Граница. Таежный роман. Солдаты

ГЛАВА 18

Голощекин перехватил Жгута, когда тот направлялся в клуб.

— Привет! — Никита пошел рядом, с трудом приноравливаясь к ленивой, вразвалку, походке Алексея.

Было раннее утро — ясное, теплое, и Жгут не торопился. Он выспался и хорошо позавтракал, слушая, как Галя взахлеб рассказывает о вчерашней аварии.

— Как твое стадо товарищей — готово? Копытами бьет от нетерпения? — спросил Голощекин.

— С Сердюком, что ли, говорил? — изумился Жгут. — Уже?

— Я ж тебе обещал. Так что дерзай, Леха, не посрами часть перед пионерами… А с Борзовым я позже переговорю, он сейчас детей в столовую повел.

— Да ладно тебе, Никита, — смутился Жгут, — не суетись. Я ж не завтра в отпуск иду.

— Тут главное знать, идешь или нет. И чем скорее, тем лучше. Я правильно понял?

— Так точно, товарищ капитан.

— Ну вот. Ладно, пока. — Голощекин сделал вид, что уходит, притормозил даже, но не остановился. — Да, Леш, чуть не забыл. Помнишь, мы в вчера с тобой насчет работенки одной говорили? Так ты поможешь?

— А что нужно?

— Ну тут такое дело… — Никита замедлил шаг. — Давай в сторонку, что ли, отойдем, перекурим.

Они сошли с асфальтированной дорожки и встали под старым тополем с обрезанной кроной — две толстые ветви торчали вверх, словно рогатка, обросшая маленькими клейкими листочками.

— Тут такое дело, — продолжал Голощекин. — Попросили меня кое-кому кое-что передать — пару-тройку раз, не больше. Понимаешь, о чем я?

Жгут помотал головой.

— Не-а, — честно признался он. — Ты поясней не можешь говорить? А то «кое-кому» «кое-куда»…

— Золотишко, — кратко сказал Голощекин.

Жгут подавился табачным дымом.

— К-какое золотишко? — Он зачем-то огляделся по сторонам и спросил почти шепотом: — Краденое, что ли? Нет, Никит, мне это не нравится…

— Да погоди ты, — отмахнулся Голощекин. — Почему ж краденое? Я что, по-твоему, барыга? Это так, песочек. Мужики на приисках моют, а заработки там — кот наплакал, мышка накакала. Ну, откладывают кое-что — жить-то потом надо. И понемногу переправляют. Ну скажи, Леш, — Голощекин заглянул Жгуту в глаза, но тот старался отвести взгляд, уставился в землю, изучая сапоги, вычищенные по случаю предстоящего концерта, — скажи, это что, справедливо — они государству миллионы намывают, а оно им — хрен без масла? Справедливо?

— Ну… Ну нет, — выдавил из себя Жгут.

В принципе он действительно так считал, но рассуждения Никиты его почему-то пугали. Не тот человек капитан Голощекин. Анекдоты травить про генерального секретаря и его сподвижников — это пожалуйста, все травят. И высшее командование называть старыми пердунами тоже не возбраняется. Но задушевные разговоры про справедливость — это не голощекинский конек.

— Так что вся работа — взять у одного человечка мешочек с песком, а другому человечку передать. И все дела. И отвалят за эти дела хорошие деньги. — Никита заговорщически понизил голос. — Очень хорошие, — уточнил он. — Поделим по-братски, жен своих в теплые края свозим, полюбуемся, как они, стройные, загорелые, в купальничках, на пляже ножками своими изящными песочек взрыхляют… А, Леш? Как ты на все это смотришь?

Жгут поднял глаза:

— Хорошо смотрю, только…

— Ну, значит, я на тебя рассчитываю? — перебил его Голощекин и уже отвел руку, растопырил пальцы. — Давай пять-то!

— Я, Никит, на купальнички хорошо смотрю, — пояснил Жгут. — Но мне чего-то не хочется за это зрелище потом самому песочек на карьере своими изящными ножками взрыхлять. А также ручками, лопатами и кайлом.

— Чудак ты, Леха! — Голощекин включил самую простодушную, самую наивную из своих улыбок. — На букву «м». Разве ж я буду свою шею под статью подставлять? Дело верное, люди — тоже. Не обманут. Мы им больше нужны, чем они нам, правильно?

— Ну может быть, — неохотно согласился Жгут. — Только я за это все равно не возьмусь. Прости, Никита, спасибо, конечно, за доверие, можешь считать меня трусом, но ты уж давай сам как-нибудь.

— Нет, один я не справлюсь. — Голощекин уныло возвел глаза к небу. — Ладно, Леш, тогда забудем этот разговор. Идет?

— Идет, — с облегчением кивнул Жгут.

Они выбрались снова на асфальт и зашагали рядом. Голощекин не рискнул просто уйти, он Жгута насторожил, но дожимать не имело смысла. Имело смысл свести все если не к шутке — это прозвучит фальшиво, то хотя бы закончить так, чтобы у Жгута не осталось повода потом с беспокойством вспоминать про голощекинское предложение.

— А знаешь, Лешка, — задумчиво произнес Никита, — я вот, пока тебя убеждал, сам засомневался. Может, и правда, я чего-то недопонял? Хрен их знает, что это за золотишко. Я-то как рассуждал: помогу мужикам, ну небескорыстно, конечно. А вот с тобой потрепался и вижу: дурак я.

Они подошли к ютубу.

— Зайдешь? — спросил Жгут.

Голощекин взглянул на свои командирские и отрицательно покачал головой:

— Не могу. Попозже загляну. Ну привет!

Они пожали друг другу руки, и Никита быстро зашагал в обратную сторону.

Ладно, подумал он, номер не прошел. Труханул Леха, забздел форменным образом. Социальная справедливость его, видишь ли, волнует, но страх за собственную шкуру сильнее. И даже ради Галки своей он не рискнет. Ну, значит, либо она — не такое уж слабое его место, либо она так его обожает, что готова состариться в этом гиблом краю. Типичная советская жена. С милым рай и в шалаше. И — как там? В ветхом шушуне.

Неудача Голощекина не очень расстроила. Это была, так сказать, проба пера. Черновой набросок. Попытка прощупать, определить степень надежности — раз, алчности — два. И то и другое — на троечку.

Значит, зайдем с другого боку и пощупаем там. Авось там больнее.

Марина вернулась в кабинет после обхода. Ну обход — это сильно сказано: на тот момент в палатах медсанчасти находился только один больной — рядовой Оноприенко, тот самый, что, по выражению его земляка Скибы, был похож на гусеницу, пытавшуюся стать бабочкой. Усиленные занятия на спортплощадке не прошли для рядового даром: он свалился с перекладины и сломал ногу. И теперь жалел только об одном: что он не сороконожка. Тогда бы он мог ломать по очереди все сорок своих конечностей, а там, глядишь, и дембель.

Услышав ее шаги, Альбина закрыла комнатку, в которой размещалась аптека, и вошла следом. Остановилась возле двери, глядя, как Марина с отсутствующим лицом машинально перебирает на столе стопку карточек.

— Помочь? — Не дождавшись ответа, Альбина сказала: — Марина, тебе надо встряхнуться. Ты похожа на Летучего голландца. Тебя качает, как на волнах, и ты такая же… вымершая.

Марина оставила в покое карточки.

— Во сколько начинается концерт? — спросила она.

— В три. Ты что, хочешь пойти?

Марина пожала плечами:

— Не знаю. Я уже сама не знаю, чего я хочу, чего не хочу. И чего за меня хотят другие.

— Это депрессия, — авторитетно заявила Альбина, — связанная с твоей беременностью.

— Много ты понимаешь. У меня действительно опустились руки, но ребенок тут ни при чем. Просто я все никак не могу привыкнуть, что закончилась какая-то часть моей жизни…

Марина произнесла это так отстраненно, будто закончилась не какая-то часть ее жизни, а вообще вся жизнь; обычно ее голосу было не свойственно подобное отсутствие красок.

— У тебя похоронное настроение, — сказала Альбина.

Марина невесело улыбнулась:

— Кто бы говорил. А вообще — спасибо за участие. Хотя когда меня жалеют, я себя чувствую совсем беспомощной.

— Ты сильная, и ты справишься, — возразила Альбина. — И я тебя не жалею, а поддерживаю. Ну как футбольная болельщица, что ли. Вот правильно: я за тебя болею. — Альбина коснулась пальцами висков, словно у нее действительно раскалывается голова. — И я не понимаю, почему у тебя опустились руки. Ты, наоборот, должна чувствовать прилив сил. Скоро родится младенчик. Мы все будем тебе помогать — и я, и бабуля, и Галя… А кто там у него папа, по-моему, не имеет значения.

— Сын полка, — горько сказала Марина.

— Ну и что? Самое главное, что это будет твой младенчик. И жить ты будешь ради него… Знаешь, когда я приняла решение стать женой Вячеслава, я сделала это ради бабули. Потому что от него зависело, как и сколько еще она проживет.

— Ужас какой! — тихо воскликнула Марина.

— Ничего не ужас. Он же меня не заставлял. Я сама так решила. Конечно, я совсем не таким представляла своего будущего мужа. Но… Но ведь мы живем. Я живу ради бабули. А Слава… Он ведь понимал, что из-за нас у него могут быть неприятности по службе. И все-таки пошел на это — ради меня.

— Вы «Реченьку» будете петь? — вдруг спросила Марина.

Альбина кивнула, ничуть не удивившись неожиданному вопросу.

Марина встряхнула головой.

— Как я выгляжу? На Бабу-ягу не очень похожа? Детей не напугаю?

Марина открыла сумочку с косметикой и, вытащив зеркальце, принялась подводить тонким карандашиком глаза.

— Ты что, собираешься с нами петь? — спросила Альбина.

— А куда ж вы без меня? Сейчас вот только здоровье на лице нарисую, и пойдем.

Дверь распахнулась, и в кабинет стремительно вошла Галя. Глаза ее возбужденно сияли.

— Девчонки! — воскликнула она. — Знаете новость? Я развожусь с Лешкой.

Марина выронила карандаш, он покатился по столу к самому краю и упал. Галя ловко поймала его на лету.

— Правда-правда, — сказала она. — Но это еще не все! Аль, ты лучше сядь, а то свалишься… Я развожусь с Лешкой и выхожу замуж за Голощекина. Он за моего Жгута ходил Сердюка просить, а потом Борзова. И Степан Ильич разрешил нам уехать в отпуск на море. Представляете, какой благородный человек?

— Кто? — спокойно спросила Альбина. — Степан Ильич?

— Да Голощекин же! А самое главное, он сказал… Умереть — не встать!.. Он сказал, что делает это исключительно ради меня. — Галя торжествующе посмотрела на подруг. — Ну, и как вам это? Марин, ты не возражаешь?

Марина, усмехнувшись, покачала головой.

— А ты сегодня хорошо выглядишь, — заметила Галя. — Может, пойдешь на концерт?

— Она петь с нами собирается, — сказала Альбина.

— Ну и молодец. Лешка обрадуется. Ладно, побегу за своей малышней. Они так волнуются, что правда как стадо козлят — прыгают, толкаются и визжат дурными голосами… Аль, не в службу, а в дружбу: можешь нам быстренько рожки сделать? У нас одной пары не хватает. Возьми ваты, обмотай бинтиком, а резинка у меня есть… Ну до встречи.

Она умчалась.

Марина закончила краситься. Встав, подошла к окну — Галя бежала по улице, и юбка ее легкого, в крупных цветах, платья раздувалась парусом.

— Надо было Гале тоже выдать белый халат, — сказала Марина. — И тогда у нас получилось бы трио сестер милосердия.

Концерт подходил к концу. Зрительный зал клуба был переполнен. Из-за кулис доносился визг Галиных подопечных — они все никак не могли выйти из образа. Сержант Братеев стоял возле стены и, не отрываясь, смотрел на Ольгу: она что-то тихо выговаривала одному из ребят. Полковник Борзов хотел сесть подальше, чтобы не мешать детям смотреть, но ребята его поймали, взяли в плен и с почетом усадили в первом ряду.

Гости выступили не хуже хозяев. Номера были разномастными — песни, танцы, акробатический этюд, который, несмотря на многочисленные репетиции, закончился все-таки кучей-малой. Но когда на сцену вышла маленькая, худенькая девочка и неожиданно по-взрослому серьезно прочитала удивительные по своей силе стихи, Степан Ильич почувствовал, как защипало в глазах.

Борзов покосился на сидевшую рядом Ольгу — она смотрела на свою ученицу не просто с одобрением — с гордостью. Повезло ребятам с учительницей, подумал полковник.

После концерта собрались возле штаба, куда должен был подъехать автобус. Степан Ильич пожал каждому из ребят руку — пальцы у них были липкими от конфет.

Жгут по просьбе мальчишек демонстрировал приемы рукопашного боя.

На лавочке сидели двое — вихрастый мальчик в чистой, но плохо выглаженной рубашке и девочка с вымазанными зеленкой коленками. Оба беспечно болтали ногами и о чем-то разговаривали.

Марина прошла мимо и остановилась, глядя на них. А ведь когда-нибудь и ее сын будет таким же взрослым вихрастым мальчиком в пионерском галстуке. Она впервые подумала о своем ребенке вот так конкретно. На кого он будет похож? А, неважно. На нее, Марину.

Или это будет девочка? Девочка с густой светлой гривкой, которую можно заплетать в тугие пушистые косички. Что чувствует мать, расчесывая тонкие шелковистые прядки своей дочери? Марина не знала, но вдруг поняла, что ей не терпится это узнать.

Подъехал автобус. Ребята долго и шумно рассаживались, споря из-за мест возле окна.

Попрощавшись с полковником, Ольга огляделась, отыскивая взглядом Братеева. Он стоял вместе со своими солдатами. Поймал Ольгин взгляд и подошел.

— До свидания. — Она протянула Братееву руку. — Спасибо вам… — Ольга улыбнулась, — …товарищ майор. Приезжайте к нам в гости.

Покраснев, Братеев пожал протянутую руку и вытянулся по стойке «смирно».

— Есть, приехать к вам в гости… — он засмеялся, — товарищ генерал!

Ольга тоже рассмеялась и неожиданно для себя самой чмокнула сержанта в пунцовую от смущения щеку под одобрительные возгласы солдат и своих учеников.