Граждане Рима

СИНЯЯ ДОРОГА

Присев на корточки посреди влажной кладбищенской травы, Уна и Сулиен смотрели на Марка, спавшего под их расшитыми занавесками. Они все еще находились на окраине Толосы, в самой глубине кладбища, вынесенного за городскую черту, поскольку хоронить мертвых на территории римских городов воспрещалось. Но в этих полях, между дорогами, ведущими из Толосы, вырос богатый урожай: урны, надгробия и пирамиды, беспорядочная мешанина последних пристанищ, с тоской и легкой завистью теснившихся к городу, как жалкое предместье мраморных лачуг.

Сулиен знал, как долго этому другому парнишке, ворочавшемуся с боку на бок на тонком лоскуте ткани, не удавалось уснуть, потому что, прежде чем самому закрыть глаза, он лежал, спокойно наблюдая за ним, пока не уверился, что Марк спит. Он не был уверен, чего, собственно, ждет, за чем наблюдает, почему не спит, разве что сдержанная недоверчивость Марка оказалась заразительной.

Не то чтобы Сулиену пришло в голову называть его Марком. Он перестал обращаться к нему «ваше высочество», потому что Уна сказала — «не называй его так», и потому что было чистой воды безумием использовать этот титул, когда они наугад, петляя, пробирались по притихшим улицам и все вместе прятались за какой-нибудь бадьей. Но Сулиен не знал, как обращаться к нему иначе. Они остались одни среди могил, пока Уна ходила на блошиный рынок, и Сулиен перебирал все остальные возможности: Новий, Фаустус, Лео — имена звучали странно и были слишком широко известны, чтобы ими пользоваться. Парнишка же ничего не говорил на этот счет, равно как и не запрещал называть себя «высочеством». Казалось, ему это все равно или он не обращает внимания, он просто сидел, без кровинки в лице, вежливый, устало прислонясь спиной к стене мавзолея. Сулиен уговаривал себя оставить его в покое, он видел, как изможден Марк. И все же в нем ощущалось чувство не то чтобы превосходства, как могла бы подумать Уна, но некоторой дистанции. Это раздражало Сулиена. Он не мог с этим смириться. Кроме того, он был любопытен.

— Ты ходил в школу? — спросил он.

— Раньше, когда был помладше, — после усталой паузы донесся далекий голос. — А потом у меня были воспитатели.

— Но разве люди могли обращаться с тобой как с остальными… разве могли хоть на минуту забыть, кто ты?

— Не знаю. Как я могу судить?

— Верно, не можешь. Диковинно это все.

Марк тусклым голосом согласился.

— Зато с девчонками это удобно, да? — спросил Сулиен, практически не рассчитывая на ответ, и поэтому не удивился, когда Марк что-то еле слышно пробормотал и снова умолк.

Марк не узнал Сулиена ни по имени, ни по лицу, но он помнил ряды фотографий, которые показывали по дальновизору после похорон родителей, и знал, что Сулиен, должно быть, один из преступников, бежавших в Лондоне. Он сидел, прислонившись к камню, и спокойно думал о том, что мог сделать этот человек: убить, изнасиловать или что-нибудь, Марк не знал — он вообще мало на что обращал тогда внимание.

Спустя какое-то время Сулиен, на сей раз правильно, догадался, в чем дело. Придвинувшись к Марку, он негромко спросил:

— Новий?.. Лео?.. Хочешь знать, за что они хотели меня казнить?

— Можешь ничего не рассказывать, это не важно, — невозмутимо ответил паренек.

— Нет, важно, — сказал уязвленный Сулиен, — поэтому я и хочу объяснить… они все врали… я не сделал ничего плохого.

— Ну и ладно, — слишком поспешно согласился Марк Новий Фаустус Лео. Сулиен испытал нечто вроде оскорбленного недоверия, которое всегда чувствовал в Лондоне, когда что-нибудь напоминало ему о том, что он раб. Сердито уставившись в темноту, он решил ничего не объяснять про Танкорикс и Катавиния. К тому времени, когда Уна вернулась с одеждой, занавесями, деньгами и книгами, он уже обращался к Марку только на «ты», как сестра.

В другой раз Уна пошла и разбудила бы Сулиена уже давно, потому что было ясно, что им нужно поговорить о том, как вести себя дальше, пока тот, другой, римлянин, еще спит. Но сейчас ей доставляло какое-то пронзительное удовольствие быть одной. Она смочила ладони о мокрую траву и вытерла лицо собранной росой. В черном рюкзаке с гримом Сибиллины лежала кое-какая косметика, бутылочки шампуня и масла, но здесь особой нужды в них не было. Она положила свое зеркальце среди сваленных в кучу вещей, проверила, что под глазами не осталось серых следов краски, и пошла побродить в бледных сумерках, расчесывая волосы, с удовольствием чувствуя прохладно подсыхающую на коже влагу, ей нравился белый туман и похожее на обломки кораблекрушения кладбище, напоминавшее ей о ее тайниках там, в Лондоне. Статуи и надгробия, кичащиеся тем, сколько денег на них потрачено, все чушь! Однако в то утро Уна была не в настроении безжалостно судить кладбище. Хаотичное нагромождение саркофагов, решила она, по крайней мере выглядит естественнее, чем упорядоченные ряды одинаковых могил.

Глухо ступая по траве — мимо увядших букетиков и обугленных останков принесенной в жертву снеди, — она вернулась к продолговатой лужайке, где Сулиен и Марк Новий лежали, с трех сторон укрытые могильными плитами. Сулиен спал, как могут спать только очень высокие люди, расслабленно раскинувшись, отчего его длинная фигура была ей еще милее, в ней было больше бессознательной беззащитности — или это тоже только казалось? — чем в спящей женщине или скромнее скроенном мужчине; он лежал, неподвижно разметавшись, и его длинные руки и ноги уходили в темноту, промеряя ее, как лоты или якорные цепи. Нет, она еще подождет и подумает, прежде чем будить Сулиена.

Пересчитывая в уме деньги, она подобралась к сыну Лео и долго сидела возле него, задумчиво на него глядя, вспоминая огромное лицо, незрячими глазами следившее за ней с высоты на Джулиан-сквер. Что им делать с этим лицом? Тонкий слой въевшейся грязи на коже, обозначившийся на щеке синяк. Она потрогала соответствующее место на своем лице, где были подобные отметины, стараясь решить, поможет ли это, сыграет ли роль темной полумаски или только подчеркнет передававшееся по наследству выражение глаз, ярче обозначит унаследованную форму черепа? Чем дольше она в него вглядывалась, тем призрачнее ей казались произошедшие с ним перемены. Выпачканное копотью лицо, худоба, неровно состриженные волосы — все это ничего не значило, было едва ли не так же прозрачно, как повисший в воздухе туман. Неужели люди, видевшие эти многократно увеличенные черты над городом, теперь не распознают, кто перед ними, и как, снова подумала Уна, как ему удалось забраться так далеко? Теперь они знали и про волосы, и про обтрепанный вид, она сама об этом рассказала, сама выдала скудный камуфляж, в котором он предстал перед ней, а теперь ей приходится с ним возиться. Хотя, вероятнее всего, никто не помнил, что она сказала. Рынок наводнен стражниками — но почему бы им не решить, что это всего лишь розыгрыш. Ведь они всего лишь мельком видели три убегающие фигуры.

Уна неприязненно сжала губы: какую ужасную речь о своей любви к Риму ей пришлось произнести.

Над ними нависала миниатюрная башенка мавзолея, душераздирающая небольшая композиция, напоминавшая белую дымовую трубу: конус, опирающийся на кольцо колонн, окружающих установленную на кубическом постаменте статую, — нечто вроде сооружения из детского конструктора. Когда достаточно рассвело, Уна, чтобы попрактиковаться, прочитала высеченную на постаменте надпись:

Не растроганная надписью, Уна стремительно ринулась между колонн, ей не терпелось выяснить, как быстро она сможет идти, запнулась посередине и остановилась, вспыхнув, рассерженная и сбитая с толку. Но это не в счет, ведь этого не случилось бы, не торопись она так. Затаив дыхание, она про себя перечитала надпись — быстрее или все так же медленно, она сказать не могла. Уна вздохнула и с грубой ухмылкой посмотрела на надгробие. В описании Фадильи все звучало куда красивее, чем было на самом деле, и все же было в этом нечто неистребимо римское — чванное, самодовольное и бестолковое. В окружении колонн изваяние Элия выглядело мягким, теплым и почти живым. Ничто не указывало на то, что Фадилья лежит с ним рядом.

Уна снова посмотрела на Марка и подумала, что в конце концов, пожалуй, знает, как ему оставаться неузнанным, ведь только потому, что его лицо можно было увидеть повсюду, казалось невероятным, чтобы кто-нибудь из Новиев мог оказаться здесь, на кладбище, или где-нибудь еще, он был слишком знаменитым, чтобы занимать так мало места, ему следовало быть крупнее и не таким выразительным, возможно, разделиться на несколько телесных оболочек. И лицу его поменьше бы неповторимых особенностей, всех этих мелочей — ну, скажем, того, как внезапно его густые ресницы из темных становятся белесыми.

Сулиен заворчал, проснулся и увидел Уну, угловато сидящую на корточках: руки она скрестила на коленях, опустив подбородок на костистое запястье, и внимательно изучала беззащитное лицо Марка.

— Шшш! — сказала она.

Сулиен медленно встал, потирая затылок, чувствуя, что тело его приняло форму земли, как бисквит на противне. В каком-то смысле это тоже была вина Марка Новия: всю неделю до этого они с Уной спали на блошином рынке, но только Уна могла вернуться туда теперь, вполне уверенная, что ее не узнают.

— У него ничего нет. Теперь нам придется кормить его и всякое такое. Наших денег на троих не хватит.

Сулиен угрюмо кивнул. На самом деле глупо было винить в этом Марка, когда то была его вина. По крайней мере, Уна пока этого не сказала.

— Вот пожили бы здесь еще лет двадцать, тогда знали бы, чего не надо делать, — сказал он. Теперь дело вовсе не казалось таким уж рискованным. Легко верилось, что они могли бы спокойно забыть, что когда-либо видели Новия во плоти.

И вместе с Уной он принялся вглядываться в лицо Марка, хмурившегося во сне.

— Мне кажется, он не слишком похож на свои фотографии, — сказал Сулиен, — и все же…

— Я купила ему шапку, — задумчиво произнесла Уна.

— Правда? — Сулиену понравилось, что Уна уже начала решать проблему Марка.

— Недорогую, — почти извиняющимся тоном сказала Уна. — По дороге на рынок. Потому что я сказала им, что он подстригся. Но вряд ли это поможет, как думаешь?

Сулиен посмотрел на Марка, стараясь представить, что поможет, но так и не смог вообразить шляпы, которая скрыла бы безмятежную властность этого лица.

— Лучше надеть ему на голову мешок, — раздраженно ответил он. Уна вдумчиво и с интересом на него поглядела.

— Что ты? — спросил Сулиен.

— Вчера, — Уна с трудом сдержала улыбку, — я уж решила, что ты у него автограф попросишь.

Сулиен скорчил недовольную гримасу.

— Да, я пытался, пробовал с ним заговорить, но он… так разважничался… — ответил он. Но, беспокойно взглянув на Марка, он заметил быстро растекавшийся синяк и почувствовал обычную жалость к раненому человеку. — Он в порядке. И, я думаю, ты тоже была бы, если была бы… сама знаешь кем. Просто не понимаю, какая теперь разница, вот и все, — Сулиен помотал головой. — Ладно, не важно. Как насчет места, куда он собирается?

— Он сам точно не знает, где это, — ответила Уна.

— Что? — слишком громко сказал Сулиен.

— Тише, он проснется, — предупредила Уна, и они немного отодвинулись. — Это где-то на юге, — продолжала она вполголоса. — Там есть место, называется Атабия, но он идет не совсем туда. Не знаю… находят же его люди, даже если это тайна, разве нет?

— Значит, и ты можешь найти?

— Может он, могу и я, — подумав, ответила Уна.

Сулиен отодвинул сестру еще дальше от Марка.

— Тогда почему бы нам не отправиться туда самим? Или куда-нибудь еще? Конечно, мы не можем позволить, чтобы его убили, а если уж это и случится, не можем брать за это деньги. Пусть поступает как ему заблагорассудится. Хуже ему от этого не будет.

— Зато нам — будет, — яростно прошептала Уна. — Теперь они ищут в Толосе беглых рабов и, может, додумаются, что один из них — ты. Я обо всем этом уже подумала. Конечно, он не имеет к нам никакого отношения и хочет быть с нами не больше, чем мы с ним. Он даже не попросил нас помочь ему. Но он обещал освободить нас. И деньги. Может, если мы останемся с ним, то сможем заставить его сдержать слово.

Сулиен вздохнул, немного поостыв от пылкости, с какой говорила сестра, разочарованный перспективой и дальше составлять компанию Марку, но вместе с тем, когда оба снова повернулись посмотреть на сына Лео, лежащего у подножия гробницы, вспомнил, как Марк накануне ночью пытался пристроиться на приступке, один-одинешенек, и почувствовал к нему все ту же неясную жалость.

— Кто-то действительно хочет убить его? — спросил он. Уна кивнула. — Кто?

— Он не знает.

— Похоже, он вообще не много знает, — сказал Сулиен. — А какой он?

— Он… — начала было Уна и поняла, что не хочет отвечать, не хочет вспоминать или думать об этом, деликатный вопрос. Иногда ей казалось, что люди вообще «никакие», что это нагромождение странных компонентов, которые могут означать что угодно, когда вы смотрите на них непредубежденными глазами… Но неужели Сулиен и она сама тоже были «никакими»?

Марк боялся распасться, распылиться, из последних сил стараясь не позволять себе плыть по течению.

Поэтому она заколебалась, не зная даже, как сказать такую малость, и не могла больше думать о Марке без некоей дрожи и отвращения.

— Он проснулся, — сказала Уна.

Марк не открывал глаз. Проснувшись, он моментально понял, что они где-то рядом и говорят о нем, и он лежал, прислушиваясь. Он нервно вскинул голову и увидел, что, внезапно умолкнув, они стоят над ним. Паренек отвернулся, пытаясь изобразить виноватую улыбку, но девушка, Уна, глядела на него в упор, воинственно и ни капельки не смущенно.

— Ты сделаешь, о чем говорил? — спросила она. — Свобода и деньги, мы получим их в любом случае. Так ты обещаешь?

— Да, — ответил Марк. Ему хотелось всего-навсего снова уснуть. Девушка кивнула.

— Ну, что думаешь? — спокойно обратилась она к брату.

Брат, Сулиний, или как там его, странное имя, быстро взглянул на Марка и сказал:

— Значит, ты все еще думаешь, что он сделает это?

Уна состроила гримаску, нагнула голову и безвольно произнесла:

— Он не верит, что до этого когда-нибудь дойдет, но если дойдет, то да.

Они переглянулись, потом оба посмотрели на Марка, раздумчиво, с заговорщицким видом.

— Тогда ладно, — сказал паренек.

Девушка отошла, порылась в их разбросанных пожитках и вскоре вернулась к Марку и протянула ему что-то костистой рукой.

Она переоделась: сняла зеленое платье, и теперь на ней был серый, похожий на саван, балахон, а темная косметика не приглушала взгляда горящих глаз. От поддельного обаяния Сибиллины не осталось и следа; она выглядела такой же бледной, чумазой и обтрепанной, как и все они, разве что, подумалось Марку, какой-то более светлой и резко очерченной среди курящихся могил, напряженной, бросающейся в глаза и мстительной. Он удивленно и растерянно взял это нечто измятое из ее рук, и Уна тут же, не говоря ни слова, отвернулась и стала быстро и ловко складывать вещи, принесенные с блошиного рынка.

Марк пригляделся: это оказалась вязаная шапочка из темной, синеватой шерсти.

Еще Уна купила хлеба и фруктов, и они начали есть почти в полном молчании, не считая того, что Сулиен — казалось, он просто не может сдержаться — время от времени заводил какую-нибудь веселую беседу, но слова оказывались хрупкими, и разговор быстро смолкал.

Какая-то часть сознания Марка, по обыкновению наблюдавшая все бесстрастно и со стороны, шепнула: «Давай, поговори с ними, расспроси, откуда они, тебе же еще долго с ними мыкаться».

Но, глядя на говорливого паренька и его враждебно насупленную сестру, он был не в силах вымолвить ни слова. Тоска по Риму, по всему, что начало блекнуть и исчезать шесть недель назад со смертью родителей, казалось, превратилась в настоящую опухоль, даже пока он спал, совсем как разукрашенная синяком щека. Никогда прежде она не была такой сильной и физически ощутимой, — как холодный сгусток тумана, который, проникнув в легкие, нагоняет волны озноба, рассредоточивая остатки внимания.

Но дело было не только в этом. Марку действительно не хотелось связываться с этими двумя. Конечно, они не были похожи на льстивых дворцовых рабов, но, зная, кто они, думая о том, каким он должен им казаться, Марк чувствовал то же смущение и неприятную виноватую нервозность. В данный момент он ничего не мог для них сделать. А если он начнет копаться в том, что привело их сюда, что сделал этот паренек и почему, то что дальше, что еще он может им сказать? Особое затруднение представляла девушка, казалось, она уже втихомолку проклинает его за что-то, и если, а иначе и быть не могло, за то, что он свободен, богат и принадлежит к семье Новиев, то что он с этим-то мог поделать? Отныне он будет зависеть от их денег. Это было унизительно. Он хотел отмены рабства. Он не хотел этого постоянного, олицетворенного упрека.

И все же надо было что-то придумать, поэтому после долгой паузы Марк сказал:

— У меня была карта, но ее украли вместе с рюкзаком. Мне… то есть нам придется достать новую в ближайшем городе.

— Хорошо, я куплю, — сказала Уна. — Только не в Толосе.

— Спасибо, — ответил Марк. Он слегка покраснел, не почувствовав этого. — Но тогда нам придется добираться до ближайшего города без нее. Вы хорошо знаете Толосу?

— Мы здесь всего неделю, — ответил Сулиен.

— Ладно, до него идет дорога. По-моему, вдоль реки. Так что карта нам не понадобится.

— Слушай, — произнесла Уна, наклоняясь вперед и громче, чем обычно, — я имела в виду, что куплю карту не только потому, что это наши деньги. Даже если бы у тебя и были свои, ты не смог бы ими пользоваться. Ты не должен ни с кем заговаривать, по крайней мере не сейчас. Не думаю, что нам следует идти по большим дорогам и заходить в города. Считаю, что нам следует передвигаться только в темноте. Никто не должен видеть тебя. Или Сулиена.

Это поразило Марка.

— Ты хочешь пробираться в темноте? Лесными тропинками? — спросил он.

— Нет, не хочу ни того, ни другого, — ответила Уна. — Но если мы собираемся докуда-то добраться, это единственный способ.

— Но тогда мы будем постоянно сбиваться с пути. Ты не представляешь, как это далеко. На это уйдет целая вечность. Я уже должен был быть там… столько пришлось отшагать.

— Мы не можем позволить себе ничего иного, — сказала Уна.

— Да, — сказал Марк, с сожалением думая о вещах, которые украл Петр, — но я добрался на товарном поезде до самого Немауса.

— Нет, — спокойно повторила Уна. — Я категорически против. Если мы пойдем пешком и кто-нибудь нас заметит, можно, по крайней мере, убежать.

— Но тогда у них будет больше времени нас поймать, — возразил Марк. Он почувствовал легкое недоверие, хотя в словах Уны, несомненно, была своя правота.

— Если мы пойдем открыто, у всех на виду, им совсем не понадобится времени.

— Но мне удалось забраться в такую даль. — Марк больше не скрывал своего раздражения. — Ты узнала меня только потому… — Он умолк, не зная, как ей это удалось.

— Но стражники знают, как ты теперь выглядишь, — сказала Уна. — Я рассказала им.

Марк похолодел и не смог вымолвить ни слова. Девушка произнесла это легко и спокойно, уведомительным тоном и, широко раскрыв глаза, с видом человека, убежденного в своей правоте, немного похожая на прежнюю Сибиллину, смотрела на Марка, явно заинтересованная тем, как он это воспримет.

На самом деле Уна напряглась, испуганная тем, что натворила, но все так же расчетливо: это была первая схватка, и она не собиралась проигрывать. Правда ей хотелось закончить поскорее.

Сулиен видел, как они, сверкая глазами, смотрят друг на друга, незримое столкновение явно продолжалось.

— Слушай, — быстро сказал он Марку, — конечно, мы хотели всего, о чем говорили, но тогда мы думали, что тебе лучше вернуться домой. Все было за это.

Марк знал, что это правда. И даже в противном случае, даже если бы у него было право проклинать их, знал, что ссориться с ними не в его интересах. Он был в ярости, но ни сделать, ни сказать ничего не мог. Он отвел глаза, опустил их, словно разглядывая свои руки.

— Знаю, — сказал он дрожащим от напряжения голосом. — Ладно, хватит на этом.

Бессмысленные слова, с горечью подумал он.

— Главное, чего ты хочешь, это оказаться в безопасности, — сказала Уна не терпящим возражений тоном. — Поэтому не важно, насколько это далеко или как долго туда добираться. Пока ты жив, будешь делать все, что от тебя требуется. Так что нет смысла совершать глупости.

— Это не глупости, я же не знал, что вы наделали, — оборвал ее Марк, чувствуя захлестнувшую его волну непонятного гнева. Только некоторое время спустя до него дошло, что никогда до этого никто из его ровесников — и уж тем более какая-то девчонка — не называл его глупцом.

— На этот раз стражники могут нам и не поверить, — устало, примиряюще сказал Сулиен. — Ты все еще можешь быть в Кесарее Инкорум, в Томисе или где-нибудь еще.

— Вряд ли, — пробормотал Марк.

— Нет, точно, — согласилась девушка, на сей раз вполне мирно: было очевидно, что она победила.

— Так или иначе, дольше оставаться здесь нельзя, — сказал Сулиен. — Придут люди.

Прежде чем уйти, Марк, так же как и Уна, на минутку задержался прочитать надпись на надгробии Элия:

Он подумал о родителях, провощенных и совершенных, все так же покоящихся в крипте за пределами Рима. Он понял, что у него почти не было времени поверить, что их действительно убили, что можно проклинать за это кого-то вполне реального, и даже сейчас он слишком занят, чтобы скучать по ним — по ним обоим, — испытывать острые приступы тоски, способной вызвать справедливый гнев. И шофера, подумал он, беднягу шофера они тоже убили.

Затем, почувствовав укол вины, он вспомнил о Гемелле и о Варии.

Обернувшись, Марк увидел, что девушка снова с любопытством наблюдает за ним, хотя на сей раз она моментально опустила глаза, так и не встретившись с ним взглядом.

Марк вспомнил о шапке, которую она ему дала. Он надел ее, натянув как можно глубже, полностью закрыв затылок и лоб — так, что даже бровей не было видно.

— Совсем другое дело, — к удивлению Марка, спокойно пробормотала девушка, — теперь не важно, какого цвета у тебя волосы.

— Ладно, — согласился Марк, впрочем без особого выражения.

Он смотрел на туман. Это было плохо, это означало, что осень выдастся нешуточная.

Марк не сомневался, что на карте все выглядело просто, но отыскать реку в правильном направлении оказалось труднее, чем он думал. Они двинулись через кладбище, миновали растущие рядком ели, из-за которых донесся протяжный печальный рев. И они поняли, что другого выхода нет, что им придется пробираться через ощетинившуюся развязками шоссейную сеть, шарахаться от машин, мчащихся сквозь насыщенный выхлопными газами удушливый воздух. Дойдя до средокрестья дорог, они наконец увидели реку, но она была настолько закрыта автострадами и государственными предприятиями, что ее было едва видно и подобраться к ней не представлялось никакой возможности. Даже если бы им удалось оторваться от дорог, они заблудились бы без указателей на Тарбу и Лорду — заблудились бы еще безнадежнее, чем сейчас. По мере возможности они двигались участками, поросшими бурой травой, продирались сквозь заросли чертополоха и ворсянки. Но иногда не оставалось ничего иного, кроме как ступить на узкое полотно дороги, следуя ее изгибам, уворачиваясь от проносящихся мимо машин, вдвойне пугающих — скоростью и парой глаз за лобовым стеклом. Шапка съехала совсем низко, Марк с большей решимостью, чем когда-либо, изучал асфальт впереди. Было совершенно ясно, что разгуливать пешком здесь не следует. Прошло два часа, прежде чем они добрались до прямой, как стрела, магистрали, пересекавшей затопленную Гарумной равнину.

Сжав кулаки, Уна остановилась на одном из треугольных земляных участков, обрамлявших дорогу, уперла руки в бока.

— Слушайте, теперь надо быть поосторожнее. Придется сойти с этой дороги, а здесь повсюду тысячи рабов. Рабочих.

Далеко за высокими изгородями и рыхлыми конусами гравия и глинистого сланца их взгляду открывался только крохотный кусочек реки. Равнина была плоской и безлюдной — бескрайнее пространство в наростах бумажных фабрик, заводов по переработке гравия, боен, кварталов, где ютились рабы, и огромных комбинатов, производивших двигатели для магнитных поездов. Странно было думать, что совсем рядом работают сотни людей, так как на всей равнине не было видно ни единого человека.

— Надеюсь, все уже успели сообразить, — продолжала Уна, — появляться возле мест, где живут рабы, нам не стоит. — Быстро взглянув на Марка, она добавила: — Так что хватит валять дурака с этой шапкой. Здесь до тебя особо никому дела нет. Кроме твоего затылка они все равно ничего не увидят.

Марк даже не удостоил ее взглядом. В последние часы, когда он покорно плелся между ними, как заключенный, тоска по дому и скорбь снова охватили его с такой силой, что словесные выпады Уны не могли ни приободрить, ни задеть его. После затянувшейся паузы он преодолел себя и апатично спросил:

— Ты работала где-нибудь в таком месте?

— Да. Я много где работала, — коротко, неопределенно ответила Уна, и больше они не заговаривали.

Но сойти с дороги было по-прежнему некуда. Конечно, на другой стороне обочины их было бы не так видно из машин, но зато слева они хорошо просматривались с фабрик. Они двинулись вперед. Уна, скрипя зубами, смотрела по сторонам, не следит ли кто-нибудь за ними, стараясь почувствовать заброшенные в их сторону рыболовные крючочки любопытства и, если что, увернуться от них, но машины мелькали слишком быстро, она не успевала проникнуть в чужое сознание, прежде чем оно уносилось прочь. Она отвела взгляд от дороги, сосредоточившись на серой каше дворов и построек, надеясь, что ей все еще удалось сохранить лондонское чутье на заброшенные места. Она почувствовала облегчение, когда ей пришлось оставить своих спутников и зайти в стоящий на бетонной площадке магазин, чтобы купить что-нибудь, хотя при этом ей пришлось улыбаться продавцу и разговаривать с ним. Лучше было оказываться там, где привыкли к посетителям. Было так несложно притворяться, что родители ждут ее на парковочной площадке, но в этом и не было настоятельной необходимости, — никто не смотрел на нее с удивлением, пока она спокойно брала продукты с полок, вытаскивала карту из кипы брошюр возле двери. Она вышла, весело таща в обеих руках магазинные пакеты, и быстро, жизнерадостно направилась к акациевой рощице за парковкой, где прятались Марк и Сулиен, и, прежде чем успела дойти до них, начался дождь. Сначала он просто моросил, казался прохладным и освежающим, но тем не менее замедлял их шаг и в конце концов стал действовать на нервы, так что они были почти рады, когда примерно через час он превратился в настоящий ливень и вымочил их до нитки.

Наконец, пройдя через низкорослый ракитник, они доковыляли до безлюдных корпусов цементного завода и, скользнув в гараж, дрожа, стали ждать наступления темноты. Они прошли не более семи миль, но вымотались до предела. В скудном свете стали изучать карту, Уна хмурилась от неловкости и досады, поскольку ей потребовалось какое-то время, чтобы, разобравшись в путанице разноцветных ниточек, убедиться, что широкая красная полоса действительно была той автострадой, с которой они недавно сошли. Наконец, наклонившись, она неуверенно провела извилистую линию, петлявшую между знакомыми Марку объездными дорогами, железнодорожными путями и проселками и дотянувшуюся до самых гор. Мысленно превратив извилистую линию в прямую, Марк только вздохнул.

Это был плохой день, но последующие дни и ночи выдались ненамного лучше. К восходу следующего дня фабрики превратились в узкую линию на горизонте, и теперь путники могли идти берегом реки через бобовые и пшеничные поля. Внезапно на востоке, по другую сторону дороги, резко обозначились округлые холмы. В свете разгоравшейся зари они увидели бледные тени далеких облаков, неожиданно превратившиеся в белоснежные вершины гор, прозрачные, как калька. Они уставились на них, охваченные недолгим радостным возбуждением. Уна никогда прежде не видела гор, не считая картинок в газетах или плакатов, рекламирующих места для проведения отпусков.

Но они оставались бледными, хрупкими, далекими силуэтами в небе и, казалось, никогда не станут ближе. Впереди, на западе, окружавшая дорогу земля тянулась бесконечной равниной, по которой, конечно же, было легче идти, но которая усиливала их ощущение, что они не двигаются, что дорога прокручивается у них под ногами, как конвейер. Возбуждение Марка при виде гор быстро улетучилось, и его угнетенно молчаливое состояние тяжело повисло над всеми. Даже Уне с Сулиеном стало труднее разговаривать друг с другом. Сулиен продолжал думать, может ли он что-нибудь сделать с покрытым синяками лицом Марка, и уже в первые ночи заметил неловкую походку своего спутника и то, что временами он держится за живот. Порой Сулиену чуть ли не хотелось, чтобы им подвернулся какой-нибудь покалеченный человек, которому он обязан помочь, он так страдал от своей бесполезности. Но Марк был настолько непроходимо погружен в себя, что Сулиен не мог придумать, как объяснить, что он собирается делать, и как вообще подступиться к пациенту, а когда он вспоминал об их несостоявшемся разговоре на кладбище, ему и вовсе не хотелось помогать Марку. А поскольку синяки были легкие, он в конце концов дал им исчезнуть самим по себе.

Дождь не стихал. Боковая дорога, по которой они шли, вновь свернула к автостраде, и ночью грязь в конце концов заставила их вернуться на магистраль, доверившись тому, что темнота и кобальтовые огни превратят их в синие подводные тени. Ночной воздух изрядно посвежел, и Марк понял, что план Уны — передвижение в темноте — по крайней мере, дает им возможность отоспаться днем, в тепле, хотя это не решало проблем с мокрой одеждой, мокрой землей и дневным светом.

Более того, хотя их и беспокоило то, что ночные водители могут кое-что заподозрить в тяжело бредущих силуэтах при беглом взгляде на залитые подводным светом лица, и хотя иногда они видели издалека трудящихся в поле рабов, никто вот уже четыре дня, а теперь уже и четыре ночи, не видел его с близкого расстояния. И он не видел никого, никаких лиц, кроме этих двух. Однажды вечером его поразило, как, в сущности, мало он знает о них, едва сознавая их близкое присутствие, постоянно глядя на асфальт или грязь под ногами. И все же их лица глубоко запали ему в душу, так, что он в любой момент мог извлечь их из памяти и был вполне уверен, что, встреть он их через пару лет или даже лет пять спустя, он безошибочно узнал бы их.

Однако было ясно, что дальше так идти они не могут. Их одежда и одеяла были слишком тонкими, а теперь все стало холодным и влажным от грязи и дождя. Все, что было надето на Марка, принадлежало Сулиену — брюки, которые Уна купила брату в Лондоне и синяя туника с рисунком в виде ярко-красного языка пламени, которую Уна всегда считала слишком яркой и бросающейся в глаза. На Уне было красно-коричневое платье с длинным рукавом, а поверх него — серая синоанская блуза, однако ноги оставались босыми: широкие брюки впитывали дорожную влагу, и мокрая, холодная, как лед, материя липла к телу. Переодеться было не во что. Они попробовали отмыть самые грязные пятна в Гарумне, но сушить одежду после этого было негде. Уна купила в пришоссейном магазине газовую зажигалку для духовок, поздравив себя со счастливой мыслью — как развести костер, однако единственное, что им удалось, это слегка подпалить груду мокрых веточек, нетерпеливо пристраивая зажигалку и так и сяк, злясь друг на друга.

Они обсуждали, где достать новую одежду, на пятую ночь, не доходя нескольких миль до Лугдунум Конвенарума, с трудом покинув холодное здание фермы, в котором провели ночь.

— Пойми же, — терпеливо втолковывал Марк Уне, — как только я снова окажусь в Риме, я возмещу вам все убытки.

Его слабый голос звучал официально и непреднамеренно покровительственно. Шли дни, и пока никто не обнаружил их, поэтому Марку иногда казалось, что Уна, должно быть, была права, предложив двигаться в потемках. Он по-прежнему думал, что они — он — могли бы рискнуть и снова забраться в какой-нибудь товарный вагон: тогда, возможно, они были бы уже на месте.

— Да, пятьсот тысяч сестерциев, — резко напоминала ему Уна, — думаю, это все покроет. — И мягко добавляла (она всегда и во всем была пессимисткой): — Если ты когда-нибудь снова окажешься там. — Она имела в виду, что, насколько они знали, в Риме он никогда не будет в безопасности, но понимала, что Марк, внутренне вздрогнув, воспринимает это на свой лад — «если останешься жив», — тогда она приходила в отчаяние и уже ничего не объясняла.

— Однако он прав, — сказал Сулиен. — Так мы все заболеем.

— Знаю! — крикнула Уна, чувствуя себя загнанной в угол. — Но мне нужно чистое платье, прежде чем я смогу что-нибудь сделать… И без того достаточно странно, что я из своего кармана покупаю одежду для двух парней… но, если я появлюсь в таком виде, все наверняка решат, что я рабыня.

— Я могу сделать это, — сказал Сулиен. — Просто объясню, что я на каникулах и выпачкался, пока шел по дороге, что правда.

Пройдя несколько шагов вперед, Марк остановился, пораженный неожиданно напряженной тишиной сзади. Обернувшись, он увидел, что Уна стоит, черты ее лица смягчились, вид был испуганный.

— Нет, они могут увидеть тебя, — прошептала она. — Ты можешь не вернуться.

— Ты тоже. Мы с тобой в одинаковом положении, — ответил Сулиен.

— Нет. Ты не сможешь узнать, что они думают о тебе. А меня рядом не будет.

— Но это же магазин, а не военный участок! — воскликнул Сулиен.

Уна на мгновение замолчала.

— Я правда не хочу, чтобы ты ходил, — наконец сказала она тихо.

— Я тоже не хочу, чтобы ходила ты, — вздохнув, ответил Сулиен.

— Мне просто надо умыться, — снова пробормотала Уна, и Марк так и не понял, почему наблюдает за ними, откуда в нем такое любопытство.

— Почему все остановилось? — вдруг сказал Сулиен.

И правда. Было часа два ночи, и, не считая бесконечно и беспорядочно курсирующих товарных составов, синяя дорога практически опустела, но впереди быстро росла цепочка задних огней.

— Авария, — сказал Марк, и в эту минуту, заскрипев тормозами, остановился один из составов. Но Уна тоже остановилась, вглядываясь в темноту, где протянулся ряд задних огней.

— С дороги, скорее с дороги! — хрипло крикнула она.

Они вскарабкались на поросшую жесткой травой насыпь и пригнулись. Сулиен почувствовал, как нога его соскользнула и в штанину набился целый ком грязи.

— Что это? — шепнул он. — Вы что-нибудь видите?

Уна выглянула, прижавшись к верху насыпи.

— Не уверена… но по-моему, там кто-то был, — она покачала головой. — Так или иначе, пока они стоят, у машинистов больше времени заметить нас.

— Если бы только это… — нетерпеливо начал Марк, думая, что не было никакой необходимости заставлять их прыгать в холодную грязь, им надо было всего лишь отойти в сторонку, подальше от огней. Он попробовал встать, но девушка мгновенно прошипела «Нет!» и яростно схватила его за руку, пригибая к земле; хватка не ослабевала, Уна отчаянно вцепилась в него, не давая двинуться с места. Лежа рядом с ней в высокой бурой траве, Марк проследил за ее взглядом, устремленным на остановившийся поток транспорта, и заметил движущиеся огоньки электрических фонариков, по очереди обшаривавших каждую остановившуюся машину, каждый вагон и постепенно приближавшихся.

— Это не авария, — выдохнула Уна. — Они перегородили дорогу. Это стража.

Марк догадался, что она права, по звуку расчехляемых вагонов. Офицеры проверяли их изнутри.

— Придется убираться с дороги, — сказал Сулиен.

— Погоди… погоди… — пробормотала Уна.

— В чем дело? — спросил Сулиен. Желтые огоньки приближались, теперь они могли разглядеть размахивавших ими людей в военной форме.

— Хочу посмотреть… — шепнула Уна. Она неподвижно уставилась на состав, при этом опасно высунувшись из-за насыпи: по крайней мере, ее голова и плечи наверняка были видны.

— Уна, — предостерегающе произнес Сулиен.

— Они меня не увидят, — мягко ответила она. Ее рука по-прежнему бессознательно впивалась в руку Марка, и он почувствовал, что не только ее пальцы, но и все тело окаменело от напряжения.

За три вагона впереди стражники развязывали брезент, пошарили под ним, раздался какой-то крик, и они медленно вытащили на поднятых руках нечто длинное и тяжелое, которое вдруг стало извиваться и биться, стараясь вырваться.

— О! — вздохнула Уна, наконец скатившись с невысокой насыпи. Фигура, дергавшаяся в руках у офицеров, обмякла, и они уносили ее, двигаясь вдоль состава. Марк подумал, что, судя по размерам, это, должно быть, мужчина, но сказать наверняка не мог.

— Кто это? — прошептал он. — Что они с ним сделают?

— Во всяком случае, не убьют, — сказала Уна. — Но, думаю, добром это для него не кончится. Не один ты додумался путешествовать подобным образом.

Дождь холодными струйками стекал за шиворот Марка, капли его сновали по коже, как насекомые, Марка пробрал озноб.

— Он не был… не был тем, кого они искали? — Марк умолк, неожиданно задумавшись, почему, собственно, она должна была это знать, если видела ровно столько же, что и он, а затем вспомнил, как она узнала его в Толосе. И еще подумал, уж не знала ли она заранее, что случится; нет, навряд ли, иначе она никогда не держалась бы так близко к дороге.

Уна мрачно покачала головой:

— Нет. С чего бы им устраивать такую облаву? Думаю, они рассчитывали поймать нас. Или, по крайней мере, думают, что ты в Галлии. Но почему? Правда, везде были развешаны твои фотографии…

Марка снова пробрала дрожь, когда он вспомнил о ребятах на постоялом дворе, о девушке с матерью в ювелирной лавке.

— На меня уже не раз обращали внимание, — сказал он. — Но я был уверен, что они не знают наверняка… думал, что мне удалось их переубедить.

— Возможно, — сказала Уна. — Возможно, они подумали, раз уж ты ушел… Позвонить ведь нетрудно. Для большинства. Зато какая куча денег.

Марк почувствовал, что должен был сказать что-нибудь, что она права, но Уна уже отдалялась от дороги в темное поле, протянувшееся рядом с ней.

Сулиен обернулся, взглянул на дорогу. Фонари возвращались.

— Этот раб, — сказал Сулиен. — Может, он пробирался туда же, куда и мы.

Уна не знала, времени для выяснений не было. Пришедшая в голову Сулиену мысль одновременно взволновала и испугала их; если это так, то было легче поверить, что они направляются в какое-то реально существующее место. Однако они только что собственными глазами видели, как быстро и легко все может сорваться.

Они свернули налево, к черным холмам, держась подальше от фонарей стражников и постоянно залитой синим светом автострады. У них был свой электрический фонарик, но они еще долго брели в темноте, прежде чем включить его. Уна, споткнувшись, со всего размаху растянулась на мокрой, болотистой земле. Обошлось без повреждений, но, когда она встала, ее синоанская блуза оказалась настолько запачканной, что она предпочла снять ее и остаться дрожать на сыром ветру. Скоро она выглядела ненамного лучше остальных — струи дождя хлестали их, пока они не начали стучать зубами от холода.

Они слепо брели вперед, пока, практически случайно, снова не почувствовали под ногами твердый асфальт. Наконец они включили фонарик, увидели, что стоят на узкой тихой дороге, и по выхваченном светом кругу обнаружили, что понятия не имеют, что это за дорога и как далеко они зашли в мокрой тьме. Они двинулись по ней только потому, что больше не могли идти по раскисшим полям и поскольку думали, что, по крайней мере, дорога уводит их от автострады. Они прокрались через деревню, где ни в едином доме не было ни огонька, а на выходе из нее луч фонарика уткнулся в бледный квадрат дорожного указателя. Они шли на юг в направлении городка со странным названием Волчий Шаг, за которым начинался путь на Таррагону.

— Вот где мы купим одежду, — сказал Сулиен.

Уна ничего не сказала, растирая озябшие предплечья онемевшими руками, и с тоской подумала, что чем острее они будут нуждаться в вещах — не только одежде, но и еде, — тем труднее им будет доставать их. Она избегала смотреть на себя и остальных в свете фонарика, но чувствовала, что волосы ее свисают мокрыми сосульками, а грязь после падения длинными полосами стекает по рукам, ногам и подолу платья.

Какое-то время дорога шла то вниз, то вверх, но затем привела их к месту, плоскому, как озеро, которое, видимо, когда-то было здесь, хотя теперь их со всех сторон окружали холмы, становившиеся все более остроконечными. А прямо впереди, совсем близко, были горы, уже не призрачные очертания в небе, какими они казались с автострады, а высоченные каменные громады, одновременно гладкие и ощетинившиеся покрывавшей их лесистой порослью.

На заре Марк увидел нечто круглое, но переливчатое, как жидкость, глянцевито поблескивавшее у подножия холма. Он чуть было не принял это за озеро, слишком усталый, чтобы мыслить ясно. Но когда они подошли ближе и стало светлее, белое нечто превратилось в упорядоченные цепочки стеклянных полусфер, похожих на большой слипшийся ком бледной лягушачьей икры, и Марк понял, что это промышленные оранжереи, выстроившиеся рядами, оранжереи, где в теплом воздухе наливаются красками желтые лилии и тропические орхидеи. Вокруг них на несколько акров раскинулись низкие туннели из белой сетки, накинутой на яблони.

Сулиену, похоже, пришла в голову та же мысль.

— Там будет тепло, — благодарно произнес он и одним махом перескочил через придорожную изгородь, направившись к стеклянным домикам.

Уна задержалась, достаточно изголодавшаяся по теплу, чтобы позабыть про осторожность, но все же нерешительно сказала:

— Сюда придут люди.

— Не думаю, — ответил Марк, поворачиваясь к ней. — Думаю, эти штуки работают сами по себе.

— Но кто-то ведь должен приходить и забирать цветы?

— Не часто, — сказал Марк. Уна подозрительно смотрела на стеклянные домики, нервно переплетя пальцы. — И потом посмотри, какие они большие, — спокойно продолжал Марк, — мы сможем спрятаться. Можем спать по очереди. Все будет в порядке.

Бледные купола слабо сияли по всей равнине, и когда они подошли ближе, то увидели подвешенные внутри лампы, дававшие растениям свет. В первых оранжереях полы были сплошь уставлены низкими поддонами, в которых росли цикламены, и огромные купола над ними выглядели странно: так много света и сводчатого пространства ради таких малюток. Уна закусила губу. Внутри их будет видно за милю.

— Нет, не здесь, — сказал Марк, и они пошли дальше между ровными рядами стеклянных строений, пока не дошли до большой перевернутой чаши, затуманившейся изнутри, как от человеческого дыхания; в клубах тумана поднималась высокая насыщенно зеленая листва тропических растений, испещренная оранжевыми, желтыми и розовыми пятнами.

Заметив погнутую раму, Сулиен попытался поддеть ее: она многообещающе подалась, но так и не открылась, и в конце концов Уна, нахмурясь, обернула руку своей серой блузой и выбила стекло.

Потом шагнула внутрь, под ногами хрустела рассыпчатая земля и осколки стекла.

— О, — тихо сказала она. — Здесь и вправду тепло.

Тепло поднималось от пола, исходило от яркого сияния ламп, пронизывая пахучий влажный воздух. Под лампами протянулись, перекрещиваясь, тонкие трубы с кранами, и, когда Уна, успокоенная и завороженная, медленно шла между орхидеями, бромелиями и пышно разросшимся папоротником, они вдруг зашипели, разбрызгивая вокруг теплую воду. Она приоткрыла рот от удивления и пробормотала:

— Как же мы здесь высушимся? — Но в бархатистом воздухе влажность была приятной, и, к своему изумлению, Уна поняла, что она ее больше не беспокоит: после стольких холодных дней тепло действовало гипнотически. Уна улыбнулась.

Марк и Сулиен последовали за ней в кружевной воздух, и Сулиен подумал, какое это странное место: в некотором смысле такое стерильное, а хрупкое стекло подсвечено так, что растениям не ведомы ни ночь, ни зима, и все это яркое разнообразие так опрятно, так, почти идеально, упорядоченно. И все же это было такое очеловеченное место, извилистое и теплое, как кровь, и, когда они оказались под пульсирующим спринклером, Сулиен посмотрел наверх, и сеть трубок напомнила ему сосуды.

— Для чего они? — спросил он, дотронувшись до похожего на птичье перо листа.

— Думаю, для частных бань, — раздался сзади голос Марка. Он сидел на корточках, стараясь закрыть разбитое стекло одной из занавесок, полагая, что здесь должны быть термометры, и, если температура упадет, возможно, сработает сигнализация и кто-нибудь придет. Его удивляло, что он с уверенностью может сказать, на кого эти двое рабов похожи, а вот Уне это почему-то никогда не приходило в голову, а ведь эта мысль — совсем в ее духе. Он встал и прошел вперед между растениями, застав Уну как раз в тот момент, когда она — медленность и мягкость движения показались замечательными и неправдоподобными — вытянувшись и закрыв глаза, любовно приникла к теплому полу. В этот момент Марк подумал, что она выглядит другим человеком: скованное, угловатое тело расслабилось, рукам вернулась женственная округлость, мокрые волосы разметались по сторонам, чувственность вместе с капельками воды ненадолго коснулась лица, обычно рассерженного или лишенного выражения, разрумянившейся кожи.

Но лишь на мгновение. Уна сонно вздохнула и вдруг вскочила, как распрямившаяся пружина, снова резкая и бескомпромиссная. Трезвым, практичным взглядом она окинула трубы.

— А больше воды они дать не могут? Нам надо все перестирать.

Она с трудом поднялась и проковыляла вперед, скрывшись за следующим рядом посадок.

Уна осторожно двигалась извилистым путем, по-прежнему испытывая наслаждение от тепла, но на сей раз отрешенно, сонливость и мечтательность как рукой сняло, она часто поглядывала вверх, на переплетение труб, внимательно следила за водой. Где-то в самых кончиках нервов она испытывала слабую дрожь тревоги и настороженности, связанных с сыном Лео, но она была едва ощутима, длилась секунду, не более. Пройдя через круглую оранжерею, она обнаружила коридор, который вел в соседний купол.

Здесь воздух был прохладней и суше, и перед Уной открылось восхитительное зрелище. Тут выращивали водяные лилии. В бетонном полу был устроен большой продолговатый пруд, не более фута глубиной. Он был прозаически обложен листами прозрачного пластика, и желтые отражения огней покачивались, сходясь и расходясь между круглыми листьями и розовыми, белыми и темно-желтыми мясистыми цветами.

К Уне вновь вернулось мечтательное настроение, хотя все еще с оттенком нервозности. Она молча прошла вперед, поставила рюкзак и погрузила руки в воду: вода была примерно такой же температуры, как та, что орошала тропические растения, не то чтобы очень теплая, но терпимая, и уж куда приятнее, чем дождь и речная вода, за долгие дни вымочившие ее до нитки. Уна сполоснула лицо, затем сняла заляпанные грязью туфли, на которые было страшно смотреть, и стала обтирать их влажными руками, надеясь если не отчистить их, то сделать так, чтобы они выглядели, по крайней мере, просто поношенными. Затем, хотя работа была еще не закончена, она опустила свои перепачканные ноги в воду между похожими на шарики цветами и пластиковыми трубками на дне, в которых крепились их корни. Затем она вскочила и, шлепая босыми ногами, бросилась в теплую оранжерею.

— Тут есть вода, но только не входите, обождите минутку! — крикнула она, предупреждая своих спутников.

Марк, бродивший среди влажных папоротниковых зарослей, обернулся и увидел брызги и отпечатки мокрых ног на бетоне.

Он стянул шерстяную шапку и глубоко вдохнул туманный воздух. Он все еще ощущал пустоту под кожей, но причиняемая ею боль стала мягче, теплее.

Уна нашла в рюкзаке маленькие бутылочки и смущенно присела, испуганная стеклом и электрическим освещением, желая оказаться где-нибудь далеко отсюда, в темноте. Как уже бывало прежде, стоило ей почувствовать себя обнаженной, она испытывала какую-то безличную неприязнь к своему телу. Не то чтобы она чувствовала в своей плоти врага, не сравнивала ее с другими — просто иногда ей хотелось стать бестелесной. Быстро вздохнув, она рывком стянула через голову коричневое платье, сбросила нижнее белье и, как бы продолжая движение, скользнула в пруд.

Какое-то мгновение она просидела на корточках, покрывшись мурашками, стараясь убедить свое тело, что тепло тропической оранжереи никуда не делось, что скоро она туда вернется. Быстрыми, резкими движениями она стала тереть себя, и, по мере того как смывалась грязь, ощущение холода прошло, Уна медленно вытянулась во весь рост, отталкивая попадавшиеся на ее пути горшки с цветами. Она словно парила в воде, на какое-то мгновение почувствовав, что тело ее истончается, становится легким, почти полностью укрытое покрывалом из водяных лилий. Она окунулась с головой, чтобы вымыть волосы, и на мгновение открыла глаза, разглядывая розоватый испод листьев, и тут ей припомнилась Темза, и Уна с холодной отчетливостью подумала, что практически утонула, уже почти пошла ко дну. И ровно столько, сколько длилась эта мысль, она лежала неподвижно, задержав дыхание, с открытыми глазами.

Она пробыла в воде совсем недолго. Выкарабкавшись из пруда, поспешно натянула свое лондонское платье. Ей хотелось бы избавиться от этого наряда не только из-за того, о чем он ей напоминал, но и потому, что со временем он превратился в нечто мешковатое, неопределенного цвета, да к тому же на плече порвался по шву. Но надо же было что-то надеть, пока она будет заниматься стиркой. Она бросила коричневое платье, серую синоанскую одежду в цветы, наблюдая за тем, как они расправляются и темнеют в воде, и попробовала шампунем отмыть грязные пятна.

— Все в порядке? — донесся из перехода голос Марка Новия Фаустуса Лео.

— Да, — сказала Уна, но для пущей безопасности перебралась на другую сторону пруда, перетащив с собой плавающую в воде одежду.

Медленно войдя, Марк окинул взглядом покрытое лилиями пространство.

— Такие есть в Риме, в дворцовых садах, — сказал он, обращаясь к самому себе.

— Дорогие, значит, — прокомментировала Уна со слабой ноткой то ли обвинения, то ли предостережения в голосе.

— Не знаю, — признался Марк.

Он встал на колени в дальнем конце пруда и бросил испачканную одежду Вария в воду. Затем минуту-другую молча полоскал ее.

— Лучше бы тебе было сначала свое постирать, — заявила Уна, с некоторым даже удовлетворением наблюдая за Марком.

— Нет, сначала это.

Она швырнула ему бутылочку шампуня:

— Не высший класс, но все лучше, чем ничего.

Марк посмотрел на свои руки, мявшие мокрую материю, и по какой-то причине сосредоточился на них, словно это было сложное и трудное занятие. Вода всколыхнулась, небольшая волна тихо докатилась до него из дальнего конца пруда: Марк поднял глаза и увидел, что виновницей тому Уна; она ступила в воду, чтобы выловить свою одежду, и теперь стояла во влажном коротком платье, а листья и округлые цветы доходили ей до половины икр.

Они посмотрели друг другу в глаза и тут же отвели их, оба сознавая, что за несколько минут до этого она была совершенно нагой. Когда они находились на одном конце пруда и Уна сидела, поджав ноги, это было не так очевидно.

Как ни в чем не бывало она продолжала заниматься своими делами; в этом не было ни угрозы, ни малейшего повода пойти на попятный. Она стала выжимать синоанские брюки. Ей удалось повесить их на провода, и она начала тщательно расправлять материю, чтобы та не высохла мятой. Листья облепили ее ноги.

— Никак не отмыть туфли, — практично заметила она. — Но, может, и так сойдет? Как тебе кажется?

Она поняла, что снова предлагает ему разглядывать себя. Ну и что тут такого?

Марк послушно закивал, но оба знали, что это притворство: он понятия не имел, как может выглядеть свободная, но не очень богатая девушка. Плеснув немного шампуня, он продолжал тереть одежду.

— Мой двоюродный брат Друз однажды ездил в Дельфы к Сивилле, — неожиданно для себя заговорил Марк. — Не знаю, что она ему сказала, но это касалось его будущего. Но ты… ты ведь не знаешь, что должно случиться, доберемся мы до гор или нет.

— Не знаю, — ответила Уна, развешивая коричневое платье.

— Но ты вроде нее, ты… — Марк не мог подобрать нужного слова. — Ты… что-то знаешь.

Уна пожала плечами и выбралась из воды.

— Про тебя — знаю, — ответила она как можно более непринужденно. — А может, и про каждого.

Уна снова деловито принялась смывать грязь с туфель, ожидая, пока до Марка дойдет смысл ее слов. В это мгновение в оранжерею ворвался рассерженный Сулиен. Казалось, ничего не произошло.

— О, — без особого выражения произнес Марк. Уна бросила на него быстрый взгляд — он высоко поднял брови, хотя скорее это выражало удивление, чем недоверие.

— Хотелось бы и мне так уметь, — сказал он наконец.

Уну потрясло, что это заинтересовало его больше, чем что-либо прежде. Она ничего не ответила.

— И все-таки ты не все обо мне знаешь, — это прозвучало скорее как утверждение, чем вопрос.

Покачав головой, она неуверенно сказала:

— Что было, то было, там, на улице, когда мы пытались тебя схватить. Я пробовала увидеть, почему ты думаешь, что тебя хотят убить, и если бы мне показалось, что это правда… но я не смогла обнаружить это… потому что я не… или — не знаю…

Она умолкла, снова не умея это выразить, и ей захотелось остановиться: когда она начинала слишком много об этом думать, то мысленно возвращалась к той ночи в Толосе.

— Далеко не все, что ты когда-нибудь думал или что с тобой происходило, я знаю, да ты и сам этого не знаешь.

Марк кивнул, пытаясь представить себе, на что же это похоже, на какой-то миг почти поверив, что, может, нет, это было бы слишком странно, он не мог себе этого вообразить. И вдруг послышался голос, казалось не принадлежавший ему:

— Ты видела?.. — И запнулся на середине вопроса, боясь его закончить, хотя теперь стало очевидно, что он спрашивает все о том же. — Что-то нехорошее, — продолжал Марк, принуждая себя. — Что-то похожее на?..

И снова он не смог продолжать. Он коснулся лба, поглядел на Уну.

Он был без шапки, пар уже отчасти смыл грязь, и Уна даже увидела, что его рыжеватые волосы немного отросли, теперь это было заметно. Более чем когда-либо он был похож на себя, на рослого принца с лондонского экрана, но кто бы мог подумать, что один из Новиев может выглядеть подобным образом: настолько исходить мольбой, что Уна пришла в замешательство? Какая-то неосязаемая часть ее шепнула — ты знала, как он боится этого, знала, каково это чувствовать. Она встревоженно замолчала, потом уклончиво ответила:

— Но я не знаю, что ты имеешь в виду.

— Нет, ты должна знать, — настойчиво продолжал Марк, хриплый голос едва не срывался на крик. И он был уверен: она должна что-то знать. Глядя на Уну, Марк ничего не мог сказать: взгляд ее уже не был беспощадным, но на лицо словно опустилось забрало.

Затем непроницаемость исчезла.

— Нет, — пробормотала Уна, — ничего такого я не видела.

— О, — выдохнул Марк, глаза его сами собой закрылись. На какое-то мгновение, пока дрожь напряжения не улеглась, он почувствовал себя таким же потрясенным, как если бы она сказала обратное: облегчение подступило к горлу, захлестнуло отчаянной волной. Затем все прошло, позабылось, счастье переполняло его. Марк ухмылялся, нижняя челюсть его дрожала.

— Думается мне, ты был немного… зажатым, по крайней мере сначала, — спокойно продолжала Уна, — потому что так боялся, что кто-то хочет убить тебя, хотя причин к этому не было никаких. Но не потом.

Лицо Марка омрачилось, когда он почувствовал, что страх, с которым он вырос, никуда не делся, что тень его возвращается.

— Но даже если не сейчас, это может случиться?

— Что ж, — ответила Уна. — Да. — Она отмыла туфли почти дочиста. Сполоснула руки и поднялась. — Но это может случиться со всяким, — коротко добавила она.

— Это правда, верно? — спросил Марк. — Ты не просто?..

— Хочешь успокоить себя? — сухо закончила Уна и еле сдержала улыбку. — Не собиралась помогать тебе в этом.

Когда она ушла, Марк разделся и быстро вымылся в пруду, чувствуя себя неловко под развешанной одеждой Уны. Немного погодя Сулиен позвал его, крикнув, что нашел в тропической оранжерее плодоносящее дерево, хотя далеко не все плоды еще созрели.