Граница

ЗДРАВСТВУЙ, ГРАНИЦА!

«Граница! Какая она?» Этот вопрос я с волнением задирал себе еще дома, в родном моем селе Карыченцах (есть такое на Украине). Думал я об этом и сейчас, хотя уже три месяца пробыл на учебном пункте.

На этом пункте мы занимались, как в школе. Это была школа будущих пограничников. Каждый день — политподготовка, строевая, огневая, тактика… Не ладилось у меня с занятиями. То на стрельбе половина пуль — «в молоко», то на строевой шагаю не так, как надо.

Но особенно плохо приходилось мне на практике по пограничной подготовке — самому главному для нас предмету.

Помню одно из первых занятий. Вывел нас сержант Путилин на местность.

— Рядовой Крыга, вы назначаетесь старшим наряда. Нарушена граница. Действуйте.

Я знаю, что раздумывать нельзя. Принимать решение надо мгновенно, и, еще не вполне уяснив задачу, кричу своему напарнику:

— За мной!

— Отставить! — говорит Путилин. — Что за крик? Нарушитель может быть где-то рядом, а вы кричите, как болельщик на матче «Спартак» — «Динамо».

Молча бегу с напарником по арыку. Сгибаюсь в три погибели. Сержант бежит рядом.

— Рядовой Крыга, вон в тех кустах минут десять назад замечен неизвестный.

— А куда он ушел? — простодушно спрашиваю я.

Сержант багровеет:

— Этого он мне не сказал. И вам не доложил.

Я понял свою ошибку и покраснел.

Мы с напарником подбегаем к кустам, но там никого нет. Ясно — «нарушитель» ушел. А куда? Вот уж действительно не доложил… Огляделся я и увидел груду камней, а из-под них пола шинели торчит. Отвалили мы с напарником камень и увидели Горобцова. Сидит и улыбается.

— Здорово, — улыбнулся и я.

— Отставить! — закричал Путилин.

И я опять понял, что совершил ошибку: ведь это был сейчас не Горобцов, а «нарушитель» границы.

— Руки вверх! — скомандовал я. — Бросай оружие!

Отобрал я у Горобцова карабин, обыскал.

— Что будете делать дальше? — спрашивает сержант.

— Поведу на заставу, — отвечаю я.

— Действуйте…

Провели мы Горобцова метров сто; сержант нас останавливает:

— У нарушителя был фотоаппарат.

— Нет у него аппарата, — возразил я.

— Откуда вы знаете?

— Обыскивали.

— А если он аппарат бросил?

Опять ошибся! Надо было местность осмотреть!..

Конечно, день ото дня наши действия становились все более точными. И все-таки зачеты я сдал на одни тройки. Да еще был рад, что хоть так-то сдал. Кому они будут нужны мои отметки, там, на настоящей границе?!

И вот мы едем на заставу. На настоящую границу. Едем на лошадях, которых нам прислали с заставы. С нами — сержант Путилин. Он сопровождает нас на ту заставу, где служит сам.

Еще на пункте во время учебы я не раз воображал себя стоящим возле пограничного столба. Стою и всем сердцем чувствую: я в ответе за то, чтобы спокойно трудились наши люди, чтобы мирно работали, строили коммунизм… И чтобы никто не мешал нам его строить…

Думал я об этом, и меня охватывала гордость. Ведь отныне я не простой человек. Народ доверил мне великое дело — охранять государственную границу. Так какая же она, граница?

— Вот она, граница, — сказал сержант Путилин, показывая рукой.

Я взглянул в ту сторону, куда он указывал. Река как река. Только вода мутная и течение быстрое.

А дальше — горы. И на нашей стороне и за рекой. Кругом, куда ни глянешь, — горы самых различных очертаний и цветов: бурые, красноватые, как обожженная глина. Они то стоят одиноко, то нагромождены одна на другую и тянутся сплошными цепями. И горы не такие, как, например, Карпаты. Те покрыты лесом, а здесь — голые скалы: ни деревца, ни травинки. Смотрим мы на них и удивляемся.

Сержант наблюдает за нами, посмеивается:

— Ну как, нравится наша природа?

— Ничего, — отвечаю я, — вот горы больно высокие.

— Это что, — говорит сержант, — на нашей заставе они повыше будут.

Наступают сумерки, а мы все едем. Горы действительно становятся все выше и выше.

— Вот скала Пагубная, — объясняет сержант Путилин. — Здесь начинается участок нашей заставы.

Горобцов, который едет вслед за сержантом, вдруг бледнеет, останавливается и сползает с коня. Сержант замечает это и приказывает всем спешиться. Когда я подхожу к тому месту, где только что остановился Горобцов, у меня холодок пробегает по спине: внизу круто поворачивает река, образуя залив и глубоко врезаясь в скалу. А тропа на повороте узкая, и, когда смотришь вниз, кажется, что стремительный поток подкашивает тебя. Невольно хватаешься рукой за скалу — кружится голова. «Вот тебе, — думаю, — и Пагубная!»

Дальше нам до самой заставы часто приходилось спешиваться и снова садиться на лошадей. Тропа иногда шла по таким кручам, что мы двигались с трудом.

И вдруг совсем недалеко от заставы произошла беда. Мы поднимались по узкой тропе. Неожиданно лошадь подо мной резко дернула поводья. Я едва не стукнулся головой о скалу. Припав на колени, моя Ласта медленно сползала в обрыв. Я рванул за повод — лошадь вскочила на ноги. Подбежали Путилин и несколько солдат. Но Ласта уже стояла на тропе. Это произошло очень быстро, и я радовался, что все обошлось благополучно.

Вскоре впереди показались домики. Это была застава.

Мы спешились возле конюшни. Путилин доложил начальнику заставы о нашем прибытии, а потом начал осматривать лошадей.

— Смотрите, что вы наделали, рядовой Крыга!

Я взглянул через его плечо. На ноге лошади, пониже колена, кожа была рассечена, точно ножом. Рана продолговатая и довольно глубокая.

— Это не я, она сама упала.

— «Сама»! — передразнил сержант. — Ваша лошадь, и вы за нее отвечаете.

В столовую мы пришли усталые и разбитые. Есть не хотелось, и я только для видимости ковырял ложкой в тарелке. Вдруг ложка застыла у меня в руке.

— После беседы рядового Крыгу ко мне в канцелярию! — прозвучал в коридоре властный голос.

Я весь превратился в слух.

— А для чего его вызывают? — спросил кто-то.

— Лошадь покалечил.

— Какой это?

— Молодой. Из тех, которые сегодня прибыли.

Усталость тотчас сменилась жгучей тревогой. Ну и нагорит мне за этого коня… Не успел появиться на заставе!.. А ведь лошадь сама упала, никто ее не толкал!..

В столовую вошел высокий подтянутый ефрейтор. На рукаве — красная повязка дежурного по заставе.

— Внимание! — сказал дежурный. — После ужина в комнату политпросветработы.

Ефрейтор взглянул на бумагу, которую держал в руке.

— Рядовой Крыга, после беседы — к начальнику заставы.

Я вскочил.

— Вы — Крыга? Не забудьте, после беседы, — подчеркнул он.

Комната политпросветработы была уютная, обставленная со вкусом. За столом, покрытым красной материей, стоял начальник заставы капитан Налетов. Нас было мало, и мы сидели близко к офицеру. Беседа получилась неофициальная. Капитан спрашивал, мы отвечали; потом мы задавали вопросы, он объяснял.

Я с интересом слушал рассказ капитана о боевом пути заставы, ее героях и традициях. И в то же время в голове всплывала мысль о предстоящем вызове, о Ласте и о том, что меня, видимо, долго будут укорять за эту лошадь.

Канцелярия заставы небольшая. Стол, несколько стульев… На стене под стеклом — схема участка, в углу — стальной сейф. Капитан Налетов сидел за столом, перелистывая какую-то книгу. Он взглянул на меня, и я с дрожью в голосе доложил о своем прибытии.

— Садитесь, рядовой Крыга, — сказал капитан. — Не волнуйтесь.

Я сел. Начальник заставы рассматривал меня изучающим взглядом.

— Расскажите-ка, как это вы ухитрились вывести из строя лошадь.

Я сбивчиво, путаясь, начал рассказывать и почувствовал, что говорю не так.

Начальник вдруг улыбнулся. Скуластое загорелое лицо его сразу стало приветливым.

— Ну, чего вы боитесь? Я вас вызвал не для того, чтобы наказать.

От его улыбки, от голоса, звучавшего дружески, я почувствовал, как отлегло от сердца, и уже спокойнее, подробно рассказал, как все произошло.

— Вы поняли теперь, в чем ваша ошибка? — спросил капитан.

— Нет.

— Вот в этом вся беда. Из вашего рассказа видно, что вы совершили не одну, а две ошибки. Первая — на опасном месте вы не следили за движением лошади: она сошла с тропы на камни и, споткнувшись, упала. Вторая — вы поводья держали не в той руке, которая обращена к обрыву. Вы держали поводья в левой руке. Лошадь, с силой дернув их, повернула вас лицом к скале, и вам не видно было ни лошади, ни обрыва, ни тропы. А если бы повод у вас был в правой руке, лошадь, дернув его, повернула бы вас лицом к обрыву, вам было бы все видно: и где вы стоите, и что лошадь делает. Это детали, но их надо знать.

Потом начальник стал расспрашивать, как я жил в колхозе, кем работал, как занимался на учебном пункте. Я смотрел в его внимательные серые глаза, и у меня будто крылья за спиной вырастали.

Следующий день для нас, новичков, был богат событиями. В курилке новобранцев окружили старослужащие пограничники. Пошли расспросы, рассказы, воспоминания. Неожиданно рыжеволосый солдат Хохлов взял меня за пояс, оттянул его и просунул под ремень руку до локтя:

— Вот так заправка!

Все дружно захохотали, а я покраснел до ушей.

— Первый боец на заставе, — с насмешливым уважением произнес высокий плечистый ефрейтор. — На нашей заставе таких разболтанных еще не было, — добавил он, и все снова засмеялись.

Я смутился еще больше.

В тот день нам показали памятник бывшему начальнику заставы Грачеву и героям-пограничникам, павшим смертью храбрых в борьбе с басмачами. Мы стояли вокруг высокого белого обелиска, обнесенного деревянной изгородью, и затаив дыхание слушали рассказ сержанта Путилина о бессмертном подвиге наших предшественников…

Через день ефрейтор Громов вез солдатам на пост продукты и взял меня с собой. Я ехал на вороном коне, которого звали Арсеналом.

— Только вы и этого коня не покалечьте, — назидательно и чуточку, как мне показалось, насмешливо сказал ефрейтор.

Мы ехали по узкой тропе над огромной пропастью. Взглянул я вниз — и дух захватило. Быстро соскочил с седла. А Громов едет впереди как ни в чем не бывало. Я ступаю по тропе в таком смятении, что даже забываю совет капитана Налетова: держать повод в той руке, которая обращена к обрыву.

— Вы чего слезли? — удивился ефрейтор, заметив, что я веду лошадей в поводу. — Эти места мы верхом проезжаем. Следите за мной: где опасно, я буду сходить.

— Я не могу верхом, голова кружится.

— А вы не смотрите вниз.

Я снова взобрался на лошадь и, стиснув зубы, сказал сам себе: «Я должен ехать… Я ведь не трус… Стыд какой, он едет, а я веду свою лошадь в поводу. Узнают солдаты — засмеют».

Думаю я об этом, а сам держусь обеими руками за луку седла и смотрю на гриву коня, чтобы случайно не взглянуть вниз. Но около самой гривы — голубая полоска реки. Она так далеко, что меня мутит, и я, как мешок, сползаю под ноги лошади. На мое счастье, она не отскочила в сторону, а спокойно остановилась. Иначе вместе полетели бы в пропасть.

Ефрейтор не заметил моего испуга, и я мысленно этому обрадовался.

Мы стали спускаться по тропе вниз. Громов остановился, поджидая меня.

— Вот и Чертов мост, — дружелюбно сообщил он.

Мы стояли над узкой расщелиной, через которую переброшен довольно хороший дощатый мост. Расщелина представляет две гладкие каменные стены, уходящие на большую глубину. На дне этой узкой каменной впадины, поблескивая серебристыми волнами, клокочет стремительный поток. Оттуда веет холодом.

Я поднял голову. Вверх уходят две параллельные скалы. Снизу от моста круто вьется по одной из них узкая тропа, напоминающая длинную, сделанную из каменных плит лестницу.

— Ты чего смотришь с таким испугом? — спросил Громов и улыбнулся.

— Какие горы! Посмотришь — страх берет!

— Ничего, привыкнешь. Я тоже вначале страху натерпелся, даже хотел проситься на другую заставу, но со временем привык. Потом сам над собой смеялся. Правду говорят: «У страха глаза велики».

Это неожиданное признание меня обрадовало. Я с благодарностью посмотрел на ефрейтора.

— А как же здесь нарушителей ловить? Заберутся в эти скалы… Разве их найдешь?

— Вы думаете, пограничники не могут лазить по скалам? — спросил ефрейтор. — Какие же это солдаты, если лучше вражеских лазутчиков по горам ходить не научатся?

— А ночью?

— И ночью. В любое время суток охраняется граница и задерживаются нарушители.

Громов перевел лошадь через мост и остановился.

— Этот подъем очень опасный. — Он показал на выдолбленную в скале тропу. — Лошадь поднимается по ступенькам небольшими прыжками. Надо следить за ней и идти быстро, чтобы она не наступила вам на ногу или не сбила вас. Повод держите покороче и, если она будет падать, поддерживайте ее. Ясно?

— Понятно, — ответил я.

Лошадь запрыгала, гулко стуча подковами. Я весь напрягся. Испуганно поглядываю на лошадь и поражаюсь, как она натренирована: взбирается по камням, будто коза, и даже не споткнется.

Особенно опасно на поворотах. Далеко внизу видна река. Ты как бы висишь над ней. Захватывает дыхание. Я усиленно дергаю лошадь за поводья и не помогаю, а мешаю ей. Вот, кажется, оступится лошадь, и не успеешь глазом моргнуть, как вместе с нею полетишь вниз.

Порой меня охватывает такой страх, что темнеет в глазах и тело покрывается испариной.

Мы выходим на широкую тропу. Я чувствую себя так, словно гора с плеч свалилась, радуюсь, что иду по ровной земле, на сердце легко. Но это временная радость. Успокоившись, я вновь начинаю думать о горах, о том, как буду здесь охранять границу. И наплывают тяжелые мысли.

Выбираемся на вершину перевала. Внизу довольно большая холмистая поляна, покрытая зеленью. Посередине домик. Это пост.

Пока ефрейтор передает солдатам мешки с продуктами, я осматриваюсь. За постом тут и там торчат огромные камни: видно, много лет назад здесь был большой обвал. Поверхность камней потемнела, покрылась мхом. Огромная широкая плита накренилась в сторону, и на ее ровной поверхности высечено множество фамилий. Одни выведены печатными буквами, другие наклонной размашистой скорописью.

— Что это за люди? — спрашиваю я у солдата, охраняющего пост.

— Герои-пограничники.

И он охотно рассказывает, что давно, когда еще не существовало троп, по которым сюда можно добраться, решили фамилии тех, кто проявит героизм в борьбе с басмачеством или задержит нарушителя, высекать на плите. Это была своеобразная Доска почета. Вот первая фамилия — Блинов. Он убил трех басмачей. Вторая — Каргаполов. С ручным пулеметом он преградил путь банде, которая переправлялась через реку… Вот четыре фамилии в узенькой рамке — Виноградов, Пятак, Чеботарев, Ломоносов. Все четверо погибли при обороне поста. Двое суток оборонялись они, окруженные басмачами. Врагов было много — туча… Патроны кончились. Тогда бойцы облили пост керосином и погибли в огне, не сдавшись врагу.

Я обратил внимание на фамилию «Богачев». Рядом стояла цифра «15».

— Кто это? Богачев пятнадцатый? — спросил я.

— «Пятнадцатый»! — нахмурившись, сказал подошедший ефрейтор. — Что он, царь какой-нибудь, что ли? Это герой! Богачев задержал пятнадцать нарушителей. Он служил на нашей заставе в тысяча девятьсот тридцать третьем году.

На заставу возвращались под вечер.

Когда мы преодолели Чертов мост и выехали на опасное место, где я шел пешком, Громов скомандовал.

— Садитесь на коня!

— А я не поползу вниз?

— Не бойтесь, смотрите на мою спину.

С бьющимся сердцем взобрался я на коня и, как приказано, стал смотреть на спину ефрейтора. Я сидел как на иголках, дыхание спирало, но голова не кружилась. Потом мне стало чуть легче.

— Рядовой Крыга, взгляните вниз! — приказал ефрейтор.

Я окаменел.

— Вам ясно? — спрашивает ефрейтор.

Я пригибаюсь, хватаюсь за луку обеими руками и медленно поворачиваю голову. Внизу бурлит река. На сопредельной стороне видны горы и подвесная тропа, по которой патрулируют два солдата. И вдруг я с удивлением замечаю, что голова у меня не кружится. Тогда я бросаю луку и выпрямляюсь.

— Вот видите, вы уже смелее стали, — говорит Громов.

Дни идут за днями. Мы пока ходим в наряд только днем: ночью нас еще не посылают. Зато на учебу нажимаем крепко. Однако хвастаться мне пока нечем. На занятиях моя фамилия произносится чаще других. Особенно на кавподготовке. Я только и слышу:

— Рядовой Крыга! Не напрягайтесь!.. Рядовой Крыга! Каблуки ниже!..

Вот и на стрельбе вчера тоже мазал. Правда, из карабина натянул на «посредственно», а из автомата упражнение не выполнил. И по строевой командир отделения поставил мне тройку:

— Не умеете приветствовать. Когда переходите на строевой шаг, нужно развернуть грудь, а вы сутулитесь.

Правда, на политических занятиях я отвечал, как сказал капитан Налетов, «прилично». Вопрос был такой: показать на карте новостройки шестой пятилетки. Я показал, но пропустил Перепадную ГЭС, которая строится здесь же, в Таджикской республике.

Вечером меня вызвали в канцелярию. За столом сидели капитан, Путилин и Громов. Я понял, что разговор пойдет о моей учебе, и не ошибся.

— Присаживайтесь, — пригласил капитан и сразу же перешел к делу. — Отстаете, рядовой Крыга, подводите заставу.

— Мне и самому стыдно, — ответил я печально. — Стараюсь, но ничего не получается. Видно, я такой человек неспособный.

— Нет, вы просто не стараетесь, — возразил капитан. — Вот мы вас и вызвали сюда, чтобы спросить: почему?

— Как не стараюсь?

— Очень просто. — Капитан пристально посмотрел на меня. — На турнике вы, например, подтягиваетесь всего два раза, а надо шесть… Я три дня подряд наблюдал за вами. Свободное время вы проводите в разговорах, а не подойдете к турнику, не подтянетесь на нем лишний раз. Ждете занятия. Если бы вы старались, могли бы среди дня выбрать время и два-три раза потренироваться. Вы равнодушно относитесь и ко всем остальным дисциплинам, не интересуетесь книгами, газетами. Почему так?

— Не додумался, — выпалил я.

— Ну уж, это неправда! — вмешался сержант. — Я вам давал уставы, наставления, указывал даже статьи, страницы. Бери, учи, читай. «Не додумался»! Может, вы насчет турника и не додумались. А с уставами как? Здесь другие причины. Вы не болеете душой за свою учебу, вот что я скажу. Стрельнул плохо — подумаешь, велика беда! Придет время — буду стрелять хорошо. А нас волнует то, что вы сейчас плохо стреляете. Сегодня — понимаете? — сегодня вы идете на границу и сегодня можете упустить нарушителя.

Говорили долго. И я никому возразить не мог, потому что все было верно.

Утром я стал готовиться в наряд. Собрался быстро и, дожидаясь команды строиться на инструктаж, подошел к турнику. Да что, в самом-то деле! Сил у меня не хватит? Я подпрыгнул и ухватился за прохладную отполированную сотнями рук перекладину. Подтянулся раз, другой и почувствовал, что больше не могу. Заныли мышцы. Я напряг все силы и с трудом подтянулся еще раз. «Еще, еще», — стиснув зубы, говорил я сам себе и из последних сил подтянулся четвертый раз.

— Правильно, Крыга, — прозвучал у меня над ухом знакомый голос.

Пальцы мои разжались сами собой. Но я все-таки успел вытянуться по команде «смирно» перед капитаном Налетовым. Он, вероятно, возвращался с границы.

— Хорошо, — еще раз повторил капитан.

И от этой похвалы я вдруг почувствовал себя таким сильным, что, когда начальник зашагал прочь, подпрыгнул и подтянулся еще два раза.

В полдень я вернулся из наряда. Горобцов перебирал книги в своей тумбочке. У него там полно книг.

— Слушай, Горобцов, — спросил я. — Что такое «вольт»?

Он обернулся, и я увидел, как в глазах его заплясали веселые огоньки.

— Вольт, — ответил он серьезно, — это единица разности электрических потенциалов или электрического напряжения и электродвижущей силы.

Я вытаращил глаза.

— Ну да? А что же капитан командовал на кавподготовке: «вольт направо», «вольт налево»…

— Эх, ты, — засмеялся Горобцов. — Взял бы ты устав. Там все написано черным по белому.

— А какой устав?

— Конечно, не «Устав внутренней службы», а «Строевой устав кавалерии».

— Кавалерии? А ты говорил — электричество.

Горобцов махнул рукой.

Я взял устав и отыскал там строчки, где было сказано, что движение лошади по кругу диаметром 6—9 шагов называется вольтом.

После наряда полагается отдых. Я покурил и заглянул в Ленинскую комнату. Взял газету. От нечего делать стал читать статью «Солдат в наступлении». И как-то незаметно прочитал от начала до конца. Я и не думал, что на другой же день это мне пригодится.

А именно на следующий день проводились занятия, которые так и назывались — «солдат в наступлении». Я тотчас же вспомнил статью в газете, и, когда сержант Путилин приказал наступать, я знал, что мне делать. Выбрал удобную «складку» на местности, прополз по-пластунски, правильно преодолел проволочное заграждение.

— Молодец, Крыга! — похвалил сержант.

Настроение у меня в этот день было отличное. Ведь даже Горобцова Путилин несколько раз возвращал на исходные позиции. Мне казалось, что все солдаты смотрят на меня с уважением.

В выходной день ефрейтор Громов вызвался показать Горобцову и мне водопад, который находился не очень далеко от заставы. Я никогда не думал, что такой красивой может быть самая обыкновенная вода. С вершины горы спадали широкие белые полосы. Они кипели, пенились и, разбиваясь об острые скалы, превращались в тоненькие струйки.

Возвращаясь, вышли на тропу к самой границе. Горобцов предложил посмотреть на реку сверху. С тропы ее видно не было, потому что тропа шла по скалистому выступу. Мы легли поперек тропы и стали смотреть вниз. Я сделал неосторожное движение, и вдруг с моей головы слетела фуражка. Она запрыгала вниз по камням и зацепилась за куст.

— Что же теперь делать? — растерянно спросил я.

— Придется вам, Крыга, спуститься, — спокойно сказал Громов, — это не страшно.

Он прошел по тропе, осматривая скалу.

— Вот здесь я в прошлом году спускался и поднимался. Ничего. Только вниз не смотрите.

Ефрейтор быстро спустился по выступам камней на довольно большое расстояние.

— Видели, как? — закричал он и снова взобрался на тропу. — Попробуйте.

«Будь, что будет!» — решил я.

Сначала никак ногой не мог найти выступ, чтобы встать. Сделалось страшно. Но я вспомнил смеющиеся глаза Горобцова, строгое лицо Громова и, зажмурившись, вытянулся на всю длину рук. Носок сапога уперся в камень. А дальше как-то пошло само собой. Выступ за выступом — я спускался все ниже, пока не достиг берега реки.

Подниматься было легче.

День за днем я все больше и больше осваивался в горах.

Часто бывал в ночных нарядах. Как-то ночью мы с ефрейтором Громовым пошли на границу. Ночь была на редкость темная. Небо заволокло тучами. Моросил дождь. Впереди то и дело вспыхивали молнии. Вдалеке погромыхивал гром. Иногда от вспышки молнии становилось светло как днем: отчетливо виднелись черные склоны гор, бурлящая на дне ущелья река и петляющая меж гранитных валунов тропа, по которой мы шли.

Так мы двигались несколько часов. Я шел впереди. Громов приколол к моему плащу на спине лист белой бумаги потому, что в темноте меня не было видно. Мы шли по самому опасному участку, как слепые, нащупывая скалу руками. Обычно молодым солдатам здесь не доверяли двигаться первыми А сейчас ефрейтор разрешил мне идти впереди. Приятно, когда тебе доверяют. Да у сам я уже чувствовал, что даже ночью смогу пройти в любом месте. Я стал быстро карабкаться вверх.

Громов остановил меня:

— Не спеши, Крыга. Ночь, видишь, какая? В такую темень от этого камня до стыка надо двигаться ползком. Тут недалеко, полкилометра.

— Знаю.

— Мало ты еще знаешь, — тихо сказал ефрейтор. — Во-первых, ползи медленно; во-вторых, чаще останавливайся и щупай руками и ногами, где ползешь; в-третьих, оружие держи так, чтобы оно не стучало о камни, и очень прошу, будь осторожен: ты знаешь, что здесь за скала.

Огромную скалу, которая отсюда тянется до самого стыка, я знал хорошо. Из-под испещренного вдоль и поперек трещинами хребта выросла новая порода с пепельно-серой поверхностью, образуя неровный карниз. По этому карнизу движутся наряды. Здесь нет тропы — сплошной гладкий камень с пологими склонами в обе стороны: к скале и к обрыву.

Я ползу осторожно, чтобы не сбиться с пути. Вот поворот. Круто беру в сторону и останавливаюсь у стыка. Участок нашей заставы кончился.

— Молодец, Крыга, поворот этот помнишь, — шепчет Громов и приказывает ползти обратно.

Не мешало бы отдохнуть. Мы всегда отдыхаем на стыке, но сейчас нельзя: двигаясь ползком, потратили слишком много времени и теперь надо его наверстать.

Дождь перестал. Добрались мы до козьей тропы, передохнули.

— А ты, Крыга, можно сказать, освоился с участком, — говорит Громов. — И робость прошла. Помнишь, ты вначале очень робел.

— Я сам чувствую, а вот когда это произошло — убей, не знаю, — отвечаю я.

— Всегда так бывает. Человек растет, меняется, иногда сам того не замечая. Вот и ты за три месяца заметно изменился. И учиться стал лучше, и на коне сидишь по-человечески, и самостоятельности у тебя больше.

На рассвете мы подошли к скале Зуб. Так называют шпиль за Чертовым мостом. Он торчит над рекой вроде часового в брезентовом, немного покоробившемся плаще. Вдруг слышим, то в одном месте сыплются камни, то в другом. Правда, они сюда, вниз, не долетают, только наверху слышен шум.

— Что там? — спросил я.

— Может быть, человек, — шепнул ефрейтор. — Давай-ка, поднимись проверь.

От его шепота мне стало вдруг жарко. Человек! А если нарушитель? Сердце отчаянно забилось. Вот когда наступает, может быть, самый ответственный момент в моей жизни!..

Я стал осторожно пробираться среди камней. И вдруг в плечо мне ударил обломок породы. Я замер, притаился. Еще один камень скатился сверху. Я крепче сжал карабин, выглянул из-за скалы и увидел… двух горных козлов. Почуяв меня, они быстро запрыгали прочь.

Разочарованный, спустился я вниз:

— Козлы…

Мне показалось, что ефрейтор чуть-чуть улыбнулся. А может быть, только показалось. Во всяком случае, он очень серьезно проговорил:

— Ничего, Крыга. Еще доведется задержать и настоящего диверсанта.

Однажды странную картину наблюдали мы с Горобцовым, когда несли дневную службу. Горобцова назначили старшим пограничником наряда. Расположились мы на скале и стали наблюдать за сопредельной стороной.

Напротив нас — чужой пограничный пост. Мы видим, как солдаты лежат около своей глиняной казармы, греются на солнце. Вдруг один вскочил и побежал к реке, а за ним с криком устремилось несколько человек. А тот спустился к реке и сел на камень.

Через некоторое время к нему подошли двое, взяли под руки и повели к посту. Нервно прохаживаясь взад и вперед, их поджидал офицер. Когда к нему подвели солдата, офицер частыми ударами стал бить его по лицу, потом несколько раз пнул ногой в живот. Солдат упал.

— Видал, как живут солдаты? — спросил Горобцов.

— Это не жизнь, а каторга. И как они терпят?

— А что они могут сделать? Я вчера видел, как одного солдата до самого поста волокли за ноги по камням…

Возвращаемся на заставу. За сыпучкой — арык. Раньше здесь стремительно текла вода, а теперь идет глина с камнями.

Ночью проходить этот арык опасно. Но сейчас день, все видно. Горобцов, присев на корточки, инструктирует меня. Вид у него серьезный, глаза чуть прищурены. В руках длинная палка, которую он то и дело опускает в поток.

— Ты смотри, Крыга, за камнями, — говорит он, — переходи, когда их нет.

Камни обнаружить нетрудно. Я всматриваюсь в этот необыкновенный поток. Течет широкая полоса желтовато-красной, вязкой, как тесто, глины. Местами на ее поверхности видны вздутые, двигающиеся бугорки, которые бегут, догоняя друг друга. Это и есть камни. Их так много, что я долго жду, наконец погружаюсь по пояс в жидкое месиво.

— Быстрее, камни идут!

Я благополучно выбрался на противоположный берег и стал с тревогой следить за Горобцовым. Он осторожно ступает, с трудом вытаскивая ноги. На середине вдруг вскрикивает, падает и сразу исчезает в вязкой жиже. А течение быстрое, потому что поток бежит по крутому склону и метрах в двухстах отсюда впадает в бурную реку.

Не задумываясь, бросился я в поток, но руку с автоматом увидел далеко впереди. Слабый крик донесся оттуда.

Торопливо выскочил я на берег и пустился вдоль потока бегом. Тропа то подступала к самой воде, то вдруг огибала скалу, совершенно скрывая от меня бурные волны. Я спешил. Я задыхался. И вот, наконец, устье. Желтым бурливым клином врезается глинистый поток в чистую стремительную воду реки… Но где же Горобцов? Может быть, его уже вынесло в реку?.. Я снова бросился в воду. Камень ударил меня по ноге. Но я не замечал боли.

И вот внезапно впереди показался сапог. Потом высунулась рука, уже без автомата. Камни били меня по ногам, желтая вода старалась свалить, но я крепко уцепился за куст, повисший над арыком, и стал медленно пробираться к середине потока.

Я боялся, что Горобцова протащит так далеко от меня, что я не смогу до него дотянуться. Но, словно решив, что пора кончать эту жестокую игру, волны швырнули бойца прямо в мою сторону. Я успел крепко схватить его за ворот гимнастерки. Куст затрещал. Но я держался цепко. На какой-то миг мне стало страшно. А что, если не хватит сил? Но ведь мог же я подтянуться на турнике! Целых шесть раз!.. И, стиснув зубы, как тогда, я вытащил Горобцова на берег.

Медленно возвращалось к нему сознание. Вот он открыл глаза и первое, что спросил: «Где мой автомат?»

Найти автомат оказалось нелегким делом. Больше часа ходил я по арыку, шарил руками в глине…

— Я сейчас помогу, — говорил Горобцов.

Но я покрикивал на него:

— Сиди, сиди!

Наконец окоченевшие пальцы мои нащупали твердый, в дырочках кожух автомата.

— Ура! — закричал я. — Нашел!

На следующий день начальник заставы выстроил весь личный состав во дворе. Зазвучали знакомые команды: «Равняйсь!», «Смирно!»

— Рядовой Крыга, два шага вперед! — вызвал капитан Налетов.

И я четко шагнул из строя. Я знал, что на этот раз меня вызвали не для того, чтобы отчитывать.

— Рядовой Крыга, — громко сказал начальник. — За умелые действия при спасении товарища объявляю вам благодарность!

— Служу Советскому Союзу! — с гордостью ответил я.

Когда распустили строй, меня окружили бойцы. Мне жали руку, поздравляли. Но я почти не слышал слов — такое меня охватило счастье. И только одно услышал я — как ефрейтор Громов сказал тому рыжеволосому солдату, который высмеял меня за расхлябанный внешний вид, рядовому Хохлову:

— Сразу видно, это боец н а ш е й заставы.