В одну из первых он был назначен префектом и оставлял Лекофра, но, увы! Эта воображаемая жизнь скоро кончилась.

Настало пробуждение.

Ферм чуть было не умер от воспаления в мозгу.

Прошли две недели: он мог наконец выйти из больницы и первым делом явился в гостинницу, из которой вышел столь полный надежд и уверенности в будущем.

Там его постиг ужасный удар.

После того, как произошло первое удивление, хозяин гостинницы передал Ферму пакет, который был оставлен товарищем джентльмена.

— И он уехал? спросил Ферм едва слышным голосом.

— О! уже более недели.

Что могло быть в письме? Самое простое средство узнать содержание письма, конечно, заключается в том, чтобы распечатать конверт и прочитать содержимое. Тем не менее, человечество так устроено, что всякий, боящийся подучить неприятное известие, долго смотрит на адрес, на печать, на бумагу прежде чем решится распечатать.

Так сделал и Ферм, но наконец, с мужеством отчаяния, он сломал печать.

Письмо было коротко, но выразительно:

"Милостивый государь!

"Если вы таким образом исполняете ваши обязанности, то я удивляюсь, как могли вы заслужить доверие ваших начальников. Будьте уверены, что сейчас–же по моем возвращении в Париж, я поспешу потребовать вашей отставки. Безполезно вам говорить, что всякия оправдания безполезны. Вас видели в тавернах низшаго сорта, пьющаго вместе с подонками английской черни.

Лекофр."

И так совершилось! Ферм почувствовал, что ноги под ним подгибались. В одно мгновение разлетелись все его мечты о повышении. Оправдаться! Но как? Какое дать доказательство того, что действительно было? Кто поверит такому фантастическому разсказу, в особенности в префектуре, где скептицизм, так сказать, обязателен.

— Это письмо, кажется, огорчает вас? спросил любезно хозяин.

— Я пью! шептал агент, дрожа от негодования при таком обвинении.

— Вы найдете вашего друга, продолжал хозяин, надо правду сказать, что он не мало ждал вас.

— С подонками черни! продолжал Ферм. Я! я! самая воплощенная трезвость!

— Полноте! Не надо огорчаться! говорил хозяин, выпейте стакан вина, это вас подкрепит.

Ферм принял трагическую позу.

— Пусть земля разверзнется надо мною, торжественно сказал он, если хоть капля этой жидкости попадет мне в горло.

И, не дожидаясь этого обстоятельства, которое могло и не случиться, Ферм повернулся спиною к хозяину и отправился узнавать, когда идет поезд.

Он чувствовал, что поле битвы — это Париж и он торопился скорее увидать его.

На другой день Ферм был в Париже, и первым делом отправился к себе на квартиру, сердце у него сжалось, когда он проходил мимо префектуры.

Но все–таки отчаиваться не следовало- может быть, Лекофр не привел еще в исполнение своей угрозы, может быть еще можно предотвратить опасность.

Тщетная надежда! После перваго удивления привратница продолжала:

— Кстати; к вам есть большое письмо, которое ждет вас вот уже четыре дня.

— Давайте! сказал Ферм едва слышным голосом.

Конверт был запечатан печатью префектуры.

На этот раз Ферм не колебался; мера переполнилась.

Письмо заключало в себе отставку Ферма.

Он горько улыбнулся.

— Это все? спросил он.

— Почти… однако, есть еще…

— О! вы можете говорить не стесняясь, перебил отставной агент, который более уже ничего не боялся.

— В том, что я хочу сказать, нет ничего ужаснаго, не стоит так безпокоиться. Вот уже неделя, как каждый день, в двенадцать часов, является коммисионер и спрашивает возвратились–ли вы….

— От кого он приходит?

— Этого я не знаю.

— Приходил он сегодня?

— Нет еще.

— Хорошо. Когда он придет, вы его приведете ко мне…

— Вы отдохнете? О! как кажется, вы очень в этом нуждаетесь…

Отдыхать! нет, Ферм предался печальным мышлениям о непрочности благ земных.

И так, Лекофр успел отделаться от соперника, достоинство котораго он вполне ценил! Итак, он, не колеблясь, разбил карьеру человека, преданнаго обществу и господину префекту, человека, который, еслибы судьба позволила, был лучшим следователем на свете. Что делать? Протестовать, просить? Ферм знал по опыту, что успех далеко не легок, и к тому же достоинство его не позволяло говорить оправдания, которое могло показаться сомнительным, которому могли не поверить.

Ах! этого последняго оскорбления он не мог бы перенести.

Раздался стук в дверь.

Это был коммисионер.

— Я имею честь говорить с господином Фермом? просил он.

— Да, отвечал полицейский.

— У меня есть вам письмо…

— Давайте, сказал Ферм, который вспомнил, что уже два раза в течении недели, слово письмо, произнесенное перед ним, предшествовало неприятному известию.

Адрес был написан незнакомым почерком.

Ферм прочитал письмо и снова внимательно перечитал его.

Вдруг радость выразилась у него на лице.

— Кто знает? прошептал он, последнее слово всего этого, может быть, еще не сказано.

Затем, он сказал, обращаясь к коммисионеру.

— Скажите, что я приду в семь часов.

… … … … … … … … … … … … … … … … … … .

Квартира Мориса Сервана была отделана с роскошью и комфортом.

Мы находим Мориса в рабочем кабинете, уставленном шкапами с книгами, кроме того, вся комната наполнена воспоминаниями о далеких путешествиях, совершенных хозяином квартиры.

Морис сидел перед письменным столом, облокотись головой на руки, погруженный в соображения.

— И так, думал он, в этом семействе существует тайна, которую я хочу, которую я должен проникнуть. То, что до сих пор мучило только мое любопытство, делается теперь необходимостью, даже долгом. Или я должен отказаться от Берты или до завтрашняго дня разсеять таинственность, окружающую прошедшее графини Листаль или, по меньшей мере, Джорджа Вильсона.

Он опрокинулся на спинку кресла и снова продолжал думать.

— Таким образом, говорил он себе, я настаиваю на мысли, что графиня Листаль, окруженная почтением и уважением всех, не заслуживает ни того, ни другаго; в ту минуту, как эта мысль начала вкореняться у меня в голове, было совершено убийство в Амиене. До сих пор, между этими двумя фактами нет другаго совпадения, но я не могу отрицать, чтобы это совпадение не могло бы найтись. Разсмотрев труп жертвы, я был тогда же поражен сходством между лицем жертвы и кем–то знакомым.

Когда Даблэн, в присутствии графини, показал найденную Фермом карточку Гардтонга, то я сейчас–же заметил его поразительное и неоспоримое сходство с графиней Листаль. Кроме того, и это положительно верно, вид портрета настолько взволновал графиню, что она не могла вполне скрыть этого волнения, по крайней мере от моего внимательнаго взгляда. Начиная с этой минуты, манеры графини изменились. До этой минуты графиня была согласна на мой брак с Бертой; даже больше, она сама первая заговорила о нем с графом. Едва преступление было совершено, едва увидела она портрет убитаго, как исчезла на четыре дня.

Какая была причина этого отсутствия? Я не знаю. Сказала–ли она причину его своему мужу? Я сомневаюсь в этом. Чтобы там ни было, но во всем этом есть какое–то странное стечение обстоятельств, которое может иметь значение. Графиня вернулась. Граф заболевает. Подобный припадок болезни бывал с ним уже не раз, и вдруг именно в этот раз графиня непременно желает ехать в Париж. Конечно, приписывая этот отезд какой–то тайной причине, я могу сильно ошибаться, так как возобновление болезни могло действительно возбудить в графине новыя опасения и следовательно желание посоветоваться с лучшими докторами.

Тем не менее, не надо пренебрегать инстинктивными движениями, которыя происходят в нас сами по себе, а на другой день по возвращении графини я держал с Даблэном пари, котораго я не забыл: я брался открыть амиенскаго убийцу, не оставляя местности.

Почему? Потому что я был уверен, что близко или нет, но графиня Листаль связана с виновниками этой ужасной драмы, потому что я был убежден, что ея путешествие — куда? я не знаю, — имело какое–то отношение к Амиенскому убийству и потому, что вследствие всего этого я ждал от графини жеста, поступка, неосторожности, которые могли–бы навести меня на путь истинный.

Что произошло с тех пор? Какое новое обстоятельство явилось подтвердить мою гипотезу? Когда астрономы открывают новый закон, то они поверяют его справедливость убеждаясь в том, что дела идут таким образом каким–бы оне шли, еслибы их закон был верен. Мой закон был таков: в жизни графини должно случиться какое–нибудь обстоятельство, которое будет иметь связь с ея прошедшим, в это–то время является на сцену Джордж Вильсон.

Конечно, нет ничего удивительнаго, что семейство Листаль заводит новыя знакомства; но граф болен, поэтому для него это совершенно неудобное время заводить новыя знакомства. Принадлежит–ли графиня к числу тех женщин, которыя принимают всякаго, только–бы вокруг них собрался кружок обожателей? Напротив того, она воплощенная суровость.

Я сам знаю, какия трудности должен я был преодолеть, чтобы быть принятым в доме как свой и это не смотря на рекомендацию Даблэна и расположение, которое, почти с самаго начала знакомства, стал оказывать мне сам граф. Значит если этот Джордж Вильсон был сразу принят графиней как друг, а затем как зять, и чтобы графиня, таким образом, сразу отказалась от своего обыкновеннаго поведения, нужна была какая–нибудь важная причина….

— О! продолжал он снова, этот Джордж Вильсон называет себя американцем. В этом отношении он говорит правду, он действительно принадлежит к одной нации с графиней, что до известной степени, могло–бы обяснить ея симпатию, но почему–же не может быть это обстоятельство связано с амиенским убийством, жертвою котораго был американец, а убийца, по всей вероятности, принадлежал к той–же национальности. Вступив на этот новый путь, я легко могу дойти до заключения, что Вильсон может быть убийца незнакомца…. Идя еще далее, я могу заключить, что это убийство было совершено им в сообщничестве с графиней Листаль и что теперь Вильсон занимается относительно графини шантажем. Остается обяснить еще два пункта. Кто такой этот Джордж Вильсон? Почему совершил он это преступление? На этот последний вопрос, поведение графини дает, как кажется, ответ:

Убитый, сходство котораго с графиней указывает на близкое родство, владел какой–нибудь тайной относительно графини. Убийца овладел документами, могущими сильно повредить графине и в настоящее время требует платы за свое молчание….

Морис увлекался предположениями. Ошибался–ли он или следовал но истинному пути? Читатель сам может отчасти отвечать на эти вопросы.

Уже несколько дней, как Морис вспомнил, что при начале следствия по амиенскому делу, префект полиции прислал Даблэну агента, считавшагося очень хорошим сыщиком.

Морис видел Ферма в замке Листаль и первое впечатление было далеко не в пользу полицейскаго. Но разве был какой–нибудь другой способ получить какия–нибудь сведения?

Морис, по своему положению и по связям, был принят у всех высших лиц французской администрации; поэтому он отправился к префекту полиции, который принял его очень любезно. Молодой человек выразил ему желание видеть Ферма, который ездил в Англию собирать сведения относительно известнаго амиенскаго убийства.

— Ферма! вскричал смеясь префект, если вы ожидаете каких–нибудь обяснений от этого дурака, то бросьте всякую надежду.

Затем префект в коротких словах разсказал, каким образом, отправившись со своим начальником, Ферм сейчас–же свернул с истиннаго пути.

— Вы понимаете, продолжал префект, будучи воспитан в Лондоне, как он мне сам сказал, он нашел там какого–нибудь стараго приятеля, и при помощи грога, забыл совершенно свои обязанности. Наконец, я сегодня–же отправляю ему отставку.

— Однако, заметил Морис, я слышал, что хвалили его способности.

— В нашем деле, сказал префект, надо бояться этих способных людей, которые очень часто, вместо того, чтобы уяснить дело, только путают его…. К тому–же, продолжал он, я не могу допустить, чтобы мои агенты пренебрегали своими обязанностями…. нужен был пример…. я его дал….

— И хорошо сделали, сказал уходя Морис.

Что такое могло случиться с Фермом?

Собрав о нем сведения Морис узнал, что это воплощенная трезвость.

Кроме того, он знал как часто администрация, наказывая кого–нибудь, действует на удачу.

Одним словом, для Мориса виновность Ферма не была ни мало доказана, вот почему он решился терпеливо ждать появления агента.

Каждый день он посылал к нему на квартиру коммисионера и так как настойчивость всегда бывает наконец вознаграждена, то в тот самый день, как Морис уже начал отчаяваться, Ферм явился к нему в семь часов вечера.

Агент, хотя письмо не заключало в себе никакого указания, понял, но одному имени пославшаго, что дело шло об амиенском преступлении. Действительно, Ферм не раз встречался с Морисом в кабинете Даблэна, который не скрыл от него, что г-ну Сервану суд был обязан первыми сведениями относительно таинственнаго амиенскаго дела.

Амиенское преступление сделалось между тем кошемаром Ферма; отставленный через него, он поклялся войти через него же снова в Префектуру, но не с просьбами, а высоко подняв голову; он заставит своими открытиями открыться дверь Префектуры, и не иначе займет свое прежнее место, как приведя за собой убийцу Джемса Гартонга.

Отставка доставила ему много свободнаго времени, чтобы он мог работать для себя, и он поклялся сделать собственными средствами то, чего не мог сделать Лекофр, обладавший множеством помощников. Впрочем, Провидение как кажется заботилось о нем, что доказывало послание Мориса. Будучи введен в кабинет Мориса сейчас по приходе, Ферм, котораго недавния несчастия сильно изменили, Ферм держал себя на столько же скромно, и сдержанно, как прежде был болтлив и самоуверен.

Кроме того, он теперь думал только о том, как бы отмстить свое униженное самолюбие.

Только истинная страсть может вдруг изменить человека.

— Сударь, сказал ему Морис, я узнал про вашу отставку, мне известны причины, вызвавшия эту меру и я заранее убежден, что ваша вина, если она существует, была сильно преувеличена. Если я в этом не ошибаюсь, то я в вашем распоряжении; а так как вы можете удивляться подобному неожиданному расположению со стороны человека, котораго вы не знаете, то я обясню вам причины этого. Вы занимались амиенским делом, и я имею громадный интерес получить от вас сведения, которыя вы можете мне дать.

Морис оказывал, как мы уже говорили раньше, непреодолимое влияние на всех окружающих, но Ферм и без того был слишком расположен приобрести себе союзника, чтоб он стал долго противиться этому влиянию.

Союз был заключен.

Тогда последовательно, но без лишних фраз, агент разсказал все, что произошло со времени его отезда из Франции, он даже сознался; какая мысль руководила им, когда он отправился один в таверну.

Когда агент разсказал про все, что произошло в таверне Дохлой Собаки, Морис вздрогнул при описании Неда Фразера.

Разговор был длинен.

— Сударь, сказал Морис, когда агент стал уходить, вы меня хорошо поняли: я требую от вас формальнаго обещания не делать ничего не посоветовавшись предварительно со мной… Если со мной случится какое нибудь несчастие, то вы обратитесь к Даблэну, на котораго можете положиться как на меня самаго… А теперь прощайте. Завтра в Винсенском лесу и не забывайте наших условий…

… … … … … … … … … … … …… .

Было шесть часов утра, когда два соперника и их секунданты приехали в Винсенский лес.

Джорж Вильсон приехал первым.

Его свидетели были американцы, и были представлены ему графиней Листаль.

Морис приехал в сопровождении двух офицеров и еще третьяго лица, котораго он представил как доктора.

— Вы понимаете, господа, сказал он улыбаясь, что человеколюбие никогда не должно терять своих прав.

Доктор был высокий, худой мущина, с длинными черными бакенбардами и в синих очках, которые совершенно скрывали его взгляд.

Пока свидетели уговаривались о последних условиях дуэли, доктор сказал что то Морису, который подозвал одного из своих секундантов и сказал ему:

— Попросите г-на Джорджа Вильсона, не может ли он уделить мне нескольью минут.

Морис и Джордж отошли на несколько шагов.

— Нед Фразер, сказал Морис, я мог бы заставить арестовать вас и отправить назад в каторжную работу, откуда вы бежали… Вы убийца Джемса Гардтонга, я вас знаю, не отпирайтесь… Вот, что я вам предлагаю: вы публично извинитесь передо мною в той форме, в какой вы желаете, и немедленно отправитесь за границу, выдав мне предварительно тайну вашего влияния на графиню… Вот мое последнее слово, если вы не согласны, то я вас убью. Выбирайте.

Нед Фразер слушал без малейшаго волнения то, что говорил Морис. — Милостивый государь, отвечал он, меня зовут Джордж Вильсон, я не извиняюсь и вы меня не убьете.

— Берегитесь, Нед, вы играете в ужасную игру…

— Меня зовут Джордж Вильсон, а не Нед Фразер.

Говоря это, Джордж повернул к секундантам и прибавил громко.

— Мы готовы, господа.

Разстояние было назначено пятнадцать шагов, стрелять — когда угодно

Пистолеты были заряжены и переданы сражающимся.

Оба прицелились.

В эту минуту ветви дерева, находившагося напротив Неда Фразера, раздвинулись и между ними появилось лице, с любопытством смотревшее на странное зрелище.

Лице было бледно и худо и почти все покрыто растрепанной бородой… Нед увидал его.

Убийца Джемса Гардтонга вздрогнул и побледнел.

— Седьмой номер! вскричал он. Раздался выстрел.

Нед упал лицем вперед.

Секунданты бросились к нему. Он дышал.

Сделанное им неожиданное движение спасло его: пуля Мориса раздробила ему плечо. Он сделал движение, точно желая встать, но силы изменили ему и он во второй раз прошептал.

— Седьмой номер!

КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ.